<В главных ролях, как уже могли догадаться читатели, персонаж по имени Арнольд де Рэ, частный оккультный детектив-экзорцист и демонолог-любитель, а также в некоторой степени учёный-розенкрейцер. Его покойный отец – французский эмигрант, мать – русская, сам он проживает в Петербурге на съёмной квартире и офоициально занимается переводами разных редких манускриптов по алхимии и каббале и герметизму со средневековой латыни, греческого и коптского. Как и любой порядочный демонолог-экзорцист, Рэ достаточно грязная личность, со скверным характером, вредными привычками и склонностью к порочным извращениям естественных инстинктов, что вытекает как следствие из его ранних контактов с гоэтическими джиннами и вампирическими обитателями Клифот. Нетрудно догадаться, что с самой ранней своей юности Рэ заинтересовался такой ветвью демонологии, как инкубо– и суккубология, непосредственно связанной с ночными кошмарами, влажными снами, сексуальной магией и тантрой. Начав свой инициатический путь с художника-визионера, де Рэ очень быстро пришёл к своему истинному призванию, научившись изгонять суккубические мыслеформы, постоянно его наваждающие, силой воли вкупе с магическими фигурами и гримуарными молитвами, либо же общаться с ними на уровне мастера с прислугой. Примерно в 19 лет Арнольд (настоящее имя – Андрей Берёзин) наладил астральный контакт с могущественной древней ламией, назвавшейся Шантаркой, изображения которой можно найти на некоторых тантрических тибетских тханках под видом просветлённых чертовок-дакинь, а её описания — в шумерских заговорах от женских демонов-ламашту и в древнеегипетских заклинаниях от ужасов ночи, крадущих детей у рожениц. Шантарка вступила с Рэ в йидамический союз, своего рода симбиоз, наделив демонолога некоторыми могущественными сиддхами, например, умением чуять демонов, “вторым зрением”, умением прятаться в тенях и самоисцеляться, но и здорово подпортив ему кровь и карму, из-за чего Арнольд стал отчасти демоничен. Однако это не мешает ему с успехом уничтожать и изгонять разных инфернальных агрессоров и астральных бестий с помощью одного только матерного тетраграмматона.
Естественно, Рэ – большой любитель литературы ужасов и химерной прозы, чему доказательство – сам его творческий псевдоним, взятый от бельгийского автора “чёрных историй” Жана Рэя или же от соратника Жанны д’Арк, безбожного чернокнижника и душегуба Жиля де Рэ. Одно время Арнольд сочинял неплохие короткие рассказы в данном жанре, но потом подзабил на это дело из-за постоянных болей в спине из-за сидячей работы и отсутствия действительно стоящих сюжетов. Он всегда носит с собой набор филактериев и амулетов сразу нескольких традиций: греко-египетской, каббалистической, бонской, нордической и др. По большей части это типичный затворник с блестящим и зачарованным взглядом человека, постигшего неизъяснимые глубины распущенности и гнозиса.
Нарратор знакомится с ним в зале средневековых рукописей РНБ, где у них происходит небольшой конфликт из-за одной и той же работы по ведьмовству средневекового инквизитора Пьера де л’Анкра, но дело разрешается полюбовно, когда Рэ предлагает своему новому знакомцу почитать уже заказанный им трактат Синистрари Людовико Мария ‘Incubi et Succubi’ 1879-го года. Они, наконец, знакомятся, содержательно обсуждают проблемы человеческих суеверий и религиозного фанатизма, после чего, заурчав желудками, идут в литературное кафе через дорогу, где Рэ повествует нарратору вкратце о своих необычайных похождениях и вообще, о своей необычной жизни. У нарратора жизнь, скорее, самая заурядная, он обычный офисный мерчендайзер, любящий в свой выходной сходить в кино, разветься на природе или полистать пыльные философские измышления прошлых столетий. Поэтому он с большим интересом, хотя и с некоторой долей здорового скепсиса, слушает странные случаи из жизни этого мрачноватого не-молодого человека, похожего на большую летучую мышь с пронзительным взглядом серых глаз на остро очерченном лице и с худыми изящными руками с длинными паучьими пальцами пианиста. Наконец, порядочно закинувшись добрым василеостровским элем, они договариваются о встрече в гостях у Рэ на следуюшей неделе и расходятся в разные стороны.>
***************************************
История первая. Кинжал-убийца
<О ней Рэ упоминает вкратце во время их первого знакомства с нарратором в литкафе. Далее он приглашает последнего на неделе к себе в гости на Фонтанку, испить вина поэзии и поговорить о высоких материях, где и выкладывает от начала и до конца за несколькими пинтами пряного эля весь кейс.>
Дело происходит около двух-трёх лет назад до настоящих событий, в июне 20** года.
Рэ был в гостях у своей двоюродной сестры Варвары Ф*******, в городе М., с целью посетить несколько частных восточных и буддистских коллекций и антикварных лавок на Арбате и прилегающих райнонах центра. Мимоходом он сводит знакомство с видным коллекционером древнебуддистских и просто дальневосточных артефактов Ладиславом Ганелли, владеющего отличной галереей на Патриарших. Разговорившись с ним, Рэ узнаёт, что антиквара-ориенталиста с некоторых пор мучает своего рода психозы, наряду с галлюцинациями самого скверного характера и гипнагогическими/-помпическими параличами. Кажется, эти симпотомы вызваны какой-то определённой вещью из его экзотической коллекции буддийских древностей. Попутно Ганелли сообщает Рэ, что по ночам в его галерее словно бы орудует полтергейст, хотя камеры ничего не фиксируют, помимо падающих предметов и разбитых витрин, охранники же меняются чуть ли не ежедневно. Двое охранников за последную неделю были госпитализированы с тяжёлыми ранениями, один же, здоровяк-спецназовец, за одну ночь поседел как лунь и потерял и голос и здоровье. Из него как будто высосали душу, как заметил коллекционер и без того потрясённому экзорцисту, к утру это была просто развалина. За прошедшую неделю полтергейст или что там такое, кажется, вконец обнаглел и осатанел. Однако Ганелли не предаёт эти происшествия публичной огласке из-за нежелания создавать в прессе гнусную сенсационную шумиху и привлекать толпы “экстрасенсов” и попов в свой салон. За внешним лоском этого ухоженного купца-московита скрывается что-то бледное, запуганное и трепыхающееся, будто маленькая птичка, пойманная в когти хищной ночной охотницы. Узнав более-менее подробности дела, Рэ смекает, что вся катабасия началась после того, как Ганелли две недели назад вернулся с очередной поездки в Индию, Непал и Тибет, где приобрёл на одной высокогорной барахолке собрание ритуальных предметов разной степени уникальности, в том числе оправленный в серебро и эмаль резной канлинг и старинную пурбу из наследства бонского тантрика. Эта пурба представляла собой достаточно интересный экспонат – и достаточно зловещий. Она была выполнена из бронзы: рукоятка сделана в форме крылатого четырёхрукого Ваджракилайи, держащего в руках капалу, топорик и ещё две маленькие пурбы, а широкий клинок состоял из метеоритного железа и отполирован до зеркальности. Однако и костяной канлинг выглядит не менее зловещим. Рэ осматривает оба предмета с придирчивостью коллекционера, и во время осмотра пурбы его внезапно будто ударяет высоковольтным разрядом, настолько эта вещь заряжена опасной магией. Пурба едва не вываливается из побелевшей руки Рэ, но тот делает вид, что всё хорошо, хотя и не может скрыть истину от напряжённого взгляда антиквара. Тогда они договариваются с Ганелли, что Рэ проведёт ночь в его галерее на Патриарших вместе с пожилым глуховатым охранником Валентином Владимировичем и попробует провести обряд экзорцизма, а заодно понаблюдает за феноменом. В первую ночь, как ни странно, ничего особенного не происходит, они с В.В. спокойно попивают чай и беседуют, остаток ночи Рэ проводит в медитации перед тханками Авалокитешвары и Белой Тары, а охранник дремлет на посту. Тем не менее Рэ предварительно сооружает магический барьер из пантакля и других средств вокруг канлинга и пурбы, а посреди галереи рисует освящённой солью и сыпучими пигментами защитную гептаграмму, “звезду магов”.
Наступает утро, и Арнольд, дождавшись владельца галереи, дает ему отчёт, устало отшучивается, пьёт кофе и собирается умывать руки. Но м-р Ганелли, с видом человека, не спавшего несколько суток подряд, на грани нервного срыва, умоляет его остаться ещё на одну ночь, т.к. по его словам, “пик манифестаций приходится на ночь с пятницы на субботу, а сегодня как раз пятница”. Что ж, грех отказывать такому видному ориенталисту в нужде, да и дело вроде бы того стоит, так что Рэ, проспавшись у сестры в гостях, возвращается этим же вечером, захватив с собой две бутылки доброго сидра брют, вновь сооружает защитный каббалистический барьер вокруг себя, вокруг пурбы и вокруг канлинга, и садится медитировать внутрь звезды примерно к одиннадцати часам вечера. Валентин Владимирович тем временем общается с женой по телефону, рассказывая “все эти оккультные курьёзы” – это длится час или около того, после чего он, отказавшись от сидра, включает Рен-ТВ и погружается в характерную дрёму. Рэ неприятным образом ощущает, что из состояния медитации он тяжело окунулся в сумбурный сон с хаотическими и пугающими видениями тибетских преисподен, хотя обычно хорошо контролирует этот переход. Посреди ночи его будит ужасный вопль и тяжёлый звук падения – Рэ вскакивает и при неясном свете зажжённых с вечера красных свечей обнаруживает неподалёку от себя мёртвое тело пожилого охранника – беднягу явно хватил сердечный приступ, вызванный чем-то ужасным, так перекошено его морщинистое лицо. Тут Рэ ощущает на физическом уровне, что вокруг него пространство буквально вибрирует злотворными флюидами. Он оглядывает витрины и полки с множеством маленьких будд и многоруких дакинь, затем смотрит в немом ужасе на то место, где должна была лежать пурба, и не находит её там! Рэ поднимает голову и видит, что пурба сама по себе летает над его головой примерно на расстоянии 2,5 м от уровня пола и пытается прорвать магический барьер, злобно шипя и рассекая воздух своим железным клинком, орудуя им, как жалом. Рэ почему-то приходит в голову давнишний случай с ожившей статуэткой египетской богини-скорпиона Серкет, с которой он совладал, только поборов потусторонний страх перед сущностью этой иллюзии.
Поняв, что ему грозит весьма серьёзная и ощутимая опасность, Рэ призывает на помощь Шантарку, которая незамедлительно выходит на контакт и подсказывает ему провести гневную практику Тёмного Гаруды, единственно способного изгонять этот класс демонических существ, представитель которого засел в ритуальный кинжал покойного бонского колдуна. Экзорцист может лишь мысленно ответить своей Дакине, что у него нет посвящения на практику Тёмного Гаруды и он даже не знает его мантр. Тем временем, зловеще шипя, пурба по касательной спускается до уровня лица Арнольда и начинает сверлить его убийственно злобным взглядом. Происходит поединок двух воль, и слабейшей оказывается, к его ужасу, воля закалённого в астральных боях оккультиста. Спровоцированный злой волей демона пурбы, Рэ, в припадке гнева пытаясь отогнать от себя наваждение, делает неосторожное движение и выбрасывает вперёд кулак, тем самым нарушая целостность защитного барьера. Демон не преминует воспользоваться этой слабостью и наносит мощный колющий удар прямо в кисть экзорциста, пробивая её чуть ли не насквозь. Рэ всё же удаётся отбросить от себя мерзкую металлическую тварь и пригвоздить её к полу собственным магическим клинком, но он серьёзно ранен. Для одержимой пурбы это лишь упреждающая мера, так что летающая тварь вырывается, как злобное насекомое, из-под клинка и с ещё большим шипением и визгом продолжает нарезать круги под потолком вокруг гептаграммы с раненым человеком внутри, попутно круша витрины и сбрасывая с полок фигурки благих буддистских аватар. Дыра в руке ужасно саднит и кровоточит, Рэ наспех перевязывает её оторванным куском рубашки, но всё равно быстро теряет силы и постепенно, опустившись на колени, погружается в пограничный багровый туман забытья. Когда демон уже практически прорывает защитный барьер во второй раз, чтобы разорвать горло Рэ, ему на помощь является встревоженная и разъярённая Шантарка в своём наиболее гневном аспекте, верхом на Тёмном Гаруде, и единым ударом двое охранителей отбрасывают ужасного демона-кровопийцу с плана Мальхут в бездну Клифот, распыляя его на элементарные частицы. Рэ этого уже не видит – красный туман застилает ему глаза..
Рэ приходит в себя лишь через сутки в больничной палате Склифы, рядом с собой он видит обеспокоенные лица Варвары и антиквара. Память возвращается к измученному экзорцисту лишь постепенно. Рука на перевязи, наложено много швов. Но Ганелли щедро оплачивает ему за неоценимую услугу, т.к. с той ночи психозы и манифестации в галерее прекратились, сама же нечестивая пурба божества Ваджракилайи треснула пополам и была помещена в запасник.
************************************
История вторая. Поиски в Бездне
<Этот кейс был рассказан нарратору на втором вечере в гостях у экзорциста, когда была распита превосходная бутыль лимончеллы.>
Арнольд де Рэ, в миру – Андрей Берёзин, был приглашён на очередную ежегодную встречу каббалистов и арканологов, проходившую в Воронеже в марте прошлого года. От его старой знакомой Даниэли он узнает, что их общий друг, полубезумный маг-экспериментатор Сегундий Селезнев странным образом исчез прямо у себя в домашнем храме-лаборатории. Из свидетелей – только его питомцы: чёрный кот Фарнакс и такой же чёрный дрозд Мелькор. Из родственников – только проживающая с ним его бабушка Стефанида Николаевна, которая и сообщила о пропаже внука около четырёх дней назад, когда она, наконец, достала запасной ключ и отпёрла дверь в его катакомбу. Он и раньше любил запираться в своих апартаментах, но никогда – на столь долгий срок. Из-за странности его занятий, его лаборатории и самой его пропажи в собственном доме старушка пока что не стала обращаться в отделение полиции или в службу розыска людей. Рэ знал про Сегундия, что тот был отъявленным церемониальным магом-каббалистом, сталкером, хакером сновидений, психонавтом, ролевиком, киберомансером и чёрт-те знает кем ещё. На следующий после семинара день они с Даниэль навещают Стефанию Николаевну и осматривают рабочий кабинет и по совместительству храм, где всё осталось нетронутым с момента исчезновения её гениально безумного внука тридцати лет от роду.
Это просторная кубическая в плане комната с высоким потолком и такими же высокими окнами, заваленная всяким хламом, горами оккультных мануалов и разными научными и околонаучными приборами вроде гальванических батарей, магических маятников и лазерных указок. По лаборатории провавшего чародея постоянно гуляет какой-то потусторонний холодный сквозняк, хотя даже и окна все закрыты, и стеклопакет стоит. В северо-западном углу комнаты Арнольд обнаруживает расчищенное место, где, вероятно, мог быть или был пантакль-портал, но его там на данный момент нет. Есть только какие-то слабые, затёртые следы от окружности, различимые на паркете разве что с лупой. Однако и Рэ, и Даниэль ощущают, как это место фонит на астральном уровне, будто это воронка антиматерии. Здесь особенно ощущается невидимый вихреобразный поток ледяного воздуха.
Между тем кот Фарнакс всё время озабоченно мяучит и даже близко не подходит к тому углу, а дрозд Мелькор не хочет даже и клюва казать из своей клетки, забившись в её дальний конец, когда Рэ попробовал поднести его на то место.
Рэ и Даниэль это всё не нравится. Экзорцист находит среди груды книг, распечаток книг, разных тетрадей и блокнотов, наваленных на длинном металлическом письменном столе, путевой дневник Сегундия – непримечательную книжицу в серой обложке под кожу размера A5, заполненную кривым и стрёмным почерком с постоянно съезжающими вверх и вправо размашистыми строчками, как будто бы писавший не мог совладать с собственной рукой. В неё новатор заносил свои изыскания касательно открытия портала в ни много ни мало, как в “невидимую” сефиру Даат! Да, Сегундий Селезнев был и вправду безумен. Выходит, каким-то образом этот гений от каббалы открыл портал в то самое измерение X и перенёсся в саму Бездну Кромешного Хаоса. Рэ забирает дневник с собой, и они с Ди покидают загадочные апартаменты, сказав Серафиме Николаевне перед уходом, чтобы она не отчаивалась (хотя она вполне стоически отнеслась к происшедшему), и что они вернутся в ближайшее время, т.к. появились некоторые зацепки и, возможно, скоро они узнают, куда скрылся Сегундий, и даже найдут его. Старушка предположила, что её внук уехал в Крым со своей новой девушкой. Рэ удивился, откуда это у такого задрота, каким он помнил Сегундия, вдруг девушка нарисовалась. Д. тоже удивилась. Тогда С.Н. пояснила, что часто, когда она приходила домой из поликлиники или из магазина, то слышала, особенно по вечерам, как за закрытой дверью её внук разговаривал с девушкой, отвечавшей ему приятным женским голосом. Наверное, по скайпу нашёл такую же безумную гёрлу, решила Даниэль, так как бабушка заметила, что гипотетическая барышня ни разу не показывалась ей на глаза. Выходя из их панельного дома, Рэ глубоко задумался, пытаясь связать X и Z в своём развитом мозгу. Что если всему виной была одержимость их общего друга сладкоголосой ламией из туннелей Клифот, куда он и отправился, правда, немного перепутав адресы. Впрочем, некоторые теоретики каббалы склоняются к идее, что Даат как раз и являет собой подлинные врата в туннели Клифот. На его вопрос Даниэль хихикнула и сказала, чтобы он читал матчасть. И посоветовался с его личной Ламией-Дакиней, она должна же знать своих.
Меж тем, дело имело достаточно серьёзный окрас. Без должной подготовки соваться в Даат или в Клифот не следует ни в коем случае, даже если ты – самый прожжённый енохианец. Рэ тем же вечером вместе с Даниэль наносит визит к архимагистру Теургического Ордена Сапфировой Звезды Запада, брату А. А., тоже приехавшему на семинар в Воронеж и поселившемуся в неплохой гостинице в центре города, чтобы заручиться его поддержкой и напутствием. Тот ничуть не удивлён, т.к. давно подозревал за братом Сегундием подобные интеллектуальные извращения. Впрочем, то что Селезневу всё же удалось открыть портал в Даат, пройти в него, никого при этом не покалечив и не взорвав лабораторию, и закрыть его за собой, и всё это в заурядных домашних условиях – уже делает тому честь. Архимагистр обещает, что если Рэ и Д. удастся найти и вернуть Сегундия обратно в Малькут, то он возведёт его в ранг Адепта-Философа. Пока же он может только пожелать им доброго пути и даёт Рэ как знак доброй воли собственный каббалистический амулет архангела Тириэля для защиты и нахождения пути в ином измерении, также советует им обоим взять с собой хорошие солнцезащитные очки на случай успешного открытия портала, по опыту многочисленных исторических визионеров, от которых пошла фраза through the glass darkly. В иномирье для глаз требуется особая защита от внешних излучений. Ди предположила, что может пригодиться её кулон из цельного мориона, разрушающий иллюзии. А. А. подтвердил годность этого кристалла.
Рэ остаётся на ночь в гостях у своей боевой подруги Д. Они немного флиртуют, после чего Рэ отправляется в свою комнату, где изучает дневник своего исчезнувшего друга, с которым они не виделись уже больше года. Пролистывая неряшливые и неразборивые записи, Рэ натыкается на сложную фигуру енохианского пантакля 37 Зовов и примечание: “купить ультрафиолетовый маркер, он же – лунные чернила”. Вот оно что! Рэ вспоминает, что в лаборатории ему на глаза не попалась ни одна у/ф-лампочка. Конспиратор долбаный. Также в дневнике, в одной из последних, наиболее корявых записей, наряду с именами архангелов, разными сигилами, ключами и просто символами и закорючками, Сегундий упоминает точную настройку “эмбиент-микшера” на его компе, для создания определённых звуковых бинауральных синусоид (Рэ вспоминает, что этот затворник был ещё тот аудиофрик), а также целый список благовоний и эфирных масел, как, например, пало санто, белый шалфей, красный сандал, мирра, “драконья кровь” и пр. довольно-таки редкие и недешёвые ингредиенты. Наконец, для полноценного ритуала требуется некая “чернота Исиды”. Рэ вспоминает, что это название специальной “ослепляющей” повязки для открытия внутреннего зрения, описания которой можно найти в рецептах из Греко-Египетских Магических Папирусов (сокр.: ГЕМП). Наконец, Рэ, офигевая от обилия странной инфы, проваливается в дрёму, в которой ему видится психоделический нуар-детектив.
На следующий день, позавтракав омлетом с прованскими травами и крепким арабским кофе, сваренным в турке, они совершают необходимые покупки и вновь идут в гости к бабуле Сегундия. Даниэль просит Стефаниду Николаевну, чтобы их не беспокоили до вечера. Рэ знает, что время в Иных Сферах идёт совершенно иначе, нежели в нашем плане, если такое понятие вообще применимо к сфере Даат, где сознание может просто-напросто расщепиться на бессмысленные элементы. Тем временем он зажигает купленную в магазине светотехники у/ф-лампу, и в том самом углу обнаруживается искомый енохианский пантакль, достаточно большой для того, чтобы в его центре могло встать несколько человек. Имена Силы и каббалистические знаки странным образом дрожат и вибрируют в ультрафиолетовом свечении, кажется, что они ведут хоровод, а концентрические, вложенные друг в друга ряды пантаклей затягивают взгляд внутрь, в самую свою сердцевину, и одновременно отталивают из центра наружу, подобно мандале или янтре. Превосходная работа, отмечает про себя Рэ, абсолютно рабочая магическая машина. Но каким образом можно физически пройти в такой портал? Такого опыта у него ещё не было. Однако Даниэль не сомневается в успехе предприятия, она зажигает по углам пантакля нужные благовония и аромалампы, освящает его водой и очищает огнём, пока Рэ пытается настроить звуковые волны в эмуляторе аналого-модулярного синтеза на компе Сегундия, живущего собственной жизнью. Вроде бы всё готово, и как только Рэ настраивает последную частоту медленным выкручиванием кноба, в лаборатории воцаряется тревожный гул, который вкупе с ультрафиолетовым свечением и общей обстановкой создаёт достаточно запредельный эффект. Кажется, что реальность начинает дрожать и плавиться. Даниэль тем временем уже стоит в центре круга в белой церемониальной мантии, затянув на глазах чёрную повязку Исиды. Рэ, также облачившись в мантию, однако серого цвета, также встаёт в круг напротив Даниэль, затягивает вокруг головы чёрную ленту, вдыхает густую и экзотическую смесь курящихся благовоний и масел и окунается в изменённую, призрачную атмосферу лаборатории безумного экспериментатора Селезнева, полную стихийных энергий и химерных эманаций из Запределья. Такое ощущение, что они перенеслись на какую-то отдалённую планету или вообще в другую галактику. По общей договорённости, Рэ и Даниэль кладут друг другу на плечи руки, мысленно концентрируются на сфере Даат, а также на образе их общего друга Сегундия, каким они его запомнили, и произносят нараспев 37 Енохианских Зовов. С каждым новым Зовом пространсто всё более изменяется и мутирует, Рэ со странным удивлением ощущает, как под его босыми ногами магический пантакль будто сам по себе раскручивается всё быстрее и быстрее, и в голове у него тоже всё раскручивается, чуть ли не до тошноты. Схожее ощущение Рэ испытывал только несколько раз в жизни: на каруселях, вращающихся по принципу “солнышко” в парке аттракционов, в антигравитационной турбине и на центрифуге в музее космонавтики, в комнате кривых зеркал и в камере сенсорной депривации. Но сейчас все эти ощущения сплелись как бы воедино и прямо-таки бомбардировали все органы чувств и вестибулярный аппарат впридачу, заставляя внутреннюю ушную улитку скручиваться и раскручиваться без остановки и без цели. Даниэль, кажется, дрожит, то ли от страха, то ли от возбуждения, но не прекращает вибрировать Зовы. У Арнольда всё более нарастает ощущение, что они с Ди уже не стоят в лаборатории их друга в Воронеже, а вовсю несутся в межскосмическом пространстве без каких-либо ориентиров, помимо туннеля, протянутого от пантакля из сферы Малькут – в сферу Даат… У них обоих перехватывает дыхание. Внезапно раздаётся странный и оглушительный булькающий звук с чудовищным эхом, как от падения огромной капли на поверхность гигантсткого пруда, в зрительных нервах возникает ослепительная вспышка абсолютной тьмы, странный потусторонний гул переходит в громовой низкочастотный раскат, а наши каббалисты будто с размаху приземляются вниз головой на неровную каменную поверхность, и от сильного удара о камень или об землю Рэ на миг теряет сознание.>
Придя в себе, наши герои обнаруживают себя в странном состоянии, сообразном неописуемому окружению – они видят друг друга как полуматериальные, квазигональные проекции их реальных тел с вибрирующими вокруг них аурами (у Даниэль – золотисто-белый, у Рэ – бледно-пурпурный цвет), выброшенные на бесплодное каменистое плато. Вдали виднеются мрачные чёрные скалы на фоне неба, глубокого как космос, в котором кружатся какие-то чудовищные вихри неструктурированной энергии, их тела пронизывает ледяной потусторонний ветер, их восприятие диссоциированно и нарушено, наблюдаются эффекты синестезии и просто не поддающиеся описанию переживания. Даниэль, первая из двоих пришедшая в некоторое подобие баланса, с трудом извлекает из-под полы своей ставшей эфемерной мантии каббалистический пантакль Тириэля, который сияет удивительным звёздным светом в этом пустынном мире хаотической тьмы. Рэ, совладав с разрозненными и перепутанными чувствами и впечатлениями, поднимается на свои теневые ноги и осматривается, не веря своим астральным органам зрения. С помощью Зовов Енохианы они действительно перенеслись из мастерской Сегундия прямиком в сефиру Да’ат из, либо они умерли в процессе выполнения ритуала и оказались в каком-то Лимбе, о котором так красочно писал Эдгар По в своей «Стране Снов». Собрав остаток волевого ресурса в кулак и стараясь не поддаваться Ужасу, наши исследователи запредельного отправляются на поиски их общего знакомого-безумца. Немного освоившись в перемещении, Рэ и Даниэль замечают, что могут двигаться, не переставляя призрачных ног, а просто паря над холодным каменистым грунтом усилием воли. Местность выглядит крайне удручающей – повсюду, куда ни глянь, пустоши, перемежающиеся скалистыми хребтами и страшными ущельями, из которых поднимаются какие-то фосфоресцирующие испарения. В пространстве над их головами кружатся ультрафиолетовые циклоны, спонтанно открываются и тут же схлопываются в ничто с тем самым инфразвуковым бульканьем, от которого по земле проходит ощутимая дрожь, ужасающие бездонные воронки, из которых вылетают не поддающиеся описанию призрачные сущности, похожие на разросшихся до космических масштабов фрактальных чудовищных многоглазых пауков или каракатиц, медленно влекомых прочь по неясным для смертных умов целям сквозь эфирные силовые вихри, в которых блещут малиновые зигзаги молниевых разрядов. Атмосфера местами очень вязкая, как вода, а местами – разреженная до полной пустоты, и дышать в привычном смысле просто невозможно. Но Рэ с удивлением замечает, что они с Даниэль и не дышат – у них лишь вибрируют с определённой частотой ауры. Даниэль всё это не нравится, но она знала, на что шла, поэтому молча движется вперёд с твёрдым намерением обнаружить следы Сегундия в этом враждебном для всего светлого расколотом измерении. Рэ старается не отставать от неё. Каббаластический талисман ведёт их к цели, словно путеводная звезда. Рэ пытается «пронюхать» воздух, но то, что воспринимают его астральные ноздри, лишь вызывает у него головокружение вплоть до помутнения рассудка и тошноты: будто бы атмосфера перенасыщена эфирными парами и метановыми газами в смеси с тяжёлыми металлами и алкалоидами, во рту же ощущается лишь кислотно-щелочная горечь. Они словно оказались выброшены на другую планету, затерянную в безднах космоса. Рэ припоминает, что сфира Да’ат в современной западной трактовке ассоциируется с планетой Ураном, тёмно-пурпурным цветом и Знанием, а путь сквозь неё к высшей сефире Кетер лежит через II-ой Старший Аркан «Верховная Жрица», ключом к которой служит буква иврита Гимель, которую Кроули сравнивал с раздвоенным следом от копыта верблюда и женским лобком. Другие соответствия Жрицы: мать Тереза из Калькутты, Ворота Святости, Серебряная Звезда, Рак и Луна, интуиция и Исида-Урания.
Это всё отлично, но как им выжить и не расщепить свои души в этом кошмарном измерении X? Рэ пробует дотянуться своим менталом до обители своей охранительницы, ваджрайогини-ламии Шантарки, но у него не получается. Все контакты с остальными сефирами Древа Жизни словно бы обрублены. Он понимает, что они очутились в тотальной изоляции от упорядоченного Космоса и теперь неизвестно, как им вернуться домой, даже если вдруг каким-то чудом им удастся обнаружить местонахождение их недобрым словом помянутого друга Сегундия. Даниэль замечает, что её ощущение пространства-времени также полностью нарушено, она словно постоянно возвращается в одну и ту же точку своего сознания и ощущает себя одновременно везде и нигде, и её это начинает сильно пугать. Рэ пытается её успокоить, но не скрывает, что у него столь же странные ощущения относительно его собственного положения в ПВ-континууме, это словно какой-то экзистенциальный парадокс. Вокруг на многие сотни километров эта проклятая серо-фиолетовая пустынная равнина, на границах которой высятся чёрные скалы, которые на периферии зрения принимают формы неких умопомрачительных колоссальных идолов с собачьими, паучьими, крокодильими, свиными, бычьими, птичьими головами. Но это также иллюзорное впечатление, которое тут же рушится, стоит взгляду обратно переместиться и сфокусироваться на горизонте. Рэ с дрожью в ауре вспоминает, что читал где-то подобное описание… Это, кажется, было в «Доме в Порубежье» английского культуриста и моряка-визионера У. Х. Ходжсона. Так значит, Ходжсон тоже странствовал по Древу и его забросило случайным образом в Даат? Также Рэ пришёл на его диссоциированный ум фрагмент одного из номеров «Прометейи» Алана Мура, где героиня и её подруга попадают в сефиру Даат и им встречается Кроули-андрогин верхом на верблюде и Башня Тёмных Братьев, где обитает автор хаос-магических практик Остин О. Спейр. Он начинает рассказывать всё это Даниэль, полагая, что это может быть ключевыми моментами к навигации в этом странном плане, как вдруг у самых их ног с чудовищным треском разверзается бездна, в которой бурлит психоделическая потусторонняя жизнь неких простейших светящихся чудовищных лепрозорий, и наши странники с воплем ужаса падают прямо в их средоточие. Даниэль призывает защиту талисмана Тириэля, но та не срабатывает, и их астральные тела разрываются и поглощаются призрачными абстрактными хаотическими сущностями, представляющими из себя помеси символов с иероглифами и концептами.
Но это не конец. Следующий момент осознанности – они оказываются лежащими на пустынном берегу мёртвого моря, состоящего из странной, словно бы нефтяной, радужной эссенции, и за невысокими дюнами различают зубцы некоего мрачного строения. Даниэль в полном ужасе, она не знает, что и как. Рэ не в лучшем состоянии. Кажется, это венец Башни Тёмных Братьев. Небо по-прежнему клубится инфернальными вихревыми воронками, из которых по-прежнему выпрастываются некие облачные параментальные сущности-спруты, а из пучины морской вздымаются тут и там осклизлые тентакли километровой длины, извиваются и бесшумно уходят вглубь. Вокруг них какие-то руины, словно бы из чёрного оникса, стены их покрывают неведомые инопланетные знаки, похожие на даэдрическую вязь. Рэ понимает, что это всё может быть проекцией его нездорового рассудка игромана и книготраха, а Даниэль может видеть и ощущать вообще что-то совершенно иное в силу разности накопленного опыта. Он по-прежнему видит свою боевую подругу в виде теневой проекции, окружённой уже не таким ярким золотистым гало, так что понимает, что они всё ещё в Да’ат. Наши герои вновь поднимаются на ноги и пытаются собраться с мыслями, меж тем Даниэль сообщает Рэ, что ощущает от нефтяной глади некую неявную угрозу и им нужно срочно уходить отсюда. Рэ не успевает ничего предпринять, как из глубин этой богомерзкой трясины в нескольких морских узлах от них вздымается Сущность – целый торос первобытной слизи с головой лягушки и четырьмя гигантскими лапами, божество первобытного хаоса Нуна из древнеегипетской теологии города Хемену, и начинает шагать к ним. Даниэль читает ещё один Енохианский Зов с целью призвать архангеля Тириэля, Рэ же призывает на помощь своего йидама Шантарку – но тщётно. Они пытаются спастись бегством, но Тварь хватает их, расчленяет и заживо сжирает своей жадной пастью.
Но и это ещё не конец. Следующий момент осознанности – они лежат лицами вниз на холодном грунте, у подножия Ониксовой Башни. Рэ не ощущает ничего, кроме ледяной пустоты ума и полного смятения всех восприятий, он понимает, что они обречены вечно быть пожираемыми неведомыми обитателями этой богомерзкой скважины между мирами, именуемой почему-то в Каббале Знанием (какая жестокая ирония!), и что это самое страшное проклятие для души, поглощённой оккультными изысканиями. Даниэль стонет от бессилия и ужаса, но всё же встаёт и протягивает руку Рэ. Тот поднимается, и они бредут к входному порталу. Врата сторожат две сумрачные фигуры с головами шакалов и четырьмя глазами, держащие египетские кривые мечи-хопеши. Над Башней неистовствует кошмарный циклон, вращающийся против часовой и по часовой одновременно, а его «глаз» извергает мощный столб тёмной вихревой энергии, бьющей прямо в венец этого монумента, выстроенного в форме солнечного обелиска. Но солнца в этом мире нет, либо оно имеет другую природу – всё вокруг освещено ультрафиолетом и не отбрасывает теней. Более странного дерьма ещё не случалось в без того отмороженной жизни экзорциста-демонолога Андрея Берёзина. Шакалоголовые стражи преграждают им дорогу, со звоном скрестив свои хопеши из метеоритного железа, и Рэ с Даниэль в нерешительности останавливаются. Даниэль поднимает высоко над головой светоносный пантакль Тириэля, произносит Зов, и тут из талисмана вырывается могучий луч ослепительного света, заставляющий стражников закрыть свои красные парные глаза и отступить. Тогда Рэ, ловя момент, читает мантру Гуру Драгпура, ему это, как ни странно, удаётся, он мгновенно преображается в гневного йидама и закалывает призванной скорпионьей пхурбой одного из шакалоголовых. Тот рассыпается в зловонный прах тысячелетий. Второй стражник с рыком пытается атаковать Рэ-Килайю, но его отбрасывает огненное кольцо из слогов мантры, в то время как Даниэль призывает каким-то чудом Меч Тириэля и рассекает псоглавого наискось. Путь очищен. Рэ принимает прежнюю форму теневой проекции, и они пытаются распахнуть створки входных врат, но те запечатаны неким Знаком и не поддаются.
Даниэль и Рэ в спешке подбирают подходящие шифры, так как понимают, что в этой нестабильной реальности, где все законы естественной физики искажены самым странным образом, можно ждать чего угодно.
— Лхаммад-кнех-эр-эф-эс-сах-эк! Хэна-тэп-эм-са-ум-иам-мадх! Эхнеф-та-тхюддор-мер-гиз-гаурад! Реку-саал-медхук-равайях-сэмэф! Сэба-эн-сешата-мэаазиф-бекбакратхэ-тхарайе-упут-эк! – выкрикивает осатанелый Рэ спонтанные ключи на смеси древнеегипетского и арамейского. Даниэль же читает по памяти на енохианском наречии:
— SOR BAM UMADEA IADNAMAH ARGEDCO LOLKIS IXOMAXIP! IXOMAXIP!
Над вершиной Башни что-то происходит, из глаза астральной бури вылетает стая спрутообразных миньонов, которые виделись разве что бессонному мозгу графа Лотреамона, и устремляются к нашим искателям с явно недобрыми намерениями. Печать на трёхметровых вратах Башни мрачно сияет и будто насмехается над ними – она представляет собой стилизованную под даэдрический сигил голову Паучихи или маску Жрицы. Тогда в священной ярости и отчаянии Даниэль бьёт изо всех сил пламенеющим мечом Тириэля в центр Печати, и – как ни удивительно – створки распахиваются. Оттуда вырывается волна потустороннего вихря и обрушивается на странников, едва не сбивая с ног. Они проникают внутрь и оказываются в циклопическом зале. Врата с грохотом закрываются. На пороге залы их встречают тени Адептов, в схизматических чёрных мантиях медленно плывущие в хороводе вокруг грандиозной напольной диаграммы, выложенной на чёрно-белых мраморных плитах, представляющей собой 9-лучевую звезду… Рэ и Даниэль понимают, что они на верном пути и где-то здесь страдает либо вкушеает запретные плоды знания их несчастный безумный друг Сегундий…>
Так завещал же Царь страны той, что престрого запретил
Смертному глазу зреть сиё из-под бахром ресниц.
И посему Душа, что опечаленно путями теми изредка проходит,
Чрез дымное стекло просторы эти мельком лишь обводит.
Тем путём, туманным, мрачным,
Что знаком лишь духам алчным,
Где Эйдолон по имени НОЧЬ
Там правит балом вполну мочь.
Брёл домой я оттуда недавно,
Из пределов той Туле смрадной.
P.S. Есть версия, что данное стихотворение было сочинено стариной Эдгаром Алланом после особо гнетущего опиумного галлюциноза. Ведь как известно по опытам его современника, старого пройдохи де Куинси, в опиумном делирии курильщики часто видят картины бесконечных фосфоресцирующих морей и озёр с плавающими в них человеческими лицами. — прим. пер.
Об авторе: Льюис Спенс, хорошо известный поэт, антрополог, фолклорист и друид, стяжал обширные знания тайных и оккультных предметов за время своей длительной карьеры. Среди его многочисленных книг и научных работ (более 40!) – монументальные "Тайны древней Британии" (1900), “Энциклопедия Оккультизма” (1920), а также серия заманчиво выглядящих сафьяновых томиков по мифологии древнего Ягипта, Бабилонии и Ассирии, Мексики, Перу и других стран (остались только Индия, Китай и Ниппон). Также его перу принадлежат многочисленные добротные оккультные истории, выходившие в журналах навроде “Гранд” в 1920-ых гг, позже собранные в сборник “The Archer in the Arras” (1932). Некоторые из них, однако, были буквально погребены под толщей шотландского диалекта, тем не менее, “Рог Вапулы” – одна из его крутейших быличек, и наиболее “джеймсианская” по настроению. Cheers!
~*~*~*~*~*~
ЭББЕРСВЕЙЛ, расположенный на самой границе болотистых пустошей, яркое пятно на фоне волнующегося сиреневого моря вереска, представляет собой изолированную общину, по-прежнему хранящую многие обычаи и привычки средневековья. Люди там простые и суеверные до крайности, так что это просто золотая жила фолклора. Данное соображение и послужило основным мотивом, подвигшим меня прибыть в это место и арендовать скромное жилище в предместье, невдалеке от едва ли не уникальной старой нормандской церкви, вполне законно прославившей эту деревню. Однако, я обнаружил, что местных не так-то просто вывести на беседу. Века изоляции сделали их подозрительными людьми и изрядными молчунами; и когда я сравнивал скудные результаты моих фолклорных изысканий среди них с оными, полученными в других местах, то меня немного опечалил тот факт, что я связал себя с этим захолустьем шестимесячным сроком аренды моего коттеджа. Точно так же наслаждалась резиденцией в Эбберсвейле моя сестрица Маргарет, но по совершенно иным причинам. Она невзлюбила местных жителей, которых в открытую признавала немногим отличающимися от дикарей, деревню же она находила несказанно унылой, а жёнушек викария и доктора едва ли могла выносить.
Для меня же вечно переменчивая красота болот привлекательна, как море для моряка, и я открывал бесконечные вариации пейзажа, исследуя их во всех направлениях, часто возвращаясь из этих экскурсий в поздний час. Как раз во время одной такой прогулки случилось первое из тех странных происшествий, малопонятная природа которых делала их столь сложными для описания. Я проходил мимо церкви как раз в тот момент, когда последние лучи дневного света перекрывали ночные тени, и думал о том, что за чудесную картину представляло собой старое здание, очерченное на фоне серебра и туши поздних сумерек, когда вдруг остановился на месте с коротким вздохом удивления. Вдоль островерхой крыши церкви медленно кралась химерная, гротескная фигура, взбиравшаяся выше с помощью рук и пяток к острому углу, образованному коньком крыши. Чёрный силуэт этой формы странно напоминал человеческую фигуру, и ко мне тут же пришла мысль о ночном взломщике.
– Эй! – окрикнул я его бесцеремонно. – Ты чего это там забыл? Какое злодейство замыслил, а?
Ответа не последовало. Некто или нечто, кем бы оно ни было, повернуло свою голову, и я почувствовал, как оно внимательно разглядывает меня. Затем, к моему вящему ужасу, оно поднялось на паре худых ног, вытянуло длинные, неказистые ручищи, и в буквальном смысле нырнуло с карниза. Я успел увидеть чёрную тень, балансирующую как бы в полёте, тощую резкость её ребёр, и затем она исчезла. До моих ушей не донеслось никакого звука упавшего тела, хотя я был весь обращён в слух в тот момент и не мог бы упустить этого. Как мне тогда подумалось, я настолько испугал того несчастного налётчика, что в безумной попытке ускользнуть он поплатился собственной жизнью.
Я тут же бросился к воротам церковного двора, рывком отворил их и в спешке произвёл скрупулёзный осмотр. Однако я не нашёл ни искалеченного тела, ни вообще какого-либо намёка на то, что кто-либо, только что упавший на окружающий гравий, был здесь. Я решил, наконец, вернуться в деревню и, затарившись фонарями и заручившись поддержкой местных, произвести исчерпывающий обыск церковного двора.
Быстрым шагом идя вдоль шоссе, с мыслью о спасении несчастного, полыхающей в мозгу, я поначалу не придал какого-то особенного значения шуму позади меня, который я мог сравнить только с мягкой рысцой. Поступь позади была столь легка, практически бесшумна, что едва ли была различима за эхом моих собственных шагов, но вскоре я заметил, что она приковывает всё моё внимание самым примечательным образом. Сперва я подумал, что это, должно быть, какое-то животное, вырвавшееся на свободу, так как в Эбберсвейле и за рогатым скотом, и вообще за любыми видами зверья присмотр оставлял желать лучшего, даже по ночам. Раздражённый, не зная отчего, я остановился, дабы удостовериться в точной природе звуков, и стоило мне это сделать, как они тут же прекратились.
С возгласом нетерпения я продолжил свой путь, и тут же отметил про себя, что звук рысцы возобновился. И вновь я замер, и вновь нечто, что следовало за моими шагами, точно так же замерло. Я возобновил движение, сделав ещё пару шагов, и как только я это сделал, рык, подобный леопарду, раздался из темноты, а за ним – смех, столь чудовищный, что после мгновения ступора я, не побоюсь признаться в этом, крутанулся вокруг своей оси и бросился в дикое и нерассудочное бегство.
Я улепётывал вниз по тёмному шоссе сломя голову, в холодном поту нёсся я галопом по этому тенистому тракту, а человек во мне уступил место ужаленному страхом животному, что живёт в глубине всех нас.
В конце концов, к огромному облегчению моих взрывающихся лёгких и гудящих ног, я увидел свой коттедж. Перепрыгнув через изгородь, я громогласно застучал в дверь, и стоило ей распахнуться, оказавшись незапертой, я рухнул вповалку в маленький холл. Вновь поднявшись на ноги, я грохнул дверью об косяк и, войдя в маленькую гостиную, упал в кресло. Моя сестра была, по всей видимости, на кухне, помогая неопытной горничной готовить нашу вечерную еду, и, возрадовавшись, что она не идёт задавать мне вопросы, я облокотился на спинку кресла и начал медленно приходить в себя после эффектов моей бешеной скачки.
Однако моё состояние сравнительного умиротворения было самым грубым образом нарушено. Я едва ли просидел в спокойствии пару минут, когда скребёж и какая-то возня под окном за моей спиной заставили меня вскочить на ноги. Мой кураж, ну или по крайней мере большая часть его, ныне вернулся ко мне, и в сердцах кляня себя за недавнее поведение, я схватил тяжёлую трость из бирманского бамбука, усиленную свинцом, которую я ещё не успел пристроить в холле, и подошёл к окну. Царапанье и возня продолжались, и твёрдой рукой я откинул ставни и выглянул наружу.
К чести моей будет сказано, что моя отвага не оставила меня тогда при виде отвратительного существа, которое встретило мой взгляд. Вытянутая, сатироподобная морда, демоническая в своей безобразности, плотоядно глядела с бесовской неприязнью прямо мне в глаза, белые глазные яблоки, окружавшие яростные зрачки, угрожающе вертелись на худощавой чёрной физиономии, из верхней части которой вырастали маленькие рожки-полумесяцы. Рыльник заканчивался острым, лишённым растительности подбородком, а пасть над ним ощерилась сверкающими клыками. Две гротескные лапищи ощетинились когтями, яростно царапавшими стекло окна в попытках найти вход.
Пока я стоял, глядя в безумные глаза этой демонической формы, она выказала знаки живейшего рвения добраться до меня. Содрогаясь от возбуждения, тварь бросалась на толстое оконное стекло, прыгая туда-сюда подобно гончей, разгорячённой погоней, а её красный язык болтался из стороны в сторону в слюнявой пасти. Тогда сумасшедшая ярость охватила меня. Если зверь во мне вызвал до этого нечеловеческий страх, то теперь он же разжёг уголья гнева столь же животноподобного, и я с дикой силой ударил тростью ужасную тварь по другую сторону окна. Оконная панель задрожала от громкого дребезга, но пока я замахивался своей тростью, чтобы нанести новый удар, призрачная форма, с которой я схватился, стала таять и постепенно улетучилась в воздухе.
Звон разбитого стекла естественным образом встревожил мою сестру, которая вбежала в комнату в сильном испуге, спрашивая, что же произошло.
– Э… собака… бешеная собака набросилась на меня, – ответил я неуклюже, мои губы произнесли первую пришедшую на ум отговорку.
– Но никакая собака не смогла бы разбить окно, – воскликнула она, с удивлением глядя на меня.
– Зверь бросался на стекло, и я был столь взбешён… – начал я более детальное оправдание.
– Что ты вышел из себя и, решив разобраться с ним, разбил окно? – ответила она, в своей наиболее язвительной манере. – Как это по-ребячьи… и как по-мужски!
Если я вышел из себя или, вернее, временно слетел с катушек в припадке ненависти, то сейчас уже пришёл обратно и придержал язык. Мы залатали кое-как окно, и утром я прогулялся к деревенскому стекольщику вниз по дороге и заказал ему замену оконной панели. Тогда же ко мне пришла мысль убить за раз двух зайцев, и я намеренно перевёл разговор в сторону церкви. Стекольщик тут же стал шумно обсуждать её окна, медную утварь и скульптуру, но когда я вскользь спросил его о каких-либо легендах или историях, связанных с ней, он вдруг странно замкнулся.
– Были истории, сэр, как не быть, – отважился он наконец сказать, – но не имею никакого понятия, о чём бишь они там. Похоже на то, что они очень глупые, сродни всем старинным байкам.
Римско-католическая церковь Св. Петра и Павла в Эберсвальде
Рассудительные вопросы в других частях деревушки не открыли мне ничего нового. Я обнаружил, что люди готовы охотно говорить про свою церковь, готовы даже расхваливать её на все лады, но вот когда возникал вопрос о легендах, относящихся к ней, то они тут же упрямо отказывались что-либо обсуждать. Само собой, это лишь раззадорило моё любопытство, и предчувствуя, что нахожусь на грани открытия, я решил обратиться за подробностями к викарию, с кем уже имел честь быть поверхностно знакомым.
Преподобный Эдвард Норт был примерно такой же сонной мухой как и его прихожане, и столь же несловооохотлив. Он выслушал мои вопросы с унылой, незаинтересованной миной, кивая раз за разом – я думаю, для того лишь, чтобы убедить меня, что он не спит.
– Полагаю, была там какая-то глуповатая легенда, – сказал он наконец, преодолев себя, – но что конкретно в ней было, я вам точно никак не смогу сказать, сэр.
– Но ведь и в округе никто не знает, – заартачился я. – Несомненно, это большая потеря для фолклора?
– Вы не сможете заполучить её у здешнего народа никоим образом, – прорычал он в манере, которая заставила меня подозревать его в том, что он гордится неразговорчивостью своих прихожан. – Поверьте мне, мистер Фрэйн, будет лучше для вашего же блага, если вы не станете продолжать своё расследование. Что же по делу, – тут он перешёл на напыщенно важный тон, будто бы придавая себе тяжеловесной убедительности, – люди вообще считают очень несчастливым намекать на подобное.
Если до этого мой интерес был разогрет, теперь же он находился в состоянии кипения.
– Но вы-то – вы же не разделяете этого суеверия? – спросил я. – Конечно, вы можете подкинуть мне какие-то зацепки, помочь мне встать на тропу фактов?
– Я?! – вскричал он, порядком ошеломлённый. – Нет, нет, мистер Фрэйн, я же говорю вам, что совершенно несведущ…
– Мистер Норт, – сказал я ему тогда, — что за существо лазает по крыше вашей церкви по ночам и преследует людей в темноте?
Он побледнел и рухнул назад в кресло. Затем он выпрямился обратно и принялся бушевать.
– Я понятия не имею, о чём это вы, сэр! – рявкнул он, вскакивая с кресла в великом гневе. – Я полностью отрицаю все ваши глупые намёки! Абсурднейшее суеверие! Нелепейший вздор!
– Будь по-вашему, – ответил я сердечно, – но вы же сами знаете, что видели это собственными глазами?
– Я – видел такое?! – он аж задохнулся вне себя. – Бред, сударь, полнейшая чушь!.. И даже если бы и видел, то позвольте, сэр, как образованного человека, моя честь обязывает меня не распространяться об этом.
Скорее заинтригованный и ни капли ни выведенный из равновесия, я пересёк деревенские лужайки по направлению к тому месту, где стояла серая церковь в стороне от скопления краснокирпичных домов. Я хотел, по крайней мере, произвести те исследования её убранства, которые считал нужными, а уж потом подискутировать с самим собой на тему, каков будет мой дальнейший план действий. С этим намерением я прошёлся вокруг всего сооружения, дабы понять по мере возможности, каким образом отвратительный монстр, с которым я намедни столкнулся, был связан со зданием. Едва ли я успел завершить свой круговой осмотр, когда моё внимание было внезапно приковано к одной точке под крышей – так как не далее, чем в десяти футах надо мной, находилось чудовищное наваждение предыдущей ночи.
Я невольно отшатнулся назад, но затем облегчённо вздохнул, уяснив, что то, к чему с такой тревогой был ныне пригвождён мой взгляд, было не более чем вырезанной из камня скульптурой. У меня, тем не менее, не было сомнений, что это была автотипия моего монстра, ибо схожесть была поистине впечатляющей. Тут было то же самое демоническое лицо с надетым на него тем же злобным коварством, какое сплелось на нём, когда в прошлую ночь оно угрожающе глазело на меня; тут были те же сатирообразные черты и заострённый подбородок – только что недоставало наличия жизни, чтобы сделать эту схожесть совершенной.
Долго простоял я так, впитывая каждую деталь отвратительной каменной поделки. Она находилась непосредственно над стеной церкви, ровно в том месте, где стена сходилась с крышей. Там были и другие горгульи, некоторые с человеческими атрибутами, другие со звериными, но было очевидно, что вырезаны они были другими, менее способными руками. Та же, которая интересовала меня, была не просто головой с плечами, торчащими из каменного блока, но полностью оформлена в фигуру с тонкими, получеловеческими ногами, заканчивающимися копытцами, с выпирающими рёбрами и маленькими, серповидными рожками. В каждом своём элементе это был своеобразный образец совершенства для средневекового демона.
Возвращаясь домой, я ощущал в себе исключительную решимость докопаться до истины касательно тайны эбберсвейльской церкви. Но, поразмыслив, я пришёл к выводу, что для одного человека это будет довольно мрачное и опасное предприятие, и тогда я решил заручиться поддержкой моего близкого друга, Мартина Рэдклиффа, хорошо известного антрополога. За письмом, описывающим мою дилемму, последовала ответная телеграмма, сообщающая, что мой друг приедет ко мне на следующий день.
преподобный Шон Манчестер не одобряет оживающих горгулий
В надлежащее время его прибытия на станцию и в течение долгой прогулки я описывал ему все подробности моих злоключений. Я мог бы несколько раз подумать, прежде чем доверить их кому-либо ещё, но Рэдклифф был тем человеком, который встречался со странными явлениями во многих частях мира, потому он отнёсся к моему опыту без какого-либо скепсиса и рассказал о некоторых примечательных случаях схожей природы, дополнивших мою историю. Итак, между нами было решено устроить наблюдение за церковью сразу после наступления ночи.
Для данной цели мы начали наше бдение в тени церковных стен в ту же ночь, последовавшую за приездом моего друга, но хотя мы наблюдали как минимум четыре часа, ничего необычного не происходило. Мы заняли позицию чуть ли не прямо под горгульей, что так сильно напоминала встреченного мною ужасного призрака, но на следующую ночь я подумал, что нам следует спрятаться в кустарнике напротив церкви. Мы обули галоши, чтобы быть увереннными в абсолютной бесшумности наших движений, осторожно перелезли через изгородь и присели на корточки среди густых кустов, как только последние серебряные струйки дневного света потонули в тяжёлых ночных тенях.
В этот раз наше бдение было вознаграждено с поразительной внезапностью: через минуту или две после того, как мы спрятались в кустарнике и уже настроились на долгое ожидание, произошло нечто пугающее. Я с самого начала зацепился взглядом за горгулью, сидящую над нами. Сперва я не мог поверить доказательствам своих органов зрения, но мне показалось, что по камню прошла будто бы дрожь. Я слегка толкнул локтём Рэдклиффа, который, пихнув меня в ответ, сигнализировал, что тоже заметил это. Медленно, очень постепенно, в изваяние стала просачиваться жизнь, анимируя жёсткие конечности и расслабляя их напряжённые контуры, пока, наконец, существо не подняло свою рогатую голову, будто очнувшись ото сна, и не посмотрело вокруг, как делает хищный зверь после пробуждения. Затем, совершив проворный скачок, оно запрыгнуло на крышу церкви и двинулось вдоль её хребта; добравшись до контрфорса, медленно сползло вниз по нему и приземлилось на землю. Затем оно, передвигаясь на руках и ногах, завернуло за угол церкви и исчезло из виду, а мы с предельной осторожностью пошли за ним вслед, напряжением всех сил стараясь не издать ни малейшего звука, могущего привлечь внимание этого существа.
Когда мы обогнули церковную башню, то смогли различить смутную форму примерно в тридцати ярдах впереди нас, медлительно ковыляющую вдоль шоссе, припадая носом к земле, как ищущая след собака. Каждую минуту существо останавливалось и оглядывалось кругом, и едва это происходило, мы замирали и прятались в придорожных тенях, затаив дыхание. Я чувствовал себя достаточно спокойно, но не без ощущения весьма серьёзной опасности, грозящей нам, но что до Рэдклиффа, видевшего это в первый раз, опыт был, как он позже признался, немного нервирующим.
Внезапно запнувшись, существо подняло свою голову и, издав низкий, короткий рык, перебралось через изгородь и продолжило двигаться через поле справа от нас. Соблюдая предосторожность, мы последовали за ним. Сейчас у нас не было никакого укрытия, и было жизненно важно сохранять незаметность. Припав всем телом к земле, мы крались за нашим зверем, пресмыкаясь и извиваясь через влажную траву, подобно индийским охотникам. Не раз и не два демоническое существо впереди нас должно было заподозрить, что его преследуют, так как оно замирало на месте, как вкопанное и стояло, втягивая ночной воздух в позе, красноречиво свидетельствующей о том, что оно не доверяет своему окружению. Один раз оно полностью развернулось всем корпусом вокруг оси, после чего вновь приняло исходное положение и затрусило дальше, как сделали и мы, дав существу несколько большую фору.
Постепенно мы догнали его и увидели, как зверь ковыляет по направлению к большому деревянному строению на задворках фермы. К этому времени мы были уже близко от него, и к нашему изрядному удивлению мы узрели, как тварь, материальная и живая, как нам казалось, прошла сквозь деревянную стену постройки. Мы бесшумно побежали к хибаре, которая, по характерному исходящему от неё аромату, оказалась коровником, и, припав к зазорам между стенными досками, стали искать внутри признаки монстра. Когда наши глаза привыкли к мраку помещения, мы стали очевидцами достаточно отталкивающего зрелища. Ходячий ужас схватил молодого бычка и его чёрные, вытянутые губы присосались к шее бедного животного. Отвратительный сосущий звук доносился до наших ушей.
Неожиданно мой компаньон издал непроизвольный возглас омерзения. Демоническая креатура мгновенно оставила свою жертву и, хотя мы были отделены от неё толстыми сосновыми досками, она, по-видимому, увидела нас, так как бестия развернулась прямо в нашу сторону, обнажив свои ужасные когти и издавая низкий, похожий на леопарда рык. Припав к земле, она вдруг прыгнула на нас с яростным воплем, прямо сквозь стену.
Мы отпрянули назад и в стороны, так что эта громадная, чёрная образина пролетела между нами. Самым мерзким образом взвыв, она обернулась, восстановив равновесие, и кинулась на меня в порыве вольчей ярости. Я был вооружён только лишь тяжёлой тростью, той самой, которой тогда разбил стекло в попытке ударить тварь, и как только я хлестнул ею по длинному, искривлённому телу, существо издало жалобный вой. Я ещё раз приложил его крепким бамбуком, и существо метнулось назад. Тут же Рэдклифф, схвативший здоровенный колун, прислонённый к стене коровника, произвёл могучий удар по твари, и я увидел, как лезвие топора раскололо ей голову. Издав серию воплей, тварь развернулась и умчалась в темноту.
Когда её не стало, к нам вернулось прежнее отвращение, и мы заспешили домой.
У нас обоих была беспокойная ночь, и около восьми следующего утра Рэдклифф зашёл ко мне в комнату.
– Давай прогуляемся немного, – сказал он устало. – Я за всю ночь ни минуты не поспал. Кроме того… я хотел бы поглядеть… на кое-что в церкви.
Я выпрыгнул из постели, и через десять минут мы были у церковных ворот. Затем мы обогнули здание по направлению к тому углу, откуда появилась горгулья.
– Она там! – пробормотал Рэдклифф. – Небеса, но как похожа!
– Да, – ответил я, – она, несомненно, там, но… но взгляни на её голову. На ней только один рог!
И в самом деле, виднелся лишь один полукруглый рог, украшавший грубую голову горгульи, а именно правый.
Глаза Рэдклиффа были направлены на землю. Я проследил за его взглядом. Там на гравии, прямо под горгулией, валялся недостающий рог с отколовшейся частью головы.
Мы уставились друг на друга.
– Это ведь был мой удар, Фрэйн. – пробормотал Рэдклифф.
– Тогда, сэр, я должен узнать ваше имя и адрес, чтобы сообщить об акте вандализма в полицию, – сказал голос.
Повернувшись, мы увидали преподобного Эдварда Норта. Он аж весь побелел от эмоций, и его тело сотрясала нервная дрожь.
– Я едва ли думаю, что вы сообщите об этом деле в полицию, мистер Норт, – ответил я очень вежливо. – На самом деле, я уверен в обратном.
– Но я сообщу, сэр! – взорвался викарий. – Я сделаю это без малейшей задержки.
– Тогда вперёд, сэр, – ответил ему я, – и вы увидите, что последует за этим. Удар, результаты которого вы наблюдаете, не был нанесён в пределах церкви. Вы что же, полагаете, что мой друг забрался на крышу чтобы совершить его?
– Я… я ничего не полагаю! – взревел он. – Вы не сможете подтвердить свои абсурдные россказни перед представителями власти. Вы просто пара вандалов.
– А вы, сэр, – прогремел тогда я, полностью утратив контроль над эмоциями, – попросту трус, который, боясь учинить скандал в связи с вашей должностью, готовы терпеть присутствие внутри вашей церкви отвратительного и богомерзкого кощунства, к тому же представляющего активную опасность для всего вашего прихода.
Он крутанулся на каблуках и заспешил прочь. Можно не добавлять, что он не проинформировал полицию.
магическая бирманская трость
Вернувшись в город, Рэдклифф произвёл весьма трудоёмкий поиск материалов, относящихся к Эбберсвейлу и, в конце концов, в хрониках диоцеза, к которому принадлежал приход, он ивзлёк легенду на свет божий. В ней упоминался некий епископ Бречет, прелат и сластолюбец, который, нежно лелея свой приход, возжелал иметь внутри него одну из богатейших архитектурных жемчужин в Англии. Отчаявшись на успех церкви Эбберсвейла, которую он сам же и спроектировал, он в итоге продал свою душу Лукавому в обмен на осуществление своих желаний. Сатана пришёл к нему на зов и помогал ему в делах его, но когда епископ Бречет раскаялся в содеянном, было уже слишком поздно, и с помощью искусства магии он заточил Вапулу, демона-фамильяра, коего прелату выделил в пользование его ужасный хозяин, в горгулью, которую он сам вырезал из камня, чтобы наглядно изобразить беса. Но всё это было тщётно, так как лишь при свете дня епископ мог удерживать своего падшего слугу в камне. Хроника умалчивала о дальнейшей судьбе Бречета – возможно, что и к лучшему.
Мы покинули округ вскоре после этого, и, соотносясь с моими самыми светлыми надеждами, манифестации полностью прекратились и мрачный, рогатый обитатель церковной крыши больше не оживал на закате. Достаточно странным фактом выглядит то, что, как намного позже мне удалось выяснить, моя бамбуковая трость, которую я прихватил с собой в ту ночь, когда мы с Рэдклиффом схватились с демоном, когда-то принадлежала бирманскому чародею. Данное обстоятельство, возможно, объясняет нежелание существа атаковать меня, когда мы встретили его позади фермы в ту незабываемую ночь ужаса в старом Эбберсвейле.
The End
=======================
ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
–––––––––––––––––––––––––––––-
«Шестидесятый Дух — Вапула, или Напула. Он великий герцог, могущественный и сильный; появляется он в форме льва с крыльями грифона. Его канцелярия состоит в том, чтобы обучать людей во всех ремеслах и профессиях, а также в философии и других науках. Он управляет 36 легионами духов, и вот его Печать, сделай её и носи как указано выше.»
“Where Human Pathways End: Tales of the Dead and the Un-Dead” (2001)
*******************************
Об авторе: Шэймус Фрэзер (1912-66) начал свою карьеру крайне способного новеллиста ещё в годы своей учёбы в Оксфорде. Его первый роман, "Жёлудевый Боров" (1933), был опубликован Чэпменом и Холлом, издателями самого Ивлина Во, и многие критики (включая Ховарда Спринга) незамедлительно объявили Фрэзера" в одном шаге" от Во. Его второй роман, "Фарфоровые Люди" (1934) не замедлил себя ждать, а затем последовали и более зрелые вещи, как, например, первобытное фэнтези "Дуйте, Дуйте в Свои Трубы" (1945). "У м-ра Фрэзера есть свежесть, остроумие, собственный дух", писал Сирил Конноли в журнале New Statesman and Nation; а Ральф Штраус (в Sunday Times) назвал его "имаджинативным писателем с крупными отличиями". Фрэзер провёл большую часть своих последних лет жизни, работая в Сингапуре, и после его кончины осталось несколько неопубликованных вещей: пара-тройка великолепных детских историй, коллекция "рассказов про мёртвых и не-мёртвых", озаглавленная "Там, Где Заканчиваются Человеческие Пути". К сожалению, этот сборник вирда так и не был целиком опубликован, хотя некоторые из его лучших фабул (включая "Флоринду", вошедшую в Chillers for Christmas) возникали в журналах и антологиях. Другая история, "Мелодия в Кафетерии Дэна", была экранизирована в америкосском сериале "Ночная Галерея" в 1971 году.
Ещё об авторе: Когда четыре из сверхъестественных рассказов Шэймуса Фрэзера появились в двух антологиях в 1965 году, редактор Чарльз Биркин приветствовал его как «уверенного новичка». Но этот «новичок» в середине 1930-х годов был уже признан мастером сатирической иронии и естественным преемником Эвелина Во. В течение тридцати лет Фрэзер был учителем в Англии, потом в составе морской пехоты служил в Европе во время Второй мировой войны, и под конец жизни стал преподавателем в Сингапуре, где написал несколько школьных текстов, один из которых, THE CROCODILE DIES TWICE, стал стандартным учебным текстом.
Хотя Фрэзер обратился к сверхъестественному рассказу в конце своей карьеры, его талант к жанру был тут же признан вследствие похвальных отзывов к его рассказам. Пять его странных рассказов были опубликованы ещё до его смерти в 1966 году, но автор завершил еще пять; и он намеревался опубликовать все десять рассказов вместе в одном томе, ТАМ, ГДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПУТИ КОНЧАЮТСЯ.
Ash-Tree Press с гордостью предлагает эту коллекцию на поглощение крокодилам вирда в первый раз. В своем вступительном слове Ричард Далби рассматривает разнообразную карьеру Шамуса Фрэзера, а вдобавок вдова автора, Джоан Нил Фрэзер, дает представление о красочной личной жизни писателя. В этих десяти сказках и в одном стихотворении вы узнаете, где заканчиваются человеческие пути, а мертвые и не-мертвые встречаются в домашних и фантастических местах, где странные и ужасные вещи и явления никогда не за горами, и где человеческие протагонисты находят — часто ценой собственной жизни — что им нет там места.
*******************************
Я знаю хорошо тебя, что тисом же зовёшься,
Безрадостное, грюмое растенье! О ты, что любишь жить
Там сень твоя, где легконогих призраков гульба да ведьмовские тени,
Под тусклою, холодною луной (как то молва народная нам сообщает) -
Во плоти тленной там свои мистические чары сотворяют:
И нету для тебя другого развлеченья, о мрачное ты древо привидений!
из «Могилы» Роберта Блэра
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Когда Мартин на прошлой неделе был проездом через Сингапур в Австралию, я взял его с собой в Ботанические сады. Такая уж у меня привычка – показывать Ботанические сады гостям из Англии; они чувствуют здесь себя как дома. Это просто те же наши сады Кью без стекла*.
Но в случае Мартина наш визит был весьма далёк от успеха. Сперва я принял его чудное поведение за боязнь змей. Когда же мы прокладывали путь по верхней оконечности озера, то он держался ближе к центру узкой тропы, беспокойно посматривая на громадные языки листвы, что окаймляла бордюры и ступеньки парка столь же деликатно, как то делал некогда Агаг**. Один раз он стушевался при виде свёрнутого, подобно питону, корня, что лежал поперёк тропы.
– Я был здесь сотню раз, – сказал я, – и ни разу не встречал здесь змей. Тут не опаснее, чем в Ирландии.
Мой компаньон собрался с духом и переступил через корневище, но я заметил, что его руки трясутся, а лицо приняло вид дешёвой статуэтки из мыльного камня – зеленоватая бледность, на которой черты казались размытыми и гротескно искажёнными.
Вы знаете это здоровенное баньяновое дерево, высящееся у деревянного мостика в дальнем углу озера – грот из бугрящихся корней и стволов толщиной с питона, состоящих из волокон, змеящихся вниз с ветвей подобно шевелюре Рапунцеля к самому основанию гиганта, погружённого в почву? Так вот, ничто не могло заставить Мартина пройти мимо этого дерева. Он застыл на краю озера и выглядел нездорово. Мы, в конце концов, возобновили наш путь в обратном направлении.
Если бы только я не додумался тащить его в эту террасную пергойлу, вечер мог бы закончиться в менее неприятной манере для нас обоих – но в то же время мне бы не удалось заполучить весьма странную историю.
Мы поднимались вверх по ступеням под аркой ползучих вьюнов, когда я вдруг услышал исходящий от Мартина вопль. “Милостивый боже!” – выкрикнул он. – “Только не говори мне, что здесь в Малайзии растут тисы.” Он как раз глядел на дерево, стоящее по левую руку от нас в нескольких ярдах на террасе – дерево, которое, в самом деле, имело некоторые схожести с тисом.
– Я думаю, что это синтада***, – сказал я. – Несомненно, сходство есть…
Затем я заметил выражение лица Мартина. Он в ужасе уставился на этот экземпляр синтада, и ещё он шатался на краю ступеней, словно бы собирался упасть в обморок. Я схватил его за руку, помог ему преодолеть последний пролёт и запихнул его в автомобиль. Он был бледен и в полуотключке, как зомби, и я уже всерьёз испугался, что у него мог случиться сердечный удар.
К тому времени, когда мы добрались до дома, он более-менее восстановился; однако зубы его стучали, подобно льдышкам, по краю хайбола, пока он пил двойное виски, что я нацедил ему.
– Мне очень жаль, – сказал он наконец. – Я вёл себя как ужасный осёл только что. Больше ни шагу в это чёртово место. Но откуда же мне было знать… Видишь, хотя это и случилось много лет тому назад, я всё же думаю, что до сих пор не превозмог себя. Возможно, я никогда не смогу это преодолеть.
– Не рассказывай мне тогда, если это вновь расстроит тебя, – сказал я с отвратительным лицемерием – ведь я любопытен по природе, и нет ничего более безрадостного для меня, чем неразрешённые тайны.
Мартин хранил молчание некоторое время, и я уже решил, что он собирается поймать меня на слове. Я налил ему напиток покрепче.
– Говорят, что такие вещи иной раз лучше рассказать отцу-исповеднику, – сказал я. Внезапный вздох ветра вызвал шуршание листвы в саду, и Мартин содрогнулся и со скрипом развернул своё кресло по направлению к источнику звука.
– Ты не поверишь, – произнёс тогда он. – Никто не поверит. Иногда я пытаюсь одурачить сам себя, внушая, что это был лишь сон. Однако этот номер не прокатывает. Это не было сном, видишь ли.
Он вновь заколебался. Затем спросил:
– Тебе знаком Даркшир?
– Я останавливался как-то невдалеке от Думчестера. Приятное местечко.
– Если только ты любишь деревья… – сказал он, без какого-либо выражения, – там есть остатки робинского леса, и ещё эти громадные феодальные наделы, герцогства.
– Всё сейчас распродано. – сказал я.
– Я привык проводить каникулы в тех краях, когда ещё был ребёнком. – сказал Мартин. – Я был влюблён в те угодья. В деревья тоже. Но мне была незнакома западная часть леса вплоть до нескольких прошлых лет, когда меня отправили туда в командировку по работе. Тебе известна та местность в принципе?
– Смутно. Унылая и холмистая – там полным-полно известняковых пещер, и шахт по добыче свинца, и ручьёв, выплёскивающихся на валуны.
– Это место зла, – сказал он и опять провалился в молчание.
– Но там же всего ничего деревьев, Мартин, – решил я призвать его к дальнейшей беседе.
– О, лес уползает вверх в эти пеннинские долины. Холмы достаточно голые, но зато там есть эти тайные мерзотные лощины. Подобно Холлоувейлу, например.
– Никогда там не бывал.
– Можешь быть благодарен судьбе, что тебе не выпало шанса. Ныне она под несколькими миллионами галлонов воды. Меня отправили туда для собирания сведений по местности. Тебе же знакома группа тамошних крупных водохранилищ, что питают Шеффилд и несколько индустриальных городов Йоркшира? Что ж, мои заказчики как раз планировали расширение тарнторпского водохранилища, и Холлоувейл выглядел заманчивым местечком для соответствия всем требованиям. За исключением одного – там никто не жил. Ни души там не было на протяжении доброй сотни лет. Поэтому меня отослали туда для предварительного осмотра.
Для начала я прибыл в Баронсбридж – там есть отличный паб; но это всё же далековато от нужной мне долины, и в продолжении командировки я присматривался к каким-нибудь более подходящим местам.
В итоге нашёлся старый заброшенный фермерский коттедж с видом на западный конец Холлоувейла, и моя фирма дала добро на его аренду для меня. Мои первые отчёты убедили их, что план по освоению Холлоувейла был вполне осуществим, и было решено, что я должен остаться и поохотиться на коряги, особенно в период зимы. Снег и зимние дожди могут опрокинуть даже самые лучшие бумажные калькуляции, насколько это касалось моей работы землемера.
Так вот, коттедж был той ещё корягой: мечта для молодожёнов, но сущая тоска для холостяка. Дорога от него вилась вдоль соседнего холма и затем внезапно ныряла вниз в сторону Баронсбриджа на другой стороне. Этим путём я любил ходить, особенно в вечерних сумерках. Была ещё другая дорога, которая вела прямо в Холлоувейл – через леса – но меня она не особо заботила. Она была тёмной и мрачной, и пройдя около четверти мили от коттеджа, ты оказывался у остова церквушки и ещё неких дереликтовых сооружений, и это всё, что осталось от старой деревни Холлоувейл. Я не явл… я не был никоим образом впечатлительным человеком, но там витала атмосфера своего рода заброшенного осознания, и я избегал того пути, если только мог.
Подрывные работы были начаты в восточном конце долины, и армия лесорубов принялась бодро валить плантации елей и сикамор, под суровым взглядом старика Уайка, который продал нам долину, но оставил себе процент с лесоматериала. Моя работа, с учётом приходящей зимы, состояла в проверке и пересмотре моих прежних подсчётов, и сюда же входила здоровая доля полевых работ: хождение по извилистым траншеям, измерение глубины грунтовых вод, тестирование альтернативных направлений ручьёв с применением флуоресцентного порошка, и так далее. Часто я не возвращался до самой ночи, и иной раз находил пригодным путь через лес и мимо старой деревни Холлоувейл. Тем не менее, я никогда не наслаждался прогулкой. Еловые чащобы заканчивались раньше, чем ты доходил до деревни – но там, среди руин, был знатный подлесок… и… и разные кустарники по дороге, ежевика, полагаю, которые хватали за колени и затрудняли ходьбу. Разрушенная церковная башня делала… она издавала звуки в лунном свете… Совы, надо думать… Потом, около сотни ярдов дальше по дороге, там было своего рода… пустырь… безобразного вида… что-то вроде перекрёстка исчезнувших дорог, если ты понимаешь, о чём я. И оттуда тракт забирал вверх весьма круто в сторону моего коттеджа, располагавшегося под гребнем холма. Именно того самого места я избегал в дневное время и едва ли мог заставить себя пройти мимо ночью. Видишь ли, там росло… тисовое дерево.
Опять этот взгляд мыльного камня. Я налил моему другу ещё один хайбол.
– Тисовое дерево, – повторил он. – кряжистое, чёрное как плюмаж катафалка, и в зимнее время покрытое сверху донизу сыпью кроваво-красных ягод. Возможно, его обкорнал садовник-топиарист столетие тому назад – однако, какую бы форму оно не имело раньше, она пропала. Форма этого тиса внушала мысль о какой-то крылатой твари; да, о сове или летучей мыши, некой летающей ночной штуке с рваными крыльями и бесформенным, распухшим туловищем. Я думаю, оно могло отмечать границу старого погоста – но это должен был быть очень обширный погост, и для его заполнения потребовалась бы не одна тысяча лет для такой деревушки, как Холлоувейл. Возможно и то, что это дерево принадлежало саду давно исчезнувшего дома, – но кто бы ни жил в том доме, они должны были быть дьявольски извращёнными существами, вот что я чувствовал.
Я спросил старого Уайка однажды о том месте, и его ответ не был ободряющим.
“Когда вы захотели приобрести коттедж, я же сказал вам, что вы были бы более счастливы там внизу, в Баронсбридже,” – вот что он сказал. – “И не говорите потом, что я вас не предупреждал. Что вы там слышали, молодой человек? О чём-то, что летает по ночам, знаю. Это всё бабкины сказки, но я не буду отрицать, что здесь, наверху, довольно-таки одиноко.”
Я, однако, ничего такого про коттедж не слыхал, а из старого Уайка невозможно было вытянуть и лишнего слова. Но после его ухода я задумался над его фразой о чём-то, что летает в ночи. Во время осенних бурь я часто воображал себе, будто слышу звук хлопающих крыльев, какое-то хлопанье внизу в лощине, как если бы некая гигантская тварь устраивалась там на насест. Я списывал всё на ветер, выкидывающий фортели на лесоповалах у подножья долины. Одной крайне ветреной ночью хлопанье раздавалось прямо за стенами коттеджа, и меня разбудили стучащие и скользящие звуки во входную дверь и царапанье по ставням.
Одним поздним ноябрьским деньком я отправился по работе в пещеру на северный гребень лощины с намерением проверить, насколько понадобится усилить дно бассейна, если воды планируемого водохранилища достигнут определённого уровня. Я взял с собой рюкзак с провизией; однако работа заняла больше времени, чем ожидалось, и зимнее солнце уже сплющивалось, подобно громадной красной пиявке, среди вершин холмов, раскинувшихся позади моего отдалённого коттеджа, когда я возвращался обратно. Скорейший путь пролегал через лощину, хотя вернуться до наступления ночи в дом я и не надеялся.
Поначалу всё было хорошо. Вскоре я достиг бульдозера, его силуэт вырастал из мрака, напоминая допотопное чудище. Он отмечал границу дневной выработки лесорубов. Один из рабочих – маленький сероволосый тип по имени Уиттейкер из Шеффилда – пожелал мне доброй ночи; сам он, по всей видимости, в этот час занимался расстановкой кроличьих силков, что можно было понять по торчащей из его карманов проволоке. Он запихнул что-то в свой жилет и, судя по всему, вознамерился поправлять свою красную шейную бандану, когда я проходил мимо него. Я решил, что, должно быть, выбрал неверный путь через крутую вырубку, оставшуюся позади, ибо, когда добрался до первого разрушенного здания Холлоувейла, на небе уже красовалась яркая заиндевелая луна, делавшая зияющие оконные рамы домов и лепрозную хохлатую церковную башню неописуемо пугающими.
Кусты ежевики после того, как я поравнялся с церковью, стали особенно навязчивы, и одиножды, а то и дважды я растягивался во весь рост вдоль дороги. Когда я достиг открытого пустыря, ну, того самого перекрёстка, помнишь… что ж, тиса на нём не было. Я просто констатирую факт. Его попросту там не было. На его месте была здоровенная яма, вроде разрытой могилы, с рваными краями на месте корней – но ни следа самого дерева. Я сказал себе, что лесорубы, по ходу, выкорчевали его с помощью лебёдки – хотя никаких признаков подобных действий вокруг не было замечено, одна только осыпавшаяся яма в почве. Это было чудовищное дерево, и я должен был бы радоваться, что его не стало, если бы не эта дыра, которую оно оставило по себе, так как она была невыразимо отвратительнее, прямо-таки кромешный кавардак. Мне показалось, что я вижу что-то белёсое на дне ямы, и вот я уже сделал несколько шагов к краю, когда до моего слуха вновь донеслось это монструозное хлопанье в долине позади меня, и ещё будто тонкий, нечеловеческий, отдалённый крик. Я не стал долее прислушиваться, но сразу рванул с места в карьер и, задыхаясь, одолел последний оставшийся подъём до моего коттеджа.
Я тут же зажёг в камине ревущее пламя и стал жарить тосты с сыром над ним, а после ужина читал вплоть до одиннадцати часов. Не думаю, что меня очень уж затянул триллер, который я читал. Я напрягал слух, пытался уловить в тишине этот чудовищный хлопот крыльев. Один-два раза мне казалось, что я слышал его – но это могла быть просто упавшая ветка.
В ту ночь мой сон был тревожен. Около двух я проснулся из-за скрипов и сотрясений входной двери. Ветер, решил я; однако, стоило мне сесть в постели, и мне стало ясно, что это не мог быть ветер: ночь была вполне себе тиха.
Раздалось шуршащее хлопанье, как если бы циклопическое пернатое устраивалось на своём насесте: звук, который ты слышишь, когда проходишь птичник ночью, но гротескно преувеличенный. Я зажёг ночник на прикроватном столике и стал ждать. Слышны были знакомые шуршащие звуки; на этот раз их источник располагался вверху, на крыше. Затем я услышал, как что-то скользит по каминной трубе, и в следующий момент увидел нечто змеевидное, корчащееся в камине, что-то желтоватое, что поползло вдоль пола к моей постели. Оно на полпути замерло, разочарованно содрогаясь, пробуя удлинить себя ещё чуть-чуть, борясь за каждый дополнительный дюйм. Эта вещь была не чем иным, как древесным корнем – корнем, с налипшим на него землёй. Вся моя комната провоняла кладбищем. На мгновение кончик корня затрепетал, задрожал и будто поманил к себе; затем медленно стал уползать обратно, и я слышал, как он сворачивается внутри дымохода.
После этого я просто провалился в забытьё, как прогоревшая спичка.
На утро я решил поначалу, что это был сон – но ночник на столике за ночь выгорел, а на каминной решётке и на ковре рядом были кусочки земли.
Снаружи стоял жестокий мороз, а на серебристом снегу обнаружились странные следы, словно бы по дёрну проползли змеи. На моём крыльце были разбросаны алые ягоды – и ещё там лежала веточка. Я мог бы назвать её пером тиса.
С дальней оконечности лощины раздавались отзвуки лесоповала. В то утро мне хотелось человеческого общества как никогда, так что я избрал кратчайший путь. И на том перекрёстке уже не имелось никакой ямы; на её месте высился, как и всегда, тис, чёрный, таинственный и зловещий.
Я нашёл Уайка с группой работяг, окруживших бульдозер. Старик буквально рычал от ярости.
– Один из парней пропал. Уиттейкер, тот самый мастер по лебёдкам. Нельзя полагаться на этих шеффилдцев. Просто взял свой багор и был таков. Однако этим всё дело с местными слухами не закончилось. Другие рабочие тоже прислушиваются к историям. Хотели умывать руки часом ранее, значит-с.
Я сказал ему, что вполне солидарен с большинством, и подкинул идею, что им стоило бы начать утренную работу с тиса, стоящего близ устья лощины.
Люди стали шептаться меж собой, а Уайк только и сказал:
– Тисовое дерево, оно самое! Вязанка бабкиных быличек, хех.
– Кумушкины сказки или же нет, мистер Уайк, – ответил я, – но ставлю об заклад десять гиней, что вы не станете ночевать сегодня в коттедже вместе со мной.
Уайк любил гинеи, но тут он заколебался, как лист на ветру, и решил блефануть.
– Это всё чушь собачья. И мне не хотелось бы, чтобы вы беспокоили моих людей своими байками.
Но люди были на моей стороне.
– Отличная ставка, мистер Уайк. – крикнул кто-то.
– Десять гиней, – повторил я, – либо по рукам, либо нет. Если же придёте, то возьмите с собой один из этих ваших топоров. Я возьму один себе тоже, если позволите. А с тисом мы можем начать хоть завтра!
Когда Уайк пришёл ко мне в гости около четырёх пополудни, то захватил с собой топор и ещё священника. Это был мистер Виринг, пастор Баронсбриджа, седоволосый человек с вытянутым, интеллигентным лицом и приятными манерами.
– Пастор тоже интересуется этими баснями, так что я взял его с собой.
– Холлоувейл принято считать частью прихода Всех Святых Баронсбриджа, мистер Кейт. У меня дома имеется журнал, сохранившийся ещё от моего предшественника, м-ра Эндора. Тот отслужил пастором здесь порядка сорока лет и отошёл в мир иной в 1810-ом. Холлоувейл был заброшен в конце восемнадцатого столетия, и мистер Эндор описывает причину случившегося… что ж, он был пожилым человеком, и милосердно предположить, что его ум начал блуждать.
Я рассказал им, что видел и слышал в течение ночи. Виринг несколько раз бросал на меня колючие взгляды, а Уайк беспокойно бормотал:
– Он наслушался праздных сплетен, пастор, вот в чём вся соль. Покойный пастор, полагаю, несколько неразумно распространялся о… вещах, содержащихся в дневнике Эндора.
– Единственная сплетня, которую я слышал, пришла ко мне от Уайка, – ответил я на провокацию, – касаемо чего-то, что летает в ночи.
– Ладно, ладно. Ну-с, видно будет, как говорится.
И мы увидели. Тварь прилетела и захлопала над коттеджем сразу после полуночи. В этот раз оно применило новую тактику. Оно расшатало несколько черепиц, и через открывшуюся щель зазмеились похожие на гадюк корни, которые обвились вокруг лодыжки Уайка. Тот в страхе вскрикнул, в то время как Виринг и я стали молотить по щупальцам нашими топорами. Корни были ужасно тверды, и когда мы прорубили их, отделённые завитки стали извиваться подобно червям на полу. Тяжесть на крыше сместилась в сторону, и мы услышали, как нечто уносится обратно в лощину с унылым хлопаньем.
– Оно вернётся вновь, – хрипло гаркнул Уайк. – Оно вернётся, говорю вам, и расширит эту дыру в крыше.
– Тварь привязана к долине, – произнёс тогда пастор. – Эндор сказал, что оно держится в пределах долины. Оно приходило именно так, и люди пропадали из своих домов.
– Оно вернётся! – взвыл Уайк, – стоило ему найти путь внутрь, оно прилетит вновь!
– Мы можем подняться наверх гряды, – предположил я, – и перевалить через неё вниз, к Баронсбриджу.
– Оно набросится на нас прежде, чем мы хотя бы доползём до верха. Мы обречены.
– Я не согласен тупо ждать, пока оно вернётся, – ответствовал Виринг. – За пределами долины мы находимся в руках Господа. Здесь же… мы можем по крайней мере молиться.
– И затем мы сами набросимся на него. – заключил я.
Долина была очень тиха. Мы опустились на колени – держась как можно дальше от этих по-прежнему корчащихся обрубков на полу – пока мистер Виринг молился, чтобы мы могли быть избавлены от Сил Тьмы. Затем мы вышли наружу через заднюю дверь и стали карабкаться вверх по холму. Тварь учуяла нас и начала охоту. Мы слышали, как оно хлопает позади нас, и порой выхватывали из мрака силуэт наподобии огромной птицы с канатами вместо когтей, кружащей над верхушками деревьев или же неуклюже распластывающейся на склонах долины. Мы делали всё, чтобы скрыть своё продвижение, но деревья заметно поредели, когда мы приблизились к вершине гребня, и стоило нам предпринять последний отчаянный рывок, как оно заприметило нас. Я услышал свистящий шум, когда Тварь начала пикировать на нас, а Виринг издал вопль. Он споткнулся и упал, а позади него я уже мог различить гротескную тёмную массу, скользящую и движущуюся за ближайшим уступом.
Поначалу я решил, что мы его потеряли. Твари оставалось сделать ещё один выпад и… и тут до меня дошло. Оно не могло взлететь ещё выше: оно было поймано в клетку этой нечистой лощины; оно угнездилось на нижнем ярусе гряды и послало вверх свои длинные жёлтые щупальца из змеекорней на захват добычи.
– Вставай же! – закричал я. – Во имя всех святых, Виринг. Ещё несколько шагов и ты спасён.
Тем временем один корень уже затянулся вокруг его ноги, и на подходе через траву уже непристойно извивались более толстые его собратья.
Виринг наконец услышал нас: раздался глухой стук, злобный свист, и в следующее мгновение мы вытянули его в безопасное место.
Какое-то время мы все трое лежали на дороге через гряду, полностью вымотанные, прислушиваясь к шороху этих корневищ, вслепую шарящих в поисках ускользнувшей от них жертвы. Затем мы повернули наши спины к Холлоувейлу и начали крутой спуск на ту сторону к Баронсбриджу.
Когда мы добрались до дома приходского пастора, мистер Виринг передал мне увесистый томик ин-кварто, обёрнутый в зелёную марокканскую кожу, и я просидел всю ночь, разбирая паучий почерк старого Эндора в выцветшей туши сепийного оттенка, пока Уайк съёжился в кресле у огня с раскрытой на коленях Библией. Проблема, согласно записям Эндора, началась с момента, когда тис принёс первые ягоды. Была легенда, ходящае в его дни, что в начале семнадцатого столетия некую женщину родом из Холлоувейла повесили за ведьмовство и закопали на том самом перекрёстке с вбитым в сердце тисовым колом. На виселице она якобы поклялась, что вернётся вновь, на крыльях ночи, и изничтожит всю деревню. Последние слова, сказанные ею, прежде чем палач натянул петлю, были следующего содержания: “Когда первая капля крови окропит её перья, сова выйдет на охоту за мышами.”
Утром мы взяли несколько канистр керосина и одну-две палочки гремучего студня**** и двинулись к тому самому тисовому дереву, что стояло как ни в чём не бывало на окраине разрушенной деревни Холлоувейл, и мы спалили проклятую тварь к чертовой бабушке. Оно вскричало, когда рухнуло.
Среди его корней обнаружились вросшие в них некие объекты – черепа и кости, заржавленный меч, старый кремневый пистолет и золотая цепочка, а также несколько кроличьих ловушек и красный нашейный платок-бандана, практически целёхонькие. Но самой ужасной вещью был огроменный розовый слизень, завёрнутый в кокон из серых волос – раздувшееся, пульсирующее существо, напоминавшее женщину, отвратительно распухшую от водянки. Мы вылили керосин между корней и внутрь этой нечестивой ямы и подожгли. Огонь полыхал весь день – и мало чего там осталось от дерева или вещей… или Существа в его корнях…
Когда я последний раз видел Холлоувейл, то лощина выглядела как тускло мерцающее водное зеркало. Опять же, когда моя фирма предложила мне работу, связанную с бурением грунтовых скважин в пределах австралийской Пыльной Чаши*****, я тут же согласился. Ты можешь пройти мили, сказали мне тогда, и не встретить ни единого дерева.
Конец
----------------------------------------
ГЛОССАРИЙ
*Сады Кью — имеются в виду Королевские ботанические сады Кью, расположенные в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью, исторический парковый ландшафт XVIII-XX вв; "без стекла" — автор имеет в виду, что большая часть парковых растений содержится в крытых стеклянных оранжереях.
*Агаг (/еɪɡæɡ/; иврит: אֲגַג'Ăḡāḡ, арабский: يأجوج) — северо-западное семитское имя или название, применяемое к библейскому царю. Было высказано предположение, что «Агаг» – династическое имя царей Амалека, подобно тому как “фарао” (pr aA – “большой дом”) использовалось как династическое имя для царей древних египтян.
В Торе выражение «выше Агага и его царство будет поднято» было произнесено Валаамом в Цифрах 24: 7 в его третьем пророческом произношении, чтобы описать царя Израиля, который был бы выше царя Амалика, Под этим понимается, что царь Израиля займет более высокое положение, чем сам Амалек, и будет обладать более широкими полномочиями. Писатель использует намек на буквальное значение слова «Агаг», что означает «высокий», чтобы передать, что царь Израиля будет «выше Высокого». Характерной чертой библейской поэзии является использование каламбуров.
** Научные названия: Nageia polystachia, Nageia thevetiaefolia, Podocarpus thevetiaefolius; внешний вид синтады не очень схож с тисом, возможно, автор ошибся.
***Гремучий студень (гелигнит) — мощное бризантное взрывчатое вещество класса динамитов. Получается при растворении в нитроглицерине нитроцеллюлозы в виде пироксилина или коллоидинового хлопка. Впервые получен Альфредом Нобелем в 1875 году.
****Зона сильной ветровой эрозии и пыльных смерчей на австралийском континенте (а также на американском и евразийском: в Китае, Монголии и Северной Африке), особенная активность – 1895-1945 гг. См. Ткж. https://thewalrus.ca/the-chinese-dust-bowl/
-----------------------------------------------
Тот самый гелигнит Нобеля
НАУЧНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ
===========================
Taxus baccata (европейский тис) — хорошо известное ядовитое растение. Употребление относительно небольшого количества листьев может быть смертельным для домашнего скота и людей. Токсичность тисовых листьев обусловлена присутствием алкалоидов, известных как таксины, из которых таксин В считается как один из наиболее ядовитых. Известно, что таксины также присутствует в коре и семенах тиса, но отсутствуют в мясистых красных ариллах.
Возникновение таксинов в листьях, семенах и коре тиса часто обобщается в книгах и в интернете, поскольку «все части» тиса ядовиты, за исключением ариллов. Это создало путаницу в том, опасна ли древесина тиса.
Те, кто ищет доказательства токсичности древесины тиса, несомненно, найдут ссылку на наблюдения римского натуралиста и философа Плиния Старшего, который в своей «Естественной истории» (77-79 г. н.э.) отметил, что «даже фляги для путешественников, сделанные из дерева в Галлии, как известно, вызывали смерть». Однако в современной научной литературе доказательство того, что древесина тиса вызывает проблемы со здоровьем, ограничена несколькими случаями раздражения или дерматита.
Когда химики в Кью изучали научную литературу по химии древесины тиса, они обнаружили, что сообщения о таксинах, особенно таксине В, находимого в сердцевине тиса, также были двусмысленными. Заявления не подтверждались ссылкой на оригинальные исследования, демонстрирующие наличие таксинов, хотя были проведены некоторые общие и неспецифические тесты на алкалоиды.
В Kew ранее был разработан чувствительный метод обнаружения таксина B для помощи в исследованиях по отравлению скота. Способ включал изготовление экстракта испытуемого материала в метаноле и его анализ с помощью жидкостной хроматографии-масс-спектрометрии (LC-MS), метод, который способен обнаруживать следовые количества конкретного соединения в химически сложном растворе. Когда химики Кью применили этот метод к тису сердечника, они не смогли обнаружить таксин B.
В листьях тиса, как сообщается, имеются многочисленные алкалоиды в дополнение к таксину В, а основной таксин в коре отличается от такового в листьях. Ещё больше таксинов было обнаружено у других видов Taxus. Таким образом, чтобы расширить поиск таксинов, химики Кью разработали метод LC-MS для обнаружения таксин-алкалоидов в целом, а не только таксина B.
Недавно этот метод был опубликован в Journal of Chromatography B и дополняет специфичный метод для выявления таксина B при исследовании инцидентов, связанных с отравлением крупных рогатых животных листьями тиса. Когда новый метод был применен к тисовой сердцевине, то он обнаружил массив алкалоидов (включая основной алкалоид в коре), хотя концентрация алкалоидов была низкой по сравнению с листьями или корой.
Токсичность таксин-алкалоидов, обнаруженная в тисовой сердцевине, неизвестна. Тем не менее, поскольку химики Кью легко обнаруживали загрязнение в вине, в которое было помещено тисовое дерево, было бы разумно предостеречь от наблюдения Плиния и не пить вино из тисовой посуды.
Статья д-ра Джеффри Кейта (исследователь-фитохимик, RBG Kew)
НЕНАУЧНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ
=============================
Одним из трех магических деревьев Ирландии был тис, известный под названием «Древо Росса». Ирландские оллавы почитали тис больше всех остальных деревьев. В сказании о Туатха де Данаан — богоподобной волшебной расе древних ирландцев — последней великой королевой-воительницей была Банба, сестра Фодл и Эйре. Банба была убита и обожествлена как одна из ипостасей Белой Богини, а именно той, что связана со смертью. Тис, как дерево жизни и смерти, был посвящен этой богине и именовался «Слава Банбы». Древние кельты давали тису и другие названия. Имя «Чары познания» говорит само за себя, а название «Королевское кольцо», как утверждают, имеет отношение к броши, символизировавшей смену циклов существования. Брошь носили правители кельтов, чтобы та постоянно напоминала им о неизбежности смерти и последующем возрождении. Тис был символом смены этих циклов. Смерть открывала путь к возрождению и вечному существованию души. Друиды считали, что тис способен преодолевать границы времени.
В ритуалах друидов тис олицетворял собой высокую степень жречества, именовавшуюся Оват (Ovate). Для посвящения в Оват претендент должен был пройти через символическую смерть, чтобы возродиться обладателем новых познаний, не имеющих границ и находящихся за пределами времени. Таким образом, тис становился средством прямой связи с предками и царством духа, где обитают ангелы и заступники, способные оказать помощь каждому из нас — если мы распахнем свои души, дабы принять ее.
С помощью тисовых жезлов маги предсказывали будущее, а на тисовых брусках для длительной сохранности вырезали огамические записи. После соответствующей выдержки и полировки древесина тиса может храниться тысячелетиями, и считалось, что заключенная в записи магия будет действовать до тех пор, пока существует запись. По древним верованиям, особой силой обладали жезлы и посохи, сделанные из тиса, поскольку благодаря своей долговечности они передавали магическую силу духа дерева, могущество богов и волю своего владельца. Во всем мире получили распространение легенды, в которых прикосновение тисового жезла или удар посоха может привести к грандиозным изменениям — как добрым, так и злым. Окружающий тис мистический ореол еще больше усиливал веру в его магическую силу. А становлению предрассудков помогали присущий всем людям страх смерти и использование тиса как оружия и смертельного яда.
Тис, как говорят, охраняет врата между этой жизнью и жизнью будущей, а также защищает нас от злых духов Иномирья. С древних времен тис как священное Древо бессмертия ассоциируется с местами захоронения, где он защищает и очищает мертвых. В Бретани верят, что кладбищенские тисы соединяются корнями со ртом каждого из покоящихся вокруг них тел. Древний обычай класть ветви тиса под саван умершего считался средством защиты бессмертной души покойника на пути в Подземное царство. В древних Греции и Риме тис был посвящен Гекате, культ которой распространялся вплоть до Шотландии. Зелье, булькающее в знаменитом котле ведьм из шекспировского «Макбета», содержит «собранные во время лунного затмения» побеги тиса. Дядя Гамлета, чтобы умертвить короля, наливает ему в ухо ядовитый, «дважды смертельный тис».
Для христианской церкви тис стал деревом воскресения — символом Иисуса Христа, восстающего из гроба после распятия. Тис находится также под управлением планеты Сатурн, а поскольку он связан с луком и стрелами, он ассоциируется с зодиакальным созвездием Стрельца.
Во многих легендах тис выступает в виде символа несчастной любви, когда возлюбленных соединяет только смерть. Примером служит сказание об ирландской даме Изольде, выданной замуж за короля Корнуолла Марка. Своего супруга Изольда не любила, и ее мать приготовила любовный напиток, чтобы приворожить дочь к мужу. Однако вместо Марка напиток выпил его племянник Тристан. Тристан и Изольда страстно полюбили друг друга, и после многих расставаний и перипетий судьбы они умерли, слившись в объятиях. Согласно легенде, Тристана и Изольду похоронили в Корнуолле, в замке Тинтагель чуть выше пещеры Мерлина. Через год над каждой из могил выросло по тису. Три раза король Марк вырубал деревья, и трижды они появлялись снова В конце концов Марк отказался от такого мщения и позволил деревьями расти. Прошло время, и их ветви сомкнулись и переплелись так, что разъединить их стало невозможно.
«Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень – у асов, другой – у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая Бездна. Третий же тянется к Нифльхейму, и под этим корнем – поток Кипящий Котел, и снизу подгрызает этот корень дракон Нидхёгг. А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам, – источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость. Мимиром зовут владетеля этого источника.»
(С) Младшая Эдда, пер. О. А. Смирницкой
I
ВАМ, СКОРЕЕ ВСЕГО, знакомо имя профессора Даниэля Раттера из колледжа им. Св. Эмерана в Кэмбридже. В своё время он был выдающимся фолклористом, написавшим несколько трудов по чёрной магии и демонологии, которые по-прежнему остаются актуальными. Он встретил свой конец в довольно странной манере в 1929 году, во время изысканий в разрушенном монастыре св. Дихула, что в австрийском Тироле. Газеты попросту сообщали, что он утонул во время поисков спрятанного прохода, который, по его предположению, находился в колодце на территории монастыря. По сути, факты более-менее подтверждают данное утверждение, но конкретные детали были, тем не менее, подвергнуты цензуре при публикации статьи в силу своей исключительной невероятности. Ещё только одно лицо помимо меня знает тайну смерти профессора, и им является хранитель монастырских развалин. Он, однако, умер месяц назад, и теперь я чувствую себя свободным описать всё как есть.
Дэниел Раттер, несмотря на его учёную степень, не был особенно популярным в научной среде. Любительские занятия оккультизмом в течение многих лет наделили его зловещей репутацией, которая отнюдь не опровергалась его внешним видом. Он был высок и тёмен, примерно пятидесяти лет, и всегда носил чёрный плащ и широкополую чёрную шляпу. В стенах колледжа св. Эмерана на него глядели искоса, и мало кто из его коллег могли замолвить за него пару добрых слов. Его комнаты располагались в углу Невинсон Корт, между часовней и библиотекой, и он выходил в Холл нечаще, чем это было необходимо. И всё же, как мне стало ясно впоследствии, он был добрым, великодушным человеком.
Я поступил в колледж в 1924 году и, будучи не слишком усердным, не имел особых ожиданий помимо ординарного получения степени. Вскоре я уже знал профессора на расстоянии, однако моя первая встреча с ним произошла в более чем неортодоксальной манере во время окончания моего последнего семестра в Университете. Я отужинал с друзьями, жившими в Котене, деревушке на расстоянии около трёх миль от Кэмбриджа, и уже возвращался домой вдоль полей, примерно к одиннадцати часам вечера. Ночь была ясной, полная луна освещала окрестности практически так же ярко, как солнце днём. Дорога была отчётливо видна довольно далеко впереди, а башни и шпили Кэмбриджа обрисовывались вполне себе отчётливо. Я как раз вышел на узкую аллею, что пересекала Мэйдингли Роуд, когда увидел тёмную фигуру прямо перед собой. Она имела вид высокого мужчины, одетого в длинный плащ, и я без труда распознал профессора Раттера. Я предположил, что мне не помешает компаньон, и также подумал, что было бы весьма интересно, если им окажется такой известный учёный. Поэтому я ускорил свой шаг с намерением нагнать его. Внезапно другая фигура выпрыгнула из-за живой изгороди и бросилась вдогонку за первой. Было что-то неописуемо мерзкое в этом новом попутчике. Он был низкоросл и кряжист, и передвигался резкими, дёргающимися, прыгающими скачками. Пока я наблюдал за ним, я почувствовал страх, но страх этот был не за меня, а за профессора. Я ускорил свой шаг ещё, пока практически не перешёл на бег. Приземистая фигура также стала двигаться быстрее, и скоро она уже почти дышала в спину профессору. Внезапно она накренилась вперёд. Огромные ручищи, подобно лапам обезьяны, рассекли воздух, обхватили человека и повалили его наземь. Я услышал, как Раттер закричал, и бросился вдоль дорожки ему на помощь. Последовала короткая схватка. Я сознавал, что ударяю по чему-то холодному и дряблому, покрытому жёстким волосом, как вдруг нечто с животным рыком освободило свой захват на жертве и отскочило обратно, перемахнув через живую изгородь.
Профессор невозмутимо поднялся с земли, извлёк откуда-то электрический фонарь и направил его луч прямо мне в лицо.
“А!” – сказал он, увидев мой галстук. – “Студент св. Эмерана. Это хорошо. Вы прибыли как раз в нужный момент и, возможно, спасли мою жизнь. Я был несколько не подготовлен для подобного нападения, хотя мне следовало бы лучше подумать заранее, чтобы идти этим путём после наступления темноты.”
“Отправимся вдогонку за тварью?” – спросил я. – “Она может навредить кому-нибудь ещё.”
“Нет,” – был дан ответ. – “Оно ушло. Оно уже прекратило существование – растворилось в чистом воздухе. Тварь, что вы только что наблюдали, не является ни человеком, ни зверем. Это был элементал*, и он атаковал меня, так как боялся моей власти.”
Он произнёс это столь спокойным тоном, что было похоже, как если бы он констатировал обыкновеннейший факт. Я уставился на него в изумлении и выдал, запинаясь, какое-то бессмысленное замечание.
“Полагаю, вы считаете меня чуточку психом”, – продолжил он. – “Идёмте, мы отправимся обратно в колледж вместе, и я попробую объяснить вам суть этого дела. Конечно, вы знаете, кто я?”
Я подтвердил, что это, несомненно, так, и он продолжал.
“Я отправился в Мэйдингли, чтобы попробовать угомонить привидение в одном одержимом доме. Оказалось, что это никакой не призрак, а исключительно злонравный элементал, привязанный к месту отвратительным преступлением, которое было совершено несколько лет назад. Произведя древний ритуал, я сумел изгнать тварь из дому, и уже решил, что экзорцизм одолел её полностью. Но тварь оказалась более могучей, чем я ожидал, и, одержимая идеей навредить мне, стала преследовать меня по полям.”
“Но могло оно нанести вам физический ущерб?” – спросил я.
“Естественно. Элементалы суть духи земли, злобные сущности, или даже множество злобных сущностей, способных принимать материальную форму. Если бы не ваше своевременное вмешательство, оно могло, поди, и задушить меня. К несчастью, я притягиваю подобный вид духов, но обычно я подготовлен к встречам с ними.”
Я проборомотал какую-то банальность и почувствовал облегчение ввиду того факта, что мы были уже вблизи огней Уэст Роуд. Профессор, по-видимому, счёл всё происшедшее весьма прозаичным и вскоре сменил тему беседы. Он стал расспрашивать меня о моей персоне. Когда он услышал, что я уже близок к окончанию последнего семестра, то поинтересовался, чем же я собираюсь заниматься по жизни.
“Боюсь, у меня нет особо светлых перспектив,” – ответил я. – “Мои близкие – люди небогатые, и мне придётся искать какую-то работу. Думал занять должность секретаря или отправиться за границу. У меня есть дядя, у которого плантация на Ямайке, и вполне возможно, что он сможет предложить мне должность клерка.”
“Определённо не самые блестящие перспективы,” – заключил профессор с улыбкой. И после он вновь сменил тему разговора, так что мы обсудили Юнион, современную университетсвую жизнь в сравнении с теми днями, когда он сам был студентом, и грядущий визит известного политикана на вручение почётной степени. Он был прекрасным собеседником, и время пролетело незаметно, пока сторож не отворил ворота и не впустил нас на Большой Двор св. Эмерана. Когда мы прощались, профессор схватил меня за руку, сказав:
“Вы оказали мне изрядную услугу и ныне я в глубоком долгу перед вами. Приходите повидаться, пока ещё вы здесь, и я, может быть, предложу вам несколько более конкретные выражения моей признательности. Между прочим, скажите мне ваше имя.”
“Джон Эванс, сэр.” – сказал я.
“Джон Эванс,” – повторил он. – “Не забыть бы.”
Я смотрел, как его высокая фигура пересекла площадь двора и прошла мимо Щитов, мало думая о том замечательном приключении, которое я волей судьбы должен был разделить с профессором Раттером – приключении, по сравнению с которым странное происшествие этой ночи было не более, чем незначительной прелюдией.
II
Я навестил профессора Раттера, как он и предложил, за день или два перед своим выпуском из Кэмбриджа. Невзирая на всю его зловещую репутацию, в его комнатах не было совершенно ничего примечательного. Думаю, что я отчасти ожидал найти там чучело крокодила, свисающее с потолочных балок, хрустальный шар на столе и чёрного кота, сидящего на его плече. Вместо этого, комнаты оказались очень даже комфортабельными и даже обильно меблированными, отражая вкус человека, знающего толк в искусстве и любящего окружать себя изысканными вещами.
“Что ж, молодой человек,” – приветствовал он меня. – “Материализовалась уже какая-то работёнка?”
Я признался, что пока ничего такого не обнаружил, и боялся, что это будет значить для меня билет на Ямайку и кофейную плантацию.
“И вы не то что бы очень рвались на эту вашу Ямайку. Это же очевидно. Итак, я тут подумал и решил, что стоит предложить вам место, которое придётся вам больше по вкусу. Мне требуется компаньон-секретарь – кто-то с крепкими нервами и не возражающий против путешествий. Вы шпрехаете по-немецки?”
“Да, сэр,” – с живостью откликнулся я. – “Я пять лет учился в Германии, посему могу похвастать отличным знанием языка.”
“Хорошо! У меня тут намечается кое-какое исследование, которое потребует от меня переместиться в австрийский Тироль на несколько недель, и непременным условием для моего секретаря является знание немецкого на должном уровне. Итак, давайте проясним суть дела. Работа ожидается с привкусом опасности. Цель моих изысканий представляет определённый оккультный интерес, и мы можем столкнуться со сверхъестественным. Я уверен, что буду способен защитить вас так же хорошо, как самого себя, иначе я бы не предлагал вам данную позицию. Как вы на это смотрите?”
Сказать, что я был огорошен предложением профессора – значит, налить воды вместо вина. С практической стороны вещей я не знал ровным счётом ничего о любимом предмете моего нанимателя, но зато искренне желал схватиться за любое дело, означавшее авантюру. И мне также угрожала перспектива остаться куковать без работы, тем самым подвигая моего отца на дальнейшие расходы, а это уже было бы выше его сил. Здесь же имелся шанс, что я смогу вернуться домой с добрыми вестями касаемо того, что мне удалось занять должность, требующую немедленного вовлечения в деятельность. Результатом данной дилеммы стало то, что я с превеликой благодарностью принял предложение профессора и получил место его компаньона-секретаря с окладом в 200 фунтов годовых, с учётом оплаты всех издержек. Мы хлопнули по бокалу шерри, чтобы запечатать сделку, и мой новый наниматель предложил мне взять двухнедельные каникулы, после чего быть готовым сопровождать его в Тироль.
Я вернулся в колледж св. Эмерана в качестве секретаря профессора Раттера в конце июня 1929-го года. Оказалось, что нам предстоит задержаться в стенах университета ещё как минимум на неделю, так как были некоторые вещи, которые необходимо было завершить профессору прежде его отбытия из Кэмбриджа. В первые два или три дня я был ангажирован в обычную рутину с корреспонденцией, корректуру доказательной базы статей для американских журналов и оплату счетов за расходные товары в течение семестра. Затем, одним ранним утром профессор вошёл в комнату, где я работал, и поместил грязный кусок пергамента на столешницу.
“Вот!” – воскликнул он возбуждённым голосом. – “Тут причина нашего предстоящего отбытия в Тироль. Этот документ написан монахом аббатства св. Дихула в 1414 году. Прочитайте его целиком и сделайте перевод для последующего использования.”
Хотя манускрипт был краток, его дешифровка оказалась довольно-таки сложным делом. Когда-то он был повреждён от воды, и некоторые буквицы были размыты. К тому же он был написан на старонемецком диалекте, который оказался для меня чем-то новым. Наконец, я закончил с переводом и почувствовал, что он вполне сносно соответствует значению оригинала. Вот что он гласил:
“Я, Отто фон Унтерзейн, монах ордена св. Бруно в аббатстве Нашей Дамы и св. Дихула, сим возглашаю, что Жемчужина Зелло была передана мне на хранение Братом Вальдибрандом из Стэмса, вместе с тем, что суть страж жемчужины. Во время последних войн я писал императору и предлагал ему помощь теми средствами, что я располагаю под рукой. Однако же, предложения мои не нашли должного отзыва у него. Вместо же этого, была снаряжена комиссия, назначенная произвести обыск в моём имуществе и содержимом дома этого. Ибо считали они (и, возможно, небезосновательно), что такая сила, о какой я заявлял, могла происходить только от Сатаны, и что тот, кто владеет Жемчужиной Зелло, должен зваться хоязином Сатаны.
Посему, пока не было открыто всё, я призвал Брата Килиана на совещание и вместе мы сделали тайник в старом колодце к северу от церкви. Там мы спрятали жемчужину и её стража, и поместили надёжный замок на входе. Пусть же те, кто будут искать её, остерегутся. Для лучшей сохранности этого тайника я постановил, что если со мной вдруг произойдёт что-то дурное, то пусть ключ от колодца будет помещён внутрь моей гробницы. Когда же придёт мастер (а он не может не прийти), чтобы найти драгоценность, он должен сперва вскрыть мою могилу и там найти ждущий его руки ключ.”
Позже тем же днём профессор вернулся ко мне и одобрил перевод.
“Что ж,” – сказал он, устраиваясь в кресле. – “Я полагаю, ты желаешь знать, о чём это всё?”
“Ну да,” – подтвердил я, – “смысл этой рукописи слишком тёмен для меня. Кто такой был Отто фон Унтерзейн и что такое эта Жемчужина Зелло?”
“Отто, мой дорогой друг,” – ответил Раттер, – “был именно тем, кем он себя описал – монахом аббатства св. Дихула, неподалёку от Шваца. Жемчужина Зелло была, или же есть и поныне, драгоценным камнем, по поверью, найденным персидским астрологом Зелло и якобы наделяющим своего носителя разнообразными оккультными силами – такими, как например, тайной трансмутации металлов, искусством исцеления и способностью находить спрятанные сокровища. Отто, кто, несомненно, был мастером чёрных искусств, заполучил жемчужину у монаха из Стэмса и, что не очень мудро с его стороны, раструбил о том, что теперь он – владелец драгоценного камня, на всю страну. Комиссия, о которой он говорит в документе, признала его виновным в ведьмовстве и колдовстве, и он был приговорён к смерти. Насколько я смог удостовериться, его обезглавили. Но, прежде чем он был помещён под трибунал, ему удалось спрятать жемчужину в тайнике, и я надеюсь найти её там.”
“Конечно,” – воскликнул я, – “сами вы не верите в эту историю. Ну а что, документ же был написан более пяти столетий тому.”
“Это вовсе не отрицает тот факт, что жемчужина существовала и, с учётом всего нам известного, продолжает существовать. Я уверен, что мы должны найти её в монастырском колодце – в том самом месте, где Отто её запрятал.”
“И что же вы будете делать с ней, когда найдёте?”
“А! Это ещё будет видно. Многие оккультисты склоняются к мысли, что драгоценный камень – не жемчужина вовсе. Возможно, данная мысль происходит из рационального объяснения тех странных сил, которыми эта вещь якобы обладает. Я отнюдь не удивлюсь, обнаружив, что это ни больше, ни меньше, чем кусочек радия.”
“Там ещё что-то про стража говорится,” – указал я ему.
“Да. Я полагаю, мне следует принять это всерьёз, и у меня уже есть некоторые мысли по этому поводу. Это может быть просто какая-нибудь кукла, сделанная, чтобы отпугнуть профанов; или же это могло быть животное; и, хотя я думаю об этом в последний черёд, существует отдалённая вероятность того, что Отто был достаточно подкован в вопросе, чтобы создать элементала для охраны сокровища.”
Два дня спустя мы покинули Кэмбридж и направились в Иннсбрук.
III
На верхушках гор всё ещё лежал небольшой снег, но погода была тёплой и солнечной, а долины были оживлены цветами. Мы сняли комнаты в маленьком отеле в Иннсбруке и провели день или около того, изучая приятный городок. Я никогда не был здесь ранее, но Раттер знал его неплохо и показал мне все его достопримечательности. Сперва мы отправились поглядеть на статую Короля Артура в Хофкирше, затем на рельефы Грассера на Гольден Дахле, после – в тирольский музей искусств и под конец – на замечательный ансамбль фонтанов на улицах и в парках. Также мы совершили несколько экскурсий в горы и посетили некоторые интересные замки и монастыри. Но прошла неделя, прежде чем мы наняли водителя и, под надзором профессора, доехали до аббатства св. Дихула. Мне уже стало известно, что монастырь был запущен порядка сотни лет, когда он вошёл в собственность семьи Стеесмер. Они ни разу не обратили на него должного внимания и позволили зданиям медленно разрушаться. Нам удалось опросить графа Антона фон Стеесмера, и профессор объяснил ему, что желал бы произвести некоторые антикварные исследования в аббатстве. Граф с готовностью дал нам своё разрешение на посещение этого места и также любезно позволил производить любые экскавации, которые профессор сочтёт нужными. Конечно, он был не в курсе истинного интереса Раттера среди заброшенных монастырских стен, и решил, что мы планируем составить архитектурный план зданий. Он также сообщил нам, что в аббатстве имеется местный смотритель, и посоветовал нам расположиться у него в доме для гостей на несколько дней. Это нас вполне удовлетворяло, и граф пообещал написать смотрителю и проинструктировать его касательно подготовки комнат для нас.
Первоначальный вид на аббатство св. Дихула был удручающим. Более мрачного нагромождения камней я не встречал. Серые стены заросли какими-то унылыми ползучими растениями, уцелела лишь половина церковной башни, а ржавые ворота валялись под разбитыми петлями. Мы въехали на угрюмый монастырский двор, и шум автомобиля потревожил сотни грачей, гнездящихся в руинах. Их хриплый грай явился для нас как бы странным хором приветствия. Единственным знаком человеческого обитания была тонкая струйка дыма, поднимающаяся из дымохода постройки, стоявшей рядом с воротами. Это, предположительно, и был дом для гостей. Я спешился и постучал в дверь. После нескольких минут послышалось шуршание ног, отпирание засовов, снятие цепочки, и на пороге следом за распахнувшейся дверью возникло белое лицо. Оно шокировало меня, так как это был облик человека, жившего под тенью ужасного страха. К этому времени ко мне присоединился профессор и на своём беглом немецком представил нас. Смотритель поклонился и улыбнулся, приветствуя. Тонким, дребезжащим голосом он ответил, что получил сообщение от графа, и всё уже было приготовлено для нашего приёма.
“Я уверен, вы извините меня за грубость обстановки,” – сказал он. – “Здесь я совершенно один, и ко мне не часто заходят посетители. Два дня в комнатах горят свечи, так что я думаю, вы найдёте их хорошо проветренными и достаточно комфортабельными.”
Он вытащил наш багаж из машины, после чего мы последовали за ним вверх по лестнице к двум большим комнатам с сообщающейся дверью. Они были весьма скудно обставлены, и кровати выглядели так, как будто они находились здесь ещё с монастырских времён. Старик, которого звали, как он нам сказал, Хансом Штейнгелем, кажется, не испытывал особого удовольствия покидать нас. Я заметил, что вновь и вновь он бросает косые взгляды через плечо, будто ожидая, что кто-то следует за ним. Один раз он будто стал прислушиваться к чему-то, и мне показалось, что я услышал звук низкого смеха из какого-то отдалённого угла дома. Наконец, нам удалось избавиться от Ханса с обещанием, что мы спустимся на приём пищи в течение получаса.
“Вы обратили внимание на этого человека?” – спросил профессор, как только дверь захлопнулась. – “Его что-то или кто-то преследует, и он попросту истосковался по общению с другими людьми.”
“Да,” – согласился я. – “Он определённо чего-то боится. Хотя зачем нервозному человеку следует жить в подобном заброшенном месте – свыше моего понимания.”
Мы помылись, распаковали наши чемоданы и спустились вниз в обеденную комнату. Это оказалась длинная сводчатая зала с массивным трапезным столом по центру. Ханс совершил чудеса в приготовлении провизии. Здесь была жареная птица, сервированная с картофелем и бобами, тушёные яблоки, крем-сыр из козьего молока, и ещё большой кувшин холодного лагера. Профессор настаивал, что смотритель должен отобедать с нами, так что Ханс, с этой лёгкой грацией, отличающей тирольского крестьянина, занял своё место за столом. Он стал более весёлым под влиянием еды или же компании. Однако всё время он, по-видимому, продолжал прислушиваться. В какой-то момент он бросил взгляд через плечо, и один раз я увидел, как он осенил себя исподтишка знаком креста. Раттер также приметил его страхи и в конце концов спросил:
“Тогда вы не должны жить в одиночестве в этом мрачном месте,” – сказал профессор. – “В таком месте можно расшатать любые нервы, и вряд ли людям робкого склада характера может быть полезно здесь находиться.”
“Н-но я н-не могу п-покинуть е-его,” – объяснил Ханс. – “М-мои п-предки были с-слугами у м-монахов ещё до того, к-как аббатство б-было з-заброшено, и н-начиная с-с того в-врем-мени здесь в-всегда б-был смотритель из р-рода Ш-штейнгелей. К-когда я ум-мру, этому п-придёт к-конец, так как я н-не имею с-сына, чтобы он м-мог продолжить т-традицию. Но, п-пока я-я ещё ж-жив, м-мне д-должно оставаться з-здесь.”
Профессор оставил всё как есть, но я видел, что он далёк от удовлетворения. Позже он объяснил Хансу, что, возможно, понадобится потревожить одну из могил в церкви аббатства. Старик воспринял эту весть вполне спокойно, пока Раттер случайно не обмолвился, что могила, которую он собирался вскрыть, принадлежит Отто фон Унтерзейну. Мне никогда не доводилось видеть столь внезапную перемену в человеке. Его бледное лицо чуть ли не позеленело, и он вскочил со своего кресла.
“Нет, нет!” – вскричал он. – “Не трогайте его, я вас заклинаю! Если вы освободите его из гробницы, тогда никому не станет покоя.”
Та самая Жемчужина Зелло
“Чепуха, мой добрый друг,” – сказал профессор резко. – “У меня есть разрешение от графа делать что мне угодно, и я нахожу крайне необходимым вскрыть могилу фон Унтерзейна. Да и отчего бы вам беспокоиться о человеке, кто мёртв уже без малого пятьсот лет?”
“Мёртв,” – повторил объятый ужасом смотритель. – “Возможно, что и мёртв… и всё же он жив. Это ведь он рыскает в этом месте, постоянно ища что-то, чего не может найти.”
“Тогда, выходит, дом одержим?” – спросил Раттер.
“Да. Его наваждает безголовый монах, который иногда стенает, иногда смеётся. Я не знаю, что более ужасно – смех или же стоны. Мой отец, который был прежним смотрителем аббатства на протяжении шестидесяти лет, рассказал мне, что это не иначе, как призрак Отто фон Унтерзейна, монаха, продавшего душу дьяволу.”
“Думаете ли вы, что вскрытие могилы сделает призрачные феномены ещё хуже?” – спросил я.
“Не знаю, сэр. Но я боюсь последствий подобного акта. До сих пор он не причинял никакого вреда. Он ходил по церкви, в аркадах, в этом самом доме, и обычно исчезал около старого колодца. Возможно, если вы вскроете его могилу, он отомстит нам за это.”
И едва он закончил говорить, как из угла комнаты рядом с очагом послышался раскат гулкого смеха. Профессор тут же вскочил на ноги и бросился к этому месту. Но там ничего не было.
“Возможно,” – сказал Раттер несколько позже, после того как Ханс оставил нас, – “что места, подобные этому, наваждаются мыслительными формами. Мыслительная форма не может навредить кому-либо, хотя она и может быть весьма неуютной. Реальная опасность происходит от привязанного к земле духа злого человека, а наш друг Отто был определённо не святым.”
Мы удалились на покой вскоре после одиннадцати часов. Ночь была очаровательна, и я постоял некоторое время у окна, обозревая разрушенную, скрытую вуалью из плюща башню церкви. Внезапно я увидел что-то, двигающееся вдоль низкой стены, по-видимому, бывшей парапетом для колодца. Это была фигура закутанного в чёрную рясу монаха без головы, и, пока я смотрел туда, она медленно растворилась.
IV
На следующее утро, после завтрака, мы втроём, вооружившись ломами, проделали путь к монастырской церкви. Некогда она, должно быть, была почтенным зданием, и даже в своём нынешнем упадке впечатляла прекрасными пропорциями. Хоры отсутствовали, и птицы свили гнёзда в резных нишах высокого алтаря. Разбитое распятье над кафедрой смотрелось странно покинутым, и некоторые статуи выпали с алтарной преграды**. Ханс, по-видимому, набрался храбрости и был в прекрасном расположении духа. Он провёл нас вверх по нефу и внутрь в амбулаторий***, где указал на плоскую надгробную плиту с надписью: ОТТО ФОН УНТЕРЗЕЙН 1415, ПОКОЙСЯ С МИРОМ. Плита была покрыта зелёным лишаем, штукатурка вокруг неё раскрошилась в пыль. Профессор просунул свой лом под один угол надгробия и указал мне, чтобы я сделал то же самое с другого конца. За несколько минут мы отбросили его в сторону, и нам открылась зияющая полость со свинцовым гробом внутри. Я никогда ранее не присутствовал на эксгумации, и это занятие мне показалось достаточно гнетущим. Но Раттер вёл себя беспечно и даже стал насвистывать популярную танцевальную мелодию, пока приступал к взламыванию крышки гроба. Его весёлая мелодия сменилась удивлённой нотой, едва он увидел содержимое. По всем правилам естественного закона природы, тело монаха должно было разложиться давным-давно, но тут, обёрнутое в лоскуты чёрного монашеского одеяния, лежало идеально сохранившееся тело мужчины сорока – сорока пяти лет. Я сказал, идеально сохранившееся, но это не совcем верно. Голова, вместо того, чтобы быть на плечах, покоилась в мёртвых руках. Я вспомнил, что Отто фон Унтерзейн был обезглавлен. Весь кураж бедняги Ханса испарился в миг, и он подвывал от ужаса. Я был более-менее шокирован, но профессор, кажется, и бровью не повёл.
“Достойный пример средневекового бальзамирования,” – заметил он. – “Отто, должно быть, пользовался определённым почётом. А теперь – что касается ключа.”
Он наклонился вперёд и стал осматривать в деловитой манере содержимое гроба; наконец, там нашёлся маленький свиток пергамента.
“Где же, чёрт побери, этот ключ?” – пробормотал Раттер. – “Он, несомненно, должен быть где-то здесь. Раскройте эту штуку, Эванс, и поглядите, есть ли там какие-то надписи. Они могут послужить нам ориентиром.”
Я взял обрывок пергамента и развернул его. Там были какие-то выцветшие надписи на смеси латыни и старонемецкого, но прочесть их не составило особого труда.
“Пусть язык мой прилипнет к нёбу рта моего,” – прочитал вслух я. – “Замок заперт: ключ к нему подобен словам рта моего до того, как они сказаны.”
Профессор выхватил пергамент из моей руки и удостоверил перевод.
“Не такая уж и сложная головоломка,” – сказал он. – “Предполагаю, что это означает, что ключ спрятан у Отто во рту.”
С брутальной бессердечностью он поднял отделённую голову и попытался вручную разжать челюсти. Сперва они не поддались его приступам, тогда профессор надавил на голову со всей силой, и нижняя часть лица раскололась. В тот же момент вся голова раскрошилась в труху, и что-то выпало на плиты пола с металлическим лязгом. Едва помедлив, чтобы скинуть фрагменты костей обратно в гроб, Раттер набросился на металлический объект и зажал его в триумфе. Им оказался бронзовый ключ.
К этому времени Ханс уже свалился на каменную скамью, окружавшую по периметру колонну, и рыдал от ужаса. Я сделал попытку расположить остатки тела в должном виде, и затем профессор и я вернули крышку гроба на место и задвинули тяжёлую плиту обратно в пазы. Она упала с тяжёлым стуком, и, пока эхо замирало под сводами церкви, жуткий визг пронёсся через всё здание.
“Это была просто сова,” – сказал профессор, засовывая ключ в свой карман и собираясь уходить. Но я знал, что это не была сова, так как видел теневую форму безголового монаха, стоящую у алтарной преграды.
V
Полдник выдался у нас странным, тягостным. Ханс по-прежнему был слишком ошарашен и взвинчен, чтобы взяться за готовку чего-либо. Я уговорил остатки курочки, доел сыр с чёрным хлебом, после чего приготовил себе чашку кофе. Но ни у кого из нас не было особого аппетита. Даже профессор, казалось, был поглощён чувством некой надвигающейся опасности, хотя и сносно поддерживал пламя шумливой беседы. Она была даже как-то неестественно шумна, эта беседа, и я знал, что он тоже был весь на нервах. В конце перекуса он оглядел меня и сказал:
“Мы тут все как на иголках, Эванс, и я обязан признать, что по этому аббатству вполне определённо разгуливают оккультные силы. И всё же мне следует изучить колодец, чтобы работа была так или иначе доделана.”
Ханс, сидевший, уткнувшись лицом в ладони, не произнёсший до сих пор ни слова, вдруг вскочил на ноги с криком:
“Не делайте этого, герр профессор! Верните ключ в могилу и идите своей дорогой.”
“Вернуть ключ,” – поддразнил его Раттер. – “Не будьте столь глупы, друг мой. В течение получаса я должен быть на самом дне колодца и искать подходящее отверстие для ключа.”
“С вашей стороны было бы мудро держаться от колодца подальше.” – ответил старик бесцветным голосом. – “Там есть что-то такое внизу, на что вовсе не следует смотреть.”
“И что бы это могло значить?” – спросил профессор.
“Не знаю, что это может быть. Всё, что мне ведомо, это то, что крышку колодца ни разу не сдвигали с того времени, как её запечатал епископ Зальцбурга в 1522 году. Мой отец рассказывал мне, что нечто злобное сокрыто в этом колодце, но оно не может сбежать, пока печать остаётся целой.”
“Там и впрямь можеть что-то такое быть,” – задумчиво произнёс Раттер. – “Но мне следует взять на себя риск.”
Я также приложил усилия, чтобы отговорить его от исполнения сего сумасбродного замысла. Но он отмёл в сторону все мои очевидности и поклялся, что завершит свои расследования даже в одиночку, если вдруг мы будет слишком напуганными, чтобы помочь ему в этом нелёгком деле. Это, разумеется, было немыслимо, так что в конце концов мы все втроём, вооружившись мотком прочной пеньки, отправились к колодцу.
Люк был сделан из железа, проштампованного фигурой святого внутри цветочной рамки. Четыре тяжёлых свинцовых печати были помещены туда, где железо смыкалось с парапетным камнем, и до сих пор можно было разобрать на них герб принц-епископа****. Печати отвалились, как только мы приподняли крышку. Из-под неё вырвался отвратительный смрад, столь зловонный и неудержимый, что я даже понадеялся, что скопившиеся в этой дыре газы отобьют профессору всякую охоту туда спускаться. Но Раттер был крайне дотошен и подготовлен к любым оказиям. Он прихватил с собой какие-то фейерверки, нужные для очистки затхлого воздуха в горнодобывающих шахтах, и с полдюжины этих палочек должным образом очистили колодец от удушливого смрада. Мы поэкспериментировали с зажжёнными бумажными листами, и, увидев, что они продолжают гореть до самого падения в воду, профессор объявил, что теперь дело в шляпе и можно начинать спуск. Наши мощные электрофакелы осветили ряд врезанных в камень ступеней, и ещё какой-то гребень, выпирающий из стены около сорока футов***** ниже поверхности.
“Тайник должен быть где-то рядом с этой платформой,” – заключил Раттер. – “Вряд ли они спускались ещё ниже, ведь ясно как белый день, что ниже неё ты просто окунёшься в стоячую воду.”
Профессор закрепил канат на талии и проинструктировал Ханса, чтобы тот удерживал конец верёвки, в то время как я должен буду перегнуться через край колодца и направлять луч фонаря на ступени. Я же, как только голова профессора скрылась за парапетом, почувствовал практически неодолимое желание вытащить его обратно, но он крикнул оттуда, что спуск не представляет никакой сложности, так как ступеньки для ног врезаны достаточно глубоко.
Я глядел, как он цепляется за покрытую слизью стену и медленно уходит всё ниже и ниже, пока, наконец, он не достиг выступа.
“Мне нужно поскрести камни,” – крикнул он, и его голос прозвучал как-то гулко и странно. – “Они все покрыты мхом и тут не разглядеть никакой чёртовой дыры.”
И он начал орудовать деревянным скребком. Раттер занимался этим делом более десяти минут, как вдруг издал возглас триумфа. Он-таки обнаружил замочное отверстие. Я увидел, как свет его фонаря мерцает далеко внизу, пока он пытался очистить скважину. И вот ключ был вставлен в паз. Мой собственный торшер осветил его фигуру, лихорадочно вертящую ключом туда-сюда и тянущую дверцу на себя, и затем каменный блок подался наружу, открыв тёмный проём. Дикий вопль радости донёсся из зева колодца. “Оно здесь! Оно здесь!” – восклицал он. Раттер просунул руку в дыру, и я услышал всхлип блаженства. И затем моему взору явилась жемчужина. Она была размером чуть ли не с куриное яйцо и вдобавок светилась будто лунное озеро. Однако артефакт не был единственным обитателем этого тёмного тайника. Что-то шевелилось во мраке – нечто зеленоватое и пугающее, со светящимися глазами и со множеством змеящихся конечностей. Я выкрикнул предостережение, но поздно – одно из этих щупалец выстрелило и ударило Раттера в лицо. Он пошатнулся, перевалился через край выступа и ухнул в глубокую воду внизу.
На какое-то мгновение я был слишком ошеломлён, чтобы двинуть хотя бы пальцем, но затем схватился за канат, и мы вместе с Хансом что есть мочи налегли на него. Мы ощутили, как наша ноша вынырнула из воды и ударилась о выступ, и тут внезапно её вес увеличился. И всё равно мы продолжали тащить канат вверх, пока, спустя, казалось бы, целую вечность, мрачное зрелище не возникло на краю парапета. Это была голова профессора, буквально рассыпавшаяся на части, точно так же, как он в свой черёд раздробил голову Отто фон Унтерзейна. Ханс вскрикнул, я же почувствовал себя очень нездорово, но мы всё же каким-то чудом перетащили тело через парапетный камень. Именно тогда нам открылась та тварь, цеплявшаяся за ноги Раттера. Это было некое склизкое, зелёное существо с кучей щупалец, из семейства каракатиц. На один лишь миг его злобные глазища пронзили нас, и в другой миг оно уже переползло обратно в колодец, и мы услышали громкий всплеск, когда его тело соприкоснулось с водой.
Мы уложили мёртвого профессора на землю и после этого вернули люк на место. По совету Ханса мы утяжелили его большим камнем, взятым из монастырских руин, и восстановили разбитые печати из всех тех кусочков, которые нашлись вокруг. Затем мы оттащили тело профессора Раттера в домик для гостей. Одна его рука по-прежнему сжимала электрофонарь, но Жемчужина Зелло, судя по всему, покоилась на дне колодца, где, как я на то надеюсь, она будет оставаться во веки вечные. Мы условились с Хансом держать увиденное в тайне и говорить, что профессор свалился в колодец во время поисков тайного прохода и разбил себе голову об каменный выступ.
Я взял машину и поехал в Швац, чтобы сообщить о происшедшем в полицию. Ханс был в таком паническом состоянии, что я решил, что было бы не очень разумно оставлять его в монастыре, так что настоял, чтобы он сопровождал меня. Должностные лица выслушали нашу повесть с дружелюбным вниманием, молодой офицер и штатный патологоанатом получили задание сопроводить нас обратно в аббатство св. Дихула. Эти джентльмены оказались исключительно полезными и предусмотрительными людьми, и наша версия трагедии была принята ими без каких-либо оговорок. Несколько других официалов последовали за нами, и внутренняя часть колодца была должным образом проинспектирована. Была вторично обнаружена тайная дверца, но, больше к моему облегчению, нигде не было видно следов той твари. В последовавшем расследовании был вынесен вердикт “смерть от несчастного случая”, и, за исключением обычных некрологов, английская пресса мало что могла присовокупить к этому делу. Обстоятельства преждевременной кончины профессора были почти забыты ко времени, когда я вернулся в Англию.
Ханс Штейнгель остался в аббатстве св. Дихула, верный своим семейным традициям. Он умер около месяца назад, и спустя неделю по его кончине пожар уничтожил монастырскую церковь.
Я так никогда и не смог определиться с мыслью, была ли тварь в колодце на самом деле осьминогом. Мог ли такой монстр прожить в тайнике в течение пяти столетий? Это выглядело невозможным. Однако какой была альтернативная версия? Была ли эта тварь неким страхолюдным элементалом, созданным чёрным искусством колдовства, чтобы сторожить Жемчужину Зелло? Ответы на эти вопросы нам не суждено знать.
Восемь лет прошло с тех пор, как я простился с Хансом и выехал из ворот одержимого аббатства. И всё же, оглядываясь сейчас назад, я так же чётко вижу запущенный монастырский двор и чёрную фигуру безголового монаха, стоящую у колодца смерти.
Конец
***************
ПРИМЕЧАНИЯ
---------------------
*Элементалы — по воззрениям анимизма/шаманизма и средневековой магии и алхимии, стихийные духи, принадлежащие тому или иному Первоэлементу (в зап. традиции — Ignis, Aeris, Terrae, Agua, в вост. — Огонь, Металл, Дерево, Воздух, Вода) и обитающие в нём. Особенно эту тему разрабатывал средневековый маг, врач, шарлатан и алхимик Филипп Ауреол Бомбаст Теофраст Парацельс фон Гогенгейм (1493-1541), он называл их саламандрами, гномами, ундинами и сильфами — см. например, http://a-pesni.org/zona/demon/onimfah.php и http://teurgia.org/index.php?option=com_c.... Существовали даже специальные Молитвы Элементалей. Однако, вопрос со стихийными духами не до конца прояснён до сих пор, так как в эту категорию подпадают также разного рода враждебные genius loci и вампирические обитатели Клипот в форме feral shadows, как явствует из некоторых классических рассказов weird fiction разных авторов. Обыкновенно для экзорцизма данных инфернальных тварей применяются те же средства, что пригодны и для экзорцизма злых духов, демонов и нежити. То же самое мы видим в новелле Коулса — отношение к элементали выражено здесь определённо не как к нейтральному стихийному существу, а как к активной и опасной колдовской манифестации. Впрочем, более подробно тема будет рассмотрена в специальном исследовании данной категории weird tales.
**Алтарная преграда — общий элемент декора в позднесредневековой церковной архитектуре. Это, как правило, богатая перегородка между алтарем и нефом, с более или менее свободными узорами из дерева, камня или кованого железа.
***Место для прогулок, особенно — проходы вокруг апсиды или аркады в католической церкви или монастыре.
****Принц-епископ — епископ, который также является гражданским правителем какого-то светского королевства или суверенитета. См. “Принц-епископы-близнецы Вёрцбурга и Бамберга.”
облако тэгов
