Рассказ странен тем, что, несмотря на грамотно выстроенный текст и хороший стиль, он от начала до конца абсолютно и совершенно сумбурен. В нём есть сразу набор базовых идей, знакомых нам по другим творениям автора (Элмер — явно очередной вариант «учителя человечества»), однако разобраться в нём стоит большого труда. У него есть одна, по настоящему ценная мысль: человечество сильно ровно до той поры, пока оно встречает загадки бытия с открытым забралом, принимая как должное сложность и противоречивость Вселенной, допуская вариативность принятия решений, и истин. Когда же базовые истины будут введены в статику, развитие неизбежно зайдёт в тупик. Пусть даже и в слабом исполнении, эта мысль заслуживает развития.

Вновь Саймак поднимает вопрос о контакте с чуждым инопланетным разумом, но не только — сюда также проникает тема «воспитания человечества» внеземными силами, словно ребёнка — взрослым. Разум, названный землянами Арчи, как и в других рассказах автора, вынужден максимально очеловечится, чтобы защитить самого себя и неразумных человеков. Разлитый по Венере разум не имел формы, пока не столкнулся с межличностной коммуникацией, и, столкнувшись с необходимостью общаться с другими, создал свою личность, и следующим шагом, научился воздействовать на окружающий мир и создавать «орудия труда» (правда, прежде всего, военные орудия). И теперь мудрому существу придётся взять шефство над неразумными землянами...

Неплохой рассказ, наконец-то содержание и форма достойны друг друга.

Саймак добрался и до берклианства, помните, ирландский философ задавался вопросом, существует ли дерево на поле вне поле его зрения, или оно возникает только тогда, когда его осознаёт разум человека? Так и здесь. Почтенный профессор физики своим могучим мышлением выходит за пределы фальшивого мира, и он начинает распадаться вокруг него, являя совсем другой, скрытый образ реальности. В целом, конечно, рассказ представляет из себя ярко выраженный сюрреализм, и только читающий может решить, действительно ли мир разваливается вокруг почтенного профессора, или распадается только его личность? Соавторы ответа не дают, но на то нам и разум, чтобы самим решить, что реально, что нет.

Неровный и странный рассказ, скорее, зарисовка — здесь снова герой-репортёр, эпидемия из космоса, от которой ищут с огнём лекарство, таинственный учёный в закрытой лаборатории — становится понятно, почему Саймак пишет рассказы о кризисе идей... Конечно, есть тема бессмертия во имя научного поиска, но это пока только набросок идеи, её карандашный контур...

В общем, невыразительно вышло.

Попытка Саймака поработать «в юмор», в принципе, сравнительно удачная. Мне кажется, что здесь автор попытался немного посмеяться над своими коллегами-фантастам, показав бедность и общую однообразность их сюжетов — роботы. космические корабли, пираты, галактические империи, и всякая прочая хренобора — на тот момент именно такой гумус переполнял фантастические журналы. Эдмонд Гамильтон, кстати, писал рассказ на похожую тему, о том, что фантазии о Марсе немедленно воплощались на нём самом... Нужен генератор фантастических идей — да хоть бы и мозговая коробка старого робота!

Видимо, тогда юный Клифф проходил творческий кризис — ну ничего, о нём есть рассказы и у Роберта Шекли, и Майкл Муркок поминает свою молодость, когда идей свежих в голову не приходило от слова совсем — бывает...

Бродячий сюжет про «кукловодов», в фас и профиль — то, что потом будет многократно растиражировано масскультом, но на этот раз Саймак поднимает серьёзный вопрос, и это уже по настоящему серьёзная фантастика, даже с намёком на философичность. Есть два вида разумных существ, абсолютно разных, жизнь и мышление которых основано на совершенно разных началах, и их коммуникации друг с другом. Вспоминается «Arrival» Дени Вильнёва (оригинал Теда Чана я не читал), где люди ищут с пришельцами общий язык, стараются выработать нейтральную сигнальную систему для общения. Здесь — другое. Для того, чтобы коммуницировать, нужно полностью изменить свою природу. Сигнальная система, язык, являются прямым следствием нашей природы, и иного выхода, как принять чужие средства общения, нет. Так Саймак открыл для себя ещё одну сквозную тему своего творчества — невозможность контакта с чужим по своей природе разумом (в этом плане «космизм» Ивана Ефремова был всё же пооптимистичнее...).

Теория Александра Чижевского как была, так и остаётся теорией (читал его «Физические факторы исторического процесса», весьма спорный труд) однако для Саймака она стала толчком для размышлений о судьбе человечества. Вновь журналисты, оседлавшие машину времени, спешащие увидеть усыхание человечества, остающиеся наедине в далёком будущем на обломках былой цивилизации — всё это и было у автора, и будет. Но на этот раз Клифф попытался найти какие-то объективные факторы грядущего, будущее без пятен на Солнце (это как?), и находит, что без активности на нашем светиле и жизнь на матушке-Земле для разумных существ остановится (кстати, а почему это касается только человечества)? Правда, почему за 500 лет их город вместе с редакцией не обратился в руины?

Немного неправдоподобно, вторично, но забавно.

Задумка у рассказа хорошая — показать, что даже самый, казалось бы, нелепый и жалкий человек способен на самоотверженность и подвиги. Его недостатки уже кажутся не такими важными — один только алкоголик на борту сверхсложной космической станции вселенского значения чего стоит (что-то вроде космонавта Андропова). И сам образ поверхности Юпитера — в планетарной фантастике редко обращались, по моему, к нашему полосатому спутнику в поисках занятных сюжетов. Не будем придираться к веристичности описания жизни на его поверхности, или технических деталей (лебёдка на Юпитере — какой же она должна быть конструкции, при таком давлении и массе?), всё это детали — всё равно образ получился ярким и объёмным.

Потихоньку-помаленьку, но молодой Клиффорд учится писать, пусть даже его вещам пока не достаёт глубины. Снова отважный корреспондент газеты, на этот раз — тайны морских глубин, жуткие подводные пираты и их жестокий главарь... Интересная особенность, кстати, раннего творчества Саймака — либо толковая идея, и посредственное исполнение, либо хорошее исполнение и невыразительная идея. Здесь как раз второй случай — рассказ написан хорошо, с обилием мелких деталей и запоминающихся сцен, но в сухом остатке он представляет собой обычную приключаловку, без изюминки и интересностей. Но сами подводные приключения, надо сказать, удались на славу. И осьминожик хорош!

Да, это космическая опера, во всей своей бессмысленности и беспощадности, но, по крайней мере, она бойко написана. Для нелюбимого мною приключенческого жанра, само собой. Пояс астероидов, загадочный излучатель-преобразователь, тысячелетние «Летучие голландцы» на ходу — всё это написано с такой звериной серьезностью, что улыбка замирает на губах, уже думая, что будущий мастер просто иронизирует, но нет — он написал типичный образчик «мусорной» фантастики для журнала, впрочем, написал совсем недурно.

Даже если предположить наличие жизни на Марсе, вряд ли можно предполагать, что земные трапперы будут чем-то схожи с охотниками Скалистых гор эпохи «Золотой лихорадки». Однако же вот — несмотря на разряженность атмосферы и холод, трапперы с густыми бородищами и охотничьими ножами разбивают высокотехнологичные «иглу» в марсианских каналах, и скребут шкуры местных «бобров»... Ну, друг наш Клифф, что за чудачества?

Несмотря на совсем дурацкую фабулу и ещё более дурацкий антураж, образ отшельника из глубин марсианских плоскогорий довольно забавен, полубезумный исследователь нематериальных форм жизни, желающий выйти за пределы стандартного мировосприятия — недурной образ. В общем, вновь — идея неплохая, исполнение — ну... так себе.

Мне кажется, я нашёл рубежный рассказ Саймака, где он, с одной стороны, придерживается ещё привычных для своего раннего пера штампов, но уже предоставил нам цельный образ гуманистического подхода, подхода понимания другого. Снова журналисты, космический корабль с мёртвым экипажем, загадочное существо с Марса, принёсшее им смерть... И тонкий, ультразвуковой плач маленькой «меховушки», навсегда оторванной от своего дома.

Тонкий, изящный Клифф предлагает нам проникнуться страданиями этого чуждого существа, и понять, что для него мы — такие жу страшные и ужасные чужаки, подвергнувшие его «абдукции», и перенёсшие в абсолютно чужой мир, где ей суждено было умереть в полном, пугающем одиночестве.

Именно такой тональности, тональности доброты, я и жду от его прозы.

Всё это будет у позднего Саймака — путешествие во времени в доисторическую эпоху, видимо, образ стада мастодонтов завораживал его с давних времён. Самый лучший фрагмент рассказа, само собой, посвящён пожилому неандертальцу, который остался жить в остове машины времени, и ждать своих друзей из будущего, но в остальном он, конечно, представляет из себя стандартную приключенческую жвачку. И вновь — замечательная идея, хорошие пару страниц, но плохо прописанный сюжет.

Возможно, этот рассказ написан по реальным событиям. Ведь речь идёт об Интербеллуме, и он опубликован буквально перед новой войной, когда за океан приехало множество ветеранов грозы 1914 года, и бывшие противники часто оказывались в одной лодке, и вынуждены были объединяться друг с другом, перед суровыми реалиями новой жизни. Мне кажется, что Саймак просто заменил немцев и, скажем, французов на землян и марсиан, и прибавил необязательную приключенческую линию, только и всего... Рассказ о примирении перед новой войной — тогда и выковывалось гуманистическое перо нашего автора.

Ранние рассказы Саймака почему-то выстраиваются по единой структурной схеме, там всегда есть редакция газеты (или две конкурирующие редакции), злобный начальник отдела, люмпен-спец, неоценённый по достоинству, и центровая идея, вокруг которой автор и заворачивает свою сюжет. Удивляет, что он, по сути, научился писать только после сорока, в уже совсем зрелом возрасте...

«Hunger Death» написан хорошо, несмотря на изрядную сумбурность и, в общем, банальность сюжета. Саймак напихал в текст сразу много всего, и смертельную эпидемию, и монополию на лекарство, и трудовые будни венерианских фермеров, и много-много другого, на этот раз решившись не ограничиваться одной идеей. Несмотря на формат сборной солянки, получилось неплохо, до гармоничности позднего Клиффа далеко, но уже что-то просматривается.

Насколько верна базовая идея, что с развитием прогресса ослабевает физический потенциал отдельного человека — не знаю, не уверен. Тем более в спорте, в современном мире люди обладают возможностью посвящать ему целую жизнь, и давать более впечатляющие результаты, чем их коллеги столетие назад. Но вот закавыка — я-то спорт на дух не переношу, и созерцание любых состязаний мне кажется пределом идиотизма. Поэтому страдания болельщиков остаются для меня чем-то совершенно чужим, инопланетным.

Что до сюжета — создание за одни сутки команды из лучших спортсменов в истории — тоже какая-то дурь, ведь в командных видах спорта главное — сыгранность, откуда ей взяться в таких условиях... Конец рассказа, конечно, забавен, однако в целом он — вновь посредственен.

А вот этот рассказ неплох, неплох именно концептуально. Понятное дело, что Создатель — фигура очень условная и, я бы даже сказал, пародийная, уж слишком он напоминает классического «безумного учёного», варящего в пробирке загадочные денатураты и бахвалящегося собственной гениальностью. Отчасти эта ироничная нотка компенсирует ещё одно убогое описание другого измерения и его обитателей, где вся наша Вселенная умещается в небольшой чашечке Петри...

Короче говоря, одна из немногих относительно удачных вещей юного автора.

Действительно, замените космос на море, астероид — на остров в океане, пиратов пересадите с космического корабля на клипер — и мы получаем самый нелюбимый мною жанр приключаловки, к которому я не испытываю никаких добрых чувств. Причём, странно — на этот раз Саймак чисто по поэтике написания вполне «сделал» рассказ, однако интересные идеи здесь отсутствуют, чистые, гольные приключения. Так что — весьма посредственно, снова. Да, начинал автор весьма слабо...

В этом рассказе интересная идея — идея деградации материи, от более совершенного состояния к более простому. Молодой Саймак умел генерировать интересные концепты, но как-то уж очень долго учился их описывать и прописывать. Идея была любопытная, однако она полностью нивелируется, без дураков, совершенно ужасным описанием «четвёртого измерения», и поединка двух великанов в нём. Пытаясь описать неописуемое, автор изобразил банальное условно-фэнтезийное пространство, и банальных поединщиков-великанов с узловатыми кулаками, которые долбят друг друга в челюсти.

Невероятный идиотизм!

У многих классиков фантастики мне попадались ранние рассказы очень низкого качества — например, у Айзека Азимова, или Джорджа Мартина. Такие есть и у Саймака, а именно — боевиковый текстик о восстании инопланетян на Меркурии — бывших рабов, решивших избавится от своих самозванных хозяев...

Ни предыстории, ни конца, ничего — только героическая победа земного колониста над супостатами, что в более поздних произведениях автора будет принимать совсем другой окрас, окрас гуманизма и взаимопонимания. Но в ту эпоху он ещё не дорос до таких высот, да и журнал, видимо, надо было чего попроще...

Тема мести в рассказе мне кажется сильно притянутой за уши, мотивация для неё, мягко скажем, неубедительна. Да и сама цель — навсегда разоблачить и унизить не просто какого-то отдельного человека, а сразу целую расу, да что там расу — целый вид! Мерзкие марсиане, они должны ползать перед нами, унижаться, просить прощения за своё невежество, признать превосходство человека, коему они... но не будем спойлерить.

Молодой Саймак по прежнему не очень умеет писать и строить сюжет, а вот идею у него неплохие — консервы-мозги, например, сейчас ими никого не удивишь (Кевин Андерсон их особенно любит, ну и Мэтт Грейнинг тоже), и концовка с «большим обломом» главных героев забавляет. Если бы не эти мелочи, то это был бы совершенно проходной текст, мало чем примечательный.

Самый первый рассказ моего главного НФ-любимца, гуманиста Клиффа Саймака, ещё не старого. Все с чего-то начинали, наш же автор дал старт своего творчества с абсолютно типичной для своего времени историей, тем не менее, в ней уже виден будущий большой автор.

Главная проблема «The World of the Red Sun» — Саймак ещё писать не умеет, поэтому само построение текста и сюжета довольно-таки примитивно. В Интербеллум мало кто верил в дальнейшую поступь в светлое будущее, и грядущее видели в самых мрачных красках, творчество многих писателей, вроде Кларка Эштона Смита, или Джека Вэнса, описывает погружение в глубокую архаику. В этом смысле будущее Земли при Красном Солнце, навеянное явно Гербертом Уэллсом, мало чем выделяется из стандарта «pulp-журналов». Представители цивилизации прибывают к туповатым дикарям, которыми миллионы лет управляет гигантский мозг на ножках, и за один день освобождают человечество от жуткой напасти (научный подход и Кольт!), и наши герои теперь — кумиры и спасители Земли...

Но уже талантливый автор разорвал шаблон концовкой, которая одним движением обнулила пафос победы наших героев, оставив их в полном одиночестве с памятью о тех, кого они убули своим спасением, и с осознанием, что из этой ситуации выхода нет. Молодой Клифф — молодец!

Коротенькая повесть в «византийском» стиле. В светской культуре Византии в XII веке происходит развитие любовного (не куртуазного!) романа, под влиянием европейской традиции несущим и рыцарское начало. Как правило, сюжет часто крутился вокруг бесконечной череды воссоединений и расставаний двух влюблённых, вечно стремившихся друг к другу, и испытывающих на этом пути жуткие и страшные испытания (счастливый конец обязателен). Но не только византийские литераторы испытывали влияние «франкских», была и обратная связь — что и доказывается «Окассеном и Николеттой».

В целом, конечно, она довольно шаблонна по сюжету, хотя по форме, соединяющей прозу и поэзию, довольно интересна, она берёт читателя главным образом своим легкомысленным тоном и изначальной шутливостью повествования. Автор будто бы понимает, что пишет шаблонами, и вовсю веселится над ними, будто бы переворачивая весь любовно-куртуазный роман сверху вниз, кульминация здесь — страна Торлор, где всё наоборот (страна Лгунов?), где рожают мужчины, а рыцарские схфатки ведуться хлебами и варёными яйцами. Но если приглядется, то и в «реальном мире» всё не так — и доблестный Окассен носит какое-то нехристианское имя (Мелетинский подсказал — Аль Касим же!), а мусульманска Николетта — не маврское, а самое настоящее французское, а главный герой мечтает попасть не в уныло-скучный рай, наполненный престарелыми праведниками, а в ад, где «компания веселее». Да и рыцарь тут какой-то негероичный, он больше страдает от любви, чем от рыцарских схваток, а его возлюбленная отважна и решительна, словно героиня эмансипированных романов эпохи Модерна.

В общем, не рыцарский роман, не куртуазное полотно, не византийская новелла — скорее «идиллическая повесть», как её характеризует француженка Мирра Бородина, я ы сказал — «лирическая». Элементы юмореестики здесь, безусловно, в наличии, но они вряд ли могут быть названы в прямом смысле пародией, как это было в эпоху Сервантеса, хотя это спорный вопрос — ко времени создания «Окассена и Николетты» рыцарский роман был вполне сложившимся жанром, но насколько он уже мог бы быть подвергнут деконструкции? Автор повести скорее просто веселиться и развлекается, но вряд ли осознанно высмеивает ещё свежие шаблоны нового для того времени жанра.

В общем, интересный памятник, любопытный. Удивить он читателя сейчас вряд ли сможет, но его обще-травестийный характер вызывает улыбку и интерес.

Когда читаете средневековые романы, помните: они создавались в контексте, которому совершенно неизвестен культурный бэкграунд современного человека, пропитанного мультикультурализмом и постмодерном. Кто не верит — возьмите в руки трёхтомник «Памятники средневековой латинской литературы», и у вас хотя бы сложится впечатление о том, какие тексты окружали средневекового читателя. Религиозные произведения, агиография, нравоучительные и полемические богословские, реже философские сочинения, изредка — переводы античных классиков да современная тому времени лирика... А тут — «Тристан и Изольда».

Ну представьте! Поединки, страсти, любовь, секс (и много!) — как глоток воздуха!

Впрочем, я конечно лукавлю, для красного словца более. Этот роман не был одинок, в XIII веке их появилось великое множество, разного качества и объёма, особенно на тему чрезвычайно популярной «Артурианы», реже — античной тематики («Роман о Трое»). Вакуума, конечно, не было, дело немного в другом.

«Роман о Тристане и Изольде» нарочито прост, особенно если учесть, что «бретонская» традиция рыцарского романа уже полноценно сложилось, а покойный ко времени написания «Тристана в прозе» Кретьен де Труа писал, по его собственным словам, роман об Изольде и короле Марке. Тем более, что по своей поэтической силе произведения Кретьена, конечно, несопоставимы с незатейливым опусом анонимного автора, однако это и обеспечивает лёгкость чтения и его занимательность (75 копий сохранилось со средневековой эпохи — не шутка). Анонимному автору даже не пришлось особенно напрягаться, многие сюжеты взяты из написанного ранее прозаического «Романа о Ланселоте».

Помимо простоты, эту вещицу отличает общий позитивный настрой и приземлённость. Тристан — вовсе не печально-преданный своей Прекрасной Даме рыцарь-однолюб, а изрядный ходок, с юначества знавший прелести женских объятий, руку красавицы Изольды для своего дяди Марка он выигрывает на спор, его же находчивые пути проникновения под одеялку своей возлюбленной заставляют вспомнить итальянские возрожденческие пьесы про любовников и рогоносцев. Именно из-за этого роман производит впечатление рыхлости и сумбурности изложения, он будто составлен из мозаики разнородных, не слишком хорошо склеенных кусков сюжетной смальты. История любви Тристана и Изольды — трагедия, что было хорошо обыграно в других вариантах этого произведения, однако в данном тексте он густо мешается с фарсом и комедией положений, приправленной сценами зрелищных поединков. Столь же странные метаморфозы претерпевают и некоторые герои, к примеру, король Марк, характер которого, кажется, меняется от эпизода к эпизоду. Но базовое, конечно, противоречие заключается в фабуле — как и положено, анонимный автор описывает историю любовного напитка, нечаянно выпитым нашими героями, однако жанровые законы диктовали повествование о Высокой Любви. Но любви-то здесь нет и в помине! Есть бешеная, основанная на чистом сексе страсть, без всяких чувственных и духовных глубин, даже в самых нелепых стишках провансальских трубадуров чувственности больше, нежели в «Романе о Тристане и Изольде». Поэтому нас так добивает последняя сцена из романа, когда цветы терновника соединяют две могилы невольных любовников...

Короче говоря, далеко не всё, что дошло до нас из эпохи Средневековья — шедевры, среди литературы этого времени была своя «попса», коей и является «Роман о Тристане и Изольде». Интерпретация Бедье, конечно, более надрывная и трагичная, однако его средневековый брат, при всей своей сумбурности, читается веселее.

Из всех прочитанных мною романов Хайнлайна этот, можно сказать, самый «вневременной». В остальных романах, нет и нет, да проступит «дух времени», и специфичное мировоззрение автора, эта же вещь немного иная. Наш дорогой друг фантаст сумел пойти на забавный эксперимент, и не просто написал роман от лица девочки-подростка, но и даже немного переборщил со стилизацией.

Подкейн Фрайз — самая обычная, я бы даже сказал, нарочито «типичная» девочка 17 годков от роду. Эгоистичная, наивная, самоуверенная, зацикленная на замкнутом круге своих интересов. Платья и заигрывания, дерзкая молодая влюблённость, самоуверенные мечтания о блестящем будущем без всяких попыток его воплощения — прямо карикатура. Конечно, ясно, что Хайнлайн откровенно стебётся над этим типажом, но девочка Подди показана как живая в своей недалёкости, и это сильно отличается от других читанных мной «юношеских» романов, где подростки блистаю невероятными талантами. Конечно, на руку автору играет и краткость романа, который занимает чуть больше сотни страниц, и от него не успеваешь устать, настолько он быстро пролетает перед глазами.

При этом, он ещё и не так прямолинеен, как в других романах — мы понимаем, что на окраине наивного ока марсианки Подкейн происходит весьма серьёзная политическая интрига, и она встаёт перед нами в полный рост, когда эпилог излагается из уст её брата, малолетнего бёрджессоподобного гения, беспринципного и практически равнодушного, раскрывая тем самым подноготную всего повествования.

Другое дело, что «Podkayne of Mars» — чтиво всё-таки одноразовое, несмотря на забавный ракурс повествования и стилистику, его ни за что не потянет перечитать. Это стёбный подростковый роман о восторженности юности и происходящих на её фоне потрясений, но — не слишком богатый во всех смыслах. Профессионально, неплохо, но — средне-выразительно.

Детскую книгу надо писать так, чтобы было интересно и взрослому. Чтобы она несла в в себе добро и некий смысл. Хороший пример — Кир Булычёв-Можейко, который явно создавал некоторые реалии мира Алисы Селезнёвой, в частности, пиратов, с оглядкой на Хайнлайна, и «Have Space Suit — Will Travel», однако в данном случае вторичность сыграла иную роль. Булычёв пишет талантливо и душевно, его американский коллега, в данном случае — нет.

Дело вовсе не в том, что этот роман наивен, что он детский, не нужно делать скидку на целевую аудиторию. Начало было более-менее остроумным, с отцом-внесистемщиком и выигранным скафандром в конкурсе на обёртках мыла, но, простите, дальше это выливается в череду бессмысленных и беспощадных приключений. Дело не в том, что они наивные, как я уже сказал, а в том, что они именно дурацкие. Если бы в романе было больше хорошего юмора, это бы спасло его, если бы были захватывающие сюжетные повороты и яркие эпизоды — это компенсировало бы общую унылость повествования — даже галактический суд не помогает, слишком он глуп и абсурден. Но самое главное — у Булычёва была душевность и доброта, этот же текст пуст. Причём Хайнлайн может писать с душой, мы это прекрасно знаем по его произведениям.

Это самый плохой роман Хайнлайна из всех, читанных мною.

К Хайнлайну я всегда относился довольно скептически, в отличие от гуманисты Саймака, это немного не мой автор, хотя отдельные его романы я читал с удовольствием. Некоторые его произведения пропитаны не милитаристской агрессией, а здоровой атмосферой постижения Вселенной и стремлением к гармонии. В некоторых романах он старается выстроить ряд определённых концептов, и отсюда исходит главная проблема фантаста — не хватает масштабности мысли и интеллектуальности. Впрочем, стоит ли предъявлять такие претензии к роману, который позиционируется в качестве подросткового? Как ни странно, стоит, поскольку Хайнлайн здесь старается выступить в качестве «учителя жизни», рассказать незрелому вьюношу, как устроен мир, и что нужно от него ждать. В романе слишком мало приключений и много статики, погружения в размышления и педалирование ряда тем, кажущихся автором важными.

Кто-то из читателей усматривает в нём либертарианскую пропаганду, равняя едва ли не с творениями Айн Рэнд, и отчасти, вероятно, в этой претензии есть рациональное зерно. Но есть и обратное толкование. Поясню. Торби Баслим-Радбек — это то, что обычно называют «Марти Сью», мальчик, обладающий сверхдарованиями, невиданными талантами и запредельной коммуникацией, позволяющей ему ладить с кем угодно. Но это не случайно — наш герой должен оперативно внедриться в целый ряд обществ, чтобы показать их изнутри, и подвести читателя к главной мысли. Мне кажется, вопреки отдельным мнениям, что главная идейная составляющая романа — в утверждении, что для человека внутренняя свобода важнее внешней. Каждое общество, рабовладельческий ли Джаббул, Вольные Торговцы, или Гегемония, выстроено по принципу клеточки-коллектива, которые стремятся к максимальному распоряжению индивидуумом, с одной стороны, и с другой — включает его в иерархию распределения благ. куда бы не попадал человек, он всё равно детерминирован коллективом. Что же тогда выступает на передний план? Внутренняя свобода, желание искать свой путь в жизни, нахождение одновременно и внутри общества, и вовне его. Мысль любопытная, однако Хайнлайн, мне кажется, так и не смог довести её до конца. Торби, безусловно, побывав в рабстве, в торговцах и в армии, имеет самый разнообразный жизненный опыт, однако не обладает самой важной чертой настоящего «гражданина» — пониманием того, в какой системе координат он находится. У автора есть пунктик — он обожает армию и спецслужбы, которые являются самой жёсткой системой вертикальной эксплуатации, однако под пером Хайнлайна они оказываются главным предметом обожания главного героя, со сверкающими глазами просящегося в стройные ряды «голубых мундиров» (почему-то я вспомнил, как крокодила Гену и Чебурашку принимали в пионеры — ну похоже же!), полностью, на абсолютном доверии, принимая их смыслы и стремления. В общем, с одной стороны, Хайнлайн позиционирует главной идеей стремление к автономии индивидуума, а с другой — его включение в иерархичные ряды замкнутых коллективов, и доверие к навязываемым извне смыслам.

В общем, довольно любопытный и неглупый роман, подпорченный, скорее, специфическим мировоззрением самого Хайнлайна, который умеет ставить сложные вопросы, но сразу же и даёт готовые ответы, не давая читателю пространства для размышления. Но всё равно, роман весьма любопытный и для взрослого, что уж там увидит подросток, спорный вопрос.

Это книга из другой эпохи, когда люди смотрели с открытым лицом в своё будущее, которое неизбежно связывалось с космосом и грядущей поступью человека к иным планетам. «Space, the final frontier», эти слова были произнесены в опенинге сериала «Star Trek», вышедшего в середине 1960-х, и хорошо отображавшего эту устремлённость к звёздам. Звёзды давали надежду на дальнейшую жизнь, люди осознали, насколько невелик их зелёно-голубой шарик, и их надежды на будущее были связаны с бескрайними просторами галактики. Сложно считать Роберта Хайнлайна апологетом оптимизма в научной фантастике — в 1950-е у него выходили мрачноватые «The Puppet Masters», история об инопланетном вторжении, политический памфлет «Double Star», «Starship Troopers», эдакий гимн милитаризму. Я бросил читать его больше 10 лет назад, мне кажется, что это во многом не мой автор, однако настала пора вернуться к нему, и проверить, что изменилось за последнее десятилетие.

«Time for the Stars» представляется хорошей иллюстрацией оптимистическому духу эпохи, от него даже пахнуло производственной советской фантастикой. На Земле, в общем и целом, царит мир, народу развелось слишком много, и в космос устремляются корабли-разведчики, прокладывающие пути к новым мирам... Для того, чтобы описать этот сюжет, он делает несколько допущений.

Чуть позже Хайнлайн поднимет тему «корабля поколений» в «Orphans of the Sky», однако не в этом случае — его ракетные разведчики имеют стабильный и пластичный социум, который позволяет, несмотря ни на что, сохранять стабильность и порядок на борту. Он ограничил экипаж несколькими сотнями людей, у которых нет ни минуты на праздный образ жизни, и которые, в общем-то, не скреплены обоймой железной дисциплины, которая в долгосрочной перспективе будет губительной. Конечно, Хайнлайн обожает военных, и субординация для него святое, но он умудряется находить разумный баланс между железной волей командира и уступками коллективу, у которого есть свои желания и стремления. Помятуя о судьбе «Авангарда», вряд ли автор был настолько высокого мнения о человеческой породе, однако его оптимистический настрой — налицо, он искренне верит, что все беды между людьми можно преодолеть путём разума и компромисса.

Мне кажется, именно идея путешествия к звёздам, открытие новых миров и жажда приключений и открытий являются движущей силой романа, телепатия, свойственная протагонисту, постепенно уходит на второй план. Наиболее спорный концепт романа — телепатия, но здесь Хайнлайн может сочинять всё что угодно, поскольку вся эта теория остаётся за гранью науки, и сам факт мгновенного обмена мыслями между близнецами (а потом уже и их родственниками) можно оставить на его совести (спишем на парадоксы квантовой физики). Корабль, движущийся с субсветовой скоростью, перемещается не только в пространстве, но и во времени (примерно тогда же был написан классический рассказ Владимир Савченко «Навстречу звёздам»), и это могло бы стать основой для тяжёлой драмы, ведь близнецы, находящиеся на корабле, оставались юными, а их братья и сёстры проживали полноценную жизнь. Но эту мучительную дилемму Хайнлайн не стал возводить в сюжет, драмы не вышло даже из встречи нашего героя со своим престарелым братом, хотя межпоколенческий конфликт между двумя разновозрастными близнецами мог бы быть куда как увлекателен. Автор старается быть оптимистом во всём, и его протагонист не только возвращается домой, но и сразу получает всё, и, что самое важное — надежду на счастливое будущее, которое, как и раньше, устремлено к звёздам.

В итоге — приятный, симпатично-наивный роман, немного пафосный , с толикой юношеской бравады. А может, просто в наше безвременье оптимизм кажется неуместным и глупым?

«Jade City» мне давно хотелось прочитать, и более года он стоял у меня на полке, и ждал своего часа. Почему я думал обратить на него свой взор? Роман Фонды Ли появился задолго до бешеной волны нынешней «китайщины», в то время, когда в русскоязычном фэндоме начали всплывать имена Лю Цысиня и Кена Лю. Фонда Ли позиционировала свои книги как фэнтези, однако сам сеттинг был весьма оригинальным. В основу архитектоники мира острова Кекон положена современная мифология, культура гонконгских боевиков, вроде «Круто сваренных», или «Кулака легенды», что, согласитесь, далеко от банальности. Автор, сама обладатель «чёрного пояса», хотела создать мир, в котором завиральные поединки героев Джеки Чана, Джета Ли и Чоу Юнь-Фата были бы естественными.

Гонконгский боевик плюс традиционное «уся»? Что может быть интереснее? Так появляется остров Кекон (не Поднебесная, просто клочок суши посреди океана), где добывают чудодейственный нефрит, не просто «камень жизни», «уй», а минерал, дающие человеку неслабые боевые способности, почти чародейские. Никогда «Разборки в стиле кунг-фу» не были столь близки к реальности, подумал пытливый читатель... и зря.

Начало было многообещающим. Чахнущий «крёстный отец» местной «триады», его чрезмерно мягкий внук, коему переданы бразды правления, назревающая война между кланами в столице некогда оккупированной страны... И нефрит — много нефрита, чьи боевые свойства обещали нам множество масштабных боевых сцен, благо автор — мастер боевых искусств. Моё недовольство нарастало по мере того, как страницы, одна за другой, мелькали под моими пальцами. Первое, что бросалось в глаза — Фонда Ли не просто опиралась на кинематограф, она взяла за основу и кинематографическую, точнее, сценарную манеру повествования. В этом смысле, «Jade City» не столько литературное, сколько визионерское повествование, но для его визуализации автору банально не хватает писательского мастерства. Текст кинематографичен, но не в силу образности, образно Фонда Ли писать не в состоянии, а в силу «сценарности». Если бы этот роман был экранизирован приличным режиссёром-визионером (скажем, Вонгом Карваем), да ещё и с плеядой приличных актёров, могло получится что-то любопытное. Увы и ах — перо нашей «авторки» не в состоянии сотворить не декорации (в этом смысле «нефритовый город» Жанлун абсолютно пустой, он не описан никак), ни характеры, ни, как ни странно, поединки.

Что у нас с характерами? Всё было бы неплохо, если бы они обладали глубокой характеристикой, проработкой внутреннего мира и яркой индивидуальностью. Увы, здесь в гонконгский боевик внезапно врывается корейская дорама, и лютые потомственные «Саньхэхуэй» представляют собой гладких и забриолиненных молодых красавчиков, ни души, ни руки которых никак не запятнаны их криминальной жизнью. По ходу знакомства автор просто даёт нам наводящие определения-характеристики, два-три, и отталкивается от них в создании характера, не придавая в дальнейшем новых черт. Что до поединков — их на удивление мало, и, несмотря на «чёрный пояс», описаны они скупо и однообразно, никакое воображение не поможет нам вообразить невероятные боевые сцены, уж слишком всё бледно.

В общем, мало мира, мало характеров, мало поединков... и много нефрита — такое чувство, будто этот мир живёт только тем, что рассуждает о нефрите, торгует нефритом, облизывает нефрит и питается им же. Фонда Ли настолько зациклена на своей нефритовой идее, что вскоре от зелёного камушка просто некуда деваться, хотя функционально он себя проявляет почти никак.

В итоге — хорошая задумка, но бездарное воплощение.

«Круг Земной, который населён людьми, сильно изрезан...»

Мы знаем сочинения Геродота, Тита Ливия, Полибия, можем спокойно изучать Иордана, Прокопия Кесарийского и Дитмара Мерзебургского, нам не по наслышке знакома «Повесть временных лет». Читаем мы и рыцарские романы, творения Кретьена де Труа и Гартманна фон Ауэ, и церковную агиографию, geste, фаблио и exempla... Но ничего подобного творению Снорри Стурлусона среди них. Я немало изучал литературы по истории Скандинавии и викингов в частности, но мало кто из историков эпохи Модерна по своей последовательности, чёткости и системности может сравнится со средневековым годи, жившем на гранитной нашлёпке недалеко от Полярного круга, прямой противоположности того Земного Круга, к извивистым пальцам которого всегда тянулась творческая мысль Снорри Стурлусона.

Любой человек, знакомый со средневековой литературой, поражается прежде всего самобытности «Круга Земного». Снорри, безусловно, христианин, и те, кто слагал по крайней мере большую часть этих саг, также ими являлись, но это христианство с совершенно особым окрасом. Сравните «Сагу об Олаве Святом» с любым континентальным житием, и разница сразу бросится в глаза. Святой Олав свершает чудеса, но живёт он не в пространстве христианского или античного мира, несмотря на попытки «Саги об Инглингах» встроить Норвегию в библейскую историю. Норвежские конунги, ярлы, скальды, викинги и бонды живут по прежнему в старом добром Мидгарде. «Круг Земной» — прямой наследник древних текстов и скальдической поэзии, в его поэтике легко распознать дыхание «Старшей Эдды», и оно куда сильнее, чем тёплые ветра Средиземноморья, вскормившие христианскую культуру.

В отличие от многих других саг, скажем, «Саги о гренландцах», или «Саги об Эгиле», «Круг Земной» посвящён сильным мира сего, конунгам Норвегии, их деяниям и власти. Надо отдать должное Снорри, который проделал явно богатую редакторскую работу в эпоху, когда даже представления ою этой профессии не существовало, и конунги династии Инглингов аккуратно выстроились в ряд, следуя один за другим. Если многие средневековые историки, тот же Ассер, пользовались определённым набором шаблонов для описания личностей правителей, то в сагах этого, по большей части, нет. Несмотря на ряд кочующих характеристик (в основном внешних, к примеру, стандартная присказка о том, что покойного владыку «оплакивал весь народ», ведь его «все любили»), их правление описывается глубоко индивидуально, и спутать одного конунга с другим довольно сложно. Нет стандартов и для описания фона эпохи — Норвегия, в которой действует Хальвдан Чёрный, и Норвегия Магнуса Эрлингссона абсолютно разные страны, и отчасти Снорри даже пишет, как складывалось государство, как менялись отношения в его границах. Пусть даже отрывочно и кратко, он описывает подчас жестокую христианизацию, отказ от языческих обычаев, с интересом читаются страницы о непростых отношениях короля и регионов страны, до конца борющихся за свою самостоятельность, даже при формальном подчинении власти. Снорри очень интересно описывает властные отношения, с одной стороны, он поддерживает подчинение конунгу, с положительной стороны описывая процесс объединения страны под единым крылом. Но он с немалой симпатией описывает и гордых «могучих бондов», у которых была своя голова на плечах, и которые далеко не всегда подчинялись своему сюзерену... Что до родной Исландии, то Снорри предпочитал, чтобы благостная власть конунга была где-то ТАМ, а не на его родном острове, предпочитая сохранять независимость собственного Альтинга — один из пассажей «Саги об Олаве Святом» об этом прямо и убедительно говорит (как и сама биография Снорри, который закончил свою жизнь от мечей приближённых конунга Хакона, за неподчинение). Автора-собирателя отличала удивительная интуиция исследователя, стихийно чувствовавшего свою эпоху, и удивительно точно фиксировавшего тенденции её жизни.

Несмотря на ряд пассажей, посвящённых колдовству, или чудесам, в «Круге земном» практически нет места фантастическим элементам, ни альвов, ни троллей мы здесь не встретим, места для посланцев с небес (кроме святого Олава, и то являющегося во сне) и из Преисподней, асы и ваны низведены до племенной аристократии из глубин Азии. Саги, как предполагается самим жанром, рассказывают только о том, что реально произошло в действительности, что было сказано и совершено, каждый из её персонажей должен быть реальным, живым человеком, с конкретной родословной, и чётко очерченным статусом и репутацией. Сага — повествование о том, что, как предполагается, было, а не должно быть. Поэтому «Круг земной» вряд ли можно считать эпосом, ведь эпосу свойственно гиперболизирование и преувеличение, следование определённому шаблону «культурного героя». В сочинении Снорри предполагается, что конунги — обычные, земные люди, которым свойственны самые низкие слабости, которые совершают ошибки и способны на подлые поступки. На фоне героев героических песен и рыцарских романов, тоже не чуждых человечности, они выделяются своей обыденностью и приземлённостью, что делает повествование живым.

Итак, что же такое — «Круг земной»? Саги здесь очень разные, и по размеру, и по содержанию, иногда плохо структурированные, иной раз оборванные и неполные, порой — огромные и богатые по содержанию. Но всё вместе образует широкую и грандиозную панораму становления средневековой Норвегии, три века её непростой истории. Снорри Стурлусон, по сути, на закате существования той самой северной цивилизации Древней Скандинавии, подвёл итоги её истории, и окинул взором, одновременно и изнутри, и со стороны, её сложный и непростой путь. Знал ли он, что создал историю уже уходящего мира?

«Лубочное» повествование продолжается, на этот раз на фоне русско-турецкой войны 1870-х, яркой и блистательной военной кампании, в которой нынче вновь возникает след пунктирной жизни нашего сыщика, Эраста Петровича Фандорина, на коне и при ружье. Казалось бы, вокруг война, кровь и смерть, но, как и в случае «Азазеля», всё это будто-бы «понарошку», ненастоящее, читая «Турецкий гамбит», мы должны понимать, что это фэнтези-детектив «по мотивам», а не исторический роман. Именно поэтому предусмотрительный Акунин изменил фамилии военных и государственных деятелей, чтобы избежать обвинений в неисторичности, ведь глубокое прорабатывание фона явно не входило в его планы. Конечно, ответственный прозаик, вроде Николая Задорнова, несколько лет бы работал над созданием веристичного фона, но для сугубого беллетриста это было бы совсем невыносимым испытанием, поэтому роман написан на материале, по сути, одной книги — военных заметок художника Василия Верещагина, адъютанта великого князя Николая Николаевича в составе Дунайской армии.

Так что замах на «шпионский детектив» не слишком удался, хотя финальный бенефис Фандорина удался автору на славу. Но разоблачение козней коварного Анвара-Эфенди вовсе не главное в этом небольшом романе, в отличие от «Азазеля» или, допустим, «Левиафана». Ныне повествование ведётся из-за плеча совершенно карикатурной, откровенно лубочной «передовой девицы», «стрижки», благодаря своей энергичной глупости попавшей в штаб действующей армии. В общем, вся интрига крутится вокруг её чисто девичьих переживаний, которые Акунин описывает с неприкрытой иронией (как он не огрёб от женской половины своих читателей, не пойму...), и бесконечной историей ухлёстывания за ней всего командного состава. Наш дорогой Эраст Петрович действует больше за кадром, в присутствии прелестницы Вари он больше дрыхнет и почитывает римскую классику, рассуждая параллельно о тщете всего сущего.

В общем, не вышло из Варвары Суворовой ни доктора Уотсона, ни капитана Гастингса, а у Бориса Акунина не вышел полноценный шпионский детектив. Что же вышло? Авантюрный роман с элементами приключений, щепоткой детективной интриги и лёгкой глазурью романтики. Читается просто прекрасно, авторский слог ладно скроен и ловко слеплен, не отнять, поэтому «Турецкий гамбит» остаётся приятной, хоть и одноразовой, беллетристикой.

Новогодний рассказ, где за уши притянут и «STALKER» этот ваш с точками, и артефакт из Зоны, который делает мысли... настоящими. И творит настоящего Деда Мороза, разносящего подарки, любящего детей и невыразимо, несказанно доброго.

Для ироники рассказ имеет самую убийственную и горькую характеристику — не смешно. Задумка забавна, пусть и не слишком, но сваленные в кучи хохмы и приколы не монтируются друг с другом, да и сами по себе ничего не стоят. Понятно, что автор пытался написать новогоднюю сказку, но написал её как бессвязный графоманский трип.

Неужели это и есть легендарный Александр Бачило?

В нынешнее время, когда текущая повестка напомнила мне о существовании писателя Бориса Акунина, нельзя было не взять, и ностальгически не вспомнить об Эрасте Петровиче Фандорине, на момент нашего с ним расставания — действительном статском советнике, в приключения которого я изредка нырял. Фанатом нашего гордого сыщика я так и не стал, между томами я делаю перерывы в несколько лет — так, последний свой роман в серии, «Статский советник», я прочитал аж 5 лет назад. Я всегда считал Акунина прежде всего беллетристом, изначально сугубо коммерческим автором, который периодически пытается совершить ряд жанровых прорывов (не особенно удачно, надо признать), но остающийся в рамках хорошей pulp-литературы, эдакой вкусной текстовой «жвачки» для читательского сердца.

Итак, роман «Азазель», вещица, завоевавшая столь многие сердца, умильно следящие за отважным юношей, совершавшим свои первые подвиги на ниве службы Отечеству. Насколько был развит в те года жанр ретро-детектива, я не знаю, романы Свечина о Лыкове появились позже и, видимо, на волне «Фандорианы», так же, как и менее известные книжки Бушкова о сыщике Бестужеве, я уж не говорю об Антоне Чиже. Единственный, кто по всем статьям опережал господина Чхартишвили, так это Леонид Юзефович со своей трилогией о сыщике Путилине, первый роман о котором вышел ещё в советское время. Однако Юзефович, автор, безусловно, безмерно более талантливый и интеллектуальный, не смог создать жанрообразующую вещь, а первые романы «Фандорианы» таковыми стали. В чём же дело?

Здесь сошлось сразу несколько «звёзд».

Прежде всего читателей привлёк антураж, именно фон приключений Фандорина заставил говорить об «интеллектуальной составляющей» романов Акунина, о том, что наконец-то созданы детективы для интеллигентной публики. Но будем честны, «Азазель» — это лубок. Красивый, яркий, пёстрый лубок, имеющий к исторической Российской империи весьма отдалённое отношение... что, кстати, хорошо передано в экранизации 2002 года, с её стерильными интерьерами, нарочито накладными усами и неестественно-яркими красками. Антураж этот построен из самых простых вещей — скрытых цитат из известных литературных произведений, как-бы невзначай упоминаемых реалий, близлежащих дат, взятых из лежащего под рукой справочника, газетных полос и рекламы того времени. В общем и целом, антураж «Империи» в этом романе, да и последующих тоже, это не результат глубокой проработки материала и изысканий, а, скорее, литературная игра с базовым набором составляющих, играющий роль скорее декоративную, нежели смысловую. Определённо можно сказать, что рисунок лубка был бы безнадёжно смазан, если бы Акунин не был таким умелым стилистом. Язык, сочный и оборотистый, скрепляет роман воедино, да, это сложно назвать «стилизацией», его никак не перепутаешь с произведениями авторов XIX века, однако именно умение органично отобразить атмосферу созданных декораций и обеспечивает роману связность. Ближайшая аналогия — творчество Дюма, который тоже умел создать атмосферу произведения, но в весьма условном антураже, выдаваемым им за «исторический». Стиль настолько лёгок, что читателю скоро начинает казаться, что он и правда постигает эпоху вместе с Эрастом Петровичем, не осознавая, что вся она представляет собой сугубо декоративное пространство.

Следующая составляющая успеха — Эраст Петрович. Акунин явно написал сразу несколько первых романов, где уже была достаточно подробно расписан образ главного героя. Для персоналистического детектива надобен яркий и харизматичный главный герой, как Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Огюст Дюпен и так далее, и etc. Таковым и стал наш герой, томный, стройный интеллектуал, боец, таинственный покоритель дамских сердец с седыми висками, в первом романе он ещё совсем молоденький и безусый сотрудник полицейского департамента, набивающий первые шишки, и в этом плане автор сделал абсолютно грамотно, что раскрыл процесс становления героя — первые четыре книги в связке друг с другом полностью демонстрируют нам образ Фандорина, в его динамичном исполнении, а не в готовом виде, как это чаще всего бывает с подобного рода персонажами. Это привлекает внимание, заставляет нас почувствовать себя соучастниками его биографии, понимающими (в отличие от второстепенных персонажей, чаще всего ведущих повествование) скрытые мотивы его поступков и, подчас, странного поведения.

Что испортило, в значительной степени роман — концовка. Акунин хотел обозначить вторжение суровой реальности в стерильное пространство текста, однако кровавая концовка в значительной степени диссонирует с «лубочным» жанром «Азазеля», и разрушает его восприятие. Понятно, что такая трагедия была необходима для дальнейшего развития характера Фандорина, но... грубовато, ну не идёт эта сцена сюда!

В целом, нужно сказать, «Азазель» не является интеллектуальной литературой, и не замахивается на звание «большой прозы» — это исключительно массовый продукт для претенциозной публики. Но — он отлично читается! Я не знаю, насколько он хорош как детектив, я мало знаком с жанром, но это хорошая приключенческая литература, где есть яркие персонажи, захватывающие интриги и хороший стиль, от которого получаешь немало удовольствия. Если не воспринимать «Азазель» всерьёз, то он пригоден к чтению.

Эта сага необычна манерой повествования, поскольку её стержневой сюжет постоянно рассыпается в руках читателя, взор Снорри охватывает целую россыпь людей, регионов, событий, и зачастую мы забываем, о ком же идёт речь. История ярла Хакона, узурпировавшего власть в Норвегии, вряд ли занимает меньше места, чем рассказ о нашем Инглинге. Однако, что выдвигает автор в первую очередь, так это христианское рвение Олава Трюгвассона, крестившего без всяких сомнений и препон, всю Норвегию, истово выступая против язычества и языческих ритуалов, убивая жрецов и разрушая капища. Здесь мы можем увидеть и элементы мира «Утгарда», поскольку, едва ли не впервые, на страницах сборника Снорри появляется настоящее, живое чародейство, вступающее в смертельную схватку с новыми порядками и верой. В саге едва ли не пара десятков сюжетных линий, и многие из них крайне занимательны и интересны в сюжетном плане, и в описании «глубинной» Норвегии бондских «гардов», и в сказах об эпических сражениях, в одном из которых, видимо, Олав и встретил свой конец.

Немного «смазанная» сага, несмотря на обилие стихов. Всё дело в том, что Харальд Серая Шкура, как и его брат Сигурд Слюна прославились не в качестве героических конунгов, а тех, кто больше занимался пиратством за пределами Норвегии, тех, при ком были плохие урожаи, и господствовала несправедливость в отношении подданных. Снорри даже старается не делать акцента на «герое» саги, уводя повествование то в одну, то в другую сторону, и весь рассказ о неудачливом конунге становится как бы прологом к истории Олава Трюггвассона, положившего конец междоусобицам своих предшественников.

Снова Ремарк пишет о войне, но это уже другая война. «Im Westen nichts Neues» был оголённым личным опытом, описанием трагедии крушения старого мира, гибели молодости целого поколения, обманутого всевластными стариками у кормила власти и гордыми прусскими юнкерами. Это была очень личная книга.

«Zeit zu leben und Zeit zu sterben» — другая книга. Надо сказать, я ожидал, что автор закольцует в этом произведении тематику войны, и напишет своего рода её «зеркало», будет развивать те же самые идеи «потерянного поколения», сгинувшего в пламени войны, ещё более ужасной, чем гроза 1910-х. Но нет, фронт остался на заднем плане, мы его видим лишь самым мельком, пусть даже эти моменты и поражают нас жутью до глубины души. Нет. Это другая книга, другая война... и другие немцы. Точнее, отношение Ремарка к своим соотечественникам стало другим.

В «Arc de Triomphe» есть момент, когда главный герой, врач-эмигрант Равик-Людвиг стоит на границе с родной страной, и плюёт на её землю вишнёвые косточки. Что должен чувствовать человек, которого предала Родина? Да, Родина тоже может предать, те, кого ты считал своими, могут стать абсолютными врагами.

Стиль Ремарка становится более холодным и отстранённым, и его больше интересует не фронт, а тыл, который подпитывает фашистский режим своей поддержкой или тупой лояльностью. Чтобы пойти против своего народа во имя собственных убеждений, нужно иметь смелость,и автор жестоко берёт вчерашнего « Reichsbürger» за шкирку, и суёт его нос в собственные испражнения, призывает их смотреть в лицо своему падению. Да, скажет кто-то, в романе многие персонажи-немцы — скрытые антифашисты, и это правда — честь и хвала тем, кто провёл тайный фронт против бесчеловечности Рейха, кто по крупицам сохранял всё светлое и достойное, что есть в великой германской культуре! Но Ремарк очень отчётливо показывает всю ту илистую муть, что подняла со дна общества волна нацизма,и показывает, насколько обыватели оказались падки на новую идею чувства собственного превосходства во всём мире, идею своей исключительности. Сторонники нацизма, вешающие на стену портрет родного фюрера предали, с моей точки зрения, свою страну, оказавшись добровольными пленниками фальшивого величия, ведь какой же это соблазн — поверить сладкоголосым и решительным речам нового вождя, особенно если у тебя нет ни капли чувства собственного достоинства! Недаром писатель не акцентирует своего внимания на военных преступлениях, он демонстрирует, насколько глубоко этот яд проник в тело общества, и как он отравил тысячи и тысячи людей. Ремарк не ненавидит фашистов, скорее он испытывает чувство брезгливости, которое мы испытываем, увидев нечто противоестественное и уродливое.

Жестокий текст. Не злой, но жестокий. И бесконечно печальный. Нет здесь той злой и горькой иронии, присущей, скажем, Генриху Бёллю. Ремарк показывает, насколько глубоко укоренены зёрна лояльности фашизму в простых обывателях, в добропорядочных, казалось бы, горожанах, радостно строчащих доносы, вешающих портрет фюрера в «красный угол», мечтающих тайно и явно о привилегиях «спецбуфета» нацистских чинов... Автор с явным и нескрываемым недоверием смотрит в глаза этим простым, лишённым рефлексии и подлинной человечности людям, понимая, что их сущность нисколько не изменилась.

Тем не менее, лёгкие вкрапления надежды есть и здесь. Люди, для которых важнее остаться людьми при любом режиме, и в окружении всеобщей, добровольной лжи. В тяжёлом романе-осуждении есть одновременно и жалость к тем, кто остался, и прощение тем, кто не смог поднять голову против ненавистного режима. Эти вкрапления человечности — как бывший учитель Польман! — и являются ростками надежды среди выжженной отравленной земли, и хочется верить, что ребёнок Эрнста Гребера, так никогда не увидевший родного отца, вырастет в совсем иной стране.

Немного удивляешься, когда узнаешь, с каким трудом, в какое время написана «Arc de Triomphe», ведь, в отличие от других произведений, которые были мною прочтены, его отличает нарочито-отстранённый стиль повествования, здесь есть эмоции и чувства, но они будто-бы притуплены изрядной порцией анестезии, будто бы Ремарк выбрал отстранение главным инструментом борьбы с реальной действительностью.

В отличие от более позднего «Der schwarze Obelisk», здесь полностью отсутствует ощущение будущего, даже чувство жизни и бытия тут пребывает в притупленном состоянии. Доктор Равик, по сути, мёртвый человек, у него остался профессионализм, он ещё способен на дружбу, даже на любовь, но это скорее внешние реакции уже остывшей души. Это человек, живущий только и исключительно сегодняшним днём, поскольку в день завтрашний он не верит. И это неудивительно, если учесть слом в эпоху Первой мировой, бесконечную стагнацию Интербеллума, и пришествие омерзительной волны фашизма. Он даже лишён Родины, поскольку принявшая в себя коричневую чуму нация не может теперь быть для него своей. Будущее сгинуло в концлагере, под рифлёной подошвой сапога кляйн-фюрера Хааке.

И, тем не менее, Равик, Людвиг Фрезенбург, сохраняет свою голову поднятой. Он не оскотинился, не спился, даже в таком состоянии полусмерти он сберёг чувство собственного достоинства — это выражено хотя бы в том, что он отказывается бежать от опасности, и от новых тёмных времён, наоборот, он готов встретить их лицом и грудью, не намереваясь умирать окончательно, стоически принимая пламя новой войны.

Для оттенения образа Равика и была введена Жоан Маду, которой свойственен тот же самый недуг, что и её возлюбленному — она не чувствует будущего. Однако, в отличие от него, Жоан слишком буквально следует принципу «жить одним днём», и попросту уходит во все тяжкие, потеряв достоинство, предавая, обманывая, и отдаваясь изо всех сил своей чувственности. Читатель ожидает, что любовь, чувства, воскресят душу Равика, однако он остаётся отстранённым и холодноватым, поскольку безошибочно знает, что будущего нет ни у чего, в том числе и у любви. Предательство со стороны любимого человека его не удивляет, но и простить его он не может, поскольку смирится с несовершенством человеческой природы всё же не в состоянии, оставаясь где-то в глубине себя юным идеалистом, каким он наверняка был до лета 1914 года. Поэтому Равик куда ближе умирающей Кэт Хэнгстрём, с которой они не сближаются до конца, но именно это отдаление и позволяет им сохранить тёплое отношение друг к другу, не запятнанное трагизмом и предательством.

Читать концовку романа, конечно, непросто, поскольку мы, читатели, чувствуем, вслед за героем, что гибель и крушение мира, и смерть любимых людей на этом фоне — абсолютная норма, распад и умирание Равик, как и, видимо, Ремарк, воспринимают как естественный ход вещей. «Arc de Triomphe»- роман, написанный бесконечно одиноким человеком, которому уже не о чем мечтать. Так что, мне кажется, роман этот не о любви, и не о мести — это попытка Ремарка объясниться с этим миром, в очередной раз поделится с ним своим внутренним Я, и понять, как их встреча отзовётся в его собственном сердце.

Суховатый, но красивый роман, не такой молодой, как история о трёх товарищах, и не такой иронично-умудрённый, как история вокруг чёрного обелиска во дворе одного похоронного бюро. Повествование об одиноком человеке в эпоху безвременья...

Эта сага не такая насыщенная событиями, как история о Харальде Прекрасноволосом, но куда более ярко раскрашеная и занимательная. Чего только стоят многочисленные висы, разбросанные по тексту, причём все, как на подбор, хлёстки, ритмичны, снабжены отменнейшими загадками-кённингами. Фактически всё своё правление сей славный представитель Инглингов отбивался от нашествий из-за моря, из Дании и Нортумбрии, периодически пропуская то одну вражескую высадку, то другую, что позволяет косвенно скептически отнестись к словам Снорри об абсолютном мире в пределах его королевства. Не менее яркий встроенный сюжет в рамках саги — опасный баланс компромисса выросшего в христианской среде Уэссекса конунга с язычниками-бондами Трёндалага, которые, отказываясь принимать веру в Христа, требовали от своего владыки полного соблюдения ритуального политеса, часто весьма греховного с точки зрения веры. Развороту интриги в этом конфликте помешало, к несчастью, очередное нашествие родичей на берега норвежских фьордов, однако противостояние обещало быть весьма занимательным.

Пока что эта сага, быть может, не самая важная в цикле о норвежских королях, но, безусловно, самая художественная.

Очередной пролистанный «ваховский» роман, который позиционирует себя как «ироничный». Первый я когда-то, лет 10 назад читал, и он меня как-то не впечатлил, произвёл впечатление какой-то самой стандартной приключаловки. Приключения комиссара Каина продолжаются, автор не даёт читателю заскучать, подсовывая своему герою препятствие за препятствием, одну толпу врагов другой хуже. В этом жанре самое главное — как обыграть штампы, и, надо признать, на этот раз Алекс Стюарт с задачей справился. Находчивый комиссар постоянно так выворачивает свою боязнь схватки и лютой смерти, что его желание прикрыть свою... полу шинели постоянно оборачивается якобы грамотным руководством и личной храбростью. Это забавно, хотя, само собой, ржать в голос всё равно не с чего, однако пару раз улыбнуться можно.

В общем, обычный проектный роман, с небольшой ноткой иронии. Забавно, но не более.

Самый популярный роман Ремарка, самый цитируемый, самый продаваемый...

Главная особенность «Drei Kameraden» в том, что эта книга общечеловеческая, она понятна всем и каждому. «Im Westen nichts Neues» страшный роман, но он посвящён опыту, который способен разделить далеко не каждый, «Der schwarze Obelisk» светел, печален и, в общем-то, написан лучше, но он очень контекстен, и погружён в свою эпоху.

Не таков этот роман. Отчего же так? В процессе чтения я сподобился посмотреть выпуск «игры в бисер», и был несколько удивлён, что участники программы, несмотря на все усилия почтенного ведущего (а среди них был и один из двух его переводчиков, Юрий Архипов), не смогли сказать буквально таки ничего о его истории, поэтике, его сюжетном и смысловом наполнении, кто-то и вовсе отзывался о «Drei Kameraden» довольно таки пренебрежительно, к примеру, именуя его чисто коммерческим произведением, ориентированным на определённую читательскую аудиторию. Но вот что странно: этот роман вызывал у собеседников лютый приступ ностальгии, они начинали мечтательно вспоминать молодость, свои мечты, кабаки, девушек, схожих с Пат Хольман, или стремящихся к этому... Даже те, кто свысока отнёсся к Ремарку, чувствовали его тёплый след на своей душе.

«Drei Kameraden» не про сюжет, его сложно пересказать так, чтобы он не казался банальным, и не про смысл, в нём мало размышлений и философичности. Общечеловеческим этот роман делают эмоции, чувства, ощущения, само «исподвольное» ощущение жизни. Всё дело в том, что мы хорошо чувствуем этот текст, точнее, легко проецируем на себя эмоции молодого Роберта Локампа, поскольку он хорошо понятен любому человеку. Любой, кто был в отношениях с женщиной, поймёт его чувства к Патриции Хольман, любой, кто знал дружбу, понимает и товарищеское единство бывших фронтовиков, без слов понимающих и поддерживающих друг друга (Николай Васильевич, ох зря вы вложили в уста своего героя излишне опрометчивые слова...), и многое, многое иное — разочарование, злость, отчаяние, шок, радость, счастье — всё это описано Ремарком так, что неизбежно вызывает чувство узнавания — «да это же я!». И так же всем знакомо, особенно нам, жителям эпохи Безвременья, их ощущение отсутствия будущего, обыденности и некой скучности повседневных трагедий. Вокруг рушатся целые миры, жестоко уничтожаются человеческие мечты и стремления, а нам это кажется нормой... Что и страшно. Но верная дружба, и любовь к Пат — также своего рода товарищество — настоящая крепость среди рушащегося мира, вызов своему времени, стремление человека к жизни вопреки эпохе.

Такова эта книга — она цепляет именно тем, что она понятна всем и каждому, потому что посвящена самому главному — жизни человеческой, её повседневному бытию, её высоким и низким страстям — понятно, ясно, без особых прикрас, но и без нарочитой трагедийности. Это не слишком глубокий роман, это верно, в нём много чисто литературных приёмов, множество оборванных линий. Но, в отличие от многих произведений, им действительно можно прожить, ведь так легко поставить себя на место Роберта Локампа, понятного всем и каждому обычного человека.

Один из самых известных конунгов в цикле «Королевских саг», считающийся объединителем Норвегии и творцом единовластия на её территории, от плодородных полей Рогаланда до студёных северных пределов. Рядом была объединённая, пусть даже и формально, Швеция, через пролив конунги из рода Скьёльдунгов старались биться за Ютландию, вот и юный правитель дал себе обет не стричь волосы, покуда всё западное побережье Скандинавии не окажется в его власти.

Надо сказать, что история Харальда куда более ярка, чем сага о его отце, она насыщена деталями и запоминающимися сюжетными ходами — чего только стоит «орёл на спине«! Но это уже не перечень однообразных походов — нет, в тексте прослеживается определённая тенденция, тенденция к описанию процесса политогенеза, пусть и в его зачаточном виде. В принципе, ничего мудрёного в самом процессе истребления других конунгов, и возвышения отдельных ярлов в качестве наместников, нет. Снорри, наоборот, показывает процесс исхода норвежцев, не согласных с новыми порядками, с податями и военной повинностью, за пределы страны — кто-то переселился в глубь лесов и гор полуострова, а дерзкие сердцем переселились на острова, в том числе и на родную для автора Исландию. Оттуда они совершали набеги на бывшую родину, уже в привычном и классическом для нас облике викингов.

Несмотря на то, что предки нашего почтенного годи сбежали от власти чрезвычайно воинственного и жадного конунга, в его саге он представляется сильным и отважным правителем, которого любят его сотрапезники и который навсегда, к лучшему, изменил облик своей земли, утвердив отныне свой род в качестве династии. Интересно, что в исторической памяти исландцев враг их предков был утверждён в таком позитивном качестве,

Зачастую «закатные» романы у хороших писателей бываю куда светлее и добрее, чем их «молодые» вещи — не все глупеют и озлобляются с приходом старости. Особенно если они вспоминают свою юность. Помните — «Юнкеров» Александра Куприна, «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина, «Лето Господне» Ивана Шмелёва? Вот и повествование Ремарка таково. Он не идеализирует прошлое, не раскрашивает его в умильные абрикосовые тона ушедшего времени, он просто радуется тому что — было.

На самом деле Ремарк описывает совсем не радостную эпоху, послевоенное время в проигравшей стране, поражённой нищетой, реваншизмом и озлобленностью Суперинфляция разоряла миллионы, многие заканчивали жизнь самоубийством в это сумрачное время, рушились семьи, ломались жизни. Улицы даже маленького города заполнены инвалидами и осиротевшими вдовами. И, взращенные отцеженной памятью о прошедшей войне, поднимают голову тёмные силы нацизма, который обещает своим сторонникам единство, силу, процветание, и, — самое главное! — чувство собственного достоинства, чего напрочь были лишены снедаемые гордыней и нищетой обыватели и недобитое унтер-юнкерство. На празднествах вывешиваются флаги бывшего Рейха, потихоньку начинаются антисемитские и антикоммунистические погромы, болезненный для всего мира Интербеллум начал движение к своему логичному завершению... Вильгельм фон Штернбург, биограф писателя, утверждает, что автор проводит чёткие параллели между временем Веймарской республики и современной ему ФРГ, но мы оставляем на его совести все параллели и намёки.

Но Ремарк на этом мрачном холсте умудрился написать совсем иную картину. Показал других немцев. Большая часть героев «Der schwarze Obelisk» просто живёт, своей жизнью, твёрдо отстаивая свою самость. Как Георг Кроль, как Людвиг Бодмер, как, в конце концов, безумная девушка Изабелла-Женни, обретшая в своём сознании полную свободу от ублюдочных условностей нашего больного мира. Они любуются голубым небом, посещают бары и поэтические кружки, бьются по переулкам с зигующими молодчиками... В какой-то степени, все эти люди по своему несчастны, из-за своего времени, из-за предчувствия мрачного будущего, из-за своей искалеченной судьбы — но каждый из них обладает силой духа и самостью. Молодой Людвиг, альтер-эго нашего автора, выживая в этом мире, предпочитает обращать свой взор в Вечность, и говорить с ней о душе человеческой, о смысле жизни, о любви, в конце концов, а не об условностях курса доллара или стремительно летящих вверх цен.

Воспоминания об этой жизни, молодой, яркой и вдумчивой, раскрашивают повествование в тёплые тона ранней осени, немного грустные, но светлые тона ностальгии по проходящей жизни. Не гнетущая тоска, нет, что вы — печальная грусть по ушедшей молодости и идеализму, по её друзьям и недругам, по той стране, которой больше нет, и в которой автору жить уже не суждено. В своём ностальгическом оммаже Эрих Мария Ремарк как бы говорит миру, который ушёл, и людям, уже покинувшим его — спасибо, что вы были.

Незамысловатая история об отце одного из главных конунгов «королевских саг», Хальвдане Чёрном. По стилю это больше напоминает анналы, погодовую хронику походов, завоеваний и убийств. В этом плане Хальвдан был весьма удачлив, его жизнь описывается как череда походов и интриг, согласно Снорри, конунг был весьма умён, и ловко пользовался любым случаем для укрепления своей власти и расширения контроля, он также выведен здесь как «законоговоритель» создававший и соблюдавший законы, за что и имевший добрую славу.

Самый любопытный момент был с погребением, причём параллели этому обычаю наблюдались и в Швеции. При Хальвдане были хорошие урожаи, и его бренные останки, останки правителя, приносящего плодородие, яростно делили между собой сразу несколько регионов Южной Норвегии, бонды были искренне уверены, что священные кости конунга помогут им в будущие голодные годы.

Любопытно, но суховато — ни поэзии, ни особых интриг, ни ярких сюжетов.

«Ynglinga saga».

Эпическое творение невероятной мощи, ничуть не менее значимое, чем повествования Иордана или Саксона Грамматика, легендарное описание славной эпохи истоков наиболее знатных родов ярлов и конунгов Северной Европы. Для древнего скандинава вопрос его рода был одним из мирообразующих, собственно говоря, и нынешний исландец знает о своих предках куда больше, чем любой современный европеец. Конунги, главные герои «королевских саг», могли властвовать над людьми только в том случае, если им это позволял их род, для этого великий годи Снорри Стурлусон и выводит глубокие корни, ветвящиеся сквозь рыхлую почву истории в далёкое прошлое.

Иордан вывел своих готов с острова Скандзы (!) во главе с королём Беригом, высадившимся на берегу континента. Монаху Нестору пришлось выделять символическую фигуру «добровольно призванного» князя Рюрика, чтобы обосновать притязания правящей династии. У Снорри была несколько иная задача. Он, как и в «Младшей Эдде», стремится соединить историю Севера со всемирной, сплести древних покровителей своих предков, сияющих асов, с героями средиземноморского региона. Но есть и отличия — в «Младшей Эдде» он помещает Асгард в Малой Азии (Туркланде), и выводит их происхождение от Приамидов, делая их выходцами из Трои. Совсем по иному в «Ynglinga saga», которая переносит Асгард на северо-восток от Чёрного моря, в Великую, или Холодную Svithjod, гипотетическое пространство на окраине мира (упреждая вопросы, это не Гардарика, которую Снорри здесь чётко отделяет от Свитьод), где светлые асы воевали на берегах Приченоморья, в районах Танаиса, с тёмными ванами. Ас Один в какой-то момент покидает Асгард, и оседает в районах восточного побережья нынешней Швеции, где его род дал начало городу Уппсале и стал истоком могучей династии Инглингов.

После Одина и Ньёрда повествование, конечно, рассыпается — в конечном счёте, Снорри не стремится к тому, чтобы восхвалить конунгские подвиги, или последовательно описать их биографии — вовсе нет. Главная его задача — показать чёткую преемственность знатности родов конунгов, и её непрерывность, чтобы у читателя не осталось никаких сомнений в том, что одноглазый колдун в синем плаще является великим предком норвежских и шведских королей. Для живущих на краю света людей важно не попрать веру своих предков, но переутвердить её в новом качестве, заставить не только помнить старых богов-асов, но и продолжать гордится ими, своими родичами и покровителями.

Конечно, в этой саге нет поэтической мощи «Voluspa», но даже от этого суховатого, прозаического и почти документального повествования захватывает дух, от него веет какой-то еле уловимой древностью, и теперь, каждый раз, смотря на молчаливые анфасы Вендельских шлемов, я буду повторять эти имена — Агни, Ингви, Адильс, Ингьяльд... Неспешное перо Снорри перенесло на бумагу неверное эхо прошлого, принеся нам хотя бы их имена.

Очень жаль.

Все старания Ремарка, его творческий крик прошёл впустую. Через десять лет после публикации его романа началась новая война. История не жалеет тех, кто не учит её уроков.

Как это знакомо нам, правда? «Во имя Родины»... Вот и верьте в свою войну.

Роман Ремарка появился в ту эпоху, когда эхо войны постепенно отзвучало, и в обществе забурлили иные силы, иные тенденции, что вело прямым курсом к новому смертоубийству. Почувствовал ли это молодой писатель, интуитивно решивший вылить на печатные страницы, в пику своему времени, собственный опыт пребывания на фронте? В пику преступной политике «героизации войны»? Эхо от публикации в 1929 г. было огромным, восхищением сменялось бурным негодованием, и люди, которые десять лет спустя вновь отправят немцев на смерть, сыпали сакраментальными фразами про «ушат грязи», который вылился на истинно патриотичного солдата, умирающего с исключительно с именем Der Furher на устах... Знакомо, правда?

Молодой Эрих Мария Ремарк не размышляет над «концом Европы», не печалится о крушении старого мира, о забытой в Интербеллуме эпохе Модерна. Он просто описывает то, что видел, но не совсем своими глазами — к счастью для мировой литературы, он быстро оказался в тылу с тяжёлыми ранениями, и не успел сломаться под тягой поствоенного синдрома. Но он видел этих молодых стариков, тех, кто выжил в идущей мясорубке, и чувствовал их обнажённую, навсегда искалеченную душу, обросшую корочкой первозданных инстинктов и потребностей.

Когда Пауль Боймер сидит за своим юношеским письменным столом, и его луша истекает слезами, но не по старой жизни вчерашнего школьника, а по самому себе. Он уже мёртв, он не преодолевает войну, не мужает в схватке с противником, в нём безнадёжно мёрт любой пафос, будь то казарменный псевдопатриотизм, или пацифизм. Для того, чтобы приспособится к жизни на передовой, понадобилось выжечь из себя всё человеческое, оставив только самое базовое — в основном, желание жрать, спать и возлечь с женщиной. Поэтому Боймер и его одноклассники считают себя стариками — существами, смирившимися с будущей смертью, огрубевшими и отупевшими в близости своего конца. Да, они записались добровольцами, поскольку верили в пропаганду, верили в своего Кайзера и Faterland, но жизнь быстро расставила всё по своим местам.

Кто-то сказал, что главный звук этого романа — крик. Мне кажется, скорее — уже полузадушенный хрип, поскольку крик может издавать только потрясённая, но здоровая душа. Душа же молодого-старого ветерана уже умирает, каждый убитый товарищ, каждая пуля, пущенная в противника, каждый разорвавшийся в окопе снаряд сносит часть его собственной человечности, того, что так тяжело взрастить.

Но война не кончится. Она придёт вновь. Ремарк это чувствовал интуитивно, и не только в образе фронтовиков, не находящих себе места в мирном быту. Он показывает тыл — и этот тыл отвратителен и ужасен, дебильно-радостен и наивен. Сытые, выглаженные и жизнерадостные люди, утирающие слёзки умиления от героизма парней, в упор не желая видеть их застывших и усталых взглядов. И этот тыл, своей поддержкой всего происходящего изуверства, вновь запустит страшный концерт из разрыва снарядов и свиста пуль.

Утрата человечности — вот что переносит роман Ремарка в вечность, он оторван от политической действительности, и находится вне времени. Пауль Боймер и его боевые товарищи говорят на любых языках, они держали в руках всё, от каменного рубила до пульта беспилотника. «Im Westen nichts Neues» остаётся непреходящим именно потому, что он описывает войну прежде всего как уничтожение человеческого «Я».

Im Westen nichts Neues... Всего лишь в какой-то день погиб человек. Очередной солдат, отправившийся в Вечность со спокойным лицом мученика, получившего избавление. Никаких перемен. Просто перестал быть Пауль Боймер.

Всего навсего.

Новый виток деконструкции «героики» как жанра, пересборка фэнтези в сторону мэйнстрима и «большой литературы», по крайней мере, попытка её. Дрейф нашего старого друга Муркока в эту сторону начался задолго до появления на арене Мультивселенной семейства фон Бек (Катинка ван Бэкк не в счёт), и жанровые эксперименты удавались ему с переменным успехом. Однако тексты нашего автора не спутать ни с чем другим — набор богатейших наркоманских трипов, полная бесшабашность фантазии, я б даже сказал, своего рода поэтическая дерзость делает его узнаваемым.

В центре архитектоники Мультивселенной лежит образ Города как центра притяжения всего — и Порядка с Хаосом, и Добра со Злом, будто бы Вечный Град Танелорн преломляется из мира в мир, отображая и наполняющие его силы, и синапсы его творца-паисателя. Танелорн-Амалорм-Миренбург-Лондра-Имррир-Лус-Птокай-Санкт-Петербург... Теперь вот «The City in the Autumn Stars».

Перед нами ловкая стилизация, не такая изящная, как в «Gloriana», но достаточно занимательная и любопытная — воспоминания идейного Солдата Удачи, несущего крест проклятия своих предков, и продолжающего борьбу за Новый Мир вопреки старому миру, битву Свободы против Власти. Целый каскад залихватских полубезумных образов постепенно охватывает нас, это мир всеобщего увядания и неунывающего декаданса, в котором тоска еле заметна под наслоениями иронии и стёба, особенно это заметно, когда наш автор вытаскивает из-за пазухи скучающего лиса Ренара, одновременно и реликта древних романтических времён Средневековья, и «плутовского» провозвестника новой эпохи метаиронии и деконструкции.

В том же году, в 1986, Эрикезе-Урлик-ДжонДейкер отказался быть Вечным Воителем, тогда же Муркок попытался отказаться от мира героической Архаики в пользу эпохи Модерна, Попытка была, само собой, не первая, но именно в этих двух романах автор сделал попытку распрощаться со своей юностью, что характерно, не слишком удачно. В плане описания смены эпох предыдущий «The War Hound and the World's Pain» (1981) сказал куда больше, хотя, по своей форме, был «героикой», всё же куда тщательнее выписывал философскую составляющую, проводил мысль о конце эпохи Власти «Больших Смыслов». Здесь же Муркок слишком увлёкся стилизацией, и, видимо, не имея чёткого плана, всё равно вывел сюжет в область чистой «фэнтези», сведя всё к борьбе очередных персонифицированных сил, «Большие Смыслы» же так и остались не у дел. А какой обещался быть фон! Промышленное развитие XVIII века, Великая Французская Революция, победное шествие Рационализма и рождение «Долгого XIX века» — как много бы мог выразить в этих рамках более, простите, интеллектуальный писатель! Ему это уже удавалось — в уже упомянутой «Gloriana» — но не в этот раз.

В общем, излишне затянутый роман, но его проблема даже не в этом. Так же, как и в случае с «The Dragon in the Sword», слишком много сюжета, причём не завлекающего и не слишком интересного, и слишком тонок слой смысла на нём, чтобы компенсировать тяжёлую сюжетную основу. В целом, хорошо, но ожидалось всё же большее.

От позднего Муркока, ожидаешь, конечно, большего: уже позади преинтереснейший эксперимент «Gloriana», уже пустился в плаванье «полковник Пьят», Вечный Воитель в своих основных воплощениях уже нашёл, так или иначе, покой. «The War Hound and the World's Pain», вышедший в один год с экспериментальным «Byzantium Endures» представляет из себя классическое фэнтези в достаточно обычной для нашего друга Майкла манере — с отважным героем, его возлюбленной и смертельным врагом, с могущественным покровителем и стремлением к покою. Типичный Вечный Воитель? В принципе, да, всё весьма канонично. Всё как в юности, когда зачитывался приключениями вечно проклятых героев Муркока...

Несмотря на «плоть от плоти» с «молодыми» романами, он всё же написан по иному, не так резко и дёргано, какими были, скажем, приключения Дориана Хокмуна, и не так надрывно, как странствия Элрика из Мэлнибоне. Этот роман куда более спокоен, в этом спокойствии меньше буйства красок, но более глубок мрачноватый фон, слегка напоминаю Землю времён Разрушенной Луны, откуда родом граф Улрик Скарсол. Но на этот раз Муркок выбрал не абстрактное мрачное будущее, и не экзотику иных миров, а одну из узловых точек европейской истории — Тридцатилетнюю войну, последнее ожесточённое столкновение Юга и Севера, знаменующее переход к Модерну. Ульрих фон Бек не просто отправляется в своё странствие — умный автор, как всегда, наделяет своего Вечного Воителя великой миссией — создать новый мир, на этот раз не разрушая старый.

Боги множество раз гибли под пером нашего автора — в Танелорне от клинка Чёрного Меча, от четырёх рук божественного Кулла, умирали вместе с миром Молодых королевств и экс-императором Элриком. Муркок с какого-то момента, раз за разом, сокрушает с пьедестала иномировые, божественные силы, стремящиеся поработить человека, чтобы обрести свободу. Его Боги — это всегдашние дети, играющие в войну и могущество, и спасение — в отвержении их.

Вот почему именно в разгаре этой ожесточённой религиозной бойни, падший ангел Люцифер и находит нового слугу, но для чего? Чтобы отыскать Грааль? Чего же хочет враг рода человеческого, примирится с Господом, вновь воссеть одесную у Его трона? Или чего-то иного?

Ответ кроется, неожиданно, в том, как развивает Муркок свою философию Человека, свободного и открытого. Тридцатилетняя война завершилась окончательным становлением Модерна — но лишь потому, что и Бог, и Дьявол оставили этот мир, точнее, отказались воплощать в нём своё могущество, и Человек обрёл свободу от чужих сил, отныне познавая самоё себя и весь мир. Модерн — эпоха рациональности и гармонии, которую человек ищет не в чужом могуществе, но в самом себе, и символом его становится Чаша Грааля, которое дарует старое доброе Равновесие, а не Порядок и Хаос.

конечно, этот роман оставляет после себя очень интересное послевкусие. С одной стороны, он довольно прост и незамысловат, по своей «квестовой» фабуле, но обладает эдаким необычным «тёмным» очарованием, на руку автору играет и мрачный антураж едва ли не предапокалиптической Германии, и холодные просторы Миттельмарха-Лимба. Но вместе с тем она очень светлая и оптимистическая, поскольку Ульрих фон Бек с открытой душой обращается к будущему и к грядущей эпохе Человека, прежде всего — с надеждой, что редко бывает у других воплощений Воителя. Так что для меня «The War Hound and the World's Pain» стоит особняком, потому что в нём есть всего понемножку от всех творческих эпох автора — от самой простецкой фэнтези первых повестей до философских высказываний позднего творчества.

Этот роман я хотел прочитать четверть века как — ещё один долг закрыт, и не жалею о нём.

Признаюсь: я очень многого ждал от «The Fionavar Tapestry».

Слишком многого.

Во первых, это классическое «Высокое Фэнтези», то самое, которое я люблю. Романтичное, светлое, печальное, эпическое — каким оно и рождено когда-то.

Во вторых, это Гай Гэвриел Кей — один из лучших мифотворцев современности, чей «The Sarantine Mosaic» крепко осел в числе моих любимых книг. Его тексты отличают глубина, невероятная поэтичность и красота. Что я мог ожидать от его дебютных романов, вошедших в списки лучших представителей жанра? Наивности, искренности и красоты. Той юношеской «нечёсанности», которая зачастую украшает дебюты талантов, неповторимой печали первых разочарований и робкой надежды на будущее, не отравленной цинизмом и релятивизмом.

С моей точки зрения цикл почти не получился. Почему именно «почти» — объясню под конец. Да, Кей попытался написать высокое фэнтези, отталкиваясь, с одной стороны, от мифопоэтики кельтской мифологии, включая «Артуриану», с другой же опираясь на традицию, порождённую Толкиеном. Но он подошёл к делу излишне механистично, попытавшись не просто выплеснуть на страницы своего дебютного романа свои чувства и переживания, выразить в нём своё мировидение, но совершив попытку сделать это «правильно». И этого точно нельзя было делать — молодому таланту не хватило профессионализма, чтобы выверить текст «как положено», что и исказило всю поэтику романа.

Гай Гэвриел Кей хорошо чувствовал, что он должен написать — но его разум и руки не смогли этого сделать, не смогли перенести на бумагу душу и сердце.

Всё начинается с мира, который не имеет чётких очертаний, у него мало истории, его пейзажи не встают перед нашими глазами буйством красок, он не привязывает к себе, как Средиземье, как Земноморье, как Амбер. Он условен, и это лишает его жизни — абстрактное королевство людей, степи кочевников, леса альвов, горы гномов, даже ракотовый Старкаш — не более чем антураж, причём поверхностно сделанный.

Другое, что меня смутило — само собой, герои. Когда на первых страницах появились несколько молодых людей, будущих «попаданцев» — это смотрелось интересно, каждый из них был личностью. Позже они все растворились в сюжете, и в этом нет ничего удивительного, ведь автор ещё не научился создавать характеры, и едва ли не все жители Фьонавара представляют из себя бродячий картон, к которому приклеены сюжетные характеристики, и не более того. Чаще всего персонажам не удаётся выразить себя, слишком много Кей наплодил сюжетных линий, и слишком они все обрывисты и как бы незакончены. Позже автор научится разбавлять сюжетные линии вставками, отступлениями и экскурсами, что будет дивно расцвечивать его романы, пока что же — увы! — всё достаточно невыразительно, и ни одного героя, за исключением, быть может, Диармайнда, мы не можем представить в лицо. Я уж молчу о привязанной грубой ниткой линии короля Артура, Ланселота и Джиневры, которая здесь не нужна от слова совсем, просто молодому автору хотелось продолжить и завершить историю одного из самых легендарных персонажей Средневековья.

Короче говоря, Гай Гэвриел Кей здесь учится писать, но, нужно признать, пока не умеет. Не умеет создавать мир, не знает, как писать персонажей, не понимает до конца, как излагать на бумаге свои страсти и фантазии. Поэтому мы не привязываемся ни к миру, ни к персонажам, нам не захочется прогуляться по лесам Данилота, и степи дальри не тронут наше сердце. Слишком много искусственного пафоса, напыщенного, излишне приторного драматизма, механистической и ненужной поэтики, которые делают текст каким-то неживым.

Но последняя сотня страниц — да, она окупает много. Завершая свою трилогию, Гай Гэвриел Кей наконец-то нашёл свой стиль, и смог достойно и красиво завершить начатую историю, свести, наконец-то, водянистые линии сюжета в одну мощную и полноводную реку, и именно эта, последняя, сотня стала для меня истинной наградой, тем, что я искал в это трилогии. Поэтому я и говорю — «The Fionavar Tapestry» почти не удались, ткач только под конец своей работы стал мастером, едва не испортив весь узор.

Сейчас Гай Гэвриел Кей работает в совсем ином жанре. Во Фьонавар он возвращаться не желает, да и не может, ведь тот опытный мастер, автор-художник и философ должен будет полностью перекроить свой мир, и он уже будет совсем другим, не тем, что прежде. Дело даже не в том, что он вырос из своего юношеского стиля, просто Фьонавар — слишком «сырой» мир, чтобы в него можно было вернуться.

Так что да, лично я — разочарован. Ждал большего. Ждал, что у меня захватит дух, будет петь сердце, охватит светлая грусть и ностальгия... Увы.

Никогда особенно не читал супергеройских комиксов, даже фильмы не смотрел года три («Agents of S.H.I.E.L.D.» я себе прощаю), однако порой к этому жанру тянет, тем паче, что, при союзе грамотного сценариста и хорошего художника результат может быть весьма впечатляющим. Выбор мой был обдуманно нетривиальным, мой взор пал на «Suicide Squad», серию, где автору нужно постараться, чтобы описать команду злодеев, психопатов и убийц на службе правительства. Фильм Дэвида Эйра производил впечатление недоваренных мюслей (сиквелы я пока не смотрел), однако мультфильмы из линейки «DC» были хороши — чернушны, брутальны и занимательны. Поэтому я и решил приобщится к прекрасному, взяв в руки томик авторства Адама Гласса.

Комикс в целом оказался довольно скучным, и виной этому — неумение сценариста подать ориджн серии в сколько-то нибудь сбалансированном виде. Если вести речь о сюжете, то здесь нужно признать, что автор провалился в его ваянии, он довольно-таки банален и скучен, скажем так, стандартен для супергероики. Но если смысл происходящего водевиля видеть в разборках внутри отряда, и взаимном недоверии, то здесь интерессант получает желаемое — рекомые «самоубийцы» не доверяют друг другу, терпеть не могут свою работу, и мечтают свалить подальше от своей миссии, нахлобучив по пути своего коллегу. Помимо этого, упор сделан на Харли Квинн, именно эту линию и взял за основу Дэвид Эйр в своей экранизации — уж очень многое построено на её вызывающей сексуальности и болезненном стремлении к Джокеру, к чему, в конечном счёте, и сводится в конце весь сюжет комикса.

Рисунок. Художников трудилось над этим сборников немало, однако постарались они на на славу, раскадровки получились яркими и детализированными, хотя местами многообразие палитры красок уступало место скупому на детали изображению, особенно ближе к концу. В целом, рисунок радует, хотя и не удивляет.

В результате мы получаем простоватый боевичок с набором забавных антигероев, у которого были шансы вырости в нечто по настоящему захватывающее, но сценарист эту задачу банально не потянул. В целом, забавно, но в руки больше не возьму — незачем.

«Все будет правильно, на этом построен мир»

(Воланд).

Истинный символ булгаковского романа — Луна.

Несмотря на все старания литературоведов, нам остаётся только гадать, что же сподвигло Михаила Булгакова на попытку написания собственного Magnum Opus, пусть даже его история и её контексты хорошо известны. Мрачный конец 1920-х, ряд болезненных переломов в жизни, очередной разворот Руси-тройки на её ухабистом пути. Несло по жизни и самого писателя — он так и не смог стать своим для советских литераторов, и подвизался на работу в театре, создавая авторские пьесы, и делая драматургические инсценировки. Талантливый, но малоудачный и во всех отношениях подозрительный писатель второго эшелона, о нём ползут разговоры, что он пишет роман не о ком-то, а о — дьяволе. Странный иностранец с разными глазами вплыл на Патриаршие пруды, а вслед за ним посыпалось и остальное — то, что впоследствии выстроится в архитектонику «Мастера и Маргариты».

Несмотря на полярность оценок — а роман получает то звание «лучшей книги всех времён и народов», то «самого переоценённого произведения русской литературы» — она стала предметом культа для позднесоветского поколения, отчасти и для тех, кто взрослел и мужал в нулевые, и для нынешних, детей нового века, она остаётся важной и читаемой. В ней будто сконцентрировалось сразу несколько традиций литературы — от раннесоветской сатиры в стиле Ильфа-Петрова и Эренбурга до выстрепенного и велеречивого исторического романа. Совершенно особую роль сыграла и мистическая составляющая романа, которая и была той основой, на которой строится всё повествование, его база, прямой наследник гофманианы / гоголианы в русской литературе. И в этом мире, где в прямом смысле Враг рода человеческого правит бал, зеркально соединяются все пласты времени — и далёкий весенний месяц нисан над изнывающим от жары Ершалаимом, и гроза над несчастной Москвой, и обвиваемый светом Луны плащ с кровавым подбоем, принадлежащий вечному узнику своего бессмертия, и жертвы Селены — всё сплетается в единую цепь отражений и закономерностей, вероятно, неосознанно воспроизводящей дуальную архитектонику мифа.

Эта Луна является конечной точкой, которая объединяет три абсолютно разных текста, по большей части, три заготовки для больших романов. Причём сатирическая его часть, в которой Булгаков был натренирован благодаря серии журналистских фельетонов, является больше фоновой, хотя и важной для самого писателя, который жил в живой среде своего времени.

Наибольшие, наверное, споры вызвала интерпретация евангелической истории, недаром «Мастеру и Маргарите» уделяли время православные теологи, не меньше, чем творчеству Достоевского, и мнения так же были полярны. Безусловно, Булгаков писал свою историю Понтия Пилата не для того, чтобы популяризовать Писание, в его секуляризованное время это было ни к чему. Наоборот, бросается в глаза, что автор нарочито остраняется от церковной традиции, и это заметно даже в том, что он не пользуется церковнославянской ономастикой — Иерусалим (Ерусалим) становится Ершалаимом, каким он и должен быть на арамейском языке, греческое «Иисус» исчезает, на его место ставится «Иешуа», исчезает даже привычная латинская огласовка «С» как «Ц», становясь более строгим «К». Булгаков пишет аутентичную историю? Нет никакого «Божьего Сына»? Нет «Нагорной проповеди», нет апостолов, кроме Левия Матвея с одним кусокм пергамента, нет моления в Гефсиманском саду — есть только Голгофа, и умирающий юный философ на кресте.

Евангелический Иисус знал, за что умирает, хоть и страшился этого. Иешуа шёл на крест против своей воли, одинокий и покинутый всеми. Автор абстрагировался и от образов ветхозаветных пророков, его персонажу не покровительствуют высшие силы, он не ходит по воде и не воскрешает людей, и — не является вестником, не является спасителем. Иешуа Булгакова — сам по себе святой, добрый человек, не несущий в себе ни капли зла, принадлежащий не христианской традиции, но традиции русской литературы, ещё одно звено «культуры бессилия», ей свойственного. Мало того, воплощением того же самого «бессилия», недеяния перед всесильными обстоятельствами, является и образ «умывающего руки» Понтия Пилата, который с горечью произносит, что «трусость — самый страшный порок», предавая анафеме целую традицию и в русской литературе, и, быть может, устами Михаила Афанасьевича, и в жизни.

Таким образом, Булгаков твёрдо говорит нам, вслед за Воландом — Евангелие — миф. Слишком много противоречий, назидательности, дидактики. Но именно там, в историческом, как утверждает автор, Ершалаиме, в весенний месяц нисан, утверждается простая истина: Иисус — существовал. И смерть прекрасного, добрейшего человека действительно что-то изменила в мироздании, и понял этого только один человек, тот самый, что отправил его на смерть. Пространство мира оказывается куда шире, чем все воззрения простаков-материалистов вроде несчастного Берлиоза.

«Московская часть» — история деяний и всевластия того единственного, кто в этом универсуме имеет право на деяние — Воланда. Но не только. Есть ещё один, кто превыше даже конкретного деяния, кто просто творит мир своим словом, альтер-эго автора — Мастер. Фельетонная часть — необязательна и «фонова», и даже близко не подходит даже к не самым лучшим рассказам Зощенко, и уж тем более Ильфа-Петрова. Главное не это.

Воланд? Это не Мефистофель Гёте, и не Люцифер поэмы Мильтона. Это Князь Тьмы, прибывший в свои владения, проводящий ревизию принадлежащих ему душ, ревизию нудную и скучную, пока его свита развлекает его и себя, играясь с «паствой». Он не наказывает зло, а просто наблюдает за ним, как за выводком муравьёв, для развлечения и со скуки подбрасывая в муравейник горящие спички и вороша его палкой. Воланд — не торжествующее зло, его торжество уже давно стало рутиной, он и сам, подобно Сатане в незаконченом (да!) романе Леонида Андреева, ищет искру Света среди моря Тьмы.

Недаром роман назван именем Мастера — ведь он Художник. Он творит Истину, и неясно, что первичнее — его сожжённая рукопись, или историческая реальность. Он и есть та самая Искра, которую ищет Воланд в людской массе москвичей, но он поражён тем самым грехом, самым страшным пороком — трусостью, но не в обывательском смысле — смысле недеяния, бессилия, которое заставило его уничтожить собственную рукопись. Поэтому альтер-эго Булгакова парадоксальным образом является самым функциональным и статичным персонажем романа, он сломан, и утратил способность Творить.

Но он прощён. Он, и та, что была с ним, пребывают в заслуженном им Покое, как утративший способность Творить. Прощён Пилат Понтийский, продолживший преравнную некогда беседу с тем, кого он направил на казнь, прощены даже мелкие и нелепые недоумки из «тварной Москвы». Мир остался прежним, тёмным и жестоким, но в нём есть место справедливости и доброте.

То есть, внутри романа существует целый мир, единый, непротиворечивый и бесшовный. Мир мрачный, причём зло творят люди, своими руками. Но проблеск света есть и в их сердцах, света, порой — милосердия. Значит, ещё не всё потеряно можно жить, значит, есть место доброте, раскаянию, и любви.

«Мастер и Маргарита» преподносит сюрпризы не автору, а читателям. Он размыт, незакончен, и главная его особенность состоит в том, что его текст абсолютно открыт для интерпретаций, и каждый читатель, в зависимости от своего культурного багажа, может увидеть в нём что-то своё. Если бы Булгаков всё же закончил бы свой роман, отгладил его и вычитал, он бы лишился лвиной доли своего притяжения, став чем-то холодноватым и продуманным, вроде «Альтиста Данилова» Орлова. Но его незавершённость и «непричёсанность» позволяет нам самим искать то, что близко для нас, для нашего общего с Буогаковым христианского культурного кода.

P.S. Знаете, что самое интересное? В романе нет Бога. Есть Дьявол. Есть Художник. Есть Раскаявшийся. Но Бога нет.

В мире умирающего Булгакова не было Бога. Было Зло, был мир, где правит бал Сатана. И только одна надежда, что Зло пощадит душу сломленного Творца.

...So spake the Son, and into terrour chang'd

His count'nance too severe to be beheld

And full of wrauth bent on his Enemies.

At once the Four spred out thir Starrie wings

With dreadful shade contiguous, and the Orbes

Of his fierce Chariot rowld, as with the sound

Of torrent Floods, or of a numerous Host...

Кто мог написать такие строки?

Революции порой рождают настоящий «культурный взрыв»...

Джон Мильтон, истинный сын эпохи уже практически закатившегося Возрождения, тонкий романтик в юности, позднее — протестант-революционер, едва ли не сепаратист, яростный революционер и противник Реставрации, он прошёл всю славную эпоху Английской революции как её активный участник и вдохновитель. Дело его жизни потерпело, по сути, поражение, однако нашло ярость его борьбы, его пламенеющая душа, его блёсткий талант нашли своё воплощение в поэтических строках, а не-видение ослепших глаз придало им горечи, пламенная вера же окрасила их в тональность надежды.

Многое слилось в этих строках. Юность поэта пришла под покровительством Овидия и Вергилия, зрелость встретила его уже бок о бок с Петраркой, Данте и Спенсером, позже пришли Шекспир, Донн и Джонсон, однако всё это заслонял за собой главный текст его жизни — Библия, бывшая с ним всю его жизнь. Его богословская мысль, созданная на стыке идей Реформации и Ренессанса была окрашена своими собственными, неповторимыми красками, его политическая мысль — суровостью и безаппеляционностью.

Только под конец своей жизни Джон Мильтон смог завершить венчающие его земной путь поэмы, и одной из них была «Paradise Lost» (1667), эпос таких невероятных масштабов, что даже сам Гомер не смог бы объять, даже Данте со своим проводником прошли кратно меньший путь. Поэт задумал собственную, английскую национальную эпопею ещё в юности, хотел продолжить опыт Спенсера и средневековых рыцарских романов, но писать о благородном монархе короле Артуре убеждённый анти-роялист не мог, и обратился к вечности — к Священному Писанию. История Грехопадения, начало всех начал рода человеческого — что может быть печальнее и грандиознее? Однако даже этот замысел в процессе работы над поэмой оказался тесен, и Джон Мильтон создал историю Зла, его сотворения и расцвета. Чтобы подвести к тому, как Искуситель Змей проник в Райский сад, требовалась его полная история. Титанический размах поэмы поражает, в её строках сплелись «Бытие», Гомер, Вергилий, три великих греческих трагика, патристические трактаты Отцов Церкви, возрожденческая литература, от Данте Алигьери и Торквато Тассо до Уильяма Шекспира и Кристофера Марло.

Как возникло Зло? Это история двух «преслушаний», Падение Ангела и Падение Человека. «Одиссея» начинается с нимфы Калипсо, «Энеида» — с царицы Дидоны. Так и «Paradise Lost» начинается с середины, исходной точкой является конец эпохи Восстания Падшего и начало эпохи Человека, что придаёт устойчивый баланс всей архитектуре поэмы. Баланс сохраняется и между динамикой и ритмом — где-то мы сталкиваемся с невероятным титаническим эпосом «горней» битвы, а где-то — негой описания райской жизни, в ином случае мы слушаем рассказ архангела о сотворении мира, и поражаемся богатству контрастных образов, одновременной детальностью и цельностью повествования. Центральной фигурой здесь является сам Архивраг, несущий в себе черты античного героя, бросившего вызов Небу, отчасти поэт даже отсылает к эсхиловскому образу Прометея. Безусловно, Мильтон вплетает в образ Люцифера определённый набор идей, пытаясь понять его бунт, но его бунт существует лишь для самого себя, и содержит некоторый иронический подтекст. Но сколько он породил образов последующей литературе, особенно под перами романтиков! Как часто сходил враг рода человеческого на книжные страницы! Вспомните яркие образы, созданные, скажем, Леонидом Андреевым, или Михаилом Булгаковым — их не было бы без Джона Мильтона, как и романтического «демонизма». Сама по себе героика Сатаны привлекательна, она является данью столь любимой Мильтоном античной литературы, но в корне противоречит Священному Писанию. Героизм сходит на нет в тот самый момент, когда падший ангел перестаёт быть полководцем и воином, а превращается в змея-искусителя, внешне и внутренне, сражаясь отныне с невинными и беззащитными людьми, губя их хитростью и коварством. Многие считали падшего борцом за свободу, а Бога тираном, но, если иметь представление о богословских штудиях Мильтона, поневоле отказываешься от этой идеи, ведь у него узурпировавший власть деспот Люцифер является тираном, а Бог является воплощением свободы, пусть даже и свободы, требующей смирения перед миром. Неочевидной антитезой Врагу является Мессия, будущий Сын Божий, также несущий в себе черты героя, однако остающийся смиренным и кротким.

И тем не менее, главными героями поэмы являются не они, а Адам и Ева. Живущие в абсолютной свободе и неге, им был дан лишь один запрет... все помнят какой. И тут мы вплотную касаемся теодицеи — если Бог всеведущ, почему он позволил случится грехопадению, и отчего не воспрепятствовал Искусителю? Мильтон выкладывает на стол все карты, и вот уже за обедом Адам и Ева принимают ангела Рафаила, повествующего им об истории Зла в этом мире, и о будущем Человека. Поэт был убеждённым противником идеи предопределения, и воспевал свободу воли, считая, что первопредкам было дано знание о преступлении, для того, чтобы они могли разумно распорядится своей волей. Здесь вступает в игру главное противоречие, а именно — почему Бог создал людей именно так, что они перешагнули через один-единственный запрет? Подлинная свобода в христианском мышлении заключена в послушании и преданности Богу.

Самая, быть может, любопытная черта поэмы заключена в том, что Мильтон придаёт своим героям, раздавленным грехопадением, новое, исключительно человеческое достоинство, и ведётся речь о возможности спасения. Отныне человеческая душа становится ареной борьбы между Добром и Злом, Мессия, Сын Божий, придёт, чтобы посеять в сердцах людей свет, Враг же будет взращивать в душах грех. Человек перестал быть невинным существом, он обрёл знание, а вместе с ним — и надежду на прощение, что даёт ему возможность не просто существовать, но жить, в вере и смирении.

Да, Рай — потерян. Но Человек гордо держит спину, ведь он знает о милосердии Неба, и понимает, что будет спасён.

Грандиозная, титаническая поэма, мрачная и светлая органная симфония. Достойное переосмысление христианской мифологии, доведённое до совершенства.

Когда я начал читать этот рассказ, я подумал: а почему, собственно, Ван Гог? Для биографии художника с другой планеты подошёл бы образ Поля Гогена, но нет — ошибся я. Живопись позднего Ван Гога хороша тем, что она, подобно хорошей импрессионистской живописи, передаёт свет и красоту окружающего мира, когда я смотрю на «Nuit étoilée sur le Rhône», то поражаюсь больше всего выписанной красоте неба, передаче его цвета. Чего хотел художник Саймака, отправлявшийся к звёздам «на этюды»? Отыскать уголок Вселенной, о котором всегда мечтал, и воплотить его красоту в идеальной картине. Для чего?

Он был верующим человеком в эпоху абсолютного сциентизма. Однако и то, и другое, одинаково неполно в своём видении мира. И тогда он, художник, ищет Бога не в логике, и не в вере, а в целокупном восприятии, художественной полноте универсума. Что увидел художник на этих холмах глазами своего таланта? Увы — ему не хватило возможности закончить своё дело. Продолжить это невозможно, потому что мало владеть кистями и красками, нужно ещё видение.

Это не о балансе между верой и разумом. Видение творца — совсем иное.

«City» уже написан, однако Саймак продолжает развивать тему ухода из городов, на сей раз в разрезе неономадизма. Придумано сие, конечно, не вчера, и даже не позавчера, однако описать неокочевников как самодостаточное общество, по моему, не удалось никому, чаще всего они служат как бы сопутствующем осёдлой технологической цивилизации продуктом. И вот, Старый Клифф пытается представить, как же будет развиваться общество в режиме постоянного передвижения, трейлерных стоянок и резкого ограничения потребления? Философско-социологическая фантастика — редкий жанр, и я не берусь ответить, справился ли с ней наш добрый друг автор. Предсказать резкое падение культуры и примитивизацию мышления, конечно, не мудрено, но Саймак решил в этом новом обществе отыскать некий новый источник развития человечества, развития ментального.

Идея интересная, однако кочевое, даже независимое от пастбищных перекочёвок общество будет скорее заботится о своём бытовом выживании, а не о совершенствовании своего мозга. Если бы автор описывал постлюдей, выходящих на новый виток эволюции, это можно было бы рассматривать, однако перед нами обычные люди, которые неизбежно скатятся к простому быту. Конечно, были поэты-кочевники и номады-изобретатели, но описанный Саймаком переход требует массового изменения человеческой популяции, что в этих условиях вряд ли реально.

Недоработанно.

Спустя 20 лет Саймак вернётся в плейстоцен в романе «Mastodonia», однако пока перед нами совсем простенький рассказ о колонизации прошлого. Фактически, это история покорения новых территорий, перенесения на новый мир шаблонов собственной картины мира, воспроизведение самих себя. Автор мог бы в полный рост развернуть тему колонизации и её последствий, однако не стал этого делать, и тему хроно-парадоксов обошёл стороной, предпочтя сосредоточится на «тайнах мадридского двора» и плейстоценовой робинзонаде, и то коротко. В целом, не слишком выразительно, но за шокирующую фотографию мастодонта из прошлого, перекочевавшую в роман — спасибо.

Сделай сам, сделай сам... Забавная фабула, конечно, но в конечном счёте, абсолютно не смешная.

Собственно говоря, это рассказ не об опасности искусственного интеллекта, а о постепенно лишении человека права на собственную жизнь, которой, как-то незаметно, начинают управлять обстоятельства. Тут две стороны: человек может быть загружен тупой и бесполезной работой, оглупляющей и уродующей его собственное достоинство, а может быть и наоборот, он может быть освобождён вообще от всего, где он ни в чём не нуждается, и, одновременно, никто не нуждается в нём?

«Добро наносить да ласкам подвергать»?

Глубинка, деревня, обычные, земные люди. Добрые и злые, чаще никакие — разные. И один из них — деревенский дурачок, традиционное посмешище для окружающих. И тут на него сваливается... дар?

Недаром в такой древней и мудрой томине, как Библия, говорится о человеческой свободе воли как о даре. И недаром — там где свет, всегда должны быть тени, так уж мир устроен. А если кто-то, простенький, несложный, обычный, даже не дурак, начнёт всех приводить насильно к фальшивой и неподлинной доброте и нравственности, ведь и то, и другое требует огромной работы над собой? Если кто-то будет решать, кому жить, а кому умереть, и каким ему быть? Да, как и многое в творчестве Саймака, этот рассказ насквозь пропитан гуманизмом, но он смотрит пристально и на его обратную сторону — на стремление принести счастье, простецкое и способное натворить больших бед. Жизнь — сложная передаточная система сдержек и противовесов, и её нарушение чревато разрушением всего человеческого общества, и, парадоксальным образом, стремление улучшить человеческую породу может обернуться её исчезновением. Простота рассказа, в общем-то, кажущаяся, он сложен и непрост, по тому количеству проблем, которых он разом ставит.

Рассказ лёгкий и забавный, и главным его героем является не незадачливый обыватель с его недоприятелем-учёным, и даже не загадочный Коммерсант, а прошибающая всё жажда наживы, всё как у Джона Мандевиля. И научный поиск, и стремление к истине, и здравый смысл — всё это было забыто и отодвинуто на «задок» сознания двумя незадачливыми карго-маркитантами. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и человек всё же должен стремится больше к познанию, и понять, с кем же он вступил в Контакт, и что ему нужно? Но нет же, люди сломались под натиском низменных инстинктов, и поплатились за это. Поделом? А то!

Вот только, господа доброхоты, не спешите кричать, что вы-то испытание золотым тельцом пройдёте как через игольное ушко нить...

Да, такое произведение мог написать только человек, живущий на земле, ковыряющийся в саду или огороде. Причём уже слегка оторванный от природы, ведь деревенские часто большие потребители в отношении своих питомцев, чем городские. И Старый Клифф описал здесь дружбу, причём дружбу фактически бессловесную, на жестах и на эмоциях. Растение тоже живое, оно так же хочет жить, как и человек, и если уж человек может найти взаимодействие с ходячим кустом, то и с себе подобными сможет.

Однотипные приключаловки космодесанта из вселенной Боевой Киянки меня никогда не вдохновляли, хотя порой и были довольно забавны и занимательны, не более того. А вот Дэн Абнетт вдохновляет, у него прекрасно выходят ремесленные изделия в самых разных вселенных и направлениях. Писал он об инквизиторах, об имперской гвардии, ваял огромный эпос о Ереси, где тоже был космодесант, но в облике живых людей. И, если уж речь идёт о племени космических рыцарей с пиломечами, работающими на пафосе, кто ещё сможет потянуть их человечность?

Жанровые рамки есть жанровые рамки, и автору пришлось соблюсти все каноны: доблестный и фанатичный в вере космодесант крошит в лоскуты мерзких ксеносов. Видали, знаем. А вот со структурой Абнетт действительно славно поработал: несмотря на элементы сквозного сюжета, подвиги «Brothers of the Snake» разбиты на несколько коротких историй, большой и единый сюжет, по моим ощущениям, в таком формате быстро утомляет. А тут красота — один сюжет перетекает в другой, пафос воинов Императора органично вплетается в череду случаев и казусов, причём автор разбавляет повествование «очеловечивающими подробностями» — ритуалом с карьером, например, порой заканчивающемся трагически.

А вот позиционирование «Ордена Змеи» как наследника древнегреческих традиций — увы, не так убедительно. Ну да, соревновательный момент в процессе обучения, кожаные минималистические доспехи, сариссы — всё есть, однако не хватает глубины. Я-то думал, что Абнетт воспроизведёт греческую «Пайдейю», систему воспитания, однако он её проигнорировал, так же, как и проигнорировал позиционирование главного символа Ордена — «Змея» — как символа исцеления. Эллинская культура осталась декорацией.

Но, в целом, это неплохой боевик, который приятно иногда полистать вечерами в жажде лёгкого чтива. Спасибо автору!

Прекрасный и очень оптимистичный рассказ, один из лучших у автора — не с позиции фантастики, конечно, а с позиции гуманизма.

Собственно говоря, инопланетянин здесь не слишком нужен, он скорее сюжетная функция, темой же становится глубинная община фермеров, соседей, кучкующихся в не слишком плодородной долине, живущих своей, ни на что не похожей жизнью. Появился новый сосед — странный? Ну да, ещё какой. но как-то незаметно он становится... своим. И это слово — свой — главное для всего рассказа.

Насколько Саймак приукрашивал действительность? Сложно сказать. Часто жители глубинки заскорузлы, зашоренны и злобны — Фолкнер и Стейнбек не дадут соврать. Но хочется верить, где есть такая общинка, где соседи поддерживают друг друга, и стоят горой за них в схватке с внешним миром — что же, такие примеры известны нам. Важно ещё одно — зная о странностях своего соседа, и даже догадываясь о его нечеловеческой природе, соседи не лезут в его жизнь, довольствуясь тем, что он им откроет сам. Он же свой — своим нужно доверять.

Ода человеческой, простите за заумное слово, самоорганизации.

Рассказ с двойным дном, двойным смыслом, и какой из них главный, не скажет, наверное, и сам автор. Вроде бы он и преисполнен веры в высокоразумных и милосердных покровителях с небес, апофеоз — написанный в тоже время «Kindergarten», однако «Immigrant» совсем другой. Прежде всего он иной в своей тональности, и тот, чьими глазами мы видим планету Кимон, быстро впадает в ощущение безнадёжной безысходности... В чём же дело?

Социальный подтекст иммигрантской повестки здесь вероятен, однако, мне кажется, не обязателен, даже сомнителен. Такая трактовка скорее апелляция к бедам дня текущего. Здесь куда более философская проблематика. Лучшие представители человечества летят в космический Клондайк для получения своего места в жизни, заработка, в конечном счёте, счастья. Здесь нужно так же отдавать себе отчёт, что предпринимательство может пониматься не только как жажда наживы, но и как стремление к обретению собственного жизненного пространства, пространства свободы — недаром за ресурсом для такой жизни отправляются наиболее интеллектуальные представители человечества.

Окончив рассказ так, как мы его видим, Саймак постарался быть оптимистом, и вновь, совершенно, впрочем, искусственно, вывел на передний план тему «ясель», в которых воспитываются неразумные человеческие детёныши. Но... Разве аналогия со щенком, забытым в лесу у костра, не отвечает всему содержанию повести? Людей ничему не учат, телепатия, телекинез и телепортация усваиваются людьми постольку поскольку. Да, представители человечества на Кимоне могут заниматься творчеством, спортом, они ни в чём не нуждаются, им обеспечено бесконечный кредит... Но они лишены пары действительно необходимых для развития элементов — они лишены стимула, и чувства собственного достоинства. Лучшие, умнейшие люди на земле чувствуют, что они лишь домашние животные, игрушки скучающих постлюдей, они изначально поставлены в такие условия, что не могут себя не чувствовать эдакими домашними канарейками в красивой клетке, с хорошим зерном и чистой водичкой. Дети забыли своего щенка на игровой площадке, и на него напал ими же сотворённый зверь — ну не наглядная ли иллюстрация, что люди — всего лишь модные в данный момент питомцы?

Вот поэтому концовка, придуманная Саймаком, кажется слишком натянутой и вторичной, напрочь выпадающей из тревожной и трагической тональности повести. Но простим автора — в конечном счёте, в эпоху всеобщего страха перед ядерной бомбой очень хотелось быть оптимистом.

Да, у Саймака частенько, хоть и не всегда, проглядывает тема инопланетян, спасающих человечество от самих себя, дающих неразвитым бесхвостым обезьянам шанс стать равными себе. Но здесь, конечно, это приняло форму сказки-притчи, это может оказаться и фэнтези, с тем же успехом мальчик мог найти на ежевичной поляне и фей. Главное другое — ему подарили то, чего он жаждал больше всего, даже не понимая этого — родительскую любовь и заботу. Быть может, на место пустых и чёрствых людей пришли эти самые дружественные фэйри с поляны — Бог знает. Наивно? Ну и ладно. Хочу быть наивным. Ответом на не-злобу и доброту нужно так же.

В повести есть заготовка интереснейшей идеи, своего рода писательское провидение. Справляясь с ритмом ускорившейся жизни, человек начал создавать эрзац-личности, что нашло идеальное воплощение в компьютерных и ролевых играх. Спектакль, безусловно, является аналогом какого-нибудь Sims, но с изначально более сложными установками, ведь стандартные игры ограниченны правилами, заложенными разработчиками, здесь же куда большая роль отводится скрытым механизмам психики, и это — невероятная, необъятная тема. Внешне сухой, до хруста, технарь — какие скрытые бури могут воплотится в его персонаже? Таким образом в мозг человеку заглядывал Океан планеты Солярис, воссоздавая их тёмные и светлые воспоминания... Представьте себе запертых в замкнутом пространстве полдюжины Сарториусов — страшновато, правда?

Впрочем, я не знаю почему, но Саймак не смог завершить повествование, и скомкал его в классическую НФ-шную проблематику освоения новых планет, где эрзац-личности должны сыграть определяющую роль. Куда более важная тема была с маху подрублена жанровой составляющей — к сожалению.

Интересная идея, человек, который может свой фантазией менять мир...

Такое уже, конечно, было, но я слабо припоминаю, чтобы на такого человека смотрели с оптимизмом, особенно с учётом того, что он читает... научную фантастику. Представим себ НФ в годы написания рассказа, и становится втройне непонятно, откуда у фантазёра, большую часть жизни прикованного к постели, может возникнуть идея «отмены электричества», как панацеи от всех бед? Нужно, конечно, припомнить, что в 1953 итогом прогресса считалась атомная бомба, совершенно справедливо пугающая мир до чёртиков, и устранение достижение НТР могло быть даже симпатичной идеей. Но воспринимать её всерьёз? Увольте, господа.

Корабль поколений... Не первая, быть может, в суб-жанре повесть, но делает ли это её менее фундаментальной, и философской?

Роберт Хайнлайн в «Orphans of the Sky» повествует об одичавшем экипаже, перестрелках и мутантах, несмотря на изначальную «попсовость» повествования, автор остаётся весьма пессимистичен в своих прогнозах относительно удачности подобной экспедиции.

На другом полюсе моего внимания находится Урсула Ле Гуин со своим «Paradises Lost», унаследовавшая от своего почтенного батюшки опыт антропологического анализа замкнутых обществ — она куда более оптимистична, считая, что люди смогут преодолеть и одичание, и собственную агрессивность, реконструировав гуманистичность, завершить миссию.

Что объединяет этих диаметрально разных людей? Оба пишут, что люди на «корабле поколений» в любом раскладе одичают.

Что же нам скажет гуманист Саймак?

Он никогда не отличался особым оптимизмом, особенно в отношении человечества, и в полной мере вложил свою грусть и в этот рассказ. Но... Он всё же верил в развитие и прогресс, по крайней мере, в молодости, и именно его интеллект создал Корабль. Это Клифф, ещё не Старый, предусмотрел глубокий экзистенциальный кризис экипажа, и его скатывание в невежество, это он разместил гидропонные плантации на рельсы, его голос передавал из поколение в поколение запретное знание Чтения тому, кто должен был возглавить экипаж для приземления на новую колонию человечества. Отчего он определил судьбу массы людей как переход в Невежество? Ободья религии сковали человеческую агрессивность, запрет на знание свёл на нет страшную тоску людей, судьбой которых было передача своих генов будущих колонизаторов, запакованный в вакуум пистолет в руках нового Капитана призывал сдерживать разбушевавшееся сообщество в случае кризиса...

Повесть находится посредине между Хайнлайном и Ле Гуин. Саймак даёт своему Капитану в руки оружие, поскольку не верит, что у людей в массе хватит ума договорится между собой, столкнувшись с шоком потери мировоззрения. Но он же вкладывает в его голову главное орудие — Разум, которое сможет спасти людей, завершить миссию, и начать новую жизнь.

Философская вещь, которую можно интерпретировать и как очередную вариацию платоновской «Пещеры». И финал — при всей тоскливой тональности, он внушает всё-таки осторожный оптимизм.

Прекрасный, эмоциональный и гуманистический рассказ, на вместе с тем он пугает до невозможности. Да, мы живём в циничном мире, и не слишком верим, что из космоса прилетят добрые инопланетяне и спасут нас, научат как жить. Ждём подвоха, пистолета за спиной, предательского удара. Прогрессорство...

Вас не пугает такая перспектива? Согласен, военная техника отныне бессильна, люди излечиваются от смертельных болезней — прекрасно! Но... Тысячеэтажные серые громады, где, в имитации нормальной жизни, в комнатках с именными табличками , отныне будет жить человечество? Что же это, детский сад, или исправительное учреждение? Я с большей охотой, пусть даже и скепсисом, отнесусь к миссии «малых шагов» имени Рудольфа Сикорски или Антона-Руматы, чем в подобную благородную миссию, когда тебе даруется на блюдечке плоды твоих желаний, и аккуратно при этом ограничивается свобода.

Спорное произведение, которое я затрудняюсь истолковать. Пусть каждый решает сам, какой взгляд ему ближе.

С одной стороны, вроде бы седая классика по своей фабуле, с другой — потрясающее качество исполнения.

Оказалось, автор умеет потрясающе нагнетать, играть с фокусировками читательского внимания и сюжетными смыслами. Казалось бы, вот изначально одна загадка. Ан нет — она часть другой, менее очевидной загадки, а та — часть загадки третье, по сравнению с которой меркнет первая. А уж в конце нас и вовсе ждёт изрядный «нежданчик»...

Такая вот сюжетная «капуста», причём на большую часть загадок рассказ даёт-таки ответ. А каков антураж! Эдакая «Зона», типа хармонтовской, загадочные и пугающие «башенки», загадка потери разума членами экипажа... Какой там «Lost», прости господи...

Замечательный рассказ, пример того, как из классической «планетарки» сделать оригинальнейшую изюминку.

Рассказ поствоенной эпохи, я бы даже сказал, что по своему духу он относится к времени «Интербеллума», когда была потеряна вера в прогресс, сдобренный страхом ядерной войны. Саймак, великий гуманист, пытается найти ответ на главный вопрос: как избежать участи сгореть в горниле тотальной войны, как спасти человечество? Всю свою жизнь автор интуитивно искал ответ в образе опустевшей Земли, маленьких анклавов человечества, впадающих в гомеостаз и негу пасторальной жизни. «Return to innocence», обычный ответ с самого появления цивилизации, возвращение в Золотой век, в Аркадию, к «Благородному дикарю», к прекраснодушным индейцам деятелей позднего Ренессанса и Просвещения, даже к благородным и честным тунгусам, встречающихся у Николая Лескова и Григория Федосеева. Возврат к невинности — во имя мира? Благородная простота?

Миф о благородстве и чистоте пасторальной жизни зашит в подкорке городского человека с самых давних времён, и он неистребим. В нём есть немалое рациональное зерно, ограничение насилия существует в сравнительно сложных аграрных обществах, в обществах собирателей и охотников, которыми позиционируются, видимо, гуглии, воины случаются не часто в силу редкой плотности расселения, тогда как локальные стычки у них не слишком редки. То, что описывает Саймак, вряд ли реалистично, с упрощением психологии и социального стремление решать конфликты насилием может увеличиваться, тем более, что их деревни расположены рядом друг с другом. Он сводит увеличение тяги к насилию с увеличением сложности, в особенности с материальным и культурным прогрессом.

Постановка вопроса невероятно интересна, и Саймак весьма последовательно описал своё видение. Я с ни не согласен, но само философское высказывание писателя заслуживает всяческое уважение.

Попытка написать метафорическую притчу. В то же самое время вышел «City», состоящий из подобного рода философских изысков, но он был крепко спаян и ладно скроен, здесь же — дополнение, выдержанное в том же стиле (даже «мутанты» на месте), но немного висящее в пустоте.

Но — ладно, притча есть притча. Одновременно и простая, и сложная. Собственно, не будет даже зазорным пересказать ту самую Истину, которую исповедуют жители опустевшей Земли — Вселенная возникла случайно и не имеет цели, и жизнь — дело случая. Легко и просто. Собственно говоря, тема недеяния будущих поколений человечества периодически всплывает в творчестве Саймака, наравне с нашей опустевшей колыбелью, и это уже совсем отдельная тема для разговора. В самом ответе на вопрос о смысле бытия чувствуется лишь покорная усталость и жажда покоя. Человек может придумать себе смысл сам, но принятие мимолётности собственного существования свидетельствует об отсутствии такого желания, о гомеостазе.

Плохо это или хорошо? Каждый решает сам за себя.

Дуглас Адамс явно читал сей рассказ... 42!

Саймак описал общество всеобщего благоденствия, где у каждого человека есть всё. И труд его лёгок и приятен, он приносит ему удовольствие — эвон, даже специальный социальный индекс счастья есть. Но что делать человеку в таком мире — где у тебя нет никакой нужды, где каждому — по потребностям, а от способностей нет нужды. Такое же чувство кретинической тупиковости у меня возникало, когда я декламировал «Летающего пролетария». Что делать, если даже для «желающих странного» нет стимулов для развития, реализации своих душевных метаний? Тема искусственности этого мира глубоко вторична, важна сама тупиковость мира всеобщего благоденствия, нужно развитие, нужна динамика — но для неё нет импульса.

Любопытная человеческая натура, сплошные противоречия.

Продолжение темы понимания и уважения к инаковости. Сам фон смертоносной эпидемии — не более чем декорация для одного-единственного момента в сюжете, когда простое и банальное постижение чужого буквально спасло человека, и стало Чудом, которого так ждали умирающие колонисты. Интересно: единственный способ спастись, и обрести мир — протянуть руку подлинной дружбы.

В целом, критика излишне самоуверенных покорителей мира сего. У той же Урсулы Ле Гуин рассказы пропитаны стремлением к пониманию чужой самости, однако мы понимаем, что человечество в массе своей стремится не понять, а ассимилировать и адаптировать непонятное и непознаваемое. Не в последнюю очередь это относится и к старательско-колониальному духу, который пропитывает этот рассказ, духу сильных и уверенных в себе покорителей чужих миров. Один мир за другим принимал привычный нам облик, но рано или поздно для любой косы находится крепкий камень.

Дело даже не в аборигенах и не в том, что люди их пытались попортить по своему образу и подобию — а в самодовольстве тех, кто считал, что им по плечу любой вызов и любая беда. Нужно не покорение — нужно понимание.

Тематика рассказа позже всплывала в масскульте с завидным постоянством, но не думаю, что тема клона, заменяющего оригинал, в середине века была уже заезженной. В общем-то, охота на чудовище здесь имеет второстепенное значение, на первом плане находится тема двойника, осознавшего, кто он такой, и пытающегося спасти свою жизнь. Рассказу не хватает некоторой сюжетной, саспенсной остроты, Саймак слишком мягок, у него больше упора в этику, и неявный вопрос: клон поступил так, как поступил, потому что он схож с оригиналом, или это его собственное поведение, особенность психики двойника? Или инстинкт самосохранения?

Что то не хватает, на выходе — эдакий light-триллер.

В этом рассказе получает своё развитие не только тема бессмертия, которую часто педалирует Саймак, но и тема детского восприятия мира, которое позже получит своё развитие в «The Sitters». Автор ставит там вопрос: ребёнок счастлив в своём свежем восприятии мира, почему взрослые не могут упиваться этим восторгом, сладостью детства? Бессмертный, прожив тысячи лет, теряет чувство новизны, его вселенная смазывается и тускнеет — так, быть может, опрокинуть себя в младенчество, отказаться от тысячелетий памяти и рассудка, и упасть в чистую невинность?

Самобытно.

В конце 1980-х эта тема получила развитие в повести «Клетка для буйных», рекомендую.

Восстание машин — подсознательный страх перед культом вещизма, помноженный на прославленный Тоффлером «футурошок», страх перед «второй природой», будто-бы готовящейся обрести собственную жизнь. Творения восстали против своих творцов — и вот, одинокий человек оказывается перед лицом неожиданной угрозы порабощения машинами... то есть передового отряда машин из космоса — разведкой.

Что делать? Ответ прост — оборонятся. Отбиваться, организовывать своё собственный фронт сопротивления, хоть обрезком трубы, но — отбиваться. Каждый должен отвечать за себя, и за свою свободу.

Вот и Саймак отметился в марсианской теме, пройдясь по теме угасающей автохтонной цивилизации, успешно добиваемой земными трапперами и старателями. Уже был Берроуз, в том же году Рэй Брэдбери выпустил свой знаменитый роман, мрачный Кларк Эштон Смит создал свою уникальную, ни на что не похожую Красную планету... На этом фоне зарисовка Старика Клиффа выглядит бледновато, у его мира уже всё окончательно в прошлом, осталась только пустыня, и миражи умирающих одичавших аборигенов. Тема всё та же, что и у других «марсианских» классиков — стремление к уже ушедшему, к мечте, вопреки всему, и вопреки самой смерти. Что не хватает этому рассказу? Всё таки поэтичности, которая могла бы зацепить нашу душу.

Чисто научно-фантастическая зарисовка, рассказ-идея, по нынешним временам анахронизм по типу атомных наручных часов. Огромная планета-компьютер, созданная загадочной цивилизацией с загадочной целью... Всё же рассказу не хватает какого-то терпкого аромата Тайны, будоражущей загадки, слишком всё сухо и сугубо... научно.

Но Саймак не был бы Саймаком, если бы не добавил маленький штришок к происходящему действу — маленькую такую столовую ложку, улетевшую в глубины механизма... Что же теперь будет? Вот где настоящая загадка!

Здравствуй, снова здравствуй, мой старый добрый друг, старый Клифф...

Непростая повесть, хотя её фабула как раз не слишком оригинальна. Человечество стоит на пороге бессмертия, уже скоро в подставленные ладони всех людей мира свалится заветный плод вечной жизни, вечного творения, познания, искусства, вечной любви... Но так ли всё просто? Да, через несколько лет будет впечатляющая апология бессмертия в «Ring Around the Sun», но здесь он более скептичен. Что даст человеку вечная жизнь?

Потребовалось ощущение собственной приближающейся смерти, чтобы сенатор Леонард, проживший полтысячелетия, почувствовал вкус настоящей жизни, и даже не понял этого, поскольку его разум был занят не жизнью, а смертью. Когда смерть ему не угрожает — он не замечает и жизни, а когда он живёт в предчувствии гибели — весь поглощён мыслями о своём конце. Смысл? Полтысячелетия жизни, за которое дряхлый старик так и научился ею наслаждаться.

Другое дело, что старый лицемер интуитивно смог поднять целую волну в обществе, которое, оказывается, не одобряет не-смерть избранных, и видит большую несправедливость в таком неестественном отборе. Классовую проблему, хочешь не хочешь, никто не отменял. Вопрос всё тот же: а нужно ли бессмертие действительно всем? Но кто же тогда будет выбирать?

Конечно, архитектоника мира в этом рассказе не доработана, но это скорее философский эксперимент, нежели полноценный рассказ.

Стал бы «Fight Club» предметом культа, если бы не было невероятно талантливого фильма Дэвида Финчера, остаётся только гадать. Язык киноискусства разжевал и преподнёс идейную составляющую романа на блюдечке, а игра нескольких талантливых актёров расцветила их в уже готовые образы. Пожалуй, перед нами забавный пример интерактивного проекта, когда литературный проект слабо отделим от кинопродукта, и это сочетание принесло автору беспрецедентную славу, поставив его в один ряд с классиками контр-культурной литературы, к примеру, Уильямом Берроузом, или Ирвином Уэлшем. Сейчас бы эта книга, конечно, не прозвучала бы, она продукт своей эпохи, эпохи 1990-х гг., когда мир застыл в растерянности перед дилеммой — «и что дальше?...».

Yuppie, «маленький человек», только на американский манер. Конец тысячелетия, до свежего кризиса ещё далеко, даже грядущие воины в Евразии отдают всего лишь неочевидными звоночками. Человек получил достаток, получил ресурс, в его руках оказалась та самая свобода, за которую велась столько столетий отчаянная борьба. Можно выбирать свой стиль жизни — Бога ради, хоть бомжуй на улице, помереть с голоду по нынешним временам вряд ли дадут. Вот она, свобода, твори, делай открытия, познавай мир — всё в твоих руках! Живи!

Человеку дали свободу, и — внезапно! — небрежно подобрав её с пола, он так и не понял, зачем она ему. Он стал сам строить вокруг себя стены, бороться за границы с колючей проволокой, истово воевать за свою нелюбимую работу. Да, теперь у него есть деньги — и нет ни капли фантазии, чтобы эти деньги потратить. Культ потребления, культ вещизма, да и в целом, культ коллекционирования бумажек с президентами связан с тем, что «глубинники», они же обыватели, не в состоянии использовать свалившийся им на голову ресурс. Дело не в пресловутом «капитализме», очередной универсальной «объяснялке» всех бед, который втаптывает индивидуальность человека в грязь, а в изначальном отсутствии этой самой индивидуальности, в полном непонимании самой идеи человеческого достоинства.

Людям в массе своей оказалась не нужна свобода.

Собственно говоря, таков и так называемый Narrator, репродуктор, передающий кашеобразный поток мыслей из глубин своей недоличности. У него нет имени, поскольку нет собственного лица, он весь состоит из реакции на внешние раздражители, и не является в полной мере личностью. Он хочет утешения, хочет испытать нормальные человеческие эмоции, выразить свою боль — но может только взять чужую, поэтому и бродит по кружкам, заимствуя настоящую, подлинную боль и горе у умирающих людей. Но он знает об идеалах свободы, его недоделанное и смазанное «Я» мечтает стать кем-то ведь потребность в реализации является для нас одной из базовых. И на фоне стрессов, осознания собственного ничтожества, на фоне страшной бессонницы и рождается подсознательное, «рукотворное» Я, в котором воплощаются все те черты, которых так не хватало нашему офисному планктону — эрудиция (об интеллекте он имеет очень отдалённое представление), дерзость, обаяние, наконец, смелость жить — всё, чего не хватает ему в собственном существовании. Итак, появляется воистину культовая фигура, Тайлер Дёрден, но её особенность в том, что это не личность как таковая, а проекция желания иметь личность.

Почему именно «бойцовские клубы»? Ради адреналина, драйва, пробуждения маскулинности? — боюсь, нас эти ответы не устроят. Это всё тот же внешний раздражитель, но куда более агрессивный. Человек добровольно идёт в бой не для того, чтобы победить или что-то доказать, его задача — испытать боль, выйти за границы привычной зоны комфорта. Бойцовский клуб — стремление содрать до костей плоть наносной жизни, и обнаружить в нём собственное Я... Позвольте? «Maybe self-destruction is the answer?».

«It's only after you've lost everything, that you're free to do anything». Под этими словами скрывается, в общем-то, очередная вариация на тему «благородного дикаря». На арене бойцовского клуба человек сдирает с себя наносы налипшей на его душонку культуры, и обнажает что-то, что кажется ему его подлинной личностью. Он знает об идеалах свободы, о ценности личности, он хочет иметь «самость», но что делать, если её — нет? Тогда человек переносит свой гнев на выстроенные им же стены, на цепи, которые он любовно смазывает изо дня в день. Отсюда иллюзия, что разбив общество, цивилизацию, которая его окружает, он обретёт свободу, то есть собственное Я.

Иллюзия? Безусловно.

Не нужна тебе свобода, друг Рассказчик — ты не знаешь, что с ней делать. И Тайлеру Дёрдену, этому обнажённому крику невылупившейся души, она не нужна тем паче, поскольку он живёт на острие Разгрома, созидать он не в состоянии, как и ты — собственно, он и есть ты.

Всё, что я написал, вряд ли осознавалось Палаником, когда он садился за печатную машинку, мне кажется, он просто выплеснул на бумагу смутные образы тревоги, которые жили в тогдашнем обществе. Цивилизация дала людям хотя бы относительную, пусть даже кривую и косую, но свободу — и люди так и не осознали, зачем она нужна. Вот и Паланик пишет свой роман скорее на интуиции, на общем коде своего времени — у него нет живой мысли, у него есть ощущение, есть чувство, он не до конца понимает, что излагает на бумаге... Ведь Рассказчик — это он сам, и его боль не до конца вылупившейся личности — это боль автора.

Короче говоря, это бунтарский роман, но бунт в нём является не «болезнью роста», не разрушением старых форм во имя новых, и не актом деконструкции замшелого и заскорузлого бытия, его рефлексией. Это бунт людей, не способных жить, и не способных творить, искренне считающих, что проблема не в них, а в бытии.

Ещё одна «Сталкеровская» книжка, по самую крышку набита фансервисом, причём и «игровым», и фэндомным.

Сергей Палий, у коего я когда-то читал «Санкцию на жизнь», оставил у меня впечатление автора-подражателя, но, нужно признать, постоянно утихомиривающего раздражённого читателя широкой ухмылкой. Пишет он легко, с юморком, будто действительно играючи. Он ведь пишет роман по «Сталкеру»? Ну правильно, стало быть, либо нужно искать свои пути, либо идти по канону. Палий выбрал второй вариант, хотя здесь пространство для манёвра весьма узкое. Артефакты и аномалии, новый квест из стандартного сталкеровского бара к (опять!) ЧАЭС и Монолиту, где будет открыта очередная Великая Тайна, которая... ничего не изменит.

Впрочем, ладно, Четвёртый энергоблок давно уже стал проходным двором для всех, даже для меня, который читал полторы книжки серии. Квестовый банальный сюжет, оканчивающийся хлопком в воздухе и тонны фансервиса по настоящему начинали раздражать, однако Палий умеет быть обаятельным, его герой с большим, хоть и однообразным юмором относится к своему смоделированному миру, едва ли не ломая четвёртую... стену, а экшн между приколами качественный и драйвовый, к тому же — хорошо визуализированный.

В общем, очередной «Сталкер», средне-неплохого качества, но как и всё читанное — на разок.

Истинно британская сказка.

Джон Рональд Руэл Толкиен, Клайв Льюис, Диана Уинн Джонс... Нил Гейман. Они знали, что Волшебная страна рядом. Знал это и старик Шекспир, да что там, каждый, кто стоял на пороге человеческого мира и Леса, знал это. Неистребимая мечта, пугающая мечта, завораживающая мечта... Мечта с оттенком тихого шуршания волн — как верно заметил некто, английское «Ocean» с его тихим и протяжным «шшшшшшш....» как ничто иное передаёт гулкое и безразмерно печальное звучание этого романа.

Его глубина строится вовсе не на философии, или писательской мудрости — наоборот, Гейман погружает нас в тяжёлую бездну культуры, того неявного и, казалось бы, спящего до поры до времени наследия человечества, нависающего над нашим обыденным сознанием, того, что называют «мифом», пучком ускользающих, но ощутимых архетипов. Озеро-океан, будто бы осколок предвечного перво-океана, Владычица Озера, она же Королева Волшебной Страны, и её спутницы, монета-обол во рту, как пропуск в Иное, сущность, исполняющая мелкие и эгоистичные человеческие желания. Читатель как будто оказывается на краю давно знакомого, но очень страшного и пугающего мира, к которому тянет всё его естество.

Почему читатель сразу верит автору, и не сомневается, что он пишет нам чистую правду — какая-то особенно яркая обыденность происходящего, его зримость и материальность. На ферме Хэмпстоков две луны? Ну что вы, когда мы видим второй диск над Океаном, мы уже верим, что так и должно быть, нас не удивляет ничего, потому что этот мир, мир таинственного и странного, всегда живёт рядом с нами, хоть он и не для нас. Мальчик мало что понимал в этой космогонии, ещё меньше осознавал постаревший и поглупевший взрослый на берегу пруда, он просто его чувствовал — и каждый раз, вспоминая, предпочитал забывать вновь. Так проще, верно?

Это не совсем роман о детстве. Недаром Лэтти Хэмпсток говорит, что по настоящему взрослых нет на свете, все в душе остаются незрелыми и половинчатыми, разница лишь в том, есть ли в тебе сердце. Взрослые — те же самые дети, постаревшие, заскорузлые, злые, эгоистичные, слабые и одинокие дети, живущие в тусклом бытии и не видящие дальше своего носа.

Одинокий книжный мальчик, живущий в мире фантазий, может впустить в своё сердце Страну Никогда-Никогда, коснуться её самым краешком своего сознания, ощутить её притягательную чуждость. Возможно, он изначально чужд и обычному миру, живя в трафаретной, типичной среднеанглийской семье, без друзей и подруг, справедливо считая, что книги, то есть фантазии, надёжнее людей. Обычный человек, существующий ради накопления эфемерного эрзаца жизни, не в состоянии посмотреть в глаза, за которыми плещется Океан. Но семилетний мальчик — свободен ли он от обычного человеческого зла?

Дух из Цитадели вряд ли врала. Она давала людям то, что они втайне хотят. Она не может творить сама, в ней же нет частички Божественного, как в человеке. Она даёт людям деньги, самую эфемерную ценность, удовлетворяет жажду превосходства, воплощает собой похоть, и самые ужасные пороки, в виде желания уничтожения даже самых близких людей (утопление, помните?). Человек зол, человек порочен, человек слаб...

Почему я верю писателю, и верю, что «The Ocean at the End of the Lane» — не просто фантазии одинокого и несчастного ребёнка? Потому что он в итоге отвергает страну своей мечты, отказывается от памяти о ней, пусть даже и не осознанно. Груз слишком тяжёл для него, и мальчика, и взрослого, Волшебная страна пускает в себя не каждого

Но тогда почему Лэтти Хэмпсток сделала то, что сделала, просто во имя мальчика, имени которого мы даже не узнаем? Потому что сердце и душа его принесли себя в жертву ради спасения сущего, несмотря на свою глубокую эгоистичность, по своему собственному признанию. Стоило ли оно того? «Ты начал отращивать новое сердце...», сказала Владычица постаревшему и искалеченному ребёнку, и моё собственное отчётливо шепчет мне — да. Стоило.

Но, в конечном счёте, всё сводится к одному, к берегу, которым заканчиваются все дороги. Первоокеан, над которым носился Дух Божий, в котором плавает яйцо, рождающее Творца-Брахму, которое помешивали копьём Идзанаги и Идзанами, творя Землю. Он вмещает в себя всё, все образы, все смыслы, все миры, он даёт жизнь, и принимает её в себя. Но как одинок человек на его берегу...

Мир куда глубже, чем кажется.

«Смерть поражает нетрогающийся мир».

Чего хотел Николай Васильевич? «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет», вопрошает он Пушкина в осень 1835 года. Мелкого не хотелось, великое не выдумывалось, талант Гоголя мечтал о воплощении чего-то истинного, значимого, что изменит судьбы людей, судьбы родины, заставит русских людей быть чуточку лучше, чем они есть. Душа жаждала высказывания. Когда он говорил о позабытом к тому времени замысле «Всемирной истории», то возбуждённо обрисовывал, что приходят к нему мысли крупные, полные и свежие, но вот как облечь их в слова? Как мы знаем, этот поток сознания так и не выкристаллизировался в задуманные «Всеобщую историю», и «Историю Малороссии», но их бурление продолжало беспокоить талантливого художника.

Запомним это — непонимание того, как нужно облечь в слова смутные мысли и образы, коими полон разум?

Подсказанный Пушкиным (по преданию) сюжет упал на унавоженную почту, и, разочарованный приёмом «Ревизора» Гоголь, прибыв в Европу, задумывает новый роман, в котором, как он говорит Жуковскому, «вся Русь явиться в нём!», «вся Русь отзовётся в нём», повторяет он и Погодину. Он планирует что-то грандиозное и «колоссальное», нечто такое, что ополчит на него современников, и одновременно возвеличит имя. «Мёртвые души»...

Впрочем, изначально он и сам не отдавал себе отчёт, что же должно написаться под пером. Фабула романа (скупка «крестьянских душ» до того количества, чтобы хватило для получения крупного земельного участка на осваиваемых правительством югах Малороссии) сама должна была подсказать и направление повествования, и, что самое главное, сама наводить на нужные писателю характеры. Но разве фабула плутовского романа годилась для авторского откровения? «К чему это?...», вопрошал пустой лист. Никак нет, и авторское вдохновение сменилось планом, невыраженные мысли должны были ложиться на бумагу в соответствии замыслу, вот только замысел оставался достаточно смутен в сознании писателя. Но чувствовал он главное — «Мёртвые души» должны были представлять из себя невиданную доселе целостность, какое-то новое, качественное видение России и её великой судьбы в преображении человечества, в её духовной миссии, прежде всего — перед самой собой.

Так был создан «губернский город N».

Каков бы был «Град божий» в интерпретации Николая Васильевича, мы уже не узнаем, но «Град Земной» становится центром универсума «Мёртвых душ», средоточием его мнимой жизни. По «углам» города, на окраинах универсума, обитают его манифестации — всем известные, со школьной скамьи, помещики, ярко воплощающие в себе разыне пороки общества — пять спиц колеса, если применить такой образ к фабуле. Каждый помещик — микромир, модель, вписанная в макрокосм гоголевского универсума. Стоит ли говорить о них? Каждый с детства помним и чубук Манилова, и гончих Ноздрёва, и стулья Собакевича вкупе с кучей рухляди Плюшкина и скупыми разносолами Коробочки.

Куда важнее почувствовать «пошлость» обывательской жизни губернского города N, и недаром Владимир Набоков так любил это слово — действительно, оно очень выразительно и показательно. Помните, насколько «Вишнёвый сад» переполнен пустыми и уходящими в никуда репликами его героев, совершенно забывших, как выглядит человеческое общение? Так и густое, безликое население этих улиц, своего рода «шестая спица в колесе» образов, создаваемых Гоголем, творит эдакий «белый шум», состоящий из бессмысленных разговоров, мелких мыслей, Пустота, пустословие, переплетение сплетен — это и есть пошлость, праздность, бессилие, ведущее только к смерти — таков мир, в котором жуликоватый Чичиков чувствует себя как рыба в воде.

И Чичиков, самый главный, седьмой элемент, основа в этом колесе, на котором держится всё. Человек-хамелеон, который может втереться в доверие хоть к самому чёрту — зря, что ли, Набоков подозревал, что Павел Иванович — лично Враг Рода Человеческого? Он всё время мимикрирует, притворяется, к каждому находит свой подход, но это лишь игра, причём игра неприкрытая и изначально завязанная сплошь на обмане. Он играет даже перед читателем, и до самого конца повествования нам очень сложно понять, кто же перед нами? Чичиков — мистификация, весь его образ состоит из притворства, к нему прилипают все слухи и сплетни, как к вещи, о которой нельзя сказать ничего конкретного. И только под завершение романа мы видим его во всей красе — и он венчает всё — жулик, прохвост, предатель, подлец.

Условный город, воплощение человеческой пошлости, пятёрка помещиков с их пороками, идущий по головам беспринципный Павел Иванович Чичиков, будто родившийся с мёртвой душой — полноте, реализм ли это, на коем так настаивали и Виссарион Григорьевич, и толпы совестких литературоведов на казённой зарплате? Быть может, Гоголь и пытался сотворить реалистичную картинку России «в пошлости», однако каждый её фрагмент поневолей стал глубоко символичен — «маниловщина», «ноздрёвщина» — давно стали нарицательными абстракциями. Знаете, кто самый живой и реальный персонаж всей поэмы? Да сами умершие крестьяне — их образы куда живее любых типажей! А вот умерший непонятно зачем живший прокурор — никак в их компанию не вписывается....

Но они — мертвы. Город неподвижен, неподвижны и помещики. Вспомним «Сорочинскую ярмарку». то, что лишено движения, лишено и жизни, мертво.

Это мир мёртвых. Но Русь-тройка — несётся. Куда? Увы — ни мы, ни Гоголь, не знаем ответа. Второй и третий том были бы «Воскресением» этого универсума... если бы автор смог их создать.

Что же думал сам автор? Уже по издании первого тома он понял его «малозначительность», по сравнению с теми свежими открытиями, которые бродили в его голове, никак не желая воплощаться в жизнь. Он продемострировал «пошлость» дворянского мирка, теперь нужно было создать панораму его исцеления, показать здоровые корни и путь к Небу. Французские романы, считал Гоголь, будут изгнаны из голов людей, потеснённые новыми нравственными идеалами, которые должны были вложить в них новые строки «Мёртвых душ». И сохранившиеся черновики, явно сыроватые, не до конца вычитанные, демонстрируют нам попытку Гоголя придать своему миру движение, жизнь. Тут вам и идейный предшественник Обломова — невольный бездельник Тентетников, и прожектёр и мот Хлобуев, и недоумок Петух — свежие и яркие типажи. Большое уважение у Чичикова вызывают помещик Костанжогло и откупщик Муразов — но полноте, разве это положительные типажи? Увы... Когда читаешь отрывки второго тома, чувствуешь голод — мы не получаем от текста того чего ждём — откровения, авторского высказывания, ответа на вопрос: «к чему это всё»?

Что же произошло? Фиаско «Выбранных мест из переписки с друзьями» и пошедшее под откос здоровье вкупе с экзальтированной религиозностью лишь спутали путь кибитки-тройки господина Чичикова, по всей видимости, была подорвана сама вера автора в своё предназначение, в свои собственные мысли, в свой талант. Белинский в силу своей прозорливости недаром писал, что Гоголь обещал слишком много, так много, «что негде и взять». Гоголь не смог воплотить то, что желал. Мысли, образы, так и не обрели форму, высказывание не получило своё изложение. Могли ли? Увы, никогда мы этого не узнаем. Николай Васильевич попытался выхватить саму суть России — и не смог этого сделать.

Вообще, история «Мёртвых душ» очень печальна. Это трагедия, трагедия не только для человека, но и для всей нашей Родины. Великий писатель постарался найти для неё лучшую судьбу, пересоздать её, сделать её лучше- и не смог. Непосильная ноша сломила его. И жизнь Гоголя закончилась не в 8 утра 21 февраля 1852 года, а несколькими днями ранее, в камине дома графа Толстого.

Жизнь, как правило, сложнее романа. В ней редко бывают счастливые концы, сюжетные повороты, как правило, приносят разочарования, а большая часть сюжета будто изваяна особо бездарным и скучным графоманом. Отчасти, кстати, искусство гейши и посвящено тому, чтобы создать в жизни ощущение радости и праздника, безудержного веселья и раскрепощённого общения, особенно в таком непростом обществе, как японское.

Ну что же, Артур Голден пытался создать подобное жизнеописание, и у него почти получилось.

«Memoirs of a Geisha», конечно, для моей библиотеки не самый типичный роман. Несмотря на моё восхищение красотой Чжан Цзыи, и почтение к Мишель Йео и прочему актёрскому составу, я не смотрел прославленный фильм Роба Маршалла, и он благополучно прошёл мимо меня. Само собой, книга была далеко не в первом эшелоне моего безразмерного списка на прочтение. Но... Видимо, мой интерес к культурам Востока сам привёл книгу в мои руки.

Я ничего не ждал от этого романа, но, внезапно, он меня увлёк. Казалось бы, в нём нет широкой панорамы истории, нет всеобъемлющей картины японской культуры, нет специфической глубины мышления человека из азиатской глубинки. Наоборот, в книге отчётливо ощущается бэкграунд европейской культуры, в манере излагать мысли, в отсылках, в метафорах.

Безусловно, в романе есть сюжет, банальный, но в меру увлекательный. Голден взял за основу классическую модель сиротинушки, которая прыгает «из грязи в князи», преодолевая жизненные неурядицы и происки врагов — Диккенс не даст соврать, это работает. Чио-Саюри — слегка приглаженная девушка-идеал, стремящаяся к Вечной Любви, её мудрый наставник, Мамеа, её вечный враг — прекрасная, но злобная до карикатурности Хацумомо. Композиция незамысловата и просчитывается на раз два, прочитав первые полсотни страниц, ты уже знаешь и судьбу героев, и основные черты концовки. Он абсолютно и чётко предсказуем и создан по заранее заданным лекалам.

Но роман, разумеется, не пустой, и он стал популярным благодаря хлещущей с его страниц японской экзотике. Можно сказать, это почти этнография, ведь Годен описывает жизнь внутри весьма притягательного и загадочного сообщества, который всегда на виду, и всегда в тени. Гейша — символ Японии ничуть не в меньшей степени, чем грозноокие самураи и полумифические ниндзя, и, стоя за плечом Чио-Саюри, мы в полной мере хлебнём специфического, тяжёлого, и жестокого пути истинной «гейко». Это и определило успех автора.

Дополнительную интригу создаёт основной вопрос, которым задаётся европейский человек, плохо знакомый с культурой страны Восходящего Солнца: является ли гейша просто особенно дорогой и выстрепенной разновидностью проститутки? Здесь всё непросто. В японской культуре, насколько мне известно, брак — подчёркнуто формальное явление. Однако все мы люди, и мужчины нуждаются в общении, и внимании женщины — красивой, умной, отзывчивой, изящной. В свободное время он ходит в чайный дома, и там встречается с ними — с гейшами. Безусловно, основа культуры гейш — сексуальность, но это сексуальность практически недоступна, это идеальное эстетическое и интеллектуальное воплощение самой женственности, которое одновременно и влечёт, и игриво отталкивает мужчин, что вкупе с подчёркнутым эротизмом создаёт гремучий эффект.

Роман Голдена отвечает на этот вопрос скользко и неопределённо, если не считать одного момента. В конечном счёте, «данна» — не всегда любовник, оплачивающий доступ к священному телу, он чаще всего меценат. Общественность широко взбудоражило описание торгов за «мидзу-агэ» — девственность юной «майко», «младшей сестры» сообщества-окии. Собственно, из-за этого описания на Голдена и подавала в суд прототип Саюри — бывшая гейша Ивасаки Минэко, в её ответных мемуарах (переведённых на русский язык, кстати) эта церемония выглядит весьма целомудренно. Впрочем, по всей видимости, в старые «добрые» времена подобные торги всё же были, и могли доходить до огромных сумм (впрочем, и в современном мире, судя по прошлогоднему опыту Киёхи Киритаки, это исчезло не до конца). Автор, тем не менее, старается подчеркнуть, что секс — не главное в жизни и профессии гейши, что она преисполнена совсем иным смыслом.

Итак, смог ли Голден раскрыть в полной мере непростую жизнь японской гейши? Само собой, нет, в ней масса разнообразных оттенков и нюансов, которые он предпочитает опускать. Что подкупает — в целом автор с большим уважением относится к людям иной культуры, хотя, конечно, жизнь гейши в его изложении не выглядит путём, выстланном сакурой, и переполнена цинизмом и жестокостью. Роман увлекателен, трогателен, сентиментален, экзотичен для нас, европейцев — в общем, сочетание самобытности и банальности дало нам хороший образец реалистической прозы.

Я не поклонник мрачной литературы, всю жизнь я предпочитал фэнтези разных сортов, тянет меня к этому жанру не слишком часто. Даже Стивена нашего Кинга я читал немного, если не считать истории о стрелке. Поэтому и журнал «Darker», и серия «Самая страшная книга» никогда не были объектом моего внимания, хотя о том, что ребята солидные и талантливые я, конечно, слышал. всё течёт, всё меняется, и порой нужные книги сами плывут тебе в руки,

Pickman'а я знал плохо, слишком разные у нас были интересы, если не считать, конечно, обоюдного почтения к Эдгару Аллану По. Сборник его давно уже сошёл с печатного станка, и я давно хотел прочитать его, хотя бы из чисто человеческой дани уважения, неоднократно держа в руках тонкий томик. Но так и не открыл его — отчасти боясь, что смерть писателя наложило тень на его творчество, и я буду разочарован в его трудах. Слишком велик был хайп этого сборника, в том числе — и на «Фантлабе», меня это всегда настораживает. Но теперь, по прошествии лет, наконец-то можно непредвзято и с толком ознакомится с творчеством Женевского-Хазиева-Pickman'а.

Можно выдохнуть: сборник оказался хорошим, а автор его — талантливым.

Само собой, автор может спать спокойно: столь ненавидимый им ярлык «русского Стивена Кинга» ему никак не идёт. Кинг — это всё же про быт, про враждебные, иномировые силы, проникающие в повседневность человека. Женевский же ярко выраженный романтик, в стиле классиков XIX века, по стилю, форме, содержанию. Конечно, автор ушёл от нас в тот момент, когда сформировался его стиль, и изрядная часть его творчества представляет из себя подражания и игру стилей и шаблонов. Но, простите, с ними тоже надо уметь работать, и в большинстве случаев Женевский справлялся с узкими рамками штампов, и сквозь них проглядывает его собственное лицо. Конечно, его рассказы все как один литературоцентричны, они живут в том мире, где готические шпили, реальные или метафорические, вздымаются к затянутым тучами небесам. И неважно, в реальном мире этот мрак, или в душе человеческой, глубины его сути порождают истинный ужас. Что характерно, в рассказах чувствуется постоянная нотка одиночества, невстроенности в окружающее, которое оставляет писательское альтер-это наедине с его ужасной изнанкой. «Запах» не является концептуальным сборником, однако одиночество и безысходность становятся двумя скрепляющими нитями, на которых держится творчество Женевского, в нём чувствуется не только страх, но и глубокая печаль.

Автор ушёл слишком рано от нас, поневоле до конца пройдя путь литературного романтика, оставив нам послевкусие незавершённого. Чтобы подарил бы нам талант Женевского в будущем? Раскрытие глубин человеческой души, новые грани человеческих подсознательных страхов? или, быть может, рядового ремесленника, мучающего профильные антологии и модные трендовые темы? Мы этого никогда не узнаем... Но я неотступно верю, что первое.

В принципе, книги «со стороны Хаоса» уже были в этой вселенной, разве можно не давать право голоса основной противостоящей стороне?

Роман Грэма Макнилла приятно удивил. В его активе — невероятно тупые «Ultramarines» и неплохой «False Gods», и в этом романе, одном из первых, ему удалось взять неплохую высоту. Я не слишком люблю фантбоевики, а те, что разворачиваются в сеттинге «Боевой киянки» ещё страдают однообразным и подчас бессмысленным пафосом. Странно, что Макнилл начал свой писательский путь с двух романов — одного плохого, другого... скажем так, грамотного.

«Storm of Iron» хорош прежде всего тем, что здесь всё в меру и всё на месте. Астарес со своими пиломечами частенько устраивают геноцид подлых (?) ксеносов, а каково имперской армии самим оказаться под прицелом равного противника. Автор молодец — осада крепости на окраине галактики подана в очень живых красках, и очень немного вещей в этой вселенной, где пафос был бы действительно оправдан. Но это битва и правда космических масштабов, Макнилл не побоялся провести в своём воображении действительно стратегически важную для сил Хаоса битву, которая серьёзно меняет расклад сил во всём мире. Надо признать: сражения описаны захватывающе, и разнообразно. Вылазки, перестрелки, артобстрелы, сражения титанов (я так понимаю, один из уничтоженных титанов имеет статус культового в среде фанатов), аватары богов Хаоса, гибель миллионов — ну что же, что удалось, то удалось, нет ощущения «бури в стакане», как во многих других книгах. Цель действительно того стоит.

Возникает вопрос, конечно, почему такую важную цель (читайте, чтобы понять, какую) охранял такой небольшой, по масштабам Империума, гарнизон, ведь это один из самых важных стратегических объектов Вселенной, неужто у Механикус не было дополнительных мер предосторожности на случай масштабной атаки? Выглядит это всё весьма странно, неужто за все тысячелетия такой сценарий никогда не рассматривался? Тем паче странно видеть нахмуренные бровки магосов в конце романа, задающих вопрос: «а как так получилось?». Мда.

Но в итоге, конечно, выразительная штука, что там говорить. Макнилл молодец, всё же он изваял наконец-то эталонный боевик для «Вархаммера».

«Змей бьётся о волны / клекочет орёл, / павших терзает; Нагльфар плывёт».

Хрюм с маникюрными ножничками? В принципе, логично. Быть может, всё же Локи?

Я не сообразил даже тогда, когда появился первый ноготь. Но когда их стало больше — и больше, и больше — я понял, что паром сей плывёт не в Стокгольм, он продирается сквозь туманы Нифльхеля. Рагнарёк лишь отложен, пророчество хексы Вёльвы неотвратимо. Старик на борту продолжает свою работу, ножницы щёлкают, Нагльфар строится, срок идёт. Гьяллархорн вскоре протрубит, трепещет Иггдрассиль, привязь Гарма не выдерживает, вырвется жадный.

Приходи, приходи, kom. Встань на борт, сгори в битве неотвратимой. Познай муки Хель, недостоин ты Вальгаллы.

Скандинавский универсум ворвался в наш мир, и поглотил его целиком. В чём-то автор, безусловно, прав — это один из лучших его рассказов. Жаль, что их больше не будет.

Визионерское умение Женевского во всей красе, мне даже стало слегка жарковато на мартовском ветру от этого сочного и полного описания лета в отрогах Каменного Пояса, видно, что автор описывает с натуры. Да, не только горы, но и лесостепи моего родного края, даже совсем недалеко от городов, могут скрывать самые неожиданные тайны, подчас и пугающие. На этом сыграл и автор. Казалось бы, хорошо знакомые, с детства, места, не слишком далеко от обжитых сёл и хуторов, но даже здесь легко заблудится, сери, казалось бы, редких лесков и невысоких отрогов. Кто знает, на что ты наткнёшься, на забытую секту, на одичавших в глуши людоедов, на жестокий «маленький народец»?

Что же встретил наш герой в укромной уральской долинке — остаётся для нас загадкой. Страшной, уродливой, пугающей загадкой, и эта недосказанность для нас ещё страшнее понимания. Ужас на ярком Солнце, среди полной пасторали — вероятно, непаханное поле литературы ужасов?

Не-знакомство со вселенной господина Лавкрафта в который раз избавляет меня от ощущения вторичности, которое преследует порой знатоков хоррора, берущих в руки рассказы Женевского, поэтому я его оцениваю чисто как литературное произведение. Автор прекрасно стилизовал манеру американских писателей (да Ширли Джексон же!), и мрачный Нью-Йорк, клоака жизненного тупика, предстаёт перед нами как живой, так же, как детали быта и бессмысленной, тупой работы.

Но не меньшей яркостью отличается и экспансия иного мира в эту клоаку, причудливая и хаотичная, чудовищная реальность инобытия перекраивает наш мир под себя, и эти изменения фундаментальны и чудовищны, невообразимы для человеческого разума. Выход один — погибнуть, или неотвратимо отказаться от всяких признаков человечности.

И искусство любви в этом новом мире уже никому не нужно, любовь чужда всему, что пришло.

Монстры, которые пользуются инстинктивным стремлением людей защитить слабого, огородить любимого, сжалится над плачущим? Крайне интересная задумка, но вновь разбитая о реализацию. Возможно, очень возможно, что я просто не настроен на нужную волну, но поток сознания протагониста меня лишь раздражал, не найдя ключика к моему сердцу. Мне показалось, что психологическое напряжение здесь слишком отстранённое и наигранное, и не возникает ни малейшего сопереживания происходящему. Прости, дорогой Автор.

Трудно сказать что-то новое в детективном жанре, да и жанр хоррора ограничен человеческим воображением пугающего, однако играть уже готовыми приёмами и штампами — тоже большое искусство.

Рассказ «Запах», конечно, был вдохновлён огромным пластом «тёмной литературы» XIX в., и отнюдь не только Эдгаром Алланом По, но и целым рядом иных авторов, которые и наполнили Париж инспектора Рише жизнью, замостили улочки, заполонили их людьми, затянули небо тучами. Мрачный и готический город, достойный яркой и сочной палитры европейского кинематографа (вакханалия «Vidocq» подойдёт, так же, как и мастерски поданная визуализация запахов в этом фильме), сочетание великосветской красоты и низкого уродства, физического и морального, всё в традициях классической литературы. И невзрачный, одинокий, но талантливый детектив, взявшийся расследовать более чем странную смерть — может ли он потерпеть поражение?

Мы оказались убаюканы стилем, и забыли, что это не детектив, и в мире Влада Женевского одержать победу не может никто. Даже мечта, мечта о простом женском тепле и страсти, мечта некрасивой девочки о любви. Что ещё удалось автору — воспроизвести оптимистическую веру XIX века в прогресс, и показать его уродливую и тёмную сторону, которая позже, много позже, вылезет в литературе Интербеллума. Стремление к улучшению человека приводит к сотворению существа, достойного таланта Дэвида Кроненберга, однако страшит не оно, продукт гения, а неунывающее стремление её создателя творить дальше свои эксперименты, не чувствуя за собой ни малейшей капли ответственности за своё деяние.

Очень яркий рассказ. Жаль, что звезда автора закатилась так рано.

Нешаблонная и интересная задумка, но, к сожалению, так и оставшаяся нереализованной. Нет, рассказ-то есть, законченный и сданный, но тема осталась висеть. Автор попытался поиграть на том, в чём он однозначно силён — в визуализации ужаса, в придании ему плоти, запаха, шороха... Но в этот раз — не вышло. Бог тошноты, конечно, интересная идея, но его смакование страданиями девицы остаётся слишком надуманным и каким-то равнодушным, отстранённым. Видимо, автор решил сделать парафраз классического рассказа «The One Who Waits» Рэя Брэдбери, но не довернул в самом тексте.

На этот раз чисто психологический хоррор. Надо признать, Женевский мог писать не только мрачные сказки, повседневный быт в его строках тоже выходил ярким и интересным. Эту неяркую, блёклую девушку я видел как живую, в её пальтишку и беретике, причём, на автомате, я даже ярко представлял её на улицах Саратова, в саратовских трамваях, в классической «научке»... Ну и её фрэндзонистого кавалера — ну а что, у многих девушек есть такие воздыхатели-«сумконосцы»...

Возможно, девушку свёл с ума её страх, люди, живущие в полном одиночестве, частенько начинают в тенях по углам видеть Нечто, от чего нет спасения. А, быть может, она встретилась с демоном-двойником, уберёгшим её от зла — кто знает...

Если резюмировать, то рассказ — не о маньяке, рассказ — о страхе.

Необычная и чудная сказка, главная особенность которой в том, что автор так и не раскрывает нам, что же всё таки произошло, какие силы вторглись в наш мир в поисках девочки Лорхен? Мы видим происходящее глазами деревенского простака, но, нужно сказать, он был внимательным наблюдателем и талантливым рассказчиком, через его повествование мы глубоко погружены в эту атмосферу, атмосферу невероятно яркого лета, перемежающегося атмосферой глубокой осенней ночи. Блестит зеркало в брошенном поместье, маленькие ручки невидимок корябают кору деревьев, светлая девочка то заливается смехом, то давится слезами.

Рассказ создаёт у нас ощущение, что мы прикоснулись к какой-то Тайне, которую никогда не узнаем, да Францу Зеваке она и не нужна — ему нужна лишь любовь его милой Лорхен, в которой он видел девочку, а не Тайну.

Ну да, «Король и Шут», быть может, ещё «The Garden of Adompha», хотя, насколько я помню, Pickman не разделял мою тягу к Кларку Эштону Смиту.

Однако, как и многие любители «тёмной литературы», автора тянуло в готическую Германию — не настоящую, а созданную воображением поклонников Шиллера и Гофмана, мрачную, тёмную землю маленьких, затянутых туманом городков и густых болотистых лесов, переполненных нечистью. Отчасти источником его рассказа являются и мрачные сказки, сказки, в которых дети оказываются в печи хексы только потому, что их бросили в лесу родители...

Детская ручонка, торчащая из земли — что может быть страннее и неестественнее, причём она ещё и мстит всему живому? Почему, за что? Мы это узнаем, но чувств отвращения к этому мерзостному существу не оставит нас. Сам сюжет имеет второстепенное значение, ведь главное — атмосфера даже не ужаса, а печали и невольного омерзения. Живёт ли в этом монстре изуродованная душа девочки?...

Прекрасно!

Парафраз «Paradise Lost», даже если бы Женевский не сослался аж два раза на великую поэму Джона Мильтона, истоки её были бы совершенно ясны. Это мир, в котором победило Абсолютное Зло, но которое пытается делать вид, что борьба продолжается, поскольку Зло не имеет никакого смысла само по себе. Чтобы отбрасывать тень, нужно стоять на пути у света, а его источник иссяк, и тем, кто несёт в себе войну, приходится отрицать этот факт. Что интересно — люди давно уже не нуждаются в вере, в ней нуждаются демоны и бесы. И сам падший ангел, начавший некогда войну с Небесами, тоскует по потерянному Свету, и Отцу, который оставил своё непослушное дитя во мраке.

Ещё один вероятный источник — «Дневник Сатаны» Леонида Андреева, творчество которого Влад прекрасно знал.

Чисто визионерская зарисовка, в которой сюжет не играет вообще никакой роли, здесь главное — чувство.

Это чувство отчаяния и безысходности, которое охватывает мать, понимая, что судьба её дитя не в её руках, и она ничего не может сделать, чтобы спасти его жизнь. На этом фоне даже немного лишним кажется мелькающее в глазах мальчишки нечто кинговское, иномировое, ведь простое человеческое иногда бывает ярче и выразительнее.

Зарисовка, без начала и конца, абстрактное Средневековье, крепость на запущённом переднем краю, заносимая снегом, двое наблюдателей, погружённые в белое безмолвие. Тишина.

Не думаю, что автор сам до конца определился, что же он хотел написать. То ли историю безумия, подобной той, которая развернулась в памятном всем отеле «Оверлук» (каюсь, знаю её только в исполнении гения Кубрика), или истории некой мистической силы, схожей с известными всем «белыми ходоками»? Неясно. Но что удалось — сделать дышащий снегом и морозом замок настоящим героем рассказа. Явное подражание, но прекрасно сделанное.

Аккуратно и тепло написанный рассказ, впрочем, теплота эта мрачная. Ребёнок, всеми силами тянущийся к отцу, который находит в себе силы отворачиваться от неё — разве не печально? Это теплота дочерней любви, которая не находит ответа.

Возможно, эта любовь и вызвала то, что вызвала, её сила призвала «огненную птицу». Но какой ценой?

Красиво, но чего-то не хватает.

Наконец-то я понял, что такое слаттерпанк.

В этом рассказе ужас сосредоточен в своём очень конкретном, и мерзком воплощении. Автор, конечно, несколько подыграл самому себе, с самого начала создав у читателя настроение гниения и упадка, кое мы прекраснейшим образом наблюдает в таких вот, скажем так, общественных местах. Но такие места могли бы быть и намного чище, если бы его в прямом смысле не загаживали посетители, самодовольные в своём свином скотстве. Где же ещё родится такой мерзости, что описывает Влад Женевский, пробуждая у нас зарытые глубоко в сознании реакции отвращения?

Рассказ немного перегружен, чувство меры не до конца соблюдено, но он весьма выразителен.

Стилистически рассказ довольно сложный, но от этого он стал только насыщеннее. Автор несколько раз меняет манеру повествования, но всегда приходит к одному и тому же — к Ней... Что это?

Не суть важно, пусть будет призрак. Мир, который находится за пределами подвала — ужасен и мрачен, в нём нет места чему-то настоящему и подлинному. Нарцисс умер, вглядываясь в своё отражение, этих же людей сгубило то, что в этом загадочном призраке они увидели то, чего им так не хватало в человеческом мире — любовь, неважно, в какой форме, в форме материнской любви, любви женщины, дружбы... Их убила собственная ненаполненность.

Рассказ-ощущение.

Я мало читал Лавкрафта, но слабый дух Провиденса способен почувствовать. Витает он и в том самом переулке, где поселился очередной зверь из бездны воображения род-айлендца.

А вот тот, кто вошёл в союз с этой силой — пропитан уже русским духом, духом «маленького человека», то ли Шпоньки, то ли Башмачкина. Человек со смазанной личностью, не способный к высоким стремлениям, к дружбе, да и к настоящей любви — тоже, его страсть является исключительно зовом плоти. Рассудок же остаётся всегда помутнённым, он не «белая ворона», скорее он просто лишён настоящей жизни и душевных стремлений. Стоит ли удивляться, что он нашёл и принял именно такого бога?

Вера в этом рассказе занимает немало места, и как ничто другое не иллюстрирует гипертрофированность героя рассказа, он воспринимает иномировые силы в сугубо конкретном смысле, в смысле даже не Чуда, а простого Деяния, Чуда он вообразить не способен. Будет ли христианский Бог помогать тому, кто от природы не способен на духовное, а может лишь реагировать на зов собственной плоти?

Начинаю знакомство с творчеством Владислава Хазиева-Женевского, он же — наш старый добрый соратник Pickman. Что принесёт мне новый автор?

Первый текст представляет собой небольшую миниатюру, явно пробу пера, однако уже в ней чувствуется яркий авторский стиль. Первое, что бросается в глаза при чтении этой зарисовки — её визуальность. На ней построена и интрига. В данном случае молодой автор, фанат Стивена Кинга, играет на поле классического рассказа «The Moving Finger», где в привычную обыденность вторгается нечто странное и пугающее, необъяснимое, но от этого не менее жуткое. Кошмар поджидает человека буквально во тьме, на оборотной стороне век, увидеть потаённое он может только вглядываясь во мрак. Взгляд протагониста цепляется за привычные вещи, он пытается сохранить рассудок, оставаясь на ярком свету, но каждое движение ресниц будет означать для него приближение неведомой жути.

Выразительная психологическая зарисовка. Впечатляет.

Вторым романом Кретьена де Труа, по крайней мере, из нам известных, стал «Клижес», датируемый 1176 годом, и он достаточно сильно отличается от «Эрека и Эниды»,и по своей фабуле, и по манере повествования. Насколько я помню содержание последующих трёх романов-поэм, отличается он и от них. В лучшую ли сторону? Вопрос...

Есть вероятность, что оттачивающий и совершенствующий куртуазный стиль романа поэт бросил вызов идеологеме истории о Тристане и Изольде. Томас Английский, по всей видимости, в его время был хорошо известен, «Роман о Тристане» воспроизводил самые мрачные и неприглядные черты, собранные по древним легендам Туманного Альбиона. Болезненная и греховная привязанность двух сердец, двойное предательство, печальная смерть — всё это было эхом старого и жестокого эпоса раннего Средневековья. «Модернист» Кретьен не мог стерпеть подобного, он, как истинный наследник труверов и трубадуров, считал, что «fin amour» должна нести в себе только счастье, а не горе и не смерть.

Итак, главная тема всё та же — истинная любовь... уж точно не тема проповеднических exempla о пороках и нравственности паствы. Но в «Эреке и Эниде» был внутренний конфликт, было настоящее напряжение в поисках истинного единения двух сердец. Здесь конфликт внешний, поскольку двум сердцам — Клижесу и жене его дяди — Фениссе -не дают соединится внешние обстоятельства.

Но перед тем, как разматывать базовый конфликт, поймём, что у нас с сюжетом. Артурианский универсум остался ориентиром, он всё так же недвижим, король Артур и его рыцари с королевой Гиневрой нисколько не меняются, и не стареют. Но сюжет сместился с Британии в экзотическую для француза XII века Византию (даже если он крестоносец). Мир Карадигана, само собой, является центром всего, и даже в Константинополе это понимают, и сын басилевса Александр отправляется в Британию, поскольку понимает, что стать истинным рыцарем можно только там, и ему посвящена вся первая половина романа. Главный герой является перед нашими очами только тогда, когда словоохотливый Кретьен переваливает за двухтысячную строку. И вот как раз с этого момента начинается настоящая интрига — порфирородный Клижес, наследник трона, незаконно оттесняется своим дядей, и, что ещё хуже, женится на девушке его мечты, отнимая у юного рыцаря и престол, и любовь. Теперь рыцарь Клижес и юная императрица Фенисса должны найти путь, позволяющий им и не разрушить святость брака, и обрести самое что ни на есть земное счастье.

Отвергая установки легенды о Тристане, молодые не могут пойти на адюльтер, но юная девушка не может предать своего возлюбленного («кому душа, тому и тело»). И здесь Кретьен отзеркалил легенду полностью, только теперь два волшебных зелья (или не волшебных — всё же здесь иномировое не играет такой роли) играют в обратную. Приворот соединял Тристана и Изольду — зелье Фениссы отводило от неё опасность быть «осквернённой» нелюбимым мужем, яд сводил двух страдальцев из Тинтагеля в могилу с терновым венцом, фальшивая отрава Фессалы лишь временно имитировала смерть, после которой торжествует возвышенное чувство. Такая своего рода деконструкция древних преданий, и возведение здания рыцарского романа. Причём романа не совсем куртуазного, здесь нет служения идеалу «Прекрасной Дамы», и нет разделения на «истинную» и «фальшивую» любовь — она едина во всех ипостасях.

Но роман не только куртуазный — не стоит забывать, что большая часть его сюжета разворачивается не в артурианском мире, а в самой настоящей, подлинной Европе, и здесь уже пробиваются нотки политического произведения. Византийский император (Мануил Комнин?) — сколь угодно он может быть великодушен и добр, но он — самовластец, и, откровенно говоря, тиран. Германский император? Вроде бы в разгаре эпоха Фридриха Барбароссы, носитель его титула меркнет перед неким безымянным герцогом (Генрих «Лев» Вельф?), который забрал себе слишком много влияния. Этобыл бы мир восторжествовавшей сатиры, если бы над реалиями эпохи не брали верх рыцарские фантазии — и вот, выскочка-герцог выбит и седла доблестным рыцарем, а простой слуга в гневе напомнил басилевсу, что даже в Константинополе действует правило «вассал моего вассала — не мой вассал», и поставил его на своё место.

Несмотря на явные достоинства, «Клижес» и его герои не слишком известны любителям даже средневековой литературы и артурианы. Возможно, всё дело в том, что читается он далеко не так увлекательно, как остальные творения Кретьена, а сюжет, скачущий из стороны в сторону, на удивление беден. Даже счастливую концовку поэт будто бы доделал второпях, просто оборвав повествование на середине, без всяких подводов и полутонов. Если «Эрек и Энида» оставляет послевкусие, то «Клижес» — нет.

Но в любом случае, пусть даже и во втором эшелоне, «Клижес» остаётся одним из ярких памятников давно ушедшей от нас эпохи, и с итературной точки зрения он представляет собой непреходящую ценность.

Роман оценить крайне непросто.

Безусловно, Олег Радзинский — интеллектуал, причём интеллектуал классического русского разлива, творящего в рамках русской культурной матрицы, изнутри. Это смесь, игра, но игра, актуализированная в русском материале последнего столетия, в русской литературе, в русской философии, в попытках найти воображаемый «особый путь», своего рода попытка поговорить со Всевышним. И спросить — «Куда нам плыть?...».

Булгаков подарил нам иномировые силы в человеческом быте, но не Воланд живёт в Квартире, Леонид Юзефович впитал в нас романтику пустынной Центрально-Восточной Азии, хотя «Зимняя дорога», вышедшая позже, могла бы добавить красок, братья Стругацкие задали тональность позднесоветского глухого застоя и Странного за его завесой, «отягощённого злом», Виктор Пелевин преподнёс ироничность и легковестность в сложные интеллектуальные игры писателя-постмодерниста. И, само собой — евразийцы, вместе с Аслан-беем, принесли нам мечту о великой Евразийской Империи, империи Тюрок-урусов (Ордуси здесь не место). За Радзинским — целые культурные пласты русскости, прежде всего культуры актуальной, свежей, задевающей за живое.

Не нужно преувеличивать политизированность романа — Владимир Путин со своим подельником Сурковым здесь как раз явно лишние, излишне карикатурные и публицистичные, а жаль — я ожидал большего, чем вписывание этого... гм, субъекта в посткрепостную Россию или в ЛДПРовский электорат в параллельной вселенной (хотя смешно). Тэмучжин, сын Есугэя-багатура из рода Борджигин в современной Москве среди Апокалипсиса, устроенного парочкой злобных слуг Иного мира посредством гигантского игрушечного строительного крана — прикольно, но избыточно. Так, игры. Отсыслочки, аллюзии.

Но, потешив наш разум и порадовав отсылками, может ли почтенный Эдвардович разбередить нашу душу?

Я упоминал о «Мастере и Маргарите», но актуальнее здесь прозвучал бы «Альтист Данилов». Булгаков мучительно хотел сказать нам что-то, но так и не смог подобрать нужных слов, в итоге подарив нам полный нераскрытых мыслей и образов текст, свободный для бесчисленных читательских интерпретаций. Владимир Орлов создал текст идеальный, суховатый, холодный — и он откровенно скучноват и узок в своём совершенстве, поскольку у читателя не получится диалога с книгой в рамках этого закольцованного и небогатого интерпретациями литературного универсума. Проблема Радзинского лежит прямо посерёдке. Он хотел сказать многое, очень многое, и даже смог подобрать слова для своего высказывания, но — не смог выразить себя в полной мере. С одной стороны, после прочтения «Агафонкина...» вопросов не остаётся — автор позаботился о бесшовности и закрытости сотворённой им вселенной — с другой же стороны, всё произнесённое обрывается на середине. Куски мозаики вроде бы хорошо пригнаны друг к другу — но общей картине не хватает какого-то прогала для диалога с читателем, не хватает осознанной недосказанности вечных вопросов, на которые ищет ответы, но не находит Олег Радзинский. В конечном счёте, это делает «Агафонкина...» прекрасной литературой, для образованного читателя, но всё же не классикой на века. Даже в рамках своего десятилетия он не стал явлением.

Но — хотя бы однократно, но он должен быть прочитан. Поверьте, он того стоит. Автор смог выстроить сюжет так, что подаёт его разрозненными кусками из разных времён, эпох, мест, личностей и дискурсов, но к концу, на последней полусотне страниц, всё это многообразие наконец-то складывается в цельную и бесшовную картину, и ты видишь, как художник мастерски создал крепкое сюжетное полотно из ряда сюрреалистических картинок. По моему, только одно это обязывает нас от души поблагодарить автора за его труд.

Последний, видимо, роман великой харьковской троицы.

Проклятое наше время.

Того «триумвирата», который сразил меня в позапрошлое десятилетие, больше нет.

«Красные листья падают вниз / И их заметает снег...».

Весь роман пропитан чувством тревоги, странно читать его сейчас, спустя десять лет после его публикации, предсказавшим саму тональность нынешнего времени.

И видеть лики ангелов — не смиренных и сострадающих творений мастеров Ренессанса и древнерусской иконописи, а отстранённых и насмешливых, свысока смотрящих на таких грешных и несовершенных людей.

Это не мир «Нагорной проповеди». Это мир, где ангел убивает каждого первенца в семье египтян, а у праведника Иова гибнут все близкие, где население Иерихона полностью вырезается гневными ханаанянами.

Жестокий мир, неуютный. он светлый, недобрый, но проблески тепла в нём всё же есть — простого тепла, греющего, а не жестокого пламени

И в тоже время — этот текст одновременно ещё и утверждает жизнь, не только деконструирует её. И дело здесь даже не в праведниках, хоть, по крайней мере, один праведник здесь есть. Надежда в том, что даже заядлый грешник может покаяться. История двух братьев-борцов простовата, да, но в ней есть своя красота, красота покаяния за грех. А в истории святотатца, преступившего закон ради Любви? Его пощадили те, кто должен был развеять его душу по ветру — оказывается, и ангелам не чужда человечность.

В этом романе много юмора, хотя этот юмор и горек. И в нём много, очень много людей — плохих и хороших, чаще серых — разных. А какие-же важны для нас?

«Крепость души моей». Крепость души. Когда весь мир сходит с ума, у тебя есть только своя собственная душа, вера, свой щит против тьмы внешней. И твёрдо держаться свой самости — последнее, что ты можешь, даже когда небеса грозят рухнуть тебе на голову.

Какой праведник знает, что он — праведник?

И ведь почему он, безымянный, не покинул безымянный же Город, спасаясь от неизбежной смерти?

Потому что он берёг свою «крепость», свою самость, и не мог позволить себе забыть то, что оставляет позади, и тех, кого оставляет. Отказаться от собственной души? Нет. Спасти чужие жизни, погубить свою, но сберечь душу? Такой выбор уже сделал стрелок «Тирмена», быть может, он же не поддался искушению перед лукавым ликом ангелов, в своей новой жизни? Ведь быть «семнадцатым» — так уж ли почётно? Уж очень лукавое это число...

Роман оптимистичный. Мрачноватый, причём мрачноватый именно в тех моментах, где обыденность жизни вторгается в мифологическое полотно. Но Город проходит сквозь горнило, и выходит из него вроде бы тем же — но иным.

Уж не по нему ли теперь будут сверкать колёсами кентавры? Здесь ли нам жить?

Кем станут прошедшие «Purgatorium»?

Быть может, нам предсказаны через этот роман не только лихие, тёмные времена, но и их светлое окончание? Время покажет.

Для меня этот сборник практически подытоживает всё творчество Ле Гуин. Конечно, впереди ещё два романа, которые она написала на закате дней, но я не думаю, что там прозвучит какое-то новое слово. С помощью «Unlocking the Air» она постаралась вновь поговорить с читателем на волнующие её темы, встретить понимание со стороны: а как думаете вы?...

По большей части, это реалистичные рассказы, повторение опыта «Searoad». Однако Ле Гуин никогда не была сильна в рамках бытовых повествований, ей всегда не хватает како-то изюминки, какого-то глубокого, едва ли не мистического взгляда на действительность. Когда она пишет притчи — да, это здорово, в созданных ею мирах она чувствует себя как дома. В реальности она чувствует себя неуютно и неприкаянно — недаром позже фантазия её унесёт в иные миры по время пересадки в аэропорту. Та же Ширли Джексон в плане бытовых историй куда солиднее, чем Урсула, хотя как мифотворец полностью ей уступает.

В итоге: не слишком выразительный сборник, неяркий, хотя в него и закатилось пара жемчужин. Да, небольшое головокружение испытываешь, когда понимаешь, что есть авторы, которых ты вычерпал практически целиком...

Каждый мнит рай по своему.

Надо признать, юный крестьянин, не знавший в жизни ничего, кроме своей унылой жизни, смог пробиться, своим собственным трудом, к своей мечте. Замок? Да ещё с башней, на вершине которой... прекрасная принцесса? И она ждёт его, своего принца, жаждущего её руки и полцарства?

Увы. Пределом мечтаний большинства людей, лишённых любой возможности поднять голову от земли, которую они обшаривают в поисках пищи, будет страна Кокэйн. Да, та самая, где хлеб растёт на ветвях.

Принцесса? Принцесса подождёт своего принца, а юный крестьянин проведёт полвека в стенах её замка, наслаждаясь вкусными, нескончаемыми пирогами. Белый конь, конечно, прискачет, а крестьянина, ссохшегося от старости и смерти, никто и не вспомнит. Да и нужно ли это ему?

Каждому своё.

Мы ищем ответы о самом себе в других, но не является ли это ошибкой? Как правило, мы уже знаем ответы на всё, что нам нужно. Необходимо лишь взглянуть истине в глаза. Иногда для этого необходим и другой взгляд в тебя, но ведь он лишь поможет тебе оформить твоё подсознательное понимание себя.

«The Wise Woman» — не просто эвфемизм, можно и убрать частицу «Wo». каждый делает выбор сам по себе, и кто способен сделать это осознано, и заслуживает звание мудрого.

Этот сборник поздних рассказов выглядит весьма представительно и цельно, в нём много фрагментов «Hainish Cycle», однако своей концептуальностью он обязан не принадлежностью к какому-либо миру-мифу, и уж тем более, не теме секса.

Здесь очень ярко проявляется, что автор — дочка самого Альфреда Крёбера, одного из столпов социальной антропологии, яркого и фундаментального учёного. Конечно, наследие отцовского интеллектуального воспитания растворено во всём творчестве Ле Гуин, но здесь, пожалуй, оно выражено в открытом экспериментальном характере текстов. Особенно это видно в «The Matter of Seggri». Игра с социальными моделями, формами брака, институтами родства — всё это делает сборник несколько суховатым, в художественном плане, но ярким и самобытным с точки зрения апробации фантдопущений. Пожалуй, только «Changing Planes» из поздних сборников обладает такой плотной компановкой и идейной целостностью.

Рекомендую.

Один из самых любопытных сборников Ле Гуин, уж не знаю, специально так вышло, или нет, но он получился на редкость цельным и концептуальным.

«A Fisherman of the Inland Sea» — истории о различных взглядах на мир, об иллюзиях и освобождении от них. «Чартен-эффект» придуман не просто так, он является метафорой человеческой самоцензуры, самоограничения, искажающего наши собственные представления о мире. «Dancing to Ganam» — лучший пример конструкта, которым человек полностью заменил реальность окружающего мира на воображаемый.

Впрочем, быть может, нам более нужен именно воображаемый мир, ведь не зря же Урсула Ле Гуин всю жизнь мечтала об Орсинии, Земноморье и Хайне?

Этот сборник куда более разношёрстный, нежели предшествующие «The Wind's Twelve Quarters», и «Orsinian Tales». Автору не удалось слукавить, и мы не уловили в разделении на стороны света какой-либо смысловой нагрузки. Тем не менее, истории, поведанные Урсулой Ле Гуин, отмечаются какой-то тревожной философичностью, рядом глубоких вопросов и непростых дилемм. Она рассуждает чаще всего о границах своего Я, о предрассудках, о тоталитаризме во внешнем мире, об ограничениях во внутреннем. Герои этих рассказов ищут себя, постоянно сражаясь с обстоятельствами и с самими собой, пытаясь осознать своё место в мире.

Рассказы тяжеловаты в своей тональности, они переполнены беспокойством и тревогой, даже ироничный, казалось бы «Sur» кажется вымученным. Тоталитаризм внешний, внутренний авторитаризм самого себя.... Где же выход? Видимо, моральные дилеммы героев «The Dispossessed» (1974), «Malafrena» (1979) и «Threshold» (1980), создаваемых в те годы, пытались найти своё продолжение в рассказах этого сборника.

Говоря короче, сборник, безусловно, стихийно-концептуален, у него есть общая нота, но эта нота немного диссонирует с каждым актом.

«Au main quant il fu ajornu,

Erec qui fu an son esvoil,

Vit l'aube clere et le soloil,

Si se lieve tost et atorne.

Enide a mout grant enui torne,

Et mout an est triste et iriee;

Mout an est la nuit anpiriee

De sospeson et de peor

Que ele avoit de son seignor

Qui se viaut metre an grant peril.»

«Забрезжил день, – уже пора / Эреку чуткому вставать, / Зарю и солнышко встречать / Все у него сейчас готово. / Эниде же несчастной снова / Болеть тревогой и тоскою. / И ночью не было покоя. / Все тот же страх ее томит: / Опасность новая грозит / Супругу милому ее.».

Негромкий, солидный голос архаичной героической поэзии постепенно умолкал на просторах всё более одомашнивающейся Европы. Исполненная мощи архаическая героическая поэзия уходила в прошлое, «Беовульф», «Песнь о Роланде», исландский «skáldskapr» тоже вскоре станет достоянием истории, не будет иметь аналогов и созданная на востоке субконтинента «Слово о полку Игореве». Старая эпоха уходила, во Франции пышным цветом расцвела сугубо лирическая поэзия трубадуров и вагантов, тогда же велеречивый эпос и сменился более камерным и воздушным романом, одним из главных воплощений стали труды авторов «бретонского цикла». В небо взметались шпили готических соборов, открывались университеты, ставшие ареной схваток интеллектуалов, Абеляр схлёстывался с Бернардом, расцветали «septem artes liberales». На этом фоне, в кольцах городских стен, светские интеллектуалы творили новые миры, создание которых требовало широкой образованности, бурной фантазии и богатого поэтического дарования. Молодая рыцарская культура породила «chanson de geste», эта же культура породила и роман. На юге культура языка «ok» породила богатую поэзию, но она была более лирической, нежели какой-либо иной, северные жу труверы смогли создать более полифонические и звучные произведения, со своим особенным миром, с увлекательным сюжетом и сложными характерами. Конечно же, высокая Любовь есть и здесь — но она переплетена со сложными коллизиями, и нередко становится не только благом, но и проклятием, как в истории Тристана и Изольды.

На первый план выходит не культ служения, а куртуазность. Условный реализм песен сменяется бурной фантазией вымысла, подвиги рыцарей переносятся в сказочное пространство небывальщины, героической эпохи завоевателя Александра или короля Артура, павшие на плодородную почву новых открытий, возрождению античной, латиноязычной литературы и баснословных повестей пилигримов, возвращавшихся из жаркого Утремера, Гальфрид Монмутский дал ведущий импульс к возникновению «артурианы». Нормандец Вас был первым, кто обратился к этому мифу, но он не мог сравнится по своей художественной силе с шампанским трувером.

Кретьену де Труа выпала честь первым, по настоящему, шагнуть в мир Карадигана, Тинтагеля и Камланна, этот мир рыцарской утопии, у него нет привязки к пространству и времени. Это чудесная фантазия, где правит справедливый и мудрый государь, где сказочное тесно переплетается с обыденным, где стёрта граница между реальным миром, кельтским мифом и христианским универсумом. Пространство церковных «житий» было куда более камерным и строгим, здесь Чудо было связано лишь с Богом и его орудиями, либо Врагом Рода Человеческого, однако в романах герои выступают против древнего, архаичного языческого колдовства не только с благочестием христианина, но и с той же самой дикой архаикой «силы воли», силой клинка, который помогает одолеть любого врага, даже волшебного рода.

Кем был Кретьен? Мы не знаем доподлинно. Современники часто на редкость невнимательны к личности тех, кого запомнят в веках. Запомним и мы. Эрек, Ивэйн, Ланселот, Персеваль, Клижес — пять имён, пять историй, которые он открыл нам. «Эрек и Энида» — первый его роман, ставший истинным воплощением куртуазной культуры, ведь помимо Подвига, одного из главных двигателей «жеста», равноценное место здесь занимает Любовь. Но — Любовь не бездумная, не безоглядная.

Великий трувер Кретьен не стал бы классиком, если бы его романы не отличались глубокой спецификой, и даже для нас его сюжеты порой необычны своими поворотами, что уж говорить об аудитории того времени! Так и в «Эреке и Эниде», главным конфликтом является не противостояние со злом, и не совершение подвигов во имя доблести и славы. Конфликт Рыцарственности и Любви — вот стержень всего романа.

Эреку, рыцарю Круглого Стола, не нужно доказывать свою доблесть. Его и так ставят первым рыцарем, даже выше легендарного Ланселота, он известен всему рыцарскому миру, обласкан королём, казалось бы, находится на пике своей жизни. Но... Преследуя врага своего сеньора, Эрек оказывается на постое в доме обедневшего рыцаря,где сводит знакомство с его дочерью, которая «Por voir vos di qu' Iseuz, la blonde / N'ot tant les crins sors ne luisanz», «Был ярче блеск ее волос / Изольды светлокудрой кос.». Любовь вспыхивает мгновенно, девушка по имени Энида даже в самом бедном платье была одобрена при дворе, и благословлена королевой Гиневрой, вопрос о свадьбы был решён. Кретьен отрицает культ неразделённой возвышенной любви трубадуров, для него любовь — это взаимное и живое чувство.

Казалось бы, где в этой утопической неге найти конфликт, если только не конфликт лучшего с хорошим? В конце концов, начало романа напоминает скорее счастливое завершение какой-то истории, торжество обоюдной любви. Нет. Погрузившись в счастье, Эрек забывает о своём долге рыцаря, любовь Эниды, даже не «fin amour», а самая земная, плотская нега наслаждения, стала его слабостью. Мудрая жена, Энида, напоминает суженому о его долге, и, не в силах расстаться, супруги едут в глубины артурианских лесов, навстречу приключениям. Так кончается идиллическая, наполненная счастьем первая часть.

Вторая часть — нарочитое отчуждение супругов. Эрек мнит, что любовь убивает в нём рыцарственнось, и становится холоден и строг с Энидой, запрещая ей говорить с собой, куртуазность оказывается отброшена, теперь рыцарь испытывает преданность своей фемины. Но любящая девушка несколько раз нарушает этот запрет, чтобы спасти жизнь суженому. Здесь оба выступают в необычной роли: девушка здесь не пассивный объект воздыхания, который иногда может подарить шарфик с лебяжьей шеи, нет, Энида деятельна и отважна, и не единожды сохраняет жизнь Эреку, предупреждая об опасности и врачуя раны. Она вечно колеблется между страхом нарушить запрет, и страхом за его жизнь, и это придаёт ей дополнительную глубину.

И оба они прошли это испытание. Кретьен намертво спаял рыцарственность и куртуазность, любовь не заслоняет подвигов, а дополняет их, Энида становится не просто дамой сердца, она ещё и спутница, соратница, друг. Женщина здесь выступает как неотъемлемая часть героической жизни отважного вассала короля Артура, и это один из самых сильных образов в средневековой литературе. Ни в одном из других своих романов Кретьен не создал такого образа любви, его Изольда в «Клижесе» вызывает скорее отвращение, любовь Ланселота в посвящённом ему романе отдаёт трагедией нарушения устоев. «Эрек и Энида» остаётся уникальной не только в средневековой романистике, но и в творчестве самого поэта.

И на этой части можно было ы закончить роман. Но наших героев ещё ждёт кульминация. Теперь Эрек совершает настоящий Подвиг, сойдясь в схватке с Мабонагреном, Красным Рыцарем, проклявшим самого себя во имя классического куртуазного «служения даме сердца», и обречённый схватываться с каждым рыцарем, переступающим его порог. Победа Эрека освободила проклятого рыцаря, и всё королевство, которое он держал в страхе, и достижение совершенно абстрактного артефакта «joie de la cort». Этот бескорыстный подвиг стал кульминацией его «романного времени», окончательно вернувший в его мир гармонию. Мир утопической неги «артурианы» вновь вернулся, но уже более совершенный, где двое любящих супруга преданы друг другу и в рыцарском служении, а в конце — ещё и увенчаны королевскими коронами.

Таков роман «Эрек и Энида». Он лиричен и красив, любовь в нём по настоящему нежна и бескорыстна, а подвиги — по настоящему захватывающи, и мастерски описаны. С точки зрения того, как сделан роман, он не вызывает вопросов, настолько он гармоничен и поэтичен.

В этом романе нет настоящего масштаба, нет эпохальных свершений и событий. Нет здесь и той высокохудожественной мистерии, которая свойственна историям о поисках Грааля. Не гигантское полотно Гальфрида. Это история людей, пусть даже сквозь призму идеальных схем куртуазной культуры. Яркий эпизод их жизни, который помог лучше раскрыть их личности, стремления и чаяния, литература не столько о внешнем, сколько о внутреннем, о том идеале, который искал почти тысячелетие назад учёный трувер Кретьен де Труа.

Этот сюжет, уже в другом виде, всплывёт в «The Island of the Immortals», который будет включён в концептуальный сборник «Changing Planes».

Полное преображение человека, изменение и перепашка его внутренней сути, практически бессмертие — но в совершенно ином состоянии. Поэтому нисколько не удивительно, что «старшие» настолько отличаются от обычных людей — внутренне они всегда готовы стать совсем другими существами, и их сердцевина изначально абсолютно чужая.

Неожиданно ярко.

Прекрасно. Ле Гуин заглянула в самую глубь творческой лаборатории — в ту потаённую сердцевину, которая заставляет её писать. И попыталась понять, почему именно так она высказывается, а не по иному?

Дело даже не в том, от какого лица ты пишешь, проблема заключается в том, о чём ты повествуешь. Если ты повествуешь о себе — ну что же, волей, либо неволей, ты создаёшь для себя то пространство фантазии, которое даст тебе видение самого себя так, как желаешь ты. А можно попытаться познать мир и искомое бытие, выйдя за пределы Я, и увидеть его с разных перспектив. И увидеть другое, отличное от себя, и перестать гневаться на то, что мир внешний не соответствует твоему собственному естеству.

Накрутил я, конечно, знатно, но зато искренне. Рассказом можно повертеть и изучить с разных ракурсов, но, безусловно, эта пара страниц самое вдумчивое, что писала автор в последние пару десятилетий своей жизни.

Перефраз кафкианского «Die Verwandlung», может быть, не прямо, но по настрою.

Как это? Если вы помните, смерть жука-Замзы его родичи восприняли как избавление и благо. Он стал им неудобен и не нужен.

Родители хотели любить нормальную девочку, «как у всех», и «чтобы как у людей». Странную, необычную деву они любить не готовы, не готовы принять, что она Иная — и начинают игнорировать её, вычёркивать из своей размеренной, «нормальной» жизни. И девочка действительно уходит — она не может перестать расти, и стать любимой для своих родителей, поэтому вычёркивает себя из их мира — к их же облегчению. И только сестре, которая её искренне любила, она оставила фрагмент своего дыхания, чтобы помнила.

Печальная фантасмагория.

Красивая визионерская, пейзажная зарисовка. В «Ночном Дозоре» Иные могли запечатывать фрагменты климата в специальных «карманах». Это и сделала Ле Гуин — рассказала об одном из самых светлых фрагментов жизни, о прекрасном моменте, когда на красивом берегу зашло Солнце, а Луна ещё не взошла. Тепло, светло, вокруг самые свои, самые любимые люди... Художник бы зарисовал, писатель — записал.

Заложенный ещё в глубоком детстве культурный код древнегреческой мифологии сразу услужливо подсовывает нам образ Персефоны, куда ж без него. А что, если это лишь игра? Обычно под житейской историей стараются обыграть мифологическую поэтику, а что если здесь всё наоборот, поэтика мифа прикрывает собой вполне земную и весьма печальную историю? Да уж, загадка так загадка.

Последний рассказ о стране Орсинии, и о её борьбе за свободу. Я, конечно, рад за неё, тем более, что бросаю на неё взгляд в последний раз... Точно так?

Та же самая проблема, что и с Земноморьем — автор давно покинула лесистые просторы своей тихой страны, и потеряла путь к ней, ключи не удалось подобрать и к ней. Та Орсиния, которую я помню, Орсиния лесистых гор, осенней меланхолии, маленьких городков с узкими улочками, ушла. «Unlocking the Air» позволяет вновь взглянуть на неё, хоть мельком, но и не более того. Всё уходит...

Повторение опыта «Searoad: Chronicles of Klatsand», попытка взгляда на одни и те же обстоятельства с разных сторон, словами и взорами разных людей. Что вышло по настоящему — показать микроклимат переплетения отношений людей в маленьком городке, которые сцеплены друг с другом невидимыми нитями связей. Само собой, это не равно фолкнеровским многоступенчатым «паутинным» конструкциям, но схожие черты есть, не отнять. Единственное — впечатления женщины всё же поярче, чем у остальных, и это создаёт заметный перекос в повести.

Для мистического рассказа не хватает саспенса, для бытового слишком мало жизни, а социалкой и вовсе не пахнет. Что это? Нереализованная заготовка под что-то большее, или попытка поиграть на поле нашего дорого друга Стивена Кинга?

Промах.

Красивая и короткая зарисовка, чисто визионерская, но умиротворяющая и спокойная. Океан, его песчаный берег, Солнце, прогревающее их на протяжении тысячелетий — всё это остаётся неизменным для человеческих глаз, которые приходят и уходят. На берегу моря с людей стирает всё, что тонким слоем нанесла культура, пробуждается что-то извечное и подсердечное, которое трудно унести с собой, под лучи маленьких фальшивых солнышем имени Томаса Эдисона, но можно сохранить в душе.

Слегка фантасмагорическая вещица, рефреном через которую проходит семейная реликвия, своего рода символ семейного благополучия, да что там, символом всей жизни. А тут... Стоило ложкам потеряться, и всё, изменения наступили существенные.

Но, надо признать, в рассказе слишком большой перебор с какой-то нелепой фантасмагорией, в виде жильцов в подвале собственного дома, которых они не замечали много лет. Признак ли безумия? Сложно сказать, слишком мало ключей для понимания нам оставила Ле Гуин.

Странный рассказ, странная ситуация, нелепые люди, ни начала, ни конца...

Просто маленький фрагмент непредсказуемой жизни, в которой каждый человек старается отстоять своё, и сохранить чувство собственного достоинства.

Но для меня этот рассказ предстал странным и каким-то недоделанным месивом, в которое можно было вложить больше. Быть может, у меня недостаточно эмпатии, но что есть, о и есть.

Да, порой мы куда болезненней воспринимаем страдания животных, чем людей. Автор увидела чайку с перебитым крылом, которая молча и со стоическим чувством собственного достоинства ждёт своей смерти — разве она не достойна уважения?

Глупый воробей, оказавшийся в ловушке, разгадку которой понять не способен — разве не жаль его, бьющегося о стекло рядом с форточкой, ведь он не виноват, что не понимает этих глупых людских придумок?

А разбившийся о стекло жук — не поднимается нога добить существо, которое ещё может попытаться поскрести лапками, и побороться за свою жизнь?

Да, животных мы жалеем больше — потому что они, чаще всего, не могут себе помочь. Научившись жалости к ним, быть может, мы дойдём и до людей. Жизнь покажет.

Вновь Ле Гуин пытается поймать за хвост ушедшую юность и детство, мысленно пройдясь по знакомым с детства местам, и понять, что же изменилось, как переменился мир для на закате жизни?

Мир изменился мало, молодые секвойи продолжат расти, как и в её детстве, и будут зелёными юнцами, когда она рассыпется в прах, и даже мёртвые пни от старого, срубленного леса переживут её жизнь, которая промелькнула как мотылёк под этими ветвями.

На старости лет Ле Гуин захотелось напомнить, что она не всегда была сморщенной маленькой старушкой.

Помните «Dandelion Wine» Брэдбери, где престарелая Эллен Лумис отказалась признавать себя на фотографиях молодости, окончательно забыв, каково не быть старой?

А вот наш автор — против. Даже престарелые и отёчные сварливые старухи из её рассказа помнят, что когда-то, почти век назад, они были стройными и пышноволосыми красавицами, и не собираются отказываться от этой памяти. Тем самым они отказываются забывать себя молодых, и хранят в глуби души частичку тех молоденьких девочек, коими были когда-то.

В данном случае кукольный домик — симулякр жизни, которую так и не смогла выстроить профессорская чета из ветхого сарайчика в пригороде. Бессильные стать хозяевами своей жизни, они построили её видимость в миниатюре, втайне мечтая стать его жителями, квартирантами идеального мира. Но все попытки вдохнуть жизнь в эту видимость обречены, фарфоровая кошечка никогда не встанет, чтобы выпить вечного молока из блюдечка, потому что это может сделать только настоящая кошка, которую наша чета никогда так и не решилась завести.

Меланхолия...

Это не маленькие рассказы а, скорее, зарисовки. Берётся несколько типажей, и раскладывается пасьянс взаимоотношений — каждый раз совершенно разный. Одна девушка может быть в разных ситуациях матерью, бабушкой, сестрой, дочерью, в одном случае она дочь взрослого мужчины по имени Стивен, в другом — любовница, в третьем — мать...

Что объединяет этих людей — то, что они все до единого несчастны. Но каждый раз — по разному. Человек — это личность и её обстоятельства, и, оказавшись в других обстоятельствах, она меняет мучающие её вопросы, только и всего.

В чём мораль сей басни? В том, что каждый несчастен по своему.

Весьма любопытное этнографическое полотно, остаточное дыхание от «Always Coming Home», где подобных сюжетов была целая туча. Главное в рассказе — попытаться показать абсолютную нормальность диких, на наш взгляд, обычаев, и адекватность их носителей. Ритуальные предметы из человеческой кожи, запрет на обработку камня — с нашей точки зрения, дико и нелепо, но для носителя этих норм — обычная часть жизни, просто повседневность. Просто нужно понять тех, кто исповедует эти нормы, только и всего.

Ещё один рассказ о Понимании.

Рассказ весьма оригинален, хотя «подшёрсток» довольно традиционный — всё те же «сеньоры» и «сервы». Правящая элита создаёт в своём воображении изящные узоры — рабы воплощают их. Они преклоняются перед искусством тех, кто может творить это гипнотическое искусство. Но если вдруг рабы поймут, что и они могут встать плечом к плечу с творцами узоров? Что тогда?

Не могу сказать, что рассказ меня тронул, но концепт его оригинален, признаю.

Ещё один стёбный рассказ. На этот раз — нью-йоркский культ небоскрёбов.

Ну а что, почему нет-то? Снаружи они выглядят более чем внушительно, страшно представить, как по этим стёклам ползают несчастные мойщики окон. Почему бы не появится альпинистам?

Наверное, рядом с этими серыми махинами чувствуешь себя маленьким и чужим... Из этого чувства и может вырасти целый рассказ.

Тема ковчега ещё раз всплывёт в позитивном ключе в «Paradises Lost», здесь же она развёрнута в такой странной форме, что не так уж много народа додумалась, о чём же идёт речь. Да и Изя Розе в этом рассказе ничего не понял, что уж там говорить...

Между тем:

“May God us keep

From Single vision

and Newton's sleep.”

Романтичного Уильяма Блейка очень беспокоило, что физика Исаака Ньютона слишком узка для человечества, и отбирает у него веру в Чудо.

Новый Ковчег, спасающий людей с гибнущей Земли, устроен максимально рационально, это стерильный, спокойный мир с отборными стерильными людьми, в котором не должно произойти ничего необычного. И не может. Но...

Верую, ибо абсурдно.

И ещё — «There are more things in heaven and earth, Horatio, / Than are dreamt of in your philosophy». А вдруг — чудо возможно? Вопреки всему? А если просто — поверить?

Спорно? Спорно. Мои поклоны Исааку Розе, не поддавшемуся всеобщему помрачению.

Мои поклоны Уильяму Блейку — за веру в Чудо.

Каждый выбирает сам.

Такое мог бы написать Шекли, хотя, думаю, у него не вышло бы так грубовато. Ле Гуин всё же не хватало чувства такта не бить так в лоб, как есть в этом рассказе.

Это надо же, пихнуть в контакт двух тупорылых обывателей с фотоаппаратами, которые соображают не лучше домашней утки, при этом обладая упёртостью оной. Сомнительная трагедия парализованного дурака потерялась на фоне Контакта, однако почему-то у читателя не возникает ни капли жалости. Плохо это, или никак? Уж больно «бесячий» вышел персонаж.

Рассказ — не «Sur», а «сюр». Дурь, конечно, полная, и наш автор даже не пытается скрывать, что это дурь. Толпа отважных домохозяек из Южной Америки штурмует Антарктиду, запрягая себя в собачьи упряжки? И среди них ещё одна девица на сносях? Серьёзно, ну как можно это воспринимать всерьёз?

Грубо говоря, местные жизнерадостные хуаниты с большей охотой будут думать о грязи на донышке полевой кухни, а выживание в метели — как-нибудь само рассосётся... И следов на Южном полюсе мы, первооткрыватели, не оставим, ведь будущие мужчины-полярники такие ранимые, ещё расплачутся от горя, увидев привет от дамочек... Пожалеем их.

Иной раз Ле Гуин сама выстёбывалась над феминизмом. Но описание красот ледяного Юга — выше похвал.

Довольно изящная пародия на научный дайджест.

Так уж ли нелепо продавать время, сверять на него котировки? Так и представил себе книгу Дэниела Ергина «Время»...

На самом деле, время — ценный ресурс, ценнее нефти, ценнее даже электроэнергии. Куда утекаешь ты, о время?...

Быть может, и правда, отнестись к проблеме посерьёзнее?

Отлично сделанная история.

Ну что же, Ле Гуин удалось меня обмануть. Я действительно представлял ту, что ведёт этот рассказ, классической счастливой домохозяйкой, в длинной юбке и с чепцом на голове. Просто по умолчанию, культурный код такой. Ведь я заранее знал, что это история оборотня, и был готов к тому, что супруг нашей дамы превратится в звероволка. Всё к этому шло...

А нет. Обман — ракурс оказался совсем другой, и муж доблестной... Ракши (пусть будет так, кто надо, тот поймёт), действительно превращался в отвратительное существо, но совсем другое — гладкую бесхвостую обезьяну. Да, стереотипы есть стереотипы.

К этому рассказу мне нужен ключ. К «Запискам сумасшедшего» Николая Васильевича у меня такой ключ был, в виде огромной толпы Поприщиных вокруг. Здесь... Честно признаюсь — я не могу расшифровать формулу этого безумия, мне не понятен этот рассказ. Быть может, есть расшифровка?

Человек должен ради чего-то жить. Если не во имя будущего, то хотя бы ради настоящего. Если не во имя своего дела, то для своих близких.

Всё когда-нибудь заканчивается. Близкие люди уходят из твоей жизни, и настоящее пустеет. Можно ли жить так, особенно если твоя собственная линия судьбы уже неумолимо ведёт тебя к закату?

Лучше отпустить настоящее, и сделать его прошлым — ради будущего своих. А дальше... А вот здесь нет ответа.

Ле Гуин любит такие тексты.

Что-то подобное она сделает много позже, в «A Fisherman of the Inland Sea», в которой человек, находясь в двух диаметрально противоположных обстоятельствах, счастлив и несчастлив одновременно. Девушка жила своим искусством — но была одинока. Девушка лишилась своего искусства — но нашла любовь и семью. Что лучше? Неизвестно. В обоих случаях в ней что-то умирало, но что-то — и жило. Самое интересное, что и в том, и в другом случае Гвилан была настоящей.

Кстати, этот же приём она использовала и в «Tehanu».

Одна из магистральных тем Урсулы Ле Гуин — Мечта. Не сомневаюсь, что она, творя Земноморья или Экумену, втайне грёзила об их воплощении в реальности, выразив свои сны в романе «Threshold». Здесь же мы наблюдаем первичную обкатку идеи, немного грубоватую, но выразительную. И мир-то был выбран нарочито простенький — от мальчишки-подростка скорее ожидаешь не сексуального рая и аркадической пасторали, а какого-нибудь парафраза Хайбории и приключений Конана-варвара, юношеский эскапизм работает всё же по другому. А вот шок инопланетных этнографов — практически настоящий, но — не совсем. У меня закрадывается стойкое подозрение, что и они — чьи-то мечты, уж слишком искусственна их любовь, слишком, по книжному, нарочито они общаются друг с другом.

Неужто автор ломает «четвёртую стену»?

Это сборник, собранный Урсулой Ле Гуин на самой-самой вершине творческой формы, в самом расцвете её потрясающего таланта. Практически каждый рассказ — как гвоздь с золотой шляпкой, они созданы синхронно с лучшими её романами, и заряжены той же меланхоличной, чуть холодноватой атмосферой истинной гуманитарной фантастики, и подлинной, молодой романтикой.

Холодная романтика — стилизация «Semley’s Necklace» (1964), перефраз легенды о Волшебной Стране, красивая, меланхоличная...

Метафоричная и слегка фантасмагорическая легенда «Darkness Box» (1963), в которой предвосхищена погоня Геда-Ястреба за своей Тенью...

Аллегорическая притча-размышление «The Ones Who Walk Away from Omelas» (1973), почти коан, ставящий человека перед тяжёлой и неразрешимой дилеммой...

Гимн науке и призванию, жизненному упорству, гимн несломленности — «The Stars Below « (1974), в котором мечтающий о звёздах найдёт их даже не бросая взгляда на небо...

Замечательный сборник. Молодой, искренний, романтичный, и пропитанный здоровым духом Постижения нашего мира.

А точно ли речь идёт об инопланетянине?

Ле Гуин уже поднимала вопрос о необходимости контакта с иным живым миром, в ««The Author of the Acacia Seeds»...», и, сдаётся мне, речь здесь идёт, скорее всего, о каком-то травоядном зверьке, возможно, полевой мыши или ком-то в этом роде. Человек и мышь одинаково не могут понять друг друга, слишком разны их понимания окружающего, и манера контакта друг с другом абсолютно разная. Они остаются друг другу чужими, поскольку с трудом даже могут осознать обоюдную разумность, не говоря уж об общении. Ричард Адамс, конечно, глубже писал о том же, но наш автор пыталась натолкнуть современников на тему важности Понимания, в самом широком смысле слова.

Собственно говоря, всё было уже сказано за 10 лет до появления этого рассказа в «Planet of Exile», только автор на этот раз существенно сократила адаптацию колонистов-людей к агрессивной среде нового мира. Однако здесь она развернула всё в сторону аллегории, согласно которой видение мира вновь зависит от позиции наблюдающего. Для тех, кто отбыл с Земли, её зелёно-голубые просторы навсегда будут покинутым домом, а пустынные пространства нового мира — чужбиной. Но для рождённых на этой земле она красива и благостна, как ничто другое. Что-то уходит, а на смену приходит новое, иное, это просто жизнь.

Красиво, что говорить.

В эпоху воин, когда, буквально, земля горит под ногами, человек ищет опору, то, за что можно цепляться, и во имя чего можно выжить. В нашем случае — за книги. Человек всю жизнь занимался сохранением и сбережением книг, так что же он должен спасать из огня?

Много позже эта тема получить более полное развитие в «Voices», здесь же — просто заметка-зарисовка.

Хоть в произведениях Ле Гуин единороги появляются нечасто, их образ был для неё важен. Вспоминаю знаменитое эссе «Why Are Americans Afraid of Dragons?», где больше запоминается не дракон, а именно единорог. Для неё способность видеть волшебных существ — дар, присущий незамутнённому сознанию, и недаром она поместила свою девочку в Индию — в культурном коде этой страны нет единорога, и он остался неузнанным. Главное, что девочка понимает, что с наступлением новой, взрослой жизни, что-то уйдёт от неё, то, символом чего является «белый ослик».

Рассказ, безусловно, субъективен, о чём и говорит дневниковая форма повествования. У нас есть наблюдатель, а есть материал, есть пара противоположных взглядов на проблему. Либо у нас перед глазами осколок тоталитарного будущего, где преследование инакомыслия выражается в форме «карательной психиатрии» (диссиденты?), либо мы видим классическую историю психоаналитика, которая сама, в силу своей нестабильности, прониклась паранойей своего пациента.

Впрочем, в контексте идей самой писательницы предпочтителен первый вариант. Проблема свободы и выражения своей личности рефреном проходит через её произведения, и образ тоталитарного будущего пугал её до невозможности.

Проблема власти и свободы — в полный рост. Уничтожить личность человека просто за то, что для него лояльность государству ничего не значит, который считает, что собственные границы важнее контуров на карте? Сейчас нам это уже не кажется смешным, и в реалиях нынешнего времени контекст повествования кажется слишком угнетающим. А вот девушкой-психиатором, которая решила уйти из профессии, чтобы сохранить свою человечность — я искренне горжусь.

Взгляд на Землю со стороны. Инопланетянин пытается представить её в своей целокупности, в единстве и многообразии, и воплощением её становится Венеция. Средоточие человеческой культуры и искусства, средоточие человеческих голосов, птичьего пения и ворчания иных живых, не заглушаемое лишним шумом цивилизации, отражение хрупкости и величия здания, возведённого на самом хрупком из всех возможных основании. Это ли человечество? Сложно сказать, но пусть будет так.

Вновь рассказ-ощущение, рассказ о тайне смерти. О том, что мёртвые какое-то время остаются с нами — и будут с нами, пока мы их помним. К добру ли это, к худу ли, но связь эта обоюдна, и чем ближе мы будем тянуться к мёртвым, тем ближе смерть. Оставить их, или пойти с ними, благо, зная, что за дверью нас ждёт просто другая жизнь?

Загадочная зарисовка.

Ну а что, прекрасная сатира.

Я глубоко почитаю науку, она прекрасна и удивительна, «о сколько нам открытий чудных...»... Но вот закавыка — люди иногда слишком увлекаются сугубо теоретическими выкладками, и, в отрыве от реальной жизни, стремятся воплотить сугубые теоремы, что приводит порой к самым неожиданным последствиям. А уж психология... У психологов есть особенность — из всех гуманитариев они самые непримиримые, большая часть тех, кого я знаю, придерживается какой-то определённой методики анализа, признавая остальные бессмысленной туфтой. А представьте себе, что подобный человек, из самых лучших побуждений, начнёт пользу наносить да ласкам подвергать так, что мало не покажется.

Представьте себе, что ваша жизнь будет измеряться в циферках, и вам даже не расскажут, что под ними скрывается. Впрочем, нам это знакомо, правда?

Сугубо реалистичный рассказ о том, как меняется человек в своём пути, даже не в дороге, в физическом смысле, а в пути. Места, куда он возвращается, меняются, приходят новые люди и исчезаю старые, прошлая жизнь ветшает и становится другой, но больше всего меняешься ты сам. В неумолимом пути жизни нет возможности вернуться к старому, нить времени тащит тебя дальше, собирая по пути чужие жизни, и направляясь к концу твоей собственной.

Почему эти люди не испытывают скорби? Потому что они уже не те люди, которые имели близкого человека, они изменились настолько, что не ощущают чувство потери. Меланхоличная история, даже по духу пришедшая к нам из дождливой страны Орсинии.

Не могу сказать, что на этот раз у автора получился роман с сюрреализмом. В данном случае он имеет конкретные рамки — попытку рассказать о квантовой физике, об игре вариаций бытия и условности окружающего мира. Кот Шрёдингера — во всей своей красе, в самом натуральном, мурчащем виде.

С физикой не сложилось, любителям придётся читать «A Fisherman of the Inland Sea», где дилемма квантового пространства-времени воплощена более изящно и красиво. Здесь сюрреализм весь упёрся в тот самый пресловутый ящик... который снова не дал ответа на знаменитый вопрос.

Впрочем, я многое могу простить Ле Гуин. Почему? А мне рыжий мурлыка понравился.

Не хочется произносить лишних слов и лукавить, рассказ мне не слишком по сердцу, он для меня затянутый и душный, хотя тема его очень важна, и стоит вновь скачать «спасибо» автору, которая делится с нами своими мыслями.

Что вызывает тоску по настоящему — это обыденность тоталитаризма, то, что люди давно привыкли к тому, что их свобода уничтожена и размётана в клочья. Единственная их надежда — это мечты. Мечты о далёком будущем, когда они смогут сломить гнёт общества, которое убивает и уничтожает их, от государства, которое разбивает и выхолащивает все связи между людьми, чтобы упростить себе диктат над людьми. Даже в этом угнетающем, безнадёжном быту, в этом отупляющем и бессмысленном труде, люди ищут точку опоры, чтобы навсегда перевернуть мир, и сделать его счастливее.

С одной стороны, искренне хочется верить, что это своего рода гимн мечте о лучшей жизни. С другой же — на фоне тупо-сжирающего бытия даже наступающий конец света, который должен стереть с лица земли эту зашедшую в тупик цивилизацию воспринимается и Бэллью, и нами с холодным и тоскливым равнодушием. Старый мир не нужно уничтожать — он исчезает сам. Что придёт на его место, и кто вспомнит эту Атлантиду?

Точно ли рассказ — о творчестве?

Так ли мы умны, чтобы судить об уме животных? А насекомые, растения, камни, в конце концов?

Вспоминая рисунки в пещере Альтамира, петроглифы Залавруги, первоиероглифы «цзягувэнь», потихоньку начинаешь осознавать, что Ле Гуин снова говорит с нами о «понимании» — о том, что каждое живое существо может стремится выразить своё ощущение мира особым языком, который просто нужно постичь, и осознать его красоту. Поэзия пингвинов выражается не словах, а в движении и звуке, она не похожа на человеческую, но несёт в себе иное осознание мира. Всё та же тема ракурсов восприятия, и тема теролингвистики здесь служит фантдопущением, и не более.

Безусловно, это антропоморфизм, безусловно, преувеличение, скорее всего, это вовсе не научно. Но какая красота — эта гармония постижения!

Притча. Практически мысленный эксперимент. В «Дневнике писателя» Достоевского есть подобные притчи, да и «Братьев Карамазовых», на которые ориентировалась Урсула Ле Гуин, забывать не стоит.

Проблема выбора.

Омелас. Город всеобщего счастья, гармонии и радости.

И за всё это платит один. Один-единственный ребёнок, в жизни которого омерзительно и жутко всё, что только можно.

Условие счастья — чтобы этот ребёнок никогда и никогда не увидел в этой жизни ничего светлого, и доброго.

И ещё одно условие — вы будете вкушать безмятежность и радость, зная, что за это кто-то страдает.

Каков ваш выбор?

В этом весь и вопрос. Дело даже не в том, что ребёнка можно отбить, накормить и приголубить, спасая его от мучений. Вопрос поставлен не так, не с того угла. Автор уже описала, что ребёнка — не спасти, зло уже совершено, он искалечен необратимо.

Это взгляд внутрь каждого, и каждый должен спросить — а нужно ли тебе такое счастье?

Каждый, кто нашёл счастье, зная, что за него страдают — сделал выбор, он даже объяснил его, и нашёл ему рациональное объяснение. Всё так.

Меньшинство тех, кто может сказать — «нет». Для самого себя — просто «нет», развернуться — и уйти. Если нельзя никого спасти, нельзя идти поперёк своей нравственности, и он должен уйти из места чужого счастья, заквашенного на горе, и попытаться построить его в неизвестном, мрачном далёке.

Это выбор. Просто попытка понять, кто ты есть, и что у тебя в душе.

Слезинка ребёнка — сколько же людей на самом деле не сможет ею пожертвовать?

Написано интересно, не отнять, «The Doors of Perception» Олдоса Хаксли были написаны за 20 лет до этой попытки Урсулы. О чём она хотела поговорить — ясно, об условности реальности, об изменении восприятия, которое позволяет увидеть нам бытие в совсем других ракурсах. А здесь уже даже не наркотическое опьянение, а просто переход в другой слой реальности, в иную сферу восприятия действительности. Получилось? Это рассказ-ощущение, им надо проникнуться, а мне — не удалось. Простите, почтенный автор, но эта история прошла мимо меня.

Видимо, имя почтенного Жан-Поля Сартра упоминается не просто так, Ле Гуин попыталась обыграть его философию в короткой форме. То, к чему приходит безымянный герой рассказа, именуется у философа «Etre-pour-soi», «бытие-для себя», осознание собственного существования, и, одновременно, сомнения в этом, желание почувствовать своё бытие конкретно, что отличается от повседневного «Etre-en-soi», неосознанного «бытия в себе». Безымянный пытается убедится в своём существовании, найти стержень «Etre-pour-autrui», «бытие-для-других», войти в контакт с иным, и увидеть своё отражение в глазах другого, понять, кто же он такой, что из себя представляет, через вщгляд со стороны убедиться в своём бытии. Однако, лишенный другого возле себя, лишённый фактов, подтверждающих собственное существование и собственное прошлое, он не может найти экзистенцию своего существования здесь и сейчас, и теряет самого себя, ведь не поняв, кто же он такой в данный момент бытия, он не может понять кто он, и дать себе имя. Он свободен, но он же — и ничто одновременно.

Интересная попытка поиграть с французским экзистенциализмом.

Девочки с каре.

Фантбоевик своеобразный жанр, и очень обманчивый. Кажется, что в нём писать легко и приятно, думать не надо вовсе. А уж во вселенной «Боевой киянки» и вовсе красота — раскладывай фигурки, кидай кубики, разыгрывай партию — и описывай то, что получилось. Однако можно написать лютый бред, каковым, к примеру, является «Ultramarines» Грэма Макнилла, а можно и что-то весьма выразительное, вроде «Eisenhorn» Дэна Абнетта. Надо уметь выстроить сюжет, интригу, антураж (да-да, атмосферу никто не отменял), всё как в настоящем писательстве. А уж космодесант... Они, по стандарту, все истово верующие, боевитые и невероятно пафосные, в общем, развернуться негде, поневоле будешь размениваться на клише.

Не избежал этой участи и Джеймс Сваллоу, хотя у него был шанс написать что-то оригинальное. «Adepta Sororitas» есть орден монашек, перед нами цельный отряд боевитых и изящных девиц, фанатично преданных «невест императорских». Каков материал, а? Истово верующие монашки на службе у местной церкви, хлеще госпитальеров — это было бы сильно. В руках умелого писателя...

Здесь же — классическое «ваховское» «камерное мочилово». «Масштабное мочилово» — это когда истребляют сотни тысяч орков, здесь же идёт схватка с нелегальными псайкерами, и разрушенных локаций всего одна. Но вот беда — хвалёные «Сёстры битвы» вообще ничем не отличаются от обычного космодесантного ордена — тот же пафос, те же нахмуренные бровки и переживания о судьбах Империи, и более — ничего. Чувствуя в руках крашенный пенопласт, автор старается постоянно подчеркнуть женскую природу наших девочек, по крайней мере, ни один из персонажей не преминёт поименовать бойцов «девушками», враги же с чего-то их маркируют званием женщин «с низкой планкой соцответственности». Создать собственное лицо полностью провалено.

Всё это было бы ничего, если бы не нудность и предсказуемость сюжета, в котором фигурируют исключительно положительные (или ещё более поожительные) девы с болтерами и цепомечами, и злобные, вероломные злодеи, от которых душок зловредности доносится сразу, как только они появляются на страницах. Особенно отличился главный гад, который умудрился толкнуть злодейские речи каждому встречному-поперечному, разъясняя детали своего злодейского плана (во имя Императора, Ave!). Но наши девочки так набожны, и у них такой заряд пафоса, что его не взяли даже мощные колдунские завороты самых могучих псайкеров.

В общем — очередной невыразительный боевичок, повышенной посредственности.

Если человек желает видеть звёзды, ему ничто не способно помешать.

Даже каменные своды.

Даже в штреках серебряных копей можно быть оп настоящему свободным, и делать своё дело. даже если твоё дело требует открытого неба над головой, ты способен

наступить на горло этому миру. Мир глубок и непознаваем, у него много тайн, но пытливый ум найдёт себе место где угодно. И он может делать добро людям — просто так, от чистого сердца, и уйти в небытие, навстречу новым открытиям, новому пониманию. И навстречу одиночеству — но одиночеству, путь которому освещает свет звёзд.

Весьма неожиданна для меня была развязка этой истории, нужно признать, как удар обухом по лбу.

Суховатая форма диалогов, записанных на плёнку, только придаёт рассказу немного угнетающий тон, однако, постепенно, когда нить интриги постепенно разматывается, мы начинаем понимать всю глубину происходящих в людях перемен.

Казалось бы, что могли привезти люди из загадочной Комнаты, находящейся посреди марсианской Пустыни? Золотой Шар, «счастье для всех, даром»? Зона Хармонта — случайность, игра иномировых сил, привнесение Чужого в привычное. Комната Марса одним прыжком переводит человека на иной уровень восприятия, где он начинает ощущать... что?

Но нужно ли это людям? Одним прыжком достигать того, к чему нужно идти долгие годы, и что нужно не только чувствовать, но и понимать? Можно обрести Новый Мир, слышать Музыку Сфер, видеть Свет Горний, но не потеряется ли в них наш, обычный мир, земной, и, в конечном счёте, наша робкая, неустойчивая, но такая дорогая нам Человечность?

Нет ответа.

В мире постапокалипсиса, в мире, где эпоха Модерна и Прогресса завершалась чудовищной войной, в результате которой люди теперь видят Солнце всего пару раз в год, запрет науки даже понятен. Люди не смогли справится со своим собственным гением, и подспудная мерзость Человека взяла верх. Ограничение науки, запреты — одновременно и попытка снять с себя ответственность за произошедшее, и попытка его предотвратить.

Но любая идея имеет свой срок давности, и «эффект колеи» от неё длителен. Нельзя ограничивать пытливый ум, ведь он не стремится разрушать, он стремится к Познанию, и гений пытается всегда найти себе дорогу.

Ну что же, нам, ныне живущим, это знакомо. И сейчас, в данную минуту, звучат призывы к стандартизации, к доминированию Серости, к искоренению нестандартных людей, во имя навязываемых идейных конструкций, к искоренению «излишеств» во имя фальшивых «традиций» (пусть будет «staples»). Ну что же, будем надеяться, что гениальный математик, уходя в неизвестность из родного города, найдёт своё предназначение, и вернёт людям великое искусство Науки, ведь и нам нужно надеятся.

И уже тогда, в эпоху 1960-х, Ле Гуин понимала всю хрупкость нашего мира.

Мир субъективен.

И ведь действительно — долго находясь на одном месте, можно почувствовать, что ты движешься в меняющемся мире, а он меняется вокруг тебя. А дерево... Оно ведь живо, оно чувствует, растёт, некоторые даже способны к ограниченному движению. Что оно видит из года в год, целые поколения людей, меняющийся мир вокруг себя, движение жизни... Видит ли оно себя центром мироздания, своего рода Иггдрасилем, несущем на своих ветвях Призвание?

Забавно, казалось бы, но, рассказ-то всё одно чем-то неуловимо цепляет.

Итак, я продолжу путешествие по мирам Урсулы Ле Гуин, осознавая, что её наследие для меня уже близко к исчерпанию...

«April in Paris» — добрый и наивный рассказ, по хорошему юный. И чувство одиночества в нём юное — одиночество чутко восприимчивой к миру души, которая не находит отклика, сталкиваясь с Большой Жизнью. Можно представить, что сама мудрая, справедливая Вселенная, само Небо, соединяет безумно одиноких людей друг с другом, разбивая для этого оковы времени.

И ещё — никогда не знаешь, как может в будущем (или прошлом) отозваться твоё призвание. Ты всю жизнь изучал наследие Франсуа Вийона — не для того ли, чтобы глубже понимать его время? Ты занимался наукой, редкой даже для XV века алхимией — кто сказал, что это было напрасно? Ведь твои коллеги-послёдыши совершат великие открытия...

Вечное и неделимое — квадратные башни Notre-Dame, цветущие каштаны, одиночество, дружба, и, быть может, и любовь. Ты не всегда будешь одинок.

Обычно я фильтрую список книг на прочтение, поэтому редко попадаю в ситуацию, когда мысленно повторяю про себя: «Да когда же ты кончишься уже?...». Так было и с этим романом Майкла Салливана, который полз, полз, как бескрылый дракон по песчаному берегу, и не думал заканчиваться. И это — для неполных трёхсот страниц, то есть — почти приговор.

Первый роман звёзд с неба не хватал, но написан был терпимо. В принципе, второй тоже не вызывает какого-то невероятного отторжения, но... сами понимаете, интереса он не вызывает тоже. Отчего так? Я, кстати, честно думал, что дело во мне, вдруг меня злит команда девчачьих супер-фемид из-за того, что я в глубине души окажусь МШС (Мерзкая Шовинистская Свинья), однако нет — мысленно поменяв пол героиничек, я обнаружил, что сюжетная хренобора осталась на месте, и представляет из себя из рук вон отчаянное подыгрывание со стороны демиурга — то есть автора этой книги. А он, знаете ли, изрядный жулик и прохвост, ведь ему нужно закончить цикл на точке образования громадной империи людей, а для этого ему нужно разом развить их со времён цезаревых зарейнских германцев минимум до Франкии Меровингов за считанные годы. Как же совершить подобное?

Гениальная девочка-изобретатель, только что бывшая забитым, аутичным, но любопытным ребёнком, с нуля создаёт колесо (ну это ещё ладно, в Мезоамерике вон колесо так и не появилось), и осваивает кузнечное дело с одного посещения кузница, обойдя стороной все архаические металлургические технологии, хозяева каменных копий и кремневых скребков будут ковать стальные мечи. Ну гениальная девочка, чё...

Девочка номер два — с нуля создала письменность. Сначала пиктографическую, потом незаметно перешла в идеографическую, а затем, через пару недель, додумалась до консонантно-вокалического письма, и это притом, что никто из рас в этом мире письменностью не владеет от слова совсем. Да, девочка наша также разбирает любые пиктограммы и идеограммы, без всякого Розеттского камня. Лингвисты, вы опозорены навеки. Да, она сразу решила писать летопись имени самой себя. Вы против? В этом контексте — нет.

Третья девочка — изобрела лук. Ни у кого нет, а неё теперь есть, и оперение для стрел она придумала, и, судя по всему, науку аэродинамику. У эльфов нет луков (у них только бронзовые мечи, как у трагически убиенного охотника из первого романа, с ними, видимо, и ходили по мясо мудрые остроухие добытчики), у гномов нет луков, у всех племён людей нет луков, а у девочки теперь есть. Вон оно как!

С девочкой подростком, магом уровня бога, я ещё могу смирится, кстати, да и псевдо-гречанка с повышенным уровнем пассионарности меня не слишком смущает — пусть будет. Вся проблема в том, что со стороны вся эта ботва выглядит максимально по идиотски, будто подросток в школьном коридоре пишет в тетрадке про приключения себя и своей команды друзей в нездешнем мире. Мистер Салливан, скажите честно, вы халтурите?

Ну вы поняли, читать подобные нелепицы — прямо таки удивительно. Причём — весь роман заключается ровно в трёх действиях, в виде эмиграции, добычи мечей и выбора кинига (что-то вроде бретвальды) причём все эпизоды растянуты так, что от зевка нельзя удержаться даже на первых главах. Единственный персонаж, который претендовал хоть на какую-то неодномерность и интересность — Нофрон — задвинут на задник, и интрига с его участием, видимо, «подождёт до утра».

В общем — мне было скучно. Дурацкие сюжетные повороты, нелепые плоские герои, до предела бледный и неяркий мир — всё это добивает новое творение Салливана, который умудрился на потоке деградировать в сущую ерундистику. Так что, быть может, серию о двух ворах я ещё и полистаю, а возвращаться сюда — увольте.

Майкл Салливан — имя для меня не новое, его книги уже бывали в моих руках. Романы о приключениях двух воров не были шедеврами мировой литературы, но в качестве первосортного «предсонного» чтива годились на сотню процентов. Динамика, занимательность, выразительность, интрига — всё было на месте, и огромный том «Riyria Revelations» был прочитан за три недели. Я славно провёл время, следа в душе эта серия у меня большого не оставила, навсегда оставшись во втором эшелоне моего личного рейтинга фэнтези — необязательно к перепрочтению, но как-нибудь... « The Crown Tower», приквел истории о двух ворах, уже не впечатлял, был статичным, неярким и, местами, прямо уж таки совсем сказочным, в плохом смысле этого слова. «Потоковость» ещё никому не помогла...

Но автор не забылся, и в нашу смутную эпоху сердце и разум поневоле ищут чего попроще, и вот, я вновь решил наведаться в Элан. К сожалению, я уже успел позабыть подробности перипетий сюжета оригинального цикла, и лезть в приключения «Рийрии» снова не стал, решив откатиться в эпоху, когда возникал их мир, конфликт людей и эльфов, которым, видимо, не впервой было устраивать геноцид бесхвостых короткоживущих обезьян. Итак...?

Эдакая античность. Условные кельты-люди, стадия развития — примерно энеолит, если считать бронзовые мечи. Разрозненные кланы, мало отличимые друг от друга, вялая торговля, «неолитическая революция» — на фоне местной «Римской империи», территорий «кастово» разделённых эльфов-фрэев. Казалось бы, ничто не предвещало беды. Эльфы неплохо себя чувствовали в своих лесах, люди проводили антимальтузианскую авто-регуляцию своей популяции, и никому жить не мешали — сплошная ляпота. На периферии ещё где-то есть гномы-дхерги, но они, видимо, совсем под землёй, и особой роли для нас не играют. Но в один прекрасный момент, на эльфийскую территорию, проникает двое рхунов-человеков, и всё закрутилось. Что — всё?

Для меня трудно сориентироваться в том, насколько эта история соотносится с легендой об основании местной Империи людей, помню только рассказы о благородном эльфе-основателе Новроне и смутно всплывает образ эльфьего фюрера-нациста, который собственной персоной появляется и в нашей истории — Мовиндьюле, мечтающем извести род людской под корень. Но ясно — «Age of Myth» называется так именно потому, что Салливан деконструирует им же созданный героический миф о бескорыстных благодетелях и воинах, победивших некогда могучих эльфийских кровопийц. Горстка оборванцев, эльфы-изгнанники (но их предводитель Нифрон-Новрон — с червоточинкой...), малолетняя колдунья с замашками друида — вот и весь фундамент легенды. Задумка прелюбопытнейшая, ведь и война ахейцев с Троей в реальности выглядела куда менее красивой, чем в бессмертных строках слепого аэда, однако фундамент мифа ещё нужно выстроить.

Впереди ещё несколько романов, видимо, на них и делается упор в дальнейшем развитии построения Империи и Церкви, пока что перед нами — лишь зачин. Убийство одного-единственного эльфа срывает цепь событий, которая, по всей видимости, приведёт к большой войне и объединению людей против внешней угрозы, но пока что действие здесь достаточно статично, локально. Крепкое приключение, в котором есть, казалось бы, всё — поединки и сражения, предательство и верность, гнусность и благородство — всё на месте. Объективно говоря, сплошная «голливудщина», чего стоят только гнусные и болтливые злодеи, упивающиеся своей гнусностью и болтливостью, но подано эффектно, врать не будем.

Проблемы романа в другом. Во первых, практически все персонажи совершенно невыразительны. Даже будущий вождь со сложным греческим именем (откуда оно тут?) не производит никакого впечатления, единственные, кто несёт в себе хоть какую-то индивидуальность — сам Нифрон-Новрон да девочка-друидесса с белым волком, и всё. Парочка воров из стержневого цикла хотя бы имели своё лицо, здесь же мы встречаемся с набором стандартных персонажей со стандартными характеристиками, что негативно скажется на дальнейшем развитии сюжета. Вторая проблема — для приключенческого романа всё слишком статично, и, к тому же — невыразительно. Когда я читал, у меня постоянно возникали ассоциации с «Rigante» Дэвида Геммела, которые были примерно про то же и в схожем ракурсе, но, сами понимаете, Салливан проигрывает творцу дренаев по всем статьям. Это, конечно, проблема читателя, но важно понимать, что перед нами — писатель совсем другого уровня.

В конечном счёте, перед нами середнячок, с заделом, конечно, на будущее, но не слишком выразительный. Посмотрим, в какую сторону его будет разворачивать Салливан, будем надеяться, что будет хотя бы не скучно.

Попался в руки один из томов серии о восходе Ордена Джедаев, помниться, я уже года три назад листал зачин этой истории. Как ни странно, перерыв не вызвал особых проблем, в памяти сразу возник и базовый конфликт, и диспозиция персонажей, и авторский стиль. Примечательный стиль рисовки и повествования заключается в демонстрации противоречивой сути Силы в ту далёкую эпоху, экспрессивности первых джедаев. В отличие от оригинальной... новемологии?... здесь всё же поменьше миндальничания и детскости, стиль повествования ближе к классической «боевой фэнтези», и, как ни странно, мало штампов, которым в изобилии грешит литература по SW.

В целом, это промежуточная история, продолжение интриги, связанной с пророчеством о тёмном воинстве и будущей войне джедаев с ним. Уже не введение в тему, но ещё и не кульминация — так, серединка наполовинку. Но красивая рисовка настраивает на приятный лад, а отсюда и более комплиментарное отношение к сюжету, который, надо сказать, находит грамотный баланс в повествовании, между статикой и действием. Световые мечи вздымаются...

В общем, для своего сегмента — неплохо.

Ещё один эмоциональный рассказ, и вновь перо Джорджа Мартина активно «визуализирует» ужас, переводит его в сферу не голой психологии, но чувственности, практически физиологии. «Человек-груша» — удивительно сильный в своей омерзительности образ, автор строит его отталкивающий образ практически из карандашных набросков, лёгкими, но навязчивыми штришками. От наиболее очевидного — сырных чипсов, которые быстро сливаются с жирными похотливыми пальцами толстяка, до вечного чернильного пятна на рубашке от кучи непонятно для чего предназначенных ручек в нагрудном кармане. Такие люди пугают нас, пугают не только своей непохожестью, чудаки бывают разные, а именно своей, скажем даже, показной отвратительностью, выпячиванием наиболее отталкивающих своих черт. Такая вызывающая, едва ли не чуждая инаковость приводит в ступор, и вызывает страх.

Концовка осталась туманной, да она и присутствует здесь только, что называется, для галочки. Главное — выстроить образ, и у Мартина это удалось.

Несмотря на влекущие описания еды, рассказ довольно таки отталкивающий, он переполнен какой-то мерзкой сальностью, сальностью жирной кожи лоснящегося от самодовольства толстяка. Обжорство недаром считается тяжким грехом, зачастую люди приносят в жертву Вритре слишком многое, это не такая страшная зависимость, как алкоголизм и наркомания, но заметная и портящая жизнь. А в чём-то и подслащающая её. Каждый выбирает сам...

Заметьте, что наш толстяк перестал нуждаться в обжорстве всего через несколько дней после вынужденного «воздержания». Но он до этого и так зашёл слишком далеко, и его грех уже оседлал его плечи, и сжирает всего, едва ли не в буквальном смысле.

Рассказ красочный, не отнять, и желание сожрать большую пиццу пепперони у меня исчезло не сразу. Но д ладно, я свою внутреннюю обезьяну покормлю в следующий раз.

Ну что же, надо отдать должное: умеет, чёрт возьми!

Теперь ясно, откуда растут ноги у уоттсовского «Blindsight», стилистика, атмосфера, типажи, отчасти — и сюжет тоже.

Чтобы написать качественный хоррор, нужно обладать высоким чувством меры, умением работать с психологией читателя и уметь грамотно развернуть их простые, в общем-то страхи в интересную сюжетную фабулу. Питер Уоттс пугал нас вампирами в космосе и неведомым инопланетным сознанием без разума. А чем хочет нас напугать Джордж Мартин?

В целом, всё просто и банально, и даже итоговый спич нас нисколько не впечатлит, хотя и вряд ли будет очевиден. Составных переменных уравнения здесь немного. Всё дело в таланте писателя, и его умении преподнести нам на блюдечке все те классические хоррорные завороты, которые есть в повести, причём делает это весьма любопытным способом. Начинается она как научная фантастика о Контакте, всё по классике, мы это уже неоднократно видели и в литературе, и в кино. Но постепенно SF уходит на второй план, а в конечном итоге и вовсе оказывается полным пшиком. А вот ужас смерти в замкнутом пространстве, посреди бескрайнего Космоса — вот это почти удалось, в сцена в кают-компании достигает почти того же эффекта, что и сцена в столовой из одного невероятно культового космо-триллера о ксеноморфах. Несмотря на банальность сюжетных поворотов, читаешь ты эту повесть на полдыхании, не замечая времени и не считая страницы до её концовки — захватывает.

В итоге — немного банальный по сюжету и приёмам космический триллер, который полностью окупается мастерством исполнителя. И, что ещё интереснее — в этой повести нет ни капли мистики, и даже у такого явления, как «призрак», можно найти научное, рациональное объяснение.

Радовал нас автор разнообразием автор, радовал. Путь бросает сагу о троне из сваренных мечей, и возвращается в литературу.

Джордж Мартин любил поиграться с жанрами, и его ожерелье Тысячи миров для этого более чем годилось. Казалось бы, что можно придумать в хоррорном жанре, чего ещё не было?

Вновь — оборотная сторона человеческого скотства и паскудства.

Вероятно, столкновение разных видом «королей-пустынников» — единственный природный способ регулирования этой опасной формы жизни, постоянная чистка рядов, коррекция популяции. Природы жестока, но, быть может, в этой жестокости есть определённа логика? Детскую стадию хтонической агрессии переживут немногие, первыми погибнут сильные и агрессивные, выживут более адаптивные, и, быть может, под конец социальной эволюции насекомых нас ждёт плюс-минус разумное и рациональное существо.

А теперь представим, что в естественный ход эксперимента вмешался разум, причём разум, находящийся как раз на стадии агрессии и откровенной социопатии? В принципе, изначальные установки для трёх рас «пустынников» были вполне логичны: в рамках вечной борьбы посреди аквариумной песочницы они идеально балансировали друг с другом, и даже гибель одной популяции не внесёт дисбаланса в социальный расклад. Главное — поддерживать их извне энергией-пищей, и всё, зрелище бесконечных воин между цветастыми трутнями готово. Но если внести в систему коррективы...

Мелкому гадёнышу, который стал самозванным богом «пустынников», было скучно смотреть на вялые повседневные стычки хитиновых армий, захотелось добавить «перчинки». Больше агрессии, больше хаоса, больше борьбы! В естественную борьбу за существование вмешались лишения, и постоянная провокация жестокости. Плюс, если «королевы» ульев действительно обладают псионическими способностями, то они прекрасно воспринимают гадливое, болезненное наслаждение своего хозяина и его гостей, любующихся бесконечным конвеером смерти, и проецируют его на своих детей. Стоит ли удивляться, что «паства» стала схожа со своим «богом», и экспансия «пустынников» приобрела характер чудовищной агрессии против всего сущего?

Будь аккуратен с идеями, которые ты подаёшь в массы. Культивируя злобу, ненависть, культ слепого подчинения, не удивляйся, что рано или поздно переполненное безумием общество кинется на тебя, и сожрёт, сходя с ума от голода и жажды чужих страданий. Быть может, кто-то извне придёт, и сожжёт напалмом крепость-муравейник, но если всё зайдёт слишком далеко, и освобождённые от оков естественной конкуренции существа начнут пожирать всё вокруг себя?

Тонкая повесть, тонкая, хоть и скрывается под оболочкой совершенно стандартных сюжетных ходов.

Житейская история, которая обернулась историей и о призраке. Вроде бы вполне обычная, будто из мистического журнала...

Между тем, всё, что называется, «по жизни». Сколько держится школьная, или даже университетская дружба? В большой компании она растворяется зачастую в течении полугода-года, люди расходятся в разные стороны, не оставляя друг с другом ничего, кроме общего прошлого. Юношеские клятвы о вечно дружбе-верности-любви мало что стоят. Я думаю, большая часть через это проходила.

Но клятва есть клятва, и она всё же чего-то стоит. Даже перед такой пустившейся под откос, сломленной Мелоди. Кто знает, мог бы быть её путь другим, могли ли былые спутники помочь ей выжить в этом мире? Быть может, невостребованность, отсутствие любви, поддержки, перемешанные с алкоголем и наркотиками, и превратили её в это жалкое, эгоистичное и уродливое существо?

Сила клятвы оказалась мощнее смерти, и её отзвуки настигли тех, кого мятущийся дух считает былыми друзьями. У них есть шанс не оттолкнуть навязчивого призрака, и освободится от него, но хватит ли им на это сил и терпения? Вопрос...

Смесь раздражения, озлобления и чувства вины... Быть может, она права?

Чтобы читать этот рассказ, конечно, нужно быть либо таким же несчастным влюблённым, каким был молодой Мартин в эпоху его написания, либо обладать тонкой эмпатией. Это не ужастик, это рассказ о любви, пусть даже о разбитой любви.

Кстати, в рассказе нет ничего по настоящему жуткого. Но он, конечно, тоскливый, депрессивный, говоря более общо — безблагодатный. В нём нет ни капли просвета. Это мир, в котором, с одной стороны, утрачено гуманистическое начало — ведь как можно людей превращать в безмозглые ходящие куклы? — с другой же, постоянно ощущается тоска по утраченной человечности. Когда весь человек сведён к мясу, к телу — как быть ему, несчастному?

Дело ведь не в том, что наш герой сводит любовь к сексу, вовсе нет. Если бы он хотел простого секса, его вполне устраивали бы и трупы, которые полностью потворствовали его желаниям. Он хотел душевной теплоты, участия, хотел видеть в глазах возлюбленной собственное отражение, и впитывать её образ своими. Но, как оказалось, мир куда сложнее, чем ему казалось, и он более жесток. Его любовь никому не нужна. Глаза возлюбленных вроде бы и не пусты, но его в них нет. Одна его отвергла, ей не нужно возвышенное чувство, ей достаточно ложных утешений и равнодушного секса, другая же нашла себе более удобного воздыхателя, и с тем же самым равнодушием разрушила былую любовь.

Отсюда и безблагодатность. В этом мире, в мире мясных фабрик, никто никому не нужен, глаза окружающих пусты, как у мертвецов. Каждый ищет утешение в самом себе, пусть даже альтер-это и воплощается в виде мертвяка, которым управляют незримые нити твоего разума. Мир окончательно закольцевался и замкнулся в самом себе, отчаявшись найти хоть что-то светлое и подлинное вовне себя.

Живо напоминает Кларка Эштона Смита.

Обречённость и отсутствие человеческого тепла — всё, как под тусклыми лучами гаснущего Солнца, омывающих последний континент Зотик. У людей ещё есть какие-то желания и стремления — но они праздны, как будто ленивы, в них нет ни капли возвышенного. Чёрствость и грубость — вот что свойственно этим закатным людям, и за это они должны нести возмездие. Они получают желаемое — но не окажется ли лекарство хуже болезни?

Конечно, тема не новая, и обыгранная ешё в древних литературах, у Мартина всё же не нашлось для неё каких-то свежих красок. Видимо, равнодушие и душевная леность этого мира, потерявшего себя, создаёт впечатление общей серости, и та же ведьма, которая держит в руках судьбу всех людей, которые пришли к ней за исполнением желаний, всё равно заражена тем же недугом отстранённости, равнодушия.

Так что сама по себе тема желаний не не слишком приглянулась. А вот общая атмосфера даже не гниения, и душевной сухости и хрусткости — более чем.

Холодноватый рассказ...

И не в смысле — рассказ, от которого веет морозом, совсем нет. Просто он написан в несколько отчуждённой, механистической манере, в нём нет той теплоты, которую Мартин вкладывал в другие рассказы, прочитанные мною. При этом он действительно несёт в себе немало интересных придумок — тот же ледяной дракон с ломкими, бело-голубыми крыльями, выдыхающий вместо огня лютую стужу, продолжительные зимы, от которых нет спасения, прообраз Матери Драконов, сражающейся во имя своей семьи — всё это цепляет взгляд, запоминается, западает в душу.

Но ни новоявленную маленькую Снежную Королеву с ледяным сердцем, ни её семью, отбивавшуюся от драконьих всадников, мы не запомним. Мы запомним чёткий образ земли, покрытой настом даже жарким летом, и будем помнить, что здесь отдыхал ледяной дракон. Но от него не веет стужей отчуждения — мы сразу вспомним, что его холод спас людей от жаркого пламени сородичей, а сам он стал кристально чистым озером, невинным, как слеза.

Красиво и сентиментально, но сентиментально в хорошем смысле. Это благородная сентиментальность «fin amour» провансальских трубадуров.

Можно, конечно, и дальше писать истории о странствующей между мирами девушке, которая ищет возлюбленного. Но стоит ли?

Это уже будут совсем другие повествования, нам же здесь автор рассказывает о вечном одиночестве того, кто призван бороться с пришельцами из иных миров. Тысячи, если не миллионы лет менестрель будет перебирать струны своей многоцветной лютни, и вспоминать тот единственный месяц, когда он почувствовал себя живым, и смог разделить вечность ещё с кем-то. Это рассказ не о страннице — она канула в хаосе коловращения иных миров. Это рассказ о том, кто её ждал, и кто напрасно будет её ждать впредь, хотя все понимают, что надежда — тщетна. Для неё любовь — жалость, для него — луч света.

Всего лишь эпизод для странницы, полмгновения для Стража. Но как статична, печальна и влекуща эта минута, которая никогда впредь не повториться! Как ярки и печальны эти песни! Жить и переживать её заново — разве не стоила эта минута того, чтобы девушка из снов писателя Мартина вышла неизвестно откуда и ушла неизвестно куда?

Только сейчас вспомнил этот рассказ, который читал в далёком детстве, спасибо журналу «Если». Это и есть первое моё знакомство с Джорджем Мартиным — история, которую я помнил.

История не Бога, но — Церкви.

Церкви? Нет. Идей.

Идёт борьба, борьба за души человеческие, за веру, за истину.

Джордж Мартин в своих рассказах постоянно говорит о Мечте. О Грёзах. Вера, любая вера, в том числе и христианская — не грёзы ли? Грёзы о справедливости, о том, что «всё было не зря», о воздаянии, в конечном счёте?

Вера не нуждается в догматике, убивающей её живое начало, она нуждается в мечте. Понимали ли это создатели канонов, «Септуагинты» и «Вульгаты»? Нам неведомо.

Идея Лжецов, творящих религии, идеи, мечты — не нова, конечно, излишне замысловата и конспирологична, но кто может поручиться, что и она не является фантазией и мечтой о лучшем мире?

Метущейся душе инквизитора была нужна не только Истина, кою он мог почувствовать только сердцем. Душе и сердцу нужна была ещё и мечта, поэтому он потерял свою старую веру, перестал верить в догмы старой Церкви.

Он стал верить в Драконов.

Кто сказал, что их не было? Или что они были?

Мечта и истина...

На меня дохнула лютая стужа планеты Гетен-Зимы на Горбенском леднике, ветер играет моими волосами в проёме замка Халлан на планете Роканнон, осыпая их снегом, я ломаю наст на планете Верель возле Космопора...

Лёд дышит на нас, вместе с той меланхоличной атмосферой Тайны, которой окружён этот мир, потерявший память о своей истории, удивительно схожий с тоном произведений об Экумене, и я бы не удивился, если бы эта планета оказалась частью Ожерелья. Всё то же ощущение глубокой Древности, руины городов, горстки людей, жмущихся друг к другу на жуткой и чужеродной планете, и реликт иных времён — чудом выживший космический корабль, стоящий среди поляны зимних цветов, выросших сквозь растрескавшиеся плиты обветшавшей взлётной полосы космодрома, среди наметённых сугробов многолетней зимы... Зима близко, как мы помним.

Из всей «A Song of Ice and Fire» я запомнил именно Север, особенно тот, что за стеной. По сути, вот он — только здесь бродят вампиры вместо Ходоков, а голубым сияют не их глаза, а странные и чужеродные цветы с планеты Имир. История одиночества, показанного глазами одичавшей в этой ледяной пустыне юной девочки...

То же самое чувство стремления к иным звёздам, и тоскливое ощущение, что их уже не достичь, что корабль так и будет ветшать здесь, всеми забытый и брошенный, тогда как иные миры, кажется, уже рассыпались в прах.

Как люди попали на этот забытый всеми мир, почему города из камня и металла обратились в руины, почему Звёзды перестали быть мирами, а стали булавочными головками в хрустальном небосводе? Мы не знаем, и никогда не узнаем, так же, как и юная-старая Шон из рода Карин. И только маленькая табличка с последним посланием из другого мира останется непонятым свидетельством о былом.

Мечта о звёздах, о неведомых мирах, о чудесных открытиях на «последнем рубеже» — вот что тянет человека в романтике Космоса.

Тональность рассказов Мартина схожа с большими меланхоличными космическими эпосами своей эпохи — Ле Гуин и Герберта, есть здесь что-то от бурной фантазии Майкла Суэнвика и нешаблонных творений Сэмюэля Дилэни. Тысяча миров — казалось бы, всё тоже самое, но куда более ярко чувство тревоги, неуютности, чуждости... Как в Каменном городе на окраине обитаемой части Галактики, форпоста тех, кого изрыгнул Космос в пустыни этой планеты, где каменные рёбра, возведённые неведомой расой, продолжают хранить осыпающийся со временем древний мегаполис от бурь. И команда, бывшая команда романтиков-людей, выброшенных в эту пустыню, поглощённую бытом и раздавленных умирающей надеждой. Они обречены сгинуть здесь, в этом неуютном мире, полном чужих....

Отчаяние положения этих людей — вот что главное. Разум их тупеет, и они даже перестают замечать останки своего былого товарища, распятого на городской стене. Один погрузился в фальшивые грёзы новых открытий, другие стали жертвой наркотического дурмана, и только один, грёзящий другими Солнцами, бился головой о непробиваемую стену безысходности, бился, бился...

И проломил. Но как? А вот это уже к загадочной расе, возведшей в неизмеримые времена каменные рёбра города.

...Само время рассыпается в прах, город оседает в пустыню, становясь прошлым, а отважный путешественник в его туннелях продолжает свой путь от звезды к звезде, ведомый жаждой открытий.

Красиво.

Ну что же, первый томик из серии, призванной рассказать нам о деяниях легендарных сынов Амператора — примархов — не шибко порадовал, точнее — не оправдал моего высокого доверия. Избалован я, видимо, Дэном Абнеттом, но ожидал я какой-то серьёзной и толковой истории, тем более, что герой повествования — героический Робаут Жиллиман — слывёт в легендариуме Боевой Киянки гениальным стратегом. Ну, думаю, уж автор как-нибудь придумает, что с этим делать, пора разнообразить, так сказать, однотипные боевики, будто слизанные с одного шаблона, только цвет доспехов меняется.

Получили мы абсолютно стандартный «ваховский» роман, про доблестных космодесантников, которые сражаются с ордой гнусных орков. Я уж думал, что великому стратегу в фиолетовых доспехах выберут в противники какую-нибудь высокотехническую цивилизацию, типа эльдаров, или Тау, так нет же — опять орки, видимо, здесь не нужно придумывать ничего нового и лишнего. Итак, огромная орда орков... Что сделает гениальный стратег? Создаст непроницаемые укрепления, воспользуется неадекватностью противника (все понимают, о чём я?), и будет методично крошить зелень у дзотов? Не, не знаем. Точечные обстрелы, ракетные бомбардировки, аккуратные зачистки напалмом, в конечном счёте, легендарные вирусные бомбы? Да не, откуда там. Великий стратег десантирует свои части прямо в гущу противника, и... Да, пиломечи пилят, болтеры стреляют болтами, зелёная кровищща устилает землю вместе с фиолетовыми доспехами — что может быть лучше схватки морда в морду, ведь несправедливо же для гениального тактика не терять изрядную часть военсостава — видимо, вместо децимации?

Искать тактику можно под микроскопом, однако найти её ой как не просто. В ответ на боевые кличи орков примарх отвечает тактически выверенным рёвом (шта?), безбашенные десантники пуляют в замкнутом подземелье из крупнокалиберного оружия, вводя новую стратегему в виде обрушения свода пещеры на голову противника и на себя, стоит также упомянуть, что прекрасно обученные тактике десантники мудро решают, что стрелять по находящемуся в непосредственной близости взрывчатому боеприпасу — мягко говоря, рискованный шаг. Да, умно, что тут скажешь.

Я, кстати, даже не гиперболезирую — всё так и есть в тексте. Да и с сюжетом есть определённые проблемы. Спасение памяти о человеческой культуре — достойное дело, но стоит ли замазывать её позорное прошлое, столь поучительное для новоиспечённого Империума? Вот тут уж Робаут Жиллиман прокололся вовсю, хотя... спишем это на предчувствие гражданской войны.

Что спасает роман, так это его краткость.

Рассказ вовсе не простой, и его не зря сравнивают с «The Word for World Is Forest» глубоко уважаемой Урсулы Ле Гуин, однако смысл здесь обратный. У достопочтенной дамы — история превращения «благородных дикарей» в людей, с их жестокостью и стремлением убивать, в ответ на геноцид, у Мартина же другая история, очень и очень непростая. Причём её ценность в том, что изучать её можно двух разных углов, и картинка получится совершенно разной.

С одной стороны, конечно, это история «очеловечивания» аборигенов. Благородный торговец решил, что единственный способ защититься от агрессии секты с планеты Старая Земля — научить аборигенов убивать, раздать им лазеры и самострелы. Лишённые привычной жизни, мохнатые жители лесов начали было осваивать искусство смерти, но... ожидаемой развязки не случилось, не случилось ожидаемого смертного противостояния двух рас, обречённых, казалось бы, на взаимное истребление (или — на истребление аборигенов, которые бы дорого продавали свою жизнь).

Но всё пошло по другому. Мартин — умный автор. Пирамиды ли спасли дженши от геноцида и «очеловечивания» — вопрос открытый. Но что-то — либо неизбежное человеческое безумие, либо таинственные силы покровителей аборигенов — обратили религиозный фанатизм тоталитарной секты против них же самих. Можно было бы ожидать, что Мартин выберет какую-то форму справедливого возмездия — но, нужно признать, он превзошёл мои ожидания. Идея пожирающего своих детей фанатизма, быть может, и прямолинейна, но замечательна. Сразу вижу призрак леди Мелисандры...

Рассказ о неразделённой любви, или, если быть точным, о сокрушении мечты.

В чём Мартин однозначно прав, а он, писавший то, что чувствовал сам, однозначно прав, так в том, что порой вокруг этого притягательного состояния закручивается вся жизнь. Хорошо ли это, плохо — не мне судить. Но «This Tower of Ashes» — не более чем метафора, метафора тщеты всего сущего, вечно рассыпающегося в прах мира. Башня, которой суждено стать бесформенной кучкой пепла — что может быть притягательней для человека, мир которого рухнул? С каким болезненным наслаждением он должен смотреть на пустырь, покрытый прахом, и представлять себе, что в него рассыпется всё бытие?

Что же было в этом рассказе? Он не отличается особой внятностью, но сквозная мысль ясна — он пытается из праха ушедшего восстановить былое чувство, хотя его стремление и предельно наивно. Пепел останется пеплом, он просыпется сквозь пальцы, оставив только след на руках. Девушка осталась холодна к нашему герою, потому что он ей уже не нужен, да и светлое чувство ей ни к чему — сменился её эмоциональный окрас.

Именно поэтому он предпочёл реальности мир спасительных иллюзий, постоянную подпитку наркотиками, ведь ощущение осыпавшейся в пепел жизни для него слишком тяжко. Правильно ли это — опять же, не мне судить.

Снова — рассказ-эмоция.

Непростая повесть, нужно признать, интересный пример авторской полифонии.

В чём она проявляется?

Непонятно, как правильно. Тоскующий, по собственному признанию, молодой Мартин, конечно, в рамках своего текста делает выбор, а вот читателю приходится значительно труднее. Наверное, подобное же смешанное ощущение возникает при изучении буддийской идеи шуньи. Пытка покоем, или вечное, абсолютное счастье?

Всё зависит, как обычно, от того, как ты чувствуешь. Не думаешь, а чувствуешь. Автор проводит мысль, что человек снаружи — симулякр, игра (привет Берну), тогда как его подлинное, внутреннее Я потёмки даже для него самого. То есть, человек, сознающий себя, всегда одинок.

Соединение глубинных слоёв людей позволяет им обрести счастье друг в друге, они обретают абсолютную и вечную любовь. Но они отказываются от своего Я.

Для того, чтобы ощущать себя, нужно не только любить, но иногда и страдать. Только тогда её свет обретает истинное значение. Уверен, что автор написал эту повесть, тоскуя по любви, но ведь так мечтать о ней можно, только потеряв? И не станет ли вечная эйфория лишь пыткой? Или нет, если нет сознания?

Я, вполне возможно, и не прав вовсе. Хотя, конечно, здесь дело не в правоте или её отсутствии, а в том, как вы ощущаете жизнь. Мартин тогда чувствовал так, я, сейчас, чувствую по другому. Что скажут другие — решать уже им.

Рассказ красивый, но, мне кажется, Мартин сгустил краски.

Вердикт маститого учёного («быть не может, потому что не могет быть!») нисколько не повредил бы мистико-романтической легенде Призрачного мира, поскольку главное здесь не призраки, а — туман.

Туман породил бы новые легенды, потому что он — неизвестность, таинство, что-то выходящее за пределы измерительных приборов. Туман необходим человеку ровно для того же, для чего он познаёт истину — для уголков неразгаданного, таинственного и манящего. Туман бы породил новые загадки, новые верования, сломил бы вердикты любых скептиков — в конечном счёте, волшебство нужно людям просто потому, что они мечтают, воображают и летают во сне. Так что убил бы некий профессор с кучей датчиков Волшебство? Конечно, нет. Но мы услышали.

Рассказ, казалось бы, простой, но назвать его банальным довольно сложно. Оставим в стороне вопрос, насколько реалистичен сценарий работы одного-единственного оператора на станции-«червоточине» без связи, в данном случае главное не в этом. Главное — это пограничное состояние человека, у которого нет выхода из собственной головы, и который вынужден постоянно прокручивать в ней ошибки прошлого, и жизненный тупик, в котором оказался. Он обезумел, да, но только отчасти из-за собственного одиночества, дело не совсем в этом. Сломала его не тишь глубинного космоса, а перспектива возвращения к людям, нахождение среди которых не сулит ему ничего хорошего, ведь жизнь нашего дежурного полностью и окончательно превратилась в череду бессмысленных дней. И что же, вернуться, посмотреть в глаза несостоявшейся любимой, которая, скорее всего, давно забыла тебя, в растерянности встать перед живущими своей жизнью былыми друзьями, прекрасно обходящимися без тебя, вновь растворять себя в обществе и собирать себя заново в сложном переплетении связей, в котором ты занимаешь ничтожное место?

Ожидание конца одиночества — вот сердце этого безумия.

Ну что же, четь и хвала молодому таланту, который не зацикливается на одном жанре. Мистика? Отчего же нет, самая первая сцена «A Game of Thrones» являет собой прекрасный саспенс, который, впрочем, так и не получил своего развития. А здесь — снова ученическая, в общем-то, вещь, проба в жанре хоррора. Как и мастера, Мартин пытается выстроить ощущение таинства на мелочах — некоторая неестественность реалий, необычные мелочи и странности, таинственное происшествие с мрачной и далёкой историей...

Но автор пока не Стивен Кинг, и выстраивать напряжение в читательской душе у него пока не очень выходит, немного не хватает чисто стилистических уловок. Поэтому рассказ вышел достаточно обычным, простым и безыскусным, словно журналистский текст. Но, надо отдать должное: интерес вызывает, и печаль тоже. Не ужас, а именно печаль.

Суровая правда жизни?

На войне слишком много театра, особенно во взаимоотношениях так называемых «своих». Награды, звания, похлопывания по плечу... Сплошной самообман. В таких условиях очень быстро идёт процесс лишения человечности, и в реальности, той самой «суровой правде жизни», суровые бойцы будут друг для друга лютыми волками сразу же, как только уйдёт причина для вечной борьбы спина к спине. Допускать это... существо в мир обычных людей, чтобы он, согласуясь со своей природой, преобразовал окружающее под себя?

Самое печальное — что всем на всех наплевать, и потерю «героя» никто толком не заметит — никого не интересует, кем он был, и какую душу в себе нёс. Пушечное мясо, куда деваться.

Антивоенный рассказ, очередное высказывание американского писателя против омерзительной и несправедливой войны, которую вела его страна. Доколе?...

Видимо, одна из первых попыток Мартина написать серьёзную философскую прозу, с политическим оттенком. О роли личности в истории и в общественном движении написано много, немало слов уделяется и тому, что большинство великих деятелей эпохи лишь попадает в резонанс с духом своего времени. Маршировали бы легионы SS, если бы в Мюнхене одному художнику-неудачнику прострелили бы череп, а если бы гурхан Джамуга перерезал глотку своему побратиму Тэмучжину, были бы разрушены Киев и Багдад? Вопросы...

Но в интерпретации начинающего писателя вышло слишком уж простенько. Пророк — слишком уж «в лоб», так же, как и его убийца-стрелок. Главная проблема Мартина — он ещё плохо чувствует и общество, в котором живёт, и глубину схваченной за хвост темы, ему тяжко развернуть её. Средненько, но запрос на мысль — есть.

Рассказ на историческую тему, причём довольно неожиданную — падение Свеаборга, Русско-Шведская война... И опять всему виной поэзия.

Само собой, для того чтобы найти в тексте что-то «русофобское» (затрёпанное понятие, всё больше превращающееся в смехотворное клише), нужно иметь чрезмерно богатую фантазию. На месте абсолютно стандартных русских могли быть турки во время осады Эгера, мусульмане Великих Моголов под стенами Читора, англичане у стен Шато-Гайяра — да кто угодно. Есть факт — сдача крепости, позорная, по мнению многих, бессмысленная, едва ли не предательская. Маленький народ, зажатый между двумя империями. Одна, превратившая на какое-то время Балтику в Шведское озеро, уже склонилась к своему закату, другая же набирает силу и военную мощь. Принять эту новую империю, от которой неизвестно, чего ждать? Или остаться в рамках старой, и, возможно, отдать жизни за неё?

Нет ответа, как поступить лучше. Как всегда, каждый решает сам. Но... долг, честь, верность... Вероятно, слёзы умирающего старика, перечеркнувшего все свои военные подвиги единственным мигом слабины, отданы в жертву потерянной навеки чести и присяге. Его сторона была ясна, он был разорван в клочья своим долгом перед страной и своими солдатами — и просчитался.

Молодой Мартин попытался написать полифонический рассказ. Не могу сказать, что у него не получилось.

Да, нужно обладать недюжинной смелостью, чтобы включить в свой «отчётный» сборник такую хрень. Многие подростки, которые зачитывались фантастикой, держат у себя особые тетрадки, тонкие или толстые, раскрашенные вензелями, клинками, космическими кораблями — кто во что горазд — где пишется нечто ВЕЛИКОЕ. Как у Толкиена с Муркоком, только своё и круче... или как у Мартина. У меня таких штук пять, слава Небу, что сии опусы не получили дальнейшего развития, и не пошли в печать.

А юный Мартин даже умудрился опубликовать свою детскую ерундистику в фэнзине, честно признавшись, что она, среди прочих его юношеских опусов служит, в общем-то, гвоздём программы. Я юы рассказ о мозге в аквариуме для рыбок почитал, это было бы хотя бы весело...

В этом рассказе, впрочем, чувствуется рука редактора, но даже она не помогает спрятать железобетонный пафос эпохи, когда «Fantastic Four» от Стэна Ли считался шедевром комикса, жуткого злодея, который мечтает... аааа... захватить мир, и пытать жалких людишек! Но не тут-то было, ему противостоит целый Доктор Weird (в чём он Dr.?), который может набить ему морду астральными кулаками, и, увернувшись от Смертельно Опасного Файербола, с разворота пробить ему в башню. Круто? А то! Слог напоминает то ли раннего Муркока (без бешеной фантазии последнего), то ли позднего Перумова, напыщенный, пафосный, и совершенно беспощадный для мигрени всякого читателя, перевалившего за порог 15-ти лет.

А вообще Мартин — молодец. Он как бы разводит перед нами руками, и говорит: надо же было с чего-то начинать...

Отзыв-ретроспектива.

Вспоминал намедни трилогию Роберта Джексона Беннета, которая, неожиданно даже для меня, произвела большое впечатление. Сам-то сюжет не вызывает невероятных восторгов, он напоминает сценарий фэнтези-сериала с хорошей боёвкой, дорогими спецэффектами, харизматичными актёрами, «сильными женщинами» (ну а чоб нет?), лёгкими пассажами в сторону «нетрадиционных отношений» (потихоньку превращается в дурное клише, но в умеренных количествах не раздражает). Всё так. Само по себе чтение увлекательное и динамичное, написанное твёрдой рукой умелого писателя, на мой вкус, более толково и обстоятельно, чем у того же Брендона Сандерсона, и многих иже с ними. И, нужно сказать, при всём придирчивом отношении нынешней избалованной публики к современному фэнтези, серия о «Cities» получила сравнительно позитивные отклики от фэндома.

Мне кажется, всё дело в миро-мифологии, созданной автором. Небольшое допущение: что если боги, классические боги мифологических систем архаичных народов были не просто абстрактной сверхъестественной силой, являющейся воплощением неизведанности окружающего мира, а реальностью? Что если боги в своих конкретных манифестациях весьма и весьма деятельно вмешивались в человеческую жизнь, строя для своей паствы рай на земле, творя бесчисленные, поражающие воображение чудеса? Идея вроде бы не новая, у многих мифотворцев встречается что-то подобное. Да хотя бы «Илиаду» можно вспомнить, где Диомед Тедеид с копьём медноострым наперевес вступил в поединок с Афиной и Аресом, не только не потерпев поражение, но и ранив их (как местный легендарный кадж Авшакта си Комайд). Но при внимательном прочтении можно выделить интересную систему Божеств.

Деятельная вера Континента не подразумевает богов-демиургов, не знает абстрактных сущностей Света и Тьмы, Порядка и Хаоса. Шесть Божеств, конечно, могут отвечать за покровительство некими высокими сферами, но не являтся воплощениями абстракций, а нести чисто прикладные функции — как покровительница Смерти, которая создаёт по просьбе своей паствы своего рода Вальгаллу.

Итак, что же мы имеем? Бога-строителя (Талвааврас), бога-садовника (Аханас), бога-судью (точнее — дающего запреты Колкана), бога-воителя (Вуртья), бога-трикстера (Жуков). Отчасти абстракцией можно считать Олвос, Дающую Свет, однако и она несёт в себе прикладные функции защиты, покоя и покровительства. Короче говоря, Божества воплощают в себе весьма конкретные сферы человеческих чаяний, отображают разные стороны их жизни. Божества Континента — не нечто внешнее по отношению к человечеству, не субъект, а объект — они отображение человеческого коллективного «Я». Всё, что было хорошего в мире Божеств, и, тем паче всё, что в нём было дурного — всё от человека. Беннет умный автор, он смог показать, что и красота, и уродство Чудес этого мира — человеческое творение, отображение его противоречивой сути.

Ноо тему можно было бы доработать, мифологической конструкции не хватает многих деталей, которые могли бы её дополнить. В этом мире, пережившем апокалиптический Миг гибели Божеств, мы видим технологически развитый Сайпур, истинное воплощение технократии. А вот как к этому миру пришли? Мир Божеств, лишённый, по сути, интенции к абстракции, не знал того, что старик Ясперс весьма условно называл «Achsenzeit», «осевое время», фрагмента социальной эволюции, знаменующей появление деятельного Сознания, изучающего Бытие. Всё в этом мире воплотилось в персонификациях человеческого, условно, «бессознательного», и не породило волны философских и общественных идей, мировых религий с их идеями Греха и Воздаяния, не породило Гуманизма. Это мир, лишённый веры в сверхъестественное, как это ни странно. Эх, было бы очень любопытно взглянуть на мир, пропустивший целые пласты интеллектуальной и идейной эволюции, и сразу махнувшей в светское технологическое общество — на каких основах? Как было бы любопытно посмотреть на этот мир!

Ну что же, спасибо автору за эту весьма познавательную экскурсию по городам. Весь этот мир — целиком светский, он полностью принадлежит Человечеству, и ничему иному здесь нет места. Таков общий мифопостроения этого необычного мира, который сложнее, чем кажется.

Взрослый Адамс, да, более серьёзный, чем раньше, менее философичный, более жизненный, более социальный.

И здесь не нужен никакой Артур Дент, ни к чему Форд Префект, вся эта Вселенная здесь лишняя. Поместить весь сюжет, и без того слабый, на уже отработавший своё фон, который безнадёжно устарел для творчества автора — не самая лучшая идея. Он прекрасно это понял, и, пусть даже и второпях, довольно по дурацки, но закрыл весь тот цикл навеки вечные. И никакой Йон Колфер не сможет вдохнуть жизнь в то, что уже ушло — всё, что хотел сказать Адамс об этом мире, выражено в первых двух романах.

Конечно, здесь есть здоровое начало. Множественность Вселенных, где каждый отпечаток собственного Я мучается от неизбежных и мучительных, хотя и разных в каждом случае вопросах. Но... всё можно было бы сделать куда изящнее.

Дуглас Адамс решил написать историю любви... Я согласен, это симпатично, мило, иронично и самоиронично.

Чего не хватает? Всё-таки сюжетная составляющая — не самая сильная сторона автора, а здесь он делает ставку именно на неё. Его явно утомил мир этой безумной Вселенной, и он не знает, что с ним делать, куда развивать то, что уже прекрасно работает? Автор пытается сказать нам о чём-то важном, но сам формат юморесок «The Hitchhiker's Guide...» для этого не подходит. Он подходит для отвлечённого философствования, но не для разговора о жизни... хоть это и чрезвычайно странно.

Не та вещь, которая выдержит испытание временем, в отличие от предыдущих романов.

Третий роман смотрится уже довольно натужно. Всё таки Дугласу Адамсу непросто поддерживать уровень комики предыдущих частей, любой фантазии есть свой предел, ничего не попишешь. Отсылок, ироничных комментариев и аллюзий стало на порядок меньше, и упор сделан на то, что является наиболее слабым в цикле — на сюжет. Концентрация на действии и — особенно — на диалогах играет злую шутку, поскольку впервые именно здесь они начинают всерьёз утомлять и раздражать, абсурд превращается в сюрреализм ради сюрреализма, а не служит литературным приёмом.

Но ближе к концу автор исправляется, и интрига с планетой Криккет лихо заворачивается под его пером, превращаясь в уже привычную юморно-метафорическую зарисовку, и привычный нам уже стиль возвращается. Именно поэтому я не стал ставить крест на этом романе... и ещё из-за робота Марвина, ведь и без моих претензий его оптимизм помещается в спичечный коробок. Вместе со спичками.

Выделять эту часть цикла в отдельный роман я бы не стал, поскольку он смотрится как бесшовное дополнение к первому роману. Нельзя войти в одну реку дважды — так Дуглас Адамс и не входит, он всего лишь продолжает развитие тем первого романа. И это не просто банальный театр абсурда, а хитро выстроенное повествование, которым автор пытается доказать, что в нашей безумной Вселенной любая мелочь, любой брошенный камень ведёт к целой цепочке никоим образом не предсказуемых следствий. Я даже начинаю понимать Повелителя Вселенной, который в этом сумасшествии решил уйти в крайнее бёрклианство, да и капитан космического ковчега не вылезал из своей ванной годами не от хорошей жизни. Аляповатость жизни здесь настолько привычна, что даже конец света воспринимается в ней лишь как очередной занятный фон, под который можно крепко накатить.

То, что и было — немного метафоричности, чуть-чуть цинизма, галлон абсурда и хлёсткие гэги. Надеюсь, у автора их запас бездонен.

Юмористическая литература — дело тонкое. Прежде всего, конечно, её автор должен быть чрезвычайно умён. Во вторых, должен обладать хорошим художественным вкусом, чтобы всегда чувствовать меру. В третьих, его нелёгкая задача — поддерживать динамику повествования, и не давать читателю расслабится и заскучать, поддерживая его тонус всё новыми и новыми придумками.

Непревзойдён, конечно, Терри Пратчетт. Можно вспомнить Ярослава Гашека с его «Швейкианой», острую зубоскальную сатиру Джозефа Хеллера, чопороные приключения героев Джерома К. Джерома и юморечки Иоанны Хмелевской. Но вот, новое имя передо мной — Дуглас Адамс и его легендарный цикл «The Hitchhiker's Guide to the Galaxy». Произведение настолько известное, что о нём, по моему, хоть краем уха, но слышали все, и дело здесь даже не в слегка подзабытой нынче экранизации. Образы из коротких книг Адамса ушли в люди, многие крылатые фразы, прежде всего в англоязычном пространстве, но и в русскоязычном тоже, циркулируют в потоках языка, и всплывают с завидным, хоть и нечастым постоянством. «Life! Don’t talk to me about life!» — это в моём лексиконе теперь явно надолго. Да здравствует робот Марвин!

Если говорить серьёзно, то роман Дугласа Адамса производит странное и смешанное впечатление. С одной стороны, масса интересных замечаний, шуточек, и неожиданно глубокой иронии — это есть. Часть из них безнадёжно купировалась в переводе, я сравнил с оригиналом, хотя читать такой витиеватый и непростой текст на английском я пока не готов. Но с другой стороны, автору необходимо строить линейный сюжет, и он не производит впечатления — в этом плане Пратчетт более выразителен. Для пародии здесь маловато отсылок и жанрового стёба, и приходится констатировать, что «The Hitchhiker's Guide to the Galaxy» — скорее фантастика абсурдного юмора, причём не лишённая некого смыслового зерна. Добавлял ли его Адамс на самом деле?

Как ни странно, его абсурдная и откровенно дурацкая Вселенная, где президентом всего Сущего может быть обаятельный жулик просто потому, что он обаятельный, вполне логичная в рамках заданных законов. Вселенная настолько богата и разнообразна, что в ней найдётся место любой идиотии, любому абсурду, самым ярким краскам. На фоне этого безумного мира скучных людишек и сноса их никому не известной планетки не заметил вообще никто, а парочке выживших представителей этой приматоидной расы остаётся только разевать рот при виде калейдоскопа безумия бескрайнего космоса.

На фоне многообразия Вселенной человек — песчинка. (Это у меня приступ Синдрома Поиска Глубокого Смысла. Простите).

Вопрос о Жизни, Вселенной и всём остальном, конечно, запомнится надолго. Каков вопрос, таков и ответ. 42? Это смысл Жизни? Но чтобы понять ответ... быть может, лучше правильно поставить вопрос? Грубо говоря: вы чего хотите? От Жизни, от Вселенной, от... всего остального? Быть может, для начала дать всему имена, как учил нас старик Кун-цзы, познать себя, а потом, наконец, задать вопрос: зачем? И тогда 42 станет для нас чуть ближе, хотя, честно признаться, мы подобны больше тому кашалоту, который успел познать самого себя в те весёлые минуты, когда летел с орбиты к поверхности планеты Маграттея.

В общем, от сюжета, по большей части, я не в большом восторге, однако своим исполнением роман доставил удовольствие. Тем более, одно из главных его достоинств — он короткий. Чуть больше текста — и бесконечный поток гэгов стал бы утомительным. В итоге мы получаем типично английский роман о том, что мир не так прост, как кажется на самом деле. В этом смысле Дуглас Адамс пишет юмористическую литературу на очень странной грани жанров — не уходя в философию, не падая окончательно в абсурд, и не опускаясь до примитивных шуточек в стиле «Mr. Bean». Интересное сочетание.

Последний роман трилогии сложно воспринимать всерьёз. Если первый воспринимался всё же более или менее как продолжение истории Вечного Воителя, то под конец старика Муркока понесло вразнос. Это, кстати, вовсе не значит, что роман плох — что вы, вовсе нет. Это хороший, ностальгический роман, своего рода окошко света в тёмном царстве Мультивселенной.

От лица подростка? А почему нет?

Все мистификации, связанные с месье Зодиаком, он же Элрик из Мэлнибонэ в хорошем плаще и костюме-тройке, как бы намекают на буффонадность происходящего, да и господин Реньяр вместе с разношёрстной компанией Рыцарей Равновесия, нельзя не обратить внимание, что зловещий Гейнор Проклятый и диавольский Иоганнес Клостергейм окончательно низведены на уровень почти комических персонажей, точнее, фриковатых баранов в зловещих костюмах.

Но не будем преуменьшать. Архитектоника Мультивселенной сохранена, роль Вечного Воителя осталась прежней, но на этом витке Мегацикла его задачи немного другие. В предыдущих ветках, как мы помним, Хокмун-Эрикёзе разрушил Равновесие, в другом Корум поборол Хаос, в другой ветке он же в лице Элрика способствовал Рагнарёку Повелителей Энтропии. Здесь же, как и в двух предыдущих текстах, задачи другие — выступить и против Порядка, и против Хаоса, уравновесить Рунный Посох с Чёрным мечом. Внести смуту в Тёмную Империю Гранбретань и сохранить её — вот это задачка, пусть и невольная, не правда ли? Муркок хорошо помнит, что такое Тёмная Империя, и её извращённые порядки, и он удачно воспроизвёл их на новом витке... Дориан Хокмун здесь лишний, он своё предназначение Вечного Воителя не может выполнить, и бьётся где-то на окраине сюжета, тогда как основное противостояние уходит в фундаментальную схватку борцунов за вселенское могущество, в виде учёных Звериных Лордов (почему здесь нет барона Калана? Илиана Гаратормская его вообще своим мечом на ноль поделила?) и парочки экстравагантных ряженых. И месье Зодиак, он же Элрик из Мэлнибонэ, получает эффектный бенефис с Буреносцем — что ещё нужно старому любителю Муркока?

Подытоживая, можно сказать, что это такой своеобразный образчик самопостмодерна, деконструкция истории Рунного Посоха и замка Брасс, плюс подмигивания в сторону мира Разрушенной Луны, разовый оммаж принцу в алом плаще и даже привет от полковника Пятницкого, я уж молчу о трикстере Джерри Корнелиусе, благо Уна Перссон на месте. И очередной Апокалипсис по муркоковски — куда ж мы без него?

Мы вместе с Элриком славно погуляли по Лунным Тропам. До новых встреч.

Красивый и, в общем-то, вполне обычный для Муркока велеречивый роман, куда спокойней, чем его раннее творчество, менее надрывный, чем романы о Коруме и Эрикёзе, и более аккуратный, чем его постмодернистские эксперименты. Почтенному автору сложно найти баланс, он слишком противоречив в своём творчестве, но, надо признать, ему это удалось. Демиург продолжает сплетать линии Мультивселенной, сталкивая и разводя друг с другом воплощения Вечного Воителя, отражения Чёрного Меча, размноженного Гейнора-Гуннара Проклятого, викингов, скрелингов, эсесовцев и гномов... Не, гномов-индейцев, чего уж там. Да ещё и напоминающих почему-то стивенсовских «The Brewsters of the Heather». Каково?

Три абсолютно разных линии и три ракурса обзора полифоничны, причём за линию противостояния с Врагом отвечает не ветка Элрика из Мэлнибонэ, а Улрика фон Бека, идущего с Чёрным мечом наперевес. Если не брать в расчёт изрядную путаницу в средневековых реалиях, которая огорчительно довлеет над Муркоком, то роман дивно скроен как сочетание различных линий реальности Мультивселенной, которая всегда стремиться к гармонии, несмотря на энтропийные элементы как Порядка, так и Хаоса. И тот, и другой здесь выступают как силы, одинаково враждебные человеку, и которого защищает только Космическое Равновесие.

Это хорошая, на удивление живая и светлая история о жене, ищущей мужа, о принце Элрике, на тысячу лет позабывшем о своём Роке, о графе Улрике, который чётко знает, за что держит оружие. Молодой Белый Ворон, тайна которого откроется только под конец, не по детски, а взросло наивен и светел, как принц Элрик, едва надевший корону Имррирра, а Гайавата, лично общавшийся с Генри Уодсвортом Лонгфелло, ироничен и мудр, словно один из всадников Лимба, некогда встретивших Элрика-Улрика в образе Хокмуна на пути в Танелорн.

В общем, хороший, позитивный роман, очередной фрагмент бесконечной биографии Вечного Воителя, новый эпизод в нескончаемой войне, и всё это в сочетании с каким-то ироничным спокойствием, которым так и веет от этого текста. Безусловно, меня уже тянет прочитать его снова, но уже с разматыванием отсылочек и подмигиваний, любителем коих давно уже стал Майкл Муркок. Долгих лет ему!

Новая встреча с Элриком из Мэлнибонэ оказалась для многих читателей неожиданностью, и произвела на них крайне неоднозначное впечатление. В этом нет ничего удивительного — много воды утекло с тех самых пор, когда Белый Волк крушил Имррир («The Dreaming City», 1961), молодой человек, писавший о гибели древней и кровожадной империи, превратился в зрелого и опытного автора, погружённого в собственные мысли. Многие из нас буквально выросли на фантазиях Майкла Муркока о Вечном Воителе, с Хокмуном мы шли на штурм Тёмной Империи, бок о бок с принцем Корумом скакали на встречу со студёными Фой Миоре, с Эрикёзе спасали элдренов от кровожадного человечества. А с принцем Элриком многие сроднились, и оплакивали его трагическую судьбу, обречённую на жуткую гибель, лишённого всего на свете безродного изгнанника.

Поэтому новый текст воспринимается совсем по иному. Тут главное помнить, что за плечами Муркока давно уже прошли странные и яркие постмодернистские эксперименты, вроде «Gloriana» (1978), подарившей новому роману букет игры с языком и смыслами, «Colonel Pyat» (1981-2006), приковавший внимание автора к генезису фашистского общества, «The War Hound and the World's Pain» (1981), кроме семьи фон Беков, добавляет нотку мрачности. Другой Муркок, совсем другой — и именно за это я его и продолжаю читать.

Но в чём недоумение справедливо — так это в переизбытке эклектики. Всё же в эклектичности раннего Муркока было больше чувства, которое делало её живой, здесь же больше разума, и это подводит автора донельзя. Он пытается сделать роман ближе к своему старому стилю, и это делает его пресноватым, что в своё время подпортило «The Dragon in the Sword» (1986), который тоже был выдержан в жанре классической героики, уже не слишком уместной на фоне куда более спокойного стиля автора. Та же самая история и с «Daughter of Dreams» — уж больно чужеродно в нём выглядят приключения Элрика и его второго Я Улрика фон Бека на просторах мира Молодых королевств, да и позжее тоже. Муркок пытается влезть в жанр, из которого он давно вырос, и это составляет для его текста определённую проблему.

Улрик фон Бек вышел из другого мира, который идёт к своему закату, находясь под пятой изуверской идеологии фашизма, этого торжества реваншистской химеры. Крушение старой доброй Германии сначала на фронтах Мировой войны, а затем в отблесках костров запрещённых книг, это реальная и подлинная трагедия совсем недавней ещё истории, один из самых чудовищных вывертов эпохи модерна. Но Муркок — плюс-минус сторонник модернизации — смотрит на фашизм и под другим углом, со стороны своей собственной Мультивселенной, которая живёт по своим собственным законам, и это законы борьбы Порядка и Хаоса. Он поднимает вопрос, который уже косвенно звучал в его определённо реалистичном «The Laughter of Carthage» (1984), а не являются ли Порядок и Хаос одинаково чужими человеку силами, и не могут ли они вырождаться в своём развитии? На счастье мира Корума, трикстеры Кулл и Ринн уничтожили владык и того, и другого, боги, вечно сражающиеся дети, погибли в то время, когда Дориан Хокмун и Эрекёзе прибыли в Танелорн. Но в этом мире владыки Порядка и Хаоса одряхлели и выжили из ума, фашизм является настоящим воплощением законов Порядка, контроля и насилия. Поэтому нам не слишком важно, кому же служит Гейнор фон Минкт, он же наш старый друг Гейнор Проклятый, силы, которые он воплощает, лишены здорового человеческого начала, что и становится причиной его проклятия.

На фоне схваток Человека с силами Порядка и Хаоса происходят героические приключения Вечного Воителя, который уже не может служить ни одной из этих сил. Муркок использовал интерес фашистских лидеров к оккультизму в свою пользу, и Чёрный меч отныне являет собой объект пристального интереса чародеев Рейха, вокруг чего и крутится сюжет. Сочетание фэнтезийных декораций, луков, мечей и острых ушей мэлнибонэйцев вкупе с нацистской отутюженной формой отдаёт буффонадой, однако, нужно признать, героическая схватка молодых драконов с асами Люфтваффе над берегами Британии — сильный образ.

В общем — противоречивый текст, в котором смешались одинаково и удачные элементы, и откровенно нелепые находки. Этому роману подошла бы не героика, а поэтичный и красивый стиль «The Revenge of the Rose» (1991), где образ Элрика играет новыми красками.

Но даже с этими поправками я снова рад встрече со стариком Муркоком, и снова он меня не разочаровал. Рад встрече, старый друг!

Не знаю, стоило ли выделять эту зарисовку в отдельный рассказ, она смотрелась бы органично как часть романа-калейдоскопа, но не отдельно от него. Специфический «народный» юмор ирландцев, конечно, цепляет своей здоровой теплотой, несмотря на промозглость болотистого острова, но в качестве чего-то самостоятельного? Увольте, мой друг.

Читать только в связке с романом «Green Shadows, White Whale».

Несмотря на то, что Рэй Брэдбери был мастером короткой формы, порой он писал и более объёмные тексты. Ему тяжко давалась романная форма, творец продолжал писать и мыслить яркими всполохами, порой его тексты рассыпаются в руках, лишённые связующего звена. В какой-то момент автор стал более велеречив, как это часто бывает со стареющими писателями, и в 1980-90-х романы шли один за другим. Я уже писал о своеобычной трилогии «Where Everything Ends», которая была причудливой помесью автобиографии, нуар-детектива, псевдо-мистики в стиле Эдгара Аллана По и реалистического романа. Отчасти Брэдбери не отошёл от традиции и при создании своего «Green Shadows, White Whale» (1992), где сохраняет свою совеобразную, дуальную, личностно-отстранённую манеру повествования, соединяя свою биографию и вымысел в причудливые извивы смыслов и ярких эпизодов, и всё для того, чтобы признаться в любви к стране, которая является окраиной для всего мира.

Вряд ли Брэдбери знал, что древние ирландцы знали не четыре, а пять сторон света. Как бы он обыграл это?

Но его Ирландия — не древняя Гиберния-Эриу, здесь нет места Кухулинну, Финну МакКуллу и Ниаллу Нойгиаллаху. Это скорее земля Джеймса Джойса с его Дублином, мрачной его изнанкой Джозефа Шеридана Ле Фаню, плавной переливчатой поэзии Уильяма йейтса. Воистину — земля зелёных теней, плоская, как стол, болотистая, небогатая, казалось бы, несчастный остров на переднем краю штормов Атлантики, но...

Мы часто забываем, что главное богатство любой страны — люди. Вот и Брэдбери, приплыв на зелёные берега Ирландии, любуется не на её суровое и героическое прошлое, и не на красоты её лаконичной природы, он видит людей. Простых, обычных, земных, рыжих, низкорослых и коротконогих, будто бы вовсе и не потомков героических гойделов, изгнавших Туата Де'Даннанн из Ирии — обычные люди, простые — и разные. Тут вам вспомняться и чеховские мужики с мещанами, и шукшинские чудаки, и фолкнеровские южане, и даже толкиновских хоббитов не стоит забывать. Ирландцы бедны — но и богаты тоже, мы слишком часто забываем, что сила жизнелюбия может переломить всё, что угодно, и каждый из героев романа-сборника Брэдбери богат своим содержанием, азартом и охотой к жизни, что выливается в чрезвычайно богатые и велеречивые диалоги и монологи.

Недаром одним из бродячих культурных кодов является постоялый двор на перекрёстке — или паб, как в нашем случае — не как место запойных посиделок, а как точка встречи, где люди собираются общаться и беседовать. Таков бар Гебера Финна, куда приходит наш юный писатель в поисках живого человека, и... находит его. Он находит целый пласт историй, простых, но одновременно и глубоко-житейских, грустных и смешных, каждая из которых вливается в стройную ткань движения Жизни.

В общем, это своеобразная форма авторской рефлексии. Гринтаун мы могли пощупать руками, вместе с мальчиком Дугом мы даже гасили свет в его домах, знаменуя наступление Осени. Ирландия Рэя Брэдбери — тень. Зелёная тень на краю глаза, за пределами оптики линз очков, грунтовая дорога среди болот, заволочённых туманами, и серые, слякотные улицы Дублина. Его Ирландия — те самые рыжие и жезнерадостные мужички, полные веселья, простоты и чувства собственного достоинства, как бы вечно посмеивающиеся над собой. Охоться за белым китом души острова Ирии — и наткнёшься на них, этих светлых и простых людей, так похожих на простых людей по всему миру — в русской глубинке, в английских деревнях, в маленьких американских городках — везде. Лучшие из них — и есть Душа.

Писать об этом романе тяжело. Он неравномерен, несогласован, рассыпается в руках. Отсутствие единой линии повествование доставит нам немало хлопот. Но это хороший и добрый роман, добрый той сердечностью к людям, которой сейчас остро не хватает всем нам. Нам всем стоит присмотреться к Другому, и уловить это мимолётное единство зелёных теней иных жизней.

Ничто, никакой факт в истории, никакое событие не существует просто так, в вакууме. Казалось бы, есть «ВК», есть «Хоббит», по своей фабуле — обычные и несложные истории, существующие в рамках парадигмы героического эпоса, и что же в них уникального? Я и сам не постеснялся 10 лет назад назвать «Легендариум» «Великой Книгой», и сейчас не отступил от этого? В чём причина?

В том, что мир, созданный Толкиеном — живой. В любом другом мире, сколь бы не были искусны его мифотворцы, проглядывает нечто искусственное, даже на островах Земноморья оказалось место противоречиям, даже скрупулёзные миры Гая Гэвриела Кея дают трещины. Но для того, чтобы мастер Бильбо Торбинс-Бэггинс-Сумникс нащупал в копях Мглистых гор маленькое золотое колечко, потребовались тысячелетия истории, сотни имён, десятки событий, память о которых к эпохе Войны за Кольцо стёрлись даже в сознании древнейших эльфов. Кольцо Всевластья, также как Три, Семь и Девять его братьев, возникло, когда Творец пытался понять, как же оно, такое чудесное, закатилось за пазуху этого злобного, но забавного, казалось бы, Горлума? Для того, чтобы появился Ривенделл-Раздол, нужна была война с Сауроном во Вторую эпоху и поражение мастеровитых эльфов-кузнецов в Остранне, чтобы чёрные тучи сомкнулись над Дол-Гулдуром, нужно было протянуть прочную нить от дисгармонии Мэлькоровой мелодии в музыке Айнур к зловещей фигуре Некромансера... Всё это нужно было, как любил говаривать Джон Роональд Руэл, «выяснить».

Чтобы появился «Властелин Колец», нужен был Мир. Музыка Айнур, проклятье Феанора и резня телери в Альквалондэ, блеск и низвержение Нуменора, Эарендил с Силмарилом на груди, парящий в поднебесье. Заслуга Кристофера Толкиена в том, что он решил напечатать черновики отца, и показать, какой колоссальный фундамент скрывает его история. Лично мне, со стороны, «Middle-earth Legendarium» всегда казался избыточным в своей полноте, 12 томов черновиков — зачем, думал я?

До той поры, пока сам не нырнул в них, и вновь не оказался ТАМ.

Я читал много «фанфикшна», посвящённому Средиземью, многих авторов, хороших и плохих, ещё больше мне попадалось прямых подражаний. Но никто, никто не сравнится с Творцом.

Даже в этих отрывках, многие из которых представляют собой небрежные наброски на тетрадных листах, вырванных из блока, чувствуется дыхание подлинного, настоящего Мира, и мы сходим на его тучную землю. Вместе с Туором мы идём по горам и кущам Белерианда, вместе с Турином Турамбаром мы бьёмся, плечом к плечу с отчаявшимися эльфийскими витязями, против необоримой силы Ангбанда, в ту эпоху, когда неминуемость поражения была очевидна. Впервые я вступил на землю Нуменора вместе с будущим королём Алдарионом, оказавшись в эпохе, когда жива была память о сражениях с Мэлькором, и дунаданам ещё лишь предстояло вновь вернуться в Средиземье, принеся ему много и радости, и горя. Вместе с Галадриэлью и её супругом мы вступаем в сражение с Сауроном в ту эпоху, когда ковались Кольца Власти, наблюдаем за основанием Лориэна, Остранны, Раздола, следим за разгаром борьбы, которая кипела в этих землях ещё в те времена, когда седой Миндолуин ещё не приютил на своём колене гондорскую крепость, а южные склоны Метедраса не вытесали из себя кольцо Ангреноста-Изенгарда. Вместе с истари мы прибываем в Средиземье, бороться с поднимающей голову Тьмой, и рядом с Гэндальфом встречаем гнома Торина Дубощита в окрестностях Пригорья. Мы будто оказались в каменном кресле на Амон-Дине, пронзая взглядом пространство и время, и видим те незримые нити, которые тянутся из далёкого проглого Нуменора и Средиземья, и сходятся в одной точке, когда было уничтожено Кольцо Всевластья, и ушло время эльфов, магов и нуменорских витязей.

Казалось бы, просто отрывки, простой рабочий материал, заготовки, зарисовки, что от них можно ждать? Нет. Все вместе, вкупе, они являются фрагментами большого целого, которое кажется таким же необозримым и бесконечным, как и история нашего родного мира. В воображении профессора Толкиена нет ничего пустого, всё взаимосвязано, всё контекстуально, всё настолько богато, что мир оживет под нашими глазами настолько, что мы, вслед за Галадриэлью, начинаем сами тосковать по ивнякам Тасариэна.

Ключ от Средиземья остался в кармане расписного жилета профессора Толкиена, и он унёс его с собой. Король Волшебной Страны увёл его с собой, оставив нас наедине с эхом большого Мира, который неизбежно меняет нас, даже когда мы приходим в него с чёрного хода. Да, толкиенисты не стареют, даже через много, много лет...

Имя Ричарда Кнаака мне давно знакомо, и не могу сказать, что наши встречи на плодородных нивах фантастической литературы приносили бы нам удовольствие. Сей автор является самым зримым воплощением понятия «Литературный Ремесленник», «ЛР», поскольку его умение клепать коммерческие тексты прямо пропорционально уровню однотипной графомании, которую он тоннами забивает в свои романы. Его жертвами в разное время становились «Dragonlance», «Diablo», «Конан», есть у него и свои собственные, авторские миры... Я не посещал каждый из них, но нездоровое желание потреблять литературный фастфуд иногда пересиливает самые здоровые опасения. Тем более, что мне всё равно хотелось сделать ещё один заход в мир «Warcraft», хуже, чем роман об Иллидане, всё равно нужно ещё поискать.

Забегая вперёд, сразу скажу, что и в этом, сравнительно позднем романе Кнаак остался яростным графоманом, и врата Азерота по прежнему для меня закрыты. Но, может быть, есть плюсы?

Писать шаблонно тоже нужно уметь, и местами у автора даже получается. Последние 50 страниц и правда динамичны и забористы, и были прочитаны с большим удовольствием. Но, к сожалению, им предшествуют ещё почти полтысячи помпезной околосюжетной чуши, которая целиком и полностью состоит из козней тысячелетнего врага рода гуманоидного, страшного и коварного Чёрного дракона... Ааааа.... Подождите, а его ум и коварство, они, собственно, где? Если бы он взял в руки централизованную власть, и выщёлкивал конкурентов по политической борьбе, это ему бы принесло какие угодно дивиденды, со временем, и ту самую корзинку яиц с дракошками. А зачем в его стройный план было включать средней руки чародея? Понятно, что автору так захотелось, но помимо этого?

Помимо злодейского злодея, у нас ещё имеется квест, из типовых персонажей (характеристики которых автор явно определял шестигранным кубиком), и смысл которого я потерял почти сразу, кроме злодейским планов злодейского дракона.

В общем, та ещё поделка. Сальваторе хоть и прямолинеен до оскомины, и однообразен, как выпуски «Новостей», но хотя бы умеет работать слогом. Кнаак умеет делать фрагменты боёв, но не более того. Это явно не стоит того, чтобы его читать.

Гаррисон ухватил правильную тему — большие лавины могут начинаться с маленького камушка. Слева от меня горит в лампе грушевидный предмет, являющийся последствием желания изобретателя отомстить газовой компании — о чём ещё говорить? Человеческая жизнь богата и разнообразна, она состоит из мелочей, и эти мелочи подчас оказываются даже важнее больших трендов.

А вот конец... Хулиганство! Но классно вышло.

Не думаю, что автор здесь выступает под личиной шовиниста, скорее он просто решил подчеркнуть, что любое чувство собственного достоинства можно сломить, особенно если знать подход. Так и здесь. С одной стороны, конечно, мильонЭр давит на несчастную девицу кричащей и гротескной роскошью, и собственной железобетонной самоуверенностью. Причём последнее даже важнее. Причём дева сама определила исход своего вечера, она уже была готова порхнуть к обольстителю в спальню, иначе она бы ни за что не отправилась на ужин с ним, всё остальное — лишь игра.

Игра, игра... На мой вкус, мерзкая игра, и с его стороны, и с её.

Прямо-таки предыстория Империума WarHammer'а.

Можно, конечно, списать многое на преувеличение, на гиперболу, но страхи Гаррисона были вполне оправданы, и за те полвека, которые прошли со времени написания рассказа, они не потеряли свою актуальность. Человек — сам по себе злобен и агрессивен, гуманность и свобода с огромным трудом приживаются в обществе, и периодически попираются стремлением к насилию, жаждой окровавленного кулака. Этот принцип возведён в абсолют — агрессия стала основой всего. Все люди враги друг другу, и внешним силам, стремление к власти стало доминирующим, жажда геноцида — нормой. Либо унижение, либо уничтожение — вот принцип существования этого человечества, которое не способно уже стремится ни к чему иному.

Гаррисон знал, что такое военщина. Это люди, существование которых основано на насилии и доминировании, все разговоры о защите, обороне — иллюзия, самообман. Он боялся — за свою страну, за всё человечество. Не напрасно, не напрасно.

Эхо позорной Вьетнамской войны, которое казалось вечным, сосредоточилось в этом рассказе. Слегка иронизируя сам над собой, и своим «The Final Battle», он выворачивает наизнанку военщину во всех её проявлениях. Гуманитарная помощь, которую несут военные? Не является ли это просто оправданием, всего лишь более смягчённым вариантом доминирования, более лёгкой формой войны? Настолько ли капитан Картер лучше рядового Траскоу, откровенного расиста и шовиниста? Не знаю... Но в рассказе чувствуется подлинная боль человека, страна которого развязала позорную и несправедливую войну. За это можно простить многое.

Охотников не жалую, но, нужно сказать, сей чёрт весьма ловок. По сути, басня — человек стал спецов в своём деле вопреки собственным качествам — но спецом таким, что с ним не забалуешь. Не нужно недооценивать тех, кто слывёт лучшим, пусть даже кажется, что это всё наносное, вовсе нет. Человеческий ум и хитрость, в отличие от физических возможностей, малопредельны, и всегда нужно учитывать все козыри, которые могут прятаться в рукавах людей.

Тематика рассказа немного притянута, но для того времени, я думаю, байка о лютых государственных трансплантологах, которые потрошат тела умерших людей в поисках здоровых органов для пересадки, имела место быть. Сейчас пересадка достаточно распространена, но вовсе не обязательна, и разделывание тел «свежеумерших» не стало реальностью. В конечном счёте, делать подобное против воли умершего или его родственников вряд ли кто-то будет. Тем более, что далеко не каждый человек и согласится жить с чужим сердцем.

Курица или яйцо?

Помню, был схожий рассказ о человеке, который сам себе принёс устройство для перемещения во времени, чтобы он отправится в прошлое, и передал самому себе... На колу мочало. Здесь схожий принцип, но более безыскусно сделанный, тем более, что конец просматривается почти сразу. Интересная заметка, но не более.

Забавно, но не более, того, и воспринимается скорее как лёгкая пародия на шпионский детектив, написанный только для финта ушами в самом его конце. Самое главное, что все штампы соблюдены, все условности шпиономанской писанины времён «холодной войны», но, мне кажется, стёба всё же маловато, маловато... ирония в наличии, но местечковое противостояние «ястербов» и «совков» нуждается в большем.

Лаконично, прекрасно, печально, безысходно...

Начало рассказа будто бы расфокусировано, большая часть его подходит под любую эпоху, под любое время, под любых людей. Человек может держать в руках красную кнопку, пулемёт Гатлинга, мушкет с нарезным стволом, арбалет, железный клинок... Наконец, лук. Для своего времени — своя война, своя кровь, ужасы, и мерзость. Фокус резко приходит в норму, мы видим стоящего у костра человека, нахлебавшегося крови и смерти, и искренне считающего, что его воспитательных инвектив хватит для того, чтобы дети тоже возненавидели войну. И в наивности его не упрекнёшь — он прав. Вся беда в том, что со временем память о войне стирается, и люди жаждут новой, жаждут «повторить». И тетива лука снова зазвенит...

Вот мы и прошли путь от Адама, и Потсдам от нас уже далеко, а война снова с нами, и снова, и снова... Сколько же тысячелетий мы должны ломать свою изуверскую природу?

Мда, любопытная эта идея, всяких там аборигенов ласкам подвергать да пользу наносить.

Тема прогрессорства вообще сложная, каждый на неё отвечал по своему — скептически, как Стругацкие, гуманистически, как Ле Гуин, или позитивистски, как Джин Роденберри. С одной стороны, безусловны добрые намерения врачей — «прогрессоров», желающих лечить людей на отсталой средневековой планете. Но... как-то они равнодушны в своей доброте, уж слишком лихо они наводят «порядок» среди аборигенов. Плюс ко всему, они так и не смогли рассчитать негативные последствия своего прихода, и это могло серьёзно разрушить уклад жителей этой планеты, если не привести к вымиранию. Даже, прогрессоры исправили ситуацию, но сам факт?

На самом деле, сама тематика очень спорна. Можно и так повернуть, и эдак, и в любом случае что-то да и выйдет.

Напомнило мне Азимова, его истории из далёкого пост-имперского периода, когда никто уже не помнил, что маленькая радиоактивная планетка на краешке Млечного Пути — родина всего человечества...

Плюсы в красных строках вместо принятых в англоязычной печати кавычек добавляют ощущение чуждости этих странных, ушедших далеко, далеко в будущее существ, которые живут совсем другими понятиями, чем мы, которые давно перешагнули барьер того, что понимается под человечностью, даже в антропологическом смысле. История конца... даже для них конец старого человечества — лишь смутное эхо далёких эпох, в котором уже нет возможности осознать до конца, что же это были за странные существа, населяющие странную, пустую и загаженную планету, как они исчезли, и являются ли вообще людьми (в их понимании)?

Всем нам быть далёким эхом ушедшего.

Эфффектно.

Предельно мрачный и безысходный мир, в котором жизнь означает всего лишь отсутствие смерти, и не более того. Планета-ссылка? Убивать негуманно, перевоспитывать бесполезно, можно лишь изолировать от обычных людей, и бросить на произвол судьбы. Преступник опасен для мирных людей, вот пусть и варится среди отбросов общества, пусть пытается организовать социум, пусть проповедует Книгу Мормонов — неважно. Это его дело. Главное — чтобы он навсегда исчез из жизни других людей.

Но пытка всё равно жуткая. Пытка безнадёжностью, безысходностью, и ложными надеждами.

Рассказ странный, притчевый, конечно, но немного «недовёрнутый», мне кажется. В мире нуль-передатчиков такое пламя Веры смотрится не до конца органично.

Но это мелочи, конечно, по сравнению с велеречивым и поэтическим тоном рассказчика, словно вышедший из классической средневековой сказки, про прекрасную принцессу и не менее прекрасного, но жестокого принца. По красоте и поэтичности не дотягивает, к примеру, до Ле Гуин, но вполне в духе Шекли, с его ноткой ироничного абсурда, но без лаконичности. Эх, напрашивалась тема конфликта модернизации и веры, морали и права на насилие, но не сложилось. Получилась просто повесть о силе веры, которая способна порождать самое настоящее чудо.

Эффектная боевая фантастика, всё на месте в сжатой форме: сражение флагманов космических флотов, схватка в открытом космосе, топоры на реактивной тяге, и всё такое прочее. Эффектно, сочно, хоть сейчас на экран, Майкл Бэй и Джастин Лин ждут своих героев. Ведь и читателям, и зрителям нравятся такие эффектные боевые сцены?

В том-то и дело. И рядовой Приего испытывает искреннее наслаждение в горячке боя. Люди любят схватку, любят адреналин, любят агрессию, как бы не пытались это отрицать. А автор и не пытается — просто в очередной раз ткнул и героя, и читателя мордой в эти печальные и удручающие факты.

Подвиг первопроходца через мизантропию.

На самом деле герой отважен и ответственен, он искренне пытался помочь своим соратникам по команде, он честно выполняет свой долг первопроходца на Красной Планете, имея все шансы умереть на ней в полном одиночестве. Но это одиночество его устраивает куда больше, чем компания снобов-учёных, раздающих ему со своей колокольни на верхушке башни из слоновой кости указания, Да, он мизантроп, но он просто может и хочет выполнять свой долг честно и ответственно. А один шаг до Земли... Думаю, даже если бы он мог, то не стал бы его делать.

Всё-таки каждый раз убеждаюсь, что у больших авторов лучше обращать внимание на малую форму. Ведь после всяких ДиГризов разве можно ожидать, что Гаррисон настолько ловко умеет играть с читателем?

Снова инверсия. Тихий учёный и жестокий военный, мирные и спокойные аборигены, при виде рифлёной рукояти пистолета, направленного на них, даже слёзы наворачиваются. Атши, не иначе. Но, как водится, не всё так просто...

Идеализировать пасторальных аборигенов, оказывается, тоже не следует, у них свои тараканы в голове. И в их окружении параноидальный военный — залог выживания, ведь он думает и мыслит точно так же, как параноидальные «морды», которые радостно сыпанут тебе ядку в ритуальную пищу для гостя. Интересно, правда?

Жаль, что раньше мне не приходило в голову читать рассказы Гаррисона — прямо жемчуг.

В экстремальных условиях безалаберность — смертельна. Поэтому, например, на фронтах командиры так легки на расправу с неугодными ими солдатами. Выживание — первая директива, здесь уже не до человечности, включаются рефлексы.

Вот и в рассказе Гаррисона так. Одна ошибка — едва не стоившая жизни экипажу. Вторая ошибка... Тенденция? Мы на чужой, ядовитой планете, малейшая ошибка — лютая смерть. Разум и чувство локтя вытесняется страхом за свою жизнь, и исход был предрешён. Сознание благополучно дремет на заднем фоне, тогда как на первом радостно скачет бесхвостая обезьяна, радующаяся тому, что источник смерти уже ей не угрожает. Можно ли осуждать?

Не знаю.

Война является одновременно и естественным для агрессивного примата — сапиенса состоянием, и патологичным — для человека, стремящегося к созданного им самим идеалам гуманизма и мира. Гарри Гаррисон постоянно муссировал тему войны, боролся с нею, палил по милитаризма из всех орудий. Тоже воевал, правда?

Если мы немного абстрагируемся от темы роботов, которым жутко комфортно на взаимной утилизации друг друга, то обратим внимание на другую вещь. Рано или поздно, каким бы не было начало, война уходит из-под контроля, и становится самоцелью. Война существует просто потому что, а не для чего-то, и наивно думать, что она является средством достижения каких-то целей. Она нужна самой себе, и в этом смысле любой антимилитаристский пафос в её состоянии бессмысленнен и бесполезен.

Улыбайтесь, господа, и пашите землю.

Гарри Гаррисона следует уважать хотя бы за то, что он был на удивление разнообразен в жанрах, и часто пробовал что-то новое в творчестве. Я знаю, конечно, что он полвека ковырял «The Stainless Steel Rat», которую я от души не люблю, Джим ДиГриз сменялся Язоном ДинАльтом, а там уже и Билл — герой галактики на подходе. Но порой мы видим нечто совершенно другое, более серьёзное и вдумчивое. И тогда уже хочется воскликнуть — «Ай да Гаррисон!». Ну а что, одними «крысами» в классики не попадёшь.

Итак, «Plague From Space». В наше постковидное время тематика эпидемии кажется родной и близкой, почти ностальгической. Однако, если на нашем материале получилась бы разве что социальная фантастика, то Гаррисон ваяет старый добрый роман-катастрофу, с элементами приключенческой SF. Книга пропитана духом «золотого века», отображает многие его штампы и художественные приёмы, особенно в той части, где представлена ретроспектива полёта на Юпитер. Борьбу мы ведём с болезнью, главный герой врач, но не простой, а боевитый. Чтобы оправдать боевитость героя-одиночки, автор делает его бывшим военным, чтобы добавить мотивации, дарит ему прекрасную коллегу-возлюбленную, а в качестве друга-поддержки — генерала-миротворца. Что же может у нас получится из такой ядрёной смеси?

Трудовые будни, боевик, космическая опера — всего понемножку. Борьба врача, ничуть не менее опасная и героическая, чем призвание космонавта или военного, не всегда замечаемая. Вирус нельзя убить из бластера, его не всегда можно побороть пламенем взрыва бомбы — его можно побороть человеческим умом, а для этого нужен врач. К сожалению, автор решил пожалеть читателей (зря!) и не стал описывать подробностей мозгового штурма борцов с эпидемией, мучительного и вынужденно-шустрого поиска средств спасти как можно больше людей. Вместо производственного романа мы видим немного социалки (скатывание людей к полупервобытному состоянию), драмы (любоff и трагическая опасность, нависающая над ней), боевик (штурм) и планетарная SF. Конечно, сюжет достаточно предсказуем, многие элементы его строения радостно копировали на потоке голливудские сценаристы. Но это как раз тот случай, когда штампы выглядят органично и естественно, и, несмотря на лёгкую усмешку, ты продолжаешь читать, невольно увлекаясь происходящим. Конечно, текст производил бы впечатление растянутого рассказа, если бы не линия с юпетирианами, которые создали «чуму» с совершенно определённой и относительно невинной, в принципе, целью. Это придаёт роману дополнительный объём, и заставляет посмотреть нас на болезнь с неожиданной стороны.

В конечном счёте, неплохой роман, не без «наивняка», но с хорошей динамикой и полифоничностью. Автор молодец.

StarshipTroopersMovie.

Впервые решил вернуться к Гарри Гаррисону за много лет, и на тебе — сразу вляпался в нечто непонятное.

Да нет, я знаю, что автор — изрядный зубоскал, и искренне уважаю его за сатирическое перо, но, простите, меру-то нужно знать? Задумка очень приятная — совместить стёб над армейцами (он не по делу не бывает) и пародию на планетарные приключаловки разной степени бредовости. Но что мы видим?

Всё, что есть хорошего в повести — немногочисленные удачные шутки над армейскими порядками и мировоззрением («мы не можем допустить, чтобы солдат был счастливым...», «благожелательный геноцид чудовищ-землян» и т.п.), и лёгкий стёб над штампами «мусорной» приключенческой SF («ты что, обложек комиксов не видел?»). Остальное... Я даже не думал, что Гарри Гаррисон, умный и достаточно оригинальный автор (а я его знаю прежде всего как автора интереснейшей «West of Eden»), может генерировать такой плоский и какой-то неумелый юмор, будто подрабатывая сценаристом у поздних Цукеров. Парень с неземным сексуальным магнетизмом, с задом покрытым шрамами от щипков братьев по оружию — это смешно? Ну наверное. Офицер, переодевающийся в женское платье? Мда. А дерьмометание? СмИшно, ага.

Самое обидное, что местами в повести проглядывает новая «Швейкиана», а то и «Catch-22». Что пошло не так, мне непонятно, видимо, весь потенциал сожрала необходимость писать текст под иллюстративный проект художника Бёрнса, что и похоронило надежды на умную и хлёсткую пародию.

Жаль.

Иной раз я понимаю, почему Гоголь сжигал свои произведения. Уж очень он болезненно относился к их интерпретации, к их истолкованию другими людьми. Казалось бы, «Ревизор» — самок известное прижизненное произведение автора, при всём уважении, «Мёртвые души» всё же далеко не для всех. А пьесу и видели многие, и многие же читали, для восприятия она куда более проста, по крайней мере, при поверхностном отношении точно. Однако верхоглядство зрителей ещё больше выбивало Гоголя из колеи, и он неоднократно пытался объяснить, что же имел в виду, влить в старые мехи новое вино.

У «Развязки...» две редакции. Одна из них производит странное впечатление даже на современного зрителя, ведь автор пытается выставить всю пьесу глубокомысленной аллегорией, exempla-притчей, в которой каждая деталь и мелочь имеет скрытый религиозный смысл, призывы к покаянию и смирению. Неудивительно, ведь первый текст «Развязки...» создавался синхронно с самым странным и противоречивым произведением Николая Васильевича «Выбранные места из переписки с друзьями», где он с высоты того, что считает глубоким религиозно-мистическим опытом, пытается учить всю Россию, как жить, как молится, как каяться. И сие дополнение к «Ревизору» — из той же степи поиска глубокого смысла. Но, после того, как Гоголь получил отпор со своим потоком нравоучений, он выпускает другую редакцию, где уже относится к толкованию своей поэмы без горделивого пафоса. «Автор не дал мне ключа...», говорит ведущий актёр теперь, и вновь новые поколения актёров получают индульгенцию на своих Хлестаковых, городничих, Добчинских-Бобчинских и «немую сцену».

Нужна ли была эта «Развязка...»? Для самого «Ревизора» — нет. Но для автора, для его сознания, его рефлексии — более чем.

Николай Васильевич молодец — сам того не зная, он умудрился с нуля предвестить современный интернет-дискурс. И ведь как дивно похож этот разноголосный гам непрожёванных мнений на литературный форум! Каким плоским и банальным представляется современникам то, что (внезапно!) пройдёт проверку временем! Думаю, это самая сложная зарисовка автора, каждый из почти полусотни персоналий имеет свой голос, свой оттенок, свою неповторимую изюминку, будто взятую из жизни. Как много мнений! И как, по большей части, они плоски, поверхностны и просты!

Но с другой стороны — это интеллектуальная пьеса, как справедливо отмечал Юрий Манн. Гоголь болезненно переживал реакцию на «Ревизора», и постоянно, до конца жизни осмыслял её провальный успех, пытаясь объяснить, что же он хотел сказать. И не только о пьесе — драматург пытался рассказать людям о важности смеха, о глубинах комичности, о её глубоком смысловом содержании. Пожалуй, именно этот текст можно считать смысловым завершением всего творческого пути Гоголя, венчающий его.

Ещё одна вариация истории Шпоньки, правда, в её ещё более хтоническом варианте. Тётка Фёдора Ивановича была сурова, но башковита, мамаша же нашего тридцатилетнего юнака — тупа как пробка, и светскость собственной жизни её интересует куда больше, чем жизнь собственного сынка. Не перечь матери! Будешь военным, иначе с меня графиня N смеяться начнёт. Понял? Отож...

Собственно говоря, Гоголь достаточно времени повращался в «высшем свете», чтобы понять, что это за террариум, и продолжает вытаскивать живейшие и для нашего времени типажи, выворачивая мелкую человеческую ленивую тупость, и единственный более или менее живой персоналий здесь — повеса и плут Собачкин.

Мда, жаль, что «Владимир III степени» канул в печку, ой жалко...

Пожалуй, из всех читанных мной драматургических зарисовок Гоголя «Лакейская» является наиболее выразительной.

Главная интересность в ней такова, что лакейские будни являются своего рода зеркалом жизни господ, и здесь уже веет эдаким маленьким «Ревизором». Как и тамошние чиновники, эти полусонные лакеи прекрасно знают свои обязанности, и ни одному из них не приходит в голову их выполнять. Но дело даже не в этом. Лакеи люди простые, и стараются тщательно копировать жизнь своих господ — и в дремотной лени в смеси с постоянным враньём и нерасоропностью, и — тягой к красивой жизни. Что есть, то есть — барство у всякого лакея в крови, желание выпендриться, показать свою «светскость». Щелчок пальцем — и вот уже лакеи со слугами и конюхами во главе с дворецким устраивают «бал», светский приём для привилегированного «дна», полностью мимикрируя в своих бар, которых они скрыто презирают, и завидуют их праздной жизни.

Злой вы, господин Гоголь.

И второй отрывок — столь же вырванный из контекста, что и «Утро делового человека», но более цельный. Мы хотя бы получаем яркий и эмоциональный рассказ о причине тяжбы двух близких родственников, рассорившихся, как водится, из-за наследства. Однако настоящий клад нас ждёт в конце. Судейский чиновник Пролётов, получив компромат на сослуживца, испытывает воистину божественное наслаждение, сравнимое с рождением собственного первенца, или государственной наградой. И это низкое наслаждение чужой подлостью и возможность нагадить ближнему, снова уводит нас в неизвестную нам, к несчастью, комедию, которая сразила бы нас своим сатирическим задором.

Отрывок «Владимира III степени», где открывается актуальное и по сию пору тема подковёрной борьбы между чиновниками — борьбы подлой, бесчестной и для их собственных дел совершенно бесмысленной. Сражение пустых амбиций и дутых наград, зависть и коварство — это ли наполняло не только утро, но и день «делового человека»? Становится ясно, что сожжённая пьесы была бы для нас настоящим подарком, но — на всё воля автора.

Ни в коем случае не эпохальная вещь, наоборот, довольно проходная, откровенно комедийная, даже водевильная. Но под видом пустячка скрывается интересная сюжетная диспозиция.

Как и в «Ревизоре» — сочетание «миражных миров». Игра в карты, коя должна быть честной и предполагается, что пойманный за руку надувала получит изрядную «тёмную». Но это иллюзия. Никому не приходит в голову играть честно — каждый старается надуть друг друга похитрее, выцыганить краплёные карты, обчистить простецкого денежного «начинашку», и сколотить барыш. Но даже этот мир — иллюзия. Для опытного надувалы можно разыграть целый искусный спектакль, сотворить целый мир — тонкая игра умов и характеров, настоящих талантов, пущенных на добывание нечестных денег. Это жульничество высокохудожественно, талантливо, ярко — как всё великое. Здесь деконструируется сама идея игры, которая разрушается дважды, в двух воображаемых мирах.

Так какой же мир — подлинный?

«Женитьба», наравне с «Владимиром III степени», которого мы уже не увидим, является одной из первых пьес Гоголя, где он обкатывал своё драматургическое перо. Поставлена она была сильно позже «Ревизора», и провалилась почти сразу — из-за плохой игры актёров и, прямо скажем, неказистой фабулы. Однако если мы посмотрим, как автор подошёл к этой пьеске, то она приобретает неожиданный объём.

Это своего рода продолжение истории Ивана Фёдоровича Шпоньки и истории его сватовства. Вспомните сцену, где к нему привели на смотрины соседнюю старую деву, и как они робко сидели по углам дивана, рассуждая о битье мух? Вот этот же коленкор продолжается и в «Женитьбе». А зачем, собственно, Подколёсину, Яичнице и прочим вертопрахам, нужно жениться?

Брак они видят, мягко говоря, странно. Яичница подсчитывает недвижимость, капиталы и крестьянские души невесты, это ещё понятно, подругу жизни ищет. А Подколёсину-то? Кочкарёв ему описывает, мягко говоря, странные вещи: брак-де, это диван, собачонка, чижик, рукоделие, и хорошенькая бабёночка на диване. Ручкой гладит, и всё при ней есть. Гм, а что дальше-то? Да, ещё она должна по французски непременно понимать (а ты сам-то понимаешь?), и нос не должен быть длинный. Общение, детишки, дом — полная чаша — всё это как бы мимо. Жена — как у Шпоньки во сне, разновидность сукна для хорошего фрака, чисто репрезентативная вещь, для галочки. Причём она для галочки нужна всем, даже самой Агафье Тихоновне.

Хотя стоп. Они-то жалеет, что мало в девках погуляла, и явно сама не может понять, зачем ей муж. Вроде бы нужен, но зачем? И висящий в воздухе вопрос заставляет её сосредоточится на том, что ей подходит с точки зрения той же репрезентации («Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича — я бы тогда тотчас же решилась»). В том-то и дело — ни Подколёсин, и Агафья Тихоновна не представляют себе, зачем им нужен брак, и что они в нём будут делать — это страх не перед переменой в жизни, а страх перед неизвестным, непонятным. Перед дикостью самой идеи совместной жизни с незнакомым, в общем-то, тебе человеком.

Насколько нам известно, Гоголь сватался лишь раз — к Анне Вильегорской, и получил болезненный отказ. Но сватался он не просто к красивой девушке — он собирался женится на собеседнице, тонком, умном человеке, разделявшем многие его мысли — это был бы союз двух понимающих друг друга душ. Но страх перед женитьбой, перед завлекающей красотой женщины, перед её таинственностью, всегда жил в его сердце.

«Ведь почему хочется быть генералом? — потому что, случится, поедешь куда-нибудь — фельдъегеря и адъютанты поскачут везде вперед: «Лошадей!» И там на станциях никому не дадут, всё дожидается: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь. Обедаешь где-нибудь у губернатора, а там — стой, городничий! Хе, хе, хе!» (С).

«Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-Богу врет. Она сама себя высекла.» (С).

«Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр, тр... пошел писать. Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем. И сторож летит еще на лестнице за мною со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу».» (С).

Два века читаем «Ревизор», смотрим, слушаем... Толку-то?

Несмотря на августейшее одобрение этой пьесы (которое скорее всего было лишь эпатирующим приёмом демонстрации «просвященства», ни фамилии автора, ни, как выяснится позже, самой пьесы Николай запомнил нетвёрдо), поставленной 19 апреля 1836 года, вызвало очень противоречивую реакцию общественности. Гоголь, который очень болезненно воспринимал пятна на Солнце своего творчества, очень переживал гневные шепотки и восклицания («Все против меня...»). Несмотря на успех среди публики, многие рецензенты, в числе которых был Фаддей Булгарин, и ряд иных критиков, впоследствии — даже Пётр Чаадаев — увидели в «Ревизоре» клевету на российскую действительность, «государственное покушение». Гоголь хотел раскрыть глаза Отечеству на то, что происходит, куда мчится тройка Русь сквозь туман, однако его «пиеса» встречала либо простодушный смех, либо «праведный» гнев, что несказанно удручало её автора, моральный посыл был не услышан современниками. Вскоре после премьеры автор покинул Россию на долгие годы, чтобы в теньке древнего города Ромула и Рема творить свои «Мёртвые души». «Ревизор» стал своего рода итогом его жизни в стольном Петербурге, и знаменовал окончание одного периода творчества, и начало другого.

Зритель был выбит из колеи, так как «комедия», с их точки зрения, должна быть ближе легкомысленному водевилю. И для мелодрамы здесь было многовато комичности, и вовсе не было трагедийности. Горечь её эссенции была растворена в самой пьесе, сквозь сам смех пробивалась довольно таки мрачная подоплёка происходящего — да, смех Гоголя по прежнему добрый смех, его герои смешны и нелепы, они сами даже не подозревают, что задник их декораций — трагедия реалий нашей страны, выворачивание наизнанку самой идеи «просвещённой монархии». Даже страх перед государем, который с самого начала присутствует в «Ревизоре», кажется игрушечным, ведь гнев вышестоящих можно легко преодолеть длинным рублём, лестью, подложенной под бок барышней — внезапно оказывается, что машина управления гнила от самых своих основ, от самого нутра человеческого, которое воплощает её в себе. Ревизия — это один большой спектакль, где каждый участник понимает свою роль, показушное обоюдное враньё, которое держится на «образе должного», и на представлении, что его исполнение в реальности ещё более нелепо, чем оно само. Проигрывал не тот, кто был виноват, проигрывал тот, кто был пойман за руку, а это не одно и то же. Каждый знает о своём долге — и никому не приходит в голову, что его и вправду можно исполнять. Почему человек хочет занять высшую должность — служить Отечеству? Да как бы не так. Его мечта — всеобщий почёт, то есть — всеобщий страх. Иерархия насквозь прошита страхом, страхом перед вышестоящими, и желанием его вызывать у нижестоящих. Роль высокоблагородного не в исполнении своего долга, а в панибратстве с великими — литераторами, министрами, генералами, иностранными посланцами — в праздности светского быта, где служба государева заключается в двухминутном визите в родное министерство. Чистая форма — без содержания, без цели, с представлением лишь о собственном социальном благополучии.

Хлестаков, Иван сын Александров, встряхнул унылое болото уездного города, и умудрился оседлать накатывающуюся на него буревую волну, изящно и абсолютно интуитивно почувствовав (выучка питерского мелкого чиновника, Поприщина и Ковалёва в одном лице!), чего от него ждут обыватели, и чего же желает он сам. Обманывал ли он кого нибудь, играя роль? Формально — да. Вспомним его побасенки («с Пушкиным на дружеской ноге... Ну что, брат Пушкин?»), чистая, гольная выдумка. Но, как и мелкий чиновник Поприщин, он захвачен волной своей собственной мечты, которая теперь попросту выливается на головы жуликоватых чиновников и дворян, и полностью находит отклик в их душах, поскольку его барско-мещанские фантазии полностью гармонируют с их собственными. Хлестаков говорит от всего сердца, от всей души — какой бы мелкой эта душа не была — и эта искренность и подводит под монастырь городничего. Причём — и Хлестаков, и городничий понимали, что их враньё — обоюдно, но таковы правила игры, просто Антон Антонович немного недооценил масштаба хлестаковских небылиц. Арбуз в 700 рублей? И неважно, что за эти деньги можно купить воз распрекрасных бахчевых — в художественном сочинении Хлестакова, в его воображаемой жизни это такой же пустяк, как для его слуги — арбуз за 7 копеек. Всему этому противостоят куда более мелкие мечты господ городка N, мечты о генеральстве, о хорошей брачной партии, наконец о том, чтобы государь знал, что на свете есть Пётр Иванович Добчинский. Два воображаемых, миражных мира встречаются друг с другом, узнают друг друга и приветствуют.

Небольшая разница есть — в «немой сцене». Хлестаков покидает пьесу живым, весёлым и счастливым, и неважно, что он полученные ассигнации так же проиграет на первой же почтовой станции — не суть. Обыватели городка же, словно старики из «Сорочинской ярмарки», замерли в неподвижности, ожидая нового витка жизни, новой встряски, которую принесёт им реальный ревизор. Их души немощны, всё равно что мертвы, и они покидают нас, лишённые движения Жизни. Их убивает не сам факт нового витка бюрократической игры — их убивает Страх. Они разоблачены, как никогда раньше они осознали, кем являются в жизни, и что из себя представляют — и этот обнажённый нерв остаётся наружу.

Что характерно — через два месяца после премьеры вышло продолжение «Ревизора» — написанная неким князем Цициановым комедия «Настоящий ревизор», к коей приложил руку, по слухам, сам император Николай. В ней подлинный посланник Зимнего наводит порядок в уездном городе, женится на дочке городничего, милостиво отправляет в отставку всех жуликов — в общем, представляется подлинной Десницей Государевой. Несмотря на вал позитивных рецензий (в том числе — и в булгаринской «Северной пчеле»), пьеса проваливается, с треском и блеском, канув в забвение, лишь изредка она упоминается в трудах литературоведов. Дело даже не в том, что она плоха — поверьте, даже доброй памяти товарищ Киршон не был способен написать подобного гумуса — прежде всего она была полностью, насквозь фальшива, от первой до последней строки. Все зрители и так знали продолжение — городничий со своими соратниками так же роняли бы на пол ассигнации, кормили бы обедами, пускали бы пыль в глаза — и обе стороны остались бы премило довольны друг другом. В том и дело, что Гоголь попал в самую точку. Именно поэтому пьеса до сих пор жива, и мы по прежнему читаем её, и прошедшие два столетия так и не сняли болезненных вопросов, и, думаю, ещё на два столетия её точно хватит.

Но мы услышали, Николай Васильевич.

Сие произведение принадлежит, безусловно, своей эпохе (смешно сказать — всего 10 лет прошло) — эпохе бешеных потоков серий «с точками», расцвета «Метро» и «Этногенеза». Лично я эту эпоху благополучно пропустил, книг этих почти не читал, но её осколки периодически докатываются и до меня — так, я нашёл в своё время прекрасный образчик философского «постапа» в виде «Le radici del Cielo» Туллио Аволедо. Я не любитель этого жанра, но иной раз руки сами тянутся к чему-то новому и необычному, молодые имена манят мудростью своей юности, и сулят открытия.

Признаюсь — я многого ждал от романа Юлии Зонис. Как гласит старая мудрость, «Писать должно либо о том, что ты знаешь очень хорошо, либо о том, чего не знает никто», а кто может написать лучше о биологии, чем профессионал? Конец света, вызванный силами биологии — ну кому ещё об этом писать, как не молекулярному биологу? Да ещё и талантливому писателю?

Получил ли я то, что хотел? В целом, наверное, да, но... на «минималках». Объясню.

У романа хватает достоинств, он на голову выше многих проектных поделок. Прежде всего, он написан достаточно хорошим языком, чувствуется, что автор умеет работать с текстом, умеет выстраивать сюжеты и метафорически играть со смыслами. Другим крупным достоинством становится концепция «постапа» — само фантдопущение эволюции «химер», причём не просто как жутких и страшных волн чудовищ, как в перумовской «Земле без радости», а как комплексов адаптирующихся к среде организмов. Для этого, правда, автору пришлось допустить возможность существования телепатии (более или менее обосновано), и создать идею «Центра» — сверхорганизма, координирующего телепатическим воздействием коммуникацию «химер». Причём — фантдопущение касается и всего человечества, которое должно теперь приспособится к новым реалиям, и создать своего рода «Центр» для собственного макроорганизма, противопоставляя его продукту социальности доапокалиптических времён — элиты сверхлюдей-Бессмертных (они же гумилёвская «Химера» — ох уж этот любимый естественниками «Зигзаг истории«!). Ну и, конечно, банальная, но нестареющая тема ответственности учёного за свои открытия — открытая полемика с «Миллиардом лет до конца света» (тот, правда, был о другом, да и Алекс Вечерский вряд ли бы вписался в мир «Полудня»).

Проблемы романа в другом. Юлия Зонис талантлива, не отнять, но ей не хватает «наполненности», чтобы написать большой роман на такие очень непростые темы. Для интеллектуальной фантастики, нужно признать, «Геном Пандоры» слишком беден, в нём мало науки как таковой. Парадокс, но факт. Научная составляющая здесь есть, но она настолько «жидкая», что говорить о «твёрдой научной фантастике» не приходится. Я понимаю, что этот роман прежде всего приключенческий, но он позиционируется часто как «компетентная НФ», и это изрядно сбивает с толку. Конечно, это не Питер Уоттс, но всё же ожидаешь более глубоких выкладок. Другая проблема, даже серьёзнее — в фактическую заявку, но полную непроработку социальной составляющей постапокалиптического общества, которая ограничилась лёгкими отсылками к своеобразно понятому Льву Гумилёву и карикатурной общиной амишей, будто вылезшей из американского ужастика.

Что до постмодернистских игр — увы, отсылки многочисленны, но большая часть из них легко расшифровывается «с полпинка», и начитанность автора не удивляет нас ни разу — уж простите за занудство. Как правильно заметил коллега Fayct, попытки играть с литературными и мифологическими образами доминируют над романом, они существуют потому, что существуют, а не потому, что так нужно автору для развития сюжета. Отсылки не работают на сюжет, они просто его некоторым образом украшают, но не более того. Но, как ни странно, бОльшие надежды я возлагал на реалистическую составляющую романа, на линию молодого и амбициозного биолога Саманты Морган — как мне казалось, здесь сюжетная линия, замешанная на личном опыте автора, немало времени проведшей в биолабораториях, должна раскрыться во всей красе. Но она представляет из себя обычный конспирологический триллер, и особого интереса не вызывает.

Что в итоге? С одной стороны, мои ожидания — это мои проблемы, и не вина автора, что она пошла по иному пути. С другой — у романа слишком большой потенциал, и слишком много его ушло «в песок», чтобы на это закрывать глаза. Буду читать Юлию Зонис дальше, я уверен, что её талант в полной мере сыграет в других вещах.

Ироничные, но прекрасные диалоги, странные, но притягательные герои...

Мне сложно сказать, что же заставило Рэя Брэдбери подвести свою Констанцию Раттиган именно под такой сюжет, вывернув её наизнанку, едва ли не проведя через испытание безумием? Самый яркий персонаж всей «детективной» трилогии, светлое пятно на нуарном полотне, собирательный образ кинодивы эпохи расцвета первой волны Голливуда — и к чему же мы пришли? К сумасшествию?

Немного дурашливый роман, несмотря на количество смертей, он отдаёт ироничностью, несерьёзностью и какой-то странной игривостью, которая проявляется во всём, особенно в диалогах, такое чувство, будто актёры импровизируют на съёмочной площадке, рассчитывая, что в запасе у них есть ещё множество дублей. Это роман об игре, об актёрском мастерстве, которое постепенно подменяет собой настоящую жизнь. Маски становятся лицами, лица впиваются в твою плоть, меняют сознание, путают твоё Я. Актриса идёт от одной роли к другой, накапливая личности и характеры, её истинное лицо замыливается, она уже не знает, кто она. Новая роль — но как её играть, если ты не знаешь своей основы, своей базы — кто ты?

Почему телефонные книжки — Книги Мёртвых? Мне кажется, что Констанция с каждым человеком из своей жизни теряла частичку себя, уже толком не помня, какая она на самом деле, хватаясь за немногочисленные осколки прошлого, чтобы очистить себя от наслоений лишнего, от ролей в кино и от притворства в жизни. Убить не Констанцию, нет — убить всё, что было Констанцией, её многочисленные воплощения, чтобы восстать, как феникс из пепла, и вновь вернуться в Искусство.

Таков этот короткий роман, ироничный и печальный одновременно, целиком живущий давно ушедшим прошлым. Рэй Брэдбери готовится к Уходу, вместе с Констанцией Раттиган, тот же Уход станет главным рефреном бунтарской осени «Farewell Summer» — но, вместе с ней, выбирает в итоге Жизнь. Его героиня, в отчаянии перед грядущей гибелью, не столько физической, сколько гибелью собственной личности, всё же находит во тьме путеводный огонёк — душу нашего друга писателя. И находит в себе силы протянуть ему руку.

Странный роман, но светлый, как и всё в творчестве Рэя Брэдбери.

Давно хотел зайти в гости на Фэйрун, почитать о нём что-нибудь новенькое, на ещё и хорошенькое. Дзирт До«Урден и клерик Кеддерли с Лириэль Бэнр уже были лет 15 назад, остальные опыты похода под сень Забытых Королевств меня больше разочаровывали. Дай, думаю, один из последних переведённых сторонних циклов почитаю, отзывы хорошие, оценки недурные, вдруг получу наконец-то хорошую, качественную попсу? Итак, история об ассасине — что же нам ждать?

Гм... Сказать честно — я давно уже привык, что герои D&D представляют из себя ожившие игровые типажи. Но даже с ними грамотный автор может поработать от души, у той же Элейн Каннингем же получалось. А здесь же... Такое чувство, будто мы включаем «Neverwinter Nights» и выбираем персонажа, палка-палка-огуречик, и начинаем игру. Бегаем по локациям, общаемся с неписями, подбираем соратников, взаимодействуем с миром... Это забавно, конечно, но я не подписывался читать новеллизированный сценарий для мода компьютерной игры — не-не-не, я брал в руки именно Книгу. Весь фокус в том, что в RPG надо играть, а не читать его, вылезает и условность характеров, и непродуманность сеттинга, и типовые сюжетные ходы, скучные до хруста.

В общем, как ни печально, мне такое читать категорически не нужно. Очередная безыскусная книга-игра, быть может, для ярых фанатов «Baldur's Gate» сие манна небесная, но увы — это не я.

Магия «великого немого», волшебство нереалистичности и экспрессии, навсегда ушедшее в прошлое, но продолжающее жить где-то вместе с нами, как и первое звуковое. Недаром фильм Мишеля Аназависюса с Жаном Дюжарденом и Беренис Бежо приобрёл дикую популярность — мы скучаем по чистоте и искренности высказывания кинематографистов той эпохи, по этому неповторимому стилю и свежести юного искусства.

Рэй Брэдбери вырос на этом кино, оно стало его молодостью, шуршащая плёнка в киноаппарате сопровождала его всю жизнь, и в какой-то момент он хотел отдать дань любви и уважения эпохи того самого, первого, юного Голливуда, настоящей Фабрики Грёз, подарившей всему миру подлинную романтику, настоящие приключения и истинную грусть. Он он отправился в путь — рука об руку с юным писателем, создавшим литературные полотна о Гринтауне и Марсе, конечной точкой которого стала студия — место порока, смерти, подлости, горестей, которая из глубин своей клоаки порождала подлинное Кино, Мечту, Грёзы.

Это вновь не детектив. Это роман о Грёзах.

Конечно, это роман не реалистический, Грёзы здесь сплетаются с Действительностью, и, в конечном счёте, вытесняют её. В этом скрывается и главный недостаток романа — он растворяется в монохромной сепии абсурдистского сюжета, переполненного яркими образами, но не сдобренного каким-то стержневым единством — как в первом романе, который скреплялся единством места, стиля и атмосферы. В этом же романе чувство меры впервые изменило Рэю Брэдбери, и мы погружаемся в чёрно-белую муть, в череду меняющихся перед глазами кадров, однако сюжет рассыпается под нашим взором на ряд фрагментов, образов и казусов. Автор пытается играть в мистику — ну что же, у него почти вышло создать эффектную атмосферу, но это нивелируется абсурдом происходящего, который не столько пугает, сколько приводит в недоумение.

Впрочем, я читал роман не для сюжета, и не для разгадки таинственных смертей. Я читал его как притчу об уходящей великой эпохе Старого Голливуда, о скандалах, разрушенных судьбах, о гордыне в отблесках вспышек фотоаппаратов и о ветшающей, но всё ещё великой Фабрике Грёз, ещё живущей прошлым, но беременной и не менее великим будущим.

Вот и всё, что я хотел сказать. Это не детектив — это роман-отголосок.

Сказать, что я глубоко знаком с творчеством Брэдбери, сложно, читал я его не слишком много, да и нашёл для себя его творчество сравнительно недавно. Но палитру, кажется, схватил правильную — от SF-рассказов в «The Machineries of Joy» до мистического «Something Wicked this Way Comes» и сугубо реалистическо-романтического «Dandelion Wine». И тут новая грань — детектив. От Брэдбери, да ещё и нуар? Суровый чёрно-серый мир, мрачный оперативник в плаще и широкополой шляпе под вечным холодным дождём, глотающий над трупом очередной жертвы виски из плоской фляжки... Так, или не так?

Специфический авторский стиль превратил роман в чисто визионерское полотно. Главное помнить, что Брэдбери — мастер малой формы, и на его крупные вещи это накладывает большой отпечаток. Они состоят из фрагментов, эпизодов, лоскутков, мазков, которые складываются постфактум в красивую и богатую картину — как отливающий зеленью и оттенками жёлтого «Dandelion Wine». Так же, из лоскутков состоит и рассказ о юном писателе с богатым воображением, который неожиданно столкнулся лицом к лицу с серией загадочных убийств.

Мир Венеции — умирающий мир. В Гринтауне мир расцветал, здесь — увядает. Он живёт прошлым, некогда счастливым, настоящее здесь затухает. Живописный пирс на берегу океана разрушается, льёт вечный дождь, смывая груды мусора в сточные канавы, жители городка заперлись в свои конуры, погружаясь в маленькие миры своих Я, отгораживаясь от вездесущего декаданса всего и вся. Мир мрачный, и неудивительно, что юный писатель с богатым воображением населяет его призраками своего сознания, и бродит между ними, как меж тенями.

Неуютный мир. Нет Солнца, только дождь, точнее — сырость, туман, слякоть, грязь, жёлтые потёки на крыльце, отсыревшая паутина в лестничных пролётах. Холод.

А, дорогой читатель, ты хочешь детектива, расследования? Увы... Наш герой больше мечется по городку, от одного человека к другому, руководствуясь не логикой расследования, не психологией убийства, а собственной писательской интуицией, улавливая еле-еле колышущиеся в воздухе нити извращённой логики маньяка. Весь роман мы изучаем его интуитивные прозрения и смотрим на окружающий мир, реконструированный воображением художника. Кто, как не носитель Слова, мог понять, что сутью преступлений является убийство не просто человека, а его счастливого некогда прошлого, что мишенью служат не тела, а людские души. Я не согласен с тем, что убийца здесь слишком бледен, на фоне своих жертв — нет. Просто он растворён во всём этом городке, в месте торжествующего декадентского увядания, и его личность больше воплощается не в самом человеке, совершающем преступления, а даже в его библиотеке, переполненной литературой крушения и распада. Человек, суть которого в уничтожении безрадостного настоящего, из-за страха перед таким же безрадостным будущим — вот в чём, я думаю, суть всей интриги.

Но роман, тем не менее, отливает оптимизмом. Писатель, наш герой, смог выжить, так как смог смело посмотреть в будущее, и сказать самому себе, что его там ждёт счастье, что он обязательно преодолеет энтропию окружающего полураспавшегося мира. Нам все не хватает этого светлого чувства будущего, только оно поможет нам всем выжить в этом суровом и неласковом мире. И, само собой, чувство плеча — дружеского плеча ближнего, одиночество которого готово пойти навстречу твоему одиночеству, и разделить его с тобой, хотя бы на время.

Так что, если вы хотите чистого детектива — увы. Да и не стал бы старик Брэдбери писать такую безделку. Мы снова встретились с ним на просторах человеческой души — чему и рады.

Максим Арутрович Пятницкий, он же Colonel Pyat продолжает своё триумфальное шествие по межвоенному универсуму, погружая своё полусумасшедшее Я в охваченную безумием эпоху, эру крушения «Долгого XIX века» и временного, но триумфального шествия «больших нарративов». Из года в бог между его пальцев проходят все культурные инновации и деформации эпохи, начиная с декадентной имперской России и заканчивая пропитанными расизмом глубинками Америки. Кривое зеркало самоназванного полковника даже более ярко и зримо швыряет нас в сумасшедшее время смешения эпох и кровавого рождения нового мира. Что же нас ждать от следующей главы?

Этот роман принадлежит позднему наследию Муркока, когда он стал менее бесшабашен, чем ранее, оставив в стороне и потмодернистские изыски эпохи «Gloriana», в которой рождена и первая книга о Пьяте — «Byzantium Endures», да и вторая часть тоже из её лона. «Jerusalem Commands» — из другого времени, когда автор стал выдавать длинные, велеречивые, но оптимистичные тексты, даже приключения Элрика в эти годы отливали жизнелюбием и борьбой с суровым Роком. Но серия о Пьяте продолжается, пусть и в другом исполнении, в другой тональности — но в тех же дискурсивных рамках, что и раньше. Как и прочее, третий роман более водянист и велеречив, воспоминания Пьята будто бы подёрнулись дымкой... Дымкой?

Межвоенный период — становление и расцвет Голливуда, «Фабрики Грёз», и где же, как не на ней, место великому фантазёру и невольному мошеннику, такому, как юный Максим Пятницкий? Голливуд, как и он сам, создаёт иную реальность, похожую на подлинную, но лишь отражающую её. Старик Пьят как бы предоставляет нам симулякр симулякра, он рассказывает о великих ролях, и великих изобретениях своего постфактумного Я, которого он сам же творит в своём воображении. Его по прежнему охватывает самодовольное сумасшествие, но уже чувствующее себя куда как уверенно — ещё бы, его вечное притворство даже перед самим собой наконец-то находит себе приемлимые рамки. Вот почему то, что мы читаем здесь о Голливуде, настолько очаровывает — это погружение в эпоху немного кино, когда всем правило не Слово, а Зримость, когда произведение искусства получало контакт со зрителем не посредством прямо или косвенно выраженных звуков, а через экспрессию, динамизм, телодвижение. До определённого момента эта атмосфера преследовала и нас, будто кадры кинохроники из старых, старых времён, каких уже не будет — больно уж схожа экспрессия Пьята с эмоциальным визионерством Великого Немого.

Впрочем, Магриб, который мы видим взором нашего героя, уже слишком бледен и, простите за каламбур, пуст, не только на события, но и на содержание. По сути, Муркок здесь продолжает опираться на уже сказанное в предыдущих книгах, риторика перестаёт блистать своим противоречивым безумием, она либо подобна уже наплетённым ранее словесам, либо слишком последовательна, будто автор, тоже уже пребывающий на пороге старости, вкладывает в своего героя собственные мысли. К сожалению, текст утратил свою выразительность, и, плюс ко всему (вернее — минус ко всему, но так не говорят), через него мы видим очень и очень немногое. Магриб пустынен — пустынна и эта книга, в ней слишком мало тех мелочей, которые так завлекали в предыдущих главах его рассказа, и делали мир живым. Будто воспоминания его действительно подёрнулись дымкой воспоминаний о сладких полосах наркотиков, объятиях ныне недоступных женщин и богатых покровителях, верящих в его пафосную болтологию. Но... где же тот мир, в котором странствовал ранее Пьят?

В итоге можно сказать, что этот роман сложно назвать полноценной историей в череде приключений полковника Пьята — не хватает последовательности — но, безусловно, это достойный образец прозы позднего Муркока, пусть даже его и нельзя причислить к его самым выразительным творениям.

Очередной заход в «Ravenloft» не сказать, чтобы однозначно разочаровал — после опуса о рыцаре Чёрной розы это ой как непросто — но и не порадовал. Даже и повезло, ведь я не ждал от романа чего-то необычного и экстраординарного, просто разгрузится в тёмное наше время милой историей про разрывающих горла вампиров — ну а почему бы и нет?

С чем более или менее неплохо — так это с антуражем, который, хоть и бледно, но всё же прописан — эдакая фэнтезийная Трансильвания, гористый и лесистый край вечных полусумерек, где на деревенскую улочку в любую ночь может выползти оборотень, про вампиров я и вовсе молчу — они здесь встречаются не реже, чем «гоп-мэны» в крупных городах. Псевдорусский антураж, правда, здесь не нужен абсолютно и совсем, но простим автору сию вольность, как простим и чрезмерно стремительные скачки во времени по ходу пьесы — спишем на мелькающие перед глазами вампиров века и тысячелетия.

По факту, молодая авторша попробовала написать свой вариант «Interview with The Vampire», о человечном вампире и его бессердечном наставнике. Даже кровавые слёзы на месте, честное слово. Вампир, страдающий от своей душегубской сущности и потерянной любви, и жуткозубый и волкокровавый граф Страд со сложной фамилией, привязывающий его к себе... непонятно зачем и неясно, чем. Неважно — как и в творчестве, мир её тлену, Анны Райс, здесь главное — страдание, потом ещё раз страдание, а затем — возмездие, которое тщетно пытается настигнуть кровавого псевдо-Цепеша, за века жутких преступлений. Исход? Можете судить по количеству книг о нём. Что же вышло? Роман получился ровный, но довольно невыразительный, и, если бы я не читал его небольшими кусками раз в 3-4 недели, не выдержал бы его чрезмерной водянистости. Даже местный Ван Хельсинг не разбавляет обстановку, предпочитая, по классике, побарывать кровососов во сне с осиновым колом, а не вострой катаной и чесночными бомбами. Забавно, но не более.

В общем и целом, роман забавный, но, по формату — классическое «автобусное» чтиво, вампирский «romance-бургер», каждый день такое не потребишь, но иногда хочется. Определённую долю удовольствия от текста я получил, пищу для ума и сердца поищу в другом месте, перечитывать не буду. Пока, замок Равенлофт.

Ну сколько я раз себе говорил, ну не вступай ты ногой в длиннющие эпические хреноборы,созданные на коммерческих щах, ведь сам знаешь, чем это чревато, ну правда?

В принципе, тенденция к классической «сериальной» болезни встала во весь рост уже во второй части, поэтому особого желания продолжать чтение у меня не было. В целом, я понимал, что неизбежно хотя бы малая толика, но разочарования. Сколько мегаэпических циклов я бросил на середине? Немало, и это мою совесть нисколько не бередит. Однако Брендон Сандерсон сам плыл мне в руки, как-то незаметно я прочитал «Mistborn», грамотный, закольцованный и не слишком вязкий трёхроманник, и я постепенно вернулся к мыслям о том, чтобы ещё разок сходить в Рошар, в мир световых бурь и пафосных героев с большими... мечами. Было ли у меня нехорошее предчувствие? Само собой, но подкупало то, что Сандерсон всё же не рядовой графоман-любитель, вываливающий на бедного читателя свои бредни, как зодиакальный водолей содержимое своего кувшина, а опытный ремесленник, умеющий, что называется, и «в мир» и «в сюжет».

Что же мы можем сказать о серединной части этого цикла?

Чем отличался первый том серии? В нём был раскрыт целый мир, весьма оригинальный и яркий, со своими цивилизационными особенностями и обилием мелких, примечательных деталей, которые хорошо играли в контексте сюжета. Сам сюжет, какой бы он не был валкий, подавался очень аккуратно, диетическими порциями, статика сменялась динамикой, что параллельно с раскрытием мира производило хорошее впечатление. Конечно, «The Way of Kings» далеко не шедевр, но книга, безусловно, достойная.

Третий же том продолжил копить недостатки серии, чётко обозначившиеся во второй части, и постепенно распускающие в нём свои яркие бутоны. «Oathbringer» тоже по своему объему похож на полное издание «Тихого Дона», однако вот незадача — развить образ уже обрисованного мира у автора не получается — наоборот, он заметно поблёк, и ушёл на второй план. Нет здесь и мелких деталек и ярких отсылок, нет подробностей быта, мало о специфических культурах Рошара — безусловно, бесконечно достраивать мифотворческое полотно нельзя, фантазии попросту не хватит, но это должно же как-то компенсироваться сюжетом? Отчасти, кстати, такая компенсация происходит — но только по заранее заготовленной линии «флэшбеков» Далинара Холина, единственного персонажа третьего тома, который получает достойное и яркое развитие. Оказалось, что вечно хмурящий брови философствующий маньяк постоянно преодолевает самого себя и свою дурную славу, постоянно растёт над самим собой, и становится лучше — в отличие от взбалмошной Шаллан и порхающего меланхолика Каладина, которым давно пора на приём к хорошему психотерапевту. Снимаю шляпу — Сандерсон молодец.

Остальное... Сюжет вязко и уныло плещется в уже заданных автором рамках, как половая вода в цинковом ведре после помывки, и плавный переход от одного персонажа к другому уже начинает напоминать заедающую пластинку. Количество самоповторов потихоньку набирает раздражающую массу, и, мало того, вылезают уши других циклов, того же «Mistborn». Автору надо или меньше писать в целом, или лучше редактировать уже готовый материал — думаю, текст от сокращения вдвое только выиграл бы. Меня перестали даже забавлять анимэшные поединки «осколочников», за однообразие, да и финальная «буря в стакане» подана так скомканно и сжато (будто до этого и не было тысячи с копейками страниц), что я уже разуверился в умении Сандерсона писать вообще. Впрочем, не могу сказать, что нет удачных моментов — скажем, истинная суть «Приносящих Пустоту» оказалась вполне логичной, особенно если учесть явно нечеловеческие условия жизни на каменистом Рошаре, да и штурм столицы Алеткара вкупе с трагической гибелью одного из персонажей был эффектным ходом. Собственно, из-за вышеперечисленных достоинств я и не стал бросать томик на середине.

Буду ли я читать дальше? Не знаю, пока не хочется. Впрочем, стойкого отвращения, как к циклу Джордана, к Сандерсону у меня не возникло. Так что мир Рошара отправляется пока на дальнюю полку моего сознания, прямиком в компанию таких же, в целом, разочаровавших меня серий о гражданской буче в Вестеросе, Меекханской империи и плаксе Фитцу Чивэлу. Быть может, я вернусь, но явно не скоро.

Первые две книги подводили нас к большой войне, войне против тирана, за свободу (?) побережья Моря Осколков. То, что так пестовал наш бывший «half-king» отец Ярви и его достойная матушка. Трилогия завершена, продолжения не будет, это вам не «The Circle of the World», всё куда камернее. Посмотрим же, что у нас произошло с миром и героями, начиная с того момента, как принц Ярви свалился с башни в бурное море, и до того, как он с винтажной арматуриной устроился на троне в местном Ватикане?

Полвойны. Я бы даже сказал — полкниги. Поход вокруг моря Осколков в первой части, подъём по Запретной во второй... Всё представлялось, как живое, но можно ли это сказать о паре кампаний, которые были проведены в течении «полувойны», есть ли хоть в одной из них какие-то выразительные моменты? Разве что поединок Атиля и пресловутого Иллинга, да и... усё. Буря в стакане. Конечно, в исландских сагах несколько десятков человек считаются армией, но неужто это справедливо и для куда более населённого мира, в который мы попали? Серьёзно?

Мальчишка Ярви был ярким и своебытным персонажем. Вторая книга подарила нам двух других ребят — слегка картинную Колючку и более выразительного добряка Бранда. Третья... ну да, три персонажа. мальчишка-резчик Колл, цепной кобель Рейт и идеальная семнадцатилетняя королева Скара. ОК. Мы видим, как меняется Ярви, как Колючка осознаёт талант к убийству, как выковывается моральный стержень Бранда. Но королеве Скаре это не нужно, она ведь и так напоминает идеальную фарфоровую статуэтку, которая с самых первых шагов не ошибается НИКОГДА. Говорит правильные слова, выносит правильные суждения, строит многоходовки яко кардинал Дю Плесси де... ну вы знаете (на её фоне великие короли выглядят туповатыми увальнями). У двух остальных подростков нет даже периода полового созревания, и дилеммы простые, как яблоки — «любит меня кузнечиха или не любит (дилемма о государевой службе сильно на заднем плане)» у первого, и «что ж я за пёс цепной, и зачем мне это надо» у второго. Чем больше героев, тем они проще, карикатурнее и невыразительнее. Мало того — выцвела и Колючка Бату, превратившаяся в персонажа-функцию, в общем, она нужна здесь только для того, чтобы оплакать покойного друга. Странно, ведь во второй трилогии основного цикла автора тоже была куча линий, а герои так не растворялись и не терялись. Единственный, кто органично здесь себя чувствует, это отец Ярви. В первой книге многие его поступки несли в себе черты коварства и зачатки подлости, а здесь они расцвели пышным цветом. Даже страдая от этого, он стал всего лишь новым драконом, который просто по природе своей обязан жрать своих, чтобы чужие боялись. Как маг Байяз, он раскидывает везде свои сети, назревает новая война...

...Но есть под конец то, что внушает оптимизм. Праотец Ярви ломает зубы о нашу слишком идеальную королевичну, и понимает, что не всесилен, его подлость обернулась против него самого. Сожжённое отстраивается, люди налаживают свою жизнь, и готовятся встречать радости и горести с открытой душой. На свете есть не только «полвойны» — она всего лишь половинка мира.

Этот здоровый оптимизм, открытость, вера в будущее и доброе начало освещает нашу душу. В наше скверное, тёмное время он так необходим. Перешагнём через разрушенное, будем строить новое.

Аберкромби сменил ракурс зрения, и вот нынешний отец Ярви уходит на второй план. Теперь он напоминает закрытый со всех сторон сундук с секретами, и мало схож с тем «half-king», которого мы видели в первом романе. Теперь у нас два героя — могутный юный парнишка, мечтающий стать воином и... стоп! Девочка пятнадцати годков, которая размахивает деревянным мечом и мечтает сразится с владыкой соседнего королевства. Это что, сначала был инвалид, а теперь — девочка?

Можно, конечно, шутить про пресловутый «голливудский обком» и всё прочее, причём в данном случае Аберкромби действительно берёт на вооружение классический канон молодёжной фэнтези. Сильная девочка и ведомый ею парень — что может быть скучнее?

Но я забыл опыт древнегреческих трагиков, главный принцип которых — «как обыграть». Нужно сказать, что у автора получилось банальнейший расклад и стандартные сюжетные повороты превратить в читабельный и неожиданный текст. Начиная, собственно, с того, что Колючка Бату — очень условная девочка, скорее мужеподобная пацанка, которой не повезло родится в женском обличье, причём полностью осознавая свою неженственность. А что её приятель Бранд — такой ли уж он тюфяк? Да нет — он просто идеалист и добряк, который не приемлет пятен на лике этого мира, и стремится всегда делать только доброе дело. Впрочем, люди с удовольствием путают доброту с мягкотелостью, не правда ли?

Другой сюрприз меня ждал по ходу того, как Аберкромби вёл свою девочку к успеху. Он показал, как всё же в угловатой девочке, наполненной лишь какой-то кошачьей яростью, вызревает талант к смертоубийству, и каким тяжким трудом, синяками и и периодическим позором. Не раз и не два добрый автор окунает нашу прелестницу в нечистоты с головой, и, как бы это не противно звучало, это греет сердце.

Вторая половина книжицы, где её «сверхбойцовость» расцвела, стало уже скучнее, однако какого же было моё удивление в самом конце, когда Аберкромби позволил себе твист с подводимой всё время темой мести большому и искусному в боях королю.

Кроме того, я бы отметил и другое — отважную девочку ведёт по жизни не Счастливая Звезда, а вполне конкретная интрига конкретного человека, который создаёт на пути такие обстоятельства, что их даже можно принять за Глас Судьбы. Сюжет развивается, сквозные линии из предыдущего романа не забыты, всё по плану. Тут даже не отец Ярви главный Повелитель Императоров, а сам Джо Аберкромби, который, паразит, опять молодец.

Несколько лет назад я наткнулся на книжки Джо Аберкромби, и автор, неожиданно, меня увлёк. Я в течении двух месяцев прочитал подряд аж четыре романа, что для меня невиданно, и с небольшим перерывом — два оставшихся томика о мире Земного круга. Первая трилогия оставила у меня положительно-спокойные впечатления, а вот вторая принесла искреннее удовольствие. Я порадовался, закрыл «Red Country», убрал книжки на дальнюю полку, и забыл о них. Но своё место в моём списке недурных миротворцев он занял — и не самое низкое. Прошли годы, и я вновь решил вернуться к Аберкромби, но не в Земной круг — не тянет меня туда — а в неизведанный ещё мир «Shattered Sea», где почти всё тоже самое но... немного попроще.

В принципе, Аберкромби не стал заморачиваться с миропостроением (у него это никогда не было сильным местом), ни проработкой совершенно новых персонажей или сюжета (с чем у него от книжицы к книжице становится лучше). К удивлению своему я обнаружил, что большая часть «Half a King» состоит из образов, прямо перекочевавших из его предыдущих книг, причём сложно даже выделить какую-то конкретную аналогию. Грубо говоря, представьте себе два фильма, снятых на один манер, с одними и теми же операторскими приёмами, цветовой гаммой, актёрами, в схожих декорациях — такое впечатление производит и этот роман.

Чего не отнять — написано увлекательно. Роман короткий, законченный и цельный, и выстроен просто на заглядение — ничего лишнего, всё на своих местах. Приключения увечного подростка в суровом мире, его взросление и возмужание — всё выстроено грамотно, причём у Аберкромби хватило ума не превращать своего юного балбеса в личность достойную трона — уж чего нет в его характере, того нет — и не стал превращать леворукого сверхбойца — отважный полукороль по прежнему может проиграть поединок маленькому мальчику с палкой для разгона голубей. А вот силу внутреннюю, изворотливость и нестандартный ум он ему привил, и мальчик в итоге оказался эдаким «серым кардиналом» при троне, что ему очень идёт — ведь хитринкой автор с ним тоже поделился.

За это можно простить даже очевидные нелепости, вроде великого фехтовальщика, годами скоблящего палубу и скрюченного цепями, в единый миг снова пляшущего с мечом как ни в чём не бывало. Да и галерные рабы, годами прикованные к скамьям, лихо шныряющие сквозь северную метель в тряпичных обносках на скудном сухпайке — тоже сильно. Но, нужно отдать должное — и претенциозности здесь заметно меньше, чем в предыдущих романах автора, и пафоса не так много, так что — простим уж условности жанра.

В конечном итоге — бодро, без перегибов и заявок. Не совсем подростковый роман, просто лёгкое приключение, достойное прочтения.

Без шуток, я читал эту книжицу больше года. С огромными перерывами, конечно, но точно помню, что впервые открыл её в начале прошлого февраля. Что ж я такой быстрый-то? Не учтя, что это первая проба пера юного автора, я отнёсся к его дебюту слишком строго. Я-то знал Дэна Абнетта как автора серии об Эйзенхорне, а она написана уверенной рукой и смелой фантазией, умением строить сюжет и выписывать характеры. Здесь же всё по классике — бравый, молчаливый комиссар, отважные самоотверженные соратники, недоброжелатели в штабе, закулисные силы из мира «большой игры» и страшное Злодейское Зло — всё как положено. Обычная полевая проза в стилистике мира «Боевой киянки». Автора больше подводит неуверенность пера, сложность с построении интриги и характеров.

Молодой Абнетт сразу захотел рассказать большую историю, и в рамках дебютного романа раскрыл все карты комиссара Гаунта, о пророчестве, услышанном в юности и Очень Важной Миссии. Впрочем, двигался он к этому построению очень валко, и первая половина романа читается как набор картинок, надетых на биографию сурового комиссара и его военных будней, что забавно, но мне малоинтересно. А вот со второй половины сюжет выправляется, и читается от души — трущобы еретической планеты, монструозный священный звездолёт, сражение своих против своих — быстро удалось найти свой стиль. В чём же он заключается? В умении пройти на лезвии между гипертрофированным пафосом этой вселенной, и вменяемым сюжетом. Надо сказать, получилось. Местами сюжет так несётся вперёд, что даже перестаёшь лениво позёвывать над страницами, и действительно начинаешь вчитываться, удивляясь самому себе.

Если сравнивать с циклом о комиссаре Кайафасе Каине — то первый роман о Гаунте, конечно, лучше — всё же у автора первого не вышло поиграть в иронию, а Абнетт, творя своего героя, изначально делал его, конечно, стандартным «ваховским» гвардейцем, но всё же наделённым личностью с её специфическими чертами. в этом плане, конечно, молодец, справился. Ему можно даже простить некоторый сумбур в изложении, раздражающее почкование абсолютно одинаковых персонажей и смазанность декораций, которые начнут приобретать у автора чёткость только в следующих романах.

В целом — для дебюта недурно.

Не клеится у Батчера с детективами.

Нужно отдать должное автору — он вовсю старается для того, чтобы нам, сирым, не заскучать при прочтении его книг. Он явно прекрасно знает им цену, ровно как и то, что должно удерживать внимание читателя. Во первых, постоянно следить за сюжетом, чтобы экШона была в достатке, минимум самоповторов, в меру сквозных линий, чтобы было за что зацепиться постоянным читателям. И, конечно же, личная драма главного героя — а как без неё? Женщины же тоже, небось читают, да и отдельные поклонники мужеска пола, видно, тайно сморкаются в носовые платки...

Нужно признать, что писать Батчер более или менее научился, но, как я уже сказал выше, детективы это не его. Это по прежнему похоже на сценарий для экшн-сериала, под стать постановке Джосса Уидона. Детективное расследование крутиться вокруг, кто бы мог подумать, похищения Туринской Плащаницы, ураганный сюжет проходит по лезвию между схваткой с чешуйчато-щупальцевыми демонами, желающим творить злодейские злодеяния, и продолжением войны с местными вымпЫрами. Сюжеты переключаются по желанию автора, и не дают заскучать в рамках отдельно взятой арки, тем паче, что поиск артефакта вышел слегка затянутым.

Ну а если говорить конкретнее, то автор правда старается. Чуточку лучше раскрывает главного героя, вводит новых персонажей, стараясь придать им колорита и узнаваемости, к старым злодеям добавляет новых, множа количество врагов нашего чародея. Да, и насчёт самого Гарри Дрездена — Батчер, видимо, понял, что переборщил с его «прилошённостью», и пытается аккуратно накрутить ему хоть какой-то авторитет в глазах читателя.

Ну что же, могу сказать, что эта книга для своего сегмента, сегмента развлекательной попсы, вышла совсем неплохо. Автор явно расписался, и старается держать внимание читателя на приключениях Гарри Дрездена... Ну а я пока ухожу из этого мира. Господин Батчер, если я буду читать Вас слишком много, единственный легальный чародей Чикаго начнёт меня раздражать. До новых встреч.

Не успело пройти и четверти года, а я уже снова оказался в компании Гарри Дрездена, хотя и не могу сказать, что его приключения произвели на меня сильное впечатление. Городское фэнтези, написанное как сценарий толкового телевизионного сериала со средним бюджетом, рассчитанным на несколько сезонов, по формату — городское фэнтези с лёгкими элементами нуара и изрядной долей боевика в густой смеси с трагикомедией и фарсом. Впрочем, врать не будем, чтиво было увлекательным, и коротать парочку предсонных часов в его компании было вполне комфортно.

За четвёртый роман я брался с некоторой опаской — концовка третьей части обещала дальнейшую бодрую маршировку в сторону «мыльной оперы», драматической драмы и тоскливых страданий... Я только гадал, какие будут страдания — суровые, мужские и молчаливые, или слёзо-сопельные, со сморканием в полу плаща и увлажнёнными глазами, наш герой способен и на то, и на другое. Однако писатель Батчер оказался умнее, чем я думал, и сделал то, на что я в тайне надеялся — вообще ушёл в сторону от многих драматических сквозных линий серии.

Конечно, мыльные страдания у нас имеются, однако они не оттеняют бодренького сюжета вокруг... эм... конца света? Именно, да ещё конца света, который обещают устроить милые сказочные фэйри из англо-шекспировского фольклора. Главный плюс книжки — это драйв — у нас просто нет возможности утонуть в слезах и переживаниях чародея Дрездена, умный автор сразу швыряет его в пучину действия, в котором ему опять грозит смерть, со всех сторон, и перед нашими глазами постоянно мельтешат то светло-угрюмые маги из местной коллегии, то добрые оборотни, то злые сказочные феи. С крылышками.

Впрочем, основу автор оставил прежнюю. Всё по старому — и захламлённая квартира чародея с вечным безденежьем, болтливым черепом и молчаливым котом, и его вызывающая «андеграудность» условностям мира, на этот раз чародейского, с вызывающим и глупым поведением главного героя, и не доведённая до ума детективная линия, в рамках которой нет ну никакой возможности проводить «мозговой штурм», унесёт мутной сюжетной водой, хотя на этот раз товарищу Дрездену даже удалось более или менее застрять только на стадии «опроса свидетелей».

В целом — очень бодрый боевичок, который развивается, конечно, в изначально заданной автором колее, но которому пока хватает умения более или менее сносно

держать на себе внимание, плюс ко всему видно, что на своём цикле он отрабатывает навыки писательского ремесла, качество текста становится немного выше, с учётом его общей «фастфудности», конечно. Динамика есть — и ладно, попробуем дальше.

Кто-то считает последний роман трилогии пустым, слабым и невыразительным. Экзотика Подземья многих впечатлила многих, и хвойные леса с бескрайними тундрами на поверхности уже душу не бередят. Однако автор остаётся верен себе, и завершает задуманную сюжетную арку о первых годах странствия тёмного эльфа, и его одиночестве.

Роман этот создан для мечтательных и юных подростков, а взросление как раз то время, когда ты ищешь себя, и всё вокруг кажется чужим. Вот и альтер-эго нашего юного читателя — Дзирт До'Урден — проходит свой мучительный путь в поиске своего дома. В агрессивном внешнем мире никто не желает принимать тёмного эльфа, уж слишком чреват этот шаг, слишком дурна слава его народа. Молча бродит дроу по северным краям, спасаясь от лютых холодов зимней стужи и людских сердец, пытаясь отогреть своё собственное под сенью лесных крон и пустотой бесконечного неба. Как и положено по жанру, он даже находит себе наставника, который вкладывает в него понимание собственного пути — до поры до времени, пока учитель не уходит, научив всему, чему только может.

Автор всё же молодец, искренне уважаю его за попытку написать что-то серьёзное, пусть даже и на таком уровне. Конечно, Дзирт До'Урден одномерен и простоват, как заранее заготовленный типаж — всё так. Многое окупается немаловажным чувством, вложенным в книгу — чувством добродушия. «Sojourn» — добрая книга, добрая до наивности и глупости, но дающая заряд необходимой порой сентиментальности. Она посвящена страннику, которому никто не желает давать приюта, который, оставаясь гонимым всеми, сохраняет в себе внутренний моральный стержень, спорный, конечно, но вполне ощутимый. Взрослому человеку вряд ли будут интересны странствия юного Дзирта, его поединки с демонами, орками и злобными трапперами, зачастую ему не покажется и простоватая и наивная история поиска самого себя и своего места под Солнцем.

Но юному восприятию книга может дать многое. Прежде всего, чувство, что всё впереди, что ты сможешь преодолеть всё, и твоё одиночество не будет вечным — тебя ждёт жизнь, наполненная яркими событиями, в которой у тебя будут верные спутники и достойное дело. За этот заряд можно простить роману многое. Пусть он не является шедевром литературы, но для своего формата представляет собой уникальный пример романа-взросления для подростков, роман-воспитание, что для «проектной» литературы достаточно большая редкость. Так что спасибо автору за его краткое озарение.

Продолжая свою историю о том, как тёмный эльф Дзирт оказался на холодном севере, Сальваторе не забывал, что он пишет, для кого и в рамках какой вселенной. Нужны приключения, пиршество для воображения и пробуждения адреналина, и он старается с лихвой окупить статичность первого романа. Действия и эффектных поединков на краю бездны здесь значительно больше, сражение со всем миром Подземья одновременно, опасным и немилосердным, и с одиночеством в душе.

В те времена автор ещё умел находить правильные оттенки повествования не только посредством замены задней стенки декораций, на фоне которой отважный Дзирт До'Урден отважно размахивает в воздухе саблями. Если нет противостояния с обществом дроу, а бегство в мир Подземья оборачивается тупиком, остаётся битва с самим собой. Одиночество порой порождает химеры сознания, а необходимость выживать в воине кристаллизует гольные инстинкты выживания и противостояния сему агрессивному миру вокруг. Отсюда у нашего отважного героя появляется ментальный двойник — охотник, который помогает ему выживать в Подземье, но крадёт самость. Это весьма удачный ход, поскольку он скрасил бессмысленность той отшельнической жизни, которую вёл наш герой, всё сознание которого, по задумке, обращено вовне, а не внутрь самого себя.

В остальном же, надо признать, книжка очень наивна и прямолинейна, Впрочем, наивность здесь скорее позитивна, чем негативна, а вот с прямолинейностью нас ждут проблемы, и существенные. Действительно, компьютерная бродилка — меняются локации, противники, есть перевалочный пункт — классический игровой «town», и прочее-прочее. Предсказуемые дроу, предсказуемые свирфы... История дома До'Урден получила своё логичное завершение, что не может не радовать, закавычена также история с отцом нашего эльфа, которому милосердный автор всё же дал долгожданную победу над богиней пауков. В остальном же он старается развивать мысль, что быть хорошим и добрым — правильно, а жестоким, злым и вероломным — неправильно. Прямолинейно, наивно, но вы учтите, что эта книжка предназначена для подростков, и должна учить их самым базовым вещам в этой жизни.

Поэтому книжице можно многое простить — для коммерческой фансервисной литературы она написана достойно, и читается хорошо. Дзирт До'Урден осознаёт бессмысленность жизни под толщей скал, и идёт навстречу восходу Солнца... и читаем дальше. Взмахи сабель и горестные вздохи о несовершенстве мира нам гарантированы.

«Плохую книгу надо бросать».

Пожалуй, засим я расстанусь с серией о вневременных торговцах, потому что давать ещё один шанс заведомо против своего желания было бы как-то глупо.

Первые страницы действительно внушили мне оптимизм — размышления пастуха-индейца на краю прерий об исторических судьбах апачей и всего мира настраивали на философский лад, на более аккуратное и вменяемое повествование, не скатывающееся в тупое приключалово. Увы, барахло взяло верх, и выродилось в бессмысленное и беспощадное шатание по планетам. Причём вновь это делается серией торопливых нарезок. Даже нет, не совсем так — Нортон смогла предупредить появление жанра РПГ, и вся книжка сводится к сценарным заворотам компьютерной игрушки. «Так — на нас летит бизон, уворачиваемся, бьём копьём, получаем expiriens, подбираем шкуру и идём налево по маркеру к космическому кораблю»... И так далее, экшОн за экшОном, траля-ля-ля, и дело с концом. Ба, а Земля откуда взялась? Ах, этот дурдом закончился? А я даже экзотику чужих планет посмотреть не успел, ну что за засада?

Короче говоря, я обплевался. Абсолютно бессмысленная свалка приключенческих зарисовок, под которой оказалась погребена даже слабо выраженная идея путешествия во времени и поиска внеземных артефактов. Дальше расстраиваться я не буду, простите, автор.

Попытался я снова сунуться в творчество Андрэ Нортон, хотя и с опаской — дама бойко владела пером, была опытным ремесленником в писательском деле, однако, мягко говоря, не всегда выполняла свою работу качественно. Однако для неё, как для залуженного классика развлекательной литературы, я могу сделать скидку, и давать ей шанс за шансом — благо впереди у меня ещё «Witch World», с которым я пока повременю.

Нф от Нортон я знаю по симпатичной серии «Solar Queen», которая представляла собой бойкую, хорошо написанную приключаловку о команде космических торговцев на просторах галактики, ну вы понимаете, романтика открытий, тайны исчезнувших внеземных цивилизаций, коварные пираты и страшные межзвёздные корпорации — пусть даже после первой книги серии начала катиться в пропасть уныния, она оставила после себя приятные воспоминания.

Поэтому я и хотел получить схожие ощущения, обратившись к роману «The Time Traders», написанному тоже в 1950-х, в схожем жанре, в схожей, казалось бы, манере....

Акела промахнулся.

Пол Андерсон уже написал свой «The Time Patrol» (1955), и Нортон явно держала его в уме, ваяя свой опус. Но, простите, в рассказах Андерсона была идея, был материал, был чёткий сюжет, бойкий экшн и крепкий слог. Что есть у Нортон? Сюжет: правительственная команда, проводящая спецоперации в глубинах времени, набирает команду асоциальных типусов, главный герой у нас вовсе уголовник с нестабильной нервной системой, и готовит их к путешествиям во времени. Пройдя кашеобразный КМБ, они забрасываются в далёкое прошлое, и...

Да плюньте, какие там цели — они оказались в прошлом не для того, чтобы изучать архаичное общество, и даже не для поисков следов инопланетян — это так, предлог, фон для приключений главного героя. Главное — борьба с пиратами во времени, замышляющими жуткие козни, и к этому сводится всё. Кстати, не надо обольщаться — русские в этом романе фигурируют в силу тогдашней шпиономанской моды, если мы их заменим на китайцев, немцев, космических пиратов или мордорских орков — не изменится ничего вообще. Злодейские злодеи здесь исключительно абстрактные, как и в «Solar Queen», они просто «рандомные» плохиши, которые вызывают скорее недоумение, чем злость.

Двести страниц романа отводятся бестолковой беготне, полётам, дракам, причём это всё описано максимально неинтересно и не цепляюще, процесс чтения схож с пережёвыванием пенопласта. Вероятно, всё дело в невыразительности всего — фона, главного героя, их миссии в прошлом. Андрэ Нортон попыталась повторить подвиги Андерсона с его квазиисторическими выкрутасами в описании древних культур, однако ей не хватило деталей, не хватило знаний, чтобы создать объёмную и яркую картину. Конечно, здесь есть экшн, и местами даже неплохой — вот только я вырос из того возраста, когда сердце начиналось биться чаще при просмотре боевика.

В общем и целом — приключенческое барахло, читать кое очень сложно, главным образом из-за того, что это написано на коленке кривой лапой без включения мозга. Простите, госпожа Нортон, но это очень плохо.

...Сагищщща о горемычном чернёном эльфе, его страданиях моральных и физических, а также о том, как его творец-молодец, не вылезая из коммерческой попсы, стал классиком...

Творить в мире, не тобой созданном, очень непросто. В случае с мирами D&D книги являются сопутствующей продукцией, дополнением к игре, и здесь не требуется больших талантов — пиши более или менее увлекательно, щедрой рукой разбрасывай фансервис, заигрывай с поклонниками вселенной — и так можно годами клепать однотипные книжицы про однотипных героев в однотипных конфликтах — опыт «Dragonlance», за редким исключением, тому яркое доказательство.

Однако Роберт Сальваторе умудряется сохранять внимание к своим опусам уже больше тридцати лет, несмотря на то, что количество книг, переполненных самоповторами, превысило все разумные пределы. Но нет — Сальваторе издаётся, его произведения скупаются, и фан-паломничество к созданным им образам не прекращается.

Можно сколько угодно иронизировать над количеством сабельных взмахов Дзирта До'Урдена (простите, но моё русское ухо грозит завернуться вовнутрь от оригинального Drizzt, у меня их всего два, пусть уж лучше будет Дзирт), над подростковыми страданиями всех его друзей, и над карикатурной злодеистостью всех врагов, служащих лишь заготовкой для винегрета под саблюками нашего отважного дроу. Но факт остаётся фактом — он культовый персонаж, этого не отнять.

Своим романом «Homeland», как и парой последующих, Роберт Сальваторе прописал себе путёвку в классики. До этого он накропал пару сочинений о долине Ледяного Ветра — вполне стандартной приключаловке про команду разнорасых героев — симпатичных, но невыразительных творений, и как-то незаметно даже для себя вывел на передний план весьма экзотического персонажа — благородного тёмного эльфа — дроу, Дзирта, который пришёлся по душе и читателям его романов. Ясно, что на него стоит сделать ставку, и было принято решение рассказать о происхождении доброго тёмного эльфа (что в те времена звучало не правдоподобнее мясника-гемофоба).

И...

В классическом игровом сеттинге автор умудрился создать довольно мрачный роман о жизни города, затопленного полумраком Подземья, и описать жизнь общества дроу. Конечно, общество в подобной конфигурации, да ещё существующее тысячелетиями — сомнительная идея, прямо скажем, вряд ли структура, практически напрочь лишённая коммуникации, способна выжить. Но здесь нужно учесть ещё и тот факт, что её скрепляет идеология власти и привилегий Паучьей богини Ллос, которая очень даже активно вмешивается в жизнь своих подданных. Что же оно из себя представляет?

Изолированные друг от друга кланы-семейства со своей клиентеллой, распределённые в строгой иерархии близости к хитиновому телу своей богини. Единственными скрепляющими это общество ободьями являются ненависть и страх — с раннего детства юным эльфам, во первых, внушается ненависть в отношении всего внешнего мира, причём не «пятиминутками ненависти», а часами, днями и неделями. Во вторых — отчуждённость и страх внутри самой семьи, где каждый родственник также расположен в иерархии привилегий, и мог повысить свой статус за счёт убийства брата, сестры или матери. Таким образом, взрослеющий отпрыск семейства тёмных эльфов был шипами обращён во все стороны — будь готов ко всему, будь готов на всё, выживи, твоё личное пространство — высокий статус, и никак иначе, твоё оружие — коварство, твой щит — равнодушие, иначе ты сойдёшь с ума. Власть, козни и заговоры...

Что же может родиться в обществе, где целенаправленно культивируется насилие и тотальное недоверие ко всем разумным существам7

Сальваторе пришлось нелегко — ведь не мог же Дзирт До'Урден просто родиться хорошим парнем, при всём уважении к Роберту Сапольски, культура очень многое значит для мыслящего существа? Тогда новорождённому тёмному эльфу добавили отца — скрытого носителя нелепых и никчёмных благоглупостей о чести, доброте и достоинстве, который поделился со своим сыном моральным стержнем и генетически, и через воспитание. при всей неправдоподобности. Так, на фоне красочного, чёрно-фиолетового мира дроу вырос идеалист-максималист, сражающийся за идеалы добра и чести, имея о них очень отдалённое, почти никакое, представление...

Само собой, по большей части, роман рассчитан на подростков. Асоциальный мир дроу так же холоден и зол, как и мир растерянного выросшего ребёнка, обнаруживающего на каждом шагу его несовершенство, идеализм Дзирта и его подростковая порывистость ему близки по своей природе. первый роман — история взросления и конфликта с чуждым тебе миром, и тяжёлого, судьбоносного решения — ассимилиция в нём, или бегство и борьба за свои идеалы. Первая часть — первый этап взросления, осознания себя и отторжение чуждого.

А почему этот роман читаю я? В 17 лет он меня очаровывал, это понятно, а сейчас, когда я удвоил свой возраст? Мне импонирует, что автор не просто поиграл в эскапизм, а сделал из него орудие, на котором построено всё произведение, вся идея рассчитана на помещение альтер-эго читателя в максимально некомфортные для него условия, и героическую победу над ними — не выходя за пределы самого текста. С первых строк ты породняешься с Дзиртом До'Урденом, и эта привязка может держать внимание читателя долго-долго...

В завершение хочу сказать, что вся трилогия является одной из вершин коммерческой фансервисной литературы, и, пожалуй, приближается к гордому званию «Книги». Да, здесь немало нелогичного, незавершённого, откровенно неестественного. Но он держит внимание, даже чересчур «подкрашенный» главный герой не смущает нас, читателей, он даже может вызвать симпатию. Идём дальше...

В своих приступах скуки Маал Двеб, король-колдун, сам решил примерить на себя шкуру героя, и заняться спасением «дев прекрасных» от жутких и опасных рептилоидов... Что, правда?

Автор немного поиронизировал над образом героя-одиночки, даже не зная кэмбелловского «The Hero with a Thousand Faces», он смог его опрокинуть и вволю посмеяться. Скука и вероятный расчёт — вот что движет колдуном на самом деле, а вовсе не бескорыстие, как можно подумать, всё на свете — лишь игра.

Легенда о Тесее наоборот. Любил автор переворачивать классические сюжеты обратной стороной, и старательно дегероизировать человеческую деятельность. Вот и наш герой — ну как он не может не победить, ведь он идёт в страшный лабиринт короля-колдуна по зову сердца, чтобы освободить любимую. Как может проиграть любовь, спрашиваем мы, выросшие на классических сюжетах, где главные герои преодолевают всё.

Вот только у Кларка Эштона Смита человек чаще бессилен перед иномировыми силами — также и здесь. Отважный юноша играючи скручивается скучающим магом, и вся его любовь идёт под хвост — ничем не может ему помочь ни светлое чувство, ни отвага, ни храбрость. Просто человек слаб сам по себе, вот и всё.

Ещё одно проявление визионерского таланта Кларка Эштона Смита — красивое, тоскливое и безнадёжное полотно в приглушённых тонах, утверждающее и переутверждающее мысль о тщете и преходящности всего сущего на этом свете, где от былого сияния, величия, славы остаётся лишь бледная тень, но даже она недолговечна. Снова смерть, снова распад, снова бессилие — и так без конца, без конца...

Ироническая зарисовка на тему атеизма «по архаичному». Начиная от скандинавов-атеистов, отказывающихся приносить жертвы и хвалы бывшим богам-покровителям, до героев советских анекдотов, ну где школьная училка требует «показывать Богу кукиш».

Так и здесь. Объявивший себя атеистом шаман не может просто не верить — он должен оплевать былые идеалы, потоптаться на них и — богохульничать и глумится в присутствии почитаемого когда-то идола. Но вот незадача — сложно не верить в богов в мире, где они очень даже активно вмешиваются в жизнь человеческую.

Неплохой рассказ о том, как опасно идти против тех, в схватке с кем ты априори бессилен.

В этом рассказе Кларк Эштон Смит не пытается напугать читателя, и даже не внушает ему мысль о человеческой низости, а скорее демонстрирует свой талант визионера и мифотворца. Калейдоскоп неведомых миров, красоты иной жизни, переливы иных сил — но за всё нужно платить.

Красивый, очень красивый рассказ, сюжет которого уходит на второй план. Главное — как автор пытается словами передать не просто красоту, но и ощущение этой красоты, то, что очень тяжело передать в какой-то знаковой системе. Сделано хорошо, как истинное художественное полотно.

Ироничный рассказ-шутка, на мой вкус, излишне длинный. Назвать это юмористикой очень сложно, но несерьёзный тон повествования задан уже с самого начала, а уж когда «в кадре» появляются инопланетяне... Одни, «цивилизованные», почём зря истребляют «варваров», естественно, того нисколько не желая. Уж очень нарочито «колонизаторски» написан этот рассказ, если можно так выразится, зачастую западный человек видит в иных культурах какие-то восточные черты, точнее то, что он считает восточным — некую статику, метафизику и мифологичность. Здесь это выражено даже слишком экспрессивно.

Ну и в конце автор вовсе поставил уже было поверившего ему читателя в тупик — да здравствует здоровый скепсис!

Насколько это близко Лавкрафту, не знаю, я его очень мало читал, и эту историю воспринимал вне зависимости от «миров Ктулху», и его мрачной атмосферы. Мне вспоминается быль-анекдот о Гансе Р. Гигере, чьи картины с демоническими созданиями в одном из международных аэропортов приняли за фотографии, что вызвало в художнике лютый приступ иронии: «Где, по вашему, я мог их сделать? В аду?».

А вот скульптору из рассказа Кларка Эштона Смита этот вопрос не показался бы смешным. Он не обладает безумной фантазией творца «alien'ов», ему нужна натура, чтобы разбавить своё пресное творчество чем-то гениальным и экспрессивным, сотворить то, что По и Лавкрафт делали в литературе. И он осмелился смотреть в глаза демонов из иных миров, вливая в себя их мерзость и злобу, продавая свою душу.

Но ничто не бывает просто так, за всё надо платить... И эту плату принимает на себя та, кто любит художника больше жизни. И даже больше она может отдать — перенести невыносимые страдания ради него. Но является ли созданное им искусством, и даже если так, стоит ли оно того? Вопрос...

Рассказ-инверсия, где автор от души играет с читателем, настраивая его на разные лады, и стараясь сбить с толку.

Загадочный корабль с Марса добровольно-принудительно отправляет к своему творцу делегацию с планеты Земля, где гигантское дерево-сверхразум вкрадчиво предлагает им обмен знаниями, за небольшую дольку гидро- и атмосферы родного зелёного шарика. Предложение невинное, корабль симпатичный, диванчики, напитки, еда, всё такое... Перед нами два учёных — один не спешит с выводами, открыт новому, с охотой идёт на контакт с новым разумом, короче говоря — настоящий исследователь, эталон. Второй — заскорузлый и консервативный, узколобый догматик, видящий в марсианском дереве нечто нереальное и опасное, угрозу всему человечеству. Всё ясно?

Но кто же в итоге оказывается прав? Мирно настроенное, казалось бы, всемогущее и не могущее нести агрессию растение творит такое, что не под силу никакой ядерной войне — со своей точки зрения, оно, быть может, и право, но для человечество оно обернулось абсолютным злом, перед которым они оказались бессильны. Чуждый человеку разум оказался куда опасней и безжалостней любого земного диктатора и любой идеологии, что и привело к бесславному концу всего живого на планете, под какофонию взрывов почек бесконечных побегов Мирового Дерева. Открытый и яркий учёный, как оказалось, способствовал гибели своих соотечественников, судьбой который он даже не интересуется, а догматик и консерватор оборачивается их защитником.

Оригинально?

Кларк Эштон Смит написал, в общем-то, довольно стандартную вещь — точнее, написал бы её, если бы не был собой. Сюжет-то Бог с ним — злой инопланетянин желает нагадить матушке Земле, отважные друзья-космолётчики хотят ему помешать — просто, ясно, легко запомнить. Но два элемента — во первых, победа, по сути, оказывается бесплодной, она лишь отсрочивает неизбежное, да и жизни она забирает тоже. И второе — потрясающие детали, штришки и яркие мазки, как нигде раскрывающие культуру, которой автор населяет свой Марс — больше мы не увидим этого мира. История, быт, технологии, вера — всё это кратким галопом проносится перед нами, и даже жаль, что мы не можем вернуться в этот мир, мир людей с огромными грудными клетками и широкими, привыкшими к разрежённому воздуху ноздрями. У этого мира был большой потенциал, но автор решил иначе.

Рассказ неплохой, однако его особенность лежит не в плоскости хоррора, в, скорее, в плане специфического стиля Кларка Эштона Смита. Парой-тройкой мазков он смог показать останки древней цивилизации Марса — конечно, цикл об этом мире у автора самый короткий и непроработанный — однако ощущение глубокой древности и ветхости умирающего от недостатка влаги, воздуха и света мира передано очень хорошо. Что до общей фабулы — классический хоррор с жуткими чудовищами, жрущими мозг — ясно, откуда черпали вдохновение поколения режиссёров, вроде Джона Карпентера. И, что полностью соответствует общему настрою творчества автора, человек опять проиграл в схватке с неведомым. Мрачный вы, господин Смит, мрачный.

... Недра Марса дышат на тебя сыростью?...

Классическая хоррорная зарисовка, в которой люди, вновь отягощённые бессилием встречаются с тварью, одолеть которую не могут. Сама планета Марс находится здесь на заднем плане, монстр из озера может обитать где угодно — в Гиперборее, в Зотике, даже в Аверуанском лесу — не важно. Неважно даже, что выглядит оно не слишком пугающе... до определённого момента. Пугает другое — чудовище сделало и без того слабосильного человека совершенно беспомощным, с равнодушием изуродовав и навсегда сломив его. Вот этот момент действительно жутковат... хотя самобытной атмосферы всё же не хватает.

Искал, искал и вот, нашёл — новая вершина, взятая Кларком Эштоном Смитом!

Рассказ построен на паре простых, но тонких наблюдений. Люди, которые довольны собой, своим местом в жизни, своим призванием — редкость. Хорошо там, где нас нет — правда? Пастушок мечтает быть императором, вершить судьбы, тосковать о судьбах родины, стоя на веранде своего дворца, жить в величии и богатстве — да? Чего хочет император? Сбросить с себя бремя короны, и пасти коз на берегу озера, ни о чём не думая, ни о чём не сожалея, быть самим собой — да?

Замкнутый круг. И самое главное — человек отдаёт душу просто так, ни за что. Он хочет счастья — и не понимает, что счастья не существует, и что его душа просто на него не способна. Осуществлённая мечта не приведёт ни к чему, кроме новых скорбей, и этот вечный круговорот муки никогда не прервётся.

Косвенно — очень по буддийски.

Классический и яркий по исполнению ужастик, причём без всякого чародейства, почти без тёмных углов и всего с одним мрачным склепом — всё на ярком свету и среди буйства зелени. Напомнил мне недавний фильм «Annihilation» по Вандермееру — вот уж где подобная чужеродная, кричаще-яркая растительная жизнь показана во всей красе. Читая такие рассказы, понимаешь, откуда целые поколения кинематографистов берут материал — уж очень визуализированны творения, подобные этому рассказу, практически готовый сценарий.

Рассказ занимательный, в паре планов точно. Одна его интересность заключается в том, что мы вновь бродим по гниющему, или, точнее, засыхающему миру Зотики, и вновь набираемся легенд о древней тёмной магии, которая переплетается с рассказами о глубинах космоса и его пришельцах. Древние империи, следы которых уже стёрлись, претендующие на вековое величие, алчные до могущества чародеи, которые полагали себя самыми мудрыми и расчётливыми — всё это рано или поздно повергается в прах.

И вторая интересность — любопытное посмертное возмездие. Снова игры со смертью, когда два чародея по ту сторону жизни воскресли в самом пламенном объятии, и превратились в сколь омерзительно, сколь и бессильное существо, могущество слитых чудовищ оказалось бесплодным, и мрачная легенда об императоре-чародее и пришельце-колдуне так и останется легендой, не оставившей после себя следов.

Умирающий мир Зотики может породить только смерть. и — любовь в смерти. Любопытно?

Самым распространённым знанием на этом континенте становится некромантия, и чёрное чародейство отчасти возвращает не только тела, но и ошмётки душ — быть может, в переполненном загробном царстве уже не осталось места. Равнодушный и пребывающие в полусне мертвецы трудятся на своих хозяев, вечно одиноких и грызущих самих себя чародеев, жизнь которых безнадёжна и пуста, ведь они обращены своими взорами только в глубины смерти. У них в руках власть, но эта власть им не нужна, поскольку они разучились наслаждаться её плодами, стареющее Солнце больше не греет их тел, а равнодушные покойницы не способны разжечь их страсть. Так, самые могущественные существа на последнем континенте Земли постепенно умирают, оставляя после себя лишь армии равнодушных ко всему мёртвых, которые постепенно тоже будут угасать вместе со всем этим миром, ничего не порождая. А любовь в смерти, которую постиг наш отважный герой, не даст ему даже крупицы счастья — ведь это лишь остаточные рефлексы разорванной души и стылого тела.

Более лиричный рассказ, уже переполненный классическими декадентскими мотивами, с его печальной лирикой усталой, угасающей пресыщенной жизни. На юного поэта можно смотреть, конечно, по разному — он может показаться избалованным и зажравшимся богатеньким бездельником, который бесится с жиру, и это отчасти будет правдой. А можно увидеть в нём и талантливого поэта, у которого уже нет силы на высказывание, на какое-то движение жизни, которое могло бы набрести на какой-то смысл. И это тоже правда. Любовь к ламии держалась на чувстве неведомого, на постоянной угрозе гибели о рук любимой, это будоражило кровь и оживляло чувства — любовь через ощущение весьма вероятной смерти и ужаса перед ней. Парадоксальным образом это единение порождает хоть какое-то движение жизни, и его разрушение, его приземлённость это единство разрушает.

Красиво, во всех смыслах красиво.

Классический приключенческий рассказ, с ноткам мрачного юмора, романтикой морских путешествий и лёгким ароматом литературы ужасов. Именно лёгким ароматом, поскольку принимать эту вещицу всерьёз довольно сложно, с её крабами-людоедами и рельефным чернокожим чародеем в набедренной повязке, с вращающимися злодейскими глазами. И главный атрибут — сокровища же! А зачем тогда всё, правда?

Не слишком выразительно, скорее даже просто забавно. Вот только фирменный авторских ноток маловато.

Рассказ переполнен символикой, собственно говоря, символика и является его сосредоточием, сердцевиной самого сюжета. Занятная игра в смыслы, где знаки звёзд и плетение образов будущего ложаться на бумагу, обретая плоть в реальном времени. Что первичнее — судьба, нашедшая своё воплощение в иероглифах на книжных страницах, или сама связка и течение событий, которые должны в конечном счёте воплотить предсказание? И не рождает ли законченный текст новую Вселенную, живущую по его законам?

Мир как текст.

Двухстарничная поэтическая зарисовка, книжно-поэтическое введение к другому рассказу. Стоит ли читать отдельно? Сама по себе она представляет из себя своего рода литературную виньетку, набор красивых завитков, выполненных в чёрно-красно-синих тонах, с преобладанием чёрного, как мне представляется Зотика. Чувствуется здесь тяжеловесный груз прошедших тысячелетий, наводнивших матушку-Землю такими вот ошмётками прошлого, как сей чародей Вергама.

Один из лучших рассказов Кларка Эштона Смита, в котором, как ни странно, торжествует не человеческая низость, а наоборот, величие души. Но в его мире всё уже потихоньку переходит в прах, уже всё обречено и лишено надежды, единственный выход — сохранить хоть как-то чувство собственного достоинства перед неизбежной мучительной гибелью. Что до пыток — что же, автор умело сделал упор не на физических увечьях, здесь простор для фантазии не так велик, а на моральных пытках, постепенное уродование разума и души. Прекрасная девушка, внушившая тебе надежду на спасение и свою любовь, чтобы со смехом плюнуть тебе в лицо — что может быть мучительнее?

Уйти самому и забрать своих мучителей — что может быть достойней и справедливей? Пожалуй, одна из немногих вещей у классика «dark», где возмездие не бесплодно.

Болезненно-выразительный рассказ, переполненный кричаще-ядовитыми красками и откровенно шизофреническими образами. Снова тот же самый безысходный мрак, в котором копошатся такие твари, как император Адомфа, и творят свои уродливые эксперименты, в которых человеку даже не дано умереть до конца, изуродованная душа продолжит своё существование в неестественном переплетении с растительной живицей, ведя полуосознанное существование растения. Даже оторопь берёт от самого описания омерзительной неестественности, искусно нарисованной Кларком Эштоном Смитом, и, с другой стороны, её какой-то обречённой и жуткой обыденности в этом жутковатом умирающем мире. Поэтому и возмездие, застигшее под занавес этого порфирородного доктора Моро не кажется расплатой, а лишь частью мерзости этого мира.

Начало повествования не внушает доверия — уж очень быстро развивается сюжет, мы даже не успеваем полюбоваться пейзажами заваленной человеческим прахом пустой империи — парочка порочных некромантов оживляет мертвецов пачками и толпами, создавая себе идеальных слуг, точнее, рабов, беспрекословных и равнодушных. Оригинально и интересно, но исполнение хромает... точнее, хромало, ровно до того момента, как Кларк Эштон Смит дал голос покойному императору, умершему молодым.

Этот голос мёртвых — тихий, еле слышный, в котором нет настоящей страсти живого, но есть страсть разума, желающего вернуться в спокойствие смерти — наверное, не имеющее аналогов авторское высказывание. И, конечно, он придаёт рассказу более пафосное, в хорошем смысле звучание — торжественное и эпическое. В мире Зотики смерть является желанной гостьей, а мертвецы человечнее живых — ну что же, причуды умирающей Земли...

Почему-то произведения в цикле о Зотике у меня прочно ассоциируются с Эдгаром Алланом По — ну помните, известное: «One night while reading a gruesome tale / he read a passage that made him turn pale / Such horrible news he could not survive / For his beautiful wife had been buried alive» (С)? Дух и исполнение сближают двух классиков американского хоррора, атмосфера беспросветной тоски, отчаяния и болезненной любви. Здесь, конечно, эмоции играют меньшую роль — у По герои осознают свою порочность и греховность, они не забыли Бога, хоть и отвергли, а в мрачной Вселенной Кларка Эштона Смита никакого искупления нет и быть не может — вот и его герои не испытывают никакого смущения перед собственным грехом. Вот почему конец мрачной истории выглядит справедливым — в мире, который построил Кларк, нет места сочувствию, все заслужили мучение и смерть.

Повествование о чернокнижнике Намирре не отличается сюжетной оригинальностью, так же как и основные ходы в рассказе предсказуемы и ясны, и даже конец мы можем угадать сразу после завязки. И тем не менее — рассказ вышел замечательным.

Дело, конечно, в деталях. Кларк Эштон Смит смог раскрасить незамысловатую повесть о мести и её тщете такими чернущими красками, что воображение даже вступает в ступор перед открывающимся ему буйством. Казалось бы — послание некроманта в императорский дворец приносит скелет — ну скелет и скелет, кого этим удивишь? Но одна маленькая деталь — свисающий между зубов полусгнивший язык, предназначенный для того, чтобы мертвяк говорил — делает его куда более жутким. И так весь рассказ — клишированные, казалось бы, хоррорные образы оживают под пером мрачного автора, который смог дотянуть апофеоз всего повествования до самых последних строк, и показать полный распад личности мстительного чародея, его полусимволическую борьбу с собственным отражением и — в итоге — полное безумие и мучительную смерть.

Наверное, самый атмосферный рассказ автора.

Вполне логично, что на континенте Зотика, который существует на доживающей последние века Земле, главными богами являются гении смерти и разрушения. Ведь даже солнечный свет здесь стал зловещим и больным. Вот почему среди расползшихся по углам материка людишек процветает некромантия, жертвоприношения, тирания и, само собой отправление мрачных культов — у них нет больше энергии на то, чтобы творить, радоваться жизни и любить.

Впрочем, есть исключения, вроде молодой четы, попавшей в город, где богу смерти скармливают мертвецов. Но они, готовые погибнуть друг ради друга выглядят диковинкой на фоне жителей города, в котором властвует тень, пожирающая души, и в котором это является повседневной жизнью. Однако, как ни странно, эта жуткая тень является самой справедливой и благородной сущностью для них, дело даже не в карикатурных некромантах, а в жителях города, которые остались равнодушны к бедам пришельцев. Даже не обитель порока, а обитель равнодушия.

В рамках «Zothique» много любопытных рассказов, это самый, быть может, самобытный мир писателя, в котором он раскрыл максимум своего таланта. Впрочем, в этой повести достаточно простой сюжет, однако ряд черт делают его очень авторским. Конечно, приключения двух наёмников в пустынях у Патуума отдают классической героикой, той же «конининаной», до мелочей. Даже прекрасная дева, вешающаяся на шею, и то имеется. Однако её атмосфера совсем иная — атмосфера обыденности «тёмности», скажем так, «нормальности зла» в этом мире, где маяками света видятся лишь преданные друг другу друзья-воины, и то едва не рассорившиеся из-за женщины. Да, героика, да, победа над злом одержана — но это капля в пустыне, в которую постепенно превращается земля под светом стареющего Солнца, заполняющего тусклым светом континент Зотика. И, в дополнение: чтобы появилось Зло, великий грех должен был совершить человек добродетельный, что и случилось. Человек снова слаб.

Простенький и незамысловатый рассказ с предсказуемым сюжетом, причём его развитие и окончание становится ясно уже к концу третьего абзаца. Но, несмотря на то, что повествование откровенно не блещет обыгранностью, читается рассказ не без интереса — благодаря разбросанным по тексту мелочам, иногда чисто визионерским, порой — мироформистским, встраивающим новые кирпичики в недостаточно, что уж там говорить, раскрытый мир Гипербореи. А так, преступление, грех, наказание — всё по нотам, ясно, но слишком просто.

Рассказ весьма условно относится к циклу о Гиперборее, ведь саму древнюю страну мы видим только сквозь мутную поверхность магического кристалла, да посредством страниц «Книги Эйбона». А вот наш герой, оккультист из городу Лондону, решил взглянуть на эту полусказочную страну молодости человечества, а потом... идёт дальше. Желает увидеть прошлое, почувствовать себя иным, посмотреть не только на Гиперборею и условную Посейдонию, но и заглянуть в миллиардолетние цивилизации ящеров, спуститься в триасовый бактериальный «суп», и дойти до Абсолюта, стать им, углубиться в Демиурга. А что Демиург? а он, оказывается, просто бездумная и бессмысленная амёба, которая только и может, что воспроизводить саму себя...

Что в итоге? Человек снова бессилен — точнее, он просто ничто перед чужим равнодушием иных.

Рассказ имеет не столько пародийный, сколько сказочный оттенок. Главный герой, одурманенный колдовскими чарами, отправляется в странствие по Подземью, и каждая из встреченных им сущностей передаривает его, жалкого человечка, другой. Эдакий сказочный квест, за тем лишь малым исключением, что гиперборейский вельможа абсолютно бессилен перед иномировыми силами, которые его встречают... и, нужно сказать, силами потрясающе разнообразными. Экскурс в древнее Подземье оказался познавательным — и, самое интересное, этот мир так и остался абсолютно чужим и замкнутым. Никто из встреченных нами существ не заинтересовался каким-то двуногим куском мяса — он ничто для них и перед ними, иномировым силам чужд мир человека, и абсолютно им не нужен. Поэтому страшный приговор разумной почкующейся слизи — навсегда жить на поверхности, этом жутком преддверии Ада — выглядит, с её точки зрения, вполне оправданным.

Человек вновь ничтожен и бессилен, но уже не только перед злобой иных, но и перед их безразличием. Мало того — он бессилен ещё и перед Фатумом, который всё же смог дотянуть до нашего героя свои цепкие лапы.

Один из лучших рассказов о древней Гиперборее, где на месте главные элементы этого цикла — всепроникающий холод, гибнущая древняя цивилизация, и практически бессильные перед иномировыми силами люди, обречённые на гибель. повествование цепляет прежде всего своей атмосферой, атмосферой накатывающих волон холода, не оставляющих ничего живого на своём пути, за исключением до хруста замороженных некогда живых организмов, и насквозь застуженной земли. В этом отдалённо чувствуется ужас неумолимо наступающих ледников.

Разгадка стужи, впрочем, оказалось достаточно простой, и вполне зримой. Настолько зримой, что её можно даже ткнуть кинжалом. Но и здесь Кларк Эштон Смит не изменяет себе — чародей, совершивший якобы подвиг, изначально просто спасал свою жизнь, и без того обречённую, до этого момента он совершенно спокойно покинул родной погибающий город. Человеческое недалёкое зло всё равно сильнее.

Но рассказ невероятно атмосферен.

Первый рассказ о заброшенном городе Коммориуме, автор ещё не общался с палачом Аттамусом и не знал всей истории его гибели. Однако вор Сатампра Зейрос, оказывается, уже (или потом уже?) встречался с липким созданием — бывшим разбойником Кнегатином Зумом, а ныне — гигантским плотоядным «слаймом». В отличие от предыдущей повести о ловком воре, этот рассказ сильнее сидит в гиперборейской мифологии, однако потоки северной стужи здесь почему-то заменяет тропическая жара, а Коммориум становится классическим затерянным городом в джунглях, вроде Ангкора. Для меня Гиперборея, созданная воображением кларка Эштона Смита ассоциируется больше с морозом, и этот контраст показался мне несколько натянутым.

Что до сюжета, то он прост, и больше схож с приключениями Индианы Джонса, нежели с хоррорым «The Ice-Demon». Однако центральная тема автора тут всё равно играет — человеческое предательство и низость опять берут своё, да и не могут не взять — человек оказывается вновь абсолютно бессилен перед неведомым древним злом, и единственное, что остаётся — бежать, бежать со всех ног и не оглядываться. Так, постепенно, Гиперборея и исчезла.

Вновь плутовской жанр, вновь воры и драгоценности, но как далеко ушёл автор от ироничных приключений Сатампры Зейроса!

Наконец-то мы снова в той самой Гиперборее, над которой грозно нависает роковой глетчер, сметающий с лица юной планеты эту молодую человеческую цивилизацию, во имя грядущего варварства. Ледник поглощает в себя всё, до чего могут дотянуться его ледяные пальцы, и отпускать свою добычу он не торопится — так постепенно и исчезают в его ледяных объятьях великие культуры. А история о воре, который хотел вырвать из цепких лап чужака сокровище — не более чем лёгкий фрагмент, краткий эпизод этого неторопливого и неумолимого шествия на юг.

Снова — о бессилии, бессилии перед ледником который под пером автора превращается в живое существо, чужое, загадочное и невероятно сильное, несущее в себе смертоносную стужу. Человек снова оказался слаб перед неумолимым грядущим.

Ещё один ироничный рассказ, на этот раз с оттенком плутовского жанра. Привязка к Гиперборее здесь очень условна, да и не нужна вовсе — всё таки не зря автор не стал его публиковать в дни сотрудничества с литературными журналами. И сам замысел кражи, и его воплощение — истинное приключение, я уж не говорю об условности самой добычи. В центральной интриге проглядывает здоровая, циничная ухмылка Кларка Эштона Смита, который выносит сор из избы, или, точнее, деконструирует великие и загадочные культуры прошлого, сделав «священных дев» дорогими и элитными храмовыми проститутками. Ложный культ потерпел поражение — но его потерпели и сами воры — преступление наложилось на преступление, и все рказались в проигрыше... кроме того, кто увёз драгоценные пояса на крестьянской тачке.

Не слишком оригинальный рассказ, но ироничный тон спасает его.

Странно, что одному из заочных сквозных персонажей «лавкрафто-смитовой» Вселенной, магу Эйбону, посвящён именно такой рассказ. Что же меня смущает: прежде всего, конечно, что повесть имеет автопародийный характер, и представляет из себя ироничный перифраз своего собственного стиля. автору удалось очень неплохо обыграть и хтонических монстров, которых он придумывал пачками, и которых выставил в самом нелепом свете. Как, хотите спросить? Вся эзотерическая муть и жуткие таинства иных миров превращаются в картинный фарс, случайную игру нелепых и смешных сущностей, населяющий наш родной Сатурн, а путешествие по загадочному миру, с которого пришли боги, превращается в лёгкий развлекательный травелог. в котором причудливо смешиваются колониалистские мифы о наивных дикарях и искажённые романные образы инопланетных жителей (Берроуз?). Но, конечно, не ясно, зачем в этой автопародии присутствует Эйбон, чьё наследие пережило века, и значимость которого мы бы никак не поняли, если бы исходили из этого рассказа.

Наверное, это самый красивый и глубокий, в плане погружения, рассказ о Гиперборее — стране, которой Кларк Эштон Смит посвятил до обидного мало времени. А здесь, посетив город Коммориум, обречённый на гибель, мы её видим зримо — тоскующую, тускловатую, но ещё полную жизни цивилизацию, чей воздух уже пропитывается влажным северным холодом ледников грядущих веков, которые сомнут её величие своими бело-синими языками. В сознании писателя причудливо смешались культурные изыски полузабытых цивилизаций Востока и культур эпохи палеометаллов, горные йети и динозавры, магия иномировых богов и пришельцы из космоса — всё это тонкими намёками дано в коротком и фабульно простом рассказе «The Testament of Athammaus». Уж очень резонирует тоска постаревшего палача, который посвятил свою жизнь исчезнувшему городу, прошлому своего народа, и понимание того, что Гиперборея обречена на исчезновение и забвение под тоннами льда.

Сам же сюжет не удивляет, это классический рассказ о монстре, который загадочен своей неуязвимостью и чужеродностью, с которой бороться бесполезно даже силой оружия, и даже наоборот, каждая смерть даже прибавляет чудовищу сил. Здесь главную скрипку уже играет не человеческий порок, как было в рассказах об Аверуани, а бессилие перед космическими силами, которые неизбежно оказываются сильнее человека. О безысходности, о бессилии.

Ещё один пример откровенно недоделанного, сыроватого рассказа. Автор задаёт композицию, расставляет в разные углы протагонистов, расписывает их характеры, сталкивает в кульминации... и всё.

Развязка, конечно, неожиданная, но между ней и кульминацией есть ничем не заполненный зазор. А тема всё та же — человеческая слабость перед грехом, перед чужеродным чародейством, поддавшись которому, можно попасть в лапы древним языческим силам. Человек опять проиграл, поправ чувство долга и собственную честь, а язычество, читай — варварство — опять торжествуют.

Достаточно средний рассказ, напоминающий скорее сказку, чем страшную историю, хотя, возможно, так и было задумано. Колдуны, живые мертвецы, горгульи и ламии у нас уже были, теперь в Аверуан стоит добавить вампиров — действительно, без них было бы обидно. Двое влюблённых желают устроить лишённое всякой приличности свидание в лесу, и встречают там... вы поняли.

Как-то всё уж совсем просто у вас тут. «Не входите к нам с осиновым колом... ах, не хотите его бросить? Ну как хотите, гости дорогие». А потом вампиры, попив кровушки, укладываются спать, едва ли не рядышком со смертоносным деревом. Нелепо как-то... Но, надо отдать должное, атмосфера есть, попытка нагнать жути тоже имеется — и ладно. Будем считать, что это проходная вещица.

Немного недоделанный рассказ, в котором главную роль играет чародейская похоть колдуньи, и сама чудовищная противоестественность совокупления юноши и мерзкой старухи, вызванного приворотным зельем. И вновь борьба с мрачным колдовством обречена на поражение — сбежать от старой жабы не удастся, чародейство всё равно сразит на полдороги, силы мрака всё одно сильнее.

Чего-то рассказу всё же не хватает, хотя вроде бы он вполне законченный. Быть может, разворота, не знаю, или акцента. Сложно сказать.

Пигмалион породил Галатею, так как душа его мечтала о чистой любви.

Блез Рейнар хотел втайне отомстить за свою поруганную любовь и... на самом деле, за то, что ему попросту неуютно жить среди людей. Поэтому его творения несут не любовь, а смерть. Смерть, похоть и ужас. Тёмная душа...

Здесь уже полноценная история ужасов, в котором иномировые чудовища выполняют роль воплощённого зла самого человека, даже не дьявола. а простого человека. Раскаяние, пусть даже и неявное, приводит нашего камнереза к желанию исправить зло, пусть даже ценой своей жизни. И — да — он терпит поражение, зло по прежнему на свободе. Но в мрачном мире Аверуана даже намерение воспринимается как святость.

Обратите внимание на инверсию. Рассказ начинается не с героического героя, в мыле исполняющего свой долг перед прелатом, а с того, кого мы записали в злодеи — чернокнижника из прошлого, который, как и положено истинному Антихристу, знает едва ли не наизусть Писание и все требники, быстро продвинулся в церковной иерархии, и получил такой себе уютный и безбедный диоцез в Аверуане, для спокойной жизни...

Рассказ оригинален для автора тем, что здесь мы уже не можем так уж однозначно осудить монашка Амброза за слабость — даже несколько поддавшись ей и нарушив обет, он старается выполнить свой долг до конца. К нему нет особых претензий... претензии есть к этому миру, в котором откровенный чернокнижник и злодей мог стать епископом, и даже добраться до канонизации (как тут не вспомнить слова Воланда о чернокнижнике Герберте Аврилакском... точнее, Папе Римском Герберте Орильякском). Так что и здесь зло победило, и, ничуть не сомневаюсь, что чародей Азедарак всласть повеселился на епископстве, и ушёл безнаказанным.

Кларк Эштон Смит не всегда радовал нас разнообразием сюжетов, однако, что называется, нужно уметь подать. И автор смог вновь влить в банальный, даже для самого себя, сюжет, свой фирменный мрачноватый шарм и сладковатый привкус человеческой порочности и падкости на чувственность. Та же тема, что и в «The Enchantress of Sylaire» — соприкосновение со смертельно опасным, иномировым существом, связь с которым грозит гибелью, и на которую человек со радостью идёт.

Ветшающий монастырь в эпоху заката Франции Старого порядка, древние развалины замка на холме, осыпающиеся склепы, и иномировое, чародейское пространство, которое живёт в эту эпоху, эпоху живого Средневековья. Да, иной мир здесь является иллюзией — но наш герой рад обману, и он согласен отдать всего себя ему — хоть и знает, что пленительные образы насквозь лживы. Порочность сильнее...

Вновь автора бросило в объятия фэнтези, но на этот раз оно смотрится куда более органично и ярко.

Сюжет вновь не слишком оригинальный — разочарованный во всём мире юный отшельник встречает в лесу девушку, пленительную и завораживающую, и она его ведёт, ничуть этого не скрывая, в иной мир, мир, где царит её колдовство. Любой христианин во Франции, я думаю, знал, чем чреваты подобные визиты, так же, как и заигрывание с языческими, бесовскими силами, особенно с ведьмами. Однако...

...однако наш дорогой Ансельм пал перед чарами коварной колдуньи, хотя и знал, чем это чревато. Знал, что ему в скором времени грозит смерть, но всё равно пошёл навстречу своему зову... зову плоти, прямо скажем, плоти и тяге к женской ласке. Любовь? Не думаю.

Но рассказ сделан хорошо, он пропитан таинством древней магии, скрываемой в тихих лесах провинции Аверуань, магии дряхлой, как осыпающиеся стены Силера, но красивой, тихой и безжалостной.

В котёл Кларка Эштона Смита на этот раз пошла старая монашеская байка об изначальной женской греховности и порочности. Жалко, конечно, что до сих пор не перевели, скажем, творения Жака де Витри — там пресловутая vagina dentata уже едва ли не проходняк, на фоне куда более занимательных сюжетов. «Плоть женская — огонь», так вроде сказано?

Была ли статуя Венеры, которую работящие монахи нашли у себя на огороде — одному Богу ведомо, может быть, у наших ребят просто воображение разыгралось. И неудивительно — сдержанные позывы, в общем-то, вполне здоровые и естественные, до добра не доведут, особенно когда у тебя перед глазами — в самом бесстыжем, хоть и мраморном виде.

А ведь монахи проиграли эту борьбу — даже самый верным подвижник среди них полез обниматься со статуей... Чары сильнее.

Несмотря на стиль, пусть даже немного экзальтированный, рассказ немного невыразительный.

Возможно, всё дело в не слишком богатой фантазии некроманта Натери и его «комплекса Наполеона», но его план мести выглядит безыскусным и нелепым — собрать из трупов гигантского гомункула, и пойти безобразничать по всей провинции. Дома рушить, людишкам ручки-ножки отрывать, об стены шмякать. Безыскусно. Постоянные нападения оживших мертвецов с кладбищ были бы психологически пострашнее...

Нет, понятно, что с гигантом не так просто справиться, особенно в славную эпоху Средневековья, но просто это презентовано как-то... нелепо, невыразительно, я бы сказал — с «недоделанным пафосом». Кларку Эштону Смиту лучше удавались хоррорные моменты, в этом рассказе подобное представлено в сценах с каменным мешком Илурни, однако и сам колдун, и его творения какие-то... рисованные, ненастоящие.

Но генеральную линию автор соблюл — вновь нечестивое чудовище одолевает не какой-нибудь святой Марцелл Парижский, а колдун и оккультист — вновь Церкви нет места в этом мире.

Ужасы, которые живут совсем рядом с человеком, в пустыне-лесу, в Средневековье были обычным делом. Представления о том, что и телу твоему, и душе, ежеминутно угрожает опасность встречи с силами Зла, господствовали в это суровое время, время ожидания неизбежного конца света и расплаты за собственные грехи. И человек всегда смотрел в небо — но далеко не всегда оно несло в себе Божье предзнаменование, порой с них сходили совсем иные силы.

Кларк Эштон Смит, создав свою провинцию Аверуань, сделал её пространством оживших средневековых страхов, но обыграл их по своему. Комета и без того была дурным предзнаменованием, но он сделал её пришельцем из глубин Космоса — в ту эпоху, когда создавался рассказ, писатели представляли Космос как пространство, населённое чужеродными силами, наполненном невероятными мирами и пространствами иных культур — вспомним Лавкрафта и Говарда. И комета принесла с собой такого пришельца — одновременно и инопланетного гостя, и слугу Дьявола, что так причудливо мешалось в голове у авторов того времени.

Сам Зверь не слишком страшен — эдакий возведённый в абсолют образ Чупакабры. Автор сделал пару любопытных вывертов — во первых, он поселил Зло в стенах аббатства, в самое сердце того места, которое, согласно всей агиографии и exempla, должно было его сразить. И отдал победу в руки не Церкви и Богу, а колдуну-астрологу, который одолел тварь с помощью древнего, глубоко нехристианского демона.

Так мы вступили на тучную землю провинции Аверуань — забытого региона Франции, где сила Церкви пасует перед древним Злом.

Иногда мне очень грустно читать книги из прошлого. Трудно до конца вернуться к ощущениям юности, когда сам уже настолько изменился, и ещё более тяжко понимать, что уже ничего подобного ты не встретишь. Есть в литературе штучные вещи, которые должны читаться в определённом возрасте, и которые должны появляться в определённую эпоху.

Хотя, казалось бы — «Не время для драконов»... Всё простенько, попаданческая фантастика — всё это мы уже видели, знаем, читали, чувствовали, воображение с готовностью нам подсовывает нужные шаблоны, которые в натуральном виде живут в глубинах памяти. И тем не менее — в своё время, когда я рос, это была книга-событие, захватывающая дух и бьющая по воображению история, и даже сейчас, пусть позволяю себе циничную ухмылочку и ироничный прищур в глазах, всё равно пребываю под постоянной угрозой проезда своих остановок.

В чём же дело?

И Ник Перумов, и Сергей Лукьяненко в ту эпоху, в 1997 году пребывали на пике своей формы. Первый выдал прекрасную «Техномагию», и оригинальную «Чёрную кровь», на подходе были «Мечи» — всё тексты богатые, дивно скроенные бешеной, пока не погасшей фантазией автора, украшенные многочисленными мелкими деталями-бусинами, переливающимися перед нашими глазами, словно особенно яркое пуанталистское полотно. И второй — создавший тогда «Мальчика и Тьму», «Глубину», «Джамп», «Осенние визиты», ваяющий уже «Ночной дозор» и «Холодные берега» — творения поразительной яркости и страстной юности. Именно в ту эпоху эти два писателя, да, пусть они попсовики, пусть они никогда не писали шедевров, создавали свои наиболее значимые произведения, пропитанные духом молодости.

Этот заряд молодости оживляет и «Не время для драконов».

Прежде всего это выражается, конечно в мире. Не будем лукавить — он изображён достаточно скупо, но ярко, в нём причудливо переплетаются реалии стандартных перумовских вселенных и лукьяненовских параллельных миров. Несмотря на скупость деталей, из текста тебе в глаза бьют яркие краски — изумрудно-зелёная, будто листва и трава деревьев Срединного мира, перемежающаяся жёлто-красными вкраплениями начинающейся осени, стально-голубой отблеск металла гномского паровоза, бледно-голубая синева магии Воздуха, красная ярость магии Огня, синяя мощь Водных плетей и серая масса Земного чародейства. Ближе к старости краски и вкусы притупляются — что же, соавторы не успели заскорузнуть в своих нынче уже привычных масках, они не жалеют красок, и от этой красоты захватывает дух. Его пресловутая «техномагичность», в общем-то, не важна, имеет значение только яркость авторского высказывания.

Сюжет? Банальный, конечно, а вы что хотели? Мне не совсем понятно, почему соавторы решили своего героя сделать настолько безликим и статичным? У Антона Городецкого и молодого Императора куда более харизматичные образы, Виктор же не проявляет себя никак вовсе — он персонаж-функция, который делает ровно то, чо ему предписано по сюжету... или девочкой Тэль, вот он наш Deus ex machina, без неё нашему драконоубийце и дня бы не протянуть. Апатичный главный герой был бы серьёзным препятствием для читателя, если бы он не резонировал такому яркому миру, как этот — и не имел бы в противниках Ритора. Пожалуй, Ритор и Лой Ивер держат на себе немало текста — раскаявшийся бывший революционер и свободолюбивая Кошка, склонившаяся перед новой силой — вот уж чьи образы держаться в памяти годами.

Сюжет цепляет вовсе не своим основным ходом — здесь всё банально — а наоборот, мелкими деталями и отступлениям, умением создавать которые наши дорогие соавторы нынче потеряли напрочь. Весёлый и печальный образ бывшего ролевика Ника с Изнанки, который в мире своей мечты, мире «меча и магии» стал рыхлым сытым и пьяненьким обывателем — одна из лучших их придумок за всю писательскую жизнь. Возница из мира чародейства, читающий фэнтези — «Как закалялась сталь», гномьи газеты на кириллице, Серые пределы, населённые беззащитными перед живыми мёртвыми — всё это настолько органично вплетено в текст, и так вплавляется в память, что заслоняют за собой и детали сюжета, и даже его смысл. Умели, чёрт возьми...

Что до основной идеи, то она проста — опрокинуть мысль об «убийстве дракона», блеснувшую в пьесах Шварца и Горина. Соавторы постоянно выглаживают мысль о Властителе, о яростном, страшном, непримиримом, но неподкупном, честном и справедливом Государе — с большой буквы! — эдакой мечте Филиппа де Коммина, только с ещё большим перебором. Стремление убить своего дракона, этот призрак тирании и диктатуры в своих душах, сменяется у них надеждой на его возвращение — на «наведение порядка» среди царствующей разрухи, защиты от врага, да просто — ради красоты его полёта. То, что позже превратилось для обоих авторов в идею-фикс, здесь смотрится органично, бесшовно и, самое главное, объяснимо, особенно если вспомнить, в какую эпоху писался роман. Окончательно меня примиряет с этим романом (я не верю в их Дракона) то, что — вот сила молодости! — они ещё сомневаются в своих идеях, они аккуратны с их формулированием и подачей, они вместе с читателем напряжённо думают — а как же лучше, так ли верно здесь всё сказано? перумов вспоминал, что ночевал у Лукьяненко на кухоньке маленькой квартиры, где они писали этот роман — быть может, вам снова попробовать? Вдруг что-то вернётся?

Я перечитал этот роман, и я вновь должен сказать соавторам — спасибо. За то, что в молодости у них была такая сила высказывания, и они поделились ею со мной, подростком, которому было это нужно. Простите, ваше продолжение я прочитаю как нибудь потом — в вас, нынешних, я ни капли не верю, простите, Бога ради. Ваш союз был удачным — не будь Лукьяненко, у Срединного мира не было бы той толики приземлённости, которая ему необходима, не будь Перумова, Виктор никогда бы не сделал выбор, как его не делают герои книг почтенного соавтора.

Я точно не забуду.

Традиционного детектива и боевика в третьей книжке меньше, это так, но одновременно автор и слегка вырос, правда, в одну сторону — в сторону городского фэнтези. Было бы любопытно почитать крепкий «crimi-story», но не судьба — нашему чародею некогда размышлять, ибо ему нужно... как всегда, спасти всех.

Наверное, Батчер сделал правильную ставку, потому что главную роль здесь играет саспенс, мистический элемент углубляется и становится основным. Он старается нагнать больше жути, его мир стремительно заполняют тени, в которых таится совсем уж неведомое даже для чародеев мира сего зло. Надо сказать, получилось достаточно неплохо — игрушечные оборотни из второго романа рядом не ночевали с одним-единственным призраком, являющимся во сне. Молодец!

Я всё-таки получил желаемое, и мир, в котором находится это альтернативное Чикаго, наконец-то потихоньку раскрывается, и мы начинаем понимать, как устроены причудливые взаимоотношения между всеми этими, казалось бы, несовместимыми силами. Хорошей иллюстрацией служил рыцарь-храмовник Майкл, который умудряется среди всего этого мистического дурдома не только биться за своё правое дело, но и даже готов сражаться бок о бок с богомерзким чародеем, не возносящим молитвы, и только потому, что он — хороший человек.

Здесь есть чёткое разделение на добро и зло, это верно, но демаркационная линия проходит уж слишком ломанной траекторией — и злодеем, и добряком может оказаться кто угодно — чудесную фею-крёстную сложно назвать воплощением добра, а белый вампир Томас не является однозначным злодеем... хоть и вампир. Я, конечно, накаркал в прошлый раз, и на смену оборотням пришли вампиры — но, спасибо, они оказались не слишком схожи с душками-кровососами из фантазий Анны Райс, истекающих кровавыми соплями. Нет, местный ковен вампиров словно вышел из фильмов Роберта Родригеса, ну, те самые, которые «do not explode when sunlight hits them, I don't give a fuck how crazy they are», почти один в один, только с крыльями. Батчер не даёт им особого шанса, и прямо говорит, что пить кровь — это отвратительно, и вариантов для Гарри Дрездена быть не может.

Насколько я могу судить, автор растёт, развивает мир, добавляет надрыва и драмы, его герой постепенно развивается, хотя порой всё одно дурак дураком. Это по прежнему попса, согласен, но это хорошая попса, которая пока ещё балансирует на грани свежего авторского замысла и будущего (уже сейчас явного) скатывания в мыльную оперу.

«If I had a nickel for every time some piece of shit pointed a gun at me, I'd be a rich man.» (С).

Батчер не стал мудрить, и продолжает писать сценарий для экранизации, причём, я думаю, он бы не отказался, чтобы она была в стиле некоторых фильмов Мактирнана. Ну, соединяем фэнтези с классическим таким боевичком, чтобы и магия была, и красивые девушки с торчащими грудями и мускулистыми, крепкими ножками, и пушки с эффектом slow motion, и... да, и оборотни, благо современная графика позволяет. Хорошо хоть не вампиры...

Я сглазил, да?

Собственно говоря, эта книга написана ради драйва, а не ради сюжета, и уж тем паче — не ради расследования. Гарри Дрезден бежит, колдует (неудачно, как правило), стреляет, стреляют в него, он обжимается с красивой девушкой, его арестовывает лучший друг и бьёт его по морде, он одиночка вне закона, и дальше по тексту, бла-бла-бла. Ну вы поняли — классический «восьмидесятник». Даже продажные гады-ФБРовцы на месте, ну кто их любит, правда? Я, конечно, получил определённое удовольствие от сего текста, мне было занятно и немножко смешно в нём находится, напомнило светлые моменты моего детства. Жаль, что тогда не было Батчера... Ведь сейчас я хочу побольше узнать о реалиях этого мира, о магии, и Небывальщине, и всём, на чём может строится мир, придуманный нашим смелым автором. Спасибо ему, конечно, читается прекрасно, но всё же немножко не то.

Желание посетить новый мир привело меня в альтернативное Чикаго, прямо в кабинет... кого? Чародея? Да ладно, даже объявление в газете есть? Ну вы даёте.

К сожалению, я мало с чем могу сравнить сей роман, ибо почти не знаком с нуар-детективами, хотя когда-то, в затянутом дымкой прошлом, я что-то листал из Чейза, Хэммита и Спиллейна, вот только всё это уже благополучно изгладилось из моей памяти. Поэтому, для меня «Storm Front» так и остался прежде всего фэнтези, хотя и с налётом детектива. С налётом?

Именно. Даже слабое знакомство с жанром позволило мне увидеть, что детектив здесь представлен целым набором заросших целыми гроздьями ржавчины штампов — бедный частный детектив, у которого нет денег на оплату офиса, суровый друг/подруга — полицейский, готовая арестовать тебя по малейшему подозрению непонятно в чём, и её крайне неприятный помощник, не любящий главного героя, коварный мафиози, который делает «предложение, от которого нельзя отказаться», и так далее, и так далее. Такое чувство, будто Джим Батчер пытался соорудить максимально кондовый и жанровый роман, но с магией.

Это дебютная вещь, и это чувствуется по тому количеству проблем, которое ему свойственны. Во первых, Батчер так и не смог нарисовать нам более или менее вменяемую картину мира, в котором практикующий чародей может открыть свой собственный кабинет магических услуг. Так знают жители Чикаго, что возле них бродят маги, вампиры, демоны и фэйри, или нет? Вроде бы их присутствие никого особо не удивляет, но и над самим Гарри Дрезденом периодически посмеиваются, считая психом с неуклюжей палкой.

Во вторых, сам Гарри Дрезден. Нет, автор молодец, и делает из него не крутого, прожжёного жизнью чернокнижника, а начинашку на поприще практических магических искусств — талантливого, неуклюжего парня, который со своей угловатостью постоянно попадает в неприятности, особенно при общении с другими людьми — наш юный маг совершенно не социализирован, а уж его отношения с девушками заставляют плакать горючими слезами. Однако сюжет развивается так странно, что постепенно ты начинаешь терять его нить, и поступки Дрездена и удивляют, и озадачивают. Элементы мозгового штурма здесь идут под хвост, и всё переносится на импульс, на действие, причём действие не подкреплённое здравым смыслом. Наш чародей лихо штампует себе врагов на пустом месте, получает шишки и синяки зазря, на какой-то момент оказывается вне закона (да, здесь здравым смыслом не обладает вообще никто, чуть не забыл же), но успешно выбирается из-под гильотины в последний момент, опять же, чудом и по наитию. Да, и главный злодей — властолюбивый маг-вуайерист, садист, убийца, страдающий комплексом Наполеона и — в анамнезе — растлитель своих малолетних ребятишек. В общем, плюнуть некуда, какой злодей, вот максимальный мусоросборник, чтобы читатель, не дай Бог, чего не того подумал, в ущерб главному герою.

Короче говоря, вполне приличная развлекательная книжка, подпорченная нагромождением откровенных сюжетных нелепиц. Но читается весело, этого не отнять. Ладно, Гарри Дрезден, пока что я с тобой.

Последний том цикла о Страже написан так же ровно, чётко и грамотно, как и всё прочее, но он всё же скуповат на разные детали. Особенно это касается раскрытия основных интриг сюжета, которое, конечно, произошло, но чрезмерно шустро, быстро и без разворачивающегося во все стороны масштаба (Апокалипсис! ангелы фехтуют на металлических дрынах! демоны повсюду!). Сколько всего осталось в тени — Арденау, Темнолесье, Братство, хагжиты — ну Бог с ними, это не самое главное.

Пожалуй, самое главная проблема романа в том, что он лишён своей особенной выразительности, которой отличались предыдущие томики серии, своего шарма и, если хотите, яркости красок. Даже мрачноватый тон уже не так нас впечатляет, он становится уже как бы рутинным для нашего дорогого стража, надвигающаяся на весь мир беда является уже не столько предвестником конца, сколько фоном для приключений. В этом плане, конечно, «Проклятый горн» проигрывает тем же «Золотым кострам».

Несмотря на изрядное количество «хвостов», основная интрига серии всё равно завершилась, и попытки продолжить её вряд ли разумна. Конечно, можно написать новый том, но в нём уже должна быть совсем другая интрига, совсем другой сюжет и, как ни странно, другие главные герои, кои себя, в общем-то, исчерпали. Думаю, у автора хватит сообразительности оставить в покое Людвига и Гертруду на ржаном поле, и не портить им ни свадьбу, ни дальнейшие разборки с Тёмными.

«К сожалению, совершенства нет, суча ногами сейчас я ожидаю десятый «Амбер» Желязны. И знаю, что разочаруюсь».

Да, пан Сапковский, как Вы правы. К сожалению.

...К десятому роману Роджер Желязны сообразил, что пора бы уже закругляться, а как — неясно, ведь за рекордное растягивание резины предыдущих томов пришлось платить, платить множеством сюжетных линий и окончательно деформированным мироустройством. Тогда почтенный автор делает очень просто — в последний том он запихивает по возможности ВСЁ. Всё, что по какому-то недоразумению не поместилось в предыдущие тома, нужно было хоть ногами, хоть шваброй запихать в полторы сотни страниц, и завершить, наконец, хотя бы основную интригу.

Как мы помним, пятикнижие Корвина завершилось ярко, мощно и умиротворённо — у нас почти не оставалось вопросов, всё было красиво закольцовано, главный герой завершил свою историю с такой печалью и достоинством, что аж слёзы наворачивались. Пятикнижие Мерлина завершается невнятной тупой кашей, как будто неумёлый повар запихал в простое блюдо целую груду взаимоисключающих ингридиентов, и яростно уничтожает своё блюдо на медленном огне. Вы ждали разрешения предыдущих конфликтов? Ну, которым было посвящено четыре книжки? Да хрен вам! Мы все эти линии завершим ничем, вернее, сделаем reset, выдрав с корнем провода из гнёзд сюжетной матрицы. Джулия-Маска (внезапно!) вешается на шею, злодейский злодей Далт (внезапно!) оказывается многим обязан другу нашего героя Ринальдо-Люку (который хотел убить нашего принца, но на самом деле не хотел, потом передумал не хотеть, а затем расхотел хотеть... тьфу!), коего он отметелил до полусмерти, ненавидящий нашего Мерлина братец Джарт, который (внезапно!) решил, что объект его ненависти — хороший, и подддержал его в стремлении на трон... Точнее, стремления сесть на трон у Мерлина есть, то есть есть, но не такое, какое все от него хотят, а такое, которое желает он, не желая править Хаосом... То есть желает, но не от имени Логруса Хаоса, который его основа и сердце, и не от имени Огненного Пути, которому вовсе не нужен никакой Хаос...

Бред? В том-то и дело, что нет.

Мне искренне жаль, что замечательный, яркий, талантливый цикл об Амбере завершается таким пшиком. Я чувствую, как Желязны устал от этого мира, с какой натугой он пишет этот последний, десятый том, который лишь призрак Пути, фальшивка, в жилах которого течёт, впрочем, отнюдь не огонь. И даже принцы Корвин, Бенедикт, Блейз, даже Эрик, которые возвращаются к нам, чтобы мы чувствовали себя как дома, уже не приносят нам никакой радости.

Жаль. Я уже и забыл, чем всё закончилось... Постараюсь забыть снова. Пока и привет, как всегда.

Хоть я и читаю цикл подряд, он умудряется мне не надоесть. Написано хорошо, легко, без претензий, но весьма выразительно — в этом главные плюсы творчества Алексея Пехова, который прекрасно осознают, какую нишу занимает его мифотворческий талант, и во что лезть точно не стоит. И вот, странствие по миру «Стража» продолжается, близится кульминация, но пока — «Золотые костры».

Автор немного изменил структуру, и тональность. Видимо, решив, что серии немного не хватает колористической выразительности, он щедро покрывает своё полотно бело-сине-чёрныи красками, пытаясь всё повествование пропитать холодом. Он, конечно, не Дэн Симмонс, и нас не пробирает до костного мозга, но атмосферу он создал, не отнять. Погружённые в тишину ледяные пещеры, страшное молчание горных перевалов, переплетение снеговых нитей бурана, скрывающего в своей белой тьме смертельную опасность, грязная бело-коричневая жижа в проулках больших осаждённых городов, где невольные смертники сражаются за свою жизнь — что же, надо отдать должное Пехову, мрачная атмосферу угрожающей снежной тиши ему удалось создать — хоть сейчас на экран.

Ну и второе — практически всё повествование посвящено сквозному сюжету поиска Тёмного Кузнеца, да и просто кузнеца. Всё становится более мрачным и тягостным, смерти идут по пятам, каждая новая ступень становится одновременно и поражением, и победой. С другой стороны, это вполне типичный «жанровый» текст, впрочем, написанный явно осознанно, с осознанной игрой штампами и ходами.

В итоге — по прежнему крепкий жанровый роман, со своими недостатками и неоспоримыми достоинствами, одним из которых является постепенное раскрытие сюжетных тайн, ответы на загадки, которые Пехов расставляет в заранее заданных местах. Автор молодец, держит.

Автор немного начал исправляться к концу цикла, перестав лить из садовой лейки тихо шуршащие струи водянистого сюжета, решив, по всей видимости, оторваться всласть. Роман почти целиком вытягивается на наркоманских трипах Мерлина, бродящего в негативном под-Тенье (чего? что это я такое выдал?), встречающего проекции Огненного Пути Амбера, а заодно и синапсы своего слегка блёклого сознания, которые наконец-то позволяют ему обрести хоть какое-то лицо.

Сюжет теперь скачет как вставшая на дыбы машина Рауля Дюка, по прежнему не заботясь о здравом смысле и логике, постоянно возникает ощущение, что хихикающий Желязны сейчас вынет из-за спины аж три фиги, показывая, что он думает о верном читателе, осиливающем эту дичь. Откровенно карикатурный злодей Джарт, мэрисьюшка Джулия, за пару лет ставшая колдуньей круче этого вашего Брэнда (и прошла тень Огненного Пути... автор, вы издеваетесь, правда? имейте совесть!), тупой клинч Пути и Логруса с последующим вынесением части Амберского замка, секс Мерлина со своей спящей сводной тётей... Не, я серьёзно, вы здесь не найдёте ни одной гиперболы, всё так и есть.

Автор расслабился, и у него снова стало получаться, он просто пишет и получает удовольствие от процесса, и это смогло влить в его Амбер свежую кровь.

Второй том серии логично продолжает предыдущий, Пехов явно идёт по заранее размеченному пути, аккуратно дополняя и развивая всё то, что было описано в первой книге. Автор, в принципе, большой молодец — его ремесленное мастерство позволяет действовать по строго отведённому плану, стараясь и сберечь уже созданное, и привнести новое. В этом, кстати, отличие цикла о страже от серии о ведьмаке, или, скажем, цикла о травнике Жуге — Сапковский и Скирюк писали по наитию, наугад, и вывели своих героев на совершенно неведомые просторы стран Never-Never, тогда как Людвиг фон Нормайненн послушно идёт по строго отведённому плану. Впрочем, это делает тетралогию Пехова просто неплохой, а не великой, что можно (слегка перегибая палку), сказать о Сапковском и Скирюке.

Впрочем, не нужно думать, что это статичное описание странствий охотника за нечистью с вкраплениями политических интриг, вовсе нет. В первом томе автор представлял нам новый мир, обрисовывал его контуры, населял его людьми, показывая в общих чертах, как работает его мифопоэтика. Второй том уже немного другой, и он более активно продвигает сквозной сюжет, связанный с никому неведомыми Кузнецами, творцами клинков стражей, и тайнам повального нашествия призраков на сей многострадальный мир.

Главным героем здесь уже становится разворачивающийся перед читателем мир — от остатков старой магии в Темнолесье до столицы христианской веры, где тоже бродят свои тени. И, само собой, полные опасности дороги между этими двумя полюсами силы, переполненные не только тёмными душами, Бог бы с ними, но и тёмными людьми, колдунами, садистами, фанатиками, мздоимцами. Нужно ещё раз отдать должное Пехову — каждая повесть имеет свою тональность, свои декорации, свой ритм, и это позволяет нам более подробно рассмотреть мир, в котором мы очутились, понять и посочувствовать его жителям, не ведающим покоя ни днём, ни ночью. Это, конечно, не dark, понятно, но на «готику» вполне тянет... даже с учётом псевдоитальянских декораций.

Это несколько компенсирует полную статичность протагонистов — сурового, но доброго в душе истребителя душ Людвига, «смешного спутника» Проповедника и «тёмной лошадки» Пугала, которые не меняются от слова никак. Меняются декорации, меняется окружение — но наша троица всё равно подстраивает всё под себя, то книжалом с серпом, то смекалкой и здравым смыслом.

В общем и целом, это всё та же книга-компьютерная игра, ремесленное изделие толкового мифотворца, которое приятно взять в руки для очередного путешествия в сказочные миры. И, несмотря на все огрехи и общую простоту фабулы, путешествия увлекательного.

Нелепые странствия Мерлина продолжаются, а я изо всех сил скучаю по лаконичности и поэтичности «The Guns of Avalon».

Я думаю о том, как всё это было написано, и у меня возникает стойкое чувство, что Желязны сначала писал кипу микрорассказов, очень неплохих и хорошо взвешенных, а потом накрутил вокруг, для сцепки, тонну текста, не особо заботясь о его художественной ценности. Ибо некоторые фрагменты романа хороши, чётко, ёмко и красиво сделаны, но в основном, конечно, мрак и скука.

Сериальная болезнь окончательно сгубила цикл о Янтарном королевстве, и Желязны с головой погрузился в смрадную бочку с надписью «commercial» с его всегдашним подстрочником: «а это мы расскажем в следующей книге». Как в первом цикле всё вертелось вокруг аварии с участием автомобили принца Корвина, так и во втором проясняются обстоятельства покушений на его сынка. Кое-какие тайны открываются, ещё больше закидывается удочек на следующие части серии, закручивается интрига, и... всё. Автор, конечно, молодец, клиффхэнгер в конце впечатляющий, однако и отдающий бессмыслицей.

Единственное, что роман по настоящему спасает — ироничное отношение ко всему. что происходит на этих страницах, однако это же подрубает и саму основу сюжета.

В общем, обычный проходняк.

Я снова решил обратиться к Алексею Пехову, но продолжать мурыжить цикл о «Синем пламени» не стал — интуиция подсказывает мне, что тамошние разборки затянуться надолго. Поэтому я полез в другой мир, в котором уже есть законченная история, и можно охватить весь путь героя своим взором, от начала и до конца. Мой выбор пал на «Стража», который считается одним из лучших в пеховской космогонии, и я отправился вместе с Людвигом фон Нормайенном на охоту за призраками.

Нарисованный грубоватыми мазками постапокалиптический мир Летоса всё же был более выразительным — перед нами калька с ранненововременной центральной Европы, точнее, весь образ нарисованного на форзаце материка существует примерно в границах нашей Romishce Heilige Reich, включая Италию, со всеми существующими примочками, в виде политического строя и религии. Конечно, здесь нет императоров, нет ни малейших упоминаний борьбы гвельфов и гибеллинов, нет серьёзных ростков протестантизма, да и сама церковь представляет из себя какую-то уж совсем вегетарианскую организацию. Церковь здесь католическая, Библия вполне себе классического формата, да ещё и на латыни (а где Рим?), упоминаются Крестовые походы (куда? местный Восток занимает маленький уголок на кончике полуострова в правом нижнем углу карты), и Гроб Господен в руках язычников. Но, помимо этого, существуют церковные ордена и светские владыки, а также лицензированные колдуны, Дивные народы и... Стражи, да — охотники за нечистью. Такая вот конфигурация.

А вот являются ли стражи калькой с приснопамятного ведьмачьего цеха, так же, как и главный герой? Здесь сложнее, хотя я вполне верю, что «Wiedźmin» не был основным источником вдохновения для автора — между появлением книги Сапковского в русскоязычном пространстве и 2010-м годом подобных подражаний появилась тьма тьмущая, и я бы уточнил, что речь здесь идёт о поджанровым направлении. У меня, к примеру, больше ассоциаций возникло с циклом о некроманте, которым нас долго мучил Ник Перумов. Я представил себе, что было бы, если бы Фесс-Неясыть не стал бы ссорится с инквизиторами, заработал бы лояльность Инквизиции и Белого Совета — и получилось бы что-то вроде «Стража». Что до ведьмака Геральта, то его приключения почти сразу переросли рамки его базовой профессии, и история пошла в другом направлении. У Пехова же речь идёт именно о профессионале — и большую часть повестей он и правда делает свою работу, с большим или меньшим успехом, но всё же делает её. Без нравственных посылов не обошлось, и наш друг Людвиг вовсю воюет не только с призраками, но и с мировой несправедливостью, в сражении с которой он может даже поднять лапу на родное начальство.

Короче говоря, у нас есть героичный главный герой, в меру пафосный и в меру симпатичный. А дальше всё как положено: смешной друг в виде призрака священника, единственное предназначение которого — резонировать главному герою, и подавать читателю забавные диалоги-перепалки, чтобы он не скучал; в меру таинственная возлюбленная, исчезающая после каждой бурно проведённой ночи в неизвестном направлении, оставляя трогательную записочку, отношения с которой должны подогревать читателя вплоть до последней строки последней книжки (ну когда, когда же они будут вместе?...), и Меч... ну то есть особенный колдунский кинжал, которым можно отправлять несчастных привидений на Страшный Суд. Из общей схемы немножко выделяется крайне харизматичное Пугало, столь любимое читателями, которое представляет из себя ещё одну тёмную лошадку для благодарных читателей... до последней книжки.

Ну а сами рассказы увлекательны и легко читаются, не отнять. Базовая схема одинаковая, однако автор старается, чтобы читатель не скучал, и старательно радует его разнообразием сюжетных поворотов, ружьишками на стенах, «кроссоверами» персонажей и эффектными сценами «упокаивания» призраков. Плюс ко всему — простенький, но ненавязчивый юмор, ну куды без этого, да?

Если немного подвести итоги, то это вполне вменяемое жанровое ремесленное изделие, похожее на компьютерную игрушку, хорошо написанное и грамотно выстроенное — намётки сквозного сюжета здесь есть, посмотрим, куда Пехов его вырулит. Пока что я вполне доволен — читаем дальше.

Начало было весёлым, да и вообще весь роман весьма бойкий, не отнять. Поединки, магические схватки, осаждённая крепость Четырёх миров, воспоминания о Дворах Хаоса, заговор против Амбера со стороны новоявленных родственничков...

А вспомнить нечего. Всё же приключения Корвина были более яркими, приключения Мерлина же отдают чем-то странным, бледно-аляпистым, каким-то несерьёзным. Отдельные моменты можно выцепить, и в качестве микрорассказов они смотрелись бы прекрасно, но, к сожалению, перед нами роман, который постепенно превращается в костюмированную буффонаду, к которой сценарий писало сразу рук восемь. Что до исполнителя главной роли... Ну, ребята, ну не может быть, чтобы у принца Мерлина в башке был такой «ералаш«! Особенно в отношении крайне (крайне!) мутного двоюродного братца Ринальдо-Люка, хромает у него и просто логическая сцепка с окружающим миром, и напрочь отсутствует здравый смысл. Может быть, сказывается хаоситская природа, но, судя по описанию, его Владения отличаются от Амбера только антуражем.

Короче говоря — сериальная болезнь в полный рост, слабый промежуточный роман, который с трудом можно вспомнить после прочтения. Но отдельные моменты — хороши.

Спустя несколько лет Роджер Желязны выпускает новый роман о мире Амбера и его сумасшедшей семейке. Каждый получил то, что хотел: автор выползал из писательского кризиса, издатель зарабатывал бумажек с президентами, армия фанатов узнавало новое о полюбившемся мире... новое?

Да, у нас новый главный герой. И — слава Единорогу! — он не похож на Корвина. Он вообще ни на что не похож. Папаша обладал яркой харизмой, она била ключом с самой первой страницы, его сынок Мерлин — увы... Корвин был «тёмной лошадкой» из-за потери памяти, здесь же герой просто... простите, тормоз, краски его характера практически никак не проявляются, и больших трудов, наших, чититальских, стоит придать ему хоть какой-то облик. Постепенно рисуются новые черты, как при прорисовке карты аркана, однако Мерлин остаётся удивительным явлением — главным героем-функцией, который нужен только для взаимодействия с миром Амбера, Теней и Хаоса — притом, что его особенности выросшего в Дворах Хаоса человека ну никак себя не проявляют — ни в поведении, ни в мировоззрении, никак.

Сам сюжет... ну извините, создаётся впечатление, что и сам Мерлин не слишком серьёзно относится ко всему, что происходит вокруг. Как будто это игра, поэтому воспринимать его похождения всерьёз не получается, и детективная линия не оборачивается расследованием — она немедленно преобразуется в комедию положений, где главгер идёт из одной расставленной ловушки в другую, и оказывается там, где и положено быть чародею по имени Мерлин, только без Нимуэ.

Что же удачно? Концепция Логруса, как антитезы Пути — оригинально и интересно, хотя и слегка жульнически по отношению к Хаосу. И квантовый компьютер на чародейской тяге — Призрачное колесо — ну Мерлин, ты что, «Terminator» не смотрел, что ли? Сама идея замечательная — для писателя Желязны, он молодец, а вот чародей Мерлин, мягко говоря, балбес, раз разрабатывает орудие полного контроля за Тенями, да ещё и прохлопав возможность его очеловечивания.

Короче говоря, новый роман больше похож на фанфик по вселенной Амбера, не такой деревянный, как вышел у Бетанкура, но всё же. Есть светлые моменты, согласен, но читается уж больно с ленцой, с зевком, без особого интереса.

Как ни печально — средне.

Когда я читал этот сборник, мне почему-то лез в голову казус амазонского племени пирраха. Думаю, многие слышали о нём — уникальный язык, лишённый времён и числительных, у которых нет представлений о прошлом и будущем, нет сколько-то нибудь развитой мифологии и абстрактных представлений. Само существование этого народа представляется фантастической игрой ума, однако он существует. Его можно найти, можно выучить их язык... с ними можно найти понимание.

Понимание.

Этот цикл рассказов продолжает условный «антропологический» цикл Ле Гуин, в котором она играется с различными общественными системами, однако у него немного другая окраска. Автор обыгрывает определённые социо-культурные представления и феномены, примеряет под них общественные системы, и смотрит, что из этого получается... причём некоторые рассказы — и это чувствуется — сами собой написались. Во многих есть ирония, но больше горечи. Есть сатира, но она постоянно уходит в философию. Прежде всего, конечно, философию Понимания, осознания и принятия Чужого, но также и философию спасительного несовершенства человеческого общества, которое делает его богатым и разнообразным... и такими грустными в этом свете представляются человеческие стремления. Каждому снится полёт — но крылья, позволяющие тебе носится в воздухе как птица, делают тебя чуждым человечеству. Как хотелось бы не тратить время на сон — всё время бодрствовать, и всё время постигать новое! — но человеческое под- и надсознание формируется именно во сне, сон и ложь делают нас людьми. Как хотелось бы быть бессмертным — но каково платить за это невозможностью умереть, и вечно жить, накапливая из столетия в столетие травмы, патологии и болезни, постепенно становясь равнодушным ко всему окружающему миру?

Это печальные рассказы от человека, который привык сочинять сказки. Сложные, философские, глубокие — но сказки, в которых она желала сказать людям всё, что было у неё на душе. И эти сказки не хуже — просто их отличает уже осознанная печаль, а не та, что осознаётся между строк. Эта книга о том, что человек вечно находится в крайне неуютном положении, между недостижимыми мечтами, к которым он стремится изо всех сил, и реальным миром, с его пластисковыми сиденьями, плохой едой и опаздывающими вечно самолётами. Быть может, это стремление к недостижимому и делает нас людьми — кто знает?

Спасибо Вам, Урсула Ле Гуин, за эту исповедь.

Первый роман цикла являл собою простенький, но достаточно свежий для Ле Гуин текст, не слишком схожий с её предыдущими вещами. Однако «Voices» — другая вещь, причём исполненная довольно странно. Читая этот роман, имея за плечами опыт многолетнего знакомство с творчеством писательницы, мы не может отделаться от стойкого чувства, что мы здесь уже были — нет, мы не стояли ещё на тихих улицах Ансула, но понимаем, что всё уже видели... Только краски бледнее.

Да. Основную фабулу мы угадываем в «The Telling», таинственные силы Библиотеки явно родственны Древним с островов Земноморья, Лорд-Хранитель её схож с прогрессорами Экумены... Собственно говоря, гуманная мягкость, наполняющая книгу, и роднит её с циклом о Хайне, тема взаимопонимания и доверия друг к другу — и это спасает роман. Без этого духа гуманности он был бы попросту никаким.

Можно ли верить, что конфликт между фанатичными завоевателями и покорившимся им народом завершился бы так, практически без пролитой крови? Если у вас есть сомнения, то знайте: они вполне оправданы. Шансы избежать в такой ситуации тяжёлого конфликта очень невелики. Однако Ле Гуин хочет сказать о другом — о том, что люди всегда (всегда!) могут договориться друг с другом, принять чуждость друг друга, и жить в мире. И в качестве буфера между враждующими сторонами выступает Поэт, несущий Слово мира.

Несмотря на глубокую вторичность «Voices», этот роман наполнен эмоциями, яркими красками и свежими впечатлениями, многие из которых не ожидаешь увидеть в произведениях уже постаревшего автора. Плюс ко всему, он лишён той назойливой назидательности, которой переполнены последние вещи о Земноморье и, скажем, кое-какие рассказы о вселенной Экумены. Это не то произведение, которое будешь вспоминать при произнесении фамилии «Ле Гуин», но оно достойно её творческой биографии.