На мой вкус этот небольшой рассказ всё же чуть-чуть затянут. Затянут в описании чудес и красот Сарната. Да, я понимаю, что в этом тоже есть своё очарование – в этой помпезной величественной и диковинной красоте мира снов и одной из его жемчужин. Но оно полностью перекрывает описание того самого рока, сверхъестественной расплаты, что неминуемо грядет. Той концовки, что, конечно же, сразу читается, но именно такой она и должна быть. Мне упорно кажется, что будь автор чуть сдержаннее, сохрани он некий баланс между описаниями Сарната и празднеств его и концовкой, получилась бы едва ли не притча, по крайней мере, было бы ощущение притчи – более сильное, чем оно есть в итоге. Но оно всё-таки есть, пусть и несколько иное. По сути, рассказ для любителей сказочных красот мира снов, рядом с которыми всегда есть что-то таинственное и зловещее. Такого Лавкрафта я тоже люблю.

«Дагон», как я понимаю, самая ранняя история Лавкрафта из «Мифов Ктулху». Но уже в ней есть этот внушительный космический (в данном случае подводный) древний ужас. Описание гнилостного страшного пейзажа, поднявшегося из морских глубин (да, напоминающего и предшествующего Р’льеху в рассказе «Зов Ктулху»), игра лунного света и странный монолит с его барельефами нагоняют жути больше, чем само чудовище, виденное героем – оно просто описано вскользь. Можно найти этому объяснение – как если бы человек попросту не хотел его вспоминать, хоть это видение и преследовало его позднее. Это вполне возможно. Но факт есть факт – сам Дагон практически не нарисован даже фирменными обтекаемыми выражениями. Это не минус, а просто наблюдение. В любом случае рассказ оставляет приличное впечатление – идет ему эта лаконичность вкупе с мастерским нагнетанием атмосферы.

Хорошие книги имеют свойство заражать своим стилем, своим виденьем. Я чувствовал это по себе, когда читал обе повести, представленные в маленьком сборнике («Иван» и «Зося» Владимира Осиповича Богомолова). И сейчас, когда я читаю предисловие в ней (по привычки, уже после самих произведений), я буквально чувствую, как они повлияли, заразили и автора этой статьи. Автор пересказывает повести (опять, лучше читать предисловие после, как я), потому что хорошие вещи хочется пересказать, о них хочется говорить, обращаясь непосредственно к ним самим. И делать это особенно – с той силой языка, которая в них заложена. И автору во многом это удается. За такую эмоциональность (во многом передающую эмоциональность произведений Богомолова) и язык я всегда готов прибавить пару баллов.

Какая прекрасная повесть! Насколько она тонко-лирическая! И прекрасный язык – поистине поэтически, перекликающийся на равных со стихами Есенина.

На этот раз у Богомолова не война, а короткий отдых от войны (да и отдых ли? – как заполнение похоронок, среди имен в которых и твои друзья), но с непременным убедительным солдатским бытом (Богомолов всегда до боли честен, как вам, например подслушанный разговор, в котором боец советует поляку бежать в город от будущих колхозов?). Но есть тут и другая убедительность – убедительность эмоций и чувств, первая, не раскрывшаяся до конца мимолетная, но оставившая память на всю жизнь любовь, неумение рассказать о своих чувствах и даже хоть чуточку их показать, ревность, неуверенность – грустная, тягостная и слегка комичная.

«Только звезды да ещё луна, должно быть, знают, сколько в мире влюбленных и сколько среди них неудачников…»

Прекрасно всё. И особенно то, что поэтический образный язык (а какое описание природы!), не увел историю в сторону, не оторвал её от земли – и психологическая достоверность чувств и неподдельная чёткость в описании солдатского быта её на земле и держали. И долгое послевкусие чего-то упущенного, важного и неповторимого – всё это дорогого стоит.

Цикл разваливается на две части – собственно романы Нортон и «соавторские» (хотя, я так понял, роль Нортон в них только в согласии на использование её мира и героев) романы.

Романы Нортон (исконные, первые) – это то, за что я этот цикл люблю, да, наверное, и многие любят. Космические приключения экипажа «Королевы Солнца» – космические разбойники, планеты-ловушки, космические обманщики, всевозможные чудовища и т.д. и т.п. – приятное, непритязательное. Да, временами с некоторой наивностью, но при этом – со своим очарованием. Симпатичные герои. И главный герой в них – Дэйн Торсон. Это его история, история его взросления и становления – от новичка, до полноправного и важного члена экипажа, для которого «Королева Солнца» настоящий дом, а вольная торговля – вся жизнь.

Я не скажу, что все эти романы такое «лучшее из лучших» (вот единственная повесть мне, например, практически не понравилась), но это определённо очень приятное чтение.

А вот романы соавторов – это уже отдельная история.

Роман Полин Ф. Гриффин даже романом назвать сложно. Это тихий ужас. Фанфик, причём не самого лучшего качество. Убогий сюжет. И любование собственным новым персонажем. Любование маниакальное, рушащее всех остальных персонажей и, что главное, всю атмосферу.

Шервуд Смит с двумя завершающими романами, кажется, чуть выправила ситуацию. Но, всё равно, это было уже что-то иное. Дэйн Торсон не главный персонаж, а один из многих. И густая пленка научности (или псевдонаучности). Последнее может было бы и неплохо – но, лучше бы где-то отдельно, не здесь – ибо здесь, это крах полюбившийся мне атмосферы. Я так и вижу, что «соавтор» Шервуд Смит руководствовалась благими намерениями сделать историю «тверже» и увлекательнее – в «Покинутом корабле» был практически детектив, а в «Разуме на торги» так и вовсе винегрет из интриг – но, как известно, хорошими намерениями… Да и в плане художественного мастерства, на мой взгляд, были некоторые проблемы – от обилия «научных» терминов, например, временами было трудно воспринимать происходящее, картинки не было.

Одним словом, было совсем не то.

Если в романе «Покинутый корабль» атмосфера наконец-то приблизилась к атмосфере исконный романов Нортон, то тут она вновь от неё откланялась – и весьма странным образом…

Во-первых, не могу понять, почему авторы продолжений решили, что один фокальный персонаж это плохо, и лучше раздробить картинку романа на множество восприятий. В «Покинутом корабле» Шервуд Смит была, казалось бы, на верном пути – таких персонажей было всего несколько. Но тут всё опять развалилось – Али, Рип, Дэйн, Раэль Коуфорт, Туе – это уже много, на мой взгляд, слишком дробит. Исконные романы были о Дэйне Торсоне, приятном новичке, и его становлении как личности и как члена экипажа «Королевы Солнца». А теперь он – один из многих, и постоянно затираем другими персонажами, особенно «пришлыми» – Коуфорт (ранее), Туе (сейчас).

Ещё одной особенностью романов Нортон была их непритязательность. Это были увлекательные истории с хорошим приключенческим духом, такая старая добрая космическая опера, не без логических огрехов, но очень обаятельная. А здесь же… А здесь же есть замах на твердую НФ. Упор на технические вещи – изменения гравитации, всевозможные боты и консоли, автопилоты «демпфировавшие резкие броски», «флуктуаций в магнитосфере», «электромагнитных излучений целанитовых полей» и т.д. Кстати, подобная лексика сильно влияла на восприятие текста – очень часто терялась картинка происходящего, зато терминов-то и псевдотерминов – аж в горле от них сохло… Да,

– в таком научно-фантастическом ключе это прекрасно смотрится… Вернее, смотрелось бы, будь оно где-то отдельно. Но здесь же, сталкиваясь с исконной космической оперой, с непритязательными, но приятными приключениями в космосе, всё это кажется каким-то чужеродным, не совсем подходящим, по-моему…

В романе много интриг –

– но это тот случай, когда кажется, что их слишком много, они затирают, перебивают друг друга (плюс перескакивание с персонажа на персонаж по-своему рвёт повествование). Такое ощущение, что Шервуд Смит старалась накидать в салат слишком много ингредиентов, но получилось что-то безвкусное. Это при том, что много интересного в этом романе есть – но не совсем подходящего для него в контексте всего цикла.

Да, есть всё-таки лёгкая грусть на последних страница – но такие они, завершения циклов, даже если они написаны «соавторами».

Я тут удивился: оказывается, «Альтисту Данилову» и «Аптекарю» я поставил по восьмерке. Сейчас мне это кажется несправедливым. Хотя я понимаю, в чём тут дело. У всех романов триптиха есть это свойство – становиться в середине особенно тягучим, каким-то усталым. Но сейчас, когда все три книги прочитаны уже давно, я нахожу и в этом некоторое очарование. Это как новогоднее застолье, когда уже много съедено и выпито, когда желудок уже полон, наступает такая же сонливость и такая же лень. Но всегда знаешь, что стоит чуть подождать в легкой довольной полудреме, и всё вновь станет вкусно, всё вновь станет интересно, и даже, скорее всего, настанет время десерта. Такое вот свойство всех этих книг.

На самом деле сейчас, подводя черту под циклом, хочется вывести какой-то итог. И это, пожалуй, можно сделать. Можно, пожалуй, сказать, что всё они чем-то, пусть больше, пусть меньше напоминают мистические истории Булгакова, что все написаны вкуснейшим приятнейшим языком. Что они обширны, будто бы безграничны даже, и создавая собственный оригинальный мир, мир домовый, приведений, демонов и берегинь, этот мир жестко реалистичен, мир бытовой до осязаемости, мир, в котором запечатлено время. Читая «Шеврикуку» я даже вывел для себя термин «сказочный реализм», имея в виду сказку в её древнем фольклорном виде: отсутствие начала и конца, отсутствие истинной полной победы добра над злом, инициация героев; то, что у сказки нет автора, а есть только рассказчик, который и сам будто где-то рядом с этой историей; и то, что сказка каждый раз меняется, когда её рассказывают и кому рассказывают, меняется как совершенно живое существо. Всё это, по-моему, есть в этом триптихе. О многом ещё можно сказать, и хочется сказать, и есть повод сказать… Но и не хочется. Так как, сказав, это превратилось бы в окончательное прощание, в то, что книга (книги) закрыта навсегда или очень-очень надолго. А с этим циклом такого не хочется. И пусть даже не случится перечитать всё в обозримом будущем, но хочется оставить хотя бы эмоциональное ощущение, что я с ним ещё не закончил, что я к нему скоро вернусь…

Я, конечно же, смотрел фильм Тарковского, и не раз, так что теперь, читая повесть Богомолова, я знал, каким будет сюжет. Но дело ведь не в сюжете. Вернее, не только в нём.

Как и в «Моменте истины» в этой довольно ранней повести прекрасный язык, подкупающая цепкость деталей, выпуклость образов, живые, четко прорисованные персонажи. На самом деле Богомолов тот автор, который вызывает искреннее доверие к своим текстам – мелкими, но важными нюансами военной службы и военного быта – наверное, потому что сам всё это прошёл и смог передать это через свои тексты. Повесть получается настолько живой и неподдельная, что поневоле задашься вопросом: а не случилось ли это с самим автором, не существовал ли Иван Буслов на самом деле? И понимаешь, если уж не Иван Буслов, то наверняка существовал какой-нибудь другой Иван, и не один – такова судьба поколения.

Я тут подумал: литература о детях-героях она ведь большая. И в какой-то момент она всё-таки начала уходить в героику – в пионеров, бегущих на фронт, в высокий патриотизм, отчасти добавляющий историям ореол скорее былинный, чем реалистический. Таков ли Иван этой повести? Бежит ли он на фронт, чтобы совершить геройский подвиг и, возможно, погибнуть? Нет. Да мы и не узнаем, сделал ли бы он это, сложись его история иначе. Он не бежит на войну, он ей застигнут, он ей проглочен. Не жажда подвига, и не высокий плакатный патриотизм его двигатель, а ненависть. И в этом ужас той войны (тут вспомнился труд Алексиевич «У войны не женское лицо», который показывал похожий ужас и героизм – то, как женщине, существе созидающем, милосердном пришлось испытать на себе совсем иные жестокие материи). Ненависть к бесчеловечному врагу понятна (да и в самом герое понятна –

), но ненависть – не то, чувство, что должен испытывать ребенок. Но пришлось. Вот что делает война. Большая заслуга автора, что он сделал Ивана осязаемым – не плакатным и не огрубевшим (всё же остались в нём черты ребенка, пусть повзрослевшего, серьезного, но ребенка); обошелся без лишнего ненужного пафоса , потому что именно так виден настоящий народный героизм. И это история не о том, как «Можем повторить!», а о том, чтобы такое никогда не повторилось.

Ну что ж, я наконец-то добрался до этого романа. Не мог не добраться, так как «Затерянный мир» несомненно, вещь, которую должен прочитать каждый. Даже, если он не успел сделать этого в юношестве. В конце концов, мы всё ещё те мальчишки и девчонки, которые любят динозавров – и мы вновь становимся ими, читая этот роман.

Про его значение в табели о рангах мировой фантастики говорить бессмысленно. Стоит только сказать, что, вероятно, нет человека, который бы про этот роман не слышал, и каждый, наверняка, приблизительно знает, о чём он, даже если он его не читал и не смотрел экранизаций. Это само по себе о многом говорит.

Хотя тому, кто возьмётся читать книгу, представляя себе «Парк юрского периода», стоит немного умерить пыл, и тогда он получит истинное наслаждение.

Да, это невероятно очаровательная история. Местами очень ироничная, что, кстати, роднит её и с творениями Герберта Уэллса. Дойл проявляет отличное чувство чисто английской иронии, подтрунивая, в частности и над самим Челленджером, и над учёной братией в принципе. Но какие харАктерные получаются персонажи! Кстати, интересно было сравнить профессора Челленджера с Шерлоком Холмсом, ведь было что-то общее в их некоторой вычурности, ассоциальности, в их гипертрофированном самомнении (тут я беру за основу Холмса «Этюда в багровых тонах»), хотя, конечно, Челленджер более карикатурен, но именно это делает его столь колоритным.

Кстати, затерянная страна оказалась не такой уж большой – она вполне просматривается вся с большого дерева – и в этой связи, автор так и не ответил на собственный вопрос: как же сохраняется численность видов, населяющих её? Но это, как и другие оплошности, связанные в первую очередь с датой написания (вот, например, огромные хищные динозавры у Дойла передвигаются прыжками, как кенгуру), не мешают получать удовольствия от романа и не портят его великолепного очарования.

Я читал этот рассказ уже после всех романов триптиха, и для меня он стал чем-то вроде завершения – приятного завершения. В каком-то смысле он даже закольцовывает весь цикл. Как я понимаю, именно эта история вскользь упоминается в «Альтисте Данилове». И очень уж он созвучен с «Шеврикукой» – окружностью своих интересов: в обеих историях действует сословие останкинских домовых. А если поглядеть на дату (1972 год), то выходит, что из этого рассказа может быть развиться весь этот замечательный цикл.

И сама история очень приятна – в духе Владимира Викторовича Орлова – добрая, светлая и немного печальная, в чем-то забавная, а в чём-то грустная. Взрослая сказка (хотя именно эта история может быть и вполне себе для детей), практически притча о запретной любви и её цене.

После ужасного фанфика Полин Гриффин этот роман, к счастью, оказался похож на изначальные романы о приключениях экипажа «Королевы солнца». Под таким подпись бабушки Нортон уже не выглядит издевательством, хотя и тут наверняка её участие ограничилось лишь согласием на написании книги.

Шервуд Смит обошлась с миром Нортон бережно. Шервуд Смит старалась сохранить химию романов Нортон. И ради этого пришлось занизить роль Раэль Коуфорт («Аварийная планета» целиком и полностью состояло из любования этим персонажем) – да, она всё ещё была важна, но Шервуд Смит понизила её гипертрофированное эго, смогла найти ей место. А с этим встали на места и остальные герои. Капитан Джелико вновь стал суровым капитаном Джелико. Его связь с Коуфорт сохранилась и даже развелась сильнее, но это уже было похоже на капитана Джелико, а не на млеющего юношу (да и весь тот роман будто писал подросток). Занял свое место в истории и главный герой – Дэйн Торсон. Он тут, конечно, не единственный фокальный персонаж, как в изначальных романах, – их тут три: он, Коуфорт и, реже, Рип Шенон (последнее лично меня слегка сбивало). Но это гораздо лучше, чем когда повествование прыгает с одного персонажа на другого на протяжении одной страницы, а вся история (если повернётся назвать её историей) вертится вокруг новичка доктора. В итоге, трудами Шервуд Смит сам текст, его атмосфера наконец-то приближается к исходным романам Нортон.

Что до сюжета. Интригующее начало – как часто у самой Нортон – сразу же ставящее экипаж «Королевы» в весьма затруднительную ситуацию. Интересный мир – со своей механикой, визуальной картинкой, этнической сложностью совместного жительства двух непохожих рас и их обычаев – всё это прекрасно. Но читалось всё-таки чуть скучнее, чем романы Нортон. Причины? В исконных романах было много действия (хотя герои выходили из положения благодаря смекалке, а не мускулам), все затруднения были видны визуально, были на поверхности. Здесь же героям пришлось столкнуться с трудностями в глубине,

Это само по себе не так зрелищно. Да к тому же происходит всё в непривычном мире, и нюансы этого мира часто затрудняют, затеняют смысл происходящего. А ещё – объём. Роман всё-таки кажется слегка затянутым, замедленным. Вот почему романы, непосредственно написанные Нортон, не таки объёмные – они более сжаты, более динамичны. В этой динамике меньше видно нелогичностей и наивностей. Здесь же они виднее, и их много – Это минусы. Но, в общем и целом, (а особенно на фоне «Аварийной планеты») роман всё же кажется неплохим. Главное что всё-таки в ключе первых исконных романов старушки Нортон.

Неизвестному составителю данного сборника стоит поставить пиво Евгению Майорову, собирателю сборника «Чисто русское убийство». «Дело корнета Елагина» – его ополовиненный двойник. Но в этой «ополовиненности» есть и свой плюс – из двух рассказов, написанных по мотивам одного и того же происшествия («Интересные мужчины» Лескова и «Брегет» Куприна), здесь остался только рассказ Лескова – он, кстати, и понравился мне гораздо больше. И это плюс для сборника как для единого организма. Но, как я и говорил, вторичность сборника – минус. Минус на плюс получается.

Отличный сборник с интересной концепцией – большая часть произведений основана на реальных уголовных делах. Но суть даже не в этом. В отличие от «Чисто английского убийства», в пику которому сборник так назван, произведения в нём – не детективы. Да, в основе их криминальные происшествия, даже убийства, но тут не детективные интриги, а совсем иные. Преступления тут лишь повод заглянуть внутрь человеческого естества, в его психологию, в душу. «…Национальное проявляется во всём. В любви и ненависти. В добре и зле. В преступлении и наказании». И авторы историй, а они тут сплошь классики русской литературы (для меня из них выбивался лишь Бобрыкин с его романом «На суд») с данной задачей справляются на ура. А собранные вмести, их произведения на такую глубокую и страшную тему, будто резонируют, создают полифонию. За исключением, пожалуй, раздела «Два сюжета одной истории», в котором и вправду находятся два рассказа написанных на основе одной и той же истории (а если верить послесловию составителя, всего таких рассказов по этому же событию было аж целых пять!), «Интересные мужчины» Лескова и «Брегет» Куприна, – здесь на мой взгляд вышел тот случай, когда оба рассказа как бы соперничают и подавляют друг друга (для меня лично просторный рассказ Лескова подавил суховатый «Брегет» Куприна). Это вот был, как мне кажется, единственный минус данного сборника. А ещё, пожалуй, не хватает комментариев, ведь это тот случай, когда они могли бы сделать всё только интереснее.

Очень хорошее послесловие к сборнику «Чисто русское убийство». Тут описан и принцип, по которому произведения в него попали – роман и большая часть повестей и рассказов основаны на реальных судебных процессах. Через это послесловие, произведения (те самые, что основаны на судебных процессах) получают как бы более широкое значение. Интересно, что «Интересные мужчины» Лескова и «Брегет» Куприна действительно основаны на одной и той же истории (а всего на этой истории основано аж пять разных произведений!), а роман Бобрыкина «На суд» фрагментарно строился на деле Сухово-Кобылина. Тут, как замечает автор статьи, главную роль играет «писательский отбор фактов».

На самом деле, даже жалко (это в коей-то веке!), что послесловие это получилось коротким – тут о многом можно было бы с интересом поразмышлять. И такие наметки есть – от особенности русских литературных произведений о криминале (ведь, как справедливо заметил автор: «…Национальное проявляется во всём. В любви и ненависти. В добре и зле. В преступлении и наказании»), до вопроса: почему же не случилось в русской литературе своего Конан Дойла? Но, возможно, именно своей сдержанностью это послесловие и удачно. Обо всем этом можно поразмышлять и самому.

Во-первых, какой же это рассказ? Роман – и самый настоящий. У него и подзаголовок «Роман в трёх книгах», и объём соответствующий, и несколько главных персонажей, и т.д. и т.п. Может быть, событийность его не столь большая (если не брать массивные обращения к прошлому), но это не повод относить «На суд» к рассказам.

В сборнике «Чисто русское убийство», среди имен классиков, имя Пётра Бобрыкина было для меня совсем неизвестным. Да и читая этот роман, чувствовалось, что что-то в нём не хватает. Вот самую малость. Язык сухой, какой-то прямолинейный, с множеством устаревших слов (примет времени и сословия), для пояснения которых приходилось лезть в словарь, с обилием слов иностранных. Казалось даже, что и сам словарный запас тут весьма ограниченный. Что-то было в этом не совсем умелое, не подходящее для истории, на мой взгляд.

Но прочитав про автора в Википедии я, кажется, начал понимать, что к чему. Он там охарактеризован ещё и как драматург, и это драматургическое чувствовалось. Слишком большой упор на диалоги. В них главой накал. Описания упразднены до описаний декораций (обозначений лестниц, комнат, предметов обстановки), дотошная детализация жестов, с их некоторой наигранностью. Большая часть истории сама собой раскалывается на действия и сцены. Но не вся. Большущие фрагменты –

это уже нечто совсем другое: сжатые повествования о прошлом. И как ни странно, именно оно казалось мне объемнее, напряженнее, хоть и написано всё тем же языком, рассказывает гораздо больше, чем показывает…

Есть у этого романа несомненные плюсы. Его двойная интрига –

По ходу чтения вспомнился классический рассказ Акутагавы «В чаще» (написанный гораздо позднее). Тут тоже было одно событие и два взгляда на него, даже скорее две реакции – два внутренних мира, по-своему оценивающих и переживающих произошедшее. И оба этих взгляда находятся в мучительном противостоянии. Это, на мой взгляд, прекрасно – отличный драматический, психологический роман получается.

Но в этом же есть и обратная сторона. Драматический эффект преобладает. И, кажется, то, что проглотилось бы в пьесе, тут чаще застревает. Вот, например, две стороны одного события. Читать, по сути, об одних и тех же событиях дважды уже не так приятно и легко, особенно если они густо приправлены душевными излияниями (как в случае с дневником Ольги Петровны). И концовка потягивает фальшью, если подумать –

Есть в этом упрощение и фальшь. Попытка вынести всё за скобки, и тем самым облегчить текст (в угоду чему – к его приближению к бульварности?), там, де можно было только усилить, улучшить, сделать более напряженно и неоднозначно. И даже финальная точка после этого кажется какой-то бульварной, даже слегка пошлой.

Тяжелый язык у этого рассказа (настаиваю, что рассказа, а не повести) – старинный, какой-то средневеково-русский, стилизованный под крестьянскую речь, точно неспешная сказка, рассказанная когда-то давным-давно у русской печки. Такой язык не содействует увлекательности, но хорош как памятник. Да и странно было бы, если бы составитель толкового словаря живого русского языка не использовал бы свои знания в литературных трудах.

Что да самой истории. У неё длинное предисловие о житие русских крестьян, уходящих на заработки, обо всей кочующей нищей России (сразу подумалось, что и сейчас, ходить на заработки, поодиночке и артелями, все эти подряды и подрядчики всё ещё современный способ заработка в иных областях и районах) – в этом, конечно, есть своя ценность. Сюжет поначалу кажется интересным –

Но концовка свелась к ощущению, что это всё-таки сказка (сказка для взрослых, из тех, что есть, например, у Афанасьева – о пьянстве, доводящим до страшного греха), или и вовсе анекдот, в старинном его значении истории с неожиданным поворотом и забавной концовкой

Кстати, мне показалось интересным, что выражение «нести дичь» это, оказывается, не новое, а хорошо забытое старое.

У этого произведения есть ещё подзаголовок «этюд». Этюд предполагает максимально правдивую передачу эмоций, ощущений и впечатлений автора. Но автор тут молчалив, автор лишь передатчик той истории, что он слышал в купе поезда. А вот уж рассказчик истории, да – полон ощущений и впечатлений. Рассказ (хотя рассказ ли – большая ведь история, и многому в нём находится место, от непосредственно главной линии, да второстепенных или совсем несвязанных лиц; до самого рассказчика) почти полностью, за исключением реплик других пассажиров состоит из устной речи. И что-то в этом есть. Речь с обобщениями и выводами, с отвлечениями и описаниями, и это органично, так как говорящий – учитель, да ещё учитель литераторы в маленьком городке (дополнительно: оказывается, со времен этой «записки» проблемы школы, её принужденная выхолощенность почти бухгалтерская подачи материалов, ничего сильно не поменялось). Что-то странное создается этой речью, через призму героя. Какая-то одновременная чёткость и размытость. И это даже завораживает – мягко, почти гипнозом. Да, чувствуется, что возникнет тут трагедия, и даже понятно из-за чего (

), но ничего не предугадывается – просто читается с этим вот странным ощущением, что испытывал и герой – ощущением живого таинственного шороха: шороха ветра, шороха ночи, шороха звезд. И в этом шорохе многое раскрывалось, не раскрываясь, создавая большую невысказанную глубину всего. «Где тут, собственно, злодеи, где жертвы, где правая сторона, где неправая?..» Хотя, казалось бы и ясно всё, четко и ясно. Но вот так вот – глубоко, обширно, растекаясь чем-то задумчивым и неизъяснимым, как таинственная игра случая, которая и на случай-то уже и не совсем похожа. По сути, этими вот отвлечениями, отстранениями истерия делается шире, будто все эти плохо связные вещи – – всё-таки имеют какую-то связь, какой-то общий смысл. Сложное ощущение, которое трудно описать – но, главное, автору удалось передать его, заразить им. И это в придачу к действительно интересной, трагической истории и множеству граней (от философских до социальных) в ней.

А вот я не читал, а слушал в аудиоформате, так что фишки оформления оценить не могу, хотя и могу его представить (даже аудиоформат даёт о нем некоторое представление). Но и в самом тексте есть что оценить (ведь книга – это её текст, а не оформление, верно?).

«Хоррормолл» оставляет ощущение свежести. Не новизны, нет. Большая часть ужасов –

– всё это не ново, всё приближается к кинематографическим штампам. Но расставлено все это неплохо, с приличной динамикой, и, я бы даже сказал, со вкусом – галерея испытаний, выпавших на долю героев (довольно выпуклых, кстати), заставляет переживать, чувствовать напряжение. И несомненный плюс истории – отличный язык с яркими цепкими образами. И он тоже создаёт ощущение свежести.

Но это всё – верхний пласт. Ценнее, на мой взгляд, пласт второй – черная сатира, скрытая под удачно кинематографическими ужасами. Сатира на «Икею» с их непрактичной мебелью с труднопроизносимыми названиями. Сатира на ритейлеры, на супермаркеты с их психологическим давлением на покупателя, с их внутренней иерархией и правилами, похожими на заповеди сект и финансовых пирамид. И всё это отражено в призраке сумасшедшего дома, с его обезличивающими правилами, с психологическим давлением архитектурного хаоса, с его вечностью рабства «на фирму», с его непрактичными пыточными средствами и т.д. и т.п. Отличная социальная сатира. И прекрасное вкрапление тонкой иронией. Вот и всё. И вот вам ощущение свежести, которой очень часто и не хватает многим хорошим историям. Не так много – но какой же приятный эффект!

Читал в сборнике «Чисто русское убийство», и на фоне остальных рассказов сборника показалось, что у этой истории не хватает глубины и тонкости. Так или иначе, но этот рассказ более всего похож на «Преступление и наказание» Достоевского заявленной темой –

Поначалу кажется, что тема раскрывается очень хорошо – Но когда повествование возвращается в прошлое, всё это пропадает, становится каким-то поверхностным, практически агитационным – «вот до чего водка доводит!» Даже стиль упрощается, как в побасенке. Всё это обрушивает накал истории. Да, финал, – по-моему, хороший ход. Но общего ощущения было уже не вернуть.

Женщина на корабле, как известно, к беде. А женщина на «Королеве Солнца», как оказалось, к катастрофе… в плане литературных качеств.

Я так понимаю, Нортон имеет к этому роману отношение такое же, как Гаррисон к «соавторским» романам Гаррисона и Скаландиса. Смущает только то, что ставя оценку фанфику Полин м. Гриффин, невольно достается и старушке Нортон (из жалости к Нортон моя оценка два, а не единица). Но ничего с собой поделать не могу – роман просто ужасен.

Отсутствие Нортон ощущается сразу по тому, как автор с первых же глав начинает кроить историю по-своему. И кроить бездарно.

Первая, чисто техническая особенность – в романе нет фокального персонажа. В историях Нортон таким персонажем был Дэйн Торсон. Мы видели историю исключительно его глазами, понимали мир его мерками, и это было хорошо – герой был приятен и понятен. Здесь же повествование скачет от одного персонажа к другому. И ладно бы в отдельных главах – даже на протяжении одного эпизода. Таким образом, история путается, отдаляется эмоционально – а ведь на этом и строилась большая часть очарования исконных романов.

Но не это самое плохое. Самое плохое – то, как Гриффин ввела в историю нового персонажа. Она втиснула его грубо, нахально, самовлюбленно. И тут же посыпалось всё. Сюжет? Да нет тут сюжета. Весь роман на восемьдесят процентов состоит из любования Раэль Коуфорт – какая она хорошая, какая красивая, какая необычная, какая добрая и немного таинственная. Кстати, последнее, заявленное как некая интрига («как бы интрига»), тут же рушится отсутствием фокального персонажа – невозможно сомневаться в персонаже, когда время от времени мы видим её мысли – а позже и вовсе отодвигается в сторону. Автор пытается очаровать нас своей героиней, и делает это топорнее некуда. Мы постоянно слышим о её трагичном прошлом и слегка таинственном происхождении – а вы не забыли, что экипаж «Королевы Солнца» (и вольные торговцы в принципе) не распространяются о своём прошлом? Мы слышим заслуженные комплименты и восхищённые мысли по её поводу. Да что там – всё, что происходит в романе, так или иначе, создано, чтобы подчёркивать её идеальность. И это отталкивающе искусственно.

Автор, не стесняясь, деформирует и исконных героев Нортон. В частности капитана Джелико. Она его разрушает – как минимум разрушает ореол, созданный Нортон. Ореол старого комического волка, настоящего капитана. Вы заметили, что в текстах Нортон никто не называет его по имени? Здесь же – постоянно. А новая героиня и вовсе обращается с ним на «ты» – и это низший работник к высшему офицеру! Я уже молчу про возрастающее между ними напряжение – хорошо хоть до признаний в любви и поцелуев под луной не дошло.

Но – к сюжету. Вернее, к его отсутствию. Есть только два момента хоть какого-то действия в череде обедов и разговоров с непременными комплиментами Раэль Коуфорт. Первый – эпизод в баре. Нелогичный, как и весь роман.

Или мастерство Раель создавать на основе одного единственного взгляда детально точные развернутые теории произошедших событий – куда там Шерлоку Холмсу до неё!

И апогей романа. Из-за случившегося в конце я бы лучше назвал роман не «Аварийная планета», а «Планета, наплевавшая на элементарную технику безопасности», или люди будущего так поглупели, что вовсю работают с элементами, свойства которых не знают?

Читать без скептических морщин невозможно.

Вывод:

Это не роман о приключениях экипажа «Королевы Солнца», а роман о Раэль Коуфорт и её идеальности (вызывающей, в конце концов, лишь стойкое раздражение). И даже не роман, а фанфик, причем не самого лучшего качества – с соответствующей логикой, убогостью сюжета, с соответствующим штампованным языком и бесцеремонностью вмешательства в химию оригинальных историй. Я даже удивился, узнав, что автору на момент написания было далеко не четырнадцать лет, что было бы хоть каким-то её оправданием. Одна из тех вещей, что периодически хочется бросить, или начать пропускать абзацы и целые страницы. А прочитав – забыть как дурной несуразный сон. Давненько со мной такого не бывало.

Я читал этот рассказ в сборнике «Чисто русское убийство», где он вместе с повестью Лескова «Интересные мужчины» находился под общим заголовком «Два сюжета одной истории». Произведения эти и впрямь очень похожи –

и даже жертвы этих историй похожи своей молодостью. Но это тот случай, когда два похожих произведения, оказываясь рядом, невольно входят в какое-то соперничество. И, честно говоря, в нём моё предпочтение на стороне повести Лескова. Оно и понятно, пространство повести даёт больше возможности, граней в неё больше, да и художественная составляющая обширнее. К тому же –Первое меня захватило больше. Да ещё, повесть Лескова и написана раньше и прочиталась мной первее. Такое дело. Хотя я и понимаю, что окажись этот рассказ отдельно – он понравился бы мне сильнее, и я точно сильнее оценил бы его хлесткую лаконичность.

Крепкая, твердая как зимний асфальт повесть. По временам казалось, что нечто в общих чертах уже было – салонный разговор, гусары, крупная игра, тайны сердца, рок и трагедия – но это общее кажется мне скорее плюсом. Во всём этом скрытая полемика – и не только с дамой, утверждавшей, что вот в её время мужчины были интереснее («были люди в наше время»!), но, как мне видится, и с Лермонтовым и его «Героем нашего времени». Герой ли Саша своего (1885 год) времени,

По-моему – вполне. И быть может всё это более трагично, что Саше был далеко не печоринского склада, был юн и прост…

И всё же в этой «узнаваемой в общих чертах» истории было что-то очень захватывающее – тонкая мистика, гофмановская, но почти незаметная: «гиппократовы черты», предопределённость, странные видения, рок; есть тяжёлый накал, и грозное чувство чего-то нехорошего, что должно случиться и случается; тонко описанные столкновения людей и характеров. И двойная тайна –

Очередное сильное, запоминающееся произведение в сборнике «Чисто русское убийство», который я сейчас читаю.

Всё-таки Андреев как никто другой из русских классиков погружается в тёмные неизъяснимые глубины человеческой души, психики, человеческого естества. Вот этот рассказ – одно из подтверждений тому. Убийство. Исповедь убийцы, написанная им в сумасшедшем доме. И тут же чудовищная глубина и парадоксальность. Безумно интересен сам герой и то, как из раза в раз меняется восприятие его. Изначально кажется, что он – это тот же Раскольников, но Раскольников «у которого получилось», Раскольников «совсем не тварь дрожащая». Убил своего друга (как бы друга), убил из холодного, почти научного желания убить. Или есть в нем что-то от талантливого мистера Рипли? В любом случае он сам по себе достоин встать в ряд известнейших литературных убийц – как он показывает себя публике и «гг. экспертам», не выворачивая своё нутро, а будто выходя на свет софитов, под овации, но всё же потом – выворачивая… Тут и Кафка есть (ещё не существующий как писатель) – отношения героя с отцом, например. Но всё же узнаваемое Андреевское – бесконечное погружение в глубину, сквозь эгоцентричное, где четкость и холодность ужа сама вызывает ощущение ненормальности, сумасшествия. Так безумен или здоров? Так здоров или безумен? Само приближение к личности героя, его внутреннему существу (а смысл художественной литературы это отчасти и есть попытка срастить читателя с героем) заставляет и себя чувствовать безумно, странно, страшно. Очередной опыт (из чтения Андреева) похожий на соприкосновения с чем-то сверхъестественным. Опыт обжигающе холодный, выбивающий из спокойного равновесия своей неизъяснимостью, отсутствием точки опоры. В очередной раз прихожу к выводу, что Леонид Андреев (не весь, конечно, а такие вот его вещи) для меня как наркотик, который стоит потреблять лишь в маленьких дозах. Иначе изменения внутри могут быть весьма тяжелыми…

Роман «Замок Отранто» принят публикой, и мистификация отброшена. Гораций (Хорас) Уолпол – автор.

Здесь, мне кажется, есть основной ключ к пониманию особенностей романа. Большая часть этого предисловия состоит из дани уважения Уильяму Шекспиру. Даже приводиться заочный спор Вольтера с Шекспиром, в котором автор, признавая Вольтера гением, всё же находится на стороне своего соотечественника. Пьесы, вся речь о пьесах, допустимых и не допустимых в ней вещах. Это как-то подспудно и намекает, что «Замок Отранто» – роман, написанный по жанрам пьесы, с большим поклоном классику Вильяму Шекспиру.

Мистификация. Предисловие, играющее на мистификацию романа «Замок Отранто». Автор – всего лишь переводчик, роман – действительная рукопись, сочинение неизвестного средневекового автора. Не будь последующего саморазоблачения, можно было бы и поверить. Автор приложил к этому все средства, не скупился даже на критику художественных методов романа (т.е. самого себя). Мне такие штуки нравятся.

Кстати, тут тоже есть фраз, что неизвестный автор, не будь он давно мертв, вполне мог бы попробовать себя в качестве автора пьес. Это многое говорит о том, что на самом деле представляет собой роман «Замок Отранто».

А я один заметил, что у автора прекрасное чувство юмора? Всё-таки есть в этой повести (или коротком романе) череда сцен написанных с явной иронией:

И это тем веселее, чем вспыльчивее при этом Манфред, и чем напряжённее сопутствующие события. И в этом я вижу соль произведения.

Он вообще оказался не тем, что я ожидал от отца (или дедушки) готического романа – и это к лучшему, так как ожидал я в основном приведений, гремящих цепями, и бесплотных по нынешним временам, а потому смешных (с таким легким чувством стыда за отжившую своё книгу) попыток напугать читателя. Но нет. Хотя в нём есть и свои призраки, выходящие из портретных рам, кровоточащие статуи, и прочее, программное, надолго завязшее в последующих подражаниях и превратившееся в штамп, в том числе и сюжетный штамп типа преступлений в прошлом, влекущих за собой сверхъестественные кары рока. Но, повторюсь, мне лично в глаза бросилось не это.

Мне кажется, во втором предисловии к роману автор выдал себя с головой. Это отчасти рыцарский роман. Но в большей степени это – некая попытка написать пьесу прозой. Причём пьесу с оглядкой на Вильяма нашего Шекспира!

Разве не видно, как легко повествование разбивается на сцены, почти полностью состоящие из диалогов? Сцены полные экспрессии (и как шикарен в них вспыльчивый Манфред!), переплетения интересов и подогреваемые несчастными случайностями и оговорками (да и само сверхъестественное тут одновременно и фон, декорация, и точечное вмешательство в чехарду событий – сплошная «Тень отца Гамлета»), как это и бывает в пьесах. Как по сценическому роман драматичен, и даже юмор (о чём я говорил выше), тоже сценичен, как и у Шекспира, и даже идёт от слуг господ, как у Шекспира.

Именно так я воспринимал данное произведение, и не мог (поймав себя на этой мысли) воспринимать его иначе. И тут же отпадало желание журить его за определённый пафос, и за сухой стиль в тех местах, где автор доводит до сведения читателя события и обстоятельства между развернутыми сценами; и, временами, сжатость самих этих сцен, скрутивших наследственные и любовные притязания героев в тугой клубок, а-ля мыльная опера. Даже подумалось: может вот он, тот новый жанр, о котором говорил автор во втором предисловии, – рыцарский роман, временами с легкой насмешкой над рыцарским романом

расположенный по принципу бульварной пьесы – а не «готический роман», чьим отцом он в итоге стал? Но, так или иначе, именно в этом виде (согласен, может быть полностью мной и придуманном) «Замок Отранто» мне и понравился!

Да, именно так.

Этот роман, в отличие от предыдущих историй в цикле «Королева Солнца», рванул с места в карьер. Герои сразу же оказались в клубке из тайн, опасностей и непредвиденных обстоятельств. Мало того, все события казались весьма интригующими и слабо связанными, хотя и было понятно, что нечто общее между ними будет, что они части одной цепи, но какой и куда эта цепь тянется – непонятно (в отличие, например, от «Чумного корабля», чья детективная сторона была довольно прозрачна). И это несомненный плюс. К тому же этот широкий спектр проблем –

– цикл по прежнему остаётся легким и увлекательным чтением.

Но. Есть «но». Конечно, странно подходить к космической опере (да ещё такой – явной, приключенческой) с линейкой научности, но то, что произошло с бречами, не лезет ни в какие ворота.

Это не просто сюжетная дыра – дырища, огромная и зияющая. От неё блекнут и меньшие моменты наивности Всё это, так или иначе, аннигилировало для меня те плюсы, что могли сделать этот роман лучшим из тех четырёх историй в цикли, что я прочитал.

Так вот отвлечешься от классики, а как вернешься, так она будто гром – но гром холодный и жуткий, без дождя, и потому создающий нечто томительное, мучительное. Сильный рассказ. В чем-то он пошел бы, пожалуй, и Достоевскому возможно даже больше, чем Бунину. Криминальная история. Вроде бы понятная и поверхностно простая. Но тут же и сложность, тут же и возможность взглянуть в чудовищную глубину, в ее бытовую пошлость и одновременно необычность – роковую, патологичную. Здесь много вопросов и много сомнений, но не вопросов и сомнений к самому делу, а к его подоплеке, к глубине душевной. Здесь есть душа как нечто неизъяснимое – и тем страшнее, что все это холодно, из обрывков свидетельств, речей, показаний и фактов. Но за ними – тревожащее, как вопрос без ответа, когда все так, да не так, когда просто и одновременно сложно: плюсы и минусы батарейки, создающие электрическое напряжён. И в этом всем – величие огромного авторского мастерства. И потому эта история, одна из тех, что запоминаются надолго. Мне – запомнилось.

Исходя из содержания повести название «Планета колдовства», или даже «Планета вуду», всё же выглядит более приемлемо, чем «Планета зомби»…

Эта повесть кажется мне слабее первых двух произведений в цикле. В чём причина? Возможно, из-за объёма. Более сжатое повествование воспринималось мной хуже, чем широкое (относительно, конечно, и «Саргассы космоса», и «Чумной корабль» были довольно плотными историями) романное поле предыдущих историй. Кажется, своё влил и переводчик (или переводчики?) – я читал в издании без указания переводчиков. Как минимум временами попадались предложения с явной тавтологией. Так или иначе, зрительная картинка возникала не всегда. А вслед за зрительной картинкой временами терялась и общая картина происходящего.

А ведь движения и стычек с местной агрессивной фауной (в этой связи вдруг вспомнился написанный позднее роман Гаррисона «Мир смерти») и всякими призраками-чудовищами тут полно. И задача перед героями стоит непростая – победить местного мага, и, по сути, развенчать его «магию». Но именно последнее, такое интригующее в моих глазах, и подвело.

Обидно.

Но главное даже в том, что пропала атмосфера первых романов, какая-то внутренняя логика дала лёгкий сбой. Если раньше экипаж «Королевы Солнца», не лишенный прагматизма, попадал в неприятности случайно, вынужденно, то тут они буквально бросили всё, чтобы ввязаться в авантюру, и выполнить квест

Мелочь, но чем-то она тревожит.

Второй роман в цикле, по-моему, столь же приятный, как и первый. Да, в первой трети нет больших интриг и крутых поворотов, но в нём мы видим товар лицом – собственно как именно проходит торговля с инопланетной расой (расой со своими особенностями и традициями). Она, это торговля, конечно, облегчена тем, что у «Королевы Солнца» были свои предшественники, но героям всё же пришлось выходить из тупиков и затруднений. К тому же эта часть внезапно стала лишь предисловием, обширной базой событий и фактов, в которых должен находиться ответ на последующую практически детективную интригу – как на борт попала таинственная болезнь, что её вызывает, и как с ней бороться?

Да, в чём-то роман наивен, и некоторые корни сюжетной интриги легко просматриваются, а кое-что и вовсе смахивает на сюжетные дыры

Но в борьбе с этой наивностью отлично действует легкость всего текста и определённая увлекательность. Интрига есть. Сложность положения есть. Да притом сложность с нарастанием, когда чем дальше, тем труднее и безвыходнее кажется ситуация; чем дальше – тем глубже влипают герои, стараясь хоть как-то выпутаться. А это вернейший приворотный эликсир для приятной приключенческой фантастики.

По сравнению с остальными двумя романами автора (вот ничего не могу с собой поделать, тянет сравнивать «Победителей недр» с другими романами автора, особенно с самым удачным, «Тайной двух океанов», благо, что написаны они в одном жанре и одном ключе) в этом нет детективной (шпионской) линии. И ему это идёт. Лучше уж отсутствие этой линии, чем клишированное её использование. В итоге герои «сражаются» исключительно с природой, с окружающей средой, с коварными и непредсказуемыми обстоятельствами. И это, по-моему, приятно.

Тут, конечно, есть и свои программные вещи. Программный пионер, случайно попавший на борт подземной лодки, например. Он тут и как некий проводник – ему, а через него и нам, остальные герои рассказывают всевозможные теории (в основном геологические, с поправкой на год написания) и интересные факты. Что уже само по себе говорит о читательском назначении романа – он откровенно познавательно-приключенческий для юношества. Это немного сглаживает элементы детской наивности. Хотя стоит сказать, школьник, проникший зайцем на охраняемый объект и одним этим поставивший всю экспедицию на грань краха, такой себе пример для подражания, благо, что дальнейшими подвигами он это немного сгладил.

Сами приключения героев, трудности с которыми они сталкиваются в пути, довольно очевидны. Но это вам не безбрежный океан, таких «возможностей» тут само по себе гораздо меньше. Да и красот тоже. В тех же «Тайнах двух океанов» была чарующая красота и таинственность подводного мира – она будто цементировала «приятностями» весь сюжет и оттеняла понятный советский пафос. Здесь этого нет. Но читать всё равно было небезынтересно.

Про наивности я уже говорил, и можно было бы их не брать во внимания. Но раз уж автор через своих героев попенял Верну и его «Путешествию в центр Земли» за его ненаучность, значит и тут стоит быть последовательным. Прямо скажем, кое-где автор весьма обидным образом натянул сову на глобус.

Бывает.

А ведь начало меня разочаровало. От него тянуло наивностью. Наивность была и в диалогах, и в самом авторском стиле, и в прямолинейной подаче информации. Казалось, в этом есть что-то детское. Почему-то вспомнился Марк Твен (да, не самое очевидное сравнение) – казалось, что вот автор начнет протаскивать юного героя через жестокость и несправедливость мира, и будет делать это просто, в чем-то даже назидательно, говоря читателю, как ребёнку: «вот, что такое «хорошо» и вот, что такое «плохо». Хотя временами описания устройства мира Саргона, в котором оказался герой, всё-таки вызывали интерес.

Но потом – даже точно могу сказать: с момента попадания героя к Торговцам – моё мнение о романе начало улучшаться. Со временем он начал казаться мне и увлекательным, и очаровательным, и – даже! – довольно глубоким!

Нет, он действительно, в каком-то смысле, состоял их протаскивания героя сквозь мир, мир не всегда справедливый, грубый, сложный. И да, была легкая наивность в том, что герою чаще попадались на пути хорошие и честные люди

, так или иначе он всегда попадал туда, куда надо. Не явные, на выкате, рояли в кустах, но всё же…Однако, по факту, мне лично это только прибавляло какого-то мягкого очарования. Приятный герой – умный (наученный горьким опытом), но честный и в чём-то очень наивный (интересно наблюдать, как он каждый раз оценивает своё новое положений исходя из предыдущего опыта и полученных привычек). Приятные персонажи.

Но приятным было уже то, что мир каждый раз оказывался разным своеобразным и тонко выстроенным. Вот, например, мир Вольных Торговцев с их сложной иерархией, традициями и прочими диковинными особенностями – да, в романе нет ураганного сюжета с множеством интриг и крутых поворотов, но само неторопливое постижение этого мира во многом это компенсирует. Мне лично – компенсировало. Мне было увлекательно и интересно это читать. А вслед за миром Торговцев были столь же интересны и другие миры, вернее другие грани одного большого мира. Например, весь огромный концерн Радбеков с их юридическими тонкостями – разве он не столь же запутан и своеобразен (и уже этим интересен), чем общество Семьи?

И через весь этот путь проходит контрастом нить – свобода и рабство. Герой начинает рабом, но свобода его последующей жизни неразрывно связанна с двумя этими величинами. Они тут в очень широком сложном смысле, со своими неочевидными философскими гранями. И не случайно герой временами вспоминал своё настоящее (формальное) рабство у Баслима – оно-то было понятнее и проще, чем сытая несвобода торгового корабля или, тем более, неожиданное «рабство дела» и судебных проволочек на самой вершине мира. Вот она – определённая глубина и сложность.

Однако в романе есть буквальное противостояние свободы и рабства. Так или иначе, герой становится борцом с работорговлей, поневоле постигающим все её уровни –

В этом весь пусть слегка наивный, но приятный гражданский пафос романа. Гражданин Галактики. Гражданин, потому что, даже добившись вершин социального статуса, не стал рабом роскоши и этого самого статуса. Гражданин – потому что чувствует свою ответственность в борьбе с беззаконием и чужой человеческой болью. Гражданин – потому что знает всю сложность этой борьбы (борьба на столетия, борьба практически невидимая для сытой части человечества – но именно этим она и дорога; если ты сыт, то не забывай о тех, кто голоден), но отдаётся ей без сякой детской наивности. Именно это наполнение, по-моему, делает роман очень и очень приятным.

Затесавшись в компанию рассказов настоящего Конана Дойла, эта история псевдо-Конана-Дойла может вызвать лёгкое смущение. Так как это явная пародия. Как настоящая пародия она смело проходится по штампам историй о Шерлоке Холмсе. Но минус, на мой взгляд, в том, что юмор тут довольно плоский и примитивный – очевидный. Если вставить рассказа в череду настоящих историй о Холмсе (а так он в основном и издавался) то будет даже ощущение лёгкого кощунства.

Те, кто берутся читать книгу после шикарного фильма Верховена, могут сильно обмануться. Я вот обманулся. Ураганного экшена тут нет. Сцен непосредственно боёв здесь всего три.

Да, этого мало. Но и роман оказался совсем не о том. Во многом он, конечно, напоминает «Космического кадета» – с той же любовью описаны трудности и будни превращения из штатского в военного человека. Только тут всё «взрослее», детальнее – суровый быт с множеством прописанных нюансов и обильным использованием сокращений и специальных (как бы специальных) терминов. Иерархия, тактика и т.д. и т.п. Временами интересно. Временами утомляет. Да и путь, который проходит герой здесь иной, это уже не становление мальчика мужчиной, а превращение юноши в курсанта – солдата – офицера.

Но большее место, и, по-моему, главное в задумке автора, занимает встроенное в сюжет (не слишком витиеватый) идеи военной демократии (в пику военной диктатуре и либеральной демократии) – её история, обоснование, принципы. Любопытная идея. В романе она довольно утопична и привлекательна, так как многое в нём имеет рациональное зерно (да и написано, опять-таки вдохновенно, с явной симпатией к своему проекту). Но, всё же, ощущается её искусственность, утопичность. Принцип «только человек, готовый добровольно отдать свою жизнь за страну, может принимать решения о её будущем» хорош, но автор совсем не учитывает брак – пройдя срочную службу (иногда именно с целью получить права, а не из идеалистических соображений, и далеко не всё в десанте, с реальным боевым опытом), человек останется человеком, и в этой среде будут и свои нечестные политики, эгоистичные офицеры, карьеристы, не очень смышленые избиратели – и, возможно, именно такие и будут править балом, в конце-то концов. Слишком легко автор удалил их из уравнения. Ну, что поделаешь – мечта часто избегает тёмных углов.

Приятный фантастико-приключенческий роман. Понятные герои – видно, что главному герою ещё мужать, но и сейчас в этой компании он уже кажется по-хорошему своим. Стойкий дух авантюризма и таинственности. Последняя и вовсе в определённый момент становится замечательной – когда элементов пазла становится много

, а ответы на все вопросы могут быть самыми невероятными.

По временам вспоминался почему-то «Непобедимый» Лема. Но там, конечно, всё было строже, научней, логичней. Здесь же можно было поймать иногда некоторые нелогичности

, или же наивность в действиях героев. Но делать этого не хочется, так как в романе нет претензии на что-то грандиозное или серьезное, научное. И это ему идёт. Достаточно своих внутренних интриг и увлекательных ситуаций. Тот случай, когда непритязательность – лучшая приправа для фантастико-приключенческого романа.

В «Приключении Гекльберри Финна» разговоры Финна с Джимом, во время их путешествия на плоту, были занятными и оставили весьма приятные воспоминания. Такое ощущение, что эта повесть написана исключительно ради повторения этого эффекта. Но теперь ещё к Финну и Джиму прибавился сам Том Сойер с его фантазией, нестандартным умом и соответствующими преувеличениями. Получилось весело – выдумка и начитанность Тома, простота Финна, скепсис и суеверия Джима – есть, где удивиться, есть, где посмеяться. Хотя уж слишком часто Тома «припирают к стенке» (это выражение даже набило оскомину), да непропорциональный упор даётся на «Сказки 1000 и 1 ночи», навеянные обстоятельствами. Но это простительно.

А вот сюжет, да и всё остальное, кроме вышесказанного, откровенно разочаровывает. Да, путешествие на воздушном шаре, это едва ли не целый жанр такой, от Эдгара По до Жюля Верна (вот, кстати, я так и представлял, как Твен сидит над картами и энциклопедическими справочниками, чтобы худо-бедно описать маршрут героев, почти как Верн в доброй половине своих романов). Но тут уж и воздушный шар слишком фантасмагорический, и всё обстоятельства путешествия

– это всё слишком уж фантастично и наивно (только галерея засохших трупов слегка интриговала). После первых и самых известных романов о юных неунывающих героях ощущение вызывает скорее печальное.

Я тут озаботился: а как же отрекомендовать друзьям эту книгу (а иногда жуть как хочется порекомендовать друзьям какую-нибудь книгу, а эту вот особенно). И сначала хотелось сказать: Орлов это как если бы Булгаков писал городское фэнтези. Но тут же подумал: нет, плохо, плоско и, вообще, не то. И тут-то в голове и возникла фраза «сказочный реализм». Может быть, я это сочетание по какому-то поводу и раньше слышал, а может быть оно там и родилась. Не «магический реализм», а именно «сказочный». И сказочный не в том, нынешнем искажённом смысле историй для малышей, чаще всего авторских, а в смысле сказки как жанра древнего, устного, корневого. И сказка не по тому, что герои процентов на семьдесят персонажи сказочные – домовые, приведения и всякие отродья. Нет.

Как в истинной сказке, той самой, придуманной и дополняемой столетиями, в ней нет победы добра над злом. Оно и в обработанных сказках не всегда есть – например, вспоротый живот волка, съевшего Красную шапочку, такое себе добро. Как известно, если добро окончательно победит зло – мир остановится, исчезнет.

У настоящих сказок нет автора, только рассказчики и пересказчики. И тут автор, скорее рассказчик, вроде бы и не участник истории, но всегда где-то рядом, что-то слышащий, что-то знающий, «и я там был, мед, пиво пил». У настоящей сказки и конца-то нет (да и начала нет тоже), она бесконечна (сравнить с прилизанными «и жили они долго и счастливо» – это ведь тоже конец относительный), она заканчивается лишь когда рассказчик устает ее рассказывать, но он всегда может ее и продолжить – она льется как река и бесконечна как жизнь.

Настоящая сказка она, так или иначе, держит в сердцевине инициацию, иногда даже страшную – так отправляют в лес падчерицу, вернется живой или нет, и она возвращается, но другой, взрослой, познавшей определенные тайны.

И в Шеврикуке, как в сказке, герой – простак, но не дурак, в нем (пусть и не человеке) русский дух – одновременно и русский лад и русская суета, русское пронырство.

Настоящие сказки – одна и та же сказка – всегда будет разной. От того, кто ее рассказывает, от того, когда ее рассказывают, от того, кому её рассказывают. Вот и тут, чувствую, что «Шеврикука» история одна, но разная. Что, во времена, в которых она писалась – одно; а сейчас немного другое. Что я воспринял ее сейчас так, а пройдет год – она будет уже чем-то иным; еще год, пять, десять – и опять чем-то другим...

Вспомнился тут вдруг совсем непохожий на Орлова Роджер Желязны, то, что про него говорят, – «умеет взбить пену», что дает просто для трактовок, для смыслов, но, может быть, король и голый, может быть рыба и море, значит лишь рыба и море, а не символ, намек или отсылка. Здесь, в самом абстрактном, на мой взгляд, романе из Останкинского триптиха, все может быть и символом и не символом, может быть намеком, и не намеком, может быть отсылкой, а может, и нет. Может он и абстрактен, а может и буквален. Все тот же Пузырь может быть и намеком на гуманитарную помощь от заморских стран, прилетевшей как «ножки буша», а может быть просто Пузырём, без всяких намёков. Или, например, те же отродья, так символически усевшиеся в Останкинской телебашне, может быть это представители новой России, мучительно ищущие своей идентичности, идущие войной на исконное, старое... Мажет, а может, и нет. Думай, добрый молодец, гадай, что тут скрыто. Или не гадай, а просто наслаждайся, понимай буквально. И это можно, и это вкусно.

И в то же время реализм. Самый настоящий (какое там фэнтези, как язык-то повернулся?).

В нем – время. Я недавно заметил, как различаются истории, написанные в своё время и по воспоминаниям о своём времени, как последние искажены оценками, осмыслениями. Здесь же – безоценочное, но живое осязаемое, четкое. Время как фотоснимок или запись на камеру (ту, с кассетами) – она не искажена комментариями. Я считаю, это очень ценно. И совершенно понятный чёткий реализм чувств, отношений, жизненных обстоятельств. Да, даже среди существ сказочных. Да, даже с тонким слоем булгаковской сатиры.

Но, пожалуй, самое главное, что это все это просто вкусное, упоительное чтение. Чтение как удовольствие, текст как удовольствие. Даже если бы в роман состоял из одного бесконечного застольного, чуть бестолкового трёпа (но обязательно с Подмолотовым, крейсером Грозным!), то я бы уже наслаждался этим романом и любил бы его. А тут – и детективный сюжет, и смыслы (настоящие или вложенные мной самим), и время, и ирония, и великолепная выдумка, и змей анаконда, и Потомок Мульду, и все-все-все. Всё, что нужно для счастья – как на скатерти-самобранке.

У этой статьи колоссальная сила убеждения. И не эмоционального – что главное – а фактического. Автор исследовал и показал соответствия между Набоковым и Агеевым на всех уровнях – от фабулы, до языка, приёмов, принципов и даже схожих (любимых обоими авторами) фраз. Колоссальная работа. После неё сомнений о том, что Агеев и Набоков один и тот же человек, остаётся очень и очень мало.

Но даже если вы не верите в это, даже если вы не интересуетесь, не любите, не читали Агеева, но читали, интересуетесь, любите Набокова, эта статья будет ценна и интересна тем, что в ней по полочкам (и доходчиво) разобраны особенности прозы Набокова. В этом тоже есть своя неоспоримая ценность.

После «Романа с кокаином» этот рассказ кажется по-хорошему сдержанным. По крайней мере, в плане стиля. Язык всё так же хорош, всё так же осязаем и нетривиален – он каждую мелочь, каждую картинку и образ заставляет запоминать как нечто очень примечательное и необычное. Но, в отличие от «Романа с кокаином» с ним нет перебора, нет внезапной «пены» (будь эта пена воздушной или, наоборот, из тех, что течёт из пасти бешеной собаки) – от этой сдержанности рассказ только выигрывает.

А вот по наполнению рассказ почему-то напомнил скорее Бунина, чем Набокова, с которым чаще связывают таинственного автора. Есть что-то томительно недосказанное. Есть от чего задаться вопросом,

В чем-то, конечно, это и на поверхности, но приходит вдруг совершенно неожиданно и обрывочно, создавая определённую встряску и ощущение фразы уже ясной, но будто бы и обрубленной.

На самом деле место действия и занятие героя уже выглядят нетривиально и заставляют читать рассказ с интересом – губсуд, дела, часть которых приводят к высшей мере наказания, праздные слушатели, с нездоровым интересом следующие от зала к залу. Прекрасная авторская детализация делает всё образы ощутимыми. В чем-то все эти образы и ощущения, очень значительные, будто бы даже довлеют над финалом, над его восприятием. Такой вот есть лёгкий минус на мой взгляд.

Всё в духе времени – цитаты Ленина, Горького, Молотова (и самого А.Н. Толстого – целыми абзацами). Сухой, почти шелестящий пафос всемирной борьбы за власть советов, выражающийся в определённой языковой канцелярщине (но бывает и хуже – как наукоемкая вода в иных дипломных работах). Но читаемо, и слава Богу (и КПСС).

Когда авто стать говорит о сатире Толстого и его романах в ключе социальном, в ключе мировых, капиталистических телодвижений, не соглашаться с ним трудно. Но вот научно-фантастическая сторона его работ (и оды ей, именно НАУЧНО-фантастической) вызывают недоверчивую, снисходительную улыбку. Да, я понимаю, это сейчас, почти век спустя, можно пенять на научные огрехи первого советского фантаста. Но ведь можно, особенно вспоминая аллювиальный пояс Земли и прочие теории, при условии, что Толстой, как он утверждал, был на острие науки и научных сведений, и остальных авторов этому учил! Всё-таки я больше ощущаю фантастические романы Толстого (сейчас, в 2023 году) не как научные, а, словами Горького, как «сенсационные, авантюрные». Кажется мне, Горький был по отношению к графу более честен, чем автор этой статьи.

На этот раз способом связи между автором и Джоном Картером, рассказывающим историю еще одного славного война Марса, становится прибор, связавший некогда Ясона Гридли с Пеллусидаром. Это значит, что мир, нарисованный Берроузом, гораздо шире, чем его «Солнечная система» (Марс, Венера и Луна), что в него входит и подземный Пеллусидар, а так же Тарзан, в Пеллусидаре побывавший. По-моему, интересная мысль. Возможно, самая интересная мысль, почерпнутая из этого романа. Все-таки роман предсказуем. По сюжету он словно калька с предыдущих историй.

Уже набившая оскомину канва – похищение очередной титулованной красавицы и её долгие поиски пылко влюблённым героем. Слабость (на 1931 год – уже слабость) рыцарского романа – постоянные рояли в кустах

; злой и страшный раджа (уж простите), грозный трус, ворующий девушек; безумный волшебник (Фор Так, кстати сказать, чем-то напоминает Рас Таваса), новые друзья и обретенная любовь Неубиваемый рыцарский пафос от поступков до слов. И всё герою даётся легко, из всех ловушек и затруднительных ситуаций он выходит просто и незатейливо. И, кажется, именно это убивает всё. Это поглощает любимую мной атмосферу – атмосферу марсианских пустынь с древними покинутыми городами, простоявшими тысячелетия, её неизведанность, хранящая затерянные цивилизации и народы. Да, новые места тут есть – – но они смотрятся бледно, да и герой в них не задерживается, быстро уходя от затруднений. Здесь, как и в предыдущих историях, автор отражает свой современный мир, переносит его веяния – Но всё это как никогда напоминает скорее фон, детали, висящие на стенке сцены – опять-таки из-за самой манеры повествования.

По временам казалось, что свою лепту внес и переводчик (я читал в издании 1992 года, без указания переводчиков). Встречались ляпы, типа «Защищайся, трус, если ты не хочешь умереть как баран». Ну, вряд ли на Марсе знают о существовании овец и баранов. Да к тому же тут есть смерть и Смерть – две разные вещи, никак не сглаженные переводчиками. И вопрос героя «Что такое Смерть? Уж лучше бы смерть…» вызывает невольную улыбку. Не думаю, что всё это ляпы авторские.

У Линдквиста я сначала читал «Человеческую гавань», затем «Блаженны мёртвые» и вот теперь «Впусти меня» – роман титульный, первый. Получилось, в обратной последовательности. И это, возможно, к лучшему. Подходят к главному его роману, я уже имел определенное представление об авторе. Хорошее представление. Он стал для меня автором более высокий, чем создатель пугалок. Он казался мне автором большой литературы, автором драм, автором, заглядывающим в глубину. Просто выбравшим для всего этого оболочку страшного романа. Получалось это или нет (и в какой мере) — это уже другой вопрос. Но уже одна попытка радует. Побольше бы таких.

Вот и к этой истории я подходил с ожиданиями. И по большей части они оправдались. Но, возможно, только потому, что я этого искал…

У романа есть какая-то черта, прозрачная мембрана, и стрелки моего личного восприятия часто дрожала на этой черте. Роман казался мне затягивающим и гипнотическим – все эти зимние сумерки, бетонные полы, тревожность спальных районов, неспешное развитие событий, беседы Оскара и Эли, полные напряженного вакуума а-ля старик Хэм… Но временами стрелка дрожала, и казалось, что роман эпизодами все-таки не только затягивающий, но и затянутый. Что страх временами перерастает в омерзение, а атмосфера урбанистического запустения и одиночества временами кажется искусственно нагнанными – малость, чуть-чуть, но заметно…

Этот роман для меня – роман о жестокости и любви. Это драма – совершенно скандинавская, и не случайно тут упоминаются книги о Мартине Беке и Достоевский – драма одновременно социальная и семейная (одно вытекает из другого). Изнанка благополучной Швеции – спальный район без истории, безработица, алкоголизм, неполные семьи, травля в школе, подростки, нюхающие клей, извращенцы и т.д. и т.п. Вампиры? Вампиры (даже) не кажутся тут фантастичными. Они будто естественно вытекают из этого духовно опустошенного, жестокого мира. Они в нем органичны, и в правилах их жизни не так уж много духовных отличай от правил жизни самого этого мира. Эти связи очень тонкие, ощутимые, драматичные и страшные сами по себе. Но в этом мире есть и любовь – редкая, робкая, светящая как огонек в темном подземном переходе. Первая неосознанная еще любовь мальчика. К вампиру.

И это уже как надежда. Так как настоящая чистая любовь заставляет даже вампира почувствовать в себе человеческую силу привязанности. Щелк, и вновь моя стрелка дрожит у черты – педофилия, то, что и т.д., что это, игра на грани для усиления драмы или тараканьи усики набившей оскомину «повесточки»? Щелк – и от всего этого чистого и нежного начинает тянуть противоестественным, болезненным…

При всех его немалых плюсах есть в этом романе что-то неровное. Неровное до обиды. Например, приятны диалоги, выражающие сложность чувств и положений. И эта разбивка на полюса – два существа, Оскар и Хокан, имеющие виды на Эли, но внутренне совершенно противоположные создания. Но тут же, например, концовка, на мой взгляд, совершенно нелогичная –

Концовка для красивого финального кадра, не более. Сюжетные линии, сматывающиеся в комок – такое я люблю, когда герои невольно оказываются друг против друга, и какая-нибудь случайность сводит их в самый неподходящий и страшный момент. И тут же – рояли в кустах (да, опять я про эту концовку, но так уж она меня возмутила)…

А ещё тут есть авторское и довольно оригинальное анатомическое объяснение вампиризма

– это всё-таки плюсик истории. (Это чтобы закончить отзыв на более позитивной ноте).

С первых глав в глаза бросается резкий душераздирающий контраст между формой и содержанием. Между стилем – прекрасным, образным, нетривиальным, искусственно шершавым и цепким, как кошачьи когти (пожалуй, из-за него-то и можно подумать, что автор – Набоков) – и происходящими событиями. Даже, скорее, с самим героем. Он тоже близок к контрасту. Он, в общем-то, не без хороших порывов, «хороший мальчик». Но призирающий мать, губящий девок, пропавший, и – не без удовольствия – погибающий.

Вещь, говорящая против того, что автор Набоков, это неровность романа. И очевидность сюжета. Герой, по сути, не падает а-ля Дориан Грей, мы уже видим его таким, какой он сеть, всё происходящее с первых глав это не движение вниз, а скорее движение вдоль – вполне логичное. И кокаин предстаёт здесь вполне логичным движением вперёд по пути к саморазрушению, а не падением в пропасть. Истинный декаданс – аморальность в обертке эстетики. Не ради шока, нет – ради того, чтобы предостеречь, ради того, чтобы почувствовать внутренний протест, едкое сжатие в груди, и радость, что ты не таков как герой повести; ощутить к герою повести ненависть и, одновременно жалость. Это важно. И это здесь есть.

Самым интересным в герое (как только я понял, что падения как такового тут нет) я вижу его постоянные попытки самооправдания – эти редкие чувства жалости к матери, постоянно им обижаемой, эти попытки самоанализа, попытки разобраться в своих чувствах к Соне. Будто этим самоанализом можно залатать тот факт, что низкие поступки он реализует, а высокие порывы так и остаются невыраженными. Хватает ли этого, чтобы считать себя «хорошим мальчиком»? Апогеем служат его пространные размышления, выделенный в целую часть романа (подтверждение неровности романа в плане «распределения сил»), – это ведь, по сути, попытка вывести под себя закон человечества: что это зверское, злодейское это от того, что слишком добр и хорош – качели, мол…

Мне лично не жалко героя. Здесь вообще никого не жалко, кроме, пожалуй, несчастной кроткой матери героя. Мир в романе отталкивает и даёт щелчок по носу мифу о благостном царском времени – вот, мол, тогда всё было чинно-благородно, а пришли немытые большевики, и пошла грязь, мат и пролетарский разврат. Кто бы ни писал этот роман, его трудно заподозрить в пляску под красную дудку – но мир романа, все эти барчуки-школяры, кутящие, снимающие девок, вся бездуховность и гнилость нарисованного мира, вызывает к нему едва ли не ненависть. Такой мир буквально напрашивается, чтобы его уничтожили. Впрочем, юный революционер Буркевиц с его какой-то безысходной теорией «люди во все времена одинаковы» (а герой в своих размышлениях, кстати, почти оправдывает кровь гражданской войны своими «качелями» добра и зла) не слишком-то привлекает. Но на то он и декаданс – аморальность, эстетика, наркотики (с подробным описанием их действия) и низкая гибель героя – это уже как водится, это не ново; это всё входит в стоимость билета при одном упоминании жанра. Но уже один язык романа, и определённые острые чувства, которые он вызывает, во многом оправдывают время, потраченное на его прочтение.

Контраст, всё контраст. От комической мистерии через водевиль, переходящий в макабр, к надрывной готической драме. От смеха до страха, от веселья до печали. От черни к королю, и от цыганки к монаху. Всё контраст – контраст смешной и контраст страшный. Глухой, допрашивающий глухого, мать, по незнанию проклинающая своё любимое дитя, порочные, ударившиеся в тёмные искусства судьи, обрекающие непорочное создание на смерть. Уроды с чистым сердцем и красавцы с сердцем гнилым. А над всем этим – Париж. Париж старый разлинованный, как пергамент, ведь архитектура – тоже текст, алхимика и кабалистика. И над всем этим – густая как крем авторская эстетика. Все это – пиршество. А на пиршестве, в отличие от пира, иногда приходится расстегивать пояс и дышать тяжело – всё, объелся, а, кстати, что это там на том блюде, дайте-ка и мне! Так и этой эстетикой, так и этой готической романтикой (лично я – просторным описанием Парижа, или рассуждением о книгопечатании и зодчестве) можно отяжелеть, читая её взахлеб, одуреть от неё – но после небольшой передышки снова продолжить читать.

Здесь есть свои шуты, свои ангелы… и свои демоны. Но, по-моему, главной демонической силой здесь обладает сам автор. Он, как демон, всегда на острие драмы, на острие трагедии. Он над бурей, он затягивает узлы и подводит героев к бездне. Признаться, с этим романом я знакомлюсь с Гюго, и по этому демоническому полёту я уже вижу великолепного автора. Только и ищет, и создаёт остроту ситуаций и драм боле острую, чем кромка бритвы. Только такой и знает, как цеплять, и заставлять читателя ощущать сильные эмоции – никаких роялей в кустах, а если и спасать кого-нибудь из героев, то лишь для того, чтобы поставить его на край более глубокой бездны. Попробуйте-ка не любить его за это!

«Аэлита» в своё время меня впечатлила, предложив немного не то, что о я ожидал – от нетипичных для пафосной советской литературы героев (один – бегущий от действительности, другой – рубака, наломавший дров и в конце махнувший на всё рукой) до практически эзотерической псевдоистории человечества. А вот «Гиперболоид инженера Гарина», увы, дал именно то, что я и ожидал. Язык, конечно, прекрасен – суховат, но при этом очень насыщенный яркий, образный – этого не отнять. Но вот сами картины, которые автор показывает, гротескны до карикатурности. Если буржуи – то уж буржуи! Лопающиеся от жадности мироеды под предводительством химического короля (в современном мире был бы, наверное, нефтяным) – циничного, беспринципного, самолюбивого аппарата для выживания из людей последней крови. Потрет для Кукрыниксов! Всё это подтверждается видами развращённых европейских столиц (картины увеселений с непременным стриптизом позже были убраны в издании для юношей, чтобы не развращать пионеров). Для контраста – Ленинград, лодочная станция, Тарашкин и Шельга.

Вот с Гариным интересней. Гарин получился личностью притягательной – сильной, активной, волевой, с циклопическими страстями. До последнего думалось, что такой яркий персонаж окажется эдаким скрытым «своим». Не оказалось. А «план» Гарина ближе к концу и вовсе показал, кто он на самом деле.

В сухом остатке получается, что в романе действуют три силы: а) капитализм, американский, колонизирующий мир и высасывающий из него всю прибыль; б) фашизм, интернациональный, авторитарный, переделывающий мир по своей прихоти, нацеленный на неограниченную полубожественную личную власть; в)…и Шельга. Даже не советская власть, а именно Шельга. Государства за ним не видно. Он один, аки советский Джеймс Бонд, ввязывается в опасную игру, летит из Ленинграда в Париж (!), работает в высшем обществе (на какие шиши, непонятно), и в нужное время оказывается в нужном месте. На самом деле это больше напоминает «Союз пяти» в котором развязка и торжество рабочих масс происходит как-то само собой.Всё это выглядит (и тут, и в «Союзе пяти») так, будто можно ничего и не делать – буржуи сами готовят себе гибель. Зачем тогда Шельга, зачем тогда какая-либо революционная деятельность, и зачем тогда сюжет как таковой – исход-то будет один. Я принимаю, звучит так, будто я вынырнул из какого-то 193.. года и критикую роман за недостаточное место в нём советского человека, но, действительно, нельзя этого не заметить – за Шельгой не видно государства (элементарно, органов, которые бы послали его на это дело), работа Шельги минимально, и временами он даже кажется в этой компании лишним, присутствующим исключительно для того, чтобы оправдать идейную составляющую романа. И, в-третьих, он банально блекнет на фоне энергичного и масштабного Гарина. По факту фашист Гарин тут привлекательнее коммуниста Шельги…

Кстати, и в плане Гарина сотрясти экономику мира есть что-то от плана Руфа в «Союзе пяти». Есть и несколько иных параллелей.

Научную (научно-фантастическую) составляющую серьёзно воспринимать сегодня сложно. Аллювиальный пояс, «элемент М» и прочее (даже сам гиперболоид, хоть и напоминающий лазер) – это всё наивно, по-верновки. И, кстати, раз уж в шахту лифт буквально падал, чтобы миновать смертельные перепады температур, то как люди (и Шельга) поднимались наверх?

В этой связи противостояние Гарина и Роллинга, а позже Гарина и всего капиталистического мира для меня выглядело более интересным. Было в нём что-то от шпионских романов с взаимными ловушками, выстрелами в окно и прочими радостями. О, а ещё дело осложнялось голливудской роковой красавицей, в которую все поголовно влюблены. Красота! Хоть и скрипящая иногда на зубах кусками пафосного картона и роялями в кустах (типа бездомного Ваньки с письмом на спине, попавшим именно в те руки, что надо). А ещё

– это ли не то, о чем в душе мечтает каждый россиянин?

Я люблю этот роман гораздо больше, чем «Приключения Тома Сойера». И все мои знакомые любят эту историю больше, чем «Приключения Тома Сойера». «Том Сойер» это, всё-таки более детская книга. «Том Сойер» — это погружение в мир детства, в мир мальчишки, разукрашенное – и на славу – чудачествами героя и его совершенно американской предприимчивостью. «Гекльберри Финн» сложнее. В нем тоже есть мир детства и детские чудачества (особенно способ выручить Джима из застенок, да), но это уже более взрослая книга.

И вот сейчас, уже взрослым взглядом, видно, о чём она. Это путешествие по Америке. Разбойники, плуты и обманщики, охотники за беглыми неграми, кровная месть, суды Линча, неотёсанные деревенщины, пьяницы и честные фермеры. Широкое полотно Америки, описанное с любовью, но без лишних прикрас. Сатирическое, юморное, но при этом совершенно реалистическое. Приключения героев – приключения уже более опасные, а ночи, проведенные на плату – завораживающие красотой природы.

За этим видно и самого героя – честного, хоть и не дурака соврать. И это качество только подчёркивает главное его достоинство – совесть. Возможно, поэтому он так понятен и близок. Тот же Том Сойер, появившийся в конце, кажется на его фоне чуть более гротескным с его планом «правильного побега» — хотя этот момент и весьма уморителен.

А ещё, сейчас, когда я вновь прочитал этот роман в свои 35+, у меня внутри осталось что-то особенное, светлое и немножко грустное, щемящее. Это как воспоминание о ночном костре в лесу у тихой реки, под россыпью звезд. Та самая природная свободная – тихая, но упоённая. Ощущение, тонко переданное книгой, и ощущение генетически близкое каждому ребёнку, каждому мальчишке. По-моему, это и есть душа книги (а не у каждой книги есть своя душа).

Если когда-нибудь, в будущем, не найдется и одного человека, у которого «Приключения Гекльберри Финна» не вызовут этого чувства, этого эфемерного, призрачного и притягательного ощущения внутри – пожалуй, это будет самая большая потеря для человечества.

Для меня в таких историях есть что-то в высшей степени привлекательное. Это привлекательное – случайное столкновение с чем-то фантастическим, с чем-то странным, и – даже – пугающим… Да, именно пугающим. Есть тонкая, но явственная тревога – та самая тревога неизвестности, подкреплённая обрывочностью происходящего. Таким историям не нужен сюжет. Сам факт, что мы что-то видим, но не можем до конца постигнуть, держит в напряжении. Картинки странного мира со странными созданиями, представшие перед глазами ни чем не примечательного человека – и всё. И от этого уже тревожно и даже страшно как от видения миров Лавкрафта и других визионеров ужасного. Здесь, конечно, всё без нагнетания страха, всё хладнокровно (с попыткой рационализировать увиденное), лаконично, что только усиливает подсознательную тревогу от неясности происходящего.

И автор всё очень чётко выдержал, не дав ничему раскрыться до конца.

– вопросы без ответа, как говорит автор, «наводят на размышления» сильнее, чем самые странные или диковинные ответы.

Ох, какое зловещее название! Я бы с удовольствием прочитал рассказ с таким названием от Лавкрафта, или, допустим, от Эдгара По. Но и этот рассказ я прочитал с не меньшим удовольствием. И смеясь всю дорогу.

Тут же подумалось, что переводчику этого сочинения (Р. Померанцевой) выпала сложная, но интересная работа. И она (женщина!) справилась с ней блестяще. За некоторыми заменёнными точками словами, можно угадать и наши родимые непечатные выражения. А уж как пришлось попотеть (наверное), подбирая русские аналоги к выражениям заковыристым, но печатным (задрибабочка, например, – просто блеск!). В любом случае, чувствуется, что наше родимое сквернословие существует по тем же канонам, что и указанное автором западноевропейское, и дальше – мировое. И как же здорово за ширмой иронии и юмора он выдал и вполне правдоподобные вещи – например, роль милых дам в распространении проклятий и бранных слов (!), или то эмоциональное значения выплеска эмоций, что эти бранные слова и впрямь имеют.

«Из всех зверей умнейший – обезьяна, а сравните её жалкое фиглярство с царственным величаем слона!»

И опять остроумные фразы автора можно растаскивать на цитаты, а его нетривиальные сравнения вызывают широкую улыбку. Но тема тут, пожалуй, скользкая. Ум – понятие широкое, а в данном случае, автор говорит скорее об умничанье. Впрочем, и здесь имеющем своего антагониста в тупой упрямости людей типа дядюшки Августа. Всё это забавно, но, на мой вкус, из-за размытости темы не столь остро, как те же «Поиски квартиры как вид искусства», «Что едят писатели», «Размышления о дешевизне и тетушка Шарлотта» и прочих похожих вещей, которые я прочитал у автора чуть раньше. Кстати, здесь тоже упоминается тетушка Шарлотта, стало быть, и тут – один цикл, одно пространство.

Очередное замечательное юмористическое эссе Уэллса. Я уже начинаю любить такие штуки. Название, конечно, говорит само за себя – тут тебе и про молодые пары, ищущие первое совместное жилье, и про «профессиональных любителей подобного спорта». Остроумие у автора как всегда на высоте – можно даже на цитаты растаскивать («Квартиру всегда снимают в минуты отчаяния!», и прочие шедевры).

Тут же автор от общего переходит к частному, описывая личный опыт рассказчика. Это тоже забавно, хотя и не так ярко, на мой вкус. Как и в «Роду ди Сорно» автор опять переходит от первого лица к третьему, но сейчас это сбивает меньше – на второй раз я уже привык. А еще два этих рассказа роднит появление Ефимии, жены рассказчика. Выходит, обе истории из одного цикла (мира).