Данная рубрика представляет собой «уголок страшного» на сайте FantLab. В первую очередь рубрика ориентируется на соответствующие книги и фильмы, но в поле ее зрения будет попадать все мрачное искусство: живопись, комиксы, игры, музыка и т.д.
Здесь планируются анонсы жанровых новинок, рецензии на мировые бестселлеры и произведения, которые известны лишь в узких кругах любителей ужасов. Вы сможете найти информацию об интересных проектах, конкурсах, новых именах и незаслуженно забытых авторах.
Приглашаем к сотрудничеству:
— писателей, работающих в данных направлениях;
— издательства, выпускающие соответствующие книги и журналы;
— рецензентов и авторов статей и материалов для нашей рубрики.
Обратите внимание на облако тегов: используйте выборку по соответствующему тегу.
Чёрный Град (сборник рассказов), Алексей Холодный, 2019-...
В базе Лаборатории Фантастики отсутствует, сетевая публикация.
Формально цикл составлен из четырёх рассказов, фактически в нём шесть самостоятельных историй. Первые две короткие, описательные и, видимо, призваны создать нужное автору настроение. Честно говоря, они кажутся здесь лишними довесками. Остальные четыре отличаются от них «калибром» и мощностью «порохового заряда» настолько, что логичнее было бы сделать сборник о мойском призраке.
Общий для всех историй образ – враждебная человеку вода, обиталище нечистой силы. Промозглая сырость, потоп в подвале, болотные испарения, реки и каналы как граница между мирами. Неудивительно для Санкт-Петербурга, отвоёванного у этой стихии. Помнится, в фанфиках по Г. Ф. Лавкрафту сюда запускали даже Ктулху.
Текст вязкий, часто перегруженный подробностями и знаками препинания, но таков авторский стиль. В основном написано грамотно, хотя есть придирки. Попадаются лишние запятые, к примеру, после «особенно» и «к тому же». Встречается тавтология, как «выловить» и «выловленного» спустя девять слов. Бывают проблемы с суффиксами, как у «серебрённой пули». Случаются явные описки наподобие «нимофманки». Это всё будет вычитываться и правиться (я надеюсь).
Не всегда верно и естественно используются тропы. К примеру, руки от усталости здесь наливаются не свинцом, а сталью, которая обычно указывает на силу. У грифонов почему-то лица, хотя они не сфинксы. Это уже вызывает недоумение.
Наконец, случаются искажения реальности и смыслов. Показательный пример – «ледяные пальцы безмятежно лежали на ладони старика, вцепившись в кусок оторванной бусины». Либо бусины крупные и мягкие, как сдобные булки, либо имелись в виду порванные бусы. Либо безмятежно, либо вцепившись.
Отмечу, что и в этом цикле фольклорные мотивы Алексею Холодному явно удались лучше религиозного апокалипсиса, литературного фарса, городских легенд и ритуальных совокуплений. Видно, что автор экспериментирует, пробует освоить новое для себя. Это понятно и вызывает уважение. Но мне кажется, что он не смог выдержать до конца заявленные в названии и заданные первыми двумя рассказами «питерские» стиль и тон. Получилось так, будто на екатерининский бал-маскарад, дождавшись опьянения гостей, без приглашения вломились монстры из других авторских сборников. Конкретно из «Тьмы языческой» и «Влечения». Интересно, что единство стиля нарушают только два первых рассказа-зарисовки.
Мёртвая вода
Время и место действия угадываются сразу – 20-й век, блокадный Ленинград. Немцы, бомбёжки, голод, хлебные «нормы». Каменный остров, дворы-колодцы, грифоны. Насколько верно эти знаковые реалии увязаны в одном месте, не мне судить, поскольку я в Санкт-Петербурге не был.
Сюжет представлен потоком сознания главного героя, вычерпывающего воду из подвала и с первого этажа многоквартирного дома. Он безумен, но уверенность в этом приходит в конце рассказа. Ход, схожий с фильмом «Письма мёртвого человека» К. Лопушанского. Спокойное, но искажённое восприятие действительности позволяет сделать ещё ужаснее описания голодающего осаждённого города и его жителей, превращая всё в мистический постап.
Странно, что автор называет главного героя «Игнатич». Всё-таки не деревенскую прозу пишет, а сценку из жизни «культурной столицы». Остальные имена, вещи и декорации соответствуют привычному образу города. Образованность и эрудиция персонажа показаны в контексте, так что быть, к примеру, дворником он не может. Прокол.
Для оживления сюжета в повествование вплетено несколько баек. Одни из них сгущают атмосферу ужасного: охотящиеся на детей каннибалы, человечина на китайском рынке и не брезгующие там покупать мясо евреи. Другие просто странны: грабящие продсклады «сорванцы» словно времён Гражданской войны и делающая волосы зелёными хна. Хотите верьте, хотите нет.
Непонятна цветовая палитра застарелой смерти и разложения: зелёный, рыжий и даже алый. Предположим, есть ржавчина и волосы в жиже из прорванных труб. Всё остальное списывать на сумасшествие Игнатича или на закреплённые в массовой культуре штампы американского кинематографа? Сгнило и потекло зелёной и кровавой слизью? Засветилось?
Главный вопрос: почему именно такое название? С мёртвой водой русских волшебных сказок ничего общего. В тексте есть «колодец венчанных душ», есть аллюзия на высказывание «кто исчерпал воды горстью своею» Иоанна Златоуста. Видимо, смысл следует искать в этом.
Восковая дама
Здесь читателю предлагается поиграть: действительно ли будут параллели и полемика с пушкинской «Пиковой дамой» и кое-чем ещё? Ну что же, не буду разрушать авторские силки и капканы. Пусть каждый решит для себя самостоятельно.
Сюжет – застолье в декорациях бала России 18-го века, конкретно приём у графини Чернышёвой. Екатерининская эпоха: дамы и господа, офицеры, гусары, флирт и вино. В угоду «тёмному» жанру сценка приправлена вампирской тематикой: военные походы в Турцию и Молдавию, кровь и снова вино. Есть даже маленький цеплючий крючочек – опричники Ивана Грозного, некогда не дававшие упырям воли.
Главный герой – поручик. Снова поток сознания, на этот раз пьяного. Состояние подано изнутри, узнаваемо и со знанием дела! Именно тот момент, когда уже не лезет, уже горит желудок и едкая кислятина поднимается к горлу, а голова медленно кружится где-то над тобой, но всё ещё «варит». Поза «Чуть выпимший всадник на совсем пьяной лошади» в алкойоге. Самое время выйти подышать, пока не накрыло. Мероприятие-то светское, просто так не раскланяешься.
Намёки на военную дружбу, трагедию, страшную встречу плывут миражами в винных парах. Было, есть, кажется? Реальные воспоминания, книжные или фантазии? Кто знает. Изящный и культурный, но кажущийся пустым фарс. Красивый фейерверк. Финал, каким бы неожиданным он ни был, лишь добавляет неопределённости.
Мойский призрак
Уже не сценка и внутренний монолог, а три полноценных событийных рассказа с более-менее развитой системой персонажей, последовательно соединённые в единое повествование. Видимо, решив это дополнительно выделить, автор оформил их как главы.
19-й век, окрестности реки Мойки. Отсюда и название. История несчастной любви и сделка с чёртом: страдания, борьба и расплата. Культурные шаржи присутствуют, но в целом получилось ближе к народной традиции, чем классической литературе.
1. О мёртвом художнике замолвите слово
Если коротко, то «гусары, молчать!» Жена умерла до срока, и муж решает красиво, по-офицерски, застрелиться у её могилы. К добру или худу, но его за руку поймал призрак. Весьма словоохотливый и похотливый призрак, испорченный «квартирным вопросом». Знаете, перчёненько и свежо получилось.
2. Игра
Карты, деньги, вино, офицеры и снова дама, но опять не пик. Сцена-оборотень, внезапно показавшая здоровенные клыки. Акцент постепенно смещается с «питерской» на собственную авторскую мифологию. Манерный эстрадный фарс а-ля Александр Малинин или, прости господи, Николай Басков уступает место чертовщине из «Тьмы языческой».
3. Цыганский бес
Создаётся впечатление, что в этой главе Алексей Холодный попросту срывает надоевший тесный фрак и спускает с цепи свою уже вконец озверевшую на привязи фантазию. Можно было и раньше, поскольку теперь она отрабатывает программу «бежать-бежать, скакать-скакать, драть-драть-драть», как герои в серии фильмов «Американский оборотень». Видимо, из-за этого получилось несколько сумбурно. Хотелось бы больше порядка в кульминации и ясности в развязке, но с картами Таро и проделками нечистой силы это совместить сложно. Да и не всегда нужно, если честно.
Сосуд человеческий
Этот рассказ ближе уже не к «Тьме языческой», а «Влечению»: садомазохизм, элементы зоофилии, христианское и фрейдистское чувство вины. В нём другое время, другие персонажи. Тем не менее, он на полном основании мог бы стать четвёртой главой «Мойского призрака». Почему, ведь разница очевидна? Дело в смысле: здесь даются «искупление» и освобождение от проклятия, обрыв скованной в «Мойском призраке» бесовской цепи «страдание-борьба-расплата».
Рассказу предшествует эпиграф, единственный во всём сборнике. Видение ветхозаветного пророка Иезекииля, описывающее Бога в виде колесницы, влекомой четырьмя тетраморфами. Странный выбор, несмотря на все сюжетные четвёрки. Учитывая содержание, это больше похоже на сатанинское переворачивание смыслов, чем на использование старых или создание новых. Возможно, такова дань «тёмному жанру».
Сюжет построен на том, что некий полицейский чин царского Санкт-Петербурга заразился оборотничеством от найденного в реке монструозного трупа и пытается избавиться от проклятия, прибегнув к помощи проститутки-медиума. Примечательно, что шалава заразилась от него, но нарастающие телесные изменения этой пары окружающие не замечают. Сумасшествие? Может быть.
Всё действие зациклено между Невой и постелью. У реки совершаются убийства проституток, из её вод вылавливают трупы. На постели лежит больная и вечно пьяная баба-экстрасенс. Главный герой мечется, как в заколдованном круге, всё глубже и глубже погружаясь в пучину греха. Вино-секс-омерзение-убийство-вина до бесконечности. Водоворот всё убыстряется, затягивает всё глубже, и, наконец, дно достигнуто. Катарсис, но тоже какой-то сатанинский. Очищается ли чаша – сосуд человеческий – переполнившись грехом и излившись?
«История Лизи» наделена всеми особенностями позднего периода творчества Стивена Кинга, и потому вряд ли будет интересна широкому кругу читателей. Стилизация под мемуары, смешанная хронология сюжета, более чем неспешный темп повествования и огромное количество автоцитат на всех уровнях организации художественного текста. Это «фирменные» выражения, авторский юмор, персонажи, декорации, основные события и способы выхода из конфликтных ситуаций. Новичкам будет тяжело воспринять произведение именно из-за его формальных характеристик, а фанатам придётся читать узнаваемый процентов на восемьдесят текст.
Роман состоит из трёх самостоятельных историй, вольно порезанных, перемешанных и смонтированных автором в единое целое. Основная – собственно о Лизи, скоро пятидесятилетней вдове популярного писателя, у которой пытаются «отжать» неопубликованные рукописи. Вторая и самая объёмная – её воспоминания о жизни с мужем с момента их знакомства до его гибели. Третья – чрезвычайно трудно дающаяся мужу исповедь о своём детстве, которую он смог завершить лишь после смерти. Первые две приземлённы и обыкновенны у С. Кинга до клишированности, а последнюю можно назвать мистической и редкой для этого автора.
Сначала о настоящем Лизи. Несмотря на возраст, женщина выглядит, чувствует и ведёт себя лет на тридцать пять. Отдельно упомянул об этом для тех, кто ожидал очередных сцен из дома престарелых. Вдова справилась с личной трагедией, и её достаточно обеспеченная жизнь только стала налаживаться, как пришло сразу несколько «вдруг». И без того всегда странная старшая сестра окончательно сошла с ума, а отчаявшийся получить «на дурачка» черновики мужа литератор нанял в баре случайного знакомого, чтобы тот «повлиял» на сговорчивость Лизи. Надо ли говорить, что сей самопровозглашённый «коллектор» оказался психом и садистом, а полиция не способна на превентивные меры?
В четвертьвековой семейной жизни Лизи и Скотта всё вертелось вокруг мужа. Писатель должен писать, встречаться с издателями и поклонниками. Жена писателя должна обеспечивать уют, соглашаться со всеми его предложениями и не мешаться под ногами. Финансово благополучный и в целом счастливый, но бездетный брак со странностями. Ещё на помолвке возлюбленный заявил, что не хочет заводить детей, потому что у него «дурная кровь». Действительно, с ним случаются припадки едва сдерживаемой агрессии, во время которых он часто ранит себя и разрушает предметы обстановки. Это ещё можно как-то объяснить, но только не его кратковременные исчезновения и фантастическую регенерацию.
Наконец, детство Скотта. Сельская глубинка, деспот-отец и любимый старший брат, без которого всё было бы иначе. Этот рассказ мог стать ещё одной бытовой «чернушкой» про маньяка, истязающего и тиранящего своих малолетних детей в замкнутом помещении, если бы не одно «но». Связь с Неверлендом и Питером Пэном Джеймса Барри. Маленький мальчик, спустя много лет завоевавший лавры писателя, действительно оказался вечным чудесным ребёнком. Он на самом деле способен перемещаться в другой мир и брать с собой немногих избранных. Но Стивен Кинг не был бы самим собой, не добавь в сказку монстров и проклятие, влияющих на реальность и во взрослой жизни.
В «Истории Лизи» обычные для С. Кинга натурализм и пошлость не смогли победить окончательно. Пусть с некоторой натяжкой, но роман можно назвать мистическим триллером. Великое Приключение Венди закончено в духе злоключений всех остальных героинь автора, лишив её мужа и душевного спокойствия, не дав даже материнства. А Питер Пэн смог сорваться с пиратского крюка Короля Ужасов и улететь куда-то в неведомые дали, вновь предпочтя реальной женщине фею-колокольчик. И лишь неразборчиво ругается и грозит кому-то Рэндольф Картер, починяя вскрытые лопатой Врата Серебряного Ключа.
Вампиры, оборотни, привидения, чудовища из глубин океана — и тут на сцене появляется монстр, похожий на человека. Данный вид homo sapiens — зверь в литературе не слишком частый, но вполне узнаваемый. Упоминания о нем встречаются даже в древней античности и приходят в наш век, грешащий множественными идеями по созданию искусственного человека. Вспомним исток — миф о Галатее, или золотых дев Гефеста из «Илиады» Гомера, которые до сих пор будоражат умы ученых. Пожалуй, это самые ранние упоминания существ из нашего сегодняшнего бестиария. Встречайте и жалуйте: человек созданный неестественным путем.
Обращаясь к темной стороне литературы, стоит спросить себя: какой монстр один из самых известных? И вы не ошибетесь, назвав монстра Франкенштейна. Мэри Шелли создала самого запоминающего человека за всю историю своего века. Создание, сшитое из множества кусков трупов, стало любимцем публики на долгие годы. Люди до сих пор с содроганием вспоминают манию Виктора Франкенштейна и его детище, пугающее своим жутким аморальным происхождением. Именно это существо — символ всех неправедно взращенных людишек, этакая длань величия над ними.
Обязательно вспомним Ганса Гейнца Эверса с великолепным романом «Альрауне». Его монстр в человеческом обличье пришел прямиком из легенды. Великолепный язык Эверса в этом романе создает неповторимую атмосферу мистической истории. Не менее интересен Джон Кристофер с произведением «Маленькие человечки». Правда, роман более фантастичен, а элемент хоррора подан легким налетом, но в напряжении держит своего читателя весьма умело. При особом желании Кристофера можно покритиковать, в отличие от предшествующих коллег, но свою работу он выполнил неплохо, хоть нам и не страшно, и нет желания захлопнуть книгу от подступающего страха. Советовать сложно, уж слишком мало привычного ужаса в этом произведении.
Говорить о произведении Густава Майринка лучше не в самой Праге, уж больно красочно и живо описаны черты знаменитого города — аж пробирает не на шутку. «Голем», безусловно, веха в жанре мистики. Это холодные улочки северного города, пропитанные таинственностью и зыбкими тенями, вторгающимися в наш мир с той стороны. Так выглядят и сны главного героя — странно, неопределенно, отстраненно. Фактически, роман есть трактовка очень популярной легенды о пражском големе, ставшей после выхода книги Майринка притчей во языцех. Как вы уже поняли, в центре рассказа находится мифическое существо, имеющее сходство с человеком, но вылепленное из глины. Знатоки мифологии могут вспомнить многочисленные отсылки к тому, что это создание предназначалось для бытовых работ. История не может не завораживать: красочная, сочная, написанная плавным и красивым языком, что позволяет довольно быстро глотать страницы. Но сама она медленная, неторопливая, как пустующая лодка, плывущая по легкому течению реки. Произведение очень хочется посоветовать в связке с «Альрауне», тем более что явные параллели усмотреть легко: обе истории основаны на легендах и имеют мрачновато-сказочный оттенок повествования.
Немало написано историй об искусственныз людях в средней и малой форме. Не спасся от соблазна и легендарный создатель «Психо» Роберт Блох. Его рассказ «Глиняные человечки» — это история о создании маленьких людей, впоследствии используемых для мести. Мастерское нагнетание кошмара делает историю абсолютно незабвенной. Сходными путями с изначальной историей Франкенштейна идет Грэм Мастертон, увлеченно рассказывающий бойким слогом, как собирают из кусков других тел женщину, что некогда жила. Аналогии сразу приходят на ум, только подано всё в более обыденных тонах. Более или менее классические вещи, где жутковатые создания наиболее близки человеку — за этим, читатель, пожалуй в антологию «Франкенштейн», название которой говорит само за себя.
Тема клонирования для нашего времени актуальна как никогда. Человек из пробирки или инкубатора беспокоит многих, в том числе мастистого Джеффри Томаса в рассказе «Отражения призраков». Пугающий параноидальный триллер медленно паразитирует на мозгу читателя, пытаясь предсказать наше будущее. Самое страшное в этом, что вот-вот автору поверишь! От этого становится не по себе.
Возьмёмся за не менее актуальную тему — робот, копирующий человека. Пусть мы знаем о них больше из научной фантастики, но в «темные» жанры они просочились несколько раньше. Злобно настроенную человекоподобную машину описывает в своем произведении Амброз Бирс «Хозяин Моксона». Более мистично звучит мрачно-сказочный «Автомат» Эрнста Т. А. Гофмана, где описывается машину, способная к предсказаниям. Одновременно можно вспомнить и классика Германа Мелвилла с очередным заигрыванием с морской тематикой в рассказе «Башня с колоколом». И пусть местное чудо названо манекеном, но общие черты с механическим человеком прослеживаются явно. Дивную историю рассказывает о музыкальном существе Томас Оуэн в «Крысе Кавар». Надрывная история так и берет за душу, эмоционально давя на читателя. Здесь можно вспомнить множество научно-фантастических книжек с уклоном в триллер и ужасы. В подобных темах часто встречаются клоны, роботы, киборги.
В России никогда не был слишком уж популярен «темный» жанр, но почти каждый классик считал себя обязанным хоть разок да потянуться к перу, дабы запечатлеть на бумаге нечто выходящее за рамки здравого смысла. Конкретно можно вспомнить Владимира Федоровича Одоевского, видного деятеля эпохи романтизма. Его «Сильфида» больше тяготеет к эпистолярному жанру, рассказывая о загадочном создании, выращенном в сосуде с водой.
Ну, и куда уж без кукол? Насколько эти создания похожи на нас и как часто мы встречаем их в нашем жанре? Повсеместно. Тут можно вспомнить Абрахама Меррита с романом «Гори, ведьма, гори», ставшим классикой жанра. Не стоит забывать также Элджернона Блэквуда. Его «Кукла» — абсолютно классическая история, фабула которой стала в наше время клише. Сколько подражаний вытерпел сюжет, по пальцам не сосчитать. Главное помнить, что вы держите в руках самого настоящего монстра, и вы не понимаете этого, пока он вам зловеще не подмигнет. Волшебные куклы упоминаются также в темном фэнтези Андрея Дашкова «Странствия Сенора», где они подменяли убитых людей.
Иногда человек приобретает куда более страшные и менее классические формы. Если горгулье отрезать крылья и сделать пластику лица, перед нами возникнет самый настоящий человек. И не нужно спорить, иначе одна из них сорвется с насиженных мест, предпочтя отведать человечины, как это, впрочем, произошло в рассказе «Создатель горгулий» Кларка Эштона Смита. Куда более омерзительно и неприятно описывает свое создание король сплаттерпанка Клайв Баркер. Герои рассказа «Холмы, города» сталкиваются с гигантской смесью из человеческих тел и конечностей! Проза Баркера, как всегда кровава и жестока, не щадя пробирается под черепную коробку своим фирменным безумием. Для добивающего аккорда не трудно вспомнить недавнего дебютанта Дэвида Вонга. В его романе «В финале Джон умрет» встречается абсолютное психоделическое создание из многочисленных колбас и сосисок, внешне похожее на человека. И порекомендовать этот роман: абсурдный, авангардистский, постмодерновый — нужно всем, кто не познакомился с ним в свое время. Море эмоций и узнаваемых моментов любителям жанра гарантировано. Главное — не захлопнуть книгу с воплем: «Ерунда!»
Охватить все и прочесть множество произведений за раз, конечно, невозможно. Сказать пару слов о самых интересных историях — это возможность подтолкнуть читателя к самостоятельным поискам химического рецепта для пробирки или заклинания по созданию человека своей мечты. Невозможно представить, насколько далеко еще ушла фантазия авторов. Для создания очередного чудовища куча материалов под рукой, и множество их еще не было использовано вовсе. Пора бы авторам исправить упущение, впустив в наш мир нечто...
Остановить монстра зачастую нелегко. Увидев чудовище, похожего на человека, можно невзначай потерять рассудок, особенно если он сшит нитками и очень похож на вас. Желание сделать человека искусственным путем рождается все чаще. Темы клонирования дышат в затылок, а киборги и роботы из кошмарных снов все ближе к нашему порогу. Может, ужас уже начался и поглощает нас? А возможно, это всего лишь бред воспаленного сознания, не способного уснуть после множества произведений о себе подобном...
Читать «Звёздочку» Юна Айвиде Линдквиста – тяжёлый и грязный труд, всё равно что палас выбивать. Этакий видавший виды ничейный палас, десятки лет пролежавший в общем коридоре секционки. «Чернухи» из него на читателя вываливается столько, что кажется, будто Стивена Кинга хотят превзойти лишь массой и количеством наименований. Тривиальные адюльтеры и бытовое насилие дополняются внезапным осознанием собственной микрофаллии, подростковым ожирением, педофилией, социопатией, влиянием порнографии на сексуальное поведение, жестоким обращением с детьми и родителями, подробными описаниями убийств и посмертных расчленений. Единственное бросающееся в глаза фантастическое допущение в романе – вдыхание убийцами некого «красного тумана», высвобождающегося при вскрытии черепной коробки пока ещё живого человека. Я не уверен, что эта дымка не появляется на самом деле из-за разницы атмосферного и внутричерепного давления, но в романе она временно устраняет опустошённость и ненадолго возвращает интерес к жизни. Это немного похоже на вампиризм или тягу зомби к мозгам, но куда больше на заигрывания с читателем, после «Впусти меня», «Блаженны мёртвые» и «Человеческой гавани» того же автора ищущим мистику привычного толка.
Основная сюжетная линия проста, как всё та же ковровая дорожка – это жизнь двух девочек от младенчества примерно до шестнадцати лет, «изнаночная» её сторона и «лицевая». Сложность в том, что в книге прописано множество таких же по размеру и даже больших историй, годами описывающих житьё-бытьё других людей. Есть противопоставление найдёныша и её «двойника», выросшего в нормальных условиях так называемой «благополучной» семьи, но некоторые вставные сюжеты кажутся откровенно избыточными. Главные герои истории ещё малы, и Линдквист будто решает занять читателя на всё то время, пока они растут, целым сборником других рассказов. Тот ещё «срез общества» вышел! Лишь потратив немало сил и времени, продрав глаза от пыли и откашлявшись, читатель начинает различать хитросплетения узоров ковра: в центре повествования жизнь одной девочки в двух лицах. Ребёнка дважды особенного, необычайно одарённого и психически искалеченного одновременно. Девочки, обладающей уникальным талантом и даром чувствовать и вести за собой сверстниц.
Не знаю, насколько реальна в современной Швеции возможность годами прятать в подвале ребёнка, регулярно покупая ему вещи и детское питание, но мне она кажется странной, как и некоторые другие ситуации. Например, приобретение безработным квартиры без внимания налоговых органов, участие в национальном конкурсе при подаче одного поддельного детского удостоверения, самостоятельные поездки несовершеннолетних к знакомым, которых родители в глаза не видели. Этих ситуаций действительно много, и они выполняют сюжетообразующую функцию: нарушь цепочку странностей, и книги не будет. Просто один человек пошёл в лес по грибы, а нашёл младенца, прикопанного в полиэтиленовом пакете неизвестно кем и почему. Кажется даже, что он бы и не стал брать на себя ответственность, не закричи этот младенец с чистотой камертона. Ничего особенного, прошёл бы мимо. Волчьи времена – волчьи нравы. Неудивительно, что автору приходится отвлекать читателя от алогизмов, начиная повествование презентацией сцены будущей трагедии в стиле «сейчас прольётся чья-то кровь» хорового припева «Пиф-паф, ой-ой-ой!» Юрия Энтина.
Героев, вызывающих симпатию, в романе нет. Обладай хоть кто-то из них пусть одной и насквозь порочной, но по-настоящему живой страстью, ему многое бы простилось. Но всем всё равно. Равнодушие и серость, эгоизм и чувство собственной неполноценности, зависть и невезение. Тотальная пустота всех вместе и каждого по отдельности, и желание заполнить эту пустоту, пожрав другого такого же целиком или оторвав от него хотя бы кусочек. Откуда могла взяться эта всеобщая депрессивная атмосфера? До 2000-го года Церковь Швеции считалась государственной организацией, а священники, соответственно, госслужащими. Шведы до сих пор платят церковный подоходный налог, а их вероисповедание определяется по тому, какой конфессии эти деньги уходят. Налицо абсурдная ситуация, когда 67,2 % населения Швеции приписана к христианам, но при этом 85 % того же населения считают себя атеистами. В романе «Звёздочка» Бог не упоминается, но как-то так совпало, что единственной ненарушенной в нём осталась лишь третья заповедь (о том, что нельзя упоминать имя Господа всуе). Люди, потеряв само понятие греха и спасения, опустели и опустились во вседозволенности, впусте проходят их жизни и в запустении. Люди забыли о Боге, но первородный и все остальные грехи остались, переродившись в необъяснимое чувство вины и вечную неудовлетворённость. Возможно, потому здесь нет положительных персонажей. Скрытый христианский смысл произведения, описывающего атеистическое общество, кажется мне подходящим и объективным прочтением современного шведского романа.
Двуединая героиня – Терез и Тереза, взявшие псевдоним Тесла – владеет словом; одна поёт, другая сочиняет песни. К чему бы это? Обратимся к Евангелию от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Стоит ли напоминать о том, что тот самый Иоанн записал свои апокалиптические откровения? Название романа буквально переводится со шведского как «маленькая звезда», так что «звёздочка» сохраняет все авторские смыслы. Звёздочка, свет во тьме, путеводная и Вифлеемская звезда. Но в мире романа нет места даже упоминанию о Боге, и потому изначально чистые божественный свет, талант и дети в нём непоправимо замараны, искажены, искалечены деяниями и равнодушием взрослых. Рефреном повторяется убеждение Терез, что она умерла, но живёт, что её едят. Что это – воскресение, психологическая тренировка погребением для группы «апостолов» или посттравматическая деперсонализация? Как бы то ни было, благодаря своему дарованию и сети интернет Тесла стала духовным пастырем для множества девочек-подростков, заняв, к примеру, место реальной группы «Тату». Автор будто ставит вопрос: может ли поп-идол и кумир молодёжи заполнить зияющую пустоту, нежданно-негаданно возникшую в людях взамен чего-то важного, утраченного и забытого? Роман действительно полон христианских аллюзий, но здесь все они почему-то ведут не к свету, а к страданию и смерти, взять хоть плотницкие увлечения Леннарта. Житие Терез и Терезы заканчивается тем, что они вдвоём, рука об руку заходят в клетку к волкам, как мученики за веру в звериную яму римского Цирка. Искупление это или просто гибель? Финал обрывается на этой сцене, и ответа нет. В спасение хочется верить, но доказательств для веры, надежды и любви нет.
«Туман» 1980 года, режиссёром, сценаристом и композитором которого является Джон Карпентер, окупился десятки раз при бюджете в миллион долларов, получил «Приз критики» на французском кинофестивале в Авориазе и номинировался на «Лучшие спецэффекты» и «Лучший фильм ужасов» в американской премии «Сатурн» Академии научной фантастики, фэнтези и фильмов ужасов. Одноимённый ремейк 2005 года, снятый Рупертом Уэйнрайтом, не понравился публике настолько, что стал лауреатом в номинациях «Худший фильм» от международного журнала «Fangoria» и «Самый не страшный хоррор-фильм» от Лос-Анджелесского объединения любителей и кинокритиков «The Stinkers Bad Movie Awards». На мой взгляд, оба фильма оценены по заслугам: первый смотрится и сейчас, несмотря на устаревшие за сорок лет актёрские приёмы и технические эффекты, второй воспринимается как проходной, толерантно-уступчивый, ситуационно неправдоподобный и подростково-пошлый. Странно то, что обе картины объединяет Эдгар Аллан По, точнее, используется прямое цитирование строк его стихотворения, эпиграфом в оригинале и скрытое в послесловии ремейка: «Разве всё, что мы видим, или нам кажется, что мы видим, Это не мечта внутри нашего огромного сна?» Речь идёт о поэме «A Dream Within A Dream», переводимой как «Сон во сне» или «Мечта во сне». Предлагаю ознакомиться с её текстом в переложении В. П. Фёдорова, поскольку он сохранил многозначность английского «Dream»:
Целую в лоб, — прощай! Прости!
Раз’единяются пути —
И завтра розно нам итти.
Я вижу: ты права была —
Все в жизни — Сновиденье, мгла.
Надежды отлетели прочь, —
Их день развеял, или ночь? —
Зачем гадать, искать ответ, —
Они мечта… их больше нет.
И всё, чем жили мы, поверь —
Виденья смутных снов теперь!
У моря буйного сижу
И за игрою волн слежу —
И слушаю хорал морской.
Я горсть песку зажал рукой —
Песчинки… мало… — и скользят
Меж пальцев, сыпятся назад —
К бежалостным волнам спешат.
Возможно-ль крепче руку сжать
И золотинки удержать?
— Туманятся глаза слезой:
Не сохранил я ни одной!
— Ужели всё, чем я живу,
Мечта — во сне — не наяву?
Коротко о сюжете фильмов. Прибрежный американский городок, выросший из нищего рыбацкого поселения, готовится отмечать свой столетний юбилей. Именно под эту дату ночью с моря наползает неестественный туман, начинают происходить странные события полтергейстного типа, пропадают и гибнут люди. Наконец, появляется парусный корабль-призрак, с которого на берег сходят разгневанные духи, мстящие за что-то потомкам отцов-основателей города. Есть четыре острых момента: выяснение причины гибели рыбаков, застигнутых туманом в море накануне основных событий, наблюдение и отчёт за продвижением тумана ведущей местной радиостанции, попытка спасения оставленного дома ребёнка ведущей и, наконец, раскрытие некой тайны из прошлого, послужившей причиной нападения призраков в настоящем. Все эти ключевые сцены есть в обоих фильмах, и разница в подаче трёх первых из них обусловлена одной лишь современной модой. К примеру, герои становятся моложе и обнажённее, скрытая любовная линия преподносится как неприкрытый «любовный треугольник», появляются лишние персонажи (незамерзающие «девчонки-танцевалки» и выживающий вопреки всему дублирующий запись видеокамеры афроамериканец), убийства показываются со всеми подробностями, женщины становятся активнее, появляются бестолковая динамика и несуразный экшен, компьютерная зрелищность и кочующие по «ужастикам» штампы. Всё это достаточно предсказуемо. «Соль» в последней сцене – причине возвращения мстителей с того света, и об этом подробнее.
«Туман» Карпентера безусловно лучше по стилю, качеству исполнения и воздействию на зрителя, но в нём преступление основателей города было материальным и юридическим, а искупление подано в христианских ветхозаветных тонах. При чём здесь, спрашивается, Э. А. По? Для чего он цитировался? Чтобы показать мечты, рассыпающиеся в пыль, и ускользающие, как песок сквозь пальцы, богатство и надежды земные? Этого явно недостаточно, ведь почти в каждом стихотворении поэта есть тоска по утраченной, погибшей до срока возлюбленной, и цитируемая в обоих фильмах поэма также не является исключением. При всех своих недостатках, вторичности сценария и слабости исполнения именно «Туману» Уэйнрайта удалось развить эту намеченную, но оставленную без внимания и не реализованную Карпентером тему утраченной любви, конкретной потерянной женщины. К сожалению, неряшливо, рвано и без должного акцента: вместо «нового прочтения» ремейк смог выдать лишь наложенный поверх основного второстепенный сюжет, сахарные фигурки жениха и невесты на пластмассовом торте.