Сценарий: Джулиус Дж.Эпштейн, Филип Дж.Эпштейн, Ховард Кох, Кэйси Робинсон по пьесе Мюррэя Барнетта и Джоан Элисон "Все приходят к Рику"
В главных ролях:
Хамфри Богарт
Ингрид Бергман
Пол Хенрейд
Клод Рейнс
Конрад Фейдт
Сидни Гринстрит
Петер Лорре
...
О чем фильм:
Оставивший родину американец Рик Блэйн, владелец игорного клуба в Касабланке, встречается с покинувшей его несколько лет назад возлюбленной Ильзой, которая приехала в город вместе со своим мужем — борцом антифашистского сопротивления Виктором Лазло.
По их следу идут немцы, и Ильза пытается упросить Рика отдать принадлежащие ему важные документы, которые позволят Виктору бежать из Касабланки, чтобы продолжить свою борьбу.
...
Прекрасный фильм. "Я никогда не забуду тот день. Немцы были в сером, ты в голубом" (с) Рик. Умберто Эко в своих статьях презрительно отзывался о "Касабланке": мол, это фильм, сделанный из десятков, если не сотен других фильмов, тут каждый герой -- идеальный штамп, и каждый сюжетный ход -- штамп штампов. И что лавинная концентрация штампов, банальных ходов создает тот самый эффект архетипичности. Но Эко, утверждая это, удивительным образом проигнорировал свою собственную теорию "открытого произведения", суть которого -- что "открытое" произведение, в отличие от "закрытого", создано автором таким образом, что читатель становится со-создателем. То есть, без домысливания читателем, без наполнения личным опытом, без активного участия читателя произведение не становится произведением.
И тут Эко удивительным образом промахнулся.
Словно "Касабланка" попала в слепое пятно маэстро. Потому что именно "Касабланка", имхо, -- это как раз идеальное "открытое произведение". Мы ничего не знаем о Рике, герое Богарта, но чем больше у нас набирается жизненного опыта, тем мы больше знаем о нем. Парадокс, но именно так. Когда я много лет назад впервые посмотрел "Касабланку", он мне понравился -- но не сказать, чтоб "вау!". Просто милый старый фильм. Я люблю милые старые голливудские фильмы. Мысленно я выстроил для Рика биографию, и даже видел отдельные кадры, эпизоды из этого прошлого, которых в "Касабланке", конечно же, нет. В тот момент я ничего не знал о Хэмфри Богарте. С тех пор я многое узнал о нем. Я видел десятки фильмов, где он снимался, сотни фотографий, читал о нем статьи, воспоминания и даже пару книг. Я смотрел много разного кино и прочитал больше тысячи книг. Я прожил еще двадцать лет жизни, встречался и расходился с девушками, сам бросал и меня бросали, я очаровывался и разочаровывался в людях и теориях, я был и идеалистом, и циником, героем и трусом, глупцом и умником (иногда одновременно), сам бил и меня били. Я танцевал, пил водку и виски, но так и не начал курить. Я учился актерскому мастерству и режиссуре, я писал книги. У меня родились две дочки. Я пропитался театром, как ядом, он до сих пор в моей крови. И все это каким-то образом сплавилось в одно. И фильмы, и настоящий Богарт, и жизнь, и женщины, яд и театр. И книги. И Рик стал больше. Намного больше. Он настоящий великан. Человек в тысячу миль.
С каждым моим знанием о жизни Рик прирастает куском мяса. И так с каждым героем "Касабланки" -- без исключения.
Сейчас, когда я смотрю "Касабланку", мне кажется, что я вижу все тоньше и яснее, но все равно для меня остается в фильме какая-то загадка. Я вижу, как сделан герой, как антагонист, как трикстер, как одни крючочки цепляются за другие крючочки, как проворачивается колесо интриги, сквозного действия, но фильм не становится схемой. Удивительно.
Как сейчас шутят? "С каждым годом актеры в советских фильмах играют все лучше". Именно так.
С каждым годом "Касабланка" все лучше. Как хороший бурбон. Я уже различают оттенки старой кожи и ванили, дальние нотки лимонной цедры.
Возможно, это и есть признак по-настоящему талантливого произведения.
Серега -- мой дядя, жилистый, быстрый, загорелый, в синей клетчатой рубахе и потертых джинсах, в темных очках. В уголках глаз насмешливые морщины. Он напоминает мне Сталлоне из древнего фильма "Кобра". Особенно когда легко и изящно держит руль одной рукой, в уголке рта зубочистка.
Под колеса его "китайца" убегает трасса.
— В Москве? — говорю я. — Это когда ты ноги сломал?
— Ага.
Мы едем на большуху. Теперь так почти не говорят, а для старых северян были Север, где нужно было работать, и Большая земля, "большуха", куда потом можно было вернуться. Но многие так и остались в Вартовске, в городе, отсыпанном на песке. Север, он затягивает.
— Барыга -- не человек, — произносит Серега. — Так пацаны в бригаде говорили. И относились к ним соответственно. Стригли, как овец. Жестоко. Барыга -- жадный и глупый, лучше сгноит товар, чем цену хотя бы на копейку снизит. За копейку удавится, даже во вред себе, и другого удавит. Какой он человек? Он -- барыга.
Вот был случай.
Арендовали однажды у нас экскаватор, в Радужный ехать, я водителем.
Приехал. Что делать нужно? — спрашиваю. Мне говорят: грузи банки. Я говорю: как грузи? Я же экскаватор. А мне: ковшом грузи.
Раньше такие консервы были. Селедка Иваси. Вкусные. Дефицит, сейчас не достать.
Так вот я эти банки ковшом зачерпывал и грузил в самосвалы. Три самосвала нагрузил, и вывезли на свалку.
А там банки -- раздувшиеся, некоторые вообще как железный шар.
Этот бизнесмен, хозяин взял где-то партию "Иваси" и поставил их себе в магазин. За бешеную цену. Допустим, взял он их за десять рублей... я так, условно говорю... десять рублей. А продавал в своем магазине -- за двести рублей. Понимаешь? Куда это годится? Вот взял ты за десять, поставь цену двенадцать рублей или пятнадцать. Человек, работяга зайдет к тебе в магазин, увидит и возьмет, попробует. Я возьму. Но торгаш не хочет десять или двадцать процентов прибыли. Он хочет сразу сто процентов! Двести процентов!
И ни на копейку не снизит цену, даже если никто брать не будет. Вот ты представляешь, сколько такие консервы хранятся? Не месяц, не два. Годы! А там банки раздуло до шара. Представляешь, сколько времени прошло?
Серега качает головой, не отрываясь от дороги.
— Я когда вернулся, Сереге Саляхову говорю: представляешь, грузил "Иваси" ковшом. А он мне -- знаю, я эти консервы в том магазине давно видел, хотел взять, но не стал -- дорого.
А я ему говорю: я их три самосвала нагрузил.
А теперь представь. Много лет эти банки стояли в магазине и лежали на складе у этого бизнеса, а он вместо того, чтобы снизить цену, все ждал свои двести процентов прибыли. Он в уме уже все посчитал, сколько получит, и уже не мог себя обделить. Жадность. Вот это -- барыга.
Представляешь, сколько это стоило? Экскаватор заказать из другого города, самосвалы арендовать, свалку оплатить... Деньги огромные. Да и сами консервы когда-то денег же стоили, еще склад под них держать. Годами!
Нет, не понимаю я.
— Барыги, — Серега выговаривает это слово с презрением. — Я их много в Москве повидал.
— А ты был в какой бригаде?
— В ...кой.
Из-за грохота обогнавшего нас дальнобоя, я не расслышал.
— В солнцевской?
— В коптевской. И не в бригаде самой, а при ней, водителем. Мы с Коротким жили за городом, там коттедж снимали специально для нас. С нами еще жили три молдаванина. Первый -- мастер спорта по боксу, второй -- мастер спорта по греко-римской борьбе, такой шкафчик два на два, кинг-конг, шея толстая, как бревно...
— А третий?
— Третий -- боевик Леха.
— Мастер спорта по стрельбе?
— Да нет. Солдат, вояка. Он воевать начал еще с Афгана, да так и не смог остановиться. Во всех горячих точках был. Афган, Чечня, Югославия, потом Приднестровье. Даже в Африке где-то воевал. Он сам откуда-то из-под Кишинева, "герой Молдовы" под номером восемьдесят. Единственный из первой сотни, кто живой и без серьезных ранений. Остальные или мертвы, или инвалиды. Или умом тронулись.
— А он сам молдаванин?
— Не... сам на лицо -- рязанский парень скорее. Русский, но из-под Кишинева. Он о себе мало рассказывал. В компании вообще ничего не говорил, только так иногда -- один на один. И то очень редко. Мы с ним как-то квасили, и я спросил: Леша, у тебя семья есть?
— А он что?
— Первая жена, говорит, сразу сбежала. И смеется. Вторая через два года. А третья еще держится. Ребенок растет. Я, говорит Леха, возвращаюсь домой, денег привезу, месяц-два отдохну -- и невмоготу мне. Надо на войну. Весь изведусь. Я сюда приехал, в Москву, думал, тут движуха будет, стрельба, дело. А тут тоска. Сидим на этой даче, балду пинаем.
— Адреналиновый наркоман.
— Ага, наверное.
— Зачем молдаване сидели на даче? Как боевики?
— На всякий случай сидели. Незасвеченные. Вот мы и жили там впятером в коттедже -- хороший был коттедж, большой, с гаражом и садом. Территория огромная, везде сигнализация, камеры. Впятером жили -- я, Короткий и эти трое.
— А Короткий как в бригаде оказался? — вспоминаю я. — Он же водителем был в Вартовске?
— В Вартовске, мы в одной бригаде работали, потом в Лангепасе. У него жена работала в Лангепасе. Он меня тогда и сманил -- приезжай, да приезжай. А я тогда с первой женой развелся уже, и думаю -- почему нет? Махнул в Лангепас. А потом Короткий в Севастополь собрался. Говорит мне -- поехали. Солнце, море. Я и поехал, вместе с Ириной уже. В Севастополе хорошо было, ничего не скажу. Мы с Иринкой неплохо жили. Я фуры по горам водил.
— А как Короткий в Москве оказался? У коптевцев?
— Так его Боря, морской диверсант, позвал.
— Тот самый?
— Угу.
Я вспоминаю прежний рассказ Сереги -- о Борисе, "барракуде" из отряда черноморского морского спецназа. Советский гражданский корабль проходит пролив Босфор -- по международным правилам, а под ним идет наша подводная лодка, близко-близко, чтобы сигнал не разделялся. А вокруг подлодки -- наши боевые пловцы, охраняют, чтобы турки мину не поставили или жучок, или еще что. И с турецкими боевыми пловцами схватывались, бывало. На поверхности солнце, сухогруз идет, флагом салютует, все ручками машут. Идиллия. А под водой кипит безмолвная схватка.
Боря несколько раз ходил через пролив, все проходило удачно. Но однажды Борю и еще одного пловца оглушили гранатой, они и всплыли вверх брюхом. Корабль прошел, остановиться не имеет права, а пловцов турки вытащили на берег. Товарища Бори сразу бросили в колею и проехали бмп-шкой. В назидание остальным. По международному праву пловцов наших там "не было", поэтому турки не церемонились. Этих людей не существует. Их нет.
Избитого Борю погрузили в грузовик и повезли в тюрьму. По пути Боря сбежал (или из тюрьмы уже? забыл). И с одним ножом, без денег и документов, через полстраны вышел к советской границе и вернулся домой. Рэмбо. Дольф Лунгрен из "Красного скорпиона". Ти был в спэцназэ. Я и тэперь в спэцназэ.
Он полковником, кажется, уже был, когда началась вся эта свистопляска с развалом СССР. Крым отдавали, флот делили, зарплату задерживали, полный швах.
И оказался в итоге Боря среди коптевцев. Мы бывшие спортсмены, а ныне рэкетмэны...
— Их там двое было, главных, в коптевской бригаде. Старший и младший, забыл, как их звали. А Боря при них. Вроде как третий человек в бригаде.
— Силовик?
— Ага.
— А как его фамилия, этого Бори? Я бы материал покопал. Интересно.
Серега смеется.
— Не знаю. Я даже не уверен, что он Боря. Он только при мне два раза паспорт менял.
— Ясно.
— Поселились мы в коттедже. С молдаванами сели водку квасить, а ночью я встал отлить -- слышу, скрежет металлический. Я думаю, что это может быть? Вышел из дома. А там под домом гараж и мастерская. Я спустился вниз. А там этот Леха, боевик, топор точит. Искры летят. Представляешь? Темень вокруг, тишина. Я говорю: ты зачем топор точишь?
Он мне: да я просто спать не могу, а делать нечего. Я уже четыре раза обход сделал. А там территория -- огромная. Вот представь, он ее четыре раза обошел, все проверил, — Серега усмехнулся. — Леха вообще ночью не спал.
— Только днем?
— Ага. Да и то, подремлет полчаса и все. Вполглаза.
— Понятно.
— Случай он мне рассказывал. Перестреливаемся Леха в какой-то школе. Приднестровцы наступали, пытались взять школу. Теперь полшколы молдавская, половина их. И перестреливается Леха с кем-то в коридоре, долго уже. Выстрелил рожок, тридцать патронов. И ждет. А тот, кто напротив, тоже выстрелил тридцать (Леха подсчитал) и тоже затаился.
А рожок у Лехи подпиленный. Пружина в магазине подпиливается, чтобы туда влезло еще два-три патрона. НЗ, короче. И у Лехи, получается, осталось два патрона. И вот тишина, оба ждут.
Потом тот, приднестровец, кричит Лехе:
— У тебя патроны кончились? Или тоже магазин подпиленный?
Представляешь?
Мы с Серегой смеемся.
— Леха понял, что там тоже человек опытный. Кричит, ты в Афгане был?
Ага, отвечает приднестровец, там-то там-то, вторая рота.
Э, говорит Леха. А я там-то и там-то.
Блин, говорит приднестровец после паузы. Так я тебя знаю! Ты Леха, да? А я Миша... или кто он там был.
— О, так это ты! Выходи, покурим, — говорит Леха. — Стрелять не буду.
Вышли в коридор, покурили. У обоих, действительно, магазины подпиленные. Поболтали, вспомнили Афган, общих знакомых, друзей.
— А чего, — говорит Леха. — Вы в эту школу вдруг ломитесь? Нафига она вам?
— Понимаешь, нам пятьдесят штук обещали, если возьмем ее к вечеру.
— Так там наемники что ли, воевали? — я удивился. Хотя чему тут удивляться?
— Само собой. С обеих сторон причем.
— ...Так вот. Леха говорит: давай, я со своим переговорю, сдадим вам эту школу, а деньги пополам. Годится? Приднестровец: годится. Покурили и разошлись. Вечером приднестровцы начали штурм, молдаване постреляли для проформы и отошли. Деньги разделили, без обмана. А утром, опять же по договоренности, молдавская армия пошла на штурм и отбила школу. Так и воевали.
Я Леху спрашиваю: а как ты патроны считал? И у себя, и у другого? Откуда ты знал, что именно тридцать каждый выстрелил? Леха говорит: просто знал. Не могу объяснить.
Это для меня, — говорит Серега и качает головой. — Темный лес. Меня спроси, сколько патронов я выстрелил? Откуда я знаю? Хотя на охоту хожу постоянно. А он знал. Не думаю, что Леха врал. Когда придумываешь, надо на компанию рассказывать. Чтобы все ахнули. А он только мне рассказал -- да и то, еле вытянешь из него. Ну что, попьем кофе?
Мы останавливаемся там, где останавливаются дальнобои, пьем растворимый кофе с сахаром и едем дальше. На такой диете Серега может работать сутками.
— Еще был случай, попал Леха в плен. И начали его расстреливать. Ополченцы подогнали бмп к стене жопой, открыли двери. Разложили закуску, нарезали сала и хлеба, водку разлили. Их трое было. А Леху поставили у стены. Он стоит и ждет. Ничего, говорит мне, тогда не хотел. Просто ждал. Словно пустота внутри. Так бы и расстреляли, но тут один из приднестровцев говорит: выпьешь водки?
И наливает Лехе.
Леха на негнущихся ногах подошел, взял стакан. Пока тянул руку, заметил нож, им закуску резали. Опрокинул стакан. Когда потянулся за закуской, схватил нож и...
Я его потом спрашиваю: а как ты их порезал? Их же трое было.
Леха: а знаешь, ничего не хотел. А водки выпил -- представляешь, так жить захотелось!
Серега смеется.
— Выпил водки и жить захотелось! — повторяет он. — Вот Леха. Короче, сел он в бмп и поехал к своим. А там посты, все дела. Давай, короче, они стрелять по нему из всех стволов. Ладно, хоть гранатомета у них не было, сожгли бы к ебеням. Леха им уже кричит, белым флагом из люка машет.
— Бесполезно?
— Да нет, узнали наконец. Обошлось. Даже какую-то медаль дали за это дело.
— Однако. Рэмбо прямо.
Мы садимся в машину и трогаемся.
— А сейчас он где? Небось тоже где-то воюет?
— Да ну, вряд ли... Думаю, убили где-нибудь за столько-то лет. Или осколок зацепил. Или снайпер. Или пацан с ружьем. Война это дело такое. Непредсказуемое.
Серега молчит.
— Леха всегда пластины дополнительные в броник совал. Тяжело бегать, зато надежней. Как-то его снайпер снял. Леха говорит: иду я и чувствую, что-то не то. Оглядываюсь -- никого нет. Но чувство нехорошее. Я начинаю отступать, и тут -- мелькнуло что-то. Я успел только дернуться, а тут вспышка и удар. Меня снесло. Я весь рожок в ту сторону выпустил -- не знаю, попал или нет. Как в себя пришел, отполз в развалины. Болит все тело зверски. Потом в развалинах наши снайпера нашли. Мертвого. Зацепил я его все-таки. Синячище, конечно, был здоровенный. Но через месяц прошел. Главное, что жив. Пуля почти вторую пластину пробила.
— Повезло.
— Да, повезло.
Некоторое время мы едем в молчании. Серега обходит одну фуру за другой. Машина несется по дороге, плавно, легко. Серега перед выездом поставил новые газо-масляные амортизаторы.
— Вот ты про солнцевских спрашивал... — говорит он.
— Ну да. Вроде как одна из самых больших группировок тогда была.
— Мы с ними раза два пересекались, при мне.
— Разборки?
— Да не, какие разборки. Так, пересекались. Первый раз я пацанов вез, остановились на МКАДе, кофе попить. А там рядом тормознул автобус, он на Киевскую челноков вез. Там аэропорт рядом. Внуково, что ли? Все с баулами. Вова и говорит, это че? Почему они не платят? Пойду тряхну. Ему все пацаны -- да брось, оно тебе надо? Вова: да мне просто скучно. Щас вернусь. Подошел к водиле, переговорил. Как это делается, это надо видеть, словами не расскажешь. Там выражение лица, жесты... ну, не передать. Вова вернулся. Сейчас будет, говорит.
И через десять минут подваливают два черных джипа. Солнцевские. Водила сбегал, сел на телефон, вызвал их. Вываливают шкафчики и к нам. Они, оказывается, с этих челноков уже процент сняли, и теперь их крыша. Давай нам претензии предъявлять. Кто такие, это наши овцы, мы их стрижем. Как услышали, что это коптевская бригада, понты сбавили. А потом вообще утихли. У нас-то серьезные люди, а это обычные "быки", для стрижки.
Один из солнцевских с обидой: это, мол, наш район, наше шоссе. Вова не выдержал. Не понял. С чего это ваше шоссе?! Ты его купил, что ли?! Барыг вы первые остригли, это без претензий, имеете право, мы их не тронем. А "мое, наше" -- тут нефиг словами бросаться. И пошел базар. В общем, не передать. Тот "бык" скис уже окончательно. Пошел начальству звонить. Развлекся Вова.
В другой раз у нас с ними была "стрелка". Мы из коттеджа каждый день ездили одной дорогой в город и останавливались в одном ресторане. И как-то нам там нахамили. Хозяин борзый, мол, у меня "серьезная крыша", все дела. А это солнцевские. Ну, зови свою крышу. Вызвали коптевцы их на "стрелку". Приехали серьезные люди с обеих сторон. И давай разговаривать. Ни разу не было при мне, чтобы кто-то в кого-то стрелял или еще что. Все решалось разговорами.
В общем, инцидент замяли. Солнцевские нам накрыли "поляну" -- за счет хозяина ресторана, конечно. И сказали хозяину: ты был неправ, вот этих угощаешь бесплатно.
Так что мы каждый день в том ресторане завтракали и ужинали.
— Хозяин сам себя наказал, получается?
— Ага.
— А ты там грузовики водил?
— Не, большегруз только один раз. Мне в пару дали московского таксиста, он весь город наизусть знал. Представь. Молодой парень в общем-то, только вышел, отсидел десять лет, но до того работал таксистом, Москву знал -- куда там навигатору. Без карты, чисто по памяти. Он рядом со мной сидит, а я как руки его. Он скажет влево, я кручу влево, скажет вправо -- я кручу вправо. Так и ехали. Он говорит: вот здесь перестраивайся в левый крайний, сейчас гаи будет. И точно -- я только перестроился, справа стоят. Не будут же они нас из левого ряда выдергивать? Они всегда здесь стоят, говорит парень. Хлебное место.
— За десять лет Москва не изменилась?
— Видимо, не очень.
— А обычно ты на какой машине ездил?
Серега пожимает плечами.
— На разных. Коптевские заберут машину за долги, поездят, продадут или отдадут кому-нибудь. Тогда разговор короткий был. Да и они чаще сами ездили, пьяные или нет, без разницы. А я молдаван возил или там юриста, куда скажут. В Нижний Новгород я много раз мотался. С молдаванами приедем и стоим, ждем в отдалении, пока пацаны там решают. Видимо, на всякий случай. Но ни разу этот случай не настал. И хорошо. Так что я только водителем был, ездил и все, без криминала.
— А с ногами что?
Серега усмехается. Кажется, ему приятно вспоминать это.
— Да по глупости. У нас, главное, с Коротким уже билеты на самолет были -- до Симферополя. Завтра вылет. Мы приехали в гостиницу "Космос", туда Боря должен был со старшими подъехать. Мы его ждем. Пока ждем, сидим в ресторане, квасим. И вот Вова мне говорит: выгляни с балкона, приехал Боря или нет. Я выглядываю: нет, не вижу ничего. Темно. А напротив нашего здания -- еще одно, чуть пониже, мы-то в центральном. Там как раз номер Бори. Я смотрю на стоянку -- вижу, подъезжают две машины. Выходит Боря, еще пацаны. И идут в здание, где номер Бори.
Я кричу им -- бесполезно. Не слышат. Кричал, кричал -- вернулся.
Вова говорит, будь другом, сбегай в то здание, скажи, что мы здесь сидим. А я пьяный уже, говорю, нафига я буду бегать в обход? Я сейчас прямо пройду.
А там вроде террасы, нависает над соседней башней. И там тоже терраса наподобие.
В общем я, дурак, и прыгнул туда. Чудом ведь вниз не улетел. Обе ноги сломал. Лежу в темноте, а вокруг никого. Кричал -- никто не слышит. Пару раз мимо люди проходили, парочки. Как услышат мой голос в темноте -- сразу бежать. Только грохот по лестнице. Время такое.
Лежал, лежал, на балкон вышел Короткий, давай меня звать. Я ему кричу, я здесь. Где здесь? В другом здании. Ноги сломал.
И пришли они меня забирать.
Пацаны притащили меня обратно вниз, потребовали врача. Навели кипеш, короче. Тут и Борю вызвонили из соседней башни. Медсестра пришла, осмотрела мои ноги и говорит: пятки раздроблены, надо скорую, я ничего сделать не могу. Вызвали скорую. А пока она ехала, дура администраторша, молодая девка, увидела кровь, как меня тащат, и вызвала милицию. Решила, что тут убийство.
Милиция приехала быстрее. И давай паковать пацанов. Старлей ко мне подходит, я сижу в кресле. Мол, этот с ними? Вставай! А Боря говорит с подковыркой: да-да, забирайте, у него как раз обе ноги сломаны. Старлей аж в лице изменился. "Нет-нет", говорит мне, "Сиди". Еще бы -- потом скажут, что в ментовке ноги сломали. Забрали пацанов. Они прежде чем уйти, свои барсетки мне поскладывали. Вот я сижу, как склад барсеток. И приходят главные коптевские. Старший и младший. Смотрят на меня и спрашивают, а где остальные? Я говорю: забрали их.
Идти можешь? Нет. Я скорую жду. Они меня тогда под руки взяли и понесли к себе в номер. Мужики здоровые. Принесли и водки налили. Чтобы нескучно было скорую ждать.
Скорая приехала наконец. Врач говорит: его надо в больницу. Младший: а куда лучше? Врач: в Склиф. Младший: поехали тогда в Склиф. Но я не на скорой поехал. Старший с младшим меня на своей машине везли.
Палата, врачи, рентген, все дела. Утром приехали Боря с Коротким, их отпустили из ментовки. Они взяли с собой молдаван -- боксера и борца. Меня с загипсованными ногами -- такие гипсовые сапоги выше колен, в машину на руках и в аэропорт.
— Очень смешно было, как меня эти два шкафчика на руках таскали. Весь аэропорт, наверное, озадачили. Кто это, мол, такой? Меня в медпункт, Вова с моими документами на регистрацию. К самолету меня на скорой привезли через все взлетное поле. Место дали впереди, у пилотской кабины. Там места много для ног, они в гипсе не сгибаются.
Сижу я, значит, и заходит этот.... Сиреневый туман... как его?
Серега щелкает пальцами. Я тоже не сразу вспоминаю имя, хотя лицо вспоминается мгновенно. Большой, седой. Поет хриплым голосом.
— Добрынин!
— Да, точно. Он как раз на день рождения летел к Шуфутинскому, вроде. Он увидел меня, говорит: сидишь? Я говорю: сижу. Он кивнул мне и зашел к пилотам в кабину. И там шу-шу-шу до самого взлета, болтал. Я только голоса слышал. Потом перед самым взлетом вышел, ушел на свое место. Можно было автограф взять для Ирки, но я не сообразил.
Прилетели в Симферополь. Командир вышел ко мне, спрашивает: скорую надо заказывать? Я говорю: ну, а как? Я ходить не могу совсем. Командир: понял. Так что и там везли меня на скорой до вокзала.
В Симферополе нас встречал на машине друган Короткого. Посадили они меня с Коротким, привезли в Севастополь. А тут как раз засада. Лифт сломался в тот день. И они меня вдвоем на девятый этаж.
Серега смеется.
— Звоним в дверь. Вот представь картинку: Иринка, она как раз беременная была, открывает дверь, а там две взмыленных пацанов, а на руках я с ногами в гипсе и с букетом. И улыбаюсь. Привет, говорю. Я вернулся. Как она меня тогда не прибила, не знаю.
Я еще год на коленях передвигался. Инка скоро родилась, мы потом вместе с ней ползали по квартире. На пару. Трехмесячный ребенок и я.
— Ничего себе. А потом?
— Короткий в Москву опять умотал. Я за руль сел, только ходить еще не мог. Потом Люда в гости приехала... Я ее на машине встречал, ноги еще в гипсе были.
Люда -- это моя мама. Я помню, она тогда из Севастополя вернулась, была проездом через Москву. Я спрашивал: как там у Сергея дела? Мама передернула тогда плечами. Сказала нехотя: "Ну как. Нищета. Но Серега гордый, он не скажет. Ты же знаешь. Работы нет, а фуры водить он не может, с гипсом-то. Я как увидела их каморку, у меня сердце оборвалось. Поехала на рынок, накупила продуктов и детских вещей, привезла. Так он разозлился".
Серега ведет "китайца", это двухтонный пикан с движком два и три литра. Я знаю, что Серега может быть резким, в молодости он был резким, как удар в нос, особенно, когда выпьет. Сейчас он уже три или четыре года не пьет совсем, но спустя много часов дороги, на одном кофе и сахаре, он словно возвращается в молодость. Точно дорога дает ему опьянение, которого он давно лишен. Он снова резкий и опасный. Как Кобра из старого фильма.
— Люда говорит, чего ты тут маешься? Возвращайся в Вартовск, там работа всегда найдется. И через несколько месяцев, когда гипс сняли, я своих отправил поездом, а сам на машине своим ходом. В Вартовске работы много было...
Так закончилась эпопея гангстера Сереги. Судьба его сделала крюк от Урала до Дальнего Востока, где он чуть не попал в Суворовское училище (но это другая история), забросила обратно на Урал, затем армия, Хакасия, ревущие в ночи "ураганы" с атомными боеголовками, потом Нижневартовск, снега, бросок через полстраны в Севастополь, море, солнце, затем Москва, стрелки, пацаны, разборки, опять Крым, и снова Вартовск, город, отсыпанный на песке посреди болот.
Почти все, кто когда-то приехал на север, собирались вернуться на Большую землю. Некоторые вернулись. Но Серега остался.
Север, он такой. Затягивает.
А может, просто работы было много.
=====
Дисклеймер: любые совпадения с реальными людьми и событиями чисто случайны :)
В качестве иллюстраций: кадр из фильма Джона Ву "Светлое будущее" и фото "Нижневартовск после дождя, 1980е", автор неизвестен
P.S. Вообще не уверен, что кто-то прочитает эту длинную простыню до конца. Если вдруг вы видите эту надпись -- то я вам машу "Привет!" :))
Я думал, что не читал раньше "Страну багровых туч". А в процессе понял, что читал ее когда-то в детстве, но потом забыл. В общем, это еще далеко не те Стругацкие. Местами близко к графомании:
Зашкаливающая эмоциональность героев. У испытанного звездного капитана Ляхова в простом разговоре "от обиды дрожали губы". Если представить, что герои — мальчишки двенадцати лет, тогда — верю. Все так и есть. Или действие происходит в Фейсбуке.
СБТ — это история о том, как Быков и Юрковский стали друзьями. Венера — фон. Но история в целом какая-то недотянутая (хотя как Быков тащил на себе Дауге и Юрковского — вот это оч.хорошо сделано. И глава "Краюхин" просто отличная, взрослая и точная). И постапокалиптические черно-багровые картины Урановой Голконды — впечатляющие, конечно. Красиво и атмосферно.
Да, кто там ругал дедушку Ридли за идиотизм героев "Прометея" и "Чужого: завет"? Почитайте СБТ. Это просто гимн идиотизма! И систематическое неподчинение приказам командира, и "давайте откроем люк просто так, без проверки" и "вон там бегала какая-то черная тень, сейчас сбегаю, посмотрю, никому не сказав", и выход из вездехода без скафандра (два раза!), и "в прошлый раз нам в ракету залилась какая-то хрень, давайте еще раз откроем люк", и "у товарища кислородный балон потек, пусть возвращается один, а на корабле пусть это будет сюрприз", "эта красная непонятная хрень нас окружает, давайте еще подождем".
В общем, дедушка Ридли не виноват. Он все делал по лекалам фантастики пятидесятых. Вторая молодость, да.
По просьбе критика Василия Владимирского написал статью для интернет-журнала "Питербук".
Главных — не обязательно лучших. Я не называю лидеров, а скорее, вспоминаю некоторые вехи пути.
Дмитрий Колодан. Другая сторона (год выхода 2008)
Первая «ласточка» грядущего обновления российской фантастики (как мы тогда думали). Роман Дмитрия Колодана — это фактически роман Джеймса Блейлока, который сам Блейлок забыл написать. Насквозь калифорнийско-американский, полный иронии и аллюзий, британского юмора и нонсенсов, он был настолько далек от российской фантастики тех лет, что казался присланным из другого мира. Или — переводом на русский одного из столпов «new weird».
Главный герой, Наткет, после смерти отца возвращается в родной город, чтобы понять, что тот полон удивительных чудес. И что рассказы отца — совершенно фантастические, — были чистой правдой.
Если вы вспомните фильм Бертона «Большая рыба», то будете правы (и автор явно указывает в тексте на сходство). Если увидите аллюзии на «Волшебника страны Оз» и «Бурю» Шекспира — не ошибетесь. Колодан живет и дышит литературой, правда, в основном англоязычной.
«Другая сторона» была заинтересованно встречена любителями фантастики (золотой Роскон 2008 тому пример) и не замечена вне. Может быть, зря.
Это классический роман «обретения себя», написанный ярко и необычно. Колодану прекрасно удается создать атмосферу, где чудеса возможны и даже обязательны. Уютный мир, симпатичные герои, необычные ситуации. Абсурд и легкий гротеск (но очень милый). Роман несколько неровный, словно ребенок прибежал показать гостю сразу все свои любимые игрушки, так, что они не помещаются в руках и падают на пол, но этим роман тоже симпатичен.
Причудливый дебют. И единственный на настоящий момент законченный роман автора (кроме великолепного «Бармаглота»).
Комик (от нем. Komiker, Komikus, в свою очередь от лат. cōmicus) — амплуа, а также актёр, исполняющий комические роли.
Режиссерский курс Щуки.
Статическая мизансцена. Игорь придумал отличный этюд -- солдаты-срочники в музее. Зал музея. Справа -- обнаженный бюст античной богини, слева на скамеечке отдыхает прекрасная живая дева -- длинноногая, в миниюбке, в блузочке, в чулках в сеточку. Это наша одногруппница секси Надя. Перед бюстом богини замер "прапорщик", за ним выстроилась череда срочников. Головы срочников повернуты отнюдь не к мраморной богине. И только бедный прапорщик смотрит в мрамор. Этюд назывался "Экспонат" (это было задолго до Шнура).
Я был срочником, стоящим последним. И если первые в шеренге только повернули головы, то я почти целиком развернулся к живой богине. И пялюсь на нее во все глаза. Впитываю красоту.
Для срочников нужна форма. Игорь взял в костюмерной старые советские гимнастерки, штаны, ремни, пилотки. Прапора одели, как положено прапору, фуражка, брюки с лампасами, даже ботинки нашли. А вот с сапогами -- засада.
Сапог на всех не хватило. Игорь обегал всю Щуку, но нашел еще пару сапог. Занял у курса Иванова, кажется. Только сапоги оказались бракованные. Внутри подошвы выгнуло как от пожара, ступни целиком не засунешь. Ходить в таких сапогах невозможно. Что делать? Я посмотрел на осунувшееся лицо Игоря и говорю: ладно, давай их мне. Я на носочках постою. Десять минут? Подумаешь, задача.
Генеральный прогон перед показом. Принимает ВВ, куратор курса.
И вот -- смена мизансцены, мы расставили выгородку, разбежались по местам. Я вынес сапоги в руках на сцену, поставил и сунул туда ноги. Стою на пальцах. Забавно, я так даже выше ростом кажусь. Я приосанился.
ВВ оглядел мизансцену, улыбнулся. Вроде доволен. Потом ко мне:
— Овчинников, что ты стоишь, как герой-любовник?!
— Ээ...
— Добавь смущения. Смущайся! Еще!
Я добавил. Зрители-режиссеры засмеялись.
— Вот! — одобрил ВВ. — Теперь хорошо. Зафиксируй.
Так я понял, что от меня ждут точно не героя-любовника.
* * *
Задолго до этого.
Военные сборы. Отдельная трубопроводная бригада под Нижним Новгородом.
Репетируем присягу.
Я беру автомат наизготовку, встаю по стойке смирно. Подбородок задран, лицо торжественное.
— Курсант Овчинников, для принятия воинской присяги, ко мне! — командует замком взвода.
— Есть!
Иду, печатая шаг.
Слышу странный звук. Смотрю -- это замком взвода мучительно сдерживает смех. Его сгибает. Но меня не собьешь. Я репетирую присягу.
— Тарищ заместитель командира взвода, курсант Овчинников для принятия присяги прибыл! — чеканю я.
— Торжественно присягаю...
Замок опять сгибается. Красный.
— Блин, ты замучил, — говорю я шепотом. — Издеваешься?
— Овчинников! — говорит он. — Слушай, хватит. Я не могу, когда ты с таким лицом идешь.
Я потом посмотрел в зеркало, когда брился. А что не так? Лицо как лицо.
Красивое даже.
Можно героев-любовников играть. Точно.
* * *
— Думаете, я всегда играл героев? — говорит Порох. Он суров и мощен, как литая старинная мортира. Боксерская челюсть в седой щетине, лысина отливает патиной. — Э, нет. Это в кино вы привыкли, что я герой. А в театр Сатиры меня когда-то приняли как комика.
Александр Шалвович Пороховщиков, наш мастер. Порох.
Когда я его увидел в Гитисе на поступлении, я подумал: "Это же тот актер, из "Свой среди чужих"!" Оказывается, он ниже ростом.
А теперь я учусь у него на актерском курсе.
— Завтра будет пересдача сценречи, — объявила преподавательница. — Тебя, Овчинников, это особенно касается. Что у тебя с упражнениями? Всем знать теорию и практику. Дома перед зеркалом потренируйтесь. Овчинников! Ты понял?
— Понял, — я вздохнул. Из всех предметов мне труднее всего давались сценречь и танец. Особенно с танцем беда. Временами я чувствовал себя как сороконожка, которую спросили, с какой ноги она обычно начинает движение. Вот как можно одновременно быть почти Траволтой на танцполе -- и таким бревном в учебном классе? Однажды в клубе "Кабана" негр-кубинец, подвижный как ртуть, пожал мне руку, признавая свое поражение. Я сделал его в латине, а на уроке не могу повторить три движения, не запутавшись в ногах. Чертовы шаги!
С речью лучше, но далеко до совершенства. Остальных на пересдачу оставили с акцентами и южным выговором, а нас с Пашкой -- за лень и глупость.
Порох вошел в зал -- седой, мощный -- вместе с вокалисткой и сел в первом ряду. Его темные глаза смотрели на нас отрешенно и задумчиво.
Пересдача началась. Нас было четверо. Две девчонки, Пашка (не тот, что с Танцором диско, другой) и я.
— Кто начнет? — спросила педагог по сценречи.
— Давайте я.
Я сделал шаг вперед. Рассказал теорию и принялся за практику.
Упражнение называется "Колокол". Оно в принципе простое -- встаешь, ноги чуть шире плеч, руки прижаты вдоль тела. Нужно качаться с ноги на ногу, изображая язык колокола и произносить при этом "БОМММ-БОМММ", начиная с низких нот и до самых верхних. Главное, чтобы звук шел из груди, а потом из головы. Это упражнение развивает резонаторы.
Я это упражнение делал дома, прекрасно знал. Даже перед зеркалом репетировал. Так что в себе я был уверен. Как настоящий адепт системы Станиславского, даже в учебное упражнение я вложил внутренний монолог и киноленту видений. Я представлял, что я не просто колокол, а колокол из фильма Тарковского "Андрей Рублев", который отливают в последней новелле, и что я духовное воплощение шута, которому вырвали в начале фильма язык за правду, а теперь меня отлили в бронзе и дали мне новый медный язык, и я звоню над всем миром, над этой юной возрождающейся Русью, которая скоро сбросит рабское монгольское иго, и я смотрю на всех с высоты полета воздушного шара, подо мной проплывают поля и реки, и рыбаки в лодках, и табун лошадей, и я звоню. И звон мой чист и ярок. И разносится далеко.
— Начали, — сказала педагог по сцен.речи.
И я начал.
— БОМММ, БОМММ, — очень низко.
— БОМММ, БОМММ, — чуть выше.
Я делаю -- и чувствую, что вокруг меня что-то происходит.
Смех. Затем -- грохот горного обвала.
Порох стал багровый, как помидор. Никогда его таким не видел. И хохотал. По лицу катились слезы.
Что-то не так? — подумал я. И удвоил усилия.
Порох рубанул ладонью воздух, задыхаясь.
— Ты! — крикнул он своим мощным хриплым голосом. — Комик!!
И продолжил смеяться. Рядом с ним плакала от смеха преподавательница вокала, а педагог по сцен.речи -- стояла с красным лицом, она честно пыталась сдержаться.
— Овчинников, спасибо, — сказала она наконец сдавленно. — Все.
На этом экзамен благополучно завершился. Всем поставили "зачет" и отпустили.
После ко мне подошла Тамара и говорит со своим характерным гортанным акцентом:
— Спасибо, что рассмешил Пороха.
Я рассеянно кивнул.
А я стою и не могу понять. Как я это сделал?
Я же герой. Не комик.
============
Александр Пороховщиков (Клавдий), Алла Демидова (Гертруда) и Владимир Высоцкий (Гамлет) в спектакле Юрия Любимова «Гамлет», Театр на Таганке