Есть нечто примечательное в этих комментариях. Вернее даже в том, как они смотрятся вместе с романом. Конечно же, тут есть расшифровка устаревших слов, географических понятий и имен, упомянутых (простите за тавтологию) в романе – всё честь по чести. Но большая часть комментариев это указания на заимствования и литературные аллюзии на произведения других авторов. Их оказалось на удивление много – как на авторов известных сейчас (самая меня поразившая – на неслучайную похожесть названия «Монах» с «Монахиней» Дидро), так и практически неизвестных по нынешним временам (тут заслуга автора комментариев бесспорна). Целые лоскуты аллюзий, заимствований, от сюжетных, до заимствования имен, вплетенных в ткань романа; и наверняка многие были узнаваемы для современников автора. Не часть ли это сознательной игры? И даже если нет, то аллюзии и заимствования – это что, получается «Монах» написанный в 1796 году, постмодернизм? Безумная мысль, но, читая эти комментарии, она возникает сама по себе.

Очень симпатичная вещь. Бойкая, задорная, до безумия забавная. Юмористическая фантастика в её лучшем, незамутнённом виде. Приключения героя в мире, где всё монохромно, буквально, чётко очерчено – только да или нет, либо одно, либо другое. Да, нет тут каких-то глубин и моральных переломов, но яркость картинки, простой, но действенный юмор – многие вещи и выражения запоминаются и вызывают не просто улыбку, но и смех – всё это радует душу.

В какой-то момент я вдруг понял, что повесть напоминает мне фильм «Дело для начинающего палача» — всё такое слегка абсурдное, нелепое, но чёткое и действительно увлекательное –

Скандальность этого романа чувствуется и сейчас –

Я впервые узнал об этом романе, читая «Эликсиры сатаны» Гофмана. В примечаниях было сказано, что на роман Гофмана повлиял «Монах». Сейчас, прочитав «Монаха», я вижу, где и чем роман Льюиса отразился в романе Гофмана. Но ждать от «Монаха» того, что и от «Эликсиров…», оказалось ошибкой. Да и там и там есть падение духовного лица. Но у Гофмана оно куда ближе к образцу готики – за его героя больше переживалось, сосредоточенное на нём повествование давало представление и о его пусть и погибших, но светлых качествах; вся история была борьбой двух начал, тьмы и света, в душе человека, внутренняя борьба со злыми силами открывала путь к божественному. Из бездны падения оно устремлено к небу. А здесь всё односторонне. Здесь только бездна. Есть только человек и зло. Заметьте, тут присутствуют только сверхъестественные силы зла – приведения, демоны, чёрное колдовство. А где же ангелы? Их нет…

К тому же в «Монахе», история преступного монаха Амбросио, лишь одна часть текста. У романа есть и другие герои, другая, хоть и смежная история. А обе они будто бы подталкивают к мысли, что это не столько готический роман, сколько роман антирелигиозный (внезапно для 1796 года!). Он о предрассудках (догматы религии не раз называются в нём предрассудками), он о том, «какие ужасы творятся в так называемых обителях божьих» (и это без всяких там инквизиций!), о том, что и мир «обителей божьих» может вмещать добродетель, рожденную тщеславием и преступников, созданных фанатизмом. И так далее.

Из минусов я бы отметил чересчур пафосные – из-за времени написания – речи, особенно в минуты сюжетного накала. Но так действует время написания. Зато у романа есть неожиданная для своего времени жёсткость, я бы даже сказал, жестокость, бескомпромиссность. Сюжет напряжён. Переплетенье линий. Отвлечения на вставки поэзии, услышанные песни, прочитанные баллады (кстати, есть там момент, который можно оценить и как послание автора молодым сочинителям виршей) напоминают короткие интермедии. Инфернальные образы, обильные вторжения сверхъестественного тоже дают свой накал. Многие картины –

«Дело «пёстрых» был первым советским детективным романом – полицейским, практически производственным романом – он проложил тропу всем остальным. И для меня он был первым советским детективом, что я прочитал. И, видимо, в этом моё счастье. Роман меня удивил. Он был более живым, динамичным, интригующим, чем я ожидал. Да, он был ещё не свободен от штампов – например, в нём появлялся иностранный шпион, обязательный для «детективов» того времени. Но в остальном это было крепкое увлекательное чтение, рождающее яркие картины; мне, например, до сих пор кажется, что все части цикла хорошо смотрелись бы и сейчас слегка ностальгическим детективным сериалом.

А за «Делом «пёстрых» пошли и другие истории. Герой из новобранца уголовного розыска превращался в опытного сотрудника, получал новые звания, и, конечно же, новые дела. И всегда было что-то, какое-то ощущение невероятной тематической остроты. В «Черной моли» – преступная подпольная организация на меховом заводе, настолько серьезная, что знает, как влиять на работников МУРа и ОБХСС, схемы махинаций, практически заложенные в саму систему снабжения и т.д. В повести «…Со многими неизвестными» и романе «Угол белой стены» – гашиш, выращиваемый в кишлаках; практически «семейный бизнес», перевозки в русские города на продажу. Я думаю (возвращаясь к моему внутреннему сериалу), такие вещи и сейчас смотрелись бы хорошо и с интересом. Крепкие сюжеты (подкачала, по-моему, только повесть «…Со многими неизвестными», слишком уж она казалась скомканной и нарочитой): крутые повороты, неожиданные открытия, постоянная напряжённость. Вместе с заглавным героем показана работа коллектива, иногда не одного, иногда даже в разных частях Советского Союза. Это тот случай, когда производственная дотошность истории только красит.

Кстати, есть интересный момент – вспоминаемый героем диспут о детективной литературе в финальном романе. Мне кажется, тут есть ответ самого автора на возможно кем-то заданный вопрос, озвучение его позиции – то, для чего она нужна, что главное для него в ней – люди, упор на них, на то, чтобы спасти человека не только физически, но и социально, вернуть оступившегося на правильную дорожку. И этим принципом автор руководствуется во всех этих историях, добавляет историям чего-то теплого, человечного, такого вот правильного. Мне кажется, что-то, какие-то сюжетные ходы, для меня ещё могут забыться, но это, последнее, объединяющее, запомниться главной, фирменной их чертой. Приятное эмоциональное послевкусие.

Заключительный роман цикла «Сергей Коршунов» – прямое продолжение повести «…Со многими неизвестными», его линии про гашиш и контрабанду наркотиков. Я ведь эта линия мне нравилась там более всего, я даже сокрушался, что там она была слишком эпизодичной. И тут я получил то, что хотел. И так, как хотел.

И вновь дотошное, четкое расследование – от Борска до Ташкента и Самарканда. Тонкие нити, случайные удачи и обидные промахи. Временами дело идёт параллельно – две группы в таких разных частях Советского Союза – расследуют дела, которым суждено слиться воедино; и уже за последнее плотно берется Коршунов (успевший за короткий промежуток, после повести «…Со многими неизвестными», получить повышение до полковника). Радует, что в романе есть только одна сторона – сторона следствия; преступники скрыты, и увидеть их раньше, чем герои невозможно. От этого есть дополнительная интрига. Это уже самый настоящий детектив. Самый вкусный детектив (хотя, конечно, в той же «Черной моли» иметь две стороны истории было логично, она там имела свои особенности). Во всей суковатости истории находится место показать и жаркую красоту, и своеобразие советского Ташкента.

Тема – гашиш – как и в «Черной моли» преступная организация с широкими возможностями, меня по-хорошему удивила подкупающей резкостью и откровенностью для 1970; я был уверен, что про такое тогда не писали.

Кстати, есть интересный момент – вспоминаемый героем диспут о детективной литературе. Мне кажется, есть тут ответ самого автора на возможно кем-то заданный вопрос, озвучение его позиции – то, для чего она нужна, что главное для него в ней – люди, упор на них, на то, чтобы спасти человека не только физически, но и социально, вернуть оступившегося на правильную дорожку. И этим принципом автор неуклонно руководствуется во всех тех историях, которые я пока у него прочитал (пока весь небольшой цикл «Сергей Коршунов»). А это добавляет романам чего-то теплого, человечного, такого вот по-хорошему правильного.

Да, кажется, это лучший роман Азимова, что я пока читал (хотя не так уж много их было). И это ощущение возникало не сразу – оно все нарастало и нарастало, пока в финале не превратилась в полную уверенность. Идеальный баланс увлекательного сюжета, крепкой НФ идеи и серьезности этических проблем.

Темпоральная фантастика вещь, на мой взгляд, очень сложная. Упереться в избитые парадоксы и очевидные ходы тут легко. И здесь тоже использованы некоторые очевидные парадоксы. Но дело в том, как они встроены в общую историю, в общие черты оригинального четко прорисованного мира Вечности; то, как они окружены иными оригинальными идеями, вплоть до мелочей; то, как знание об этом мире расширяются и усложняются, и некоторые из этих открытий имеют неожиданный переворачивающий все характер.

Таков и весь сюжет – он полон неожиданностей и кардинальных поворотов. В какой-то момент интрига его становится практически детективной

Интересен главный герой. Нет, он не самый симпатичный герой литературы, но это тот случай, когда его самомнение сходилось с большим умом,

И ведь это роман можно рассматривать не только как роман о «прогрессорстве»,

Увлекательный сюжет, одно из первых развитий темы хронопарадоксов, этический разбора темы прогрессорства (это не совсем то прогрессорство, что использовали Стругацкие, но очень близкое – и задолго до них). Кстати, та самая реальность, меняемая вечными, в каком-то смысле приобретает черты мира виртуального (искусственного и постоянно меняющегося под действиями «операторов») – получается практически киберпанк, да.

Серьезная и увлекательная научная фантастика. В какой-то момент я даже понял, что именно такой я и люблю её в первую очередь.

Книга написана спустя десять лет после «Чёрной моли». Сергей Коршунов уже подполковник и перед ним новое запутанное дело с мошенничеством, наркотиками

Предыдущие романы были дотошными – планомерное изучение фактов, личностей, разработка версий. Здесь же всё будто специально собранно вместе – и преступники уже под рукой. Единственное затруднение –

Ладно. На самом деле я понимаю, что повесть и так неплоха – есть в ней интрига и неожиданные (по-настоящему неожиданные) повороты. Но, всё-таки, после первых двух историй о Коршунове, от этой я испытал легкое чувство неудовлетворения.

Возвращение со звезд, как перемещение в некое будущее, на уже иную Землю – и сразу вспоминается целый ворох произведений (да, многие из них написаны гораздо позднее): даже у самого Лема Ийон Тихий временами возвращается на Землю, на которой что-то вновь изменилось. Этот роман в чём-то похож на все сразу вспомнившиеся истории, но, во многом и нет – на то Лем и большой писатель, чтобы наполнять романы особыми смыслами.

В аннотации говорится о романе как об антиутопии, да и часто мне попадалось «Возвращение со звёзд» в списках антиутопий. С тем я и начал его читать, то ловя это, антиутопическое, то, внезапно, теряя.

Почему-то вспомнились «Хищные вещи века» Стругацких – какой-то общей неспешностью, даже некоторой тяжеловесностью; и мир – своей болотистой неявной угрозой. Тёпленькое стабилизированное общество, оскоплённый мир без драм и опасностей. Утопия со следами остывания человечества как расы. Да, что-то в этом есть, и многое есть. Это не явная антиутопия, бьющая в глаза, но тихая, тревожная, пульсирующая как жилка внутри великолепного тела технического прогресса.

Но… Чем дальше я читал, тем этот пласт сильнее начинал от меня ускользать. Правильно ли сводить роман к одной лишь антиутопии? Ведь, чем дальше, тем сильнее бросалось в глаза, что конфликт героя с миром (важная составляющая всех антиутопий) какой-то односторонний –

Пару раз я и вовсе ловил диссонанс от того, что

Однако было и ещё какое-то общее пронизывающее и чуть завораживающее ощущение во всем романе, которое склеивало его для меня воедино даже сильнее, чем его сюжет. И как только я начинал в нём сомневаться, разочаровываться даже, как это ощущение вновь возникало и подтягивало его – и именно оно-то своим послевкусием и заставляет меня ценить роман высоко.

«Дело «пестрых» меня сильно впечатлило. Хотя там и были ещё «хвосты» прошлого в виде обязательного шпиона (то, что и считалось детективом до появления этой повести), и старшие работники органов были хороши до святости, и так далее. Но всё это перекрывало с головой удовольствие от самой истории – от дотошного погружения в мир засад и разработок версий, от напряжённого сюжета, от того внутреннего кино, которое во всю разворачивалось в моей голове. Ярко запомнилась повесть. И понимание, что это не просто хороший образец полицейского, практически производственного детектива, но и первый советский, стартовый его образец, только добавляло к нему уважения.

«Черная моль» – достойное продолжение. Герои повзрослели и продвинулись по службе. Автор немного сбавил и ореол святости над профессией. Например, появился и плохой пример полицейского – Михаил Козин, и его роль, может быть и не плохого человека, но не обладающего нужными качествами, прозрачно намекает, что не каждому дано быть работником органов, и «не тот человек» может быть деструктивным фактором, усложняющим всё дело. Интересно, что автор усложнил и личную жизнь главного героя – добавил в неё сомнений и разногласий – вот, видимо, откуда пошла тенденция делать героев-сыщиков несчастными в личной жизни; такая это работа, требующая всего времени и всех сил. Но, кстати о героях, – это дело более калейдоскопичное, дело не только МУРа, но и ОБХСС, и это общее дело увеличивает и количество героев, к которым, как всегда, добавляются и штатские люди – автор и тут проносит веру в человека, а работа органов, так или иначе опирается на людей, борется за каждого из них, ещё не полностью потерянного – легкий, но хороший, правильный утопизм. В какой-то момент, главный герой – Сергей Коршунов – и вовсе уходит на второй план, но это тут понятно и вполне объяснимо.

Ещё одна особенность – в романе как бы две стороны. Показана работа не только органов, но и обратной, преступной стороны. Меховая фабрика. Более тысячи работников. Целый организм. И мощная преступная организация, паразитирующая на нём. Настолько мощная, хитрая и ловкая, что, в отличие от «Дела «пестрых», где герои шли по следу шайки бандитов, здесь всё похоже на скрытое противостояние, и мошенники в нём ни чем не уступают по мощи органам правопорядка. Они даже одерживают некоторые победы

Ну и, конечно, напряжённый сюжет, и очень яркие образы – во многом, благодаря запоминающимся, иногда не без юмора, диалогам, в которых ярко проявляются характеры. Очень приятное чтение.

Общая оценка у меня ниже, чем оценка дилогии про Саймона Трегарта. Всё дела в балансе циклов как некоего общего. Цикл Трегарта – это будто один роман. Всё в нём подчинено приключениям и битвам с осязаемым, но таинственным и страшным захватчиком. Настолько, что от этого вылезают некоторые минусы.

А здесь баланса нет. Хотя идея разбить историю на три взгляда – каждый из детей по-своему продолжает общую историю – весьма неплоха. Но вот сами истории…

Первая какое-то время действовала для меня на инерции цикла Саймона Трегарта. Переход в новый мир интриговал. Какое-то время чудеса и страхи странного древнего Эскора завораживали. А потом, увы, начали надоедать… Всё это пестрое, похожее на картины Босха общество друзей и врагов создавало ощущение нереальности, гротеска – а это очень влияет на ощущение. К тому же присутствовала и некоторая размытость – размытость врага: какие-то силы и мутанты, плохо прорисованные битвы с существами, будто бы не имеющими никакого управления (или имеющего? – этот вопрос так для меня и не прояснился)…

Вторая часть шла уже на инерции первой – размытость, гротеск, нереалистичность и прочее. Да, временами создавалась некоторая атмосфера – атмосфера трипа по странным местам с их древней таинственной запущенностью. Но подрубало и понимание, что сюжет копирует поход Чайлд-Роланда к Тёмной башне. И это не красило.

А вот третья история – да, понравилась мне больше всего. Она оказалась чище от всяких мультипликационных мутантов – всё-таки Каттея имела дела в своём путешествии в основном с людьми. В финальном романе был баланс. И неожиданные (для меня) ходы, и впечатляющие контрастные картины. И за героиню я переживал – с её чувством вины и острым принятием своих ошибок (да и банальное переживание своего одиночества тоже) придавали ей понятных человеческих черт.

Вот только концовка последней – да и всех историй – казалась смазанной, ужатой. Постоянное присутствие борьбы двух начал настраивали на финальную битву добра со злом, Света с Тенью. Но её не случилось. Всё всегда упиралось в то, что герои, так или иначе, находили себе спутников жизни. Мир миром, а найти пару оказывается в нём (волей автора) главным. Сразу видно, что автор – женщина! Любовь, а остальное – пропади оно пропадом! Но тогда непонятно, зачем нужны все эти попытки героев бороться с мировым злом. Таким образом, масштабное мировое каждый раз обламывалось о романтическое личное.

От романа к роману я всё сильнее начинал разочаровываться в цикле о детях Трегартов, но в финале получил (субъективно) едва ли не лучший роман – в чём-то даже превосходящий дилогию о самом Трегарте.

Хотя этот финал и вышел не таким, какого я ожидал.

Это довольно стройный роман. Он не расплывается под напором всевозможных существ, с именем или без, сошедших будто с полотен Босха, и придающим всей истории стойкий флер нереальности. И не превращается в долгий трип по странным местам с их древней таинственной атмосферой. Здесь есть баланс. И это уже хорошо. Последнее (странные древние места) тут тоже есть – но сбалансировано, как соль в правильно приготовленном блюде, и от этого подобные места запоминались, а не превращались (как в первых двух романах) в сплошную смазанную картинку.

Сюжет – это, в каком-то смысле, возвращение домой. Не к определённому месту, а к самому себе, переходящее в возвращение к близким. Вся трилогия, таким образом, это не спасение мира от абстрактного и не очень зла (кстати, ещё один плюс – эти великие силы тут, наконец-то, показаны в своём воплощении; хорошо, так как абстрактность их уже начала раздражать), а обретение семейной полноты в этом мире. Да, в начале было некоторое узнавание (но более слабое, чем узнавание похода Чайлд-Роланда к Тёмной башне в «Чародее Колдовского мира») – что-то такое было:

Любопытно наблюдать и за самой героиней. Имея за спиной целый ряд судьбоносных ошибок, очень четко передаётся её нерешительность, её рефлексия –

Но минусом я назвал бы концовку.

В любом случае, повторю: этот роман всё же кажется мне интереснее всех остальных, даже интереснее, чем дилогия Саймона Трегарта, в которой всё отдано ради концентрированного приключения и битвам с осязаемым, но таинственным и страшным захватчиком. Вот что значит баланс и верно выбранная (по-моему) колея истории.

Я не знаю, как эта повесть воспринималась 88-м году, так как я читаю её сейчас – в 2024-м. В первом отдельном издании – Москва, «Молодая гвардия», 1988 год. Перед повестью предисловие об ужасах проституции (очень много о СПИДе), после повести аннотация, в которой сказано, что автор осуждает этот страшный отталкивающий мир валютной проституции.

Только вот в самой повести этого-то, почему-то, не чувствуется.

Валютная проституция по этой повести кажется делом приятным и прибыльным – общество чутких иностранных джентльменов, дорогие вещи, иностранные марки выпивки, сигарет и одежды (все это на фоне низких зарплат учителей, нищеты, и малолетних бандитов), и главное – возможность уехать из страны в Европу! Ах, какая красота! И читал, и читал я, в надежде увидеть, наконец, те ужасы древнейшей профессии, о которых так жирно намекают предисловие и аннотация – но так и не увидел. Из всех проблем были только страх оказаться взятым за валютные махинации, да трудности с оформлением бумаг на выезд из страны (вот ведь человеконенавистническая система!), ну ещё тень, которую выезд из страны и отчасти профессия героини бросает на её мать и мужа, но и это было с таким оттенком – вот ведь система, мешающая мечте о свободе и хорошей жизни! Как-то неуместно мелькнул диалог о дедушке, расстрелянном в 46-м, переводя валютную проституцию (в которой по ходу истории так и не появилось ничего плохого, кроме рыночной стервозности коллег-конкуренток, но они же и верные помощницы) едва ли не в плоскость борьбы с режимом (в 1988 году, да). В это же капнуло и слова шведского мужа: ты, дескать, уехала не по любви, а чтобы сбежать «оттуда». Запомните, девочки (как бы говорит эта повесть), валютная проституция – это сладкая жизнь, и возможность сбежать «оттуда». Ну и, видимо, для особых целителей – идеологическая борьба (как у Аксенова джаз, например). Впрочем, и приметы надвигающейся свободы автор тоже пару раз пнул. И режим – плохо (всё, что имеет к нему отношение, пусть даже это некий бывший военный, или работник делегации актеров – всё имеет исключительно негативный, даже какой-то презрительно-мерзкий оттенок), и перестройка – плохо, а заграница – хорошо (уж на фоне отталкивающей – так она показана ¬автором – российской действительности – точно)! Как-то вот так выходит.

Как я не старался, я так и не смог сопереживать героине. Трудностей её «профессии» в повести не было – были только радости в виде дорогих подарков и заграничного мужа. Мне было её ни капли не жалко. У неё вот, например, была параллельная работа, не самая плохая, и она была там на хорошем счету – это к возможному оправданию, дескать, жизнь заставила зарабатывать на пропитание, вот и пошла в интим-услуги. Зато есть, например, ненависть к провинциалкам, которые хваткие и быстро поднимаются на их валютном деле. В романе нет интимных подробностей «профессии», но есть множество пошлых жаргонных слов, а-ля «святые 90-е», и героиня ими не только говорит, но часто и думает ими, в том числе оценивая всех вокруг – и это меня тоже в ней отталкивало. Как бы ни старался облагородить её автор второй, уже по-настоящему хорошей профессией (и уж совершенно нереалистичной способностью оплеухой возвращать малолетних хулиганов к правильным поступкам, или как иначе можно оценить фантастическую метаморфозу такого персонажа, как Козёл?), её цель была неприкрыта – вырваться за бугор и жить богато (простое женское счастье, да?). Через проституцию. И автор, кажется, не видит в этом ничего плохого. Так как не осуждает её, и, будучи демиургом истории, не ставя перед ней сложного выбора, не приводя её к катарсису, к ностальгии и т.д..

И художественная составляющая не самая лучшая, на мой взгляд – ну, не назовешь же пошлый жаргон (вполне возможно зацепивший читателей конца 80-х) художественной ценностью. И переживать за героиню, как я уже сказал, у меня не получилась по причинам, указанным выше. Да и сюжет, по-моему, не помогал. А через пару дней после прочтения и вовсе начало казаться, что главная «ценность» (и собственно, смысл) этой повести в её антисоветская (переходящая уже в антирусскую, так как Советский Союз уже дышал на ладан, а свобода перла, как вандалы на Рим) направленность – вот даже валютная проституция стала её орудием, возможностью (так читается мне авторский посыл) вздохнуть воздухом европейской свободы. Ну, а концовка – ну чисто так, для легкой слезы

Да, не только Стивен Кинг вдохновлялся походом Чайлд-Роланда к Тёмной башне. Правда в данном случае, в середине целой трилогии, это выглядит скорее как некий кризис идей – почему нельзя было придумать что-то своё?

Этот роман кажется мне более хаотичным, чем «Трое против Колдовского мира», хотя и там хаоса было достаточно. Опять абстрактное зло и абстрактное добро, что для меня лично не кажется столь страшным, нежели осязаемые таинственные кольдеры с их технологиями. Сюжет – долгое путешествие, полнее гротескных картин и разнообразия всевозможных существ, добрых и злых. Временами меня лично это цепляло, напоминая элементы путешествий героя «Хроник Амбера» по удивительным Отражениям. Но там всё это было фрагментарно – тут нет даже отдыха от вороха опасных чудес и иллюзий, и вот, в конце концов, они просто начинают утомлять. Да, в чем-то это сказка, из тех, волшебных, – тут можно найти и параллели с русскими народными: меч-кладинец (и тут Нортон выстрелила себе в ноги, вспомнив о похожем обретении топора Вольта), заветное слово (кстати, улыбнули в прямом «крылатые слова», которые герой посылает вперёд), волшебные союзники, клубок ниток (здесь – шарф сестры), что показывает путь, прорицательницы, показывающие будущее в местном аналоге блюдечка с катящимся яблоком, метаморфозы а-ля Финист Ясный Сокол. Да, есть тут определённые клочья атмосферы – такой вот своеобразной, туманной, как гротескный, никак не кончающийся сон. Но в основном, всё-таки, этот роман – главный ответ на вопрос, почему не бывает сказок размером под две сотни страниц – из-за размывания его эффекта; размывания, придающего ощущение легкого бреда. И, кстати, концовка, на мой взгляд, смазана, как смазан и момент той великой битвы добра со злом в Зелёной долине, о которой герой упомянул лишь вскользь – а как иначе описать масштабную битву столь пёстрых компаний, да ещё и под предводительством абстрактных магических сил?

Но это ведь не конец истории – посмотрим, может дальше будет интереснее?

Сильно напрягло начало – весь этот стиль под народность, даже под какое-то скоморошество, заставил едва ли не сморщиться. На мой взгляд, деревенские истории таким стилем выглядят ужасно. Дальше – удивили насмешки над одноруким бывшим солдатом, которому во время войны пришлось заняться «женским» делом – печь хлеб… Я в те времена, конечно, не жил, но от стариков не слышал, чтоб над такими вещами смеялись. Да и чтоб инвалида, вернувшегося с войны, в военное время, когда рук мужских не хватает (даже одной руки) некуда было приставить – это совсем странно. Но история пошла интереснее, хотя бы потому что стиль стал приятнее, без этих насмешливо былинных нот (язык-то, кстати, неплох, довольно богат и образен). Интереснее в сердцевине – жизнь и работа однорукого хлебопёка до войны и после (хоть и не без пафосного родничка).

Язык очень хороший. Но ощущения тягостные. Понятно, что подобную ситуацию иначе описать трудно

Как итог: да, тяжело и страшно. Да, с лучом надежды в конце. Но. Хочется сказать, что это скорее попытка взять высокую планку, взять щемящую тему, что хорошо для начинающего (на тот момент) автора. Но вот так, обнажённо, без развёрнутого сюжета, эпизодом, всё кажется – увы – слегка избитым. Не пустым, но избитым.

С третьим произведением в сборнике «Дни этого года» (а это произведение молодых литераторов того времени) я поймал себя на мысли, что и не скажешь, что авторы молодые – истории написаны очень зрелым, приятным литературным языком. Произведения современных молодых авторов таким балуют не часто…

Тема данного рассказа – жизненный кризис. Возможно, кризис среднего возраста.

Сижу вот и думаю: с одной стороны, говорить про автора по одному прочитанному произведению, это конечно, неправильно; с другой стороны, ну видно же что автор мастеровитый, даже сильный автор – и именно по одному прочитанному произведению уже видно.

Я недавно читал критерии оценки художественного произведения, и там неким высшим классом считалась попытка «выразить невыразимое», дескать, все терпят в этом крах, но по степени этого краха, по степени дерзости и определяется масштаб автора.

На мой взгляд, тут есть попытка «выразить невыразимое». Может быть не столь дерзкая, но и не со столь огромным крахом. Не слишком большой сюжет –

Да, не самая грандиозная вещь, в чём-то очень простая, но от всего вышесказанного довольно приятная.

Война в Афганистане не является моей любимой темой художественных произведений – посредственные советские киношедевры отбили вкус. Но пройти мимо повести нынешнего председателя Союза писателей России (да ещё в бытность его начинающим автором) я не мог.

Что сказать? С традициями литературы «про Афган» я не знаком, но в традицию упомянутых кинофильмов повесть укладывается. Герои довольно плоские. Русские солдаты, казалось бы, не думают ни о чём, кроме выполнения своего долга. Хотя нет, офицер – главный герой – ещё перечитывает письмо от возлюбленной, которую он видел всего десять минут, но любовь у них теперь – на разрыв сердца. В остальном же он мыслит военными методичками – с одной стороны просвещает читателя, но с другой – как-то это само по себе плоско. Метания Расула были интересными,

Но при этом само повествование очень крепко сбито. Несколько сюжетных линий сплетаются очень туго. Повествование динамичное, «сухое» – временами действительно увлекает.

Да, концовка проглядывается –

Дети волшебницы Эскарпа и пришельца из иного (нашего) мира отправляются в ещё один иной мир. Да, в пределах своего мира. Но мир этот даже более чужд, чем для Саймона Трегарта мир Колдовской. Другие расы (люди с рожками, например), другая флора, другая фауна. И другая магия. Ощущение от Эскора как от какой-то иной планеты, такое всё чуждое. В этом есть определённый интерес, так как каждый шаг по такой земле уже потенциально опасен. И этот мир может удивить и заинтриговать. Пару раз было даже жутко –

Эта история написана от первого лица. Она ведётся не так как первые две части – это уже не голое действие, да и не совсем действие. Мне даже казалось, что оно скорее визуальное, более наполненное картинкой и ощущениям, и от этого временами странности нового мира завораживали своей атмосферой, но временами выдавали какой-то хаос – хаос образов, когда новое открытие и чудовище, не успев перевариться сознанием, сменялось уже другим, и хаос сюжета, когда герой действует слишком уж спонтанно. Кстати, новый образ ведения истории наполнил мир деталями – от обычаев древнего народа, до их преданий

Саймон Трегарт – мой первый попаданец; в те времена я и термина-то такого не знал. История человека (солдата, да – что легче для его участи ТАМ) отправившегося в мир, для которого он создан – в мир колдовства и странных редких технологий. В мир, который стоит на грани завоевании существами из еще одного иного мира, мира, в котором есть своя технологическая «магия». Приключение, любовь, обретение друзей. История по нынешним временам не кажется столь уж оригинально и витиеватой в плане сюжета. Но определённая оригинальность всё-таки есть – её я вижу в самом положении мироздания, в котором такие вот врата и туманные варианты зла, что могут придти из них, в мистической таинственности сильного врага, чья суть долго остаётся в тени, в смятении, в котором находится мир из-за новых знаний и изменений, что приходят в него. Да и сюжет всё-таки имеет своё напряжение.

Все в этом романе – чужаки. В той или иной степени. На это в романе нет особого упора –

Итак, Кольдер, как и предполагалось, зашёл на новый круг экспансии, изменив свою тактику. Но приключения остались прежними.

Да, как и в первом романе, на динамику брошено всё, лишнее убрано напрочь. От этого (может быть, оно и раньше было, но сейчас накопилось и обострилось) есть забавный минус – ощущение, что мир настолько мал, что всё в нём находится в шаговой доступности: пещеры Верлена прямо у Южного форта, Карс на самой границе Эсткарпа (войны от ворот города к главной его башне движутся дольше, чем да самого города), Торовы топи в минутах полёта от крепости Иль, и т.д. Только гнездо Кольдера по-настоящему далеко – за самим морем. Забавная иллюзия.

Но в этом романе, как и в первом, есть для меня и личное, субъективное – возвращение в детство, к первому его прочтению и восхищению, которое он тогда вызывал. Светлое и немного грустное чувство.

Трудно оценивать повесть, фильм по которой ты смотрел множество раз. И фильм этот чётко отражает повесть не только сюжетно, но и эмоционально, своим драматизмом и смыслом (это всё про фильм Ростоцкого, конечно, остальные для меня просто не существуют). Так я и читал добрую половину – перед глазами стояли чёрно-белые кадры, и Васков говорил характерным говором своего кино-двойника. И только в середине меня стукнуло. Стукнуло в момент гибели Лизы Бричкиной, так как вместе с ней на болотах погибал целый мир, ещё не раскрывшийся, полный мечтаний и надежд. Вот тут я оценил авторский ход – коротко отвлекаться на прошлое героев, на их жизнь, на их внутренний мир. Это новое для меня (так как экранизация не могла, по понятным причинам, передать эту сторону повести) вдруг дало мне особые краски. Эти пять девочек стали больше чем персонажи – они вдруг вместили в себя сложные особенные миры, миры, которым суждено оборваться. И от этого было особенно страшно. И ещё страшнее от подспудного ощущения: сколько ещё таких девчонок полегло в этой войне, так и не прочувствовав до конца самой жизни?

В этой повести было для меня чувство отчаяния и несправедливости. Но, в первую очередь, отчаяния. Отчаяние положения, отчаяние от того, что шестнадцать дюжих мужиков против пятерых необстрелянных девчат, отчаяние от того, что кончаются патроны, отчаяние от того, что кончаются силы, и от неравности этих сил, отчаяние боли, и отчаяние от того, что поддержки не будет… Именно оно перекрывало мне и героизм и легкий, но не довлеющий пафос. Последний ощущался мной и вовсе только после прочтения – кроме этого густого, горького, трагического отчаяния в повести было и горячее напряжение действия, и эти две вещи перекрыли для меня всё. Я прочитал её одним махом, одним глотком. И этот глоток, в конце концов, оставил стойкое водочное послевкусие. Густая отчаянная повесть – заслуживающая, на мой взгляд, всех тех наград, которые она имеет. И – самое удивительное – всего лишь первая, стартовая, в творчестве Бориса Васильева.

О, значит, я не один такой, для кого возвращение к «Колдовскому миру», это возвращение не столько к его тексту, сколько ностальгическое возвращение в прошлое – к легендарному изданию «Северо-Запада», к ранней-ранней юности. Да, это путешествие заранее обреченное на провал, если ждать от него слишком многого. Но я на самом деле всегда понимал, что даже в юности, голодной до произведений этого жанра, цикл Нортон был у меня не на вершине – меня больше привлекал эпичный Толкин и мрачный Муркок – но он всегда был где-то рядом. Есть у него своя атмосфера и своё очарование. Есть, а не было. Да, многое кажется сейчас не столь крепким; что-то ¬– наивным. Есть некоторый сумбур. Но. Всё это, как мне теперь кажется, проистекает скорее из плюсов романа. Его минусы – обратная сторона плюсов.

В детстве не только трава выше, но и книги длиннее. Сейчас я обнаружил, что этот роман короткий, даже, возможно, слишком короткий. И в нём сразу есть намёк на продолжение, так как его события – это битва перед войной;

Я уже говорил, что есть тут и моменты наивности и даже вещи, которые могут показаться простыми и вторичными (спустя полвека развития жанра). Но есть, по-моему, и свои достоинства. События, в которые ввязывается герой, интригуют. Есть враг – и он тревожит, так как скрыт и не понятен. Его цели и возможности пугают. Сам мир дрожит как трава на болоте. Положение стороны, которую сердцем выбирает герой, шаткое – всюду враги (и есть даже легкое напряжение и недоверие между друзьями), а самый главный враг таинственный и странный. Любопытная ситуация –

Тут такое дело. Я читал начало романа с трудом; да что там – я иногда им даже мучился. При том, что Грин оставался Грином, и все его сильные стороны оставались на месте – прекрасный, чуть нестандартный язык, харАктерные персонажи, его атмосферная романтичность – ну слишком уж всё казалось затянутым, уж слишком отдавался автор на волю художественного потока, забывая о потоке сюжетном. Всё исключительно моё личное мнение. Затянуто. И это при мистической интриге. Но и она будто тонула в волнах авторского описательства чувств и явлений.

Так я воспринимал роман приблизительно до половины. В тот момент, как герой оказался на борту «Нырка», всё пошло лучше. Всё-таки слишком уж вкусно описывал автор плавание с приятными моряками капитана Проктора – по-домашнему тепло и уютно. Да и события, наконец, стали развиваться, неизъяснимая мистическая связь проступать и интриговать всё сильнее. Тут я чувствовал Грина, которого я люблю – прекрасного своей чуть нехарактерной сложностью событий, взаимосвязей вещей и человеческих душ. Сильнее проступал рок – необъяснимый, ведущий куда-то и стихийный, как волна

Этот роман действительно похож на тот карнавал, что происходил на его страницах (в конце я примирился с ним, оценил, хотя это и не примирило меня с многословной затянутостью первой его половины) – он стихиен, полон ощущений, но и толкотни, полон образов и столкновений, за которыми видится высший сюжет судьбы. Это роман о Несбывшимся. И тут я вспомнил «Золотую цепь», герой которого тоже был под властью Несбывшегося, и тоже под властью судьбы, чужого прошлого, странным образом влияющего и на его жизнь. И он-то оказался, возможно, более несчастен, чем герой этого романа – но и там и здесь даже грусть имеет теплый светлый оттенок. А с этим оттенком, с этим ощущением, равно как и с книгами, в которых он есть всегда тяжело расставаться…

Прочитав до того у Эверса лишь его прекрасный страшный рассказ «Паук», я и от этого романа ожидал того же – ожидал образного немецкого Лавкрафта, или, как минимум, немецкого Эдгара По. Но роман скорее напомнил мне Гофмана (и если подумать, то это даже логичнее). Я увидел гофмановское сочетание иронии и страха, когда бесшабашное насмешливое повествование вдруг бросается в неизъяснимую игру рока, в ожившие предания и тонкое описание человеческой жестокости. Это довольно редкое сочетание – так как, вероятно, не каждому автору оно под силу – но здесь, на мой взгляд, это играет; игра контрастов. Здесь гофмановское студенчество, похожее на лихой разбой, и гофмановская профессура (медицинская и юридическая), отдающая то чудачеством, то запретным знанием. Гофман изучал науку своего времени и вплетал её в свои истории – например, сомнамбулизм, и, кстати, он есть немного и тут – Эверс строит замок своего романа на медицине (процесс создание Альрауне, это ведь, по сути, искусственное оплодотворение – далеко идущая, почти научно фантастическая идея для 1911 года). Здесь есть и мотивы гофмановского двойничества, но не в плане раздвоения личности, а в плане соединения двух противоположных сил – успех и горе несёт Альрауне одновременно; природную непорочность и греховную страсть; она сама будто двупола, и мальчик и девочка. Последнее совершенно в эзотерическом духе, почти алхимический символ. Эзотерическое прорывается в сюрреалистических, будто зашифрованных, как кабала, интермедиях – и, по-моему, такой намёк на большую сложность, на более глубокие пласты восприятия истории, очень идет роману.

Но если это и Гофман, то Гофман двадцатого века, его начального перелома. Он будто стоит на гребне, по одну сторону которого – буржуазная пошлость, а по другую – грядущая развязность и распущенность. Удивительно, что при рекламе романа (сейчас) не стоит штампованное «Сенсационная история!». Не знаю, воспринимался ли он по выходу, как сенсационный, но даже сейчас, по-моему, он может наморщить нос любителям чистой морали. Из-под его строк, как сколопендры из-под камня, выскальзывает развращённость рискованная даже по нынешним меркам – степенные профессора, соблазняющие девочек и мальчиков, светские дамы, возбуждающиеся от созерцания хирургических опытов и вида казней, погружение в мир плотских увеселений, проституток и убийц; та же героиня с её мнимой, но визуальной двуполостью – опасная по нынешним временам вещь, не говоря уже о её «играх» с отчимом, и сексуальной (в её-то несовершеннолетние годы) властью над мужчинами. Однако это «Сенсационное!» и не возникает во время чтения. Во-первых, потому что автор оставляет всё фоном, рельефом фатума, чертами обезшкуренного мира. Он не смакует и не делает ставку на это – не старается привлечь всей сексуальностью и патологичностью романа смакователей оного или, наоборот, возмутить поборников морали (сейчас, к сожалению, многие авторы так и поступают). Не смакование разврата получается, а ухмылка по его поводу. Во-вторых, текст уносит – пропитанный иронией и фатумом, по-своему очень легкий в чтении (всё исключительно моё мнение, конечно же), он проглатывается очень быстро и воспринимается (лично у меня так было) цельно, без выпячивания каких-то отдельных вещей и примет.

Наверное, может быть несколько толкований его смысла (помимо буквального, конечно же). Но мне сейчас видится, что Альрауне в символическом смысле – богатство. Оно, как золото в сказках – металл, непригодный ни для чего кроме как обменных дел, добываемый из-под земли (как корень мандрагоры-альрауне), в которой лежат мертвецы. Оно – власть, практически мистическая. Оно открывает двери, умножает само себя, приносит успех и любовь сластолюбцев (заметьте, какой противоположный эффект Альрауне имеет у прислуги, людей по определению знающих физическую цену денег), заставляет терпеть унижения и тут же влюбляет в себя. Оно – счастье и несчастье, так как за нечестными деньгами приходит своя кара, так как оно же служит причиной бед, грабежей и убийств. Оно же – тут – как живое приданное, живой магнит, губит мужчин, молодых и старых, заставляет друзей стреляться насмерть. Отказ от него и попадание под его власть одинаково губительны. По-моему, есть в этом что-то…

Единственным минусом я мог бы назвать концовку романа. История, по-моему, раскалена настолько, что такое простое избавление мира от живого Альрауне кажется мне довольно простым. Но могло ли быть иначе?

Повесть «Мулла-Нур», озаглавленная как быль, более всего напоминает сказку. Эдакую смесь сказки русской и сказки восточной. Она о любви восточного юноши и восточной девушки и препятствиях в этой любви, о любви, ради которой нужно идти на подвиг, и едва ли не приходится идти на преступления; о любви, которой препятствуют (как в хорошей сказке) отчим девушки и нечистый на руку мулла. Сказка о смелости и честном горячем сердце. Собственно, сам Мулла-Нур не главный герой тут. Он трикстер сказки – честный разбойник, шутник со своими причудами и драмами, приходящий из тьмы лихого былинного разбоя и уходящий в никуда, но остающийся вечным; враг и друг героя, спасённый и спасающий. Есть тут герой и более комичный – баснословный враль, трус и самоотверженный друг Гаджи-Юсуф. Это к тому, что прекрасные персонажи в этой повести – хоть и по сказочному очевидные, но невероятно яркие, цветисто раскрашивающие повесть. На мой взгляд, они даже колоритней и интересней временами, чем главный по-своему непорочный Искандер-бек.

Я уже привык, что Бестужев-Марлинский любит отвлечений, а иногда и слишком уж любуется собой, своим остроумием, своими философскими замечаниями. Здесь он тоже отвлекается, и отвлекается часто, но это только красит историю. Здесь всё его отвлечение (ну, большая их часть) – это неподдельный колорит востока, Дербента, это тонкости и нюансы: от нюансов отдельных слов, до бытовых обычаев и черт характера своих героев. Он тут едва ли не путеводитель по миру «азиатцев» (его выражение) – и в этом есть своя красота и ценность. Но ещё приятнее, что он в этом путеводителе чаще бывает насмешлив, не без любви, но и не без иронии, не без острых замечаний описывает он местные нравы и характеры – он-то знает, о чем говорит, в это верится – и, в то же время, разве не такие герои «Тысячи и одной ночи», не над теми же пороками смеётся их неизвестный автор?

Как сказка или притча повесть проста (а временами и велеречива в описании красот природы и явлений души) – но приятно её читать из-за яркости персонажей, из-за авторской колкости и его проникновения в детали и тонкости восточного мира. И концовка. Есть в ней что-то.

Да, прусская надменность здесь иногда достигает карикатурной высоты. Но в этом же есть и своеобразие – в рассказе события Первой мировой войны, однако, можно представить эту же историю и во времена Второй мировой – так ярка там немецкая жестокость. А немецкая логичность и рассудительность героя-рассказчика хорошо подчёркивает сверхъестественные странности, происходящие с экипажем подводной лодки.

Видно, что рассказ на самом деле ранний – уже есть затопленные циклопические сооружения, есть странные артефакты и сверхъестественные ритуалы призраков. Но всё это близко, но ещё не воплотилось в атрибуты авторского мира «мифов Ктулху»

Лучшее, что можно было сделать с предыдущей повестью («Том Сойер за границей») – это забыть её. И здесь автор старательно игнорирует её события, и даже упоминания о них, видимо признавая за той фантасмагорической историей её полный провал.

Здесь всё гораздо лучше. Конечно, повесть не дотягивает до «Приключений Гекльберри Финна» (романа, на мой взгляд, лучшего и в цикле, и во всём авторском наследии, да и, попросту одного из лучших в жанре подростковой литературы) – там, благодаря объёму было не только собрание приключений и злоключений героев, но, в широком смысле, и галерея Америки глазами плутоватого, но честного (такое вот сочетание качеств) бродяжки. Здесь для этого нет объёма. Но эта история вполне могла входить в тот роман. По моим ощущениям. Здесь тоже – плуты, разбойники и соседская месть. Понравилось, что герои, занятые одной историей

Конец (

Зачем это автору, имеющему свой особый и не менее шедевральный мир, повторять своего известного (но с известностью равной, по-моему) коллегу – я не очень понимаю. Но он творец, ему виднее. К тому же, это всего лишь мои необоснованные «подозрения». Главное, что история всё же получилась неплохая. А то после «Тома Сойера за границей» я совсем уж отчаялся.

Я, прочитав «Собор Парижской богоматери», влюбился в Гюго. Есть что-то восхитительное и страшное в его манере доводить драму до космического накала, сталкивать лбами героев, идеи, мировоззрения, выводить на свет борьбу противоречивых истин, и никого не жалеть, устраивая в кустах не рояли, а капканы и пушки. И сейчас, тут, это всё есть, и чтение похоже на шторм, роковую игру стихии, с затишьями и чудовищными шквалами. Да, это другая история. «Собор Парижской богоматери» – история в себе, хотя и там есть исторические места, персоны и реалии, есть своё время, но это больше романтическая история, чем сугубо историческая. Но здесь роман о революции. И я готов снять шляпу перед автором, который показал революцию такой – не обеляющий ни одну сторону, показывая её безжалостность, бескомпромиссность. Он и тут символичен – и этот символизм не будь в нём накала, мог бы показаться слабостью, но для меня он таковой не кажется. Это треугольник борьбы: Говэн – Симурден – Лантенак; узы крови и духовного родства, будущее, настоящее и прошлое, борьба революции с контрреволюцией и сама с собой (борьба террора с гуманизмом). Да, симпатии автора проглядывают – и немало через этот же символизм: трое детей в романе это, конечно же, будущее Франции – заметьте, крестьянские дети, в своей чистой наивности символически разрушающие священную книгу и родовую дворянскую реликвию. Но, даже оглядывая с высоты своего демонического авторского полёта Вандею, он признаёт и её героизм, её право на свой взгляд на мир, и, даже, признаёт, что и из этого горнила, из её руды, вышло нечто славное, вплетённое потом в душу нации

Как и в «Соборе Парижской богоматери» автор пускается иногда в широкие описания – будь то Конвент, жизнь вандейских крестьян или дотошное описание башни Доль, декорации финальных сцен. Но всё это, на мой взгляд, очень уместно, всё так же проносит в себе густой символизм, всё так же полно внутреннего противоречия, и всё так же продвигает историю и авторскую мысль вперёд. А заодно и служит некоторой относительной передышкой. В романе много событий, катастроф и военных столкновений – от борьбы со стихией и сорвавшейся пушкой (стихийной, как сорвавшийся с цепи террор!), до детального кровавого боя единиц против тысяч – и, надо помнить, что Гюго, как настоящий хороший автор (демонически хороший автор!), умеет сделать ситуацию максимально тяжёлой, умеет подкинуть дров в топку. А за этими физическими боями идут бои непримиримых идей, противоречивых истин – борьба внутри человека и вовне. И я обожаю Гюго за умение показать эту борьбу и противоречивость остро, неразрешимо. Ведь именно это и показывает революцию и гражданскую войну более глубоко, чем борьбу старого с новым.

Да, этот роман, возможно, проще (я ведь читал у Гюго только «Собор Парижской богоматери», и не могу отделаться от сравнения с ним), его символизм более лежит на поверхности. Но, возможно, тут и нельзя было иначе. К тому же, тут сильнее всего видны принципы автора, как личности, его гражданский гуманизм (что не мешает ему быть демонически безжалостным к своим героям). И всё это «на поверхности», всё это «очевидно» всё же содержит в себе глубины и «неочевидности», противоречия не разрешаемых споров, только лишь затенённых будущим, которое, как всегда, всё сгладит и расставит (или не расставит?) всё по местам. А для меня это было ещё и из разряда аналогий, разряда «подумать о своём», о нашей революции и гражданской войне – и тут тоже было немало мыслей.

Да и попросту – это роман, который читается с невероятным увлечением. По крайней мере, так было у меня.

Мне видится, что есть тут некоторое противоречие. «Попытки толковать хорошую литературу, распознавая в ней главным образом жизненный опыт и черты личности автора, почти никогда не приносят убедительного результата…» – заявляет автор, и мысль эта очень верна и ценна сама по себе; её бы повесить на стену многим любителям отождествлять героев и их идей с авторскими идеями. Однако, как только автор начинает описывать детство и личность Лавкрафта, так невозможно не отделаться от ощущения, что он, пусть и поверхностно, но напоминает многих своих героев – чудаковатый, замкнутый, подверженный хандре и смене увлечений, выросший в окружении книг, в семье с недостатком душевного спокойствия…

Читая эту статью, чувствуется, что её автор, что называется «глубоко в теме», и, мало того, идей, философская эстетика Лавкрафта, её глубинные мотивы и значение автору очень близки – с такой любовью, даже с похожей на лавкрафтосвскую, но, как видится, своей патетикой, он всё это приводит. Это приятно.

Есть ощущение, что статья гораздо старше 2000 года. Это чувствуется по транскрипции имен, которые сейчас уже получили устоявшуюся форму – Стоукер, а не Стокер, Радклифф, а не Радклиф и т.д.. Да ещё в моменте с «Дракулой», сейчас более популярна версия, что Стокер, всё-таки если и не знал подлинную история «валахского господаря», то слышал легенду о нём. Всё это (да ещё некоторое ощущение только протоптанной тропы) намекают, что статья писалась ещё до того, как тиражирование в России Лавкрафта и статей о нём «стало мейнстримом». Есть такое стойкое ощущение.

На мой взгляд, по современным меркам ничего удивительного в рассказе нет. Но лучшее в нём – это как раз таки его классическая мягкость 50-х годов. С момента появления собственно проспекта всё последующее кажется довольно прозрачным. Подвохов или крутых поворотов нет, хотя есть некоторая тревога, что эти подвохи и обманки могут быть. И, возможно, были бы, будь он написан сейчас, и будь его цель – удивить. Но нет, это всего лишь лирический, чуть грустный рассказ об одиночестве в большом безразличном мире, незаинтересованном в счастье человека, и о мечте, упущенной в последний момент. «Всего лишь». Чем-то это напоминает рассказы Брэдбери, в которых часто сюжет «всего лишь», но есть своё очарование и трогательная проникновенность ощущений.

А ещё интересно: был ли этот сюжет (экранизация этого рассказа) в «Сумеречной зоне» тех лет – той самой, черно-белой, дешево скроенной, но душевной? Что-то похожее в нём есть.

Не помню, кто сказал: если на землю нападут инопланетяне, найдутся люди, которые будут на них работать. Такова мера человеческой низости. У Лавкрафта частенько рядом со сверхъестественным злом ходит зло человеческое. Но в основном это какие-нибудь сатанисты, культисты-фанатики. Здесь же, на мой взгляд, нечто иное. Несмотря на участие в общих религиозных таинствах, постоянно звучит слово «агенты», и у этого слова есть определённый окрас. Так что мысль, которую я привел в начале, я прочувствовал тут впервые за всё время чтения Лавкрафта. Но это, конечно же, не главное.

Я бы отметил тут интересную особенность – неземные существа показаны практически сразу, без всякой раскачки. Обычно всё-таки автор старается подвести к их появлению, здесь же мы узнаём о них сразу. Это немного необычно. Да ещё любопытно, что герой-рассказчик оказывается человеком скептически настроенным, холодным (настоящий ученый как-никак), и его взгляд на собственную историю со стороны в конце только укрепляет в этом ощущении.

Но. Это же превращается в минус где-то в середине повести. В какой-то момент чётко сформированное представление о герое рушится –

Очередное очень крепкое произведение Лавкрафта из мифов Ктулху. Густое своей атмосферой и наполнением. Да, стиль у него хроникёрский, газетный. Но здесь этот стиль смотрится выигрышно – создаёт напряжение и сжатость. К тому же в нём хватает место не только фактам и намёкам, но и мрачным описаниям местной природы, таинственных столбов и древних, будто бы природных, алтарей. К атмосфере добавляет и колорит захудалого деградирующего народа – ощущение отшиба мира, отрезанного от городов и физически и морально (даже такое чудовищные события и прочие странности не выходят за его приделы более чем высмеивающими заметками в окружной газете). Отчуждённость не менее пугающая (хоть и относительная, так как тройка учёных-героев приходит в Данвич извне), чем отчуждённость космического пространства.

Ещё одна особенность – опять относительная, так как мотивы вырождения человеческого существа (например, «Крысы в стенах» или «Артур Джермин») часто присутствуют в творчестве Лавкрафта, но здесь, по-моему, они достигли своего апогея – этот рассказ вплотную приближается к тому, что сейчас называется «боди-хоррор». Некоторые сцены напоминают мастера Кроненберга – растущие из тела щупальца и прочие метаморфозы, бесформенные груды плоти с половиной огромного человеческого лица и так далее. И, заметьте, без всякого там «неописуемое» и прочих авторских отпекаемых фраз.

А ещё рассказ плотно наполнен действиями. Это одно из немногих произведений, где есть практически кинематографическая борьба добра со злом (человека с темными силами). Герои не жертвы обстоятельств, болтающиеся в паутине роковых сил – они действуют, и это заставляет буквально чувствовать тот род страха перед сверхъестественным неизвестным, который связывает мышцы, и который приходится рвать каждым своим действием. И это будто прячется под, казалось бы, сухим хроникерским стилем повествования. Крепчайшая вещь Лавкрафта.

А, вот и оно! Я так и знал, что подобное произведение должно быть у Грина. Произведение, в котором напрямую сошлась бы реальность – Петроград с его зимним холодом, талонами на питание и продавцами щепок – и его романтический солнечный мир (удивительно, что произведения Грина о его стране, Лиссе, Зурбагане, и т.д. не объединены здесь в один цикл). Тут, на мой взгляд, очень много символического, много, будто выведенного на свет, авторского видения, авторского убеждения. Большая часть произведения Грина это и есть тоска северной березы по южной пальме. Они, по сути, и есть то фанданго, что звучит в холодной ненастной авторской действительности. И символического перемещение героя из одного мира в другой происходит символически через произведение неизвестного художника, которое известные, но бездарные художники пренебрежительно называют мазней. И критика товарища Ершова на подарки заморской делегации – зачем эти гитары, шелка и раковины, ведь это не дрова и картофель, всё это вымысел – напоминают критику на самого автора (не читал об этом, но наверняка такое было), разрушающую всю красоту мечты и фантазии. И то, что герой, в итоге, жил параллельные жизни –

И ко всему прочему, это очень приятный рассказ сам по себе. Великолепный язык – осязаемый, чёткий, немного необычный (я вдруг понял, что по детализации он чем-то напоминает мне Набокова). Интригующий сюжет, в котором героя влечет сквозь череду странных событий – мистических и интригующих. Прекрасные психологические детали (например, Бам-Гран вдруг напоминает свиту Воланда с его превращениями и ажиотажными чудесами). Невероятно приятное чтение. И, возможно, в своём символическом смысле – самый важный рассказ в творчестве автора.

Конечно, прекрасный фильм Хичкока во многом (и очень важном) спойлерит данную историю (уверен, что тех, кто смотрел фильм гораздо больше, чем тех, кто сначала читал рассказ). Однако и без этого в нём много такого, что заставляет им восхищаться. В первую очередь это сама потрясающая задумка. Это детектив (нуар/триллер) в котором герой в буквальном смысле прикован к одному месту. Всё «расследование» ведется из одной точки обзора – сам герой называет своё положение «за сценой». Его положение очень необычно – и именно это идею я считаю особенно прекрасной. История (изначально скрытая от него) проявляется сквозь тонкие психологические замечания, и только потом – уже более характерно для детектива – подтверждается логическими умозаключениями. Это тоже очень любопытно и интересно. Ну, и на сладкое, ближе к концу всё превращается в опасную борьбу умов (надо сказать, противник героя оказывается весьма опасным), тут же перерастающую в борьбу физическую, острота которой заключается в полной беззащитности героя. В итоге – мощнейшее напряжение в таком небольшом произведении. Да, меня лично, слегка подкислила концовка,

Кто-то уже заметил, что произведения Грина напоминают сны. Это действительно так. Но чаще это грезы о далёком, уход от реальности в мир романтический, в собственную страну с городами Лисс, Зурбаган и другими (эдакая страна снов от Грина, находящаяся где-то близко, но так далеко). И этот рассказ – тоже сон. Но на этот раз страшный. Не уход от реальности, а кошмар отражения реальности в горячечном липком сне. Голод, разруха, холод. Он кошмарно визуален, сюрреалистичен и тревожен – бесконечное пустое здание с кипами бумаг, штабелями оконных рам и призраками, существа, меняющие лица и претворяющиеся людьми, не работающие телефоны, что связывают с желаемым человеком, и так далее и тому подобное. Это обратная сторона сна, написанная с тем же авторским мастерством (одновременная красота и канцелярская дотошность языка только усиливают ощущение необычности). Как сон эта история завораживает и, даже, заставляет не сомневаться в происходящем, не замечать его сюжетной нестройности

Не понимаю претензий по поводу «не научности» рассказа. ИМХО научность в него и не закладывалась. Это ужасы. Вполне себе лавкрафтовские ужасы, только вместо «Ктулху фхтагн» тут несколько иная магическая формула. В чём-то он напоминает ещё и «Паразитов сознания» Уилсона – у меня были такие ассоциации. Но не в этом суть. Это рассказ, нацеленный на первый удар – лаконичный, нагнетающий атмосферу непоправимого бедствия, вовремя оборванный. Первое ощущение от него (у меня лично) – очень сильное. Жутко. Крепкое послевкусие из-за того что остаются неразрешённые вопросы – и они-то и тревожат; они-то и создают ощущения лавкрафтовских темных глубин неименуемого и необъяснимого. Это потом будет казаться, что сшит он довольно просто –

Я это произведение слушал в «Модели для сборки», оно было на плеере, который я когда-то купил. Слушал дважды – тогда, в 2007-м, и сейчас. Сразу скажу, в первый раз мне понравилось больше. Тогда не так бросался в глаза налёт пафоса, не раздражали громкие фразы и обилие огненных шаров, молний из рук, призрачных хлыстов и иных атрибутов фэнтезийного махача (простите за сленг, но лучшего слова не подобрать) – такие вещи я сейчас называю: «переиграл в компьютерные игры».

Но и тогда и сейчас ощущалась и другая сторона истории – её крепкий, классический в хорошем понимании этого слова, конфликт. Причем внутренний конфликт гораздо сильнее внешнего – и это, на мой взгляд, очень хорошо. Именно он заставляет сопереживать героям – особенно второстепенному, последнему недоучившемуся жрецу друиду. Через него ощущается густая печаль созерцания разрушения прошлого. Именно его сложный выбор (попытка такового) держит на себе особое внимание. А вместе с ним – опять-таки по-хорошему классическое – ощущаются внутренние эмоциональные токи самого главного героя; он, как водится в хороших историях, в конце чуть иной, чем в начале, и это чувствуется очень тонко.

Ну, и очень необычный (для меня, мало читавшего отечественную фэнтези) мир – по сути, альтернативная история: средневековье, в котором происходят разборки магических кланов а-ля Ник Перумов (уж этого-то я читал).

И всё это во многом компенсирует то, о чём я сказал в начале. И рассказ в итоге доставляет определённое удовольствие.

Ожидания у меня были большие. Но не оправдались.

У Лавкрафта есть свой собственный сюжетный и художественный штамп, но есть и огромное своеобразие, свой подчерк, своя манера, и, даже, глубина. Но, на мой взгляд, от всего вышеперечисленного здесь есть только художественный штамп. Проще говоря, когда читаешь большую часть историй Лавкрафта, кажется, что их мог написать только Лавкрафт. А здесь, кажется, что этот роман мог написать, конечно же и Лавкрафт, а мог и кто угодно другой. Какая-то усреднённость, если не сказать (как бы кощунственно не звучало) посредственность. Даже финал –

Даже привязка романа к авторской мифологии выглядит тут какой-то формальностью, будто автор добавил их в последний момент. Упомянутый вскользь «Некрономикон», хотя без него можно было легко обойтись, ведь главная книга здесь – сочинение реального Бореллия. Пару раз упомянутый Иог-Сотот – хотя в данном контексте логичней смотрелся бы сам дьявол, или кто-то в этом роде. Единожды упомянутый вскользь Рэндольф Картер (это позволило внести данный роман в цикл о Картере, а реальное, хоть и эпизодическое, присутствие Картера в рассказе «Вне времени» – нет), хотя, на мой взгляд, это упоминание шло истории только во вред: для друга Картера, с которым, видимо, велись беседы на оккультные темы, доктор Виллетт разбирается в истории слишком уж долго. Эта история не из мира Ктулху, или Мира сна и их переплетений.

Роман написан хроникерским, журналистским языком – и где-то ему это идёт

Но не всё плохо. Были и действительно жуткие моменты.

К тому же эта система некромантии, которую показал автор, выглядит довольно интересно (и поэтому я выше беру «банально» в кавычки). Сам сюжета (идея сюжета) явно повлияла на многие фильмы ужасов, не связанных напрямую с Лавкрафтом – это чувствуется. А ещё понравилось описание Провиденса в начале. Единственные живые, полные красок и любви описания – чувствуется, что в этот момент за ощущениями Варда стоял сам автор.

Если суммировать всё вышесказанное, то скажу: ощущения у меня тут, как ощущения от рассказа Хоффмана Прайса «Повелитель иллюзий», после прочтения «Врат Серебряного Ключа» – видны клочья текста, клочья ужаса, клочья исключительно лавкрафтовского мастерства, но лишь клочья в составе большого текста (в нём иногда даже вспышки лавкрафтовского пафоса с упоминанием космического ужаса смотрятся наигранно), будто автор не смог грамотно распределиться в пространстве романа. И именно в этом я вижу источник замеченных мной (все, конечно же, субъективно) бед «Истории Чарльза Декстера Варда».

Если честно, то я не так сильно проникся самым известным произведением Грина – «Алыми парусами». Я слишком многого от них ждал, а получил лишь, да, прекрасную в плане стиля, но всё-таки простую, незамысловатую сказку с простым и незамысловатым сюжетом. И за этот роман я брался уже без особенных ожиданий – и надо же было так случиться, что именно тут я и получил всё то, что ожидал получить от «Алых парусов». «Золотая цепь» оказалась чудеснейшим произведением. Великолепный стиль – это уже можно было ожидать после «Алых парусов» – но тут я выделил бы ещё и диалоги; настолько они яркие, характерные, по ним одним можно составить представления о личностях героев, их настроениях, их позах и движениях. По правде сказать, для меня теперь «Золотая цепь» один из эталонов в плане диалогов. Да и в плане стиля тоже. В нём есть что-то «не гладкое», очаровательное в своей тонкой нестандартности – это когда любой иной писатель на автомате поставил бы всё просто, избитым словом, а тут вот, хоп, и при кажущейся простате что-то эдакое, слово или выражение, -– и вот уже всё приобретает выпуклость, имеет свой тонкий оттенок. По-моему, это высочайший класс владения языком.

Сюжет. Если вот так по памяти перебрать его, то он не покажется столь уж витиеватым – герой волей случая учувствует в романтической истории. Но очарование тут в другом. В том, как сильно наполнена эта история ощущениями. Я где-то читал, что высший класс художественного мастерства это умение передать что-то невыразимое. И здесь есть это невыразимое. Роман – это молодость. Наивная, горячая, иногда комичная; это ощущение чего-то важного, что вот-вот настанет, а на самом деле уже настаёт – и всё с тем печальным оттенком прошлого, которое ощущается только через множество лет, с чувством одновременной находки и потери; впечатление, оставшееся навечно не по масштабу событий, а по масштабу тех изменений оставшихся на душе. Всё это есть, и всё это перерастает сам роман, оставляя долгое неповторимое послевкусие…

А ещё роман наполнен увлекательной и манящей таинственностью. Таинственностью сказки с фантастическим дворцом и его красотами, фантастическим богатством. Мистической таинственностью скрытых коридоров и залов, подслушанных разговоров и загадочных автоматов. Мистической таинственностью судьбы – с богатствами, имеющими чужое темное прошлое, и приносящая исполнение мечтаний и, в то же время, отдаление того, что на самом деле дорого; судьбой, в которой счастье близко, но может быть скоротечно, а рядом с друзьями всегда есть недруги. Таинственность детектива, в котором герой видит лишь осколки картины, и будто по волне несется к исполнению чужих, скрытых от него планов, настроенных разрушить другие скрытые от него планы. Таинственность чужих судеб, которые видит герой, которые его манят, и которые, как настоящие чужие судьбы, никогда не будут полностью открыты для постороннего. Таинственность грез, слов и слухов. И таинственность первых серьезных чувств – не понятых до конца, но тревожащих подчас очень долго, до конца жизни. И всё это сливается в таинственность молодости – ведь такой она и кажется спустя долгие годы.

И вот уже и не скажешь, что сюжет простой и короткий, в нём и сюжетов оказывается много – это история золотой цепи, Ганувера, Дигэ, Эстампа, Дюрока, Молли, история создателя говорящего аппарата-предсказателя и других, частью лишь зацепленные автором, услышанные и увиденные героем, но оставляющие четкое ощущение их значительности, их цельности – будто в этой книги есть листья других книг, так естественно перекрещивающихся с этой. Удивительное ощущение.

И прекрасный роман.

«Цвет из иных миров» кажется мне вещью у автора неординарной. Она практически лишена всякого авторского штампа (а он у Лавкрафта есть, мало того, некоторая часть произведений именно на нём и строится). Да, это тоже космический ужас, если уж вспомнить, откуда пришло зло. Но, в отличие от иных сил космического зла (в первую очередь из пантеона монстров Ктулху), это кажется идеально чуждым. Оно не бог, не разумный пришелец, или обитатель космических бездн. Оно просто чужое (недаром же несколько раз упоминается его возможная прописка не в этой вселенной), чуждое – оно лишено понятной логики и анатомии. И эта чуждость пугает. Как и общая странность происходящего и чудовищность метаморфоз окружающего мира.

А ещё – обычно герой Лавкрафта люди действующие: оккультисты или случайные свидетели страшных событий, но они действуют. А в данном случае пугают психические преображения несчастной семьи Нейхема –

Ну и визуальная картина (вот там, в самом конце), добавляющая своего колорита в эту пугающую и атмосферную историю. Но на то он и Лавкрафт – признанный визионер страха.

Надо сказать, этот рассказ произвел на меня довольно сильное впечатление.

Несколько несвязных мыслей в конце:

Единственное, в чём чувствуется время написание – отсутствие слова «радиация». Хотя во многом – сейчас – оно напрашивается.

Не напоминает ли это существо монстра из романа «Оно» Кинга – Живые огни?

И «финальный босс» в «Мёртвом море» Тима Каррэна (роман-то ведь во многом постмодернизм от жанра ужасов) – эта живая радиация, питающаяся людьми, и, кстати, прибывшая из других измерений, – тоже оно?

Хотя в обоих случаях, в отличие от рассказа Лавкрафта, эти существа слишком уж осознанно злобны по отношению к человеку. Тут же есть ощущение иного – оно просто чуждо, как чудовищная и чуждая сила стихии, по-моему. Такова её впечатляющая инаковость.

А ещё это нечто напомнило мне то разноцветное пятно в форме человеческой фигуры в рассказе «Брошенный дом». Не знаю, но почему-то хочется найти некую скрытую связь между этими вещами Лавкрафта. Может быть, она действительно сеть?

Конечно, здесь есть некоторые вещи, которые очень понравились мне во «Вратах Серебряного ключа» –

На самом деле я отдаю себе отчёт, что, возможно, этот рассказ не показался мне столь слабым, не читай я перед этим «Врата Серебряного ключа». Но стереть себе память, чтобы по достоинству оценить работу Хоффмана Прайса я не могу. Однако пару баллов я всё-таки прибавлю за то, что его работа как минимум стала первоосновой для такого замечательного рассказа.

И опять я получил не то, что ожидал – в лучшем смысле этого слова. Продолжение великолепного «Серебряного Ключа» виделось мне столь же чарующим. Но стиль здесь был совсем иной – стиль работ именно «Мифов Ктулху». И начало довольно обстоятельно пересказывало фактические события «Серебряного Ключа». И я уже начал слегка разочаровываться, но тут начался настоящий вихрь. То, что рассказывал странный индус, всё накатывало и накатывало – да, это было ближе к историям из «Мифов Ктулху»: запредельная древность, переходящая в бесконечность, неземные сущности с возможностью богов, иные миры и планеты, населенные странными существами. Но все это накатывало, превращаясь в водоворот – и росло, росло, поражая масштабом. Переходы от одного состояния к другому, более сложному;

Да, эту историю тоже можно назвать путешествием, возвращением к самому себе. Просто в «Серебряном Ключе» все это, и путешествие, в котором, как водятся, происходят внутренние изменения человека, и возвращение к самому себе, то есть, к тому, что ты представляешь на самом деле, были в ином ключе – ключе Мира Сна с его завораживающей красотой притчи. Здесь же – в ключе «Мира Ктулху». Ключе фактическом.

Кстати, интересная деталь, на мой взгляд, Филлипс тут это, несомненно, сам Лавкрафт. Автор открыто вывел самого себя (да ещё рядом со своим альтер-эго Картером), я такое вижу у него впервые – а вот его коллеги по перу внедряли Лавкрафта в свои истории довольно смело.

P.S. На самом деле и «Серебряный Ключ» и «Врата Серебряного Ключа» каждый по-своему выбили меня из реальности, пару дней после них я ничего читать не мог. Это лучшая характеристика того, как сильно обе эти вещи меня впечатлили.

На мой взгляд, этот рассказ – один из важнейших; центральный в цикле о Рэндольфе Картере и Мире снов и, возможно, один из главных во всем творчестве Лавкрафта, если вспомнить, что Картер является неким альтер-эго автора. На мой взгляд, именно тут и произошло превращение Картера из простого героя страшных рассказов Лавкрафта в странника по Миру сна, проводника эстетических принципов автора. Рассказ, по сути, это биография Картера (упоминаются и события двух предыдущих рассказов – автор будто вживляет их в новую концепцию Картера). Здесь и он, и манера его раскрытия мне напомнила чем-то Крейслера у Гофмана – такая же насмешка героя, вынужденная, как реакция на пошлость и плоскость окружающего мира, тяга пусть к сумрачной, но запредельной красоте, скептический взгляд на общество, на христианство и атеизм, и поиск, щемящий поиск утраченного…

В этом рассказе нет Мира снов, но есть его отражение в душе героя – мечты, ощущения забытого сна, вечная цель. В какой-то момент мне в голову закралась странная, выходящая за рамки логики рассказа мысль: а не есть ли весь этот огромный чарующий и страшный Мир снов со всеми его красотами созданием мыли и грез исключительно Рэндольфа Картера? Он здесь кажется человеком, чей внутренний мир вполне мог создать такие огромные самостоятельные полуреальные пространства.

В рассказе замечательный язык – язык, каким автор изображает Мир снов. Но перенесённый сюда, в мир реальности, изображая его и самого героя, это язык кажется мне ещё более привлекательным. Создается удивительная атмосфера – когда всё красиво и немного мрачно, эдакая поэтичная и притягательная закатная красота, но лишённая пафоса и байроновского высокомерия, сбитая ощущением скрытого вселенского одиночества и грусти.

И довольно занятный сюжет, я бы даже сказал необычный сюжет – выпадающий из авторского штампа как истории ужасов Ктулху, так и историй Мира снов;

Я обратил внимание, что истории Лавкрафта редко идут от третьего лица – чаще они являются некими исповедями или чьими-то найденными записками (почти как «найденные плёнки») и дневниками. Этот же рассказ от третьего лица. Да и профессия героя кажется довольно оригинальной для авторского наследия – полицейский. Пусть мистик в душе, но по профессии полицейский. Однако эта профессия вводит в некоторое заблуждение. Можно ожидать от истории детективной интриги или расследования какого-нибудь темного дела, но этого нет – всё написано в обычной для Лавкрафта хроникерской манере, так как она могла бы быть почерпнута из газет. Герой тут больше свидетель истории (и лишь в конце, как водится, участник) – таким образом, его профессия как будто и не влияет на её суть. Не очень-то характерно для служителей порядка.

У Лавкрафта часто криминальные и полукриминальный слои общества находятся в соседстве с тайными богомерзкими знаниями и ритуалами. Вещь не новая. Вспомнился, например, Гофман, у которого разбойники частенько оказывались служителями сатаны. Это психологическое. Криминальные дела противоестественны, ненормальны с точки зрения морали, религии и права, а это уже практически проделки дьявола и его приспешников. Две вещи, идущие рук об руку. И здесь Лавкрафту удается, на мой взгляд, весьма убедительно нарисовать картины места лишённого закона и морали – мрачные халупы, притоны, разноголосое и разноликое общество обитателей доков – настоящая выгребная яма города. Расизм? Это обвинения в данном контексте я не очень-то понял… Контрабанда и незаконная иммиграция в данных «городских красотах» вряд ли была бы похожа на общество одетых с иголочки джентльменов. В чём я увидел легкий перекос, так всё-таки в этом упорном авторском давлении, что вот все, непременно все подобные места и личности сохраняют некие первобытные оккультные знания…

Второй момент, который меня смутил, был тот самый апогей –

Я так и не смог понять, да и информации не нашел, что странно, учитывая культовый ныне статус автора, был ли этот рассказ написан (цитируя примечания) «совместно или для Гарри Гудини». И то и другое было бы поразительным фактом, ведь Гудини уже при жизни был человеком-легендой, а Лавкрафт при жизни не издал ни одной книги, и чаще печатался лишь в полупрофессиональных жанровых журналах. Странное и при этом грандиозное сочетание авторов. Но имея лишь этот расплывчатый комментарий, легче придти к выводу, что рассказ, скорее всего, просто написан от лица Гудини, и ничего более.

По-моему, рассказ ощутимо разваливается на две части. Первая – путешествие по Египту – напоминает скорее Жюля Верна, ту его ипостась, которая творила истории, сидя над путеводителями, картами и туристическими справочниками. Вот такая же холодность и академичность – кажется, из тех самых путеводителей взяты целые абзацы, а образцы натуры перерисованы с фотографий туристов и исследователей.

А вот уже во второй части чувствуется Лавкрафт во всей его красе – иррациональный ужас, описанный с размахом, с многословным исступлением, накатывает волной; чудовищные глубины, циклопические сооружения, тонкие намёки

Сновидческий цикл Лавкрафта я в своё время начал с «Сомнамбулических поисков неведомого Кадата», романа, который очень меня поразил, и который я по-прежнему считаю одной из вершин творчества автора. Сейчас же я вижу, что роман впитал в себя многое из того, что уже было написано ранее, являясь истинной вершиной пирамиды всего цикла. Впитал он и этот рассказ – богов земли, играющих на вершинах гор, и лики богов, оставленные на одной из гор, кажется, именно туда поднимался герой «Сомнамбулических поисков…». А ещё этот рассказ чем-то напоминает более ранний «Таинственный дом в туманном поднебесье». В этом есть своя внутренняя логика авторского мира Лавкрафта. Как известно, мир снов и мир реальности у него взаимосвязанные и взаимопроникающие – игра богов на Хатег-Кла и присутствие таинственных существ в доме, в который можно попасть только с воздуха, вполне могут быть одним и тем же событием, отражённым в разных плоскостях бытия. Как минимум такая интерпретация кажется мне интересней, чем мысль о банальном самоповторе…

Что до самого рассказа, то он, как и остальные истории из мира снов, имеет свое изысканное очарование. Красота «Сказок тысячи и одной ночи» и налёт притчи. Мне вот только кажется, что

Лавкрафт писал стихи, это факт. Я их ещё не читал (пока), но по этому рассказу уже могу сказать, что Лавкрафт обладает определённой поэтичностью. Да, этот рассказ поэтичен, и есть в нём что-то таинственное и страшное. До него я читал рассказ «Картина в доме» – историю, на мой взгляд, оборванную не очень умело. Здесь же, наоборот, – всё идеально; не оборванность даже, а общая недосказанность. По-моему, именно эта недосказанность и делает рассказ одним из лучших в творчестве автора. Что в нём происходит? Мы с героем видим лишь поверхность, корку, под которой что-то загадочное и страшное.

Единственное, я не очень-то понял (может это ошибка переводчика?), почему Эрих Занн несколько раз назван в рассказе глухим, притом, что он там прекрасно реагирует на звуки – например, на стук главного героя или дребезжание стекла, ведь это даже не речь, которую можно прочитать по губам. А вот то, что он нем, видно чётко… Может это такая легкая недоглядка – хотя глухота добавляет своего к истории, будто не слыша человеческое, немец мог слышать что-то скрытое от всех, неземное…

Ещё, в примечаниях (я читал в сборнике серии «Библиотека Всемирной Литературы» от ЭКСМО, 2019 год) сказано, что действие рассказ происходит в Париже. Я не очень понял, почему автор комментариев так решил. В тексте нет никаких намёков ни на город, в котором происходит действие, ни на страну – есть только французское название улицы; но такая могла быть и в Канаде, например, да и в той же Америке. Но это так, кстати сказать.

Да, подвела концовка. Уж слишком неровно оборвалась история.

Но вот ощущение от истории довольно крепкое. Глушь – само по себе страшно. Глушь вызывает тревогу. А люди, живущие в глуши, на отшибе, в диком уединении всегда подозрительны. Это на уровне инстинктов, на уровне генной памяти. Человек, живущий отдельно от рода – чужой. А чужой – это, возможно, и не совсем человек…

Вспоминались тут и «Поворот не туда», и Кожаное Лицо, и другие относительно современный фильмы ужасов на тему глуши (американской глуши с заброшенными домами) – всё на том же подсознательном страхе. И Лавкрафт хорошо его использует (и заметьте, в какие годы написан рассказ), нагнетая атмосферы на полную катушку. Вот только концовка получилась оборванной не лучшим образом, на мой вкус.

Ещё любопытный момент: хоть это и не рассказ из «Мифов Ктулху», и он скорее триллер

На мой взгляд, это не самый лучший рассказ Лавкрафта, но он довольно крепок, а главное, он ярко иллюстрирует то, что принес в этот мир Говард Филлипс Лавкрафт.

Лавкрафт изобразил новые пространства страха. Он соединил готику и безумие Эдгара По и мрачный скепсис по отношению к науке Герберта Уэллса (это ведь у него ученый ввергают мир в хаос и своими изысканиями навлекают на себя внимание пришельцев с Марса). У Лавкрафта за научными открытиями следуют чудовищные события, провалы в иные страшные миры. Черная магия у него близка, по сути, к науке – и то и другое способно вызвать демонов из мира мрака. Лавкрафт заменил магический круг электрической машиной, а безумного мага – свихнувшимся учёным. Лавкрафт подогнал древний суеверный ужас под реалии двадцатого века. И, кажется, он первый, кто так поступил. Данный рассказ в череде иных (например, «Герберт Уэст, реаниматор», «Электрический палач» и т.д.) – прекрасное тому подтверждение.

Что касается самого рассказа, то меня, например, опять слегка разочаровало то, что рассказчик так и не описал, во что же он стрелял. Да, я понимаю, что это такая частая «фишка» Лавкрафта, но тут она всё же вызвала легкое разочарование (описание иных тварей есть, а этой – нет). Но, с другой стороны, у меня тут возникла идея, а не могло ли это нечто быть столь же «бесформенной» гончей Тиндала, действующей в этом же многомерном и кошмарном потустороннем мире (ещё одно пространство ужаса у Лавкрафта – мир, существующий параллельно нашему – вдобавок к пространству космоса и пространству времени)? И, кстати, рассказ Лонга был написан раньше, чем этот рассказ Лавкрафта. Так, ничем не обоснованная теория.

На мой вкус этот небольшой рассказ всё же чуть-чуть затянут. Затянут в описании чудес и красот Сарната. Да, я понимаю, что в этом тоже есть своё очарование – в этой помпезной величественной и диковинной красоте мира снов и одной из его жемчужин. Но оно полностью перекрывает описание того самого рока, сверхъестественной расплаты, что неминуемо грядет. Той концовки, что, конечно же, сразу читается, но именно такой она и должна быть. Мне упорно кажется, что будь автор чуть сдержаннее, сохрани он некий баланс между описаниями Сарната и празднеств его и концовкой, получилась бы едва ли не притча, по крайней мере, было бы ощущение притчи – более сильное, чем оно есть в итоге. Но оно всё-таки есть, пусть и несколько иное. По сути, рассказ для любителей сказочных красот мира снов, рядом с которыми всегда есть что-то таинственное и зловещее. Такого Лавкрафта я тоже люблю.

«Дагон», как я понимаю, самая ранняя история Лавкрафта из «Мифов Ктулху». Но уже в ней есть этот внушительный космический (в данном случае подводный) древний ужас. Описание гнилостного страшного пейзажа, поднявшегося из морских глубин (да, напоминающего и предшествующего Р’льеху в рассказе «Зов Ктулху»), игра лунного света и странный монолит с его барельефами нагоняют жути больше, чем само чудовище, виденное героем – оно просто описано вскользь. Можно найти этому объяснение – как если бы человек попросту не хотел его вспоминать, хоть это видение и преследовало его позднее. Это вполне возможно. Но факт есть факт – сам Дагон практически не нарисован даже фирменными обтекаемыми выражениями. Это не минус, а просто наблюдение. В любом случае рассказ оставляет приличное впечатление – идет ему эта лаконичность вкупе с мастерским нагнетанием атмосферы.

Хорошие книги имеют свойство заражать своим стилем, своим виденьем. Я чувствовал это по себе, когда читал обе повести, представленные в маленьком сборнике («Иван» и «Зося» Владимира Осиповича Богомолова). И сейчас, когда я читаю предисловие в ней (по привычки, уже после самих произведений), я буквально чувствую, как они повлияли, заразили и автора этой статьи. Автор пересказывает повести (опять, лучше читать предисловие после, как я), потому что хорошие вещи хочется пересказать, о них хочется говорить, обращаясь непосредственно к ним самим. И делать это особенно – с той силой языка, которая в них заложена. И автору во многом это удается. За такую эмоциональность (во многом передающую эмоциональность произведений Богомолова) и язык я всегда готов прибавить пару баллов.

Какая прекрасная повесть! Насколько она тонко-лирическая! И прекрасный язык – поистине поэтически, перекликающийся на равных со стихами Есенина.

На этот раз у Богомолова не война, а короткий отдых от войны (да и отдых ли? – как заполнение похоронок, среди имен в которых и твои друзья), но с непременным убедительным солдатским бытом (Богомолов всегда до боли честен, как вам, например подслушанный разговор, в котором боец советует поляку бежать в город от будущих колхозов?). Но есть тут и другая убедительность – убедительность эмоций и чувств, первая, не раскрывшаяся до конца мимолетная, но оставившая память на всю жизнь любовь, неумение рассказать о своих чувствах и даже хоть чуточку их показать, ревность, неуверенность – грустная, тягостная и слегка комичная.

«Только звезды да ещё луна, должно быть, знают, сколько в мире влюбленных и сколько среди них неудачников…»

Прекрасно всё. И особенно то, что поэтический образный язык (а какое описание природы!), не увел историю в сторону, не оторвал её от земли – и психологическая достоверность чувств и неподдельная чёткость в описании солдатского быта её на земле и держали. И долгое послевкусие чего-то упущенного, важного и неповторимого – всё это дорогого стоит.

Цикл разваливается на две части – собственно романы Нортон и «соавторские» (хотя, я так понял, роль Нортон в них только в согласии на использование её мира и героев) романы.

Романы Нортон (исконные, первые) – это то, за что я этот цикл люблю, да, наверное, и многие любят. Космические приключения экипажа «Королевы Солнца» – космические разбойники, планеты-ловушки, космические обманщики, всевозможные чудовища и т.д. и т.п. – приятное, непритязательное. Да, временами с некоторой наивностью, но при этом – со своим очарованием. Симпатичные герои. И главный герой в них – Дэйн Торсон. Это его история, история его взросления и становления – от новичка, до полноправного и важного члена экипажа, для которого «Королева Солнца» настоящий дом, а вольная торговля – вся жизнь.

Я не скажу, что все эти романы такое «лучшее из лучших» (вот единственная повесть мне, например, практически не понравилась), но это определённо очень приятное чтение.

А вот романы соавторов – это уже отдельная история.

Роман Полин Ф. Гриффин даже романом назвать сложно. Это тихий ужас. Фанфик, причём не самого лучшего качество. Убогий сюжет. И любование собственным новым персонажем. Любование маниакальное, рушащее всех остальных персонажей и, что главное, всю атмосферу.

Шервуд Смит с двумя завершающими романами, кажется, чуть выправила ситуацию. Но, всё равно, это было уже что-то иное. Дэйн Торсон не главный персонаж, а один из многих. И густая пленка научности (или псевдонаучности). Последнее может было бы и неплохо – но, лучше бы где-то отдельно, не здесь – ибо здесь, это крах полюбившийся мне атмосферы. Я так и вижу, что «соавтор» Шервуд Смит руководствовалась благими намерениями сделать историю «тверже» и увлекательнее – в «Покинутом корабле» был практически детектив, а в «Разуме на торги» так и вовсе винегрет из интриг – но, как известно, хорошими намерениями… Да и в плане художественного мастерства, на мой взгляд, были некоторые проблемы – от обилия «научных» терминов, например, временами было трудно воспринимать происходящее, картинки не было.

Одним словом, было совсем не то.

Если в романе «Покинутый корабль» атмосфера наконец-то приблизилась к атмосфере исконный романов Нортон, то тут она вновь от неё откланялась – и весьма странным образом…

Во-первых, не могу понять, почему авторы продолжений решили, что один фокальный персонаж это плохо, и лучше раздробить картинку романа на множество восприятий. В «Покинутом корабле» Шервуд Смит была, казалось бы, на верном пути – таких персонажей было всего несколько. Но тут всё опять развалилось – Али, Рип, Дэйн, Раэль Коуфорт, Туе – это уже много, на мой взгляд, слишком дробит. Исконные романы были о Дэйне Торсоне, приятном новичке, и его становлении как личности и как члена экипажа «Королевы Солнца». А теперь он – один из многих, и постоянно затираем другими персонажами, особенно «пришлыми» – Коуфорт (ранее), Туе (сейчас).

Ещё одной особенностью романов Нортон была их непритязательность. Это были увлекательные истории с хорошим приключенческим духом, такая старая добрая космическая опера, не без логических огрехов, но очень обаятельная. А здесь же… А здесь же есть замах на твердую НФ. Упор на технические вещи – изменения гравитации, всевозможные боты и консоли, автопилоты «демпфировавшие резкие броски», «флуктуаций в магнитосфере», «электромагнитных излучений целанитовых полей» и т.д. Кстати, подобная лексика сильно влияла на восприятие текста – очень часто терялась картинка происходящего, зато терминов-то и псевдотерминов – аж в горле от них сохло… Да,

В романе много интриг –

Да, есть всё-таки лёгкая грусть на последних страница – но такие они, завершения циклов, даже если они написаны «соавторами».

Я тут удивился: оказывается, «Альтисту Данилову» и «Аптекарю» я поставил по восьмерке. Сейчас мне это кажется несправедливым. Хотя я понимаю, в чём тут дело. У всех романов триптиха есть это свойство – становиться в середине особенно тягучим, каким-то усталым. Но сейчас, когда все три книги прочитаны уже давно, я нахожу и в этом некоторое очарование. Это как новогоднее застолье, когда уже много съедено и выпито, когда желудок уже полон, наступает такая же сонливость и такая же лень. Но всегда знаешь, что стоит чуть подождать в легкой довольной полудреме, и всё вновь станет вкусно, всё вновь станет интересно, и даже, скорее всего, настанет время десерта. Такое вот свойство всех этих книг.

На самом деле сейчас, подводя черту под циклом, хочется вывести какой-то итог. И это, пожалуй, можно сделать. Можно, пожалуй, сказать, что всё они чем-то, пусть больше, пусть меньше напоминают мистические истории Булгакова, что все написаны вкуснейшим приятнейшим языком. Что они обширны, будто бы безграничны даже, и создавая собственный оригинальный мир, мир домовый, приведений, демонов и берегинь, этот мир жестко реалистичен, мир бытовой до осязаемости, мир, в котором запечатлено время. Читая «Шеврикуку» я даже вывел для себя термин «сказочный реализм», имея в виду сказку в её древнем фольклорном виде: отсутствие начала и конца, отсутствие истинной полной победы добра над злом, инициация героев; то, что у сказки нет автора, а есть только рассказчик, который и сам будто где-то рядом с этой историей; и то, что сказка каждый раз меняется, когда её рассказывают и кому рассказывают, меняется как совершенно живое существо. Всё это, по-моему, есть в этом триптихе. О многом ещё можно сказать, и хочется сказать, и есть повод сказать… Но и не хочется. Так как, сказав, это превратилось бы в окончательное прощание, в то, что книга (книги) закрыта навсегда или очень-очень надолго. А с этим циклом такого не хочется. И пусть даже не случится перечитать всё в обозримом будущем, но хочется оставить хотя бы эмоциональное ощущение, что я с ним ещё не закончил, что я к нему скоро вернусь…

Я, конечно же, смотрел фильм Тарковского, и не раз, так что теперь, читая повесть Богомолова, я знал, каким будет сюжет. Но дело ведь не в сюжете. Вернее, не только в нём.

Как и в «Моменте истины» в этой довольно ранней повести прекрасный язык, подкупающая цепкость деталей, выпуклость образов, живые, четко прорисованные персонажи. На самом деле Богомолов тот автор, который вызывает искреннее доверие к своим текстам – мелкими, но важными нюансами военной службы и военного быта – наверное, потому что сам всё это прошёл и смог передать это через свои тексты. Повесть получается настолько живой и неподдельная, что поневоле задашься вопросом: а не случилось ли это с самим автором, не существовал ли Иван Буслов на самом деле? И понимаешь, если уж не Иван Буслов, то наверняка существовал какой-нибудь другой Иван, и не один – такова судьба поколения.

Я тут подумал: литература о детях-героях она ведь большая. И в какой-то момент она всё-таки начала уходить в героику – в пионеров, бегущих на фронт, в высокий патриотизм, отчасти добавляющий историям ореол скорее былинный, чем реалистический. Таков ли Иван этой повести? Бежит ли он на фронт, чтобы совершить геройский подвиг и, возможно, погибнуть? Нет. Да мы и не узнаем, сделал ли бы он это, сложись его история иначе. Он не бежит на войну, он ей застигнут, он ей проглочен. Не жажда подвига, и не высокий плакатный патриотизм его двигатель, а ненависть. И в этом ужас той войны (тут вспомнился труд Алексиевич «У войны не женское лицо», который показывал похожий ужас и героизм – то, как женщине, существе созидающем, милосердном пришлось испытать на себе совсем иные жестокие материи). Ненависть к бесчеловечному врагу понятна (да и в самом герое понятна –

Ну что ж, я наконец-то добрался до этого романа. Не мог не добраться, так как «Затерянный мир» несомненно, вещь, которую должен прочитать каждый. Даже, если он не успел сделать этого в юношестве. В конце концов, мы всё ещё те мальчишки и девчонки, которые любят динозавров – и мы вновь становимся ими, читая этот роман.

Про его значение в табели о рангах мировой фантастики говорить бессмысленно. Стоит только сказать, что, вероятно, нет человека, который бы про этот роман не слышал, и каждый, наверняка, приблизительно знает, о чём он, даже если он его не читал и не смотрел экранизаций. Это само по себе о многом говорит.

Хотя тому, кто возьмётся читать книгу, представляя себе «Парк юрского периода», стоит немного умерить пыл, и тогда он получит истинное наслаждение.

Да, это невероятно очаровательная история. Местами очень ироничная, что, кстати, роднит её и с творениями Герберта Уэллса. Дойл проявляет отличное чувство чисто английской иронии, подтрунивая, в частности и над самим Челленджером, и над учёной братией в принципе. Но какие харАктерные получаются персонажи! Кстати, интересно было сравнить профессора Челленджера с Шерлоком Холмсом, ведь было что-то общее в их некоторой вычурности, ассоциальности, в их гипертрофированном самомнении (тут я беру за основу Холмса «Этюда в багровых тонах»), хотя, конечно, Челленджер более карикатурен, но именно это делает его столь колоритным.

Кстати, затерянная страна оказалась не такой уж большой – она вполне просматривается вся с большого дерева – и в этой связи, автор так и не ответил на собственный вопрос: как же сохраняется численность видов, населяющих её? Но это, как и другие оплошности, связанные в первую очередь с датой написания (вот, например, огромные хищные динозавры у Дойла передвигаются прыжками, как кенгуру), не мешают получать удовольствия от романа и не портят его великолепного очарования.

Я читал этот рассказ уже после всех романов триптиха, и для меня он стал чем-то вроде завершения – приятного завершения. В каком-то смысле он даже закольцовывает весь цикл. Как я понимаю, именно эта история вскользь упоминается в «Альтисте Данилове». И очень уж он созвучен с «Шеврикукой» – окружностью своих интересов: в обеих историях действует сословие останкинских домовых. А если поглядеть на дату (1972 год), то выходит, что из этого рассказа может быть развиться весь этот замечательный цикл.

И сама история очень приятна – в духе Владимира Викторовича Орлова – добрая, светлая и немного печальная, в чем-то забавная, а в чём-то грустная. Взрослая сказка (хотя именно эта история может быть и вполне себе для детей), практически притча о запретной любви и её цене.

После ужасного фанфика Полин Гриффин этот роман, к счастью, оказался похож на изначальные романы о приключениях экипажа «Королевы солнца». Под таким подпись бабушки Нортон уже не выглядит издевательством, хотя и тут наверняка её участие ограничилось лишь согласием на написании книги.

Шервуд Смит обошлась с миром Нортон бережно. Шервуд Смит старалась сохранить химию романов Нортон. И ради этого пришлось занизить роль Раэль Коуфорт («Аварийная планета» целиком и полностью состояло из любования этим персонажем) – да, она всё ещё была важна, но Шервуд Смит понизила её гипертрофированное эго, смогла найти ей место. А с этим встали на места и остальные герои. Капитан Джелико вновь стал суровым капитаном Джелико. Его связь с Коуфорт сохранилась и даже развелась сильнее, но это уже было похоже на капитана Джелико, а не на млеющего юношу (да и весь тот роман будто писал подросток). Занял свое место в истории и главный герой – Дэйн Торсон. Он тут, конечно, не единственный фокальный персонаж, как в изначальных романах, – их тут три: он, Коуфорт и, реже, Рип Шенон (последнее лично меня слегка сбивало). Но это гораздо лучше, чем когда повествование прыгает с одного персонажа на другого на протяжении одной страницы, а вся история (если повернётся назвать её историей) вертится вокруг новичка доктора. В итоге, трудами Шервуд Смит сам текст, его атмосфера наконец-то приближается к исходным романам Нортон.

Что до сюжета. Интригующее начало – как часто у самой Нортон – сразу же ставящее экипаж «Королевы» в весьма затруднительную ситуацию. Интересный мир – со своей механикой, визуальной картинкой, этнической сложностью совместного жительства двух непохожих рас и их обычаев – всё это прекрасно. Но читалось всё-таки чуть скучнее, чем романы Нортон. Причины? В исконных романах было много действия (хотя герои выходили из положения благодаря смекалке, а не мускулам), все затруднения были видны визуально, были на поверхности. Здесь же героям пришлось столкнуться с трудностями в глубине,

Неизвестному составителю данного сборника стоит поставить пиво Евгению Майорову, собирателю сборника «Чисто русское убийство». «Дело корнета Елагина» – его ополовиненный двойник. Но в этой «ополовиненности» есть и свой плюс – из двух рассказов, написанных по мотивам одного и того же происшествия («Интересные мужчины» Лескова и «Брегет» Куприна), здесь остался только рассказ Лескова – он, кстати, и понравился мне гораздо больше. И это плюс для сборника как для единого организма. Но, как я и говорил, вторичность сборника – минус. Минус на плюс получается.

Отличный сборник с интересной концепцией – большая часть произведений основана на реальных уголовных делах. Но суть даже не в этом. В отличие от «Чисто английского убийства», в пику которому сборник так назван, произведения в нём – не детективы. Да, в основе их криминальные происшествия, даже убийства, но тут не детективные интриги, а совсем иные. Преступления тут лишь повод заглянуть внутрь человеческого естества, в его психологию, в душу. «…Национальное проявляется во всём. В любви и ненависти. В добре и зле. В преступлении и наказании». И авторы историй, а они тут сплошь классики русской литературы (для меня из них выбивался лишь Бобрыкин с его романом «На суд») с данной задачей справляются на ура. А собранные вмести, их произведения на такую глубокую и страшную тему, будто резонируют, создают полифонию. За исключением, пожалуй, раздела «Два сюжета одной истории», в котором и вправду находятся два рассказа написанных на основе одной и той же истории (а если верить послесловию составителя, всего таких рассказов по этому же событию было аж целых пять!), «Интересные мужчины» Лескова и «Брегет» Куприна, – здесь на мой взгляд вышел тот случай, когда оба рассказа как бы соперничают и подавляют друг друга (для меня лично просторный рассказ Лескова подавил суховатый «Брегет» Куприна). Это вот был, как мне кажется, единственный минус данного сборника. А ещё, пожалуй, не хватает комментариев, ведь это тот случай, когда они могли бы сделать всё только интереснее.

Очень хорошее послесловие к сборнику «Чисто русское убийство». Тут описан и принцип, по которому произведения в него попали – роман и большая часть повестей и рассказов основаны на реальных судебных процессах. Через это послесловие, произведения (те самые, что основаны на судебных процессах) получают как бы более широкое значение. Интересно, что «Интересные мужчины» Лескова и «Брегет» Куприна действительно основаны на одной и той же истории (а всего на этой истории основано аж пять разных произведений!), а роман Бобрыкина «На суд» фрагментарно строился на деле Сухово-Кобылина. Тут, как замечает автор статьи, главную роль играет «писательский отбор фактов».

На самом деле, даже жалко (это в коей-то веке!), что послесловие это получилось коротким – тут о многом можно было бы с интересом поразмышлять. И такие наметки есть – от особенности русских литературных произведений о криминале (ведь, как справедливо заметил автор: «…Национальное проявляется во всём. В любви и ненависти. В добре и зле. В преступлении и наказании»), до вопроса: почему же не случилось в русской литературе своего Конан Дойла? Но, возможно, именно своей сдержанностью это послесловие и удачно. Обо всем этом можно поразмышлять и самому.

Во-первых, какой же это рассказ? Роман – и самый настоящий. У него и подзаголовок «Роман в трёх книгах», и объём соответствующий, и несколько главных персонажей, и т.д. и т.п. Может быть, событийность его не столь большая (если не брать массивные обращения к прошлому), но это не повод относить «На суд» к рассказам.

В сборнике «Чисто русское убийство», среди имен классиков, имя Пётра Бобрыкина было для меня совсем неизвестным. Да и читая этот роман, чувствовалось, что что-то в нём не хватает. Вот самую малость. Язык сухой, какой-то прямолинейный, с множеством устаревших слов (примет времени и сословия), для пояснения которых приходилось лезть в словарь, с обилием слов иностранных. Казалось даже, что и сам словарный запас тут весьма ограниченный. Что-то было в этом не совсем умелое, не подходящее для истории, на мой взгляд.

Но прочитав про автора в Википедии я, кажется, начал понимать, что к чему. Он там охарактеризован ещё и как драматург, и это драматургическое чувствовалось. Слишком большой упор на диалоги. В них главой накал. Описания упразднены до описаний декораций (обозначений лестниц, комнат, предметов обстановки), дотошная детализация жестов, с их некоторой наигранностью. Большая часть истории сама собой раскалывается на действия и сцены. Но не вся. Большущие фрагменты –

Есть у этого романа несомненные плюсы. Его двойная интрига –

Но в этом же есть и обратная сторона. Драматический эффект преобладает. И, кажется, то, что проглотилось бы в пьесе, тут чаще застревает. Вот, например, две стороны одного события. Читать, по сути, об одних и тех же событиях дважды уже не так приятно и легко, особенно если они густо приправлены душевными излияниями (как в случае с дневником Ольги Петровны). И концовка потягивает фальшью, если подумать –

Тяжелый язык у этого рассказа (настаиваю, что рассказа, а не повести) – старинный, какой-то средневеково-русский, стилизованный под крестьянскую речь, точно неспешная сказка, рассказанная когда-то давным-давно у русской печки. Такой язык не содействует увлекательности, но хорош как памятник. Да и странно было бы, если бы составитель толкового словаря живого русского языка не использовал бы свои знания в литературных трудах.

Что да самой истории. У неё длинное предисловие о житие русских крестьян, уходящих на заработки, обо всей кочующей нищей России (сразу подумалось, что и сейчас, ходить на заработки, поодиночке и артелями, все эти подряды и подрядчики всё ещё современный способ заработка в иных областях и районах) – в этом, конечно, есть своя ценность. Сюжет поначалу кажется интересным –

Кстати, мне показалось интересным, что выражение «нести дичь» это, оказывается, не новое, а хорошо забытое старое.

У этого произведения есть ещё подзаголовок «этюд». Этюд предполагает максимально правдивую передачу эмоций, ощущений и впечатлений автора. Но автор тут молчалив, автор лишь передатчик той истории, что он слышал в купе поезда. А вот уж рассказчик истории, да – полон ощущений и впечатлений. Рассказ (хотя рассказ ли – большая ведь история, и многому в нём находится место, от непосредственно главной линии, да второстепенных или совсем несвязанных лиц; до самого рассказчика) почти полностью, за исключением реплик других пассажиров состоит из устной речи. И что-то в этом есть. Речь с обобщениями и выводами, с отвлечениями и описаниями, и это органично, так как говорящий – учитель, да ещё учитель литераторы в маленьком городке (дополнительно: оказывается, со времен этой «записки» проблемы школы, её принужденная выхолощенность почти бухгалтерская подачи материалов, ничего сильно не поменялось). Что-то странное создается этой речью, через призму героя. Какая-то одновременная чёткость и размытость. И это даже завораживает – мягко, почти гипнозом. Да, чувствуется, что возникнет тут трагедия, и даже понятно из-за чего (

А вот я не читал, а слушал в аудиоформате, так что фишки оформления оценить не могу, хотя и могу его представить (даже аудиоформат даёт о нем некоторое представление). Но и в самом тексте есть что оценить (ведь книга – это её текст, а не оформление, верно?).

«Хоррормолл» оставляет ощущение свежести. Не новизны, нет. Большая часть ужасов –

Но это всё – верхний пласт. Ценнее, на мой взгляд, пласт второй – черная сатира, скрытая под удачно кинематографическими ужасами. Сатира на «Икею» с их непрактичной мебелью с труднопроизносимыми названиями. Сатира на ритейлеры, на супермаркеты с их психологическим давлением на покупателя, с их внутренней иерархией и правилами, похожими на заповеди сект и финансовых пирамид. И всё это отражено в призраке сумасшедшего дома, с его обезличивающими правилами, с психологическим давлением архитектурного хаоса, с его вечностью рабства «на фирму», с его непрактичными пыточными средствами и т.д. и т.п. Отличная социальная сатира. И прекрасное вкрапление тонкой иронией. Вот и всё. И вот вам ощущение свежести, которой очень часто и не хватает многим хорошим историям. Не так много – но какой же приятный эффект!

Читал в сборнике «Чисто русское убийство», и на фоне остальных рассказов сборника показалось, что у этой истории не хватает глубины и тонкости. Так или иначе, но этот рассказ более всего похож на «Преступление и наказание» Достоевского заявленной темой –

Женщина на корабле, как известно, к беде. А женщина на «Королеве Солнца», как оказалось, к катастрофе… в плане литературных качеств.

Я так понимаю, Нортон имеет к этому роману отношение такое же, как Гаррисон к «соавторским» романам Гаррисона и Скаландиса. Смущает только то, что ставя оценку фанфику Полин м. Гриффин, невольно достается и старушке Нортон (из жалости к Нортон моя оценка два, а не единица). Но ничего с собой поделать не могу – роман просто ужасен.

Отсутствие Нортон ощущается сразу по тому, как автор с первых же глав начинает кроить историю по-своему. И кроить бездарно.

Первая, чисто техническая особенность – в романе нет фокального персонажа. В историях Нортон таким персонажем был Дэйн Торсон. Мы видели историю исключительно его глазами, понимали мир его мерками, и это было хорошо – герой был приятен и понятен. Здесь же повествование скачет от одного персонажа к другому. И ладно бы в отдельных главах – даже на протяжении одного эпизода. Таким образом, история путается, отдаляется эмоционально – а ведь на этом и строилась большая часть очарования исконных романов.

Но не это самое плохое. Самое плохое – то, как Гриффин ввела в историю нового персонажа. Она втиснула его грубо, нахально, самовлюбленно. И тут же посыпалось всё. Сюжет? Да нет тут сюжета. Весь роман на восемьдесят процентов состоит из любования Раэль Коуфорт – какая она хорошая, какая красивая, какая необычная, какая добрая и немного таинственная. Кстати, последнее, заявленное как некая интрига («как бы интрига»), тут же рушится отсутствием фокального персонажа – невозможно сомневаться в персонаже, когда время от времени мы видим её мысли – а позже и вовсе отодвигается в сторону. Автор пытается очаровать нас своей героиней, и делает это топорнее некуда. Мы постоянно слышим о её трагичном прошлом и слегка таинственном происхождении – а вы не забыли, что экипаж «Королевы Солнца» (и вольные торговцы в принципе) не распространяются о своём прошлом? Мы слышим заслуженные комплименты и восхищённые мысли по её поводу. Да что там – всё, что происходит в романе, так или иначе, создано, чтобы подчёркивать её идеальность. И это отталкивающе искусственно.

Автор, не стесняясь, деформирует и исконных героев Нортон. В частности капитана Джелико. Она его разрушает – как минимум разрушает ореол, созданный Нортон. Ореол старого комического волка, настоящего капитана. Вы заметили, что в текстах Нортон никто не называет его по имени? Здесь же – постоянно. А новая героиня и вовсе обращается с ним на «ты» – и это низший работник к высшему офицеру! Я уже молчу про возрастающее между ними напряжение – хорошо хоть до признаний в любви и поцелуев под луной не дошло.

Но – к сюжету. Вернее, к его отсутствию. Есть только два момента хоть какого-то действия в череде обедов и разговоров с непременными комплиментами Раэль Коуфорт. Первый – эпизод в баре. Нелогичный, как и весь роман.

И апогей романа. Из-за случившегося в конце я бы лучше назвал роман не «Аварийная планета», а «Планета, наплевавшая на элементарную технику безопасности», или люди будущего так поглупели, что вовсю работают с элементами, свойства которых не знают?

Вывод:

Это не роман о приключениях экипажа «Королевы Солнца», а роман о Раэль Коуфорт и её идеальности (вызывающей, в конце концов, лишь стойкое раздражение). И даже не роман, а фанфик, причем не самого лучшего качества – с соответствующей логикой, убогостью сюжета, с соответствующим штампованным языком и бесцеремонностью вмешательства в химию оригинальных историй. Я даже удивился, узнав, что автору на момент написания было далеко не четырнадцать лет, что было бы хоть каким-то её оправданием. Одна из тех вещей, что периодически хочется бросить, или начать пропускать абзацы и целые страницы. А прочитав – забыть как дурной несуразный сон. Давненько со мной такого не бывало.

Я читал этот рассказ в сборнике «Чисто русское убийство», где он вместе с повестью Лескова «Интересные мужчины» находился под общим заголовком «Два сюжета одной истории». Произведения эти и впрямь очень похожи –

Крепкая, твердая как зимний асфальт повесть. По временам казалось, что нечто в общих чертах уже было – салонный разговор, гусары, крупная игра, тайны сердца, рок и трагедия – но это общее кажется мне скорее плюсом. Во всём этом скрытая полемика – и не только с дамой, утверждавшей, что вот в её время мужчины были интереснее («были люди в наше время»!), но, как мне видится, и с Лермонтовым и его «Героем нашего времени». Герой ли Саша своего (1885 год) времени,

И всё же в этой «узнаваемой в общих чертах» истории было что-то очень захватывающее – тонкая мистика, гофмановская, но почти незаметная: «гиппократовы черты», предопределённость, странные видения, рок; есть тяжёлый накал, и грозное чувство чего-то нехорошего, что должно случиться и случается; тонко описанные столкновения людей и характеров. И двойная тайна –

Очередное сильное, запоминающееся произведение в сборнике «Чисто русское убийство», который я сейчас читаю.

Всё-таки Андреев как никто другой из русских классиков погружается в тёмные неизъяснимые глубины человеческой души, психики, человеческого естества. Вот этот рассказ – одно из подтверждений тому. Убийство. Исповедь убийцы, написанная им в сумасшедшем доме. И тут же чудовищная глубина и парадоксальность. Безумно интересен сам герой и то, как из раза в раз меняется восприятие его. Изначально кажется, что он – это тот же Раскольников, но Раскольников «у которого получилось», Раскольников «совсем не тварь дрожащая». Убил своего друга (как бы друга), убил из холодного, почти научного желания убить. Или есть в нем что-то от талантливого мистера Рипли? В любом случае он сам по себе достоин встать в ряд известнейших литературных убийц – как он показывает себя публике и «гг. экспертам», не выворачивая своё нутро, а будто выходя на свет софитов, под овации, но всё же потом – выворачивая… Тут и Кафка есть (ещё не существующий как писатель) – отношения героя с отцом, например. Но всё же узнаваемое Андреевское – бесконечное погружение в глубину, сквозь эгоцентричное, где четкость и холодность ужа сама вызывает ощущение ненормальности, сумасшествия. Так безумен или здоров? Так здоров или безумен? Само приближение к личности героя, его внутреннему существу (а смысл художественной литературы это отчасти и есть попытка срастить читателя с героем) заставляет и себя чувствовать безумно, странно, страшно. Очередной опыт (из чтения Андреева) похожий на соприкосновения с чем-то сверхъестественным. Опыт обжигающе холодный, выбивающий из спокойного равновесия своей неизъяснимостью, отсутствием точки опоры. В очередной раз прихожу к выводу, что Леонид Андреев (не весь, конечно, а такие вот его вещи) для меня как наркотик, который стоит потреблять лишь в маленьких дозах. Иначе изменения внутри могут быть весьма тяжелыми…

Роман «Замок Отранто» принят публикой, и мистификация отброшена. Гораций (Хорас) Уолпол – автор.

Здесь, мне кажется, есть основной ключ к пониманию особенностей романа. Большая часть этого предисловия состоит из дани уважения Уильяму Шекспиру. Даже приводиться заочный спор Вольтера с Шекспиром, в котором автор, признавая Вольтера гением, всё же находится на стороне своего соотечественника. Пьесы, вся речь о пьесах, допустимых и не допустимых в ней вещах. Это как-то подспудно и намекает, что «Замок Отранто» – роман, написанный по жанрам пьесы, с большим поклоном классику Вильяму Шекспиру.

Мистификация. Предисловие, играющее на мистификацию романа «Замок Отранто». Автор – всего лишь переводчик, роман – действительная рукопись, сочинение неизвестного средневекового автора. Не будь последующего саморазоблачения, можно было бы и поверить. Автор приложил к этому все средства, не скупился даже на критику художественных методов романа (т.е. самого себя). Мне такие штуки нравятся.

Кстати, тут тоже есть фраз, что неизвестный автор, не будь он давно мертв, вполне мог бы попробовать себя в качестве автора пьес. Это многое говорит о том, что на самом деле представляет собой роман «Замок Отранто».

А я один заметил, что у автора прекрасное чувство юмора? Всё-таки есть в этой повести (или коротком романе) череда сцен написанных с явной иронией:

Он вообще оказался не тем, что я ожидал от отца (или дедушки) готического романа – и это к лучшему, так как ожидал я в основном приведений, гремящих цепями, и бесплотных по нынешним временам, а потому смешных (с таким легким чувством стыда за отжившую своё книгу) попыток напугать читателя. Но нет. Хотя в нём есть и свои призраки, выходящие из портретных рам, кровоточащие статуи, и прочее, программное, надолго завязшее в последующих подражаниях и превратившееся в штамп, в том числе и сюжетный штамп типа преступлений в прошлом, влекущих за собой сверхъестественные кары рока. Но, повторюсь, мне лично в глаза бросилось не это.

Мне кажется, во втором предисловии к роману автор выдал себя с головой. Это отчасти рыцарский роман. Но в большей степени это – некая попытка написать пьесу прозой. Причём пьесу с оглядкой на Вильяма нашего Шекспира!

Разве не видно, как легко повествование разбивается на сцены, почти полностью состоящие из диалогов? Сцены полные экспрессии (и как шикарен в них вспыльчивый Манфред!), переплетения интересов и подогреваемые несчастными случайностями и оговорками (да и само сверхъестественное тут одновременно и фон, декорация, и точечное вмешательство в чехарду событий – сплошная «Тень отца Гамлета»), как это и бывает в пьесах. Как по сценическому роман драматичен, и даже юмор (о чём я говорил выше), тоже сценичен, как и у Шекспира, и даже идёт от слуг господ, как у Шекспира.

Именно так я воспринимал данное произведение, и не мог (поймав себя на этой мысли) воспринимать его иначе. И тут же отпадало желание журить его за определённый пафос, и за сухой стиль в тех местах, где автор доводит до сведения читателя события и обстоятельства между развернутыми сценами; и, временами, сжатость самих этих сцен, скрутивших наследственные и любовные притязания героев в тугой клубок, а-ля мыльная опера. Даже подумалось: может вот он, тот новый жанр, о котором говорил автор во втором предисловии, – рыцарский роман, временами с легкой насмешкой над рыцарским романом

Да, именно так.

Этот роман, в отличие от предыдущих историй в цикле «Королева Солнца», рванул с места в карьер. Герои сразу же оказались в клубке из тайн, опасностей и непредвиденных обстоятельств. Мало того, все события казались весьма интригующими и слабо связанными, хотя и было понятно, что нечто общее между ними будет, что они части одной цепи, но какой и куда эта цепь тянется – непонятно (в отличие, например, от «Чумного корабля», чья детективная сторона была довольно прозрачна). И это несомненный плюс. К тому же этот широкий спектр проблем –

Но. Есть «но». Конечно, странно подходить к космической опере (да ещё такой – явной, приключенческой) с линейкой научности, но то, что произошло с бречами, не лезет ни в какие ворота.

Так вот отвлечешься от классики, а как вернешься, так она будто гром – но гром холодный и жуткий, без дождя, и потому создающий нечто томительное, мучительное. Сильный рассказ. В чем-то он пошел бы, пожалуй, и Достоевскому возможно даже больше, чем Бунину. Криминальная история. Вроде бы понятная и поверхностно простая. Но тут же и сложность, тут же и возможность взглянуть в чудовищную глубину, в ее бытовую пошлость и одновременно необычность – роковую, патологичную. Здесь много вопросов и много сомнений, но не вопросов и сомнений к самому делу, а к его подоплеке, к глубине душевной. Здесь есть душа как нечто неизъяснимое – и тем страшнее, что все это холодно, из обрывков свидетельств, речей, показаний и фактов. Но за ними – тревожащее, как вопрос без ответа, когда все так, да не так, когда просто и одновременно сложно: плюсы и минусы батарейки, создающие электрическое напряжён. И в этом всем – величие огромного авторского мастерства. И потому эта история, одна из тех, что запоминаются надолго. Мне – запомнилось.

Исходя из содержания повести название «Планета колдовства», или даже «Планета вуду», всё же выглядит более приемлемо, чем «Планета зомби»…

Эта повесть кажется мне слабее первых двух произведений в цикле. В чём причина? Возможно, из-за объёма. Более сжатое повествование воспринималось мной хуже, чем широкое (относительно, конечно, и «Саргассы космоса», и «Чумной корабль» были довольно плотными историями) романное поле предыдущих историй. Кажется, своё влил и переводчик (или переводчики?) – я читал в издании без указания переводчиков. Как минимум временами попадались предложения с явной тавтологией. Так или иначе, зрительная картинка возникала не всегда. А вслед за зрительной картинкой временами терялась и общая картина происходящего.

А ведь движения и стычек с местной агрессивной фауной (в этой связи вдруг вспомнился написанный позднее роман Гаррисона «Мир смерти») и всякими призраками-чудовищами тут полно. И задача перед героями стоит непростая – победить местного мага, и, по сути, развенчать его «магию». Но именно последнее, такое интригующее в моих глазах, и подвело.

Но главное даже в том, что пропала атмосфера первых романов, какая-то внутренняя логика дала лёгкий сбой. Если раньше экипаж «Королевы Солнца», не лишенный прагматизма, попадал в неприятности случайно, вынужденно, то тут они буквально бросили всё, чтобы ввязаться в авантюру, и выполнить квест

Второй роман в цикле, по-моему, столь же приятный, как и первый. Да, в первой трети нет больших интриг и крутых поворотов, но в нём мы видим товар лицом – собственно как именно проходит торговля с инопланетной расой (расой со своими особенностями и традициями). Она, это торговля, конечно, облегчена тем, что у «Королевы Солнца» были свои предшественники, но героям всё же пришлось выходить из тупиков и затруднений. К тому же эта часть внезапно стала лишь предисловием, обширной базой событий и фактов, в которых должен находиться ответ на последующую практически детективную интригу – как на борт попала таинственная болезнь, что её вызывает, и как с ней бороться?

Да, в чём-то роман наивен, и некоторые корни сюжетной интриги легко просматриваются, а кое-что и вовсе смахивает на сюжетные дыры

По сравнению с остальными двумя романами автора (вот ничего не могу с собой поделать, тянет сравнивать «Победителей недр» с другими романами автора, особенно с самым удачным, «Тайной двух океанов», благо, что написаны они в одном жанре и одном ключе) в этом нет детективной (шпионской) линии. И ему это идёт. Лучше уж отсутствие этой линии, чем клишированное её использование. В итоге герои «сражаются» исключительно с природой, с окружающей средой, с коварными и непредсказуемыми обстоятельствами. И это, по-моему, приятно.

Тут, конечно, есть и свои программные вещи. Программный пионер, случайно попавший на борт подземной лодки, например. Он тут и как некий проводник – ему, а через него и нам, остальные герои рассказывают всевозможные теории (в основном геологические, с поправкой на год написания) и интересные факты. Что уже само по себе говорит о читательском назначении романа – он откровенно познавательно-приключенческий для юношества. Это немного сглаживает элементы детской наивности. Хотя стоит сказать, школьник, проникший зайцем на охраняемый объект и одним этим поставивший всю экспедицию на грань краха, такой себе пример для подражания, благо, что дальнейшими подвигами он это немного сгладил.

Сами приключения героев, трудности с которыми они сталкиваются в пути, довольно очевидны. Но это вам не безбрежный океан, таких «возможностей» тут само по себе гораздо меньше. Да и красот тоже. В тех же «Тайнах двух океанов» была чарующая красота и таинственность подводного мира – она будто цементировала «приятностями» весь сюжет и оттеняла понятный советский пафос. Здесь этого нет. Но читать всё равно было небезынтересно.

Про наивности я уже говорил, и можно было бы их не брать во внимания. Но раз уж автор через своих героев попенял Верну и его «Путешествию в центр Земли» за его ненаучность, значит и тут стоит быть последовательным. Прямо скажем, кое-где автор весьма обидным образом натянул сову на глобус.

А ведь начало меня разочаровало. От него тянуло наивностью. Наивность была и в диалогах, и в самом авторском стиле, и в прямолинейной подаче информации. Казалось, в этом есть что-то детское. Почему-то вспомнился Марк Твен (да, не самое очевидное сравнение) – казалось, что вот автор начнет протаскивать юного героя через жестокость и несправедливость мира, и будет делать это просто, в чем-то даже назидательно, говоря читателю, как ребёнку: «вот, что такое «хорошо» и вот, что такое «плохо». Хотя временами описания устройства мира Саргона, в котором оказался герой, всё-таки вызывали интерес.

Но потом – даже точно могу сказать: с момента попадания героя к Торговцам – моё мнение о романе начало улучшаться. Со временем он начал казаться мне и увлекательным, и очаровательным, и – даже! – довольно глубоким!

Нет, он действительно, в каком-то смысле, состоял их протаскивания героя сквозь мир, мир не всегда справедливый, грубый, сложный. И да, была легкая наивность в том, что герою чаще попадались на пути хорошие и честные люди

Но приятным было уже то, что мир каждый раз оказывался разным своеобразным и тонко выстроенным. Вот, например, мир Вольных Торговцев с их сложной иерархией, традициями и прочими диковинными особенностями – да, в романе нет ураганного сюжета с множеством интриг и крутых поворотов, но само неторопливое постижение этого мира во многом это компенсирует. Мне лично – компенсировало. Мне было увлекательно и интересно это читать. А вслед за миром Торговцев были столь же интересны и другие миры, вернее другие грани одного большого мира. Например, весь огромный концерн Радбеков с их юридическими тонкостями – разве он не столь же запутан и своеобразен (и уже этим интересен), чем общество Семьи?

И через весь этот путь проходит контрастом нить – свобода и рабство. Герой начинает рабом, но свобода его последующей жизни неразрывно связанна с двумя этими величинами. Они тут в очень широком сложном смысле, со своими неочевидными философскими гранями. И не случайно герой временами вспоминал своё настоящее (формальное) рабство у Баслима – оно-то было понятнее и проще, чем сытая несвобода торгового корабля или, тем более, неожиданное «рабство дела» и судебных проволочек на самой вершине мира. Вот она – определённая глубина и сложность.

Однако в романе есть буквальное противостояние свободы и рабства. Так или иначе, герой становится борцом с работорговлей, поневоле постигающим все её уровни –

Затесавшись в компанию рассказов настоящего Конана Дойла, эта история псевдо-Конана-Дойла может вызвать лёгкое смущение. Так как это явная пародия. Как настоящая пародия она смело проходится по штампам историй о Шерлоке Холмсе. Но минус, на мой взгляд, в том, что юмор тут довольно плоский и примитивный – очевидный. Если вставить рассказа в череду настоящих историй о Холмсе (а так он в основном и издавался) то будет даже ощущение лёгкого кощунства.

Те, кто берутся читать книгу после шикарного фильма Верховена, могут сильно обмануться. Я вот обманулся. Ураганного экшена тут нет. Сцен непосредственно боёв здесь всего три.

Да, этого мало. Но и роман оказался совсем не о том. Во многом он, конечно, напоминает «Космического кадета» – с той же любовью описаны трудности и будни превращения из штатского в военного человека. Только тут всё «взрослее», детальнее – суровый быт с множеством прописанных нюансов и обильным использованием сокращений и специальных (как бы специальных) терминов. Иерархия, тактика и т.д. и т.п. Временами интересно. Временами утомляет. Да и путь, который проходит герой здесь иной, это уже не становление мальчика мужчиной, а превращение юноши в курсанта – солдата – офицера.

Но большее место, и, по-моему, главное в задумке автора, занимает встроенное в сюжет (не слишком витиеватый) идеи военной демократии (в пику военной диктатуре и либеральной демократии) – её история, обоснование, принципы. Любопытная идея. В романе она довольно утопична и привлекательна, так как многое в нём имеет рациональное зерно (да и написано, опять-таки вдохновенно, с явной симпатией к своему проекту). Но, всё же, ощущается её искусственность, утопичность. Принцип «только человек, готовый добровольно отдать свою жизнь за страну, может принимать решения о её будущем» хорош, но автор совсем не учитывает брак – пройдя срочную службу (иногда именно с целью получить права, а не из идеалистических соображений, и далеко не всё в десанте, с реальным боевым опытом), человек останется человеком, и в этой среде будут и свои нечестные политики, эгоистичные офицеры, карьеристы, не очень смышленые избиратели – и, возможно, именно такие и будут править балом, в конце-то концов. Слишком легко автор удалил их из уравнения. Ну, что поделаешь – мечта часто избегает тёмных углов.

Приятный фантастико-приключенческий роман. Понятные герои – видно, что главному герою ещё мужать, но и сейчас в этой компании он уже кажется по-хорошему своим. Стойкий дух авантюризма и таинственности. Последняя и вовсе в определённый момент становится замечательной – когда элементов пазла становится много

По временам вспоминался почему-то «Непобедимый» Лема. Но там, конечно, всё было строже, научней, логичней. Здесь же можно было поймать иногда некоторые нелогичности

В «Приключении Гекльберри Финна» разговоры Финна с Джимом, во время их путешествия на плоту, были занятными и оставили весьма приятные воспоминания. Такое ощущение, что эта повесть написана исключительно ради повторения этого эффекта. Но теперь ещё к Финну и Джиму прибавился сам Том Сойер с его фантазией, нестандартным умом и соответствующими преувеличениями. Получилось весело – выдумка и начитанность Тома, простота Финна, скепсис и суеверия Джима – есть, где удивиться, есть, где посмеяться. Хотя уж слишком часто Тома «припирают к стенке» (это выражение даже набило оскомину), да непропорциональный упор даётся на «Сказки 1000 и 1 ночи», навеянные обстоятельствами. Но это простительно.

А вот сюжет, да и всё остальное, кроме вышесказанного, откровенно разочаровывает. Да, путешествие на воздушном шаре, это едва ли не целый жанр такой, от Эдгара По до Жюля Верна (вот, кстати, я так и представлял, как Твен сидит над картами и энциклопедическими справочниками, чтобы худо-бедно описать маршрут героев, почти как Верн в доброй половине своих романов). Но тут уж и воздушный шар слишком фантасмагорический, и всё обстоятельства путешествия

Я тут озаботился: а как же отрекомендовать друзьям эту книгу (а иногда жуть как хочется порекомендовать друзьям какую-нибудь книгу, а эту вот особенно). И сначала хотелось сказать: Орлов это как если бы Булгаков писал городское фэнтези. Но тут же подумал: нет, плохо, плоско и, вообще, не то. И тут-то в голове и возникла фраза «сказочный реализм». Может быть, я это сочетание по какому-то поводу и раньше слышал, а может быть оно там и родилась. Не «магический реализм», а именно «сказочный». И сказочный не в том, нынешнем искажённом смысле историй для малышей, чаще всего авторских, а в смысле сказки как жанра древнего, устного, корневого. И сказка не по тому, что герои процентов на семьдесят персонажи сказочные – домовые, приведения и всякие отродья. Нет.

Как в истинной сказке, той самой, придуманной и дополняемой столетиями, в ней нет победы добра над злом. Оно и в обработанных сказках не всегда есть – например, вспоротый живот волка, съевшего Красную шапочку, такое себе добро. Как известно, если добро окончательно победит зло – мир остановится, исчезнет.

У настоящих сказок нет автора, только рассказчики и пересказчики. И тут автор, скорее рассказчик, вроде бы и не участник истории, но всегда где-то рядом, что-то слышащий, что-то знающий, «и я там был, мед, пиво пил». У настоящей сказки и конца-то нет (да и начала нет тоже), она бесконечна (сравнить с прилизанными «и жили они долго и счастливо» – это ведь тоже конец относительный), она заканчивается лишь когда рассказчик устает ее рассказывать, но он всегда может ее и продолжить – она льется как река и бесконечна как жизнь.

Настоящая сказка она, так или иначе, держит в сердцевине инициацию, иногда даже страшную – так отправляют в лес падчерицу, вернется живой или нет, и она возвращается, но другой, взрослой, познавшей определенные тайны.

И в Шеврикуке, как в сказке, герой – простак, но не дурак, в нем (пусть и не человеке) русский дух – одновременно и русский лад и русская суета, русское пронырство.

Настоящие сказки – одна и та же сказка – всегда будет разной. От того, кто ее рассказывает, от того, когда ее рассказывают, от того, кому её рассказывают. Вот и тут, чувствую, что «Шеврикука» история одна, но разная. Что, во времена, в которых она писалась – одно; а сейчас немного другое. Что я воспринял ее сейчас так, а пройдет год – она будет уже чем-то иным; еще год, пять, десять – и опять чем-то другим...

Вспомнился тут вдруг совсем непохожий на Орлова Роджер Желязны, то, что про него говорят, – «умеет взбить пену», что дает просто для трактовок, для смыслов, но, может быть, король и голый, может быть рыба и море, значит лишь рыба и море, а не символ, намек или отсылка. Здесь, в самом абстрактном, на мой взгляд, романе из Останкинского триптиха, все может быть и символом и не символом, может быть намеком, и не намеком, может быть отсылкой, а может, и нет. Может он и абстрактен, а может и буквален. Все тот же Пузырь может быть и намеком на гуманитарную помощь от заморских стран, прилетевшей как «ножки буша», а может быть просто Пузырём, без всяких намёков. Или, например, те же отродья, так символически усевшиеся в Останкинской телебашне, может быть это представители новой России, мучительно ищущие своей идентичности, идущие войной на исконное, старое... Мажет, а может, и нет. Думай, добрый молодец, гадай, что тут скрыто. Или не гадай, а просто наслаждайся, понимай буквально. И это можно, и это вкусно.

И в то же время реализм. Самый настоящий (какое там фэнтези, как язык-то повернулся?).

В нем – время. Я недавно заметил, как различаются истории, написанные в своё время и по воспоминаниям о своём времени, как последние искажены оценками, осмыслениями. Здесь же – безоценочное, но живое осязаемое, четкое. Время как фотоснимок или запись на камеру (ту, с кассетами) – она не искажена комментариями. Я считаю, это очень ценно. И совершенно понятный чёткий реализм чувств, отношений, жизненных обстоятельств. Да, даже среди существ сказочных. Да, даже с тонким слоем булгаковской сатиры.

Но, пожалуй, самое главное, что это все это просто вкусное, упоительное чтение. Чтение как удовольствие, текст как удовольствие. Даже если бы в роман состоял из одного бесконечного застольного, чуть бестолкового трёпа (но обязательно с Подмолотовым, крейсером Грозным!), то я бы уже наслаждался этим романом и любил бы его. А тут – и детективный сюжет, и смыслы (настоящие или вложенные мной самим), и время, и ирония, и великолепная выдумка, и змей анаконда, и Потомок Мульду, и все-все-все. Всё, что нужно для счастья – как на скатерти-самобранке.

У этой статьи колоссальная сила убеждения. И не эмоционального – что главное – а фактического. Автор исследовал и показал соответствия между Набоковым и Агеевым на всех уровнях – от фабулы, до языка, приёмов, принципов и даже схожих (любимых обоими авторами) фраз. Колоссальная работа. После неё сомнений о том, что Агеев и Набоков один и тот же человек, остаётся очень и очень мало.

Но даже если вы не верите в это, даже если вы не интересуетесь, не любите, не читали Агеева, но читали, интересуетесь, любите Набокова, эта статья будет ценна и интересна тем, что в ней по полочкам (и доходчиво) разобраны особенности прозы Набокова. В этом тоже есть своя неоспоримая ценность.

После «Романа с кокаином» этот рассказ кажется по-хорошему сдержанным. По крайней мере, в плане стиля. Язык всё так же хорош, всё так же осязаем и нетривиален – он каждую мелочь, каждую картинку и образ заставляет запоминать как нечто очень примечательное и необычное. Но, в отличие от «Романа с кокаином» с ним нет перебора, нет внезапной «пены» (будь эта пена воздушной или, наоборот, из тех, что течёт из пасти бешеной собаки) – от этой сдержанности рассказ только выигрывает.

А вот по наполнению рассказ почему-то напомнил скорее Бунина, чем Набокова, с которым чаще связывают таинственного автора. Есть что-то томительно недосказанное. Есть от чего задаться вопросом,

На самом деле место действия и занятие героя уже выглядят нетривиально и заставляют читать рассказ с интересом – губсуд, дела, часть которых приводят к высшей мере наказания, праздные слушатели, с нездоровым интересом следующие от зала к залу. Прекрасная авторская детализация делает всё образы ощутимыми. В чем-то все эти образы и ощущения, очень значительные, будто бы даже довлеют над финалом, над его восприятием. Такой вот есть лёгкий минус на мой взгляд.

Всё в духе времени – цитаты Ленина, Горького, Молотова (и самого А.Н. Толстого – целыми абзацами). Сухой, почти шелестящий пафос всемирной борьбы за власть советов, выражающийся в определённой языковой канцелярщине (но бывает и хуже – как наукоемкая вода в иных дипломных работах). Но читаемо, и слава Богу (и КПСС).

Когда авто стать говорит о сатире Толстого и его романах в ключе социальном, в ключе мировых, капиталистических телодвижений, не соглашаться с ним трудно. Но вот научно-фантастическая сторона его работ (и оды ей, именно НАУЧНО-фантастической) вызывают недоверчивую, снисходительную улыбку. Да, я понимаю, это сейчас, почти век спустя, можно пенять на научные огрехи первого советского фантаста. Но ведь можно, особенно вспоминая аллювиальный пояс Земли и прочие теории, при условии, что Толстой, как он утверждал, был на острие науки и научных сведений, и остальных авторов этому учил! Всё-таки я больше ощущаю фантастические романы Толстого (сейчас, в 2023 году) не как научные, а, словами Горького, как «сенсационные, авантюрные». Кажется мне, Горький был по отношению к графу более честен, чем автор этой статьи.

На этот раз способом связи между автором и Джоном Картером, рассказывающим историю еще одного славного война Марса, становится прибор, связавший некогда Ясона Гридли с Пеллусидаром. Это значит, что мир, нарисованный Берроузом, гораздо шире, чем его «Солнечная система» (Марс, Венера и Луна), что в него входит и подземный Пеллусидар, а так же Тарзан, в Пеллусидаре побывавший. По-моему, интересная мысль. Возможно, самая интересная мысль, почерпнутая из этого романа. Все-таки роман предсказуем. По сюжету он словно калька с предыдущих историй.

Уже набившая оскомину канва – похищение очередной титулованной красавицы и её долгие поиски пылко влюблённым героем. Слабость (на 1931 год – уже слабость) рыцарского романа – постоянные рояли в кустах

По временам казалось, что свою лепту внес и переводчик (я читал в издании 1992 года, без указания переводчиков). Встречались ляпы, типа «Защищайся, трус, если ты не хочешь умереть как баран». Ну, вряд ли на Марсе знают о существовании овец и баранов. Да к тому же тут есть смерть и Смерть – две разные вещи, никак не сглаженные переводчиками. И вопрос героя «Что такое Смерть? Уж лучше бы смерть…» вызывает невольную улыбку. Не думаю, что всё это ляпы авторские.

У Линдквиста я сначала читал «Человеческую гавань», затем «Блаженны мёртвые» и вот теперь «Впусти меня» – роман титульный, первый. Получилось, в обратной последовательности. И это, возможно, к лучшему. Подходят к главному его роману, я уже имел определенное представление об авторе. Хорошее представление. Он стал для меня автором более высокий, чем создатель пугалок. Он казался мне автором большой литературы, автором драм, автором, заглядывающим в глубину. Просто выбравшим для всего этого оболочку страшного романа. Получалось это или нет (и в какой мере) — это уже другой вопрос. Но уже одна попытка радует. Побольше бы таких.

Вот и к этой истории я подходил с ожиданиями. И по большей части они оправдались. Но, возможно, только потому, что я этого искал…

У романа есть какая-то черта, прозрачная мембрана, и стрелки моего личного восприятия часто дрожала на этой черте. Роман казался мне затягивающим и гипнотическим – все эти зимние сумерки, бетонные полы, тревожность спальных районов, неспешное развитие событий, беседы Оскара и Эли, полные напряженного вакуума а-ля старик Хэм… Но временами стрелка дрожала, и казалось, что роман эпизодами все-таки не только затягивающий, но и затянутый. Что страх временами перерастает в омерзение, а атмосфера урбанистического запустения и одиночества временами кажется искусственно нагнанными – малость, чуть-чуть, но заметно…

Этот роман для меня – роман о жестокости и любви. Это драма – совершенно скандинавская, и не случайно тут упоминаются книги о Мартине Беке и Достоевский – драма одновременно социальная и семейная (одно вытекает из другого). Изнанка благополучной Швеции – спальный район без истории, безработица, алкоголизм, неполные семьи, травля в школе, подростки, нюхающие клей, извращенцы и т.д. и т.п. Вампиры? Вампиры (даже) не кажутся тут фантастичными. Они будто естественно вытекают из этого духовно опустошенного, жестокого мира. Они в нем органичны, и в правилах их жизни не так уж много духовных отличай от правил жизни самого этого мира. Эти связи очень тонкие, ощутимые, драматичные и страшные сами по себе. Но в этом мире есть и любовь – редкая, робкая, светящая как огонек в темном подземном переходе. Первая неосознанная еще любовь мальчика. К вампиру.

При всех его немалых плюсах есть в этом романе что-то неровное. Неровное до обиды. Например, приятны диалоги, выражающие сложность чувств и положений. И эта разбивка на полюса – два существа, Оскар и Хокан, имеющие виды на Эли, но внутренне совершенно противоположные создания. Но тут же, например, концовка, на мой взгляд, совершенно нелогичная –

А ещё тут есть авторское и довольно оригинальное анатомическое объяснение вампиризма

С первых глав в глаза бросается резкий душераздирающий контраст между формой и содержанием. Между стилем – прекрасным, образным, нетривиальным, искусственно шершавым и цепким, как кошачьи когти (пожалуй, из-за него-то и можно подумать, что автор – Набоков) – и происходящими событиями. Даже, скорее, с самим героем. Он тоже близок к контрасту. Он, в общем-то, не без хороших порывов, «хороший мальчик». Но призирающий мать, губящий девок, пропавший, и – не без удовольствия – погибающий.

Вещь, говорящая против того, что автор Набоков, это неровность романа. И очевидность сюжета. Герой, по сути, не падает а-ля Дориан Грей, мы уже видим его таким, какой он сеть, всё происходящее с первых глав это не движение вниз, а скорее движение вдоль – вполне логичное. И кокаин предстаёт здесь вполне логичным движением вперёд по пути к саморазрушению, а не падением в пропасть. Истинный декаданс – аморальность в обертке эстетики. Не ради шока, нет – ради того, чтобы предостеречь, ради того, чтобы почувствовать внутренний протест, едкое сжатие в груди, и радость, что ты не таков как герой повести; ощутить к герою повести ненависть и, одновременно жалость. Это важно. И это здесь есть.

Самым интересным в герое (как только я понял, что падения как такового тут нет) я вижу его постоянные попытки самооправдания – эти редкие чувства жалости к матери, постоянно им обижаемой, эти попытки самоанализа, попытки разобраться в своих чувствах к Соне. Будто этим самоанализом можно залатать тот факт, что низкие поступки он реализует, а высокие порывы так и остаются невыраженными. Хватает ли этого, чтобы считать себя «хорошим мальчиком»? Апогеем служат его пространные размышления, выделенный в целую часть романа (подтверждение неровности романа в плане «распределения сил»), – это ведь, по сути, попытка вывести под себя закон человечества: что это зверское, злодейское это от того, что слишком добр и хорош – качели, мол…

Мне лично не жалко героя. Здесь вообще никого не жалко, кроме, пожалуй, несчастной кроткой матери героя. Мир в романе отталкивает и даёт щелчок по носу мифу о благостном царском времени – вот, мол, тогда всё было чинно-благородно, а пришли немытые большевики, и пошла грязь, мат и пролетарский разврат. Кто бы ни писал этот роман, его трудно заподозрить в пляску под красную дудку – но мир романа, все эти барчуки-школяры, кутящие, снимающие девок, вся бездуховность и гнилость нарисованного мира, вызывает к нему едва ли не ненависть. Такой мир буквально напрашивается, чтобы его уничтожили. Впрочем, юный революционер Буркевиц с его какой-то безысходной теорией «люди во все времена одинаковы» (а герой в своих размышлениях, кстати, почти оправдывает кровь гражданской войны своими «качелями» добра и зла) не слишком-то привлекает. Но на то он и декаданс – аморальность, эстетика, наркотики (с подробным описанием их действия) и низкая гибель героя – это уже как водится, это не ново; это всё входит в стоимость билета при одном упоминании жанра. Но уже один язык романа, и определённые острые чувства, которые он вызывает, во многом оправдывают время, потраченное на его прочтение.

Контраст, всё контраст. От комической мистерии через водевиль, переходящий в макабр, к надрывной готической драме. От смеха до страха, от веселья до печали. От черни к королю, и от цыганки к монаху. Всё контраст – контраст смешной и контраст страшный. Глухой, допрашивающий глухого, мать, по незнанию проклинающая своё любимое дитя, порочные, ударившиеся в тёмные искусства судьи, обрекающие непорочное создание на смерть. Уроды с чистым сердцем и красавцы с сердцем гнилым. А над всем этим – Париж. Париж старый разлинованный, как пергамент, ведь архитектура – тоже текст, алхимика и кабалистика. И над всем этим – густая как крем авторская эстетика. Все это – пиршество. А на пиршестве, в отличие от пира, иногда приходится расстегивать пояс и дышать тяжело – всё, объелся, а, кстати, что это там на том блюде, дайте-ка и мне! Так и этой эстетикой, так и этой готической романтикой (лично я – просторным описанием Парижа, или рассуждением о книгопечатании и зодчестве) можно отяжелеть, читая её взахлеб, одуреть от неё – но после небольшой передышки снова продолжить читать.

Здесь есть свои шуты, свои ангелы… и свои демоны. Но, по-моему, главной демонической силой здесь обладает сам автор. Он, как демон, всегда на острие драмы, на острие трагедии. Он над бурей, он затягивает узлы и подводит героев к бездне. Признаться, с этим романом я знакомлюсь с Гюго, и по этому демоническому полёту я уже вижу великолепного автора. Только и ищет, и создаёт остроту ситуаций и драм боле острую, чем кромка бритвы. Только такой и знает, как цеплять, и заставлять читателя ощущать сильные эмоции – никаких роялей в кустах, а если и спасать кого-нибудь из героев, то лишь для того, чтобы поставить его на край более глубокой бездны. Попробуйте-ка не любить его за это!

«Аэлита» в своё время меня впечатлила, предложив немного не то, что о я ожидал – от нетипичных для пафосной советской литературы героев (один – бегущий от действительности, другой – рубака, наломавший дров и в конце махнувший на всё рукой) до практически эзотерической псевдоистории человечества. А вот «Гиперболоид инженера Гарина», увы, дал именно то, что я и ожидал. Язык, конечно, прекрасен – суховат, но при этом очень насыщенный яркий, образный – этого не отнять. Но вот сами картины, которые автор показывает, гротескны до карикатурности. Если буржуи – то уж буржуи! Лопающиеся от жадности мироеды под предводительством химического короля (в современном мире был бы, наверное, нефтяным) – циничного, беспринципного, самолюбивого аппарата для выживания из людей последней крови. Потрет для Кукрыниксов! Всё это подтверждается видами развращённых европейских столиц (картины увеселений с непременным стриптизом позже были убраны в издании для юношей, чтобы не развращать пионеров). Для контраста – Ленинград, лодочная станция, Тарашкин и Шельга.

Вот с Гариным интересней. Гарин получился личностью притягательной – сильной, активной, волевой, с циклопическими страстями. До последнего думалось, что такой яркий персонаж окажется эдаким скрытым «своим». Не оказалось. А «план» Гарина ближе к концу и вовсе показал, кто он на самом деле.

Кстати, и в плане Гарина сотрясти экономику мира есть что-то от плана Руфа в «Союзе пяти». Есть и несколько иных параллелей.

Научную (научно-фантастическую) составляющую серьёзно воспринимать сегодня сложно. Аллювиальный пояс, «элемент М» и прочее (даже сам гиперболоид, хоть и напоминающий лазер) – это всё наивно, по-верновки. И, кстати, раз уж в шахту лифт буквально падал, чтобы миновать смертельные перепады температур, то как люди (и Шельга) поднимались наверх?

В этой связи противостояние Гарина и Роллинга, а позже Гарина и всего капиталистического мира для меня выглядело более интересным. Было в нём что-то от шпионских романов с взаимными ловушками, выстрелами в окно и прочими радостями. О, а ещё дело осложнялось голливудской роковой красавицей, в которую все поголовно влюблены. Красота! Хоть и скрипящая иногда на зубах кусками пафосного картона и роялями в кустах (типа бездомного Ваньки с письмом на спине, попавшим именно в те руки, что надо). А ещё

Я люблю этот роман гораздо больше, чем «Приключения Тома Сойера». И все мои знакомые любят эту историю больше, чем «Приключения Тома Сойера». «Том Сойер» это, всё-таки более детская книга. «Том Сойер» — это погружение в мир детства, в мир мальчишки, разукрашенное – и на славу – чудачествами героя и его совершенно американской предприимчивостью. «Гекльберри Финн» сложнее. В нем тоже есть мир детства и детские чудачества (особенно способ выручить Джима из застенок, да), но это уже более взрослая книга.

И вот сейчас, уже взрослым взглядом, видно, о чём она. Это путешествие по Америке. Разбойники, плуты и обманщики, охотники за беглыми неграми, кровная месть, суды Линча, неотёсанные деревенщины, пьяницы и честные фермеры. Широкое полотно Америки, описанное с любовью, но без лишних прикрас. Сатирическое, юморное, но при этом совершенно реалистическое. Приключения героев – приключения уже более опасные, а ночи, проведенные на плату – завораживающие красотой природы.

За этим видно и самого героя – честного, хоть и не дурака соврать. И это качество только подчёркивает главное его достоинство – совесть. Возможно, поэтому он так понятен и близок. Тот же Том Сойер, появившийся в конце, кажется на его фоне чуть более гротескным с его планом «правильного побега» — хотя этот момент и весьма уморителен.

А ещё, сейчас, когда я вновь прочитал этот роман в свои 35+, у меня внутри осталось что-то особенное, светлое и немножко грустное, щемящее. Это как воспоминание о ночном костре в лесу у тихой реки, под россыпью звезд. Та самая природная свободная – тихая, но упоённая. Ощущение, тонко переданное книгой, и ощущение генетически близкое каждому ребёнку, каждому мальчишке. По-моему, это и есть душа книги (а не у каждой книги есть своя душа).

Если когда-нибудь, в будущем, не найдется и одного человека, у которого «Приключения Гекльберри Финна» не вызовут этого чувства, этого эфемерного, призрачного и притягательного ощущения внутри – пожалуй, это будет самая большая потеря для человечества.

Для меня в таких историях есть что-то в высшей степени привлекательное. Это привлекательное – случайное столкновение с чем-то фантастическим, с чем-то странным, и – даже – пугающим… Да, именно пугающим. Есть тонкая, но явственная тревога – та самая тревога неизвестности, подкреплённая обрывочностью происходящего. Таким историям не нужен сюжет. Сам факт, что мы что-то видим, но не можем до конца постигнуть, держит в напряжении. Картинки странного мира со странными созданиями, представшие перед глазами ни чем не примечательного человека – и всё. И от этого уже тревожно и даже страшно как от видения миров Лавкрафта и других визионеров ужасного. Здесь, конечно, всё без нагнетания страха, всё хладнокровно (с попыткой рационализировать увиденное), лаконично, что только усиливает подсознательную тревогу от неясности происходящего.

И автор всё очень чётко выдержал, не дав ничему раскрыться до конца.

Ох, какое зловещее название! Я бы с удовольствием прочитал рассказ с таким названием от Лавкрафта, или, допустим, от Эдгара По. Но и этот рассказ я прочитал с не меньшим удовольствием. И смеясь всю дорогу.

Тут же подумалось, что переводчику этого сочинения (Р. Померанцевой) выпала сложная, но интересная работа. И она (женщина!) справилась с ней блестяще. За некоторыми заменёнными точками словами, можно угадать и наши родимые непечатные выражения. А уж как пришлось попотеть (наверное), подбирая русские аналоги к выражениям заковыристым, но печатным (задрибабочка, например, – просто блеск!). В любом случае, чувствуется, что наше родимое сквернословие существует по тем же канонам, что и указанное автором западноевропейское, и дальше – мировое. И как же здорово за ширмой иронии и юмора он выдал и вполне правдоподобные вещи – например, роль милых дам в распространении проклятий и бранных слов (!), или то эмоциональное значения выплеска эмоций, что эти бранные слова и впрямь имеют.

«Из всех зверей умнейший – обезьяна, а сравните её жалкое фиглярство с царственным величаем слона!»

И опять остроумные фразы автора можно растаскивать на цитаты, а его нетривиальные сравнения вызывают широкую улыбку. Но тема тут, пожалуй, скользкая. Ум – понятие широкое, а в данном случае, автор говорит скорее об умничанье. Впрочем, и здесь имеющем своего антагониста в тупой упрямости людей типа дядюшки Августа. Всё это забавно, но, на мой вкус, из-за размытости темы не столь остро, как те же «Поиски квартиры как вид искусства», «Что едят писатели», «Размышления о дешевизне и тетушка Шарлотта» и прочих похожих вещей, которые я прочитал у автора чуть раньше. Кстати, здесь тоже упоминается тетушка Шарлотта, стало быть, и тут – один цикл, одно пространство.

Очередное замечательное юмористическое эссе Уэллса. Я уже начинаю любить такие штуки. Название, конечно, говорит само за себя – тут тебе и про молодые пары, ищущие первое совместное жилье, и про «профессиональных любителей подобного спорта». Остроумие у автора как всегда на высоте – можно даже на цитаты растаскивать («Квартиру всегда снимают в минуты отчаяния!», и прочие шедевры).

Тут же автор от общего переходит к частному, описывая личный опыт рассказчика. Это тоже забавно, хотя и не так ярко, на мой вкус. Как и в «Роду ди Сорно» автор опять переходит от первого лица к третьему, но сейчас это сбивает меньше – на второй раз я уже привык. А еще два этих рассказа роднит появление Ефимии, жены рассказчика. Выходит, обе истории из одного цикла (мира).

Замечательное юмористическое эссе (и сатирическое тоже). Связь художественного дара с пищей, употребляемой писателями. Заметки о том, что ели писатели-современники Уэллса – вернее, предположения о том, что ели писатели-современники Уэллса. И непосредственно советы по диете для начинающих писателей, собирающихся стать доками в том или ином жанре. Но, конечно же, пищеварение сначала нужно должным образом испортить…

Всё очень остроумно и смешно. И возникла мысль, что сейчас это эссе может быть даже смешнее чем раньше. В современном мире, полном всяких коучей и британских (заметьте!) учёных, я полностью уверен, что где-то есть подобные же наблюдения и рекомендации, только написанные каким-нибудь «специалистом» на полном серьезе для потребителей данного информационного продукта.

Жалко, конечно, что не все из упомянутых автором писателей сейчас на слуху, да и просто известны – это бы сильнее обостряло данную сатиру.

Очень забавный рассказик. Пока читал, улыбка с лица не сходила. Тут, конечно, ирония и некая пародия на романы, что пишут девушки в шестнадцать лет – и сейчас ведь пишут! – нелепые, пафосные. Но это всё простительно, да и ирония тут беззлобная, что особенно радует. А вслёд за этим где-то в глубине есть почти серьезная, почти грустная мысль – так вот, о чём мечтают юные девушки, о каких героях, а что получают, в конце концов?

Из минусов немного сбил меня переход от третьего лица к первому – в таком маленьком произведении он весьма смущает.

Замечательная история (эссе, рассказ?). Ироничный и мягкий, он, конечно, не только о разности поколений, но и – очень тонко – о разности эпох в принципе. Разности между миром, в котором любая вещь была дорога (и не только в денежном плане), и миром, в котором вещи штампуются, теряют свою ценность не только денежную, но и художественную и эмоциональную, вещи без истории. Читаешь, и невольно вспоминаются те сервизы, что стояли под стеклом у бабушек, чтобы просто стоять там для красоты – даже спохватился с тревогой и лёгкой грустью: а где-то они сейчас? А ведь раньше они казались вечными…

Что радует в этом рассказе – что под легкой иронией и подтруниванием над тетушкой Шарлоттой, этой «рабой монументальных вещей», есть и легкая невысказанная грусть. Да и само подтрунивание – подтрунивание с любовью.

Забавный рассказ.

На мой взгляд, какой-то деревянный рассказ получился. Кажется даже, что в нём автору приходилось сдерживать свою фирменную блестящую иронию, переходящую в социальную сатиру. Лишь пару раз она мелькнула (особенно хорошо было про атеистов:

Поначалу казалось, что рассказ о студенческой жизни будущих учёных, о любовном треугольнике, и битве за лидерство в учении, сопряжённой с битвой за внимание юной особы; что препарат (тот самый, из названия) это, в переносном смысле, сам главный герой истории – Хилл, что это мы его видим под социальным микроскопом авторского взгляда; а там действительно было на что поглядеть.

Но, нет. Всё свелось к моральному выбору главного героя. В иных случаях мне бы это понравилось, но тут нет – рассказ этим моральным выбором будто оборвался, таким искусственно прилепленным он выглядит. Будто дань какой-то моде или обязательное требование издателя. Да ещё было в нём что-то до жути искусственное

Литературное хулиганство бывает очень полезным – весёлым, занятным, иногда даже поучительным. Тут всё так. Кроме последнего – поучительность здесь в исключительно ироническом смысле. А так – искромётно, водевильно. Большую часть этого рассказа с элементами стихов (всё – ирония и пародия) улыбка с лица не сходит.

На самом деле в примечании можно даже не писать, какие из глав создал Достоевский. Достоевский тут выделяется, но, увы, не с лучшей стороны. Видно, как сильно он тянет одеяло на себя. И это бы неплохо. Но – то ли написание «Двойника» так сильно на него повлияло, то ли обе истории писались одновременно (они датированы одним годом), и они в определённый момент перепутались у него в голове – но герой этого рассказа в главах, написанных Достоевским, превращается в господина Голядкина. Тут же появляется многословия, появляются повторения; герой начинает думать мыслями Голядкина («это ведь ничего…») и поступать как господин Голядкин (начинает метаться, подумав об одном, делает совершенно иное и т.д.). Да, в итоге нарождается какая-то проблематика (тоже вышедшая из «Двойника») – страх мелкого забитого чиновника, зависимость его поста от слухов и толков «насмешников». Да, ирония никуда не пропадает, но начисто исчезает легкость, летучесть истории – а именно этим она мне и нравится.

В итоге Григоровичу и Некрасову тут я поставил бы высокую оценку, а Достоевскому оценку поменьше. Но так сделать нельзя, так что попробую найти середину.

Вот по идее, да и по сюжету мне рассказ понравился. Знавал я таких прохарчиных, и каждый таких, наверное, знавал – стариков, живущих в нищете, считающих каждый грош, а в тюфяке, носке, подушке такие деньги, что можно жить безбедно. Прохарчин – это, можно сказать, явление не частое, но вечное. И приятно, что автор не просто его показывал (как очередного Плюшкина), а пытался заглянуть внутрь его. И это было сделано здорово. Герой ломался через пожар. В бреду его подсознательно вспыхивали истинные его страхи – и то, что деньги могут отнять, что сам источник дохода может исчезнуть, и главное, что жизнь сама может случайно, как в огне, на том пожаре, оборваться. И это его ломает, доводит до смерти (спойлеры не ставлю принципиально, так как аннотация тут, на ФантЛабе, всё и так раскрыла). Современные прохарчены, конечно, немного иные – на них больше повлияли потрясения конца 80-х — начала 90-х – недоверие и к людям и к власти, которая сама простого человека и обманет и оберёт. Но, так или иначе, вечное ухвачено. И в этом всё отлично. Но…

В ранних рассказах Достоевского есть общее пространство. Второстепенные персонажи мелькают и здесь, и в «Хозяйке», и в «Двойнике». Но тут, кроме общего мира из «Двойника» была будто бы захвачена и его многословность. Ужасная, я бы сказал, многословность: вечные повторения одних и тех же фраз, превращающие огромные абзацы в эдакие кирпичи, что проглотить за раз очень трудно. Благо, что, в отличие от «Двойника», эта история куда как короче – не успеваешь намучаться; а в конце стиль и вовсе становиться «нормальным», без повторений, словно на контрасте показывая «как всё могло бы быть». И еще, кстати, попытки угомонить нездорового Прохарчина его товарищами по «общежитию», казались мне какими-то странными – его смысл, смысл сбивчивого диалога, от меня ускользал, а он, видимо, имел определённое значение для истории. Хотя, манера разговаривать Прохарчина была при этом передана прекрасно.

Стивен Кинг в реалиях Ростова начала 90-х… Было бы интересно, если бы это было действительно так. А судя по послесловию, так и задумывалось (ну, не совсем Кинг, а ужасы в маленьком городке, и что-то там а-ля «Тру детектив»… что в связи с получившимся звучит как-то даже кощунственно). Но это не Кинг (и не Ширли Джексон и тому подобие), не ужасы. Это что-то для любителей бандитской крутости, бандитских муток, разборок, «понятий», мата и прочего грязного криминального болота начала 90-х (то, что надо российскому зрителю, видимо, думал автор, сидя у себя в Америке). И не ужасы. Так как не страшно. Так как страх перед темной сущностью, спящей под курганами, быстро сдувается. Вот, понимаешь, спало оно под землёй и даже во сне, аки Ктулху, творила на поверхности дичь – дети рождались седыми, старики вырезали себе языки, лилась кровь и разрушались города – а тут проснулось, и…

Второе. Отсутствие логики, сюжетные дыры и прочее. Вот этого добра навалом. Я сбился уже в том моменте, когда Пух (интеллигентный задираемый гопниками мальчик – тоже ведь ходячее клише) полетел с кулаками на громил, защищая мало знакомого ему парня (зная, что с ним будет; тут можно вспомнить эпизод, когда он же бежит с «поля боя» намочив штаны) – это чего? Позже я начал понимать, что роман во многом и состоит из нелогичности и сюжетных дыр (вспомнился анекдот про «шубу из норки» – кто слышал, поймет, о чём я). В основном из малых. Но есть и огромные, как, например,

Причина наплевательства на логику тоже проста. Ведь намечался-то сериал. А что там нужно зрителю – крутость героев, пальцы веером, дружба, бандитские мутки, кровь на два бассейна, герои вот чтоб хорошие, а злодей чтоб рожа кирпича просила, ну и российская безысходность типа «Груз 200» (то, что надо российскому зрителю, видимо, думал автор, сидя у себя в Америке, и ориентируясь, как ни странно, на «Тру детектив»). Видимо, по его логике, такая крутость должна затмить собой и нелогичность и сюжетные дыры и, что уж греха таить, общую литературную слабость романа. От этого и герои-клише (кстати, у клише-Пуха, такая же интеллигентная клише-семья, но особенно «хорош» школьная гнида Питон, постоянно следящая за всеми из-за кустов). От этого и полно мата. Как приправы в неликвидном продукте. Я вообще не сноб, я не против мата, особенно, когда он по делу. Но тут он безудержно прорывается из устной речи (как же братки и подростки без мата?) непосредственно в текст, и его становится слишком много даже там, где без этого можно обойтись. Благо, что автор в этом виртуозен. Чего не скажешь про литературную речь как таковую.

В итоге, мне лично быстро стало неинтересно. К читательской группе, упивающейся крутостью криминальных замесов (и такой же лексики) я не отношусь (будь предполагаемая аудитория не такой, роман не состоял бы из кожанов на добрые две трети). А интерес, связанный с мистической стороной истории, в конце концов, сдулся вместе с демоном, превратившимся в

Забавная история, которая (для меня лично) поначалу, кажется одним, а финал переворачивает всё с ног на голову. Изначально казалось, что эта история о том, как по недоразумению (два героя никак не могут встретиться лично, а переписка со временем превращает всё в перепалку) ссорятся два друга. Концовка неожиданная. Но, удивительное дело, для меня это тот случай, когда неожиданная концовка скорее сбивает, чем удивляет. Видимо, потому что, переворачивая историю, она даёт слишком мало информации.

На мой взгляд, этот сборник неровный, как русские дороги. У него прекрасное начало в образе повести «Мгла», а дальше лишь эпизоды, вспышки хороших историй (в основном, кстати, историй из цикла о Касл-Роке – такая вот закономерность), разделенные темнотой работ ИМХО слабых, не запоминающихся, или запоминающихся, но со знаком минус. Читая романы Кинга по порядку их выхода в свет, я уже ловил его на прагматизме (это не негативная характеристика – многие отличные авторы очень прагматичны) – и тут я тоже вижу отголоски этого самого прагматизма.

В предисловие Кинг назвал «Всемогущий текст-процессор» не лучшей своей работой. Так какой смысл было включать его в сборник? А очень простой. Плохое (стоит заметить, «Всемогущий текст-процессор» не самая слабая работа в сборнике) можно продать, пропихнуть, называйте как хотите, вместе с хорошим – проскочит. Можно продать откровенно ученические работы («Здесь тоже водятся тигры», «Отражение», «Возвратившийся Кайн»); можно продать явные эксперименты, на мой взгляд, не совсем удачные, («Свадебный джаз», «Пляж», «Человек, который не пожимал рук», микроцикл маргинальных ужасов про деревенщин-убийц «Молочник» и т.д.); здесь даже можно продать стихи, по крайней мере, в этом переводе выглядящие ужасно («Заклятие параноика», «Оуэну»). Но беда в том, что для меня лично именно эти слабые вещи в какой-то момент начали делать «погоду» в сборнике. И лишь в конце всё как-то выпрямилось жуткой «Бабулей» и второй крупной вещью, «Балладой о гибкой пуле» от которой веяло большой американской (классической) литературой. Единственный плюс такого дела – некоторые проходные для Кинга вещи, типа «Плота» или «Обезьяны» смотрелись после слабых рассказов вполне себе неплохо. Но это, на мой взгляд, весьма относительный плюс.

Вот люблю я авторские предисловия и послесловия в сборниках Кинга. Они одновременно личные (благодарности, воспоминания о написании своих историй), но, между тем, это о литературе и писательстве в целом – очень тонко, иронично, но при этом умно, справедливо. Я бы советовал, кстати, начинающим авторам вслед за «Как писать книги» Кинга (впрочем, насчет этого пока не уверен – сам ещё не читал), прочитать и его предисловия и послесловия к сборникам рассказов. В них есть хорошая пища для размышлений. В этом вот точно есть.

Небольшое авторское послесловие к сборнику «Команда скелетов». Особенность его в том, что тут автор рассказывает не только (и не столько) о создании или мотивах написания отдельных рассказов (не всех из сборника), а о жизненных обстоятельствах, о воспоминаниях, с этими рассказами связанных (а заодно и «из какого сора…»). Получается где-то забавно, где-то трогательно, но в любом случае мило и интересно. По-моему, это очень приятный формат послесловия.

По-моему, у этого рассказа вполне очевидный символизм. Реки (как и дороги) и другие водные преграды в фольклоре часто были границей миров, границей между жизнью и смертью. Близкие главной героини не просто умирали – они отправлялись за протоку, исчезали из её мира. Понятна и эмоциональная окраска – мир Козьего острова, это некое прошлое, милое провинциальное прошлое, в котором каждый помогает друг другу, в котором каждый друг друга знает; и героиня рассказа – последняя часть этого прошлого, живущая в этом прошлом, любящая его (вот почему ей материк и не нужен). Это очень теплое, сентиментальное ощущение… Должно было быть. Но я его, всё это понимая, не чувствовал. На мой взгляд – это автору не удалось. И оно особенно почувствовалось в сборнике «Команда скелетов», после очень приятной повести «Баллада о гибкой пуле» (кстати, «Протоку» я тоже отнёс бы к магическому реализму, а не к мистике или, тем более, ужасам). Для меня вся эта часть, основанная на ощущениях, словно бы растряслась. Во-первых, из-за большого количества упомянутых людей – да, они все важны для героини, но их так много и они так плотно столпились на пяточке пространства рассказа, что мельтешили, были безликими, и, в итоге, только отвлекали и путали меня. Во-вторых, это рассказ с постоянным возвращением к прошлому, что неплохо и понятно (сильнее передаёт мысленный процесс старой, очень старой женщины), но, помноженное на «во-первых», оно только усиливает для меня негативный эффект этого «во-первых». Да ещё, кстати, один раз повествование коротко перекинулось на другого персонажа – зачем-то… – а это для короткой истории уже перебор. В итоге всё это дробило и рассыпало мои ощущения. Не то чтобы этот рассказ был плох, но, по-моему, он не из тех, что у Кинга получились в полной мере.

Эту не такую уж большую повесть (она может и сойти за объёмистый рассказ) я читал довольно долго – так получалось, меня постоянно прерывали какие-то дела. Но возвращаясь, каждый раз я в ней будто тонул. Да, на самом деле, «Баллада о гибкой пуле» располагает к длительному, неспешному чтению. На мой взгляд, тут Кингу удалось то, что совершенно не получилось в «Человеке, который не пожимал рук» – написать притягательную, уютную повесть. И, в первую очередь, естественную, так как выплеск души редактора в кругу друзей выглядит гораздо естественней, чем клуб американских джентльменов, травящих байки.

Главный герой повести заметил, что бывают очаровательные и даже смешные истории о сумасшествии, заканчивающимся убийством. Так вот, «Баллада о гибкой пуле» и есть такая вещь.

Отдельно хотелось бы сказать о стиле. На мой взгляд, именно стиль делает эту историю большой (впрочем, и сюжет её на уровне). Он тут такой, что в очередной раз убеждаешься: Кинг вполне себе автор с большей буквы, автор из высшей лиги, стоящий (по крайней мере, по художественному мастерству, проявленному в этой повести) на одной ступени с тем же, например, упомянутым здесь Апдайком. В этой повести чувствуется большая американская литература – ни много ни мало.

Сложно. Мне вот сложно определиться с окончательной оценкой данного романа. В чём-то он был неожиданным, в чем-то прекрасным… а в чём-то несобранным, распадающимся на куски.

Если в двух словах, то он, конечно, о том, как автор в 1908 году представлял себе мировую войну. И уже само это кажется невероятным прозрением. Но. Мне тут же вспомнился роман Алданова «Самоубийство», в котором черным по белому говорилось о стойком предчувствии глобальной войны, возникшем гораздо раньше, чем эта война случилась. Сам факт Мировой войны, «предсказанной» Уэллс после этого шокирует не так сильно. Но смотреть на роман с точки зрения научно-технических прозрений любопытно. Авиация (только зарождающаяся на тот момент) как одна из важных сил войны, пожалуй, имеет место быть (но не в таких масштабах), но детали смотрятся сейчас как некая научно-фантастическая альтернатива: летательные аппараты всевозможных конструкций (есть даже предшественники орнитоптеров «Дюны»), электрические пушки, ружья с кислородными патронами, надутые газом воздушные чудовища, разрушающие города и т.д. и т.п. Но, конечно же, суть не в этом. Как и не в попытке автора угадать ход и события такой возможной войны – впрочем, и тут пару раз у меня мурашки по спине пробегали: Германия как зачинщица и движущая сила войн, эдакий немецкий Наполеон, «война как кровопускание» из уст немецкого офицера – жутковато…

В романе продолжается авторская тенденция – его пессимизм по отношению к науке. Тут сами достижения науки подталкивают страны к войне; они будто просятся для военной службы, просятся пустить их в ход, для уничтожения людей. Как и в более известных романах Уэллса («Человек-невидимка», «Остров доктора Моро», «Пища богов» и т.д.) за изобретениями стоят люди, а люди бывают эгоистичны, за изобретениями стоят высшие сферы власти, а они бывают циничны и не гуманны. А тут и вовсе автор открытым текстом выводит беду всего из научно-технического прогресса, происходящего без роста духовности всего человечества, да ещё и помноженного на циничную «цивилизованность» общества.

Тут продолжение и второй тенденции автора – социальной сатиры. Роман начинается как социальная сатира, а главный герой предстаёт как типичный представитель цивилизованной молодёжи – не чистый на руку предприимчивый молодой человек, способный на обман и тёмные махинации, при этом больной тем типом «патриотизма» который радеет за войну за величие своей нации… лишь бы самому в этой войне не участвовать. Приключения героя в начале романа комичны (и частично будто бы выпали из другого романа автора – «Колёса фортуны»), но ирония со временем становится более горькой. И даже, позже, во время военных действий, на мой взгляд, слегка неуместной.

Я считаю это бедой романа – у него разные эмоции, и эти эмоции временами друг другу противоречат. У романа неплохой сюжет – герой оказывается втянут непосредственным зрителем первых, самых главных боёв войны в воздухе. Но автор при этом очень часто отвлекается на общую картину, подолгу рассказывая о расстановке сил, о социальной и технической стороне вопроса. И, в конце концов, понимаешь, что это-то важнее для автора, чем сам сюжет. Потом всё перерастает в понятный антивоенный пафос – в предчувствие мировой войны как в предчувствие гибели мировой цивилизации (этого, слава Богу, не случилось и после двух мировых войны, но такое нагнетание всё равно остаётся не лишним). Книга превращается в роман-предупреждение (и сейчас не менее актуальное, чем раньше), а концовка её даже в некое подобие постапокалипсиса. Злоключения героя тут – лишь наглядная иллюстрация. И хотя приключения его небезынтересны, роль его важна, да и сам герой меняется по ходу истории

Тут, кстати, упоминается ещё и Гейтс–Фоллз – так, для справки…

Страшный рассказ. Действительно страшный – неуютный, слегка тяжеловатый своим объёмом – но очень жуткий. Как в лучших своих вещах Кинг использует узнаваемый подсознательный страх – страх ребенка перед больным стариком, с которым приходиться быть наедине; а больные старые люди вполне могут походить для ребёнка на каких-то чудовищ. Всё это усиливается страхом перед смертью, перед мертвым телом, усиливается понятными навязчивыми мыслями, воспоминаниями и намёками. И пусть именно это, на мой взгляд, слегка затянуто и тяжело, хоть и психологически достоверно – все эти повторения мыслей, кажущиеся откровенным нагнетанием – концовка вдруг крепко хватает за горло.

Да, кинематограф приучил к подобным вещам – вспомнилась, например, «Реинкарнация» Ари Астера, и Ари Астеру, видимо, стоит поставить Кингу бутылку хорошего шампанского – да и сам рассказ выглядит очень кинематографично с ветками, разбивающими окна и прочими бу-эффектами. Но осознание этого приходит позже, уже после прочтения, а во время прочтения сам текст захватывает и пугает.

Цикл, состоящий из двух рассказов, написанных, судя по датам, указанным здесь, в обратном порядке – сначала второй «Молочник», потом первый. События в рассказах происходят, видимо, параллельно. Выходит, что «Утренняя доставка» скорее дополняет «Большие колёса», его финал с появлением фургона Спайка. И, наоборот, в плане того, что именно имел в виду Спайк под словами «встретить старого друга Роки после работы». Мне кажется, мог быть и третий рассказ, поясняющий, что это за «меркурий» 1951 года, сыгравший свою роль в «Больших колёсах». Но его нет.

И хорошо, что цикл не пошёл дальше, так как, по-моему, цикл ужасен. И не в хорошем смысле этого слова.

Рассказы не вызывают страха. Они вызывают отторжение. Они пугают только тем,

Примечательно, кстати, что Кинг поместил подобное действие в Пенсильвании, а не в любимом своём штате Мэн – зуб у него, что ли, на Пенсильванию?

Веселого я тут тоже, кстати, ничего не увидел (некоторые комментаторы отмечали в рассказах «юмор» Стивена Кинга) – ну, не могу я, например, считать весёлым

Мой субъективный итог – даже для раннего Кинга (образного Кинга «Восставшего Кайна») уже было бы слабо, а для Кинга в расцвете творческих сил даже как-то позорно, что ли…

Поначалу показалось, что этот рассказ не просто больше первой части «саги» «Молочник», но и объёмнее – на первых страницах было даже некое подобие погружения в психику героев, в их прошлое. Но ощущение оказалось коротким, эпизодическим. В конце концов, всё вновь скатилось в маргинальность. Ни в страх, ни в тревогу, а в какое-то отторжение, лёгкое омерзение; в мысль, что вокруг может быть полно таких вот глупых деревенщин – пьяных, наглых, вполне себе способных на «веселье» и убийство; что там твориться в их головах? Наблюдать, как эта троица надирается и вспоминает старые деньки – скучно. А концовка, на мой взгляд, и вовсе сумбурная, нелогичная.

Мой дедушка любил эту книгу, мой отец любил эту книгу – теперь и я эту книгу просто обожаю. Великолепный роман. Читается быстро, проглатывается. Но в отличие от других историй, который проглатываются и ничего от себя не оставляют, этот рельефен, хлёсток и запоминается вплоть до тонких мимолётных деталей.

Кстати, о деталях. Тут подумалось: ветеранов осталось – по пальцам пересчитать; и так как написать что-то художественное они уже вряд ли смогут, этот роман из-за иссякшего военного поколения становится, возможно, и уникальным. При всём желании невозможно его повторить, так как нужно быть «в теме», как был в теме Богомолов, нужно знать эти детали – от тонкостей передачи информации, от специфики полевой (не киношной) работы военной контрразведки времён ВОВ, до банального жаргона. И использовать это вот так, не выпячивая, а естественно, доступно и живо – а это достигается лишь тем, что ты живешь (или жил) этим в реальной жизни.

В романе есть мощное напряжение. Объёмное напряжение – напряжение детектива, в котором есть охота на преступников (шпионов), обостренное военным положением и постоянно растущими ставками; розыск, отяжеленный полевыми условиями, крупицами информации и иными сложностями от которых, как говорил Таманцев, любой городской Шерлок повесился бы на первом суку от безысходности (к тому же, против тебя не урки, а целое государство и его институты; а розыск нужно проводить скрытно, чтобы не спугнуть). Напряжение цейтнота, когда чем дальше, тем меньше времени – счет идёт не только на дни, но уже и на часы, а в конце и вовсе на минуты, да ещё есть постоянное давление сверху. Напряжение масштаба, когда от одного действия может завесить судьба огромной военной операции; а масса оперативных документов создаёт свой масштаб – масштаб приложенных сил, масштаб задействованных людей, масштаб нюансов и оперативных нитей. Напряжение возможных ошибок, когда до последнего решающего момента не ясно, а правильно ли выбрана цель…

Объём – это, пожалуй, главная характеристика романа. При всей его динамичности, увлекательности. И то, как автор переключается с персонажа на персонаж, от третьего лица до первого, тоже создает объём, полифонию, когда на один объект возникает сразу несколько взглядов, когда ситуация рассматривается под разными углами. И создаётся полотно, то самое, выходящее далеко за рамки задач героев и сюжетной канвы – создаётся плотно войны, масштабное и глубокое, отражающее и всю армию и отдельного солдата, всю обстановку местности и судьбы людей, которые на ней живут.

И герои (все персонажи, даже третьестепенные) получились яркие, выпуклые, со своими запоминающимися чертами и характерами – тот случай, когда тройка главных героев (Алехин, Таманцев, Блинов) и вовсе стали родными.

Язык у романа прост, лаконичен, зацементирован текстами оперативных документов. Но – и в этом поразительное умение владеть таим стилем – создаётся и эмоциональное напряжение, и даже моменты, которые выбивают слезу, моменты истинного драматизма (например, однорукий мальчик, виденный Алёхиным, или то, как Блинов встречает в городе своих бывших сослуживцев, но не может пойти попрощаться с ними; Блинов, на самом деле очень драматичный персонаж, с этим его чувством, что он младший, стажёр, практически пятое колесо). Да и вообще, роман – это тот редчайший случай, когда сухой стиль создаёт кристально чистую картинку, когда неподдельное знание деталей и показанный с разных углов объём сами создают художественность. Причём, высокую художественность.

И, что самое главное, это просто невероятно увлекательнейшее, поразительно интересное чтение.

Такие вещи просто обречены на вечность.

А мне роман показался слабым – почти как фильмы ужасов категории Б.

Единственное светлое пятно – Джереми Уэйн. Единственный персонаж, за которым интересно наблюдать, внутри которого есть какое-то движение – мучительный выбор между двумя девушками (по сути, выбор между добром и злом) отяжелённый пубертатными мечтами, вполне понятными для его возраста. Кстати, этого пубертатного тут выше крыше, и не только у юных героев – ну, это тоже выглядит как обилие обнажённых сисек в фильмах категории Б, и со временем порядком надоедает (тем паче, что однообразно). Остальные же герои статичны (внутренне), разбиты по ролям, и уже где-то спустя четверть объёма текста видно, что это за роли – кто съехал с катушек, кто негодяй, а кто хороший парень, у кого роль будущей жертвы, а у кого – будущего спасителя, и т.д. И всё это придаёт роману привкус схематичности, предсказуемости – ну, ясно же, например, что

Ещё один неубедительный момент – тролли. Они нелепы. Все мы, конечно, испытываем смешенные чувства по отношению к бомжам. Но автор в этом романе изобразил не бомжей, а каких-то чучел на электрическом ходу – такое ощущение, что они сошли с аттракциона, на котором могли произносить одни и те же фразы («Дай четвертак!») и производить одни и те же действия. И все поголовно – маньяки, будто семейка из «Дома тысячи трупов».

На самом деле, у автора был шанс усложнить ситуацию (чего он, видимо, в принципе не собирался делать). Всего-то стоило показать, что тролли тоже люди, хотя бы некоторые из них. Но он этого не сделал. А в таком разрезе, с бомжами-маньяками (поголовно), казалось, что юные садисты даже делают благое дело… Даже Попенсак, единственный бомж, обладающий своим лицом, и тот был тем ещё похотливым уродом.

Кстати, в этой связи – а можно ли было принять Робин за тролля, или автор чего-то не договорил, и от девушки, в которую влюбился богатенький малый, воняло, как от бомжа? А если её можно было сравнить с зомби-бомжами только из-за образа опрятной, но бродяжки – то троллерам нужно хватать каждого второго, гуляющего днём по променаду (судя по описанию променада), или даже того же Ковбоя… А на этом натягивании совы на глобус держится вся «душещипательность» романа. И если приглядеться, это не единственное такое натягивание. Тоже привилегия фильмов ужасов категории Б.

В этой повести я внезапно увидел то, что ожидал увидеть в «Двойнике» (но не увидел) – фантастически гофмановскую (иногда гоголевскую) историю полную тревог и намеков. Как и у Гофмана, она романтична и страшна. Как и у Гофмана, в неё есть какая-то двойственность – реальность и нереальность, смешенные так, что их трудно отелить, и, в конце концов, придти к одному выводу – было ли рассказанное Любой правда, или же тут и вправду замешана душевная болезнь. Как и у Гофмана, тут проскальзывает какая-то иллюзорность, особенно в тех призрачных сказках о колдунах и разбойниках, что герой слышит в болезненном полусне. Как и у Гофмана, есть страшная, таинственная предыстория. Как и у Гофмана (особенно в его «Ночных этюдах»), здесь преступное значит сатанинское; преступления духа превосходят преступления физические (собственно, это и есть «романтизм»); а преступник обладает какой-то гипнотической сверхъестественной властью…

Что же от самого Достоевского? А от Достоевского попытка проникнут в противоречивость человеческих желаний, стремлений, в противоречивость человеческой психики – особенно ярко, почти патологической, женской. Это близко к тем детективным историям, которые ведутся от лица жертвы. Да, впрочем, и сам герой тут, в конце концов, тоже является жертвой. И всё это создаёт очень напряжённые сцены (как, например, не доведённый до конца рассказ про Алёшу и лодку в буре на реке – не законченный, но оттого более пугающий), и от этого тревожно за героя, будто оказавшегося в ловушке, но ещё не видящего этого.

Всё бы хорошо, если бы автор кое-где не ударялся в многословие, да ещё в многословие пафосное, с былинной слащавостью (такой даже в сказках Пушкина нет), уходя в былинную напевность. И это для меня иногда разжижало напряжение и уж как минимум загубило, по-моему, одну из самых напряжённых сцен –

Тут такое дело. Есть книги, которые вырастают из других книг, а те в свою очередь дают толчок в создании следующих. Так «Пища богов», несомненно, выросла из известнейшего произведения Свифта, перенеся на Туманный Альбион великанов и лилипутов. И это видно уже по первым главам, когда героям, как Гулливеру в Бробдингнеге (в стране великанов), пришлось столкнуться с представителями гигантской фауны – осами (именно осами!), крысами, и так далее.

А уже из этих глав, кажется, вышли «Роковые яйца» Булгакова (и там и там, кстати, сыграли свою роль цыплята!). Конечно же, целью Булгакова были иные материи. Но сейчас, когда я вспоминаю повесть Михаила Афанасиевича, то кажется, что в связке с «Пищей богов» она приобретает больший сардонический окрас. Идея нового человека, человека гигантских свершений (вполне себе коммунистическая), идея величия нового мира там превращается во что-то уродливое, похеренное пролетарскими дельцами.

Но – к «Пище богов». Между ней и творением Свифта много общего. В них обоих рост это лишь гипербола, символ – тут не про рост тела, а про рост духа. А противостоит ему лилипутская пигмейская сила обыденность. Пигмейское правительство с его пигмейскими лидерами, только и думающими что о своем пигмейском благополучии. Пигмейские ученые, типа Уинклса, узколобые, реализующие свои честолюбивые планы. Пигмейские обыватели, не видящие ничего дальше собственного носа. Пигмейская знать, этот самый свой нос задирающая выше и выше. И т.д. и т.п. И все планомерно катится к столкновению, так как пигмейская посредственность не может мириться ни с чем великим.

Однако, роман он на то и роман, чтобы быть шире, чем одна его центральная колея. А Уэллс он на то и Уэллс (и за это его и люблю), чтобы находить иногда внезапные и оригинальные преломления и ответвления — иногда динамичные и страшные, как кровопролитные столкновения с гигантскими животными, или, что чаще всего, курьезные с ироничным тонким английским юмором. И все это делает чтение очень увлекательным и очень принятым.

Мне всегда казалось, что этот рассказ из ранних у Кинга – одна из его ученических работ, такая же лаконичная и простая до примитивности. Но нет, если верить хронологии тут, на ФантЛабе – период вполне себе авторской зрелости. Тем хуже моё восприятие данного произведения.

По-сути рассказ это версия того же «Возвратившегося Каина» (нахождение их в одном сборнике тоже не делает «Утреннюю доставку» сильнее), только вместо свихнувшегося студент, несущего смерть – свихнувшийся молочник, несущий смерть. Мысль, возникающая при чтении – как страшно, что любой человек находящийся рядом может так же поехать крышей. Но подобную мысль автора продвигает не редко и буквально в череде похожих по форме историй, а от повторения она немного блекнет. Да и работа молочника для нашей страны вещь чуждая, не позволяющая глубоко проникнуться моментом. Вот будь на его месте почтальон… но из вышесказанного не факт, что и тогда бы меня это произведение впечатлило.

На мой взгляд, в рассказе есть что-то классическое, предсказуемое, и, в то же время, оригинальное. От начала, в котором герой находится на грани помешательства (но как водится, есть предмет, который доказывает, что случившееся – правда) и решает облегчить душу перед читателями, до финала,

Моё первое знакомство с Трифоновым. И знакомство, оставившее сильное впечатление. Закончив читать повесть, я будто бы закончил читать даже не роман, а целую эпопею – «Детей Арбата» каких-нибудь. Сравнение из-за того, что фильм есть по повести, и уж его-то точно делали похожим на «Детей Арбата» – репрессии, кровавый Сталин и всё такое… Всё, чего в повести нет, да и не нужно. Она не о власти и не о времени, а о людях. Об определённых типажах людей. И нет что ли таких Батонов сейчас? Есть, и немало!

Тут, кстати, вспомнилась ещё одна вещь – «Ярмарка тщеславия» Теккерея. По временам казалось, что это она же, только перенесённая в советские времена –

При этом я не скажу, что повесть казалась мне идеальной. Есть в нём какая-то легкая не идеальность, но будто бы только подчёркивающая её, делающая рельеф.

Странная, необычная, густая, прекрасно написанная сильная вещь получилась.

Дневник хирурга, выброшенного на пустынный необитаемый островок. Такая вот урезанная (простите за иронию) робинзонада. Тема заявлена сразу же – на что пойдет человек, чтобы выжить?

Честно сказать, меня как-то не впечатлило. Во-первых, герой изначально отталкивает, сразу показано, что он негодяй, да ещё какой (наверное, это должно бы говорить в его оправдание – дескать, такие парни и вправду идут на всё…), но сопереживать ему довольно трудно. Кстати, он получился ещё и стереотипным – нечистый на руку итальяшка, связанный с криминалом; «Клан Сопрано» плавает где-то рядом. Во-вторых, сильно раздражало это постоянное «ха-ха», которое он не произносил – писал в своём дневнике еще до того как съехал с катушек; что-то в этом есть картинное до пошлости. И, в-третьих (впрочем, это не минус рассказа, а скорее минус сборника), в «Команде скелетов» много историй про людей, так или иначе сходящих с ума. И вот именно здесь, к концу сборника, на этом самом рассказе, этот факт начинает напрягать – от них утомляешься.

Ещё одно стихотворение в сборнике «Команда скелетов». Оно чуть лучше чем «Заклятие параноика» — тем, что короче… А в остальном, всё тот же поток сознания, который трудно читать из-за отсутствия внятной рифмовки. Кажется, что стих про то как отец и сын (Стивен и Оуэн Кинг) по пути в школу сравнивают детей с фруктами – ну, это хоть и наивно, но понятно; однако все эти «помнишь, я украл твоё лицо», «знаешь, а умирать – непростое искусство» ближе к концу отбросили восприятие в разряд какого-то бреда… Увы, иначе я оценить это не могу.

Может быть, виноват перевод, который не смог передать и грамма достоинств стихотворения? Может. Тем более, действительно, всё это напоминает подстрочник – текст, брошенный в гугл-переводчик и сразу поставленный в сборник. Но странно – Кинг хлебный автор, уж для него могли бы постараться и найти переводчика, специализирующегося на стихотворных текстах.

Прочитав четверть рассказа (а он довольно объёмен) я подумал, что это история из тех, что оставляют неприятное послевкусие – маргинальное, грязное – полное бессмысленной жестокости кровавое путешествие свихнувшегося героя, да ещё и с холодной детализацией этой крови и жестокости. Но нет, мысленные возвращения героя в прошлое начали оттенять для меня поток бессмысленных убийств – странно, но именно, там, в прошлом были вещи, на мой взгляд, смутные, но вызывающие большую, какую-то подсознательную тревогу, чем моменты откровенного ужаса и насилия.

Здесь, в сборнике «Команда скелетов» целая череда историй про людей, слетающих с катушек. Но они в большинстве своём какие-то плоские, однообразные – вот, кукуха полетела, и давай убивать всех подряд, или паранойя прёт как из пушки. Нет какой-то начинки, что ли… А здесь она есть – через прошлое героя, через его внутренний мир, отношение к сверстникам, девушкам, и так далее – не навязчивое, типа, вот, это случилось, и потому парень взял и тронулся (и уж точно без подспудного оправдания, как в «Ярости», дескать, не мы такие – жизнь такая); тут сам думай, что к чему, да и есть ли это «что». По-моему, это несомненный плюс. Да ещё концовка, которая добавила жару своей неопределённостью.

Кстати, рассказ перекликается с повестью «Тело» (написанной, как я понимаю, позже) – и тут и там мелькают одинаковые персонажи типа Аса (Туза) Меррила (кстати, для тех, кто отнес «Нону» в раздел «Касл-Рок – упоминается в других произведениях»: Касл-Рок тут не просто упоминается, больше половины действий происходит именно там). Но есть нюанс – некоторые персонажи (далеко не первостепенные) будто слегка поменялись. К тому же тут фигурирует город Грента, который в «Теле» придуман Горди Лашансом. В интернете я видел теорию, что «Нона» это один из рассказов Горди Лашанса, в котором «реальный» Касл-Рок слегка изменён фантазией Горди. И это тоже по-своему интересно.

Ещё один из очень ранних, можно даже сказать, ученических работ Стивена Кинга. Сюжет прост, и потому рассказ запоминается смутно, но всё-таки запоминается. Из ранних рассказов его выделяет то, как он написан. Здесь есть точность и художественность в описаниях, хотя диалоги

Конечно, песок, обладающий злой волей, песок, поглощающий города и планеты, проникающий всюду, сводящий людей с ума – это тревожно и страшно. Но рассказ, на мой взгляд, получился невразумительный.

Начать с того, что у меня было стойкое ощущение, будто автор сознательно пытался оттенить понятия «пустыня» и «дюна». Иначе появилась бы тень «Дюны» Герберта, и уж в этой-то тени данный рассказ точно бы не выжил. Так возник «пляж». Что уже невразумительно (хотя, наверное, проникающий всюду пляжный песок и побудил Кинга написать этот рассказ), ибо окажись вы на месте героев, мысль о пляже была бы последней из тех, что закралась бы вам в голову. Думать о бесконечной пустыне, как о пляже…

И концовка.

В ней было напряжение цейтнота. Но только тем она и хороша. Остальное было в высшей степени нелепо

Не смотря на то, что автор частенько напоминает, что место действия США, и герои рассказа американцы, присутствует чёткое ощущение, что это Англия, и герои – англичане. Джентльмены, солоны, в которых они коротают время за игрой в карты, или же, как слушатели данной истории, за всевозможными рассказами, манерность в общении, лакеи… «Тогдашний Бауэри» больше напоминает лондонское дно с его опиумными притонами, известное нам по рассказам о Холмсе, да и Индия как одно из мест действия для англичан кажется более уместным.

Впрочем, даже без этого легко угадать, что рассказ – стилизация под английские истории о странном (о приведениях и прочей чертовщине). Стилизация, как по манере изложения, так и по сюжету, который в таких «старых, классических вещах» не очень витиеват, а иногда и довольно предсказуем. Такие вещи и берут другим – уютной, немного мрачной атмосферой; они и рассказаны зимой у камина, и, читая их, приятно представить себя зимой у камина.

Немного меня смутила концовка,

Любопытный рассказ Кинга – трагичный и трогательный. Кинг всё-таки умеет писать трагедии, даже реалистичные трагедии, типа «Последней перекладины». И здесь по чувствам было что-то похожее.

Да, может быть в художественном плане это не самая лучшая его вещь. И она довольно предсказуема –

Я тут подумал, что этот рассказ не столько Кинг, сколько Брэдбери – у него такие истории. И пусть Брэдбери наверняка соорудил бы из этого сюжета очередное своё стихотворение в прозе, у Кинга тоже получилось совсем неплохо.

«Команда скелетов» – очень неровный сборник. Есть великолепное начало в образе повети «Туман», а дальше, что-то похожее на падение с лестницы – всё ниже и ниже. И вот этот рассказ, как площадка между этажами, на которой можно отдохнуть от бьющих по рёбрам ступенек – ну наконец-то, ТОТ САМЫЙ Стивен Кинг!

Да, может не самый разрывной его рассказ, но уж точно по-кинговски крепкий и читающийся на одном дыхании. Четыре героя – два парня и две девушки, и между ними тоже есть напряжение, которое, не будь тут страшного и фантастического, само по себе могло чем-то выстрелить – на плоту посередине холодного осеннего озера. И смерть в виде черного пятна.

Рассказ обладает жестокостью эпизода – нет объяснений, что это за штука и откуда она. Да и нужно ли это объяснение героям, которые стараются выжить? Смерти нарисованы подробно и пугающе (вспомнилось «Мёртвое море» Тима Каррэна, и это иронично: «Мёртвое море» напомнило «Мглу», «Плот» напомнил «Мёртвое море»). Напряжение стоит крепко от чётко передающегося ощущения шока

Очень крепкая, запоминающаяся вещь Кинга – именно то, что от него и ждёшь.

Итак, поэтическая пытка – поток сознания, записанный в столбик, с лёгким, далеко не периодическим намёком на рифмовку. Видимо, предполагалось передать ощущение параноидального безумия. Но, на мой взгляд, получилось что-то среднее – поэтического таланта (говорю про данный конкретный случай, возможно, в иных случаях Кинг поэт сравнимый с Шекспиром) не хватило, чтобы сделать литературно; а для передачи безумия не слишком убедительно, так как сделано с претензией на поэтичность.

Кстати, вспомнился «Чёрный человек» Есенина. Но по сравнению с ним этот поэтический опыт Кинга выглядит совсем блекло.

После первого, давнего, прочтения рассказ не запомнился вовсе. Что странно, потому что истории Кинга всегда чем-то да запоминаются, и потому что рассказ уж мог бы запомниться хотя бы тем, что он для автора не совсем типичен.

Я мог бы сказать: «рассказ о гангстерах просто не мой жанр». Но дело явно не в этом, так как хорошо написанная история всё равно запоминается, даже если жанр откровенно не мой.

Сейчас, прочитав рассказ во второй раз, я удивился насколько рассказ бледный и плоский. Нет фирменного удовольствия от стиля Кинга, когда он нет-нет да вставит меткое но точное сравнение. Да и смысл от меня как-то ускользал.

Я не могу судить о штампах историй про гангстеров, так как я их раньше не читал, но есть ощущение будто рассказ сознательно держится этих штампов – от манеры повествования, до того как, например, насмешливо (читай «круто») главный герой (провинциальный музыкантишка) общается с известным гангстером.

Пишу отзыв сразу после второго прочтения и не удивлюсь, если через пару дней я опять забуду, о чем же был рассказ Стивена Кинга «Свадебный джаз».

Ирония в том, что прямо перед этим я прочитал «Мглу» Стивена Книга. И первая мысль, которая меня посетила – эти два произведения вполне могут быть частью одной вселенной. Прореха между мерами, открывшаяся в произведении Кинга, вполне могла вести в то же пространство Икс, только в сухопутную его часть; ведь где-то кончается это страшно море, и некоторые мелькающие крылатые твари на это намекают... Тут же начинаешь думать, что Кинг, конечно же, тоньше и глубже, его страх держится на внутренних реакциях героев (вспомнилось, каким ужасом пахнуло от тревожной реакции толпы, качнувшийся к стёклам при виде наступающего тумана); он просвечивает человека до его психологической и социальной стороны. И сначала это обернулось некоторым препятствием для восприятия «Мёртвого моря». Но потом пришло понимание, что «Мёртвое море» это просто другое, оно строится на других вещах и других акцентах.

«Мёртвое море» – это в большей степени Лавкрафт. Это страх извне, постоянное густое нагнетание атмосферы. Даже патетика это нагнетания – это патетика Лавкрафта: космический ужас, атомное разрушение, пугающая древность, искажённость, сводящие с ума бездны, богохульные и враждебные – это практически полностью лексикон Лавкрафта. И многие монстры отдают монстрами Лавкрафта (чудовищные формы, щупальца, чуждый человеку разум), а Туманный дьявол и вовсе напоминает какое-то лавкрафтовские божество. По правде сказать, такое исступлённое слегка гипертрофированное нагнетание атмосферы (автор иногда даже отвлекается от героев, показывая нам глубины, которые они точно не могут знать) я всегда считал чем-то устаревшим, но в какой-то момент это начало на меня действовать – увлекать и завораживать.

Герои Кинга чаще всего обычные понятные люди, парни «как ты и я» – им легко сопереживать, а ассоциировать себя с ними. Здесь же герои иного рода – крепкие мужики (недаром автор часто использует это слово – «мужчины»), играющие мускулами (не все, конечно), видавшие всякое – бульдозеристы и моряки; грубые шутки и никакого стеснения в выражениях. Да, сопереживать им не так легко, как героям Кинга – хотя, некоторым самым главным героям, типа Джорджа или Кука постепенно начинаешь сопереживать – но на это есть свой резон. Герои (в особенности Сакс) оказываются в ситуации, когда их сила и опыт не значат ровным счётом ничего. И это даже большее испытание, чем для более слабых, окажись они в подобной ситуации. Когда нет возможности решить всё грубой силой, а эта грубая сила – единственное знакомое средство; это уже становится пороховой бочкой, постоянным внутренним напряжением в группе. Нет, здесь нет персонажа похожего на миссис Кармоди, но есть и свои внутренние чудовища; и вместо фанатизма тут свои виды безумия и лидерство, ради которого одни готовы идти по черепам, а для других оно – свалившаяся обуза. И это тоже интересное наполнение.

В какой-то момент я понял, что роман кинематографичен. Я вполне мог представить его как небольшой сериал, серий на четыре. Да, он жёсткий и жестокий. Но его трешь, на мой взгляд, не столько трешь в натуралистических описаниях разнообразных страшных смертей (бывают и более натуралистические, смакующие – здесь это скорее часть нагнетаемой атмосферы) – а трешь в шквальном сюжете, кода на героев наваливается всё новое и новое, всё более страшное; градус постоянно растёт. Я считаю, это одно из лучших в романе – изначально казалось, что автор ограничится тварями морскими, чем-то похожими на доисторических животных (при этом он постоянно упоминал, что они похожи на чудовищ из старых фильмов ужасов, немного нелепых, хоть и смертельно опасных), да «боссом» – Туманным дьяволом. Но нет, автор постоянно закидывал всё новыми и новыми монстрами – всё более странными и всё более страшными

Да, есть минусы, но я так увлёкся романом, что было даже жалко, что он – этот шквальный, постмодернистский, боди -, лавкрафтовский, жесткий, в чём-то кинемотаграфически-предсказуемый хоррор – закончился. А такое со мной бывает нечасто.

P.S. Ради Бога, кто-нибудь! Замените, пожалуйста, аннотация, которая тут выложена – она же стопроцентный спойлер!

Я не разделяю не только страсти, но даже интереса к небольшой власти, которая даётся при сокращении пути и экономии времени (так это называет Кинг). И мне было странно, что этот интерес (вернее, это чувство) разделяют все три главных персонажа рассказа – миссис Тодд (главный герой), Бакланд (основной рассказчик) и рассказчик номер два, который и передаёт всё читателю. На мой взгляд, система получается довольно длинная и это немного гасит эмоциональный накал истории – достаточно было бы и одного рассказчика – но рассказчик номер два, конечно же, нужен для концовки…

У рассказа несколько пластов, но по первому прочтению запомнился только первый – фантастический, чем-то перекликающийся с «Мглой»:

В очередной раз поражаюсь, как здорово Кинг умеет передать время года, не только природу, но какое-то еле уловимое, но при этом осязаемое ощущение…

Кстати, по этому рассказу, наверное, можно прочертить карту той самой «страны Стивена Кинга» с Кастл-Роком, Дерри и другими легендарными местами и их расположением в действительной Америке по расстоянию между ними и упомянутыми дорогами. Тоже любопытно.

Ещё один очень ранний рассказ Кинга. Но уже лучше чем «Здесь тоже водятся тигры» – по крайней мере, проблематика с годами не становится менее актуальной. Рассказ лаконичный –

Маленькая маразматическая теория. Кинг написал сценарий к «Секретным материалам» – «Чинга». Там речь о зловещей кукле, выловленной в каком-то водоёме (озеро, море?). И когда я читал этот рассказ, мне отчётливо казалось, что та серия «Секретных материалов» это непосредственное продолжение «Обезьяны». Это уже потом я вспомнил, что кукла была совсем другая… Но ощущение никуда не делось.

Так вот, гляжу я на дату написания сценария «Чинга», указанную здесь, и думаю: может быть тут какая-то ошибка? 1988? Тогда «Секретных материалов» и в помине не было. А может быть, это был всё-таки сценарий к «Обезьяне», который автор потом переделал под эпизод «Секретных материалов»? Или всё-таки 1998 год?

Но – к самому рассказу. Начало показалось мне сумбурным. Это чуть позже флешбэки героя показали, чем именно была страшна механическая обезьяна, бьющая в стальные тарелки, и стиль выровнялся, передавая ужас, почти гипнотический страх героя – взрослого и ребёнка. Герой понятен и близок – как многие из героев Кинга – простой парень, как ты и я, со своими понятными жизненными проблемами, вынужденный переход на менее оплачиваемую работу, имеющий конфликт со старшим сыном-подростком, по факту, теряющий его, и так далее; легко ассоциировать себя с таким.

Тревога героя и стиль рассказа удерживали внимание, даже не позволяя задаться естественным вопросом: а почему же герой так спокойно (относительно) хранил сатанинскую куклу, приносящую смерть, зная, что кто-то из детей может спокойно до неё добраться и завести, вместо того, чтобы пусть не так эффектно, но более верно и быстро избавиться от игрушки – сломать, сжечь, растворить в кислоте и т.д. и т.п. Но финал (невозможный в таком случае) был действительно эффектен и читался на одном дыхании.

Из относительных минусов (как и все другие, заметных не сразу) отметил бы как плавает возраст младшего сына. Изначально он представляется, как и должен быть – совсем уж ребёнком, но в конце ведёт себя и воспринимает, а, следовательно, и представляется в мысленном кино как подросток, даже взрослее чем старший непутёвый ребёнок героя.

Ну, вот этот роман точно вышел из гоголевской «Шинели» (изданной за четыре года до этого, первого романа Достоевского). Не зря же гоголевская «Шинель» тут упоминается, и не зря один из двух главных героев на гоголевскую повесть возмущается, узнавая в её герое себя. Да, герой всё тот же меленький тихенький (его умилительность, «маточка моя» – подчеркивает это «маленький, тихенький») Акакий Акакиевич, только поставленный в немного иные условия. Вместо шинели у него ни много ни мало – дальняя родственница, в которую он, уже немолодой, тихо влюблён. Но и фон немного иной, на мой взгляд – более психологический, чем социальный.

Другая аналогия, и наверняка случайная – «Ярмарка тщеславия» Теккерея (вышедшая спустя два года после «Бедных людей»). Девушкин и Добросёлова – майор Доббин и Эмилия Седли. Френдзона (пошлым современным языком) и тщеславие – да, иначе как о тщеславии я теперь не могу об этом думать. Тщеславие Девушкина – не выходить из зоны комфорта, когда не близко и не далеко, когда можно отдавать последнее (да, в этом его благородство), но только не делать решительных действий из страха «слухов» и прочее (хотя упиваться у всех на виду – это пожалуйста). Бедность, как известно, не порок, но никуда не деться герою от легкой вины, что он, дескать, бедный. И может быть не совсем умный.

Кстати, я читал этот роман после «Двойника» («Двойник» мне откровенно не понравился), и мне казалось, что Девушкин довольно близок к Голядкину (герою «Двойника»). Ещё немного, и противоречивость Девушкина (а ведь он часто меняет своё мнение о людях, иногда привирает), его раболепие маленького человека (такое, что глаз не поднимает от своей работы на службе, а на начальство готов молиться –

Но написан авторский дебют в разы лучше, тоньше. Тоньше наблюдательность, стиль, и нюансы человеческих нравов. Герои раскрываются интереснее и более мастерски, со всё большими оттенками. А вместе с ними и мир маленьких людей показан, придавленных большим миром. Но разве только в этом их беда? Вопрос, на мой взгляд, не имеющий четкого ответа. И в этом, как в разрезе, видна определённая глубина романа.

После «Тумана» в сборнике «Команда скелетов» рассказ кажется слабым. Это беда сборника – очень ранние рассказы Кинга в нём выделяются и не в лучшую сторону. И видно их сразу, можно даже на дату написания не смотреть – её выдаёт какая-то неубедительность текстов. Не смысл – неубедительность. К хорошо написанному рассказу и смысл может придуматься сам собой. Например, что тигр – это и есть мисс Берд; страх отпроситься в туалет (знакомое для всех воспоминание из детства, если так подумать) превращается в иррациональный страх войти в этот самый туалет… Но это всё догадки, висящие в воздухе, так как рассказ неубедительный. Взрослые мысли ребёнка

Я большой любитель фильма Дарабонта. Его «Мгла» один из немногих фильмов ужасов, которые я периодически пересматриваю. Я не брался за повесть долго именно по этой причине – боялся, что он окажется хуже (так было для меня, например, с «Серебряной пулей» и «Циклом оборотня»). Но нет, повесть оказалась не просто на уровне – она для меня один из лучших образчиков прозы Стивена Кинга. Возможно даже, есть плюс и в том, что «Мгла» повесть, а не роман. В нём нет места лишнему; текст – сплошная концентрация тревоги и страха, тонкое почти звенящее ощущение не просто напряжения, а подсознательного ожидания чего-то все более худшего, всё более страшного, там, во мгле неизвестности. Её восприятию не мешало воспоминание о фильме, хотя там во многом и сюжет и образы переданы довольно точно. Повесть увлекает, хватает за горло сразу же – с тревожных образов бури – и ведёт так крепко, что ты просто не отвлекаешься ни на что другое. Прекрасный язык с четкими, яркими образами. Напряжение, о котором я уже говорил – постоянное, внешнее и внутреннее. До жути реалистичные реакции героев на ситуацию – как же здорово, например, ощущается первая волна паники, захлестнувшей людей, в очереди у касс; их разные реакции на страх разрушения реальности –

Есть – и в огромном количестве – то, что я особенно ценю у Кинга: химия, симпатии и антипатии, людей внезапно оказавшихся связанными друг с другом, при том, что все они по-своему индивидуальны, выпуклы настолько, что представляются чётко, как живые.

Скажу и о концовке. Да, возможно в фильме она просто бомбическая. Но та, что здесь, более подходит к Стивену Кингу –

А я вот согласен с оценкой повести со стороны современных автору критиков и публики: «Голядкин скучен и вял, до того затянут, что читать нет возможности». Да ведь и сам автор считал повесть (как я узнал уже после – из комментариев) своей неудачей в плане формы. Тяжко читать. Тяжко читать от множества повторений и топтаний на месте – не только героя, но и всего текста; в конце концов, хочется повесть отложить, а если и дочитать, то с чувством «да поскорее бы она кончилась!» Чем она кончится, в какой-то момент становится ясно, остаётся выяснить только, как именно всё вскроется. С другой стороны, всё это топтание, весь поток сознания, противоречивость мыслей и действий героя очень ясно передают его болезненность, ненормальность

Коротенькая штука – чуть больше странички. По сути, тот же глоссарий, но касающийся исключительно географии планеты Арракис – Дюны. Для меня – лишнее доказательство продуманности мира, четкости географического конструирования его особенностей.

Планы внутри планов, колёса внутри колёс. Для меня сам цикл это колёса внутри колёс. Каждый предыдущий роман оказывается, встроен в последующий, придавая всему больший и больший масштаб.

Получаются некие фракции. «Дюна» – «Мессия Дюны» и «Дети Дюны» – «Бог-Император Дюны» – «Еретики Дюны» и «Капитул Дюны»… За последним чувствуется ещё что-то, нереализованное автором (продолжение наследников я сюда не включаю), и, возможно, бесконечное.

«Дюна». Первый роман для меня самый лучший, самый цельный. Он вполне возможно и не нуждается ни в каких продолжениях – настолько он завершён. Он разительно отличается от своих продолжений. Он динамичный. Да, сюжет его во многом архитипичный – избранный, идущий к величию и расправе над врагами-злодеями. Но сюжет этот оплетается смыслами, символами, противоречиями, глубиной взглядов. Именно этот роман западает в душу своим миром, он – локомотив цикла, всё остальное иногда держится на его символике и на воспоминании об удовольствии от этого, первого романа. Честно говоря, его значимость и его успехи росли в моих глазах на фоне продолжений с их недостатками (на мой взгляд). Например, я сильнее стал ценить его динамику – герой действовал как лидер, вел активную борьбу с врагами, действием выбирал путь между своей возможной гибелью, и кровавым будущим человечества… Все герои действуют, постоянно есть какое-то напряжение – внутренне и внешнее. И на этом напряжении философия воспринимается ярче. А вот в продолжениях герои чаще рассуждают, занимаются рефлексией и философствованиями, действия вспыхивают лишь временами, и чаще ближе к концу. И вся философия романов скорее походит от этого мимо, пережёвывается до безвкусия…

А сейчас я начал ощущать ещё и то, что символика «Дюны» частично подсознательна. Как сказки, которые мы слышали с детства, несут в себе древнюю символику, так и «Дюна» скрывает в себе это, гипнотизирует подсознательным узнаванием – инициации героев, тонкая нить ощущение, что же такое человек, «свои» и «чужие»; магия задетых подсознательных струн.

А вот с продолжений (я, кстати, удивился, узнав, что автор уже по ходу работы над «Дюной» придумал некоторые сцены «Миссии…» и «Дюны…») я начал улавливать не то чтобы штамп, а ту похожесть эмоций, которые вызывают романы. Некий одинаковый оттиск. Начало всегда интересно в плане ощущения изменений. Мир иногда меняется очень сильно. Мир сам по себе интригует, и изменения в нём интригуют тоже. Здесь же происходит и знакомство с новыми героями и их целями, с новыми действующими силами. А потом происходит спад. Иногда очень долгий (тот же «Капитул Дюны» уже начинаются со спада). Герои не действуют – сюжет повисает на месте – всё становится скучным и, кажется, очень предсказуемым (иногда, как в «Мессии Дюны» автор сразу открывает исход – например, все закончится удачным покушением на героя…). И только к концу что-то вновь начинает шевелиться, раскручиваться, вспыхивать действием, зачастую неожиданным. И взрывается финалом. Неожиданно непредсказуемым — с двойным кульбитом, колёса внутри колёс, когда в конце только и остается что удивляться: так вот какой был истинный план, какая тонкая, неожиданная игра! Концовки всегда восхищают.

Продолжения меняют фокус, иногда практически стирая заслуги предыдущих героев, толкая мир на некий новый уровень.

В середине цикла – «Бог-Император Дюны» – некий волнолом, обособленный тысячелетиями относительно остальных романов. В продолжениях всегда есть его тень, всегда кажется, что Лето Второй, все предусмотрел, расставил для человечества и ловушки и спасительные дары. После «Бога-Императора…» сам Арракис уходи куда-то вдаль (а позже и вовсе исчезает). Новый масштаб требует большего пространства, Вселенная не замыкается на одной планете, и – даже! – на одной Вселенной, история не замыкается на одном Атрейдисе, ибо Атрейдесы и становятся новым человечеством, постепенно даруя ему свои гены. Логично, что основными действующими силами становятся Бене Гессерит, Орден Сестер, хранящих память человечества и «отвечающих» за развитие человечества в будущем. В конце концов, даже конфликты в романе, это чаще всего конфликты Атрейдисов с Атрейдисами – тенденция, начатая ещё в «Детях Дюны».

Кстати сказать, меня приятно удивило, что единственным сквозным персонажем, прошедшим через все тысячелетия, оказался Дункан Айдахо. Не всегда он был главным героем, и не всегда доживал до финала книг, но всегда в нём чувствовалась истинная драма – быть субъектом, иногда игрушкой в чужих руках, приманкой, часто обречённый терять свою любовь – он вечно чужой, сосредоточение одиночества человека в этой огромной Вселенной. На мой взгляд, очень приятная деталь.

В «Еретиках Дюны» было ощущение, что этим романом можно поставить большую логическую точку –

Мысль: точнее было бы «Капитул – Дюна», так как Дюны уже не существует, зато в неё медленно превращается Капитул. И в этом видно какое-то отдалённое будущее – множество Дюн, множество Квисац Хадерахов (или что-то похожее, новая ступень человеческой эволюции, новые возможности тела и практически бессмертие, достигаемое разными путями). Вся вселенная становится Дюной. И в этой связи противостояние Матерей и Матрон отдаёт чем-то знакомым; Матери как сочетание генов Атрейдисов и чего-то фрименского, и Матроны с их сардаукарской жестокостью…

«Капитул…» показался мне самым тягучим (читай: «скучным») из всех романов цикла. Даже в «Боге-Императоре…» текст время от времени взрывался действием. К тому же «Бог-Император…» был окружён тысячелетиями, и ловить изменения в мире было тоже интересно. Здесь же промежутка между романами практически не было, и изменений в мире было мало

Роман скучный (ИМХО) так как сразу переходит в стадию «стоячей воды», которая есть во всех романах, кроме первого. После него, к концу, обычно начинается действие, финальная вспышка. Она тут тоже есть, и как всегда прекрасная, с двойным кульбитом, (колёса внутри колёс) когда в конце только удивляться остаётся: так вот какой был истинный план, какая тонкая и неожиданная игра! Автору это всегда удаётся на ура. Но это – активное действие – занимает от силы страниц 80. Из четырехсот. В какой-то момент задаешься вопросом, а стоят ли терпеть 320 страниц ради финальных 80-и?

Да, роман проливает свет на такие понятия как «вещающий истину», более чётко описывает действия ментата и его образ мысли, она зациклен на природе Бене Гессерит, и их отличие от Досточтимых Матрон. Но всё это – в отсутствие действий, в «стоячей воде» внутренних диалогов, философских споров (препирательства Одраде со своими товарками, в конце концов, утомляют больше всего) и т.д. Всё это должно укрепляться ощущением смертельной опасности от непримиримого и таинственного врага… Но опасности не чувствуется. Так как герои не действуют, физически не ищут способа с ним справиться. Они просто думают, рассуждают, пытаются умозаключениями найти способ, оружие… И это скучно. Невольно, контрастом, вспоминается Пол (Пауль) Атрейдес, который шёл к своей цели, а не рассуждал о ней – укреплялся как лидер, вел активную борьбу с врагами, действием выбирал путь между своей возможной гибелью, и кровавым будущим человечества…

В конце концов, начинает сверлить ощущение, что вся эта сверхразумная система человечества будущего весьма сомнительна. И это на контрасте с «чудесами» ума ментатов. Есть враг. Но Бене Гессерит даже не собирают о них сведения – кто они на самом деле, что за враг заставил их вернуться в известную вселенную (а ведь это важно – потенциальный враг, более сильный, чем Матроны!), как с ними связаны футары… Всё на умозаключениях, с постоянным упоминанием, что данных не хватает… Ну, ладно, Дункан и его друзья по несчастью, запертые на корабле-невидимке. Но ведь Матери могут путешествовать, могут вступать в контакты с футарами (кстати, показательная реакция на них, вот на гхолу они готовы плеваться, а помеси человека и животного не вызывают у них такого отторжения), или как-то по-иному собирать информацию. Но ничего этого не делают. Просто копаются в себе, занимаются рефлексией по поводу изменения планеты и т.д. В общем, ведут себя в высшей степени беспечно.

И ещё. В «Еретиках…» было ощущение, что этим романом можно поставить большую логическую точку – все линии завершены до конца, даже линия развития вселенной, невозможность новой тирании. Здесь же – обратное. Ощущение, что автор заложил семена не просто продолжения, а превращения истории в бесконечный сериал. Так много линий, не использованных до конца, только намеченных, будто специально, чтобы использовать их в дальнейшем.

Логически (суммируя всё вышесказанное) хочется поставить роману более низкую оценку. Но тут вмешиваются эмоции. Всё-таки знание, что роман оказался последним (продолжения я читать пока не собираюсь, так как даже если они окажутся лучше оригинальных, я всё же буду чувствовать, что это «не то»), накладывает на него некую ностальгическую грусть. Всё. Это для меня прощание с миром, не во всём любимым, но, тем не менее, запавшим в душу. Прощание с героями. Прощание с колоссальными авторскими масштабами. Всё же – грустно расставаться со всем этим.

К тому же финал как всегда порадовал – такие кульбиты помнятся дорого. А ещё всегда запоминается последняя фраза. А тут кроме финального кульбита было ещё невероятно трогательное посвящение, которое пусть не сгладило некоторое разочарование от романа, но дала всему роману довольно густой эмоциональный оттенок.

Ленин – гриб?..

Ничего не могу с собой поделать – роман по большей части вызывал у меня ощущение какой-то гадливости.

Так или иначе, каждый автор старается «купить» своего читателя, своего потребителя. Но когда начинаешь понимать, что тебя покупают, становится как-то неприятно. Особенно, если делают это довольно цинично. За текстом чувствуется эго автора (ничего кроме этого романа у Пелевина я пока не читал, говорю исключительно про ощущение от данного романа). Например, можно взять и походя свести личные счеты с критиком, утопив его в говне – а чего нет, классику всё дозволено. Но даже не в этом суть. Роман о рекламе. О рекламе как божественной, сакральной силе. Но есть ощущение, что роман высмеивает не столько это явление, расцветшее гротескным цветом в девяностые, сколько его потребителя, «ротожопа» (за пояснениями термина – в наркотический трип героя). Но, читая, поневоле вспоминается, на чём, собственно, поднялся сам автор – все эти телерекламы его книг в прайм-тайм; явление столь гротескное, что сейчас уже кажущееся невозможным (были попытки что-то повторить – но даже имя этого автора не удалось запомнить, ибо такой подход уже себя изжил). Впрочем, и без этого есть какое-то внутренне ощущение (через нарочито лишённый духовности мир, полный одних ротожопов и их хозяев), что автор, продавая тебе свою книгу, рекомендует её: «Ну, тут про то, что вокруг одно быдло…». И цинично улыбнувшись, добавляет: «И ты, кстати, тоже – быдло».

На форзаце книги, в качестве рекламы автора (о, да!) написано, что автор, кумир поколения (поколения «П»?), славится сочетанием несоединимых качеств «массовости и элитарности, острой современности и погруженности в реалии прошлого, всегда увиденного под весьма эксцентрическим углом зрения, а также никем уже не оспариваемой способности заглядывать в будущее».

Хотелось бы разобрать это на примере данной книги.

Массовость и элитарность. Всё это возникает от сочетания пошлости (та же реклама, создаваемая героями не просто нелепа, какой она и была в действительности, а гипертрофированна, пошла как шутки про жопу) и лёгкой присыпки псевдоэлитарности в виде цитат из классиков (у меня это вызывало ощущение легкого кощунства – хотя, возможно, автор на это и рассчитывал) и толстого-толстого слоя «как бы эзотерики».

С последним обстоятельством даже немного интересно.

Знаете, как управлять дураками? Нужно понижать их интеллектуальный уровень, но при этом подкидывать им абсурдную неправдоподобную «истину» (Земля – плоская!); приобщать их к неким скрытым тайнам мироздания, одним словом дать дураку почувствовать, что он умнее всех остальных. Причём «истина» должна быть очень близка к страхам, создавая ощущение «а я ведь всегда догадывался!»

Автор этим и пользуется и в довольно широком спектре. Показателен символ России, лежащий на большом камне. И использует его (её) то негр (видимо, американец), то военный (видимо, наша военщина), а визуально-смысловой ряд катится дальше –

Есть ли в этом что-то радикально новое? Ну, «Ленин – гриб», «Хвост виляет собакой», литературные певцы наркотического трипа западного образца, «Видеодром» в конце-то концов… Только перенесённое в атмосферу чисто российских реалий, российской паранойи, российской шизы. Талантливо перенесенное – с этим я даже при ощущении гадливости от книги не могу не согласиться.

Можно поставить на книгу вполне значок «постмодернизм» и отмести мой вышеизложенные претензии. Но ведь в самом романе чувствуется не только игра с читателем (показательна фраза про поп-музыку и «альтернативу» – будто признание автора о сути своей книги: «антикоммерческая, но коммерческая»; сродни – «Ну, тут про то, что вокруг одно быдло. И ты, кстати, тоже – быдло…»), но и нешуточная претензия самого автора. Она (возвращаясь к рекламному тексту на форзаце) сводится к сочетанию: «современность и погруженность в реалии прошлого, а также никем уже не оспариваемая способность заглядывать в будущее».

Прошлое – настоящее – будущее. Проще говоря, заявка на вечное!

А с этим, по-моему, облом…

Начну с прошлого. На самом деле взгляд в прошлое (на 90-е, а книга вышла в 99-м, то есть да, прошлое) у автора довольно узкий. Герой, как и всё его изначальное окружение – мифический средний класс. Мне лично герой не близок, хотя, наверное, кому-то приятно себя с ним отождествлять; не власть, но и не колхоз («Чемпионом не становился, но и говном никогда не был, как «Тоттенхэм»). Не богатый (вон в ларьке работал, в литинститут поступал), но при этом знающий вкус «пепси» с советского детства, и с работы в ларьке пьющий дорогую водку, а потом всё такой же бедный, но снюхивающий кокаин с помощью стодолларовой бумажки… Бедняжечка. Кстати, ещё плюсик к понятию «элитарный» для тех, у кого значение «элитарность» срослось с социальным статусом. Таков вот наш обычный парень – герой. (Кстати, сюжет обсуждать не имеет смысла, вся его движущая сила – постепенное узнавание героем всё новых и более грандиозных тайн; такой и закончиться может только одним – посвящением в самое святое или смертью, как одним из видов этого посвящения). Только вот, положа руку на сердце, так жила лишь очень небольшая прослойка нашего населения. И чем дальше от столиц, тем тоньше эта прослойка становилась… Всё это «погруженность в реалии прошлого» по факту держится на рекламе (условно, так как реклама была нелепой, но всё же не настолько гротескной, как её деформировал автор), частом использовании знакомых имён (Ельцин, Лебедь, Березовский и прочее) и абсолютно декоративных вещах типа ларьков, братков, стрелок и т.д. Последнее, кстати, с тем же эффектом используют при описании 90-х и юные авторы, рождённые в 2000-х. Тоже, видимо, погружены…

Современность и будущее. И тут всё ещё хуже. Да, схватил автор тот тонкий и непродолжительный момент гротескной рекламы и гротескного пиара, в том числе политического. Запечатлел. И – всё. Нет в нём будущего. Даже нет настоящего на момент написания (я не указываю на последствия игры в «тайну», с её близостью к страхам – военщина, американцы, масоны и т.д. – автор тут стрелял веером, в определённые страхи кого-либо точно попал, но это не настоящее и будущее, а слепая игра). Ну не играет сейчас такую роль телевидение в нашей жизни, и всё тут. И, что удивительно, даже в начале нулевых уже не играло. Влияние телевидения упало. И влияние рекламы на общество потребления упало, отошло на более глубокие пласты, свыклось, переработалось психикой современного человека, как шум города, который уже не замечаешь и на который уже не реагируешь. Всё. Да и телевидение? При всей игре автора в виртуальность, он будто в упор не видел компьютеров и интернета. Даже удивительно. И поэтому в итоге все это кажется уже отжившим, отстранённым – коротенькое явление, которому автор хотел придать космическую важность. Но прогадал.

Вот тебе «современность и будущее».

Конечно, это моё стопроцентно субъективное мнение (за которое я наверняка получу кучу минусов от поклонников Пелевина, ведь это очень демократично и правильно осуждать кого-то с отличным от твоего мнением). И эмоциональное. Но вот рационально я понимаю, что некоторые вещи у автора всё же получились на уровне. Я говорил, что Америку он не открыл, но при этом не новые вещи – чисто русские теории заговора, так бы я их назвал – он использовал отлично, это вполне может зацепить. Он прекрасно разбросал по тексту романа символы, которые пусть и предсказуемо, но не без приятного ведут, как дорожка из хлебных крошек. Есть находки – тот самый «весьма эксцентрический угол зрения», с которым я не могу поспорить – от Че Гевары-буддиста, до интригующей виртуальности, что появляется, слегка будоража. Вызывает уважение некоторая смелость, особенно сейчас, когда в сторону власти даже косо смотреть опасно, не то что говорить… В конце концов, даже авторская претенциозность временами вызывает ощущение смешенного восторга – отрыжка тех лет и того менталитета, о котором и писал автор: путать наглость с предприимчивостью. Это всё равно, что восхищаться вором, которые вынул у тебя из кармана деньги, глядя тебе прямо в глаза и едва не говоря: «а я ведь тебя обворовываю!». Да и подумать над некоторыми вещами во время чтения всё-таки можно. Стоит отдать должное. Это при том чётком ощущении, что данный роман – это целиком и полностью не моё. Как говориться, долг велит сказать. Наверное, этим всё и сказано.

Один из моих любимых романов Конан Дойла – «Родни Стоун», роман о боксе. И данный рассказ (даже «боксёрская легенда») для меня как в шлейфе находится в ореоле обожания этого романа. Похожее очарование простых героев и характерных реалий (а бокс в те времена не совсем походил на современный), определённый кодекс чести и самодурство аристократии (тоже одна из тем «Родни Стоуна» – чудаковатость английской аристократии периода регентства). Блестящий тонкий стиль. Таинственность предприятия несёт с собой легкую детективную интригу. Правда суть её довольно прозрачна (особенно после сцены с дамой и неким джентльменом, плюс название кое-что выдаёт) – и эта прозрачность единственное, но, увы, весомое, что мешает сказать: «великолепный рассказ».

Честно говоря, закончив «Бога – императора Дюны» я ожидал, что действие «Еретиков…» будет развиваться непосредственно после финала предыдущего романа. Но нет, автор решил шагнуть ещё на полторы тысячелетия вперёд (и того пять тысячелетий от событий первого романа). Что ж, может оно и к лучшему. Удивительно только, что наследники-правообладатели предпочитают штамповать исключительно приквелы «Дюны», а не заполонять эти огромные пробелы, вероятно содержащие немало интересного и увлекательного.

С этим романом я ощутил, что все части-продолжения «Дюны» имеют для меня один эмоциональный слепок, вызывают одинаковое течение чувств.

Начало всегда интересно изменениями, которые произошли с момента предыдущих книг. Учитывая временные отрезки, изменения бывают очень значительными, а мир «Дюны» настолько характерен, что уже одно постижение этих изменений способно увлечь. Вот и тут – смерть Лето повлекло за собой странные деформации мира:

Параллельно проходит знакомство с новыми (даже Дункан Айдахо, по факту тоже новый) героями. Герои по-прежнему Атрейдесы. Вот только они уже другие – не Великий дом (ибо Великих домов теперь практически нет), не единая сила, а целый рассеянный по миру народ. Атрейдесы влили свои гены в общее человечество. И вот герои – новые Атрейдесы на службе Бене Гессерит – Преподобные Матери и их войны. Вопрос, почему Бене Гессерит, для меня решился чуть позже – ведь все началось с Бене Гессерит, с их генетического плана создавшего МуадДиба, в чём-то они и правда похожи на Лето Второго, хотя во многом они и были его врагами, и врагами всех Атрейдисов прошлого. Шиана с Дюны, я так понимаю, тоже Атрейдес; ну и Дункан, по факту хоть и не Атрейдес, но всегда был носителем их идеалов. Кроме Атрейдисов здесь есть, например, и Вафф из Бене Тлейлаксу и это что-то новенькое – впервые мы проникаем полностью в мир Тлейлаксу, в их мировоззрение, религию, в их планы… Героев вообще довольно много. В конце концов, я даже обманулся, представив, что главными из них будут Дункан и Шиана, которым предстоит проделать путь прародителей – Дункана и Сионы, создавших новых Атрейдисов. Но нет – они объекты приложения сил, пешки в планах. Дункана от этого даже слегка жалко – вечно он игрушка в чужих руках, жертва обстоятельств, да или просто жертва.

У романа удачное название. Еретики. Мир не просто меняется, он меняется по ходу истории. И многие изменения кажутся в чём-то даже кощунственными.

Но я отвлекся…

В общем – начало всегда неплохое. А потом – вдруг – идёт какой-то спад. Повествование становится тягучим, медленным, скучным. И все это доходит до ощущения – ну вот, кажется этот роман самый скучный из всех. И в каждом романе (кроме первого) это ощущение есть.

Чисто технически романы состоят из довольно насыщенных, иногда довольно объёмных эпизодов. Часто автор показывает этот эпизод глазами нескольких персонажей. Иногда все это усиливается и флешбеками или отстранёнными мыслями. Всё это действует, когда есть какое-то напряжение – внутренне или внешнее. Но в середине романов это напряжение будто бы иссякает. Они сосредотачиваются на философии, на каких-то высших материях, иногда поданных довольно туманно, иносказательно. Вот так, без напряжения, меня лично эта глубина совершенно не трогает, кажется нудной и скучной. Появляются повторения. Кажется, что всё уже ясно, все ловушки уже видны. Наступает какой-то провал. А здесь я ещё поймал себя на мысли, что героям я не сопереживаю – просто не могу, даже книгу закрыть хочется. Как, например, переживать надменной и не очень умной Шиане?

Но потом – как-то потихоньку что-то вновь начинает двигаться. Будто второе дыхание открывается.

Здесь в «Еретиках Дюны» движение и вовсе становится самым интенсивным во всех продолжениях «Дюны» (но, надо сказать, что и спад в середине, на мой взгляд, здесь самый глубокий) – будто заводится мощный мотор. Вновь напряжение. Напряжение всех против всех, в каждом эпизоде. Натягивается нерв – вот-вот и порвется кровавой бойней, или непоправимой ошибкой. Да и боевых сцен становится много – и прописаны они отлично, напряжённо, с размахом. Вот тут и вся эта философия, все планы и намёки начинают восприниматься – на пике напряжения. И за героев переживается. Вот так же вот было и в первой оригинальной «Дюне», но на протяжении всего романа.

Ну и прекрасные концовки. Ударные, подхлёстывающие интерес читать дальше. Автор всегда удивляет в конце, хотя кажется, что к концу уже все известно. Но – планы внутри планов, колёса внутри колёс – и подноготная этих планов удивляет всегда. И всегда создаёт ощущение масштабов и виртуозной тонкости игры. И это просто прекрасно.

И последняя мысль, последнее ощущение. Я не знаю, что будет в «Капитуле Дюны». Кто будут её герои? Начнётся ли она сразу после событий «Еретиков…» или между ними вновь будут тысячелетия? Но впервые во всех продолжениях я ощутил в «Еретиках Дюны» завершённость. Такое ощущение, что здесь всё и можно закончить, будто все линии пришли к своему конечному значению –

Но посмотрим, что будет дальше…

Коротенькая статья-предисловие к «Еретикам Дюны», в которой автор высказал, пожалуй, главную вещь: написать что-то стоящее можно только, не думая об её успехе или неуспехе – главное сосредоточится на самом процессе, и делать своё дело честно. Не открытие Америки, конечно, но от автора действительно популярного произведения такое услышать нужно. К тому же он тем самым вызывает к себе большее уважение.

Из мельком упомянутых вещей (например, о количестве отказов и практически нулевой рекламе первого романа – «Дюны») меня удивило заявление автора, что некоторые части «Мессии Дюны» и «Детей Дюны» писались параллельно самой «Дюне». Я-то всегда думал что продолжения и замыслились уже после успеха первого романа – настолько он выглядит цельным и обособленным.

Интересно, были ли у автора уже тогда намётки и на дальнейшие продолжения?

Роман о 90-х. Такой и написан мог быть только в 90-е – нынешний день принёс бы множество преломлений. А так – роман о 90-х прямиком из 90-х, из самого центра описываемого времени. И в этом, пожалуй, главное его достоинство.

Фантастическая интрига? По-моему, весьма слабая. Герой время от времени пытается раскрутить – что же это такое происходит, почему? Но меня, читающего, этот вопрос не очень-то трогает. Ведь все его версии – плюс/минус одно и то же ветхозаветное «око за око, зуб за зуб». Чуть более интересны некоторые моральные аспекты, которые появляются ближе к концу. Но всё это каким-то второстепенным, не столь важным. Даже видится уже,

Впрочем, повторюсь, все это было для меня чем-то вторым – не слишком новым, не слишком глубоким. Но читать всё равно было интересно. Сам текст увлекал.

Роман для меня держался на трех вещах. Замечательный язык – великолепный, образный, яркий (а как передана речь всех персонажей – просто блеск!). Замечательный юмор – понятный, без пошлости, временами держащийся на том самом узнавании (по типу: смешно, потому что поддёрнуто обыденное и до боли знакомое). Ну и само время. Вся эта весенняя гряз, братки, ударяющиеся в религию и политруки в начальниках охраны, ларьки и жрицы любви, канторы и обманутые вкладчики, старые коммунисты и юные иеговисты, менты, бандитизм и задержки зарплат, и прочее и прочее. И всё это с поддержкой прекрасного юмора и прекрасного языка начинает весело играть своим колоритом. Да, грязь и неустройство. И да – весело играть.

С таким же ощущением смотрятся, например, первые серии «Улицы разбитых фонарей» – они ведь тоже о своем времени, снятые в середине своего времени – та же гряз, холод и неустройство; нет, ностальгии нет, и желания вернуться в это время тоже – но вот пересмотреть время от времени хочется. И этим они, по-моему, с романом Лукина очень похожи.

Честно говоря, мне трудно определиться с оценкой.

Роман тягучий, как кисель – это да. Но первую часть романа читать было всё же любопытно. Было интересно смотреть, как поменялся мир за три с половиной тысячи лет. Во что превратилась Дюна, как изменился баланс сил во Вселенной, как изменилось общество, религия Дюны. Как изменился сам Лето, в конце концов. По-моему, автор удачно использовал Дункана Айдахо – человек из классической «Дюны», «заброшенный» в далекое для него будущее. Я не согласен, что за героев в романе трудно переживать. За того же Дункана переживается, его душевные метания, его сомнения, гнев, практически детективная подоплека со скрытым от него прошлым его предшественников – на мой взгляд главный нерв романа. На второе место я бы поставил Монео. Он для меня картина того, во что превратились Атрейдесы. И через него же удачнее всего отражается Бог-император, через его страх, через постоянное напряжение и преданность. Вот тут для меня ярче всего открывалась его неоднозначность – бог, двигающий мир по Золотому пути он, или тиран, от скуки играющий в людей как в игрушки, в пластичный материал? Меньше симпатий вызывала Сиона – да её и было в романе как-то не очень много; тоже косвенное доказательство, во что превратились Атрейдесы – в нечто второстепенное (более жалко выгладили только фримены).

А вот с Лето – с центром всего романа, ибо он и объект, и субъект – у меня и вовсе возникла проблема. Если через Айдахо, Монео, Сиону и прочих чувствовалась его «инаковость» – по их реакциям, мыслям, страхам и так далее – то читая фрагменты, непосредственно повествующие о Боге-человеке-черве, постоянно казалось, что автору приходится насильно (часто и очень навязчиво), возвращать читателя к мысли, что он все же не человек. А без этого-то постоянно представлялся в человеческом обличье. Каким-то размытым был, что ли… Явная попытка вызвать жалость к нему – жертва своей формой на благо человечества, вечное одиночество – у меня лично не вызывала больших впечатлений. Я в принципе ему не сопереживал – не получалось.

Где-то в середине романа все, на мой взгляд, и вовсе стало зажёвывать. Сюжет двигался путём эпизодов-бесед, а они вдруг стали однообразными (слегка подогревали только жидкие интриги Иксианцев и Тлейлаксу, которые чаще проходили, будто на втором плане). Не менялись темы. Жертва, инаковость, одиночество (кстати, стало раздражать обилие нечаянных слёз, пролитых Хви Нори), предзнание; благодетель он или тиран?.. Все линии, к тому моменту уже нарисовались, все роли определились –

Запоминается малое. Если в первом романе цикла (его я считаю более совершенным, если не сказать идеальным) было много действий, а вся философия была где-то рядом, эпизодами – но именно философия запомнилась даже ярче сюжета. То здесь (да и не только; во всех пока романах кроме первого) основой была философия. Но когда внезапно появлялось действие – оно запоминалось, вливалось в историю, как чистый воздух. Не думаю, что так было задумано. Ведь философия-то не запомнилась… Понятие «Золото путь», набило оскомину и скорее потеряло смысл, чем приобрело. Диалоги и мысли Лето были перегружены и часто воспринимались как некая вода (иронично, да). Он вообще был слишком навязчив, этот Лето, слишком зациклен на себе любимом – цитаты из «Найденных записок», кажется, состояли только из того, насколько он не такой как все. Запомнились эпизоды явного феминизма (роль Говорящих Рыб, врождённая агрессивность мужчин, сексуальный подтекст) – но тут, возможно, играл год написания, 1985, вопросы взаимоотношения полов в самом разгаре. А больше как-то и ничего…

Но финал вновь подогрел. Сплетясь в эффектной точке, все линии дошли-таки до накала, до драматизма. Наконец-то стало жалко и Лето –

Я всё-таки решил дать Адамову второй шанс после несуразного романа «Изгнание владыки». И не прогадал. Понравилась мне «Тайна двух океанов». Есть в романе что-то очень приятное. В нём, конечно, есть и наивность, и советский пафос. Но. Очарование. Очарование моря. Красоты прозрачного Саргассова моря, тайны морского дна, пестрое многообразие рыб, страшные чудовища морских глубин, льды и течения, водоросли кашалоты. Время от времени вспоминалась научно-популярная книжка Ярослава Голованова «Штурм бездны» ¬– там тоже было именно такое очарование моря, его красоты и его тайны; столь же увлекательная подача. Вспомнилось, кстати, что в ней тоже поднималась тема Гигантского морского змея. Мне кажется, это намекает на то, что и во времена Адамова (1938 год) и во времена научно-популярной книги Голованова (1963 год) разгадка этой тайны казалось вот-вот и должна разрешиться… А сейчас на эту тайну смотрят как на что-то маразматическое, типа пришельцев с Нибиру … Вспомнилась, кстати, и «Большая глубина» Кларка – тоже произведение светлое и приятное. И всё это будто подчёркивает, что автор «Тайны двух океанов», конечно, позволял себе фантазировать, заглядывать за горизонт, но, всё же, был на острие науки, проявлял видимое знание своего дела.

Симпатичные герои. Каждый персонаж получился со своим лицом, со своими особенностями. Даже обязательный шпион-саботажник вышел не клишированной сволочью, а человеком со своими качествами, даже с некоторыми моментами внутренней борьбы. Жаль, что личность предателя автор выдал сразу, лишь слегка ретушируя его роль для чтителя – но и так неплохо; остается следить за его хитростями и предчувствовать худшее.

Приятно наблюдать за всеми персонажами. Тем более что постоянно что-то происходит, всегда есть какое-то напряжение – они оказываются в беде, ищут пути из затруднительных ситуаций, иногда своими ошибками или невнимательностью сами создают опасные ситуации; они балагурят и подтрунивают друг над другом – и это тоже приятно.

Временами роман читается как альтернативная история. Тридцатые годы и назревающая война, но не с Германией, а с Японией. Возможности военной техники «запущенные» изобретением сверхпрочного сплава. Я не специалист по технической части, но тут все изобретения и научные теории выглядят как минимум убедительно (не в пример «Изгнанию владыки», где только за голову приходилось хвататься). Вспомнилось, как недавно рассекретили торпеду, которая развивала высокую скорость благодаря тому, что в воде создавала вокруг себя воздушный пузырь – чем не технология подводной лодки «Пионер»? Звуковые пушки, «экологическая» зарядка батарей лодки, радиоуправляемые «лодки-дроны» и многое-многое другое…

Очарование. Замечательное очарование у романа. И вот уже и наивность, и советский пафос сами в окружении этого очарования становятся приятными, теплыми, притягательными. Как само море, с его открытиями и тайнами.

Первая мысль: читал ли Линдквист «Пикник на обочине»? Вот так же вставали из могил мертвецы в романе Стругацких, вот так же приходили они домой и молча сидели за рабочими столами. Больше даже – в какой-то момент возникло ощущение, что герои Линдквиста будто нашли Золотой шар и получили то, о чём мечтали… Давид Зеттерберг и Густав Малер получили назад умерших близких. Флора столкнулась со смертью. Её религиозная бабушка стала свидетелем чуда и проводником всевышней силы. Только вот стало ли от этого лучше? Получив, что хотели, получили ли они то, что было им по-настоящему нужно?

Это второй роман Линдквиста для меня после «Человеческой гавани» (хоть он и вышел раньше), и я уловил некую связь, один мотив – горе потери близкого человека. Мне кажется, данный роман именно об этом. В первую очередь об этом. Усиленная фантастическими и страшными событиями драма о людях, потерявших близких… Мир романа ломается не восстанием мертвецов, а тем, что страдания людей, потерявших близких, обретают некую плоть, страшную плоть разлагающихся надежд. Мертвецы – лишь образ, катализатор. И в этом роман, по-моему, очень хорош.

Флора и Эльви не в счет – через них открывается сам мир, глобальная суть происходящих событий. Поэтому их история не завершена – этого и не нужно, ведь найдено главное: банальное, но вымученное героями «если любишь – отпусти». И в этом история завершена полностью.

Очень понравилась напряжённость, созданная сжатостью действий – всего-то несколько дней событий. Тревога наступает от ощущения грядущей беды, и даже когда всё уже происходит (а происходит как в состоянии шока, с каким-то невольным туповатым принятием: жутковато, но происходит и происходит – что поражает реалистичностью, мы так и пандемию так приняли и много чего ещё…) давление не исчезает, а только нарастает – и это тоже круто. Прекрасно, что автор отошёл от зомбиапокалипсиса как такового.

Порадовало и чувству меры автора – оно ему ни разу не изменило. Натурализм ни разу не перерос в смакование (очень частое и болезненное у многих современных авторов пугалок) уродств и анатомических особенностей мертвецов. Всё через призму взгляда героев – они видят разложение и прочее, так как не могут не видеть, но не разглядывают, пуская слюну. И то, что всё это мельком, без сильных акцентов и делает картину жуткой.

Конечно, есть и несколько моментов для меня спорных. Про эпизодическое падение к «классическим зомби» я уже говорил. Ещё сам момент с парнями, вышедшими развлечься с мертвецами – показался слишком наигранным и картинным. Как уж плохо охранялся зона с ожившими людьми – это раз. И какие-то слишком храбрые ребята попались. Есть подозрение, что массовый вал ужастиков про зомби должен бы чуть и не на подкорку въедаться, особенно у впечатлительных натур; пьяная храбрость пьяной храбростью, но не знаю, кем надо быть, чтобы полезть в такую авантюру. По-моему, это явный подгон ситуации под задачу не иначе. Было и ещё что-то, но теперь уже не вспомню – значит не столь явное и не столь важное…

Какое-то время я долго не мог понять, зачем в контексте задачи романа нужна телепатия. Но всё встало на свои места. Через это открылась не только общая картина.

Последнее время читаю и перечитываю вещи для юношества (так сказать). И подавляющее большинство таких историй сейчас кажутся мне даже лучше, чем казались в прошлом. Многие вещи предстают теперь ярче, серьезней, появляются новые глубины и пласты, которые я раньше не замечал. Но появились и вещи, которые сейчас выглядят слабее. Увы, данный роман из их числа. При всех его достоинствах.

Да, достоинства есть. В нём есть увлекательность. В нём есть багаж эдаких дополнительных знаний, которых автор вкладывает в наши головы по ходу истории – от тонкостей морских путешествий до географии Африки, от энтомологии до истории работорговли.

Но ощущение наивности. Стойкое ощущение наивности.

Из чего оно складывается?

Ну, начать с героев. Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан, отдаёт картинкой. Юношеская честность, героизм, здравый смысл, плюс выносливость мула; и, главное, не изменившийся внутренне за всё долгое и опасное путешествие. Картинка. Да и все остальные – картинки. Женственная благородная мать, страдающий ребёнок, негр-силач. Невероятно умный пёс. Кузен Бенедикт совсем архитипичен – комедийный персонаж, большой ребёнок, обуза, но всегда в своей роли хоть раз, но неожиданно спасающий ситуацию. Негодяи, отталкивающие с первого появления. И герои, остающиеся в своих ролях, чтобы не случилось.

Само путешествие… Как в «Вокруг света за 80 дней» я буквально видел, как автор сверяется с путевыми справочниками, вычерчивая путь Филеаса Фогга, так и здесь я вижу, как автор обложился трудами Кэмерона, Ливингстона, Стэнли и других, черпая из них сведения и цитируя абзацами виды Африки, нравы её народов и прочие особенности. Он этого и не скрывает, во всю ссылаясь на эти источники (даже приводя жизнеописания этих знаменитых путешественников) – не без огрехов, например, туземцы Африки, оказывается, приносят жертвы североамериканскому Маниту...

С одной стороны, это, наверное, честно – упоминать источники; но это столь часто и навязчиво, что само приключение превращается во что-то второстепенное, как странствие в заимствованных декорациях. Это тоже действует на восприятие. Кстати сказать, именно поэтому первая часть (морская часть) читается гораздо интереснее – над ней диктата заимствований. Но и там практически не было интриги, так как автор сразу выдал и кто предатель, и какие сюрпризы он преподнёс. Только опасности пути увлекали.

Вообще создаётся впечатление, что у автора есть вполне прозрачные цели – провести героев по новому для автора маршруту (плюс багаж, о котором я говорил выше), очаровать читателя хорошестью героев, напугать жестокостью негодяев. И, конечно же, сказать, что рабство – зло. Последнее неоспоримо. И показано действительно ужасно и впечатляюще. Но странно читать про свободных негров Америки, будто их там никогда не линчевали после отмены рабства… Знал ли об этом автор или был очарован нацией янки? И имея эти цели, автор идёт к ним напрямую.

Но главное тут не показать что-то, а отвести глаза, скрыть.

Может юноша, ровесник бравого, но скромного капитана, не заметил бы этой наивности, сюжетных дыр, нестыковок. Но становишься чуть старше, и уже видно…

Нет, по-моему, не является эта книга той, что с возрастом становится всё интереснее, приобретает новое дыхание, новые оттенки.

Я не читал ни «Впусти меня», ни «Трилогию мест». «Человеческая гавань» первый для меня роман Линквиста. На мои впечатления ничего не давило.

А впечатления эти поначалу были очень и очень неплохие. Таинственное исчезновение, магическое насекомое в коробке, разворачивающаяся драма, вплетенная в историю семьи и шведского островка...

Но потом это ощущение постепенно начало ломаться, скрепить, как плохо подогнанные доски. И это было очень странно. Все вроде тут как надо, на вполне высокой ноте... Или нет?

Нет, все было прекрасно. Но только если брать по отдельности. Психологическая драма, преодоление, сближение с горем потери (откинь мистику, и покажется, что герой просто сходит с ума). Мистика. Гнёт моря. Море само по себе пугает, всесильная бесстрастная стихия; ничто так не вяжется со словом рок, как море. И здесь эта сила есть — безымянная, пугающая. Тайны маленького местечка, спрятанные от посторонних.

Это все здорово. С одной стороны. Но стоит поглядеть на это полотно с легкого отдаления, и тут же начинает казаться, что эти элементы сшитые плохо. Смотришь на моральные страдания героя — все потрясающе, душещипательно, внутренние открытия героя завораживают и по-хорошему удивляют; но тогда кажется, что история семьи здесь едва ли не лишняя, что ее слишком много. Смотришь на семейную хронику, и уже она нравится, и построена она увлекательно. Но тогда кажется, что ужасы (тоже с отсылками к прошлому, к случаю в подростковой компании, почти как у Кинга), возникают наигранно... Но читаешь моменты столкновения героя с призраками прошлого, а они захватывают, пугают. Но тогда зачем фэнтези-наполнение? Ведь оно ломает ощущение ужаса от вторжения нереального в мир реальный. Внезапное разрушение реальности тогда уже не так страшно. Спрашиваешь себя: а зачем нужен спиритус? Большую часть романа он похож на некий магический аксессуар, который просто болтается без особого дела. Становится понятно, что нужен для чего-то в конце – опять ощущение искусственности. Но если смотреть на фэнтези составляющую в отдельности (история Симона), она выглядит вполне себе неплохо.

Ощущение грубого соединения, какой-то неровной, неумелой спайки, при которой части заметно диссонируют друг с другом. Ощущение усиливается ещё и тем, что иногда история идёт будто сама собой, по инерции. И иногда появляются темные пятна. Нет, не всё объясняет автор. Но это не интригует, а скорее приносит налёт разочарования. Ведь автор (рассказчик) присутствует в тексте, он знает больше героев и не стесняется это показывать, но не всё объясняет. Однако что-то ведь объясняет, следовательно, мы вправе ждать от него объяснений. Временами закрадывается подозрение – просто не всему автор смог эти объяснения придумать…

Нет, не всё так плохо на самом деле. Увлекает роман, заставляет подумать, заставляет переживать, пугаться, удивляться. Но тут же где-то неизменно присутствует ощущение, что автор не постарался на полную силу, не довёл текст до какой-то монолитности, убедительной незыблемости, одним словом, не довёл свое дело до конца.

Отличный «морской» рассказ. Короткий, по-хорошему концентрированный. Прекрасный язык – несколько тонких шикарных сравнений, которые одним мазком создают яркую картину; по одному этому можно с уверенность говорить об авторском мастерстве. Но и сюжет тут на все сто. Детективная интрига. Золото инков и странные смерти. Страшна неопределённость, позволяющая стоить даже самые фантастические догадки – и не находить ответа, отчего становится ещё страшнее.

Я так понимаю, эта глава вышла в свет раньше, чем сам роман («Хроника царствования Крала IX»). Почему именно эта глава, предельно ясно – именно тут автор показывает монарха вплотную и держит его в фокусе достаточно долго. Получается лёгкий обман, нигде больше в книге Карл не присутствует так долго – на охоте или во дворце он только мелькает, даже возникает гипотетический спор между автором и предполагаемым читателем на этой почве.

Есть избитая истина – для детей нужно писать так же, как и для взрослых, только лучше. И вот в этом романе чувствуется, что автор следовал именно этому принципу. Да, это сказка (автор заявляет, что это пересказ иной, народной, сказки, но и сам «Принц и нищий» со временем стал народным, вон, сколько переложений и вариантов он породил), сказка, обращённая к юному читателю. Но за ней, даже за самой явной иронией автора, чувствуется авторская серьезность. К юному читателю он обращается столь же уважительно, как и к взрослому. Кстати сказать, в более раннем «Приключении Тома Сойера» этого ещё нет; там автор показывает мир ребенка и для ребенка, слегка всё-таки нагибаясь до уровня этого самого ребёнка, слегка (самую малость) всё-таки сюсюкая… Здесь этого нет. Впрочем, и мир романа – суровый мир взрослых, даром, что герои в нём – дети.

И тут вступает в силу другая истина, которой автор следует свято – хорошая история для детей, не скрывает от них жестокость мира, она наоборот говорит: «да, и такое бывает, но это не повод самому быть жестоким или нечестным».

И автор вовсю показывает эту жестокость и несправедливость. Да что там, он протаскивает героев, как осужденного сквозь ряды, – оборванцы, воры, попрошайки, обманщики, убийцы всех мастей (от нищих до высокородных), пинки, тумаки и плети. Больше досталось, конечно, юному принцу, волей судьбы оказавшегося на месте нищего – этот мир ему в новинку. Но и положение Тома Кенти, имеет свои «преимущества» (кстати, стоит и понимать, что ситуация, в которой он оказался, по законам пахнет виселицей, каким бы невольным участником всего этого он не был). Через него автор саркастически смотрит на раздутый церемониал, на золотую клетку королевского двора, на глупость и жесткость законов – и делится этим с читателем; просто, но так, как он бы делился этим с равным себе. Даже муки совести и определённые перемены в маленьком герое

Конечно, несчастья Эдуарда сильнее, да и собственные законы он ощущает на собственной шее, изучает свой мир с неприглядной изнанки – доходит иной раз до отчаяния. И приключения его напряженнее – а это то, что задерживает внимание и ребёнка и, например, нешуточно интригует и меня в мои уже 30+. Да, рядом находятся и друзья – особенно ироничен момент,

А ещё мне захотелось ознакомиться с жизнью и правлением настоящего Эдуарда Vl – чем же именно он так привлёк к себе внимание автора? И это тоже плюс.

Это «Хроника царствования Карла IX», но не о Карле IX. Этот роман о Варфоломеевской ночи, но и она там лишь эпизод – важный, переломный, но эпизод. По большому счёту, этот роман о гражданском расколе, чем бы он ни был вызван, о том, что нет ничего страшнее, чем убивать своего соотечественника. И это тем страшнее, что проходит на фоне любви и молодости. Кровавая черта между братьями и друзьями, как прорубленная саблей, разделившая возлюбленных и близких, толкающая людей на изуверства даже более жестокие, чем ненависть к образным захватчикам-иноземцам. И пусть в романе чувствуется большая симпатия автора к протестантам, то ли из-за источников, из которых он черпал сведения, то ли из-за природной жалости к угнетаемым, но явно чувствуется посыл – никакая религия такого не стоит.

Роман меня положительно впечатлил. Его лёгкость и изысканная простота стиля. Его любопытные герои – не исторические вершители, а дворяне, будто захваченные водоворотом. Вот и главного героя будто подхватывает какая-то сила и мотает из приключения в приключение. Пару дней в Париже, а уже на острие шпаги, втянутый, будто по чужой воле, и в смертельную схватку, и в любовную авантюру – и не платоническую, а вполне себе плотскую. Ох, эти французы, как они любят жить. С какой остротой это чувствуется и в страхе перед смертельной дуэлью, и перед свиданием, которое может оказаться ловушкой мстителей. Увлекает. Естественное простодушие героя и паутина обстоятельств, от комических до страшных, вон даже мистических хватает – от россказней о сатанинском крысолове, до заговорённых предметов. В этом, наверное, и есть очарование романа – истинно французское: страх противопоставляется веселью; близкая смерть – бурным проявлениям жизни. А фоном идет время, то самое царствование Крала IX, зажатое между религиозных войн. Круговорот романа цепляет исторических персон, и постоянно напружиненной исторической атмосферы.

Варфоломеевская ночь – перелом. Автор смог показать её очень жутко, опустошающе на фоне начальных событий. Кровавый шквал насилия – непредсказуемый или вышедший из-под контроля, на самом деле, уже и не важно. Конечно, такие сцены, как вера, ставшая между любящими людьми, и линия бойни, ставшая между братьями – элементы практически программные для подобного рода вещей. Но штампованными они тут не выглядят. Автор сумел создать тот драматический накал и ту осязаемость событий, что напряжением не позволяют отвлечься на эту мысль. А это, надо сказать, большое мастерство.

Да, в общем, весь этот роман – большое мастерство, подчёркнутое той легкостью и переменчивыми (от веселья до оглушающей жестокости и драмы) впечатлениями, с которыми он читается.

Коротенький погребальный гимн в романе «Айвенго» это не печаль по погибшему наследнику древнего рода королей (впрочем, мы потом узнаем, что не всё так фатально). В ней скорее что-то мистическое чем трагическое – душа человеческая отправляющаяся в ад, для того чтобы подняться из него в рай с помощью молитв почитавших его людей. Почему-то (и довольно внезапно) напомнило Эдгара По.

Я вынужден написать про две песни («Песенка Рыцаря и Вамбы» и «Йомен из Кента») один и тот же отзыв. Во-первых, они в тексте романа стоят так близко, что практически сливаются в одно. Во-вторых, да, сюжет их разны, но они и цель имеют одну, да и одно настроение. Эти песенки, как и сам момент, близки по духу к эпизоду, в котором король Англии пьет вино с весёлым отшельником. Такая же былинная история. Едет себе по лесу король и рассевает вместе с шутом (рабом, дураком и хитрецом в одном лице) песни на два голоса. Песенки весёлые и нарочито фривольные. Даже простонародные. Получается эдакое единение власти с народом. Хотя ощущение полной несостоятельности подобного момента (хотя шутам и позволялось многое) значительно портит ощущение.

Я вынужден написать про две песни («Песенка Рыцаря и Вамбы» и «Йомен из Кента») один и тот же отзыв. Во-первых, они в тексте романа стоят так близко, что практически сливаются в одно. Во-вторых, да, сюжет их разны, но они и цель имеют одну, да и одно настроение. Эти песенки, как и сам момент, близки по духу к эпизоду, в котором король Англии пьет вино с весёлым отшельником. Такая же былинная история. Едет себе по лесу король и рассевает вместе с шутом (рабом, дураком и хитрецом в одном лице) песни на два голоса. Песенки весёлые и нарочито фривольные. Даже простонародные. Получается эдакое единение власти с народом. Хотя ощущение полной несостоятельности подобного момента (хотя шутам и позволялось многое) значительно портит ощущение.

Почему-то в издании 2011 года (издательство «Амфора», серия «Зарубежная классика») эта песнь выпала. Я её слышал в аудиоверсии романа. Она, конечно, звучит довольно сложно – наверное, из-за того, что является определенной стилизацией. Но Ревекка всё же одна из важных персонажей, а эта молитва (или гимн, или песня) сильнее раскрывает и её, и весь презираемый в ту эпоху народ, и даже создаёт некий контраст карикатурному Аврааму из Йорка. Обращение к прошлому, от которого осталась лишь память, и горе, так как Бог от них отвернулся.

Предсмертная песнь Ульрики – один из самых драматичных моментов в романе «Айвенго». Он подкрепляется и самим образом старухи на фоне подожженного ею замка – картина вызывающая трепет. И личностью Ульрики – пленницы, потерявшей честь, но не жажду мщения, идущая на преступления во имя её; личность драматичная ещё и тем, что она не получает даже прощения от своего народ в лице Седрика Сакса. Справедливо ли – сложный вопрос.

Это песня тревожна и горька. В ней есть что-то от скандинавских саг, имена старых скандинавских богов и их напевы. И всё это с горьким и страшным предчувствием кровавого конца древнего народа. Пробирает отчаянием и значимостью момента.

В романе «Айвенго» эта песня звучит в моменте, наверное, самом былинном – во время попойки короля Ричарда Львиное Сердце, скрывающегося под именем Черного Рыцаря, с отшельником, а по совместительству разбойником из «свиты» Робина Гуда. Впрочем, на тот момент ни мы, ни сами герои не знают, в какой компании они оказались.

Она идёт сразу после «Баллады Черного Рыцаря» и уже вовсю соответствует весёлому духу эпизода. Да что там, она соответствует и брату Туку, и прелату Эймеру, да и всему духовенству в романе (рыцари храма не в счёт – у них там свои «тараканы»). Все они, как один, плуты и хитрецы, не гнушающиеся ни вина, ни сытной еды, ни хорошей жизни, только маскируя это своими речами и той самой мнимой «босоногостью».

В романе «Айвенго» эта баллада звучит в моменте, наверное, самом былинном – во время попойки короля Ричарда Львиное Сердце, скрывающегося под именем Черного Рыцаря, с отшельником, а по совместительству разбойником из «свиты» Робина Гуда. Впрочем, на тот момент ни мы, ни сами герои не знают, в какой компании они оказались.

Данная баллада в такой забавный момент звучит как дух рыцарства. Ни образами, ни рифмой она любителей поэзии не восхитит. Но в ней весь рыцарский идеал. Возвращение на родину из Крестового похода. Возвращение славное, но лишённое почестей и богатств. Таким образом, возвращение обнищавшего, но благородного война к даме сердца – к тому, кто этих богатств дороже. Вот только из концовки баллады мы так и не узнаем, ответила ли дама сердца на призыв рыцаря своей милостью…

Это предисловие интереснее было бы читать после самого «Айвенго». Но так уж решил автор.

Это предисловие с пояснениями, и они невольно раскрывают некоторые повороты романа, как, например, то, что безымянный Чёрный Рыцарь, посетивший отшельника Тука, не кто иной, как английский король, или то, что выбор доблестного рыцаря между двумя красавицами, остановится на Ровене, а не на Ревекке. Впрочем, последнее служило скорее напоминанием того, что автор собирался быть правдоподобным и показывать действительные предрассудки эпохи, а не идти на поводу молодых людей, требующих награды тем, кто больше страдал.

Кроме прочего здесь есть и пояснения, почему автор-шотландец выбрал темой историю Англии и именно этот период, откуда пришли к нему имена (в том числе рыцаря Айвенго) и некоторые события.

Надо сказать, что я читал это предисловие в издании 2011 года (издательство «Амфора», серия «Зарубежная классика»), а потом ещё слушал в аудиоформате. Так вот, в последнем это же самое предисловие было обширнее. Например, указав, откуда появился эпизод с королём и отшельником, там автор сообщил и несколько других вариантов этого анекдота с участием разных правителей. Или, например, сообщив, откуда появилось имя Айвенго, там он привел и сам исходный документ. И так на протяжении всего текста. А это, согласитесь, различие существенное. Так же я заметил, что и сам текст романа в том издании временами был слегка сокращён, и уж, как минимум, в нём не хватало замечательных эпиграфов перед главами.

Это, конечно же, сказка. Благородные рыцари, прекрасные дамы, честные разбойники, жестокие злодеи, и прочее, и прочее. Не хватает драконов и волшебства, хотя есть чудесное «воскрешение» из мертвых, и столь же чудесное умерщвление пышущего жизнью злодея. И где, как не в сказке, под личиной странствующего рыцаря совершает подвиги безрассудный и славный король, или пускает свою стрелу в захватчиков Робин Гуд (боле сказочными временами были бы, пожалуй, только времена короля Артура)? И где ещё самым преданным оказывается раб, а самым мудрым – дурак?

А рассказчик сказки похож на человека, подсевшего к вам у вечернего костра. И этот заправского балагура и остряка потчует историями на славу! Он знает, когда быть весёлым и сыпать шутками, подтрунивая и над заносчивостью норманнов и неотёсанностью саксов (шотландец, что ж взять, он сам слегка в стороне), над «жизнелюбием» монахов и честолюбием знати. Он понимает, когда надо вставить песню – весёлую или грустную. Знает, когда надо схватить за горло сюжетным поворотом, или вернуться назад, чтобы показать иную сторону действа. Знает он, и когда нужен почти суеверный страх, а когда ¬– пояснение. (Кстати, иногда он напоминал Шекспира – некоторые эпизоды походили на шекспировские драмы, а некоторые на шекспировские комедии). И герои его, будучи близки к стереотипу, почти к карикатуре (разве не карикатурен еврей Авраам или прелат Эймер?) всё же не кажутся карикатурой, выглядят привлекательными и интересными – да вон тот же негодяй храмовник не приобретает ли приятную резкость очертаний своими противоречивыми страстями, заложенными трагичным прошлым? Удивительно даже, но персонаж, лукаво названный главным, дабы отвести взгляд читателя от по-настоящему главных героев, выглядит, пожалуй, более плоским, чем все остальные – вот столь же рыцарский Ричард Львиное Сердце более интересен тем, что его безрассудная храбрость противопоставлена слабой заботе об управлении своим государством.

А заметив это, начинаешь замечать, что автор не такой уж простак, что знает он много, и умеет, например, играть на чувствах своих читателей. Играть на их любви к весельчакам и недалеким, но чёстным людям, на любви беззлобно посмеяться над тем, что смешно. На вечной тяге читателя к справедливости и идеалам. Над его нелюбовью к захватчикам (любым – пусть даже эта беда далека для читателя), как и (дольно тонко) к любым властелинам над робами, или (более толсто) – к безбожным служителям церкви (вот и подумай, кстати, над такой симпатией к роману со стороны советского читателя – ведь правильные струнки он задел). И при этом, утрируя, он не заходит за грань, успевает быть честным. Его герои не лишены предрассудков – вот даже самые благородные герои не лишены предрассудков в отношении евреев, да и сам автор над ними потешается, впрочем, примечая и некоторую иную сторону в образе честной, но несчастной в своей любви (а это предубеждение и является причиной её несчастья) Ревекки. И будучи прямолинейным в расставке знаков плюса и минуса над героями и событиями автор не избегает и сложности, например, указывая, что нынешние враги сольются в будущем воедино, в одну нацию (справедливо указывая в этом процессе роль общего языка). И это красит роман, заставляет смотреть на него как на нечто пусть плоть от плоти рыцарское, приключенческое, но являющееся чем-то более умелым и интересным; по праву заслуживающему ту любовь и то долголетие, которые он имеет.

Вычлененная из повести «Зов предков» эта глава выглядит наиболее однозначно – вся повесть гораздо сложнее. Именно сюда легла вся любовь и фанатическая преданность Бэка к Джону Торнтону, своему спасителю, и если смотреть на всё символически, то верного пса к своему человеку. Эпизоды отверженных действий, от спасения жизни до «подвига» принёсшего хозяину Бэка столь нужные деньги и восхищения вей округи. Да, действительно, в этом есть что-то замечательное, но вместе с тем и страшное даже – в подобной преданности, перерастающей в некоторое фантастическое взаимопонимание… И, тем не менее, все мы соглашаемся, что автор против истины не погрешил.

Хорошая глава, столь же увлекательная, как и вся повесть. Хотя отдельно и выглядящая, на мой взгляд, слабее, чем повесть в целом. Меня лично пленила неоднозначность «Зова предков», но именно в этой главе ее, по сути, и нет.

Помнится, Хемингуэй как-то сказал, что «Старик и море» – обычная повесть; рыба значит рыба, старик – просто старик, море – просто море… и ничего иного в ней нет.

Вот и тут пёс – это пёс; человек – это человек; палка и клык – это палка и клык. И, тем не менее, всё это гораздо глубже. Гораздо глубже, чем труд, чем суровость севера и любовь животного к человеку. Большая заслуга автора в том, что Бэк не превратился по ходу истории в человека, что он не стал думать человеческими словами, не стал ощущать мир человеческими чувствами и мерить его человеческими мерками. Жизнь ездового пса, весь мир его передаётся через призму простого кристально чистого восприятия, создавая вдруг тот самый хемингуэевский вакуум притчи, в котором все вещи приобретают значительность. Тонкое еле уловимое чувство, что за всем этим скрывается некая мудрость. И иногда эту мудрость можно даже поймать.

И, несмотря на то, что история моральна – в ней есть и дружба и преданность, добро Джона Торнтона, целеустремлённость Франсуа и Перро, жестокость и глупость Мерседес, Чарльза и Хэла, достойных своей участи, и прочее и прочее – она при этом и над моралью. Над моралью борьба Бэка за лидерство, над моралью сам зов предков, в конце-то концов. Что этот зов предков? Не добро и не зло. Свобода, но одновременно отрешение от любви и заслуженной преданности (недаром в какой-то момент эти чувства борются в герое). Природная свобода и природная жестокость. Естественная гордость и полное отсутствие милосердия. Безоговорочная преданность и подчинение лишь закону силы. Так через всю кристальную ясность проступает и неразрешимая сложность; две эти вещи и создают противоречие жизни.

Прекрасная повесть. Добавить ещё – написанная простым, но великолепным языком. Увлекательная и напряженная приключениями и трудностями. То, что прекрасно читается и в пятнадцать и в пятьдесят лет. И то, что стоит читать и в пятнадцать и в пятьдесят лет.

Я немножко удивлён такими низкими оценками. Да, роман-то не идеален и не гениален уж точно. Но вполне себе нормальная беллетристика – если много от неё не ждать, то можно даже получить удовольствие. К тому же постоянно мелькает ощущение, что для своего времени это вполне мог быть определённый прорыв в плане внедрения в такую литературу не ужасов вуду или Лавкрафта, а эзотерики. Да, в основном поверхностной, местами похожей на кашу из различных учений, от христианства до египетских мистерий, но чувствуется, что автор что-то да читал, пусть так же поверхностно, и старался через историю всё это вычитанное преподнести. Оттого в диалогах и преобладают развёрнутые пояснения про магию числе, систему таро, исторические фаты про оборотней, одержимых и прочее и прочее. И не сказать, чтобы это было безынтересно. Для примера тот же Колин Уилсон написал свои «Паразиты разума» и «Философский камень» более изыскано в плане эзотерических внедрений, но гораздо, гораздо позднее.

Что касается сюжета – да, он прост. Как, впрочем, и любые приключения. И герои просты, без всяких внутренних деформаций по ходу истории. Но – вопрос – а нужны ли тут были эти внутренние изменения? Герои крепко стоят на ногах, они действуют. А временами между ними возникает даже вполне приятная химия, выражающаяся в ощущении «а неплохая дружеская компания собралась». Есть в тексте и развесистая клюква – куда ж без неё. Упомянутые в романе приключения героев в советской России даже вспоминать не хочется, настолько они выглядят нелепо. Но общая ткань истории выглядит местами довольно напряжённо. И даже страшно, как тот же шабаш, или отражение атак зла в магическом круге (видения героев, на мой вкус были довольно жуткими). Возможно, концовка немного сбила накал – погоня за злодеем через всю Европу, отдалённо напоминающая погоню героев за Дракулой в одноимённом романе, для меня лично сбило очарование некой камерности – сатанизм в чопорной английской обстановке.

В общем, мне показалось – вполне себе неплохо, даже добротно и увлекательно, если знать что перед тобой беллетристика и не ждать от неё ничего кроме чуть карамельной истории с приключениями и чертовщиной. В таком случае даже не выходя сильно из тех эпитетов, что я привёл выше, роман может приятно удивить и заинтриговать.

Странное у меня отношение с Головачевым. Я его пробую читать. С опаской. Отщипываю, чуть прожёвываю. И выплёвываю. Так как не то чтобы горько, а безвкусно. А временами это даже хуже чем «противно».

Может, просто попадаю не на те вещи. Вот как сейчас…

Я тут уже, на сайте, увидел, что рассказ входит в какой-то цикл. Оно чувствовалось. Как будто вырвано из контекста. С попыткой впихнуть всю мифологию в этот короткий рассказ. Но возможно именно из-за того, что рассказ небольшой впихнуть получилось только в лоб, бесхитростно и даже плоско.

Вообще от Головачёва (по тем вещам, что я читал) остаётся ощущение, что у него есть только один рецепт, и он его и использует, не задумываясь, какой это производит эффект. КГБ и супер-КГБ, какой-нибудь сверхчеловек, министры и замы, а над всем этим космические сверхрасы, естественно воюющие, естественно управляющие (или пытающиеся управлять) Землёй. Сюжет простой, как фильмы про братков. Пена из научных слов, как попытка обосновать «чудеса» какой-нибудь научностью, но выглядящая так убого, что поневоле начинаешь думать, что бряцанье погонами должно бы отвлекать от этого внимание если не своей крутостью, то хотя бы своей нелепостью.

И в данном рассказе тоже всё это есть.

Не помогает и стиль. Попытка взбить научную пену (в якобы научно обоснованном через игру путешествии по космосу – мне даже повторять этот бред смешно), кажется пустым сотрясанием воздуха наукоподобными терминами, тут же спотыкающимся о «вяленую рыбку», «классное вино», «преф» и прочие «простонародные» слова, создавая жуткий диссонанс. Как и сама речь героев, с подобными же перекатами. Кстати, о героях. Я буквально вижу, как «мэтр» где-нибудь на писательских мастер-классах учит неофитов, что персонажи должны раскрываться в действии, должны иметь свои индивидуальные особенности, в том числе и речевые. Но сам тут вот «раскрывает» их лишь абзацами прямых представлений читателю. И речь у всех однообразна. Кстати, реакция «друзей» на речи героя дико неестественная. Настоящие друзья не книгу бы советовали написать, а по-дружески смеясь, попросили бы потрогать дырку в его черепе после той самой аварии, с которой начались сны…

Так как-то всё… Хотя я надеюсь, что просто попадаю не на те вещь. Но надежд всё меньше и меньше.

Статья объёмная. Но я читал её в книге серии «Всемирная литература» — там все статьи такие. Главное, что она интересная. Она начинается с утверждения самого Свифта, что он мизантроп. Это – отправная точка. Почему он мизантроп (да и мизантроп ли)? Так на него повлияли исторические события, свидетелями которых он стал? И вот идёт широкая картина этих самых событий – небезынтересный маленький курс истории. Или в это повинны личные переживания героя? И вот – перед нами его жизнь. Трагичная, с интригующими тёмными пятнами (две женщины, так привязанные к нему — священнику), его участие в политических прениях, его попытка вырваться в большой мир, и его разочарование этим миром, борьба за права народа (Ирландии), в котором он, по сути, чужак… История достойная книги или фильма. Но главное, что в этой статье хватило места её интересно показать – эдакое маленькое ЖЗЛ.

Из минусов – вечное; статья перед произведениями, и в ней много о них сказано. В основном про «Сказку бочки», как менее известном произведении сейчас, но при этом принёсшем славу автору при жизни. Всё это, конечно, добавляет к восприятию произведений, заставляет кое-что оценить по-новому… но только сели читать их перед статьёй. А так, тут они даже тезисно пересказываются – какое же удовольствие их после этого читать?

Никакая это не сатира, и никакой это не юмор, а самый что ни на есть сарказм. И такой острый, такой резкий, что хоть в эталон его возводи. Сильнее чем в «Путешествии Гулливера» ощущается насколько у автора, извиняюсь, стальные яйца. Да, он тут выступает анонимно, но ясно же, что эта анонимность в любой момент может распасться. А в отличие от «Гулливера», где аналогии всё же довольно тонки, здесь они невероятно прозрачны. Мало того, автор сам их раскрывает, вставляя пояснения своих критиков – кстати, очень любопытный ход превращения врагов в невольных помощников (опять-таки с непременным сарказмом). А тема заповедна и сильна – религия. Автор насмехается (иного слова не найду) над тремя ветвями христианства, превратив их в трех братьев, сумасбродствующих над завещанием отца (Библией). И делает это великий атеист просто блестяще. Впрочем, коллегам писателям тоже достаётся, как и критикам, читателям и издателям. Ему помощник – блистательная выдумка. И нарочитая самоирония – напускное самолюбие, манера «следовать писательской моде», и т.д.. Блюдо довольно острое, но запоминающееся – ведь и сейчас в чести комедии, герои которых до уморительности самолюбивы. И автор здесь выступает именно таким героем. Надо сказать, что лексика у него бывает довольно резкой – острые словечки (те самые, что хорошо идут в каком-нибудь шоу на ТНТ) мелькают часто, но очень в точку, отчего делают только смешнее (кто бы мог подумать, что меня будет такое веселить). И в очередной раз вспенились британские сериалы (типа «Голяка») – в котором британцы предстают такими, не чурающимися «красного» словца. Оказывается это их природное, запечатлённое даже в литературе.

«Сказка» не завершена. В этом тоже есть что-то ироничное, так как обрывается она в тот момент, когда отвлечения становятся слишком навязчивыми и многословными, мысль иногда начинает теряться. И завершена, по словам автора, именно по этой самой причине. Что ж, честным с собой тоже надо быть. И хоть в чём-то «самолюбивый автор» решил не следовать писательской моде и не плодить «долгие проводы».

Короткий и единственный цикл у Гансовского – два рассказа, две повести – на мой взгляд, едва ли не одна из вершин творчества автора. Я, правда, начал читать его с конца с «Части этого мира», вещи, которая ни много ни мало потрясла и своей пластиковой красотой засела в памяти. Но позже, когда я прочитал цикл по порядку, я ощутил, как органично развивается этот самый необычный мир и какие смыслы он несёт вместе с собой. У вещей и эмоциональный фон общий. Довольно пессимистический, но не депрессивный, с нотками горькой иронии и довольно занятным юмором (в первом рассказе и последней повести). Смыслы, казалось бы, вынесены на поверхность, чётко озвучены автором, но сама диковинность мир вдруг заставляет присматриваться, искать смыслы отброшенные тенью основных смыслов.

Наверное, «Демон истории» чуть-чуть выпадает. Он не развивает мир в контексте цикла. Мир здесь скорее повод обратиться к истокам его «инаковости», тот альтернативный (до поры до времени) путь, из которого он вырос. К тому же тут единственный раз мистические силы действуют на равных с силами научно-фантастическими. В остальном же – в героях и даже в общем пессимистическом взгляде на человечество – «Демон истории», конечно же, несомненная часть цикла.

Кстати, о мире цикла. Кто-то уже говорил, что Гансовский похож на Филипа Дика своей безграничной яркой фантазией, своими мирами. Хотя у Дика мир чаще всего фон, а у Гансовского мир – объект, герои непосредственно с ним взаимодействуют, изучают, воюют и прочее, но это тоже, в конечном счете, приводит нас к самим героям и обществу, человечеству в целом. Получается такой вот более длинный путь через отражения мира в людях и людей в мире. И данный цикл, возможно, апогей этого. Мир тут – полноправный герой истории.

В первом рассказе («Доступное искусство») он будто бы только зарождается – мир доступного искусства, доступной наук и доступных спортивных достижений (всё это «псевдо-», так как бессмысленно без приложенных усилий и бессонных ночей), мир пустотелых богачей, воспринимающих искусство как модный аксессуар, ещё имеет альтернативу в расстроенном рояле и неумелой игре детей, создающих искренне, настоящее…

Про второй рассказ я уже говорил. Но вот первая повесть («Три шага к опасности») показывает нам развитие мира. Научно-технический прогресс победил, «вкалывают роботы», а для человека осталась лишь депрессия, заглушаемая наркотиками, да Вокзал – мир виртуальной реальности, позволяющий самоутвердиться в нём. Новая наркотическая панацея. И герой бежит из этого мира (кстати, с ним бежит и создатель «Доступного искусства») через Вокзал, хотя никто не мешает его побегу в реальности. Последняя ступень перед превращением человека в раба новой механической природы.

И финал («Часть этого мира»). Машины действительно стали природой, существуют отдельно от человека, по своим непонятным законам, строят дороги в несуществующие места, создают пустующие дома, гоняют вагоны в метро, не имеющих выхода… Но в этом же появляется новая надежда для человечества. Герой уже не бежит, он странствует по новому гротескному пейзажу. Депрессия ещё витает над человечеством, но конец пути героя – выход из неё. Да, техника стала природой. Но теперь уже она – предмет для изучения, для прикладывания сил, для нового уже реального самоутверждения. Круг, наконец, замкнулся. Надежда всё-таки есть, и заложена она в самом человеке.

Когда я читал, постоянно что-то вспоминалось, мол, и на то похож и на это. Хотя скорее именно созвучно, чем похоже. От «Хищных вещей века» (будущее победившего научно-технического прогресса, но люди теряют смысл жизни, заменяют её наркотиками, стимуляторами), до Филипа Дика (где-то уже упоминали, что Гансовский похож на Дика своей безграничной, яркой фантазией, своими мирами, хотя у Дика мир чаще всего фон, а у Гансовского мир – объект, герои непосредственно с ним взаимодействуют, изучают, воюют и прочее; а здесь и концовка заставила вспомнить Дика). Напоминает и самого Гансовского, повесть «Побег» – самим действием, сначала трудным, затем закаляющим тело и дух. Но при этом повесть не разваливается на части, а остаётся цельной самостоятельной, индивидуально сильной.

Возможно, секрет в динамике. Повесть напряжённая и быстрая. Всё в движении, с перманентными трудностями, опасностями для жизни. С ощущениями постоянного цейтнота, преодоления и борьбы.

Смыслы, кажется, лежат на поверхности, озвучиваются автором однозначно и чётко. Но сама диковинность мир заставляет присматриваться, искать смыслы отброшенные тенью основных смыслов.

На мой взгляд, в повести есть скрытая горькая ирония. При том, что она пропитана страхом перед третьим шагом превращения человека в раба новой механической природы, перед отсутствием стимулов, она и показывает то, что важнее этих стимулов, важнее свободы, главенства над миром и прочими эфемерными понятиями. Герой совершает побег в мире, где он и так может совершить этот побег… Просто никто не будет его удерживать. Ему нужно самоутвердиться. Нужно, чтобы сдерживали, и преодолеть это сдерживание. Нужно преодолеть физическую боль и страх. Нужно стать лидером. В конце концов, преодолеть саму стихию. Самоутвердиться по полной. И в этом тоже есть что-то двойственное и чуть горькое. Для самоутверждения достаточно Вокзала, иллюзии. Для человека лучше иллюзия побега, чем сам побег, который вполне возможен. Видимость возможности изменить саму судьбу, чем реальная возможность изменить свою судьбу… А это ставит вопрос: а не заложен ли этот третий шаг к опасности в самой человеческой природе, если между реальностью и иллюзией он автоматически выбирает иллюзию?

Есть такая история про фотографию времён нацистов. Целые площади запруженные «зигующими» людьми. Не какие-то отморозки, а обычные на вид люди. Потом, когда наша армия вошла в Германию, все эти люди, естественно, говорили, что их там не было, и они этого не делали…

Почему-то когда я читал рассказ, мне всё это вспомнилось.

Рассказ тяжёлый и густой. И безрадостный. Литература и искусство в целом чаще подводит нас к мысли о том, что личность в истории значит многое. Но тут автор говорит: «не всегда», похожее на обескураживающее «никогда». И восприятие вдруг ломается – ему веришь. Чтобы остановить то, что пытается остановить герой, нужно задушить не только «Отца», но и его приближённых, а за ним и людей, разделяющих его идеалы, и дальше – до всех тех «приличных» людей, заполнивших площади на знаменитой фотографии. В конечном итоге, нужно изменить мир, а не убрать одного человека – а это не в силах сделать одиночке, даже если под рукой у него сам демон истории… Что-то есть в этом горькое, как оплеуха, которую поучаешь чтобы отрезветь.

По эмоциональной тяжести рассказ напомнил повесть «Шесть гениев» (до того, как автор убрал из неё антинационалистический пафос, превратив в «Башню»), там и место похожее, и какая-то пугающая, болезненная атмосфера, будто подчёркивающая ненормальность самого явления – нацизма и неонацизма. А тут ещё и о личности тиранов – низкой, ничтожной, завистливой…

Сюжет у истории может быть не самый неожиданный – его канва просматривается довольно чётко уже сразу, как и то, к чему она приведёт. Но сам текст держит в напряжении, возможно благодаря тому, как густо эмоционально он написан. Ну и мир, конечно, вызывает интерес – хотя, это именно то, чего ждешь у Гансовского, особенно в этом микроцикле про Леха и Чисона. А тут вызывает удивление ещё и то, что, в отличие от остальных рассказов, в которых чудеса мира имеют исключительно научно-технический характер, здесь действуют и мистические, поистине фантастические силы…

Хороший рассказ. Хотя посыл его не нов.

Статья писалась явно для молодого поколения – вышло очень характерно. Жизнь Свифта на самом деле очень интересна и тянет на хороший роман. И с фактами этой жизни я познакомился именно здесь. Но над статьей осязаемо витает свой век и читательское назначение. Автор её чуть не в каждом абзаце упирает на критику капитализма. Не обходится без цитат Маркса и прочих прелестей. К тому же он внезапно и очень надолго отвлекается на историю Англии – в соответствующих же красках.

Есть несколько забавных моментов, когда автор пытается создать зрительную картинку, например, говоря, что Свифт, стараясь быть неузнанным, ходил по темным улицам и прислушивался к разговорам, или заходил в кабаки и вмешивался в чужие беседы. Картинка получалась весьма странной. Возникали и некоторые внутренние разногласия фактов с текстом. Эмоционально автор рисовал Англию времён Свифта довольно-таки людоедским государством. Но, что интересно, сатира Свифта – и над церковью, над министрами и государями, над политическими партиями, причём, в итоге, над обеими партиями – привела его не к тюрьме, а вывела в виднейшие лица государства. Видимо, стоит отдать должное власть имущим, сносящим такие обиды. Или в людоедском государстве права личности были крепче этих обид? Второй и очень интересный момент – Свифт открыто выступал за борьбу ирландцев за свою свободу. Он даже был заочно осужден (ирландцы его не выдали). Но тут же, следующий абзац начинался словами: «Когда в 1726 году (уже после его «осуждения» — моё примечание) Свифт вернулся из поездки в Англию…». Это как так? Я не очень-то понял…

Это, конечно, невероятно очаровательный роман. А меня он пленил ещё раньше, чем я научился читать – картинками Жана Гранвиля, с летающим городом, великанами, магами в колпаках, страшными дикими людьми, миниатюрными городами и прочими чудесами, так будоражащими тогда моё детское воображение. Конечно, позже, перечитывая и перечитывая, я быстро сообразил, что «Гулливер» не про приключения в неведомых местах (хотя именно невероятная выдумка автора делает роман очаровательным), он – сатира кристально чистой воды. И всё сатире подчинено – и довольно простой стиль, и эта замечательная выдумка. Вот только в детстве это не совсем понятно. Вернее понятно не в полном объёме. Так что того, кто, составляя списки литературы для школьников, засовывал «Гулливера» в рубрику для начальных классов, я бы вывел на площадь и прилюдно побил бы палкой. Хотя даже так роман был и будет популярен у детей, пусть его сатира будет понятна лишь поверхностно, без тонкостей (для понимания тонкостей сейчас не хватает самого текста – нужны комментарии) – выдумка, замечательная выдумка всегда будет держать этот роман на плаву.

Выдумка. С ней автор даже может повторяться, например, прохаживаясь плёткой по судебной системе родной Англии, но в разных частях романа он находит для этого новые слова и углы обстрела. Выдумка. С ней он углубляется со своими призмами кривых зеркал, заходит с разных сторон, идёт всё дальше и дальше… «Путешествие в Лилипутию» – самое известное. Мир карликов – и мелочность английской знати, английских нравов, карикатурная буржуазия, миниатюрные распри и религиозные разногласия; смейтесь, ибо на самом деле, они ничтожны. Но вот герой попадает Бробдингнег, и теперь уже сам он – лилипут. Пребывание в огромном мире, в котором угрожают осы, лягушки и прочая «мелочь», не говоря уже о людях. И сам Гулливер теперь под пристальным взглядом монарха Бробдингнег, под пристальным взглядом многое – от науки, политики, способов устройства жизни и ведения войн. Вот и сам герой осмеян, и его родина. Но и жители Бробдингнега не ангела (даже мудрейшие из них как тот же монарх) – как минимум в отношении к маленькому разумному существу у них есть насмешливая и снисходительная жестокость.

«Путешествие в Лапуту, Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдобриб и Японию» — моё любимое. Калейдоскопичное. Полное чудес. Жители этих стран такие же люди, как минимум, по размерам. Хотя есть и исключения – те же дряхлеющие бессмертные, заставляющие задуматься: а так ли хорошо это бессмертие? В этой части много всего любопытного, от механики города учёных до острова магов с королём-некромантом и вызываниями духов умерших. И сатира на многие темы – от учёных, не воспринимающих ничего кроме своих наук, до прожектёров, способных уничтожить труд многих поколений; от переписывания истории до несусветных церемоний перед ликом власть имущих. Обожаю эту часть.

И «Путешествие в страну гуигнгнмов» как некий апогей. Кроме критики английских законов и быта – теперь немного иным способом, так герою приходится объяснять всё нечеловеческим существам, не знающим множества понятных нам слов – герою приходится держать ответ и за всё человечество, за пороки рода людского. Здесь в первый и последний раз сатира автора становится не только едкой, но и горькой. Да и от всей этой части тянет лёгкой еле уловимой грустью – впервые герой встречает некое подобие утопии. Но утопии не доступной пока человеку. Очень удачное разделение мира этой страны на два полюса – благородных мыслящих лошадей и еху, людей без налёта цивилизации, но со знакомыми человеческими повадками, людей способных враз одичать и стать самыми неприятными из животных – заставляет подумать, а настолько ли мы разумны, что потакаем своим порокам, возводя их даже на уровень политических рычагов?

Ещё одна мысль, которая мелькнула: насколько у автора, уж извините за выражение, стальные яйца. Во времена, когда подобные выходки карались строго, взять и практически неприкрыто и зло подтрунивать над сильными мира сего, над этими партиями и даже религиозными конфликтами… В те времена, даже сильнее чем сейчас, на это требовалась неслыханная смелость.

Автор, конечно же, иронизировал над своей родиной, и часто довольно предметно. Но в том и сила авторского умения, что сатира вышла далеко за рамки вещей, знакомых лишь его современникам. А может в этом и горечь всего мира – времена идут, но не меняются явление и пороки. Главное только, смеясь над ними в какой-то там старой Англии, понимать, что автор смеётся и над нами тоже. И часто не без горечи.

Вспомнилось, что в «Письме капитана Гулливера к своему родственнику Ричарду Симпсону» герой упорно называет жителей своей страны еху, и упирает на то, что сочинение его призвано заставить еху измениться. Это к тому, какое значение для автора имеет последняя часть истории.

Да, финал получился значительный. В чём-то – некий апогей. Сатира автора выходит далеко над выставлением напоказ пороков своей страны (хотя и этого не мало – та же нелюбимая автором судебная систем опять попадает под прицел его критики) – герой ни много ни мало приходится отвечать за весь род людской. И, надо сказать, пороки человечества в целом выглядят очень пугающе и грустно. И, наверное, правильно, что автор не стал смягчать их своей иронией. Стоит иногда увидеть себя в грязных диких еху.

Ход с разделением пороков и благодетелей на два лагеря очень удачен. И удачно, что для лучшего выбрана форма грациозных и сильных животных, сам облик которых намекает на благородство. То, что гуигнгнмы не люди, а лошади, с их языком и особенностями, заставляет героя рассказывать о своей стране просто, без помощи риторических увёрток – ошкурено, а значит честно. Как ошкурены еху – люди, с которых снято платье цивилизации, и показана их природная суть.

Герой, наконец, находит утопию, мир, в котором главенствует разум, честность, уважение, в котором всё естественно и просто (создавая контраст с миром людей). Но мир этот, увы, не для человека…

На самом деле, эта часть у меня самая любимая. Ещё с раннего детства, когда текст был мне недоступен, а вот картинки – летающий город, странные люди, с кривыми лицами, колпаки волшебников, и прочее и прочее – приводили в восторг.

Когда же стал доступен и текст, моё уважение к этой части только усилилось. Герой посещает самые диковинные места с самыми диковинными нравами. Конечно же, всё это сатира. На науку, оторванную от действительности. На прожектёров, чьи долгострои-проекты только высасывают деньги. Ну, и на власть, конечно (в коротком посещении Лаггнегга), на её раздутые церемонии. Всё, как всегда, гипертрофированно до уморительного, гротескного состояния.

Но, что характерно для этой части, ирония её даже более живуча, чем в предыдущих. Более интернациональна, что ли. Можно не заглядывать в примечания, чтобы понять, над чем конкретно смеётся автор. И так понятно. И до сих пор актуально. Те же прожекты, например, только вытягивающие из бюджета деньги, а кое-где и вовсе похожие на «лохотроны».

А ещё я отметил бы и психологизм. Очень мне понравился момент, когда несколько, ужи извините, дураков побывав в городе учёных, сами в глазах народа стали учёными. Ну и не только это, конечно.

И кроме прочего, от калейдоскопичности мест, в которых побывал герой, читать эту часть гораздо интереснее. Это действительно уже путешествие по отдалённым диковинным странам. Летающий город. Остров, населённый чародеями, с королём-некромантом. Ох, как будоражит воображение.

А ещё автор умудрился предсказать открытие двух спутников Марса, которое состоялось гораздо позднее. Так, к слову.

«Путешествие в Бробдингнег» это «Путешествие в Лилипутию» наоборот. Вот уже сам Гулливер превращается в лилипута в мире населённом великанами. История тут напряжённее, так как подобный мир полон опасностей – угрожают даже крысы, осы, жабы и прочая «мелочь». Изменение перспективы получается очень интересное. И пусть хорошего сюжета тут нет, но сразу понятно, отчего в фантастике жанр приключений в микромире довольно популярен, – а ведь он именно отсюда.

«Наоборот» стала и сатира. Если в прошлой повести Лилипутия была пародией на Англию, то теперь сам герой оказался под прицелом насмешек государя Бробдингнега, задававшего довольно здравые расспросы по поводу родины рассказчика. То есть насмешка автора над сомнительными вещами в собственном королевстве стала совсем неприкрытой.

Но приятно, что автор не стал делать из страны великанов, места населённого ангелами. Жители её – такие же люди, со своими пороками. Даже довольно мудрый король (и королева) их не лишена некоторой жестокости к своему маленькому рабу, обращаясь к нему подчас лишь как к забавному животному – его беды для них лишь веселье. Но это тоже повод внимательнее приглядятся к самому себе.

Первое путешествие Гулливера самое известное. Скажите «Гулливер», и все вспомнят лилипутов. Вот, а говорят, что запоминается последняя фраза, а не первая. С путешествиями Гулливера всё, видимо, происходит наоборот.

Но «Путешествие в Лилипутию» – вещь действительно очаровательная. Особенно если в книге иллюстрации Жана Гранвиля (я специально искал такое издание, чтобы оживить воспоминания детства). Простое изложение довольно чудных (ударение на ы) приключений, крошечного мира, подчёркивает тонкую комичность происходящего. Уже приятно.

Только потом, в более зрелом прочтении, понимаешь суть сатиры заложенной в повести. Часть её видна невооружённым глазом, часть можно рассмотреть при помощи комментариев – без них тонкости английской политики того времени понять сложно.

Но и так есть понимание, насколько у автора, уж извините за выражение, стальные яйца. Во времена, когда подобные выходки карались строго, взять и практически неприкрыто и зло подтрунивать над сильными мира сего, над этими партиями и даже религиозными конфликтами… В те времена на это требовалась неслыханная смелость.

Кстати, самым удивительным открытием для меня стало то, что не только в образах маленьких человечков автор вывел политических деятелей, но и в образе самого Гулливера, частично повторив им путь опального министра.

Есть ещё предисловие к «Гулливеру», которое называется «Издатель к читателю». Такое же вымышленное и такое же ироничное (например, выражение «Это так же верно, как если бы это сказал Гулливер» звучит очень забавно). В нём несколько слов о самом Гулливере и о том, что издатель «выкинул» из рукописи всякие длинноты и широты (имея в виду морские термины). «Написано» оно якобы издателем и родственником героя/автора Ричардом Симпсоном. В базе ФантЛаба оно не отмечено.

Так вот, это письмо своего рода ответ ему. В нем, конечно, есть недовольство реальными правками, которым подвергся роман. Но само оно плоть от плоти «Путешествия Гулливера». Та же ирония и довольно жёсткая сатира. Например, автор удивляется и возмущается тем, что после выхода романа местные еху (имя ввиду англичан) живут по-прежнему в невежестве. Он этим возмущается даже больше, чем правкам. На двух листках текста много едких намёков на английских власть имущих – автор, как всегда, ходит по тонкому льду. А ещё замечательное наблюдение о том, как люди любят хватать новые слова, так что, если отсутствовал некоторое время, то своего соотечественника можно и не понять. И это справедливо не только для англичан.

Но читать лучше всё-таки после самого романа, а не перед ним (как получилось у меня) – тогда это псевдописьмо станет более понятным в его сатире.

Вот я и одолел всего Шерлока Холмса от Конан Дойла. Путешествие было интересным и очень увлекательным. Нет, кое-где, конечно же, можно было ловить истории на нестыковках. Кое-где истории сводились к определённому авторскому штампу – например, негодяи чаще всего оказывались из-за рубежа, откуда-нибудь из колоний, а если Холмс брался за дело человека, обвинённого в чем-то, то этот человек всегда оказывался невиновным, и повести были будто двойными историями: расследования в одной части, драматическая почти самостоятельная история в другой. Но сейчас, по итогу, это всё кажется мелочами. Да, и до Дойла были логические детективы – Эдгар По не даст соврать. Но именно Холмс стал олицетворением сыщика, его эталоном. А такие вещи не случаются просто так. Рассказы о Холмсе действительно очаровательны. Они, чёрт возьми, ещё и учат думать – ведь читая истории Дойла, хочется даже мыслить как Холмс!

Интересно было смотреть, как меняется персонаж. Изначально созданный как некая почти асоциальная личность – его самомнение, привычка высказываться об окружающих нелицеприятно (даже про своего друга Уотсона!), пренебрежение ко всему, что не касается ремесла (вспомните, как в первой повети он говорит об искусстве, например), пристрастия к наркотикам, в конце-то концов… Всё это сгладилось в той или иной мере. Остался его ироничный стиль, его артистизм и склонность к эффектам – и эти вещи вкупе с дедуктивным методом делают его невероятно притягательной фигурой.

В первых сборниках рассказов, кажется, что разгадать ребус для него важнее, чем поймать преступника – были такие истории, в которых преступник оказывался не найден, зато обстоятельства преступления были полностью раскрыты Холмсом. Но дальше рассказы стали более завершёнными – даже если преступник и избегал правосудия, то оно настигало его другими путями, вплоть до несчастных случаев (ещё один авторский штамп, кстати).

Где-то к середине цикла, в его пиковый момент едва не поставивший точку во всей истории, появился мощный антагонист – профессор Мориарти. Появился он, конечно, весьма внезапно (как бы автор не пытался это исправить в повести «Долина страха») – чуть попахивая искусственностью. Но ход был столь сильным, что антагонисты стали появляться часто, скрашивая многие истории – полковник Моран, король шантажа Милвертон, и многие другие, менее именитые. Появились умы, сопоставимые с Холмсом. И не только его брат Майкрофт. Был даже один сельский констебль, который действовал параллельно и едва не обошёл великого сыщика! Много дел о бумагах, которые нужно вернуть – частных или государственных. Кстати, политика начинает проникать в истории, возводя расследования Холмса в ранг государственных.

Великий сыщик дебютировал в самом расцвете Викторианской эпохи, а в последнем сборнике вовсю проступал двадцатый век. Вместо преступников-индивидуалистов, преступников-джентльменов появились шайки, напоминающие мафию, появились личности с явными психологическими патологиями (читай: «маньяки»). Сами истории ускорились и стали напоминать борьбу мускулов, вместо дуэли мозгов; Холмс стал больше проводить стандартные методы следствия, нежели раскрывать дело дедукцией, не вставая с кресла. Истории приблизились к нуару…

А ещё удивительно было осознавать, что в такой негласный канон, созданный из экранизаций и фольклора, попали далеко не все яркие личности. Конечно, Холмс, доктор Уотсон/Ватсон, инспектор Лестрейд, Ирен Адлер, Мориарти, полковник Моран, миссис Хадсон… Та же миссис Хадсон, например, в историях присутствует всегда где-то на фоне, а то и вовсе не присутствует. Её самый большой вклад в дела Холмса – поворачивать восковую голову манекена в рассказе «Пустой дом». Но в фольклоре, в кино и прочем, она занимает столь же важное место, сколь и доктор Уотсон! Символом опрометчивости полицейских сил стал инспектор Лестрейд, хотя был тот же смышленый инспектор Мортон, почитающий Холмса как своего учителя. И помимо Мориарти и Морана было множества весьма колоритных преступников, хотя короля преступного мира переплюнуть, конечно же, сложно… Это к тому, что некоторые вещи уходят в народ иногда даже вопреки канону авторскому, начинают жить своей жизнью.

Небезынтересная статья. В ней – короткие авторские примечания ко всем четырём повестям о Холмсе. Есть любопытные вещи, например, то, что «Знак четырёх» появился в ответ на интерес к истории американской публики… как и «Портрет Дориана Грея» Уайльда! А ещё… Ну, в общем, если всё перечислить, то и это предисловие читать не понадобится. А потратить на него пару минут времени стоит. По крайней мере, это всего лишь пара минут.

Комментарии как комментарии – немного про сами пьесы (даты создания, история постановок) плюс пояснение некоторых выражений, встречающихся в текстах. Но мне хотелось бы сказать тут про сам электронный сборник «Шерлок Холмс на сцене» (раз уж на него нельзя написать отзыв отдельно). Он вышел на славу. Видно, что проделана серьезная работа, с учётом того, что пьесы практически не издавались на русском языке. Замечательное предисловие, раскрывающее интересные особенности их создания и постановки. Любопытные иллюстрации, позволяющие представать, например, как выглядел Уильям Жилетт (актер и «соавтор» Дойла в пьесе «Шерлок Холмс») в роли великого сыщика – а ведь он надолго стал эталоном внешности Холмса, даже иллюстрации к рассказам писали с него.

Надо сказать, что ощущение от самих пьес осталось двойственное. С одной стороны, конечно же, они интересны. С другой – оставляли ощущение некой альтернативы «каноническим произведениям» (как и рассказ «Камень Мазарини – и там та же причина), так как являются скорее вариантами его приключений и уже известных рассказов. Таков замысел автора – не продолжения, а вариации.

Отличная статья о пьесах про Шерлока Холмса. Как и говорит автор, тема столь широкая, что не хватит и книги её охватить. Но не только широкая, но и интересная. История создания и театральный путь пьес Дойла (и Жилетта, как соавтора) сама по себе непростая, драматическая, а местами даже отдающая комедией. Множество интересных нюансов, от сгоревшего первого варианта «Шерлока Холмса» (того, что без соавторства Жилетт), до юного Чарли Чаплина, игравшего Билли (кстати, я оказался прав, предположив, что Билли перекочевал в рассказы о Холмсе из пьес, а не наоборот). Множество подражаний, в том числе и на российской сцене. История пьесы «Ангелы тьмы», так и не представленной ни зрителю, ни читателю… и то, что, возможно, доктор Уотсон был придуман и задействован автором раньше, чем сам Холмс. И многое-многое другое, уместившееся в небольшую статью. Очень занятно и любопытно, на мой взгляд.

Коротенькая пьеса, даже скорее «сценка», с юмористическим уклоном. Написана, видимо, для какого-то капустника. Написана давним исполнителем роли Холмса и соавтором Дойла пьесы о Холмсе. Весь юмор исходит от неумолкающей посетительницы Холмса.

Любопытно, что Холмс тут не произносит ни слова. И это, по-моему, самое интересное в данной шуточной пьесе.

Шерлок Холмс для американской сцены. На этом отзыв можно было бы и закончить, но надо же чем-то заниматься между доеданием новогодних салатов…

Известно, что львиную долю пьесы написал всё-таки Уильям Жилетт. Каков процент Конан Дойла тут ¬– не понятно.

Уильям Жилетт сам исполнял роль Шерлока Холмса. Так что, по факту, он писал эту пьесу под себя любимого. Но пьеса, надо сказать, довольно интересна. У неё как бы два центра – дело о компромате, что надо вернуть; этим она напоминает некоторые дела, что Холмс уже вел, но только напоминает, фактически есть только повторение фокуса, который великий сыщик провернул с Ирэн Адлер. Второй центр – апогей борьбы Холмса с Мориарти. Не сцена у водопада, а нечто совсем иное – прямые столкновения, газовые камеры, угрозы друг другу оружием (жаль, не в духе Тарантино). И оба этих центра перемешаны между собой. В итоге есть отличное напряжение и множество интересных ходов. События выглядят свежо и неизбито. Холмс блестящ, хотя временами и чуточку не похож на себя – видимо, подстроен под актёрский талант актера/драматурга. Детали пьесы пописаны очень дотошно – от элементов сцены, да жестов актёров, настроения сцен и даже музыки (её настроение, темп, громкость) – подобное я вижу впервые.

Из минусов:

Второстепенных персонажей много, это нормально. Впрочем, в сцене с газовой камерой в преступниках можно немного запутаться. Но больше всего меня расстроило присутствие Джона Формана. Джон Форман – это подручный Холмса, его агент и компаньон (видимо); одним словом, человек, перенявший функции Уотсона. При живом Уотсоне. Конечно, такой персонаж, видимо, нужен, как шпион в доме противника – но слишком уж много он решает своим мастерством перевоплощений и тем самым оттягивает на себя часть восхищения, что достались бы непосредственному герою пьесы, на мой взгляд.

Вторая претензия – манерность. Трудно осуждать вкусы публики столетней давности, но некоторые эпизоды и прописанные жесты выглядят слишком уж картинно. Тот же Холмс так часто опускает глаза к полу, что кажется, там уже должна образоваться дырка. Картинность, из-за неё некоторые эпизоды кажутся комичными, хотя явно таковыми не задумывались.

Видимо, дело было так:

Есть известный рассказ «Пустой дом» – история классическая, одна из центральных в цикле о Холмсе. Автор увидел, как можно адаптировать её для сцены. От первоисточника осталось не так много. Полковник Моран, убийца и охотник на львов со своим духовым ружьем. И восковая копия Холмса. Последняя кроме изначальной цели (служить мишенью) имеет теперь и новое предназначение. Возможно, именно оно и послужило поводом к созданию всей пьесы – маховиком, раскрутившим историю.

А уже из этой пьесы «вышел» рассказ «Камень Мазарини», практически идентичный ей. Только полковник Моран превратился в графа Сильвиуса, дабы не создавать путаницы в «канонических» историях о Холмсе. Но схожесть всё равно бросается в глаза. «Пустой дом» и его альтернативные версии.

Пьеса короткая, в одно действие. Удивительно, но «Камень Мазарини» даже чуть шире и содержит в себе ещё более театральную сцену, чем центральная, –

Следует понимать, что пьеса создавалась и показывалась, когда рассказ «Пёстрая лента» был уже известен. Значит, известна была концовка, и понятно было, что именно означает словосочетание «пестрая лента» в устах умирающей девушки. Не было ни какого смысла делать из рассказа детектив, так как второй раз он бы уже не удивил. И Дойл, кажется, поступил абсолютно правильно, сосредоточив историю на совершенно иных вещах.

На мой взгляд, эта история о жертве. Основной её герой – Энид Стонор. Она в опасности, это становится очевидным с первых сцен, с суда, напоминающего фарс. Она окружена врагами – в отличие от рассказа против неё не только отчим, но и его слуги (целая шайка преступных недоброжелателей). Намерения её врага открываются для зрителя/читателя довольно скоро – нам предстоит наблюдать за жертвой, которая уже в паутине, глядеть, как она пытается спастись, скорее интуитивно, чем осознанно… Ничего не напоминает? В литературе подобные вещи стали появляться гораздо позже – детективы, исследующие психологию жертвы. До «психологии» тут, конечно, ещё не дотягивает, но ощущение напряжения достигается именно этим…

Кстати, появления Холмса скорее сбивает накал, чем его поддерживает. Его страсть к артистизму отдаёт лёгкой комедией. А тут, в противовес ему всё на нервах, всё в напряжение – хорошее свойство для пьесы.

Кроме «Пестрой ленты» здесь мелькают и события рассказа «Конец Чарльза Огастеса Милвертона» – два дела будто развиваются параллельно; события последнего можно увидеть лишь частично. Начитавшись рассказов о Холмсе, кажется, что находишься в некой альтернативной вселенной, в которой всё происходит так, но не совсем так. Это такой момент личного восприятия. Но зато ясно теперь, из какой параллельной вселенной выскочил слуга Холмса Билли.

Это рассказ чем-то похож на предыдущий из тех, что косвенно причисляют к циклу о Шерлоке Холмсе («Человек с часами»). Тоже поезда, таинственные исчезновения. Тоже заявление в газете от известного лица (под которым, возможно, скрывается Холмс, а на этот раз даже более явный Холмс) и тоже письменная исповедь, раскрывающая механизм преступления. Только масштаб здесь более серьезный. Пропадают не пассажиры, а целый поезд. Бесследно и таинственно. А это вам не иголка в стоге сена. Такое происшествие ставит в тупик и будоражит воображение.

Роднит оба рассказа и стиль. Стиль газетной статьи – четкой, умелой, способной создать напряжение и ощущение сенсационности. Это очень идет рассказу, подхлёстывая интерес и «невероятность» ситуации. Здесь, кстати, этот стиль выдержан очень чётко. Даже письмо преступника чем-то на него похоже, хоть и содержит своеобразие пишущего – особенно его великолепное самомнение. В английском преступном агенте угадывается Мориарти. Способ «исчезновения» поезда масштабен и оригинален – просится даже на экранизацию в духе «Друзей Оушена».

Начало – выше всяких похвал. Холодный, лаконичный стиль, чёткость и дотошность в описании дела очень идёт истории. И она безумно интригует. Внезапно появившийся труп, исчезновение пассажиров – и всё в движущимся поезде, без улик, без возможности даже установить личности участников драмы и их роль в ней. Что может быть таинственней?

В криминалисте, предоставившим свою версию в газетной статье, чаще всего видят Шерлока Холмса. Но я уверен, что это не так.

Холмс бы так не оплошал. Даже в своих самых ранних делах.

Не то, чтобы Холмс не мог ошибиться. Мог, и как мы знаем со слов Уотсона, ошибался. И метод он похожий использовал – не дедукция, а скорее моделирование происходящего в рамках известных фактов. Но Шерлок Холмс не стал бы создавать версию, висящую в воздухе, и уж тем более не стал бы делиться такой версию с общественностью.

Надо сказать, что полицейские тоже сработали не очень.

Но по-настоящему накал истории спал, когда стало понятно, что она не детектив, а пирожок с тестом из детектива и начинкой из драмы. Тут же, когда анонимный автор письма упоминает,

Читал в интернете, и чуть было не подумал, что это тот самый набросок, принадлежащий, или не принадлежащий Дойлу.

А показалось так, потому что автор (Роберт Каттер) совсем не утруждался. Взял, и лишь чуть-чуть расширил этот самый набросок. В наброске были сведения о деле, он их пересказал устами Эмми Прэтт, а Холмс просто слушал, не задавая никаких вопросов (что совершенно для него не характерно) – это в качестве примера. Второстепенные персонажи появляются, будто из воздуха.

План рассказа, всего чуть больше странички. Детализации немного, лишь в момент поиска улики в колодце и в финале. В финале есть даже «красивость» в жутком описании «мёртвого» лица. Идея интересная, даже оригинальная. Но как бы всё выглядело в итоге – неизвестно.

Как и то, принадлежит этот план Дойлу или нет. Известно, что многие начинающие авторы присылали «отцу» Холмса свои идеи. Считается, что Дойл к такой «помощи» не прибегал, но, по чистой случайности, это может быть именно оно. Впрочем, этот факт говорит о том, как популярен был литературный герой – настолько, что ещё при жизни автора вызывал волну подражаний и таких вот сторонних идей.

Кстати, в интерне есть эта же история дописанная Робертом Каттером, и их можно легко спутать, так как написана она очень худо, поверхностно и выглядит лишь как чуть расширенный план рассказа, а не, собственно, рассказ.

Если читать после «Благотворительной ярмарки», то история становится ещё ироничнее. Будто она своеобразный ответ на шалость Холмса по прочтении ситуации с письмом к Уотсону/Ватсону. Ситуация тут обратная. Теперь неизменный хроникёр и друг «читает» по незаметным мелочам, что же волнует Холмса. Получается, что дедуктивный метод – это не так уж и просто; уйти с ним от истины гораздо легче, чем придти к ней. Тем самым автор подчёркивает мастерство великого сыщика в глазах критиков, для которых работа Холмса кажется «элементарными фокусами».

Конечно, жаль, что этот рассказ составил пару с «Благотворительной ярмаркой» чисто ситуативно, а не умышлено (как-никак между ними расстояние в почти 25 лет) – вместе они смотрятся очень хорошо.

А довольно элегантный способ для сбора средств – прорекламировать этот сбор средств в рассказе о Холмсе. Но получилось довольно органично и естественно. Конечно, на полноценный рассказ всё это не тянет, но приятное ощущение оставляет. Помнится, такими фокусами автор часто начинал свои рассказы, когда Холмс легко, почти шутя, решал маленькие загадки, будто разминаясь перед большим делом.

И, кстати, тут очень чётко показано отношение между Холмсом и Уотсоном. Не впервые Холмс относится к своему хроникеру с легкой насмешкой, на такое действительно можно и обидится…

Половину историй в этом сборнике я уже читал раньше. Но вспоминать их не пришлось, ибо забыть рассказы Гансовского трудно. Своеобразие рассказов Гансовского, их некоторая странность, подкреплённая интересными сюжетами и крепким смысловым наполнением, цепко удерживает их в памяти. Из новых для меня историй была пафосная, но проникновенная пьеса «Млечный путь», повесть «Башня» (относительно новая, так как незадолго до этого я читал «Шесть гениев» – историю из которой «Башня» и была «выпилена»), и «Часть этого мира».

Последнюю повесть выделю особо. Она с маху взлетела для меня не только в лучшее Гансовского, но и в принципе в «Избранное». Завораживающая, логичная, но странная, со сменой эмоций, похожая на трип по живой впечатляющей индустриально-технологической помойке, и, одновременно, на дикий, хоть и со смыслом, клаустрофобный сон. Такое точно не забудешь.

Где-то в середине я понял, что влюблён в эту повесть.

Это, чёрт возьми, Гансовский в его лучшем виде.

У Гансовского всегда (ну, или хотя бы очень часто) есть какой-то свой особый визуальный стиль. Например, «Шесть гениев» (и «Башня» соответственно) представлялись мне в образе мультфильма конца 80-х, тех самых, взрослых, давящих, может даже не до конца понятных. А эта повесть сразу же представилась в духе скандинавских артхаусных фильмов – пахнущий пластмассой индустриализм, что-то из того, что сейчас рисует нейросеть «Миджорни». Это завораживает.

Повесть завораживает при том, что непредсказуема. Её эмоции перетекают одна в другую. Таинственность странной лаборатории перетекает в уморительный гротеск с перемещениями личности, вторыми головами и прослушивающими устройствами в спинках стульев. А потом становится страшно, как в тех кошмарах, из которых нет выхода – чудовищный лабиринт труб, пустых зданий, клаустрофобная чернота, и каждое действие утягивает тебя в кошмар все глубже. А потом – пустыня… А потом… И всё это завораживает, тревожит. Технологии со своими целями и циклами, чуждая, бесцельная, отдельная от человека, ставшая как бы природой. И человек, который перенял этот образ жизни, бесцельный, как искусственная природа, обслуживающий пустые здания, например… Депрессия, как верный спутник жизни (а ведь точно попал – депрессия болезнь нового, нашего, века). Индустриально-технологический пейзаж даже под пасторальными картинами, и пустыня с морями жестяных банок, обломками труб и «дикими» племенами. Можно глядеть на это как на символ – доведённый до гротеска капитализм, замкнувшийся в себе. Но и альтернатива тут не самая лучшая. Мирок Грогора, как противовес, прекрасен только со стороны – создавая всё своими руками нет времени, чтобы в этом жить. На пике этого открытия тоже становится жутко – в самом Грогоре проступает что-то патологическое, ненормальное. Всё в этом мире ненормально, но, в то же время, логично, сюрреалистично, но не кажущееся сюрреалистичным, и поэтому истинно сюрреалистичное. И поэтому можно глядеть как на символы, а можно просто глядеть, завораживаясь, на всю эту странную насыщенную красоту, по которой герои странствуют, как Данте по неземным мирам, чтобы, в конце концов, придти к самому себе.

Да, можно, наверное, что в концовке, в этом, довольно разжёванном, решении героя есть некий спад. Можно. Подано чуть в лоб, на мой взгляд. Подчёркнуто выведен гуманитарный пласт. Но общего мне это не очень испортило. Такую диковинную визуальную картинку, такое странное («Странное» – видимо, второе имя Гансовского) ощущение, даже некий, иногда мучительный, как тягучий кошмар, гипнотизм испортить чем-то очень трудно. Лично для меня.

Возможно, я сделал ошибку, прочитав эту повесть почти сразу после «Шести гениев». Теперь я не могу оценить её отдельно, теперь всё моё впечатление крутится между «Башней» и повестью, из которой она была создана (хочется сказать «вырезана»). И, что хуже того, я не могу определиться, стала ли история лучше.

С одной стороны, читать действительно легче – повесть сделалась плотнее, динамичнее. В чём-то даже напряженнее, так как исчезли многие отступления. Но кое-где с водой выплеснули и ребёнка. Исчез практически полностью антиреваншистский смысл. А ведь он сейчас стал невероятно актуален. А ведь он был очень важен в «Шести гениях». Он был той силой, с которой боролся герой, той силой, с которой боролся разум, и боролось искусство в повести. Исчез мерзкий Дурнбахер, исчезло шествие неонацистов по городу, а заодно и самый напряжённый момент – бунт героя, его невозвратное действие, поставившее его на одну ступень с растерзанными антифашистами в гитлеровской Германии. И вместе с тем исчезли и слова Бледного (как и его сложность – человек, пострадавший от нацистов, но работающий на нацистское правительство) о том, что усилие ничего не значит без результата. Что же получается в конце?

С водой выплеснули не только многословие, но и странность. Характерную для Гансовского странность, в которой герой может проникать в картины, может проникать в рисунки и видеть по ним реальность. Так он стал более земным, оставаясь при этом гением, пишущим в уме многотомные произведения. Но эта странность, в конце концов, создавало своё ощущение, фирменное давящее ощущение гротеска и безысходности.

В итоге – повесть упростилась. Полностью уперлась в борьбу двух спецслужб за странное, но гениальное изобретение. Конечно, чуть промелькнуло, что обе силы не с добрыми намерениями (нацистское мелькнуло), но в таком вычищенном виде это можно, по-моему, было и проглядеть…

Прочитав короткую аннотацию к пьесе, я не ждал многого. Думал, вот будет пафос, революционная молодость, «Слава Советскому Союзу!». Но такого всё же не случилось… Нет, легкий пафос, конечно, был, и восхищение вечной борьбой пролетариата тоже. Но. Сначала меня заворожило вступление с прекрасными и немного загадочными образами вполне себе реального мира. Но потом немного наигранной показалась речь старика-героя – слишком «умная» для человека с лёгкой деменцией, и в данных обстоятельствах, немного она канцелярская. Да и мир будущего, из которого раздаётся звонок, предсказуемо похож на утопию (хочется сказать: «советскую утопию»). Однако дальше – сомнения в правильности прожитой жизни, разговор с самим собой (отлично передана молодость – захлёбывающаяся своей уверенностью настолько, что не даёт закончить фразы собеседника), и тоже легкое разочарование в будущем, что не все мечты сбываются, что не «кто был никем, тот станет всем». И оправданно желание старика рассказать самому себе, что мир, за который он борется, прекрасен, желание предупредить самого себя. И та перемена в нём, понимание, что и такая жизнь – это многое, что именно такую жизнь надо было прожить… Очень эмоционально выходит всё. В этом для меня тайна всех пьес – как удаётся одними диалогами создать густоту эмоций, поднимая всё над возможным пафосом? Талант, вдохновение? Возможно. Но только, действительно, в горле немного поскребло от этих эмоций, которые как нота становились к концовке всё выше и выше. Да, чуть время пройдёт и, наверное, я вспомню, что многое тут было пафосно, но этот посыл, этот густой эмоциональный заряд сейчас, по прочтении, играет очень сильно.

Последний сборник историй о Холмсе и окончательное прощание автора с героем. Практически сорок лет написания Шерлокианы – целая жизнь! Немного грустно. Хотя чисто эмоционально окончанием истории для меня всегда будет рассказ «Его прощальный поклон» из предыдущего сборника.

Интересно смотреть, как меняется мир в рассказах о Холмсе. Великий сыщик дебютировал в самом расцвете Викторианской эпохи: преступники-джентльмены, индивидуалисты, даже Мориарти всего лишь индивидуалист, стоящий на вершине преступной пирамиды. Двадцатый век принёс преступников иной формации. Это психопаты, практически маньяки – в литературе и кино их время придёт во второй половине двадцатого века, но талант автора углядел их уже сейчас. Таким оказался Джозия Эмберли из «Москательщика на покое» – его изощренность и бахвальство. Или юный преступник в «Вампире в Суссексе» – практически ребёнок, способный на хладнокровные убийства домочадцев.

Появилось и нечто нуарное. Преступные организации, посылающие своих громил. Информаторы в преступном мире (не белые и пушистые, а настоящие негодяи), практически решающие всё дело. Динамика и работа мускулов вместо напряжённой работы великого мозга.

Есть две истории, написанные непосредственно Холмсом (как бы). Одна – в качестве спора со своим хроникёром. Другая – из-за отсутствия оного. Обе истории показывают, что главное для Холмса не эффектность события, а любопытные обстоятельства дела; обе истории трудно назвать громкими, да и преступления как такового в них нет. В «Львиной гриве», кстати, показана и жизнь великого сыщика на покое – тоже интересно.

Есть и классические вещи с отличной интригой, такие как «Загадка поместья Шоскомб» или «Загадка Торского моста». А «Три Гарридиба» во многом повторяет «Союза рыжих»

Но есть и эксперименты. В «Дело необычайной квартирантки» Холмс присутствует исключительно как слушатель, показывая свою сострадательную сторону. «Камень Мазарини» полностью написан в третьем лице и, по-видимому, является переходной стадией от рассказа «Пустой дом» к пьесе «Бриллиант Короны». А в «Человеке на четвереньках» впервые присутствует что-то фантастическое. Для меня лично эксперименты эти не всегда выглядели убедительными. В историях о Холмсе я полюбил их непредсказуемую классику.

Кстати, у Холмса появился новый служка – Билли. А Уотсон, кажется, женился вторично, но это упоминалось как-то вскользь и единожды. Во всех историях есть интересные второстепенные персонажи, типа осведомителя Шинвала Джонсона или конкурента в мире частного сыска мистера Баркера. Жаль, что они тут же пропадают. Но, по правде сказать, мне часто не хватало «стариков» – недалёкого Лестрейда и умницы Мортона, почитающего Холмса как своего учителя.

В этих четырёх абзацах прощание автора с Шерлоком Холмсом. Прощание немного ироничное, но трогательное. Практически сорок лет написания Шерлокианы – целая жизнь! Любовь публики, и – несомненно – любовь автора, заставляющая возвращаться к Холмсу снова и снова. И именно эта любовь всё-таки не сравняла героя с теми престарелыми тенорами, что всё уходят со сцены, но так и не могут уйти. Он и сейчас не ушёл. Подражания, пародии, переложения – всё это говорит о любви к персонажу, о том, что он всё ещё жив и нужен этому миру.

Последний рассказ последнего сборника о Холмсе. Для меня лично завершением он не кажется – таковым для меня всегда будет «Его прощальный поклон». Там своя грусть последнего дела и встречи спустя годы разлук.

Но «Москательщик на покое» читается очень здорово. Классическое ведение дела, в котором проявляется и знаменитый метод, и артистизм Холмса – его театральные эффекты и манера держать козыри в рукаве, чтобы в финале неожиданно их выкинуть. Дело, в общем-то, не самое оригинальное в начале (нужно найти жену Джозия Эмберли и её любовника, прихвативших ещё и его богатства), в итоге перерастает в нечто более интересное и неожиданное.

Отдельно хочется сказать о преступнике. Это тот случай прорыва нового мира. Великий сыщик сам утверждает, что им заинтересуются скорее психиатры. Преступник-психопат, с изощренным умом, придумывающий высокотехнологичный способ убийства (ловушку, газовую комнату на дому), самовлюблённый настолько, что сам привлекает к своему делу лучших сыщиков. Это ведь преступник нового века, тот который будет обильно питать позднее кино- и художественные произведения о маньяках.

А ещё привлёк внимание мистер Баркер. Впервые автор ввел персонажа-соперника на поприще частного сыска (вне конторы Пинкертона, надо сказать). И то, что сам Холмс высоко оценивал его умения, намекает, что в Англии появился новый герой… Исчез бы он позднее, как некие другие второстепенные персонажи цикла, или стал бы заменой Холмса, ушедшего на покой, а может быть, на какой-то момент, его настоящим противником, идущим по тем же следам – этого уже не узнать… Но что-то особенное в нём всё-таки есть…

Я бы отметил, как мрачнеет история по ходу рассказа Джона Мейсона. Изначально казалось: ну вот, опять английские чудаки с их причудами, помешательство на почве лошадиных бегов. Но потом – странные личности, склеп, древние трупы и сожжённые тела – захватило не хуже рассказов об ужасном.

Рассказ хороший, классический. Работа ума, складывающего мозаику из фактов, прекрасна. Единственное, огорчило так это то, что в данном рассказе (а он чуть короче, чем привычные истории о Холмсе) разгадка приходит (и озвучивается) не в конце, а чуть ближе к середине. В концовке остаётся лишь подтвердить ей и уточнить детали. Концовка – это не удар, а скорее некая инерция.

Это, конечно, не детектив, хотя в глубине истории и лежит преступление. Это драма. Любовный треугольник с жестокостью в одном углу и трусостью в другом. И полным вынужденным уединением обезображенной женщины.

Морали две. Преступление никогда не приносит счастья. И тот маленький спич Холмса о судьбе и терпении.

А если это не детектив, то и Холмс тут не как сыщик – он слушатель тайны, слушатель бремени, что надо сбросить с себя несчастному существу. Это о том, что работа Холмса – не всегда шевелить извилинами, а иногда просто проявить участие. И это тоже очень важно.

А мне рассказ показался очень приятным. Вторая история, написанная непосредственно Холмсом (как бы). Но если в первой («Человек с побелевшим лицом») рассказчик часто отвлекался, сетуя на то, что Уотсон описал бы некоторые вещи лучше, в частности лучше поддерживал бы интригу, то здесь рассказ вёлся очень четко и органично, а в чём-то даже интересней некоторых историй от лица Уотсона. И интрига держалась прекрасно. Отдельное очарование вызывало, по-моему, ещё и в том, что история вполне локальная. Да, смерть человека, смерть таинственная, даже необъяснимая (щекочет и то, что чуть поторопись герой в своей прогулке, и он мог бы увидеть, кто или что убило Макферсона), но это не дело государственной важности, как, например, «Его прощальный поклон». Фоном проходит быт и окружение великого сыщика на покое. Быт тихий, без Уотсона и миссис Хадсон. В нём тоже есть что-то грустно-приятное.

Это, конечно, фантастика (получается, фантастический детектив?). Понятно, откуда растут ноги – оттуда же, откуда они в «Собачьем сердце» Булгакова (и, кстати, оба автора – врачи).

А ведь это очень крутой рассказ, даром, что не такой известный. В ранних историях о Холмсе уже было похожее, когда слишком чёткая и однозначная улика говорила о её поддельности, и только чуткий взгляд великого сыщика определял, что «слишком нарочито» значит «обманчиво». Но там подобная улика была слишком выпирающей. Здесь же всё идеально ложилось в изначальную ситуацию – в этот любовный треугольник со смертельным исходом. В этом случае в вину подсудимой очень трудно не поверить.

Данный рассказ – тот случай, когда поражаешься преступной выдумке, а вслед за этим и уму Холмса, сумевшего раскрыть практически идеальное преступление.

И концовку рассказа предугадать было практически невозможно. Я лично был полностью запутан ограниченным числом возможных подозреваемых. Три человека. Один мёртв. Второй обвинён и является клиентом Холмса (что практически всегда говорит о его/её невиновности). И вершина треугольника, которая нанимает Холмса, чтобы восстановить истину – что тоже говорит: он с большой долей вероятности невиновен. Возможно, стоило вторыми ролями, дабы подозрение пало и на ложный сторонний след. Впрочем, что-то такое и было – этот беспокойный слуга, недовольный своим хозяином, вызывал легкое недоверие. Но основное действие застряло в трёх подозрительных соснах – дорога тупиковая для всех, кроме Шерлока Холмса, да и тот на неё едва не застрял. В итоге – это интриговало очень крепко.

Из относительных минусов, пожалуй, то, что Холмс (автор) довольно явно акцентировал внимание на одних уликах, упоминая другие лишь вскользь.

Тень «Союза рыжих» лежит на этом рассказе плотно. Чудаковатые, гротескные обстоятельства служат той же цели, что и пресловутый Союз –

В итоге: предсказуемо (так как определённое повторение). Чуть-чуть неубедительно – я в такие моменты всегда задаюсь вопросом, как это преступник не поймёт, что кричащий гротеск, который они создают, привлекает внимание и заставляет пристальней вглядываться в детали?

Но всё же улыбнуло. Есть ведь что-то привлекательное в английских чудаках.

Интригующее начало – дело идёт едва ли не о вампиризме! Дух классической истории о вампирах – корни из далёкой Латинской Америки (где, как известно, возможно всё), старинный дом, странное поведение новой жены, следы от укусов и так далее. Правда, осознание того, что это не «Кармилла», а рассказ о Шерлоке Холмсе, тут же отметало присутствие сверхъестественного. А следя за происходящим, выводы можно сделать даже чуть раньше, чем сам Холмс –

Приятное ведение дела – такое вот классическое, где логика и работа ума является главной движущей силой (в последних историях такое бывает нечасто).

Из «нового». Я бы обратил внимание на «преступника» в этом рассказе. Данный момент показан, на мой взгляд, не очень акцентировано, но ведь преступник страшнее любого вампира. Он человек, но при этом он уже – патология. В нём есть будто зерно маньяков будущего.

Несмотря на то, что рассказ неплох, что-то в нём меня подсознательно не устраивало.

Темп рассказ? Может быть. Ода из особенностей поздних рассказов о Холмсе – они стали быстрее, динамичнее, в них больше действий, чем работы ума. Я к этому не совсем привык, всё-таки Холмс для меня это, в первую очередь ум, а затем уже скорость гончей, взявший след.

Опять есть что-то схожее с традицией нуарного детектива. Раньше противниками Холмса были преступники-индивидуалисты, даже Мориарти был скорее индивидуалистом стоящим выше других индивидуалистов. Сейчас же преступные сообщества, шайки. Преступница этого рассказа, по сути, глава преступной шайки, босс. Встреча с преступником лицом к лицу казалась раньше чем-то экстраординарным. Сейчас же послать громил, чтобы избить Холмса, или запугать – пожалуйста. Появились информаторы, тут – некий Лангдейл Пайк, информатор по части светских слухов. И именно они решают большую часть дела. Раньше Холмс видел общую картинку на основании мелочей и логики. Сейчас общую картинку предоставляют информаторы. Это ближе к полицейскому детективу, или нуару. Не то чтобы это было совсем плохо, просто интересный факт о мире, в котором действует Холмс, как он меняется, становится более «современным».

Есть сомнения в логике происходящего. Итак, главный интригующий момент в рассказе – странные условия покупки виллы «Три конька». Зачем? Путь наименьшего сопротивления – выкрасть требуемый объект, благо, что в доме есть информатор. Это и дешевле, и надёжней и «тише» – ну кто бы всерьез стал искать организаторов совсем некрупной кражи? Попытка не привлекать к себе внимания или же обойтись законным путём, как оправдание, отпадают сразу. Такой способ добиться нужного объекта сам по себе привлекает внимание, да и законность уже нарушена подосланным чернокожим громилой.

Немного удивил и Холмс.

Третий рассказ в сборнике «Архив Шерлока Холмса» и опять эксперимент.

Впервые рассказ, написанный в третьем лице. От этого он едва ли не вываливается из общего ряда, даже из самой концепции историй о Холмсе. И дежавю – граф Сильвиус, король преступного мира (видимо, остальные короли преступного мира к тому моменту перевелись), охотник на львов, это, несомненно, полковник Моран; духовое ружье, опасность в доме напротив, восковая копия Холмса в кресле (хорошо хоть Уотсон сам предупредил эту аналогию, вспомнив, что эта копия уже послужила похожим образом).

Да и главным было не раскрытие дела, а словесная дуэль между Холмсом и его противником. Чем-то напомнило манеру раскалывать преступника в комнате для допроса. И тут же – пьесу…

Да-да, именно пьесу. И такая пьеса у Дойла есть. Так что это скорее некий альтернативный рассказ о Холмсе, застрявший между историей «Пустой дом» и пьесой «Бриллиант Короны». Для чего нужен Билли – слуги Шерлока Холмса, которого раньше и в помине не было? Ввести в курс дела Уотсона/читателя/зрителя. А ещё в рассказе присутствует только внешний план. Никакого погружение в героев, в их мысли. Чувства – только те, что отражаются на лице, в позе. Место действия – одна локация. Основа рассказа – диалоги. Пиковый момент – неожиданное действие. Финал – действие комичное, на публику. Чем это не заготовка для пьесы?

Но, прислушавшись к себе, скажу: как рассказ это вышло не лучшим образом. Любопытно, но странно. На мой взгляд, такая манера рассказам о Холмсе не идёт. Да и навязчивое повторение (Сильвиус – Моран) не радует.

То, что этот рассказ ведётся исключительно Холмсом, без участия его хроникёра, не отметил разве что ленивый. Впрочем, что-то близкое к этому уже было – два рассказа практически полностью являющиеся монологами Холмса и рассказывающие о его первых делах. Но тут всё полностью «написано» Холмсом, и цель этого ясна – показать, как важен для историй Уотсон, ведь сам Холмс, вначале подтрунивающий над умственными способностями своего друга, в конце сетует, что тот, де, стасовал бы историю лучше.

Но и так она неплоха. Обстоятельства её интригуют – за ними явно скрывается какая-то тайна; сейчас немало ужасов с подобными обстоятельствами – семья скрывает от гостя присутствие ещё одного человека или насильно удерживающие кого-то в доме. В принципе, подоплёку событий угадать можно – не так уж и сильно она скрыта. Но метод Холмса тут продемонстрирован довольно ярко, подтверждая выбор великого сыщика – история представляет интерес именно этим.

Шерлок Холмс в жанре нуар?

А почему бы и нет…

Есть что-то похожее на нуар, как романы Филипа Дика похожи на киберпанк – отголосками. Впервые эта мысль возникла при упоминании Шинвала Джонсона. Ведь это не просто информатор, а именно связь героев в криминальном мире, преступник-стукач, можно предположить даже, что сутенер, если мисс Уинтер, «падшая женщина», не просто знакомая, но и подчинённая. Хорошие такие личности, выступающие на стороне Холмса.

В этом рассказе тоже есть мощный антагонист, стоящий на одной ступени с Мориарти и полковником Мораном. Хитрый, обходительный. Он всё ещё носит маску джентльмена, но по общему ощущению он уже напоминает босса мафии. Открытые угрозы, «длинные руки», подручные, избивающие людей у всех на виду. И борьба с ним – это уже не борьба умов, а борьба мускулов.

Большую часть этого сборника я уже читал. Большую и лучшую – рассказы «День гнева» и «Голос». Так что остальное дочитывал. Теперь к этому «лучшему» могу прибавить и утопический, светлый рассказ «Двое».

Заглавная повесть вызвала чувства противоречивые – с одной стороны типичная и любимая у автора «странность», с другой – много отвлечённого и политизированного. «Соприкосновение» показался рассказом самым слабым. Отличная фантастическая идея скрылась под наивным сюжетом о том как «пионер забарывает шпиона».

Но всё в целом – очень густое, авторское. Гансовский в соусе из Гансовского. За этим я и возвращаюсь к нему время от времени.

Надо сказать и иллюстрации в сборнике эмоционально соответствуют. И это хорошо.

Этот рассказ столь же простой, сколь и прекрасный, светлый. В нём нет какой-то большой глубины, но есть невероятная прозрачность прогретого солнцем ручья. А это уже – немало.

У Гансовского всегда есть какая-то своя атмосфера, он завораживает. А тут завораживает красотой. И вот вроде всё просто – утопическое будущее, огромный парк в котором можно отдохнуть от города, сливаясь с природой, со свободой; найти двойника из животных в этом нетронутом мире и наслаждаться свободой вместе. Но всё это превращается едва ли не в притчу. Сюжет не важен. Да и не нужен больше того минимума, что уже есть.

Почему-то вспомнилась более поздняя повесть «Побег» (часть первая – собственно, «Побег»), и она теперь кажется мне рассказом «Двое» наоборот. Там герой соединяется с природой, сбивает с себя налёт меланхолии, против своей воли – его забросили в прошлое насильно; то же движение и укрепление духа, но от отчаяния и в борьбе за свою жизнь. Это к тому, как изменились взгляды автора на жизнь за четырнадцать лет. Отчего-то видится именно так.

Итак, впечатления. Впечатления, в конце концов, расплылись.

Первая мысль была – как изменились дети. Я охотно верю, что во времена написания рассказа, подростки такими и были – мысли большими величинами, мечтали стать Гагариными и Куками. В пятнадцать лет. Да, ругались с родителями, переживали внутренние перемены, смотрели на тридцатилетних, как на стариков – это всё хорошо передано, кстати. Бросилось в глаза слово «развитой» по отношению к одному из молодых героев. Сказал бы кто так сейчас? Ну, наверное, был бы «накаченный»… Вот, и лексикон меняется. В общем, что-то было и притягательное, но, в то же время, невероятно наивное. Текст от лица мальчика – и хорош и плох; да, мировоззрение и мироощущение юного персонажа своего времени, но при этом картонная наивность истории для детей, в которой «примитивно» значит «хорошо». Внезапно врывающееся письмо Коростылёва и интригу поправляет и опять вызывает ощущение наивности – переписка двух учёных, в которой всё «высокими словами» и не о науке, а отпекаемо, как бок дельфина. Нет, читать временами интересно – и нотки взросления проскальзывают хорошо, и некоторые странности в происходящем интригуют. Но, тут же, опять какая-то стереотипность, утрированность, уши Васи Куролесова – оказывается, это рассказ о шпионах! Да и оказывается внезапным указанием героя – «вот что случилось!» и дальше уже пересказ (это, по-моему, самый неудачный переход из всех возможных).

Вопрос – и беда рассказа – а для кого он написан? Для взрослых? Нет. Сам его тон противоречит, вся его детская (в плохом, не умилительном значении этого слова) наивность. Для детей? Нет. Иначе куда деть эти намёки, что Володя ходил к соседке героя не чай пить? Иначе, зачем такая сложная и классная на самом деле фантастическая идея, достойная, на мой взгляд, лучшего исполнения? Для подростков? Наверное. Но беда в том, что такой подросток остался в прошлом. Будет ли современный подросток, пятнадцатилетний парень или девчонка, читать такое? Сомневаюсь, и очень сильно. Просто вот не сошлось. Просто вот мир изменился.

Повесть сложная, давящая. Впрочем, сложная для чувств – посылы её ясны. Выбор места – послевоенная Германия, восточная её часть, сыто живущие нацистские деятели, возвращение тиранических порядков, шествия бывших эсесовцев и т.д.. Тут же и американские спецслужбы – с тиранией доллара и мечтой о «золотом веке» (читай: «золотом миллиарде»). И выбор героя – гения, опозиционирующего такому миру, одинокий, лишённый надежды. Политически сторона повести прозрачна (возможно, в нынешние времена такие истории стоит переиздавать). Гуманистическая – тоже. Искусство противостоит жестокости и тирании. И герой противостоит. Хотя не верю, что пройдя всю войну, герой ни разу не убивал, кроме того случая с немецким начальником. Четко выражена мысль о немецком народе, как о народе без сопротивления (тоже мне оправдание).

Чем-то похоже на Кафку – личность против государства, общества, законов беззакония.

Но Гансовского я люблю за его «странность». Он умеет писать странно и завораживающе, хоть часто это и сливается в «депрессивно». Здесь есть эта странность. События, которые не сразу понимаешь (перемещение в мир картин, например). Слегка гротескные герои. Тот же Бледный – испуганный до смерти шпион, в котором жизнь еле держится. Да и сам Георг Кленк, в котором странность гения развита донельзя – аскетичность соединена с некоторым эгоизмом (наделать шума и исчезнуть, или это такой протест?), непродуманность своего будущего и мысли о вечном не мешают, например, подтолкнуть врага (относительного) на самоубийство, оправдать философски это подталкивание… Гений без надежды в поисках надежды. Абсолютная чернота – как символ темнеющего мира. Н надежда есть, надежда брезжит в конце. И вместе со способом создать черноту у героя есть и способ её уничтожить.

Есть ощущение затянутости. С одной стороны, чисто авторское – как затягивание в болото. С другой стороны – историю всё-таки разжижающее, немного утомляющее. Позже почитаю «Башню», посмотрю, как там.

На мой взгляд, этот сборник пока лучший из прочитанных мной авторских сборников о Холмсе.

И на этот счёт у меня есть своя теория, впрочем, ничем не подтверждённая.

Мне кажется, что к тому моменту, как создавались эти истории, основной ажиотаж, связанный с героем цикла, немного спал. За читательским запросом уже не приходилось гнаться, не приходилось спешить, чтобы выдать читателю новую историю. Автор мог приступать к историям о Холмсе, только когда ему было что сказать.

И это работает.

Да, сборник получился самый короткий – всего восемь историй. Да, временами есть прежний авторский штамп – зло чаще приходит из колоний, а самый неприятный субъект чаще оказывается преступником. Но при этом, в каждом рассказе есть что-то особенное. В «Шерлок Холмс при смерти» мы видим только концовку истории и вспоминаем талант Холмса к перевоплощению. В «Исчезновении леди Фрэнсис Карфэкс» Холмс впервые (если не считать вынужденного бегства после смерти Мориарти) покидает Англию, чтобы расследовать дело, какое-то время Уотсон действует самостоятельно, а перспектива несколько раз меняется так кардинально, что Холмс оказывается на волосок от поражения. «Алое кольцо» выглядит как зерно, из которого вырос роман «Долина страха» – мафия, агенты Пинкертона и плотный клубок из наблюдателей за наблюдателями. «Картонная коробка» – с жуткими обстоятельствами (человеческие уши в коробке с солью) и вторым дном – чётко выраженной социальной драмой. Жуткая «Дьяволова нога» пронизанная духом сверхъестественного и мрачного с поистине необъяснимыми (на первый взгляд) событиями. «Происшествие в Вистерия-Лодж» – практически повесть, по крайней мере, по насыщению, эдакая матрёшка с преступлениями, скрывающими другие преступления. «Чертежи Брюса-Партингтона», в которых речь идёт о делах государственной важности, а время играет против наших героев. И, конечно же, заглавный рассказ – Шерлок Холмс и доктор Уотсон в условиях нового времени. В условиях грядущей войны. Уже не детектив, а «шпионский роман» (рассказ, естественно). И он же – грустный эпилог, последнее дело великого сыщика. Вот так, каждый рассказ выделяется индивидуально. А ещё – в каждом есть сильный антагонист, блистательный преступный ум, не уступающий ни Мориарти, ни полковнику Морану. А в «Происшествии в Вистерия-Лодж» кроме хитрого злодея есть даже сельский полисмен, не уступающий умом Холмсу и ведущий свою игру!

Как итог – прекрасное ощущение от самого сборника.

Коротенькое, в несколько абзацев, предисловие от лица доктора Уотсона. Из него можно понять, что Холмс теперь жив и здоров, но полностью отошёл от дел. Однако война с Германией заставила его на время вернуться к трудам на благо страны. Тем самым как бы подтверждая, что заглавный рассказ одновременно и центральный в сборнике и своего рода эпилог к приключениям великого сыщика.

Если бы этот рассказ не стоял в сборнике о Шерлоке Холмсе, то в нём можно было бы и обмануться. Нетипичное для цикла ведение истории. Всё-таки раньше (и всегда до этого) мы видели лишь то, что видит пара Холмс-Уотсон (даже скорее то, что видит Уотсон), здесь же большой массив текста это события, которых они видеть никак не могли. Может с возрастом хроникёр великого сыщика стал давать больше воли своей фантазии? Это шутка. Конечно же, всё сделано ради эффекта неожиданности – внезапного появления наших любимых героев.

Но это и не привычный детектив. Скорее рассказ о шпионах, о работе разведки (вражеской) и контрразведки. Новое время наводит на новые темы. И даже приятно, что такие грандиозные события как Мировая война не могла не подвигнуть автора представать своих героев причастными к ним.

И, да, создаётся лёгкое грустное ощущение. Встреча старых героев, уже отошедших от дел, уже заметно постаревших, воспоминание о былых днях и делах… Прекрасное завершение, если можно завершить истории героев, ставших бессмертными. И в то же время завершение самой эпохи. Времена громких преступлений и преступных умов будто бы уходят в прошлое с этим рассказом перед грозой глобальной мировой войны. Мир поменялся. Есть ли в этом мире место для великого сыщика и его преданного оруженосца?

Какая же жуткая история получилась! Даже более страшная, чем каноническая «Собака Баскервилей», хоть и в схожих мрачных декорациях, с туманами, болотами и древними следами сгинувших безымянных народов. Но там убийства более приземлённые. Здесь же – настоящий кошмар, люди, сходящие от ужаса с ума, смерти от страха. Полное ощущение присутствия чего-то потустороннего (и этим напомнило скорее «классику классик» – «Убийство на улице Морг» Эдгара По). Обстоятельства, ставящие в тупик даже блестящий ум Шерлока Холмса!

Концовка немного сбила, конечно. Прочитав достаточное количество историй о Холмсе, привыкаешь к тому, что:

Кстати, последнее, рассеянное по многим рассказам о Холмсе, наводит на мысль, что герой вполне себе оправдывает самосуд. В каждом конкретном случае это выглядит благородно и по-рыцарски, но вот всё вместе…

Из минусов отметил бы и нехарактерную опрометчивость Холмса с опытом на самом себе и Уотсоне.

Но даже так, из-за этого мастерски нагнетаемого ужаса и страшной таинственности происходящего рассказ выглядит весьма и весьма впечатляюще.

Да, в этом рассказе зло тоже приходит из колоний. Но в остальном – это ведь очень необычный рассказ в цикле!

Во-первых, впервые на моей памяти великому сыщику пришлось покинуть родную Англию. Хотя изначально её покидает Уотсон и действует практически самостоятельно – и это такое, во-вторых. Не из этого ли эпизода выросла пара детективов Ниро Вульф и Арчи Гудвин, где гениальный ум только делает выводы и контролирует оперативную работу детектива-мускула? Правда, в нашем деле Уотсон проявил себя не идеально – хотя, по ходу чтения казалось, что он всё делает правильно. Вот она разница в опыте между любителем и профессионалом, который может добыть сведения, не сходя с места.

В-третьих, стоит отметить напряжение гонки – сыщики явно отстают, а цена времени перерастает в цену жизни исчезнувшей дамы, так что до самого конца остается не известным, что они отыщут – живого человека или хладный труп.

В-четвертых, есть смена перспективы. Только я посетовал, что наиболее неприятная личность чаще всего и оказывается преступником, как тут же – в этом рассказе – автор взял и перевернул всё. А потом едва не сделал это снова, так что вполне можно было поверить в то, что сама леди Фрэнсис Карфэкс по-своему преступница. И ведь это очень здорово.

И в-пятых, сам Холмс назвал это своим провалом. Можно не согласиться – по факту же. Но к провалу он был очень и очень близок. Это к тому, что противодействующая преступная сила оказалась невероятно изобретательной, что тоже доставляет немалое удовольствие.

Одним словом, по-моему, всё это очень свежо (для цикла) и круто.

Интригующее название. Впрочем, в цикле про Холмса много интригующих названий. Наконец-то миссис Хадсон, одна из узнаваемых личностей в пантеоне персонажей шерлокианы, присутствует тут чуть больше, чем простым упоминанием. Но наиболее характерен рассказ тем, что мы здесь мы приходим уже к развязке. Нет в нём ни фирменных логических цепочек, ни уже привычной «оперативной работы» – вернее, мы их не видим. Только развязка, только финал, в котором «расколоть» преступника помогает ещё один, уже чуть подзабытый талант Холмса

Динамичный рассказ. Мне кажется, или Холмсу всё чаще приходится действовать – быстро перемещаться, вламываться в дома, ловить преступников на живца? Так или иначе, это работает – напряжение создаётся. Плюс огромная важность дела – государственная важность. Опять, конечно, похищенные бумаги, но появление Майкрофта Холмса как просителя намекает на особую важность. И время. Нужно успевать, иначе конец, иначе информация попадёт в чужие руки. А дело усложнено тем, что загадок много – мелких, но кажущихся неразрешимыми.

И опять в этой истории Холмс занят скорее «оперативной работой» ¬– опросом свидетелей, осмотром места происшествия. Вот выход из сложной ситуации – просто чётко проделанная работа и принцип «Отбросьте все, что не могло иметь места, и останется один-единственный факт, который и есть истина», которые сами выводят на след. Выходит, что клубок из странных обстоятельств, за которые неизвестно как браться – лишь туман фокусника, сбивающий с толку; для профессионала, коим является Холмс, след в тумане виден отчётливо.

Интересен и способ введения в ситуацию – уже маленькая головоломка, в которой из факта прихода Майкрофта и газетной статьи формируется цель визита не менее одарённого брата великого сыщика. Это приятно.

Единственное, я сейчас поймал себя на мысли, что есть какой-то незыблемый (пока) авторский принцип, если хотите, штамп, при котором заведомый преступник в итоге таковым не является, или же является, но таким, что скорее вина его случайна или оправданна. И это сразу заставляет думать, что человек, на которого сразу падает подозрение полиции – невиновен. По-моему, это немного обедняет.

Мне кажется, из этого рассказа вырос более поздний роман о Холмсе «Долина страха» – те же следы, ведущие в США, агенты компании Пинкертона (сами по себе легендарные столько же, сколько и Холмс) и попытки скрыться от могущественной преступной силы. Только вместо итальянской мафии в «Долине страха» была другая организация – подретушированная автором история «Молли Магуайерс», сама по себе очень интересная. Ну да итальянская мафия – тоже неплохо.

Очень интригующее начало. Постоялец, который явно скрывает свою личность. Таинственная переписка у всех на виду. Странные личности и происшествия – трудно было предугадать, к чему это может привести и что скрывать, но ясно, что нечто пугающее. А ещё – в итоге – довольно плотный клубок из действующих сил и наблюдателей за наблюдателями.

А ещё удивил момент, когда Уотсон спросил у Холмса, почему тот не бросит это дело, ведь оно не сулит ему никаких дивидендов. Очень странный вопрос. Ведь к тому моменту они вместе пробыли довольно долго, чтобы Уотсон мог знать моральные принципы великого сыщика (Холм здесь упоминает о медицинской практике Уотсона в прошедшем времени, так что есть основание полагать, что данный эпизод произошёл уже после «воскрешения» Холмса). А так это выглядит слишком искусственным и нарочитым упоминаниям этих самых принципов.

Очень примечательная история.

Начать с самого Холмса. Чем-то он напомнил мне Холмса первых историй Дойла. Вот так же он забавляется, демонстрируя на Уотсоне свой метод – на этот раз метод «чтения мыслей». Вот так же нелестно, свысока он отзывается о Лейстреде. Всё так же демонстрирует он познания в довольно специфических областях науки. Есть, есть в нём что-то от немного асоциального Холмса первых историй. Хотя, конечно, его неприятие литературы и музыки, как областей знаний непригодных для расследований преступлений, давно забылось – кажется, сразу после «Этюда в багровых тонах» – здесь вот и Эдгар По присутствует (что символично) и о Паганини разговоры ведутся.

Само дело из разряда «на одну выкуренную трубку» (помните, было такое выражение у Холмса в «Пёстрой ленте»?). Великий сыщик решает его легко, побывав только на месте «преступления» и поговорив со «свидетелем». Но метод его продемонстрирован просто блестяще. А ещё отрезанные уши в коробке с солью, посланные ничего не понимающей женщине, – это очень жутко, и я не удивился бы, если бы в дело вступил какой-то маньяк. Человеческие уши в коробке с солью, создавали ощущение ужаса, и не важно, что в отличие от многих историй в цикле на улицах Лондона в этот момент не лил мрачный дождь, а стояла жара – было жутко.

А потом началась исповедь преступника. Черта для рассказов о Холмсе привычная – сам преступник рассказывает о том, как было совершено злодеяние, подтверждая точность метода гениального сыщика. Но тут было что-то иное. Рассказ был слишком большим, слишком эмоциональным. Тут он был не просто способом подтвердить догадки Холмса – он превратился в самостоятельный пласт, в проблему, поднятую автором. Социально-психологическая подоплека. Сторонняя сила, разрушившая семью и, впоследствии, жизнь отдельно взятых людей. И риторический вопрос, заданный в финале – подтверждение тому. Что-то в этом есть от детективов Валё и Шеваля, с их глубиной социальных пороков – и это весьма неожиданно и интересно.

А, по-моему, это едва ли не один из лучших рассказов о Холмсе, что я пока читал. И весьма неожиданно, так как эта история редко входит в «Избранное».

Кстати, там, где я её читал, она подписана как «повесть». Вряд ли – размером она лишь чуть больше рассказов о Холмсе, хоть и разбита на части. Но главное что насыщенность у неё вполне себе на повесть.

В рассказе есть диковинное происшествие, за которым скрыто преступление. Да и само преступление странное, ведущее к другому преступлению – эдакая матрешка, за которой стоят весьма изобретательные умы. И эти странности едва ли не граничат со сверхъестественным – зловещие лицо в окне, сатанинские предметы на кухне в доме-декорации с исчезнувшими людьми, и т.д.. Интригует и тревожит.

Находка предыдущего сборника («Возвращение Шерлока Холмса») – сильный антагонист – тут тоже присутствует в полной мере. Тигр из Сан-Педро не уступает, например, тому же полковнику Морану, да ещё и масштаб у него государственный.

Но есть и нечто совсем новое. Впервые в историях о Холмсе у него появляется и соперник по эту сторону закона. Бэйнс – сельский инспектор! – это даже не Хопкинс, глядящий на великого сыщика как на учителя. Бэйнс – ум острый и самостоятельный. Чёрт возьми, он тут даже не уступает самому Холмсу в их маленьком противостоянии. Хотя его присутствие и усложняет дело – но это то усложнение, что делает историю ярче и оригинальнее, ещё сильнее стягивает запутанный клубок интриги.

Да, этой истории можно, наверное, вменить в вину то, что опять преступление пришло из-за рубежа, но тут этот факт кажется вполне уместным. Да и, наверное, разрядка произошла как-то сама собой, без особого вмешательства героев – но всё это было для меня лишь крупицами по сравнению с тем крутым замесом тайн и тонкостью игры, которую вели герои – все герои, не один только Холмс! И это было здорово!

Я в школе как-то прошёл (умудрился пройти) мимо этого роман, так, отвечал что-то, вычитанное в учебнике, у доски, а что именно – уже и не припомню… Так что сейчас, читая «Отцы и дети», я читал его с белого листа – без менторских подсказок учебников или давления каких-либо предисловий.

И честно говоря, поначалу я чуть было не разочаровался. Ой, подумалось мне, как же всё плоско, как на поверхности. Проблема отцов и детей вывалена как язык у собаки – прописана даже в названии. Вон, какие хорошие отцы (в лице старшего Кирсанова, так слёзно желающего сблизиться с сыном, с молодёжью), эти их вечные «вам теперь жить». И какие невежды дети. Особенно Базаров, только и умеющий, что производить эффект, противостоять всем суждениям, насмехаться, умничать и – за глаза – унижать. А уж круг Базарова так и вовсе карикатура. Ума ноль, зато амбиции, зато умничанье и слепое поклонение любым новшествам. Юноши и девушки воспитанные Ютубом…

И я уже готов был полностью озвучить свой вердикт («Плоско!»), как одна мысль задержала. А ведь это не конфликт отцов и детей, как конфликт старого и нового… Можно ли назвать братьев Кирсановых патриархальными? Павла Петровича, внимательного со своей прислугой, ориентирующегося на английский либерализм, и Николая Петровича, взявшего в дом девушку из простых, родившую ему сына, и относящийся к ней как к законной жене, как к ровне? Да нет, не конфликт это, а наоборот, примирение, вечное колесо жизни, так как дети рано или поздно, будь у них хоть капля ума, взрослеют, сами превращаются в отцов.

И только я пришёл к этому, как события вдруг посерьезнели, загустели, роман наполнился сложными эпизодами с сильнейшим внутренним напряжением – и начал стремительно приобретать ярчайшую глубину. И герои приобрели глубину. Любовь (в данном случае любовный треугольник, но не такой, что скрашивает иные плоские драмы) – вечный катализатор тургеневской прозы – встряхнул, обнажив сложность фигур. Только тут, например, ощутил я Базарова – его суть и метаморфозы, его надлом, его пробуждение ума в бассейне едкого умничанья, им самим обнаруженная пропасть и трагизм за ширмой легкости и сарказма. Да, вот этот герой, несомненно, один из ярчайших героев русской литературы, а может и мировой. И трагизм его, ведущий к разрушению, нечаянному, но предсказуемому как рок, впечатляет.

Для меня этот роман – роман взросления. Роман жизненных изменений. Взрослеют юные герои (тот же Аркадий, понявший разницу между влюблённостью и любовью, отвергнувший нигилизм, как банальный юношеский протест, максимализм, ради своих естественных ценностей); взрослеют герои постарше – те же Базаров и Анна Сергеевна, уже считающие себя как бы родителями и учителями младшим, хотя и сами – ошибающиеся, только познающие себя. И даже родители героев меняются – от Павла Петровича, понявшего, что от себя не отсидится в глуши и не нарваться на пулю под видимостью смертельной несхожести характеров; до бедных родителей Базарова, которых судьба приводит к величайшему горю…

Я понимаю, что и взрослением роман не замыкается. Что, как истинный большой русский роман, он о многом, многое цепляет плечами – и социальную сторону жизни, русского мужика и этих вот практически современных малоумных всезнаек, верящих только в такие же умничающие тенденции (чуть не написал «блоги»), пронзает он и психологию русского человека, создавая тем самым отчётливые и реальные картины. И эти чёткие авторские реплики, которые будто в несколько предложений описывают довольно сложные явления – это ведь тонкая наблюдательность истинного классика. Но для меня сейчас на первое место вышло это – взросление, изменение, вечный круг примирений в бесконечной жизни… Возможно, прочитаю позже, и совсем другое будет для меня главным.

А ещё некоторый урок – неподдельная сложность и внутреннее напряжение сцен, тонкое знание психологии уже сами по себе создают в произведении глубину и ту самую многозначность, что заставляет говорить о произведении с восхищением. Этот роман восхищения достоин.

Вот люблю я Марс Берроуза. Есть что-то привлекательное в его сухих морях, в разноцветных расах, в многоруких чудовищах, древних городах, и зданиях, в подвалах которых могут найтись тысячелетние артефакты. Из-за этого Марса я и возвращаюсь к историям Берроуза.

Но этот роман, увы, показался мне одним из слабейших в цикле.

В нём есть своя идея. Подозреваю, что научные достижения своего времени прослужили поводом к его созданию, как в «Марсианских шахматах» были обыграны идеи о пути развития человека – от безмозглых физически развитых тел до умов без тел. Здесь же – трансплантация органов, а, следовательно, и мозгов, личностей. Именно это и служит толчком к очередному путешествию с целью спасения возлюбленной… Как всегда…

Автор попытался решить и проблему героя. Джон Картер себя исчерпал, да и хватит уже воровать его пассию. Остальные ребята были в меру хороши, но, видимо, нужен был кто-то новый. И вот на Марс попадает очередной землянин. Но вот меня лично новый герой не впечатлил. Не хватало в нём харизмы. Да и во время самих приключений, казалось, что роль героя лежит скорее на знаменитом киллере красной планеты – Гор Хаджус тащил всю компанию, Гор Хаджус затмевал Улисса Пакстона.

Да и сами приключения начались только ближе к середине романа. Всю первую половину герой-землянин провёл в лабораториях гения-трансплантолога Марса. Но и приключения временами буксовали, и частенько казалось, что жители Марса охотнее помогают героям, нежели вставляют им палки в колеса (опять спасибо репутации Гор Хаджуса, которая, видимо, совсем неизвестна в Фандале). Так что увлекательность – та самая увлекательность романов Берроуза – присутствовала здесь лишь эпизодически.

Расстраивал и язык. Можно погрешить на переводчика (читал в издании 1991 года без указания переводчиков), но постоянное присутствие местоимений как-то слегка дробило. В какой-то момент герой сказал, что ему не хватает умения, чтобы описать кое-что. Большой соблазн согласиться – умения действительно не хватает. И это даже удивительно.

Но этот роман опять что-то добавляет к миру Барсума. Всё романы что-то добавляют – новые места, новые его законы (включая законы эволюции), новые расы. Здесь тоже есть новые места. Но важнее, наверное, новое (а скорее впервые четко, напрямую, обозначенное) в менталитете марсиан – отсутствие воровства и полная честность контрастирует с тем, что на Марсе полно убийц, и редко кто доживает до естественной смерти. Контраст между нарочитой логичностью, эгоизмом и настоящей преданностью и дружбой. Контраст между атеизмом и слепой даже глупой верой (Туран на самом деле выглядит очень карикатурно). И это всё уживается рядом, а то и вместе, создавая интересный колорит. Вот, пожалуй, единственное, чем ценен этот роман в моих глазах.

Короткий роман – можно одолеть за один вечер. И сухой. Сухой настолько, что от него песок на зубах скрепит. Полное ощущение, что он сознательно и полностью обезжирен – до кожи, костей и жил. Нет никаких языковых изысков (да и что там описывать – Регис 3 однообразная и неприглядная планета), а от технических сугубо научно-фантастических терминов сушит нёбо. Герои прописаны минимально – но именно там где нужно. Я не читал ранних романов Лема, но после историй про Ийона Тихого, кажется, что всё здесь создано по принципу минимума – лишь то, что важно, только чуть поднимаясь над шкалой «примитивно». Но от этого есть свой эффект. Роман глотается, как концентрат, но концентрат питательный и сладкий. И напряжение его в этой скупости просто звенит, интрига звенит, а задачи действительно ставят в тупик.

Чувствуется, что роман не современен, в том плане, что такое понятие как «нанороботы» значительно облегчило бы героям понимание происходящего, но до поры до времени даже сейчас, читая, находишься в почти детективном интригующем недоумении. С другой стороны, то, что автор родил такие технические находки в начале 60-х, вызывает огромное уважение.

Но сухость сухостью, а в ней очень ярко представляются и картины планеты, казалось бы, однообразные, и мощь техники, колоссальность «тучи» и апокалипсическая красота боёв и взрывов. И в этой сухости как разряд вспыхивают смыслы романов. От технического – такая вот неживая эволюция, с её парадоксальной вершиной. До социального – не всё для людей. И какой же детской и наивной кажется человеческая упорность – искать в других отражение себя (разум в инстинкте механического организма), мстить стихии, рисковать собой для успокоения души, и во всём стараться победить, даже там где и в бой-то вступать не имеет смысла… Что-то в этом есть неразумное, детское (а может, это и есть сугубо человеческое?) – и холодный «глупый» инстинкт машины всё это ставит на вид.

Хорошая научная фантастика. Классика. И тот поразительный случай, когда определённый жёсткий минимум приводит к очень серьезному результату.

Что мы имеем? Возвращение великого сыщика, эффект от которого оценить трудно, ибо всякий, кто хоть поверхностно знаком с историей Шерлока Холмса (пусть только по фильмам), уже знает, что трагедией у Рейхенбахского водопада жизнь великого сыщика не заканчивается.

Между «смертью» и воскрешением Холмса проходит несколько лет. За это время у Уотсона умирает жена – событие столь «незначительное», что герой-рассказчик упоминает об этом лишь раз, да и то вскользь. Зато теперь он – полностью «тень» и друг великого сыщика, даже с докторской практикой пришлось покончить.

Впервые, в отличие от всех предыдущих сборников, здесь есть некоторая хронология – все истории ложатся в промежуток между 1894 годом и 1901-м, предположительно, годом ухода Холмса на мирную стезю пчеловодства. Кстати, очень удобное завершение – не такое радикальное, как смерть, из такой отставки его можно вернуть, да и архив у Уотсона подобрался такой, что из него черпать и черпать.

Для меня этот сборник сам по себе ощущается сильнее, чем многие рассказы в нём содержащиеся. Да, в сборнике много классических историй, входящих во всевозможные «Избранное». Но меня, уже прочитавшего множество рассказов о Холмсе, они удивляют уже не так сильно, а кое-где промахи автора ловить даже интереснее, чем его «успехи»… К тому же, автору не удалось избежать повторений, и даже собственного сюжетного штампа с преступниками из колоний, супругов с криминальным прошлом и компрометирующими письмами.

Но тут проявляется и нечто новое. Например, и слова Уотсона указывают на это прямо, рассказчик выбирает из множества дел характерные, указывающие на что-то… Важным становится не сам дедуктивный метод (кое-где от него Холмс даже отказывается в пользу стандартных способов расследования) а некоторые частности. Например, важность одной «лишней» улики, которая может увести следствие в сторону («Чёрный Питер»). Или важность плана места происшествия, что сам может вывести на след («Случай в интернате»). И т.д. Или, истории, показывают моральные принципы Холмса, с которыми я, кстати, не всегда согласен («Убийство в Эбби-Грейрдж», «Три студента»). По этой же причине не все рассказы о запутанных убийствах и сенсационных преступлениях – акцент на другом.

А ещё автор явно проанализировал успех «Последнего дела Холмса», и кое-какие истории превратил в противостояния умов – Король шантажа, хитрый киллер полковник Моран, и даже, отчасти, доктор Армстронг из рассказа «Пропавший регбист». И это добавляет историям накала.

Посмотрим, что будет дальше.

Письма, о, письма! Как много бед от неосторожных писем – какой это материал для шантажа и прочих преступных комбинаций. Нередко подобные письма фигурируют в историях о Холмсе. А здесь так и вовсе два таких опасных письма.

Надо сказать, автор выбрал отличный способ закончить сборник – очередным уходом со сцены, но уходом тихим, таким из которого героя можно вернуть, да и архив у Уотсона подобрался такой, что из него можно черпать и черпать.

И история получилась занятная. На сцену вышла политика и угроза мировой войны, если, конечно, не вмешается великий сыщик. Да ещё параллельно – убийство, которое, вероятно с этой политикой связано. Хороший накал, отличная интрига, хотя я бы не сказал, что финал слишком уж удивляет.

А ещё меня немного смутило, что Холмс, обычно так тщательно исследующий места преступлений, не обнаружил тайник сразу – он ведь уже бывал на месте преступления, и обстоятельства предполагали поиск именно таких тайников, но вот упустил...

«Убийство в Эбби-Грейрдж» – несомненно, интереснейшая история, по праву занимающая место в большинстве томов под грифом «Избранное» из историй о Шерлоке Холмсе. Великий сыщик блестяще демонстрирует здесь свой метод, хотя преступник действует настолько тонко, что лишь крошечные сомнения отделяют Холмса от большой ошибки. Мало кому такое удавалось.

Опять мелькнула мысль, что если проанализировать все истории о Холмсе, то большая часть преступников будет из колоний – Америки, Индии, Австралии. Видимо, где-то подспудно автор решил, что Британия, как жена Цезаря, должна быть вне подозрений.

Но главным для меня стал моральный вопрос, который так легко решают для себя герои.

Так правильно ли сделал Холмс? По его и Уотсона (а значит, и автора) мнению – правильно. А вот у меня в данном конкретном случае есть большие сомнения.

В отличие от своего героя Дойл был большим любителем спорта (как подтверждение можно вспомнить роман «Родни Стоун», или тот факт, что Дойл некоторое время был вратарём футбольного клуба «Портсмут»). Но Холмса в мир спорта Дойл пускал редко – можно вспомнить разве что рассказ «Серебряный», который связан со скачками. А вот теперь – регби. Спорт в России не самый популярный, возможно, в этом и кроется причина того, что в советские времена рассказ практически не издавался (за регби есть репутация занятия исключительно западного). Но это так, просто любопытный факт.

Второй интересный момент – именно тут нашелся ответ на вопрос: а куда же делось пристрастие Холмса к наркотикам? И я рад, что это автор всё-таки прояснил.

Само дело любопытное. Интригует то, что в нём практически нет улик, что-либо подтверждающих. Здесь, в общем-то, не столько дедукция, сколько следования по следу (простите за тавтологию), и работа по обнаружению этого следа. И небольшое противостояние. Доктор Армстронг действительно был персонажем ярким и умным, и ироническое сожаление Холмса по поводу того, что доктор вполне мог заменить Мориарти, мне понятно…

С другой стороны, по сравнению с делами в которых фигурируют таинственные убийства и громкие кражи, пропажа человека (да ещё меня постоянно преследовала мысль, что эта пропажа может быть добровольной – какие там улики говорят о том, что здесь замешано нечто криминальное?) накал всё-таки сбавляло.

Я тут начал было удивляться, почему этот рассказ не входит в число тиражируемых, ведь он отличный, даже такой вот классический. Тут и атмосфера есть – косой лондонский дождь гармонирует с таинственным убийством в замкнутом семействе. Туманные улики и полная неизвестность, в которой и убийцей мог оказаться любой, и мотивы преступления могли быть самыми неожиданными. И блистательно продемонстрированный метод Холмса.

Но причина «забвения» оказалась понятна в конце – раскрытие дела обнажила тень, что падает на революционно настроенную русскую интеллигенцию. Книги, в которых я тщетно этот рассказ читал, были сплошь «Избранное» советского образца. Страховались составители. Можно их понять. Но при этом жаль. Рассказ-то самого высокого образца.

По словам Уотсона, этот эпизод был выбран им из возможно даже более интересных, ибо в нём есть нечто характерное. Что? В историях о Холмсе в преступлениях бывают замешаны и заблудшие души, но именно здесь на это был сделан основной упор. Оступиться может каждый, как бы говорит автор, главное поддаться уговорам совести, как сделал это «герой» нынешнего дела. Правда, преступление его казалось не таким уж и страшным.

Начало рассказа давало надежду на интересное – круг возможных преступников известен (три студента плюс слуга), всё по классике: «преступник среди нас». Но расследование пошло на удивление стандартным путём, без дедуктивных изысков – исследование следов, происхождения улик, антропометрия и личность подозреваемых; в конце даже было что-то похожее на очную ставку! Это всё на самом деле неплохо. Плохо – для интриги –

И, кстати, что за мода ставить ботинки на стол?

Ох, сейчас будет много слов!

Метаморфозы Лето – это ещё что. Метаморфоза леди Джессики – вот где настоящая фантастика! Леди Джессика, отвергнувшая долг Сестёр и оборвавшая с ними все нити ради мужа и семьи, и в частности (рождение сына, вместо дочери, и рождение такой дочери) и в общем (открытое противостояние общине), возвращается в лоно, для которого она предательница. Могла ли это сделать Джессика «Дюны»? И могла ли она вернуться настолько, что генетическая программа вновь стала для неё важнее семьи? Могла ли Джессика «Дюны» устроить ловушку собственному внуку, ловушку полную физических и моральных мук и опасностей, даже больших, чем испытал Пол? Она, так корившая себя за то, что позволила сыны пройти испытание гом джабарром? Она, видевшая всю опасность принятия зелья, на примере Пола и комы, из которой он еле вышел?..

А за Джессикой деформировался и Халлек – мучитель и в перспективе палач человека, которого он, верный дому Атрейдисов, должен защищать?

Будто Джессика поменялась местами с Ирулан, которая теперь стала фанатично преданной детям Пола (читай: Атрейдисам).

Могла ли Джессика стать врагом собственной дочери (с которой в «Дюне» у неё были такая фантастическая связь) – вопрос дискуссионный. Но сомнения были по крайне мере до тех пор, пока природа «мерзости», о которой все так упорно говорили, не стала понятна и мне, читающему. А было это далеко не сразу. Вспомнить «Дюну», так там Преподобная Мать открыто называла Алию мерзостью. Но Джессика была полностью на стороне своего чада.

Ну, к «мерзости».

Что такое Квисатц Хадерах в понятии Бене Гессерит? Это существо с пробудившейся генетической памятью по отцовской и материнской линии. У Сестёр пробуждалась только материнская линия. Так значит Алия – истинный Квисац Хадерах! Иначе откуда в её разуме взялось сознание мужчины, сознание Владимира Харконнена?

К чему такие деформации собственного канона? Оживить Харконнена, вопреки правилам собственного мира? Нужен был узнаваемый враг, чётко выделенный враг (хоть во всех смыслах «внутренний»), ведь история сосредоточилась в одной семье – семье Атрейдисов? Даже Фарадˈн хоть и Коррино, но а) дальний родственник, б) изучал Атрейдисов долгое время, в) имел, в конце концов, одного с Полом учителя и одинаково с ним обучался. Всё остальные силы остались далеко за скобками.

Посыл романа кажется мне прозрачным, какими бы тяжёлыми пластами философствований он не прикрывался.

По-моему, роман – это конфликт отцов и детей разросшийся до масштабов Вселенной.

Пол стал жертвой своего «дара». Это было видно ещё в конце первой книги, когда созданные ими силы начали жить своей жизнью, когда джихад пошёл бы в любом случае, остался бы жив его символ или нет. Джихад привел мир в единство – через бесчисленные жертвы, сковал его вокруг фигуры нового бога. Мир оказался не из самых приятных, что показал второй роман. Догматичный, неповоротливый мир. Религиозная тирания, порождающая недоверие и бунты. Застой. И как результат – возможный крах (судьба Арракиса тут как аналогия со всей Вселенной). Для этого и нужен был путь Лето – разрушить невольное наследие своего отца (хотя автор хитро переложил промахи Пола на Алию/Харконнена, как минимум эмоционально). «Жизнь – это изменения» – лейтмотив всего романа. Дети должны становится на место своих отцов, принося что-то новое, иногда противоположное. Маятник жизни качается из стороны в сторону – это и есть жизнь. Будь он зафиксирован в одном положении – это и будет смертью. Вот что подготовил миру Лето. Он собрался контролировать эти колебания, притоки и оттоки сил, явления и реакции. Тысячелетнее управление колебаниями. Тиран, но понимающий «Золотой путь» вечных изменений, и даже создавший для себя контрагента. Не утопия, ибо в нём будут и свои грандиозные потрясения и жертвы, но при этом – «Золотой век». Мне кажется, тем самым предыдущие два романа в смысловом плане лишь подчёркивают итог «Детей Дюны». В таком разрезе история становится действительно эпичной.

Но по самому чтению…

По-моему, начало и добрая треть (в лучшем случае, четверть) романа – это чтение тягучее, скучное. Во-первых, оно практически лишено действий и состоит преимущественно из обсуждений-рассуждений – много воды, много философии, много вырисовывания положения дел и расположения сил. Во-вторых, большинство героев не вызывают сопереживания. Опять же по двум причинам. Первая: масштаб романа заставляет находиться автора/наблюдателя/читателя на таком расстоянии, на котором этот масштаб виден. Общее затмевает частное. Философия, религия и политика затмевают личностей. Второе: сами личности.

Тут стоит вспомнить неестественные перемены, о которых я писал выше. Эти герои попросту начинают вызывать сомнения. Другие герои изначально стоят в том положении, в котором им трудно переживать, хоть это и подчёркивает их «инаковость». Можно ли переживать Лето? В Поле было больше человеческого. Прозрев будущее, он выбирает путь выживания, стараясь при этом обойти острые углы. Хотеть выжить – это человеческое. Что в аналогичной ситуации делает Лето? Он идёт в слепую зону, в которой может быть всё, что угодно… Да и проблемы Лето окружат такие, которые вряд ли будут близки большинству читателей.

В такой ситуации самый приятный герой – Фарадˈн. Он лишён жестокости, не очень жаждет власти, умный (кстати, интересная параллель в обучении Фарадˈна и Лето, Фарадˈн пользуется умом и аналогиями, прочитанными из книг по истории, Лето же использует память прошлого инстинктивно, механически). Фарадˈн больше чем кто-либо другой похож на Пола, хоть он и не Атрейдес в прямом понимании этого слова. Правда в этом есть лишь один минус – будущее Фарадˈна угадывается довольно чётко, когда понимаешь, что как светский правитель он идеален, и на него у сверхлюдей-близнецов есть свои планы…

А из второстепенных персонажей более-менее переживаешь верному себе Стилгару и оказавшемуся в трагичной ситуации Айдахо. Хотя и с последним есть закавыка. То он шлется неизвестно где, что невероятно странно, Алия просто обязана была психологически поддавить им на Джессику в первые дни её пребывания на Дюне. То не видит изменений происходящих с Алией и рогов у себя на голове – тоже мне ментат!

Но, в конце концов, когда в историю добавляются действия (где-то с момента покушения на Джессику) нить истории вдруг натягивается. Роман становится интересно читать. Появляется напряжение. Политические игры и заговоры приобретают плоть и интригуют. Вновь, как и в первом романе, начинают блистать притягательные символы – таинственные слова, черви и т.д. и т.п. А в чём-то читать его становится даже интереснее чем каноническую «Дюну»! Сюжет здесь не архетипичный, как фундамент здания – он тут становится непредсказуем, с поистине удивляющими (в хорошем смысле) поворотами. Вот что было по-настоящему классно!

Надо сказать, что в сборнике «Возвращение Шерлока Холмса» представители полиции действуют в основном профессионально, разве что фантазии им иногда не хватает… Но этот рассказ – тот случай, когда Лестрейду не хватало не только профессионализма, но и элементарного человеческого любопытства. Это кем надо быть, чтобы не заинтересоваться причиной столь странных событий, так навязчиво вертящихся вокруг бюстов одного образца и источника, отмахиваясь от этого как от мухи?

В этой истории очень интригующая отправная точка. А вот расследование довольно стандартное, я бы даже сказал: «героями проведены стандартные розыскные действия (даже Лестрейдом)».

Но, тем не менее, история вышла запоминающаяся.

Кстати, в случае с первым бюстом, выходило, что лавочник среагировал очень быстро, поспешив на шум. Успел бы в таком случае злоумышленник тщательно осмотреть осколки? А если бы у него было немного денег, так этого дела и вовсе бы не существовало…

Сборник «Возвращение Шерлока Холмса» я читаю так: обложился всеми книгами о Холмсе, в которых рассказы разбросаны как попало, и читаю истории по их порядку в цикле. Но вот удивительно, во всех книгах, что у меня есть (а их девять штук!), этот рассказ отсутствует. Удивительно, потому что Чарльз Огастес Милвертон – это тот самый король шантажа, личность плотно стоящая в галерее самых известных врагов Холмса рядом с Мориарти и полковником Мораном. Да и сам рассказ пусть и не содержит в себе привычное расследование и привычные головоломки, но очень примечателен. Дело тут щепетильное, против негодяя (преступника) закон не действует. И эта история показывает нам «границы дозволенного» Шерлока Холмса, его моральные принципы в сложном разрезе – можно ли самим преступить закон, чтобы наказать преступника?

Может из-за этого диссонанса данный рассказ и не попал в большинство томов избранных историй о Холмсе? Издатели заботились о моральном облике великого сыщика? Но ведь именно эта сложность и делает героя интересным! Именно эта сложность важна и превозносит истории над банальным набором загадок и логических размышлений. И, кстати, именно эта сложность была в первых историях (вспомните заносчивость и самолюбие Холмса времён «Этюда в багровых тонах», или его пристрастие к наркотикам в ранних историях), а потом практически пропала. И я, например, очень рад, что в игру вернулись моральные конфликты и человеческие глубины, внутренние противоречия. Они для литературы всегда важнее внешних (на мой вкус, конечно).

«Чёрный Питер» – история на самом деле простая. Факт умения убийцей пользоваться гарпуном был налицо, и все «розыскные действия» были проведены, я бы даже сказал, «стандартно». Но эта история скорее иллюстрирует положение, в котором одна улика может увести следствие далеко от истины. И даже привести к наказанию невиновного. Вот для этого и нужно прорабатывать несколько версий, а не останавливаться на одной, какой бы заманчивой она не казалась, – это справедливо и для современных сыщиков.

Надо сказать, персонажи в этой истории довольно колоритны и представляются очень ярко. А зрелище места преступления и вправду вызывает легкий трепет – словно буйство сверхъестественных сил.

Странный вопрос задают предыдущие рецензенты: «почему Холмс взял деньги?».

Меня больше интересовал другой вопрос. Погибший учитель поехал на велосипеде, чтобы догнать мальчика (или мальчика с похитителем), потому что тот (или те) использовали «более совершенный способ передвижения, чем собственные ноги» (слова Холмса). Но в финале, когда события проясняются окончательно, оказывается, что мальчик именно пришёл (!) на пустошь. Неувязка. Крупная. Обидная, как камешек в ботинке.

Есть и ещё одна. Нам сообщают в начале, что кое-какие слухи уже просочились в прессу. Да ещё и герцог назначил богатую награду за сведения о сыне. Значит, было объявление. Не между своими же домочадцами он её назначил? Но при этом герцог возмущается присутствием Холмса по причине того, что он против огласки случившегося…

Впрочем, неувязка ли? А может, тонкий ключик к происходящему, на котором автор не стал акцентировать внимание?

Хотя, выглядит скорее, как лёгкая неувязка.

Но, тем не менее, это интересный рассказ. В сюжетный штамп историй о Холмсе он не укладывается. Напряжённые поиски и финал, который довольно трудно предугадать. И тот театральный эффект, о котором я говорил в начале, действует! Многое построено на чтении следов и восстановлении по ним картин случившегося. И интересный способ запутать эти следы. Плюс важное место играет география места происшествия – здесь даже есть карта, позволяющая лучше понять обстоятельства и логические построения Холмса! Правда, в издании, в котором я этот рассказ читал, она была приведена слишком рано, и кое-что из грядущих находок проспойлерило… Но рассказ всё равно запомнился. Добротная и увлекательная история.

От этого рассказа было ощущение, что я что-то упустил. Вот, например, Холмс говорит, что для раскрытия истины хватило бы и того, что таинственный велосипедист, уходя в своё убежище, поправлял галстук… А я так и не понял, почему. Да и сам Холмс этого не объяснил.

Ну и послевкусие у меня от него странное. С одной стороны, рассказ не так уж и характерен, что хорошо, с учётом того, что в цикле имеются некоторые повторения сюжетных ходов. Тут дело кажется легким, даже легковесным на фоне историй с убийствами – ну, какие-то пустые тревоги юной особы... А оказалось, что всё катится к трагедии – благо проницательность великого сыщика всегда начеку. Хотя ошибка – какая обидная, но человеческая ошибка (это опять-таки скорее плюс) Уотсона – затягивает дело до трагического финала.

Вот только финал, на мой взгляд, попахивает совсем уж бразильскими (читай «наивными») страстями. Особенно план насильно женить на себе героиню – как будто такая свадьба была бы вечной и непогрешимой в глазах закона. Гении, да и только! Такое ощущение, что драматичный эффект был тут важнее для автора чем здравый смысл.

Ух, помню, как слушал этот рассказ в детстве по радио – каким страшным, почти мистическим он казался.

И сейчас, читая, я, кажется, ожидал чего-то большего, чего-то похожего на то, детское ощущение. Но нет, оно не пришло. Да, рассказ был без сомнения интересным. Но вмешалось понимание, что он – это отголосок «Злотого жука» По. Даже манера разгадывания шрифта была похожей. А ещё рассказ ложился в некоторый сюжетный штамп историй про Шерлока Холмса – уже далеко не единожды супруги имели за душой тайны из прошлого, да ещё именно прошлого в Америке, реже – Индии. В таком положении уже есть смысл говорить о сюжетном повторении.

А потом ещё, опасный чикагский гангстер («самый опасный бандит в Чикаго») вел себя как истинный английский джентльмен, и даже говорил как джентльмен – это тоже смущало.

Но то, детское ощущение, по-прежнему во мне живо…