Мы с Лешкой злорадно рассмеялись.

Справедливость -- это не когда всем одинаково хорошо, а когда всем одинаково плохо.

Кстати, сценка, в которой мы должны были играть, тоже оказалась о справедливости.

История проста. Дано: скворечник. В нем живет Синичка (Лешка). Но прилетает злобный Кукушка (Серый) и выгоняет Синичку на улицу. А сам заселяется в скворечник. В общем, откровенный рейдерский захват с нанесением побоев и моральным унижением. Синичка горько плачет. Мимо летит Правильный Воробей (это я). Чего ты плачешь, Синичка? Вот такая фигня, брат Воробей, говорит Синичка. Помоги, ты ж старый опер. И Воробей берет нунчаки и идет разбираться с Кукушкой (ладно, про нунчаки я наврал).

— Выходи вон! — говорит Воробей и грозно машет крыльями на Кукушку. А потом еще как-то мощно морально воздействует на хулигана.

Кукушка в итоге пугается и улетает, посрамленный. Синичка возвращается в скворечник. Справедливость торжествует.

— Спасибо, храбрый друг Воробей, — говорит Синичка-Лешка. И его длинные, как у девчонки, светлые ресницы благодарно опускаются. А Воробей-без-имени улетает в сторону заходящего солнца. Конец.

В общем, трогательный момент. Муз.руководитель сама чуть не расплакалась от своего драматургического мастерства. Возможно, ей казалось, что это практически опера "Евгений Онегин", только Онегин и Ленский в последний момент бросают пистолеты в снег, обнимаются, поют баритоном и тенором, а потом идут ногами пинать Дантеса (ладно, тут я тоже наврал).

Мы пришли в музыкальный зал и начали репетировать.

Лешка все время забывал текст. Он вообще, узнав о своей роли, как-то поскучнел лицом, а потом даже сделал попытку взбунтоваться. Мол, лучше я буду играть Воробья или Кукушку, чем этого... Синичку.

Муз.руководитель внятно объяснила Лешке, что у каждого актера свое амплуа. И не дело пытаться влезть в чужие валенки (эту историю я тоже как-нибудь расскажу). Вот, посмотри на него (это про меня) -- какая синичка с таким честным упрямым лицом Мальчиша-Кибальчиша? Такая синичка скорее удавится, чем сдаст родной скворечник буржуинам. Что это за история, в которой синичка три месяца скрывалась в развалинах скворечника, питалась комбикормом, а по ночам убивала кукушек SS? Точно не наша. А посмотри на этого (это про Серого) -- он же вылитый профессор Мориарти! А надень очки -- Паганель, что лучше, но тоже мимо образа синички. Его выгони из скворечника, он даже не заметит и пойдет классифицировать морских млекопитающих. Кому это надо?

Синичка должен быть трогательным, ранимым и лиричным. Чтобы зрители ему сочувствовали.

Лешка увял.

Он, конечно, не знал, что через пару месяцев я ударю его по голове рукояткой игрушечного нагана до крови, но все равно чувствовал в словах муз.руководителя какой-то подвох.

Мы репетировали дальше. Лешка бубнил и угрюмо хлопал ресницами, иногда забывая текст, я махал крылышками, голос мой звенел как набат, а Кукушка злодействовал. Серому понравилось быть плохим. У него обнаружился пугающе гипнотический взгляд (просто без очков он плохо видел), а язвительность уже имелась природная. В процессе выяснилось, что играть этот спектакль мы будем три раза. Три! Один раз у малышей, второй -- в старшей подготовительной группе, а третий, финальный, на утреннике в своей группе. Понятное дело, нас это не обрадовало.

Но деваться было некуда.

Спустя несколько репетиций, подгонки костюмов (нам просто надели бумажные обручи с нарисованными птицами), наступило время премьеры.

Младшая группа. Гул голосов, звуки пианино. Мы вошли. Малыши сидели по скамейкам, как нахохлившиеся замерзшие воробышки. И смотрели на нас испуганными круглыми глазами. Мой Правильный Воробей выглядел рядом с ними Кинг-Конгом. Деревянный домик, изображающий скворечник, уже стоял в центре зала.

Спектакль начался.

От страха Лешка порозовел и вспомнил слова (со мной в бытность на актерском всегда было наоборот).

— Я синичка, маленькая птичка... — и т.д.

Прилетел Кукушка и лестью, хитростью, наглостью, а потом и силой отнял у Синички скворечник.

— Это мой дом! — возопил Синичка жалобно. Он стоял маленький, белобрысый. Его было смертельно жалко.

Кукушка в ответ зловеще расхохотался. Удачно вышло, у меня даже мороз пополз по коже. Пара малышей заплакала.

— Не плачь, Синичка! Я помогу твоему горю! — сказал я храбро и полетел в бой.

Зрители оживились. Повскакивали со скамеек.

— Выйди вон! — закричал я Кукушке.

— Дай ему! Стукни его! — кричали малыши.

В этом муз.руководитель оказалась права -- Лешка вызывал сочувствие. Даже когда он все-таки забыл текст, и муз.руководителю пришлось ему подсказывать, Леша только стал ближе к народу. Мелкие прониклись к синичке и всячески за него болели. Ситуацию они переложили на себя, поэтому вмешательство Правильного Воробья вызвало бурю восторгов. Я сердито наседал на Кукушку и яростно махал крыльями. Мелкие вопили и радовались. Кукушка позорно бежал. Аплодисменты. Я был герой.

После утренника я честно сфотографировался с кучей мелких. Я терпеливо стоял, пока родители щелкали "зенитами" и "сменами-м", а малыши преданно заглядывали мне в глаза. Я был такой коллективный старший брат. С таким ничего не страшно, думали мелкие. Думаю, в тот момент я почувствовал легкий "комплекс самозванца".

Родители мелких подходили и говорили, что мы хорошо играли (особенно Лешка), но нас это не трогало. Мы были словно группа трагиков МХАТ, отрабатывающая повинность на корпоративах. Космические инженеры на картошке. А нас хвалили за умение надувать шарики и сбор с куста... тьфу.

С Лешкой тоже фотографировались, а Кукушку мелкие боялись. Встретив его расфокусированный взгляд, малыши ежились и прятались друг за друга. Так что вокруг Серого было пустое пространство.

Потом нам вручили подарки -- такие же, как у малышей. Мы с парнями оглядели цветные пирамидки и пожали плечами. Ээ... это зачем? Ну, хоть конфет дали, правда, почти все с белой начинкой (такие я не ел, только с черной).

Затем была старшая группа. Подготовишки смотрели на нас, как на мелких клоунов, но тоже повеселились, глядя спектакль (особенно, когда Лешка традиционно забыл слова, а я атаковал Кукушку). И даже сфотографировались с нами после -- в основном девчонки. В этот раз нашей труппе тоже вручили подарки -- такие же, как для старших. Маленькие счеты и конфеты.

И наконец, настал день финального спектакля. Это был утренник нашей группы.

Мы вышли вальяжно и раскованно, словно опытные комедианты, и отыграли влет, как по маслу. Лешка даже ни разу не забыл текст.

Все закончилось.

Я стоял, опустошенный, когда к нам подошла муз.руководитель. Я поднял взгляд.

— Это провал, — сказала муз.руководитель надломленным голосом. — Боже мой!

Я посмотрел на нее с недоумением. Что?

— Как замечательно вы выступали у малышей и у старших... а тут! Тут!

Я все еще не понимал. Каторга закончилась, мы могли вернуться в группу и играть в космический конструктор. Разве это не здорово? По-моему, прекрасно. А еще нам дали машинку и конфеты (и даже пару с черной начинкой).

— Вы так здорово играли первые спектакли. А сейчас -- Кукушка забыл расхохотаться и залезть в домик, Воробей не хлопал крылышками, а Синичка... — муз.руководитель на мгновение задохнулась. — Синичка, когда его выгнали из скворечника... стоял, руки в карманы, и улыбался!

Муз.руководитель закрыла лицо руками.

Это сейчас я могу понять ее режиссерскую боль, а тогда цинично пожал плечами. Подумаешь.

Мы с парнями переглянулись и пошли в группу. Нас ждали космос, "союз-аполлон" и макароны с подливкой.

В общем, так я заболел театром (ладно, я опять наврал. это случилось намного позже).

А справедливость все равно торжествует. Это я к тому, что вальсировать с девчонками оказалось не так уж плохо... :) Но до девчонок, стихов и театра еще нужно было дорасти.

=========

В качестве иллюстрации: Альфред Эйзенштадт, "Юные парижане смотрят кукольное представление", 1963 год

В общем, из головы у меня этот "жигуль" не выходил. Я погулял, попинал снежные комья, посмотрел на детский сад через забор, проверил пещеры, вырытые в огромном сугробе... Кто-то забыл красную лопатку. Я посмотрел на нее и вылез обратно. Все было не так и все не то. Я вернулся к жигулю. И стал ждать.

Прошел час, а мужик не возвращался и не выключал мотор. Я занервничал. "Как можно быть таким безответственным?", думал я о жигулисте. "Из-за таких, как он..." Он что, капиталист? Нет, он такой же, как мой папа и мой дядя Сережа, советский. Но почему ведет себя как эти, что вырубают тропический лес, а редкие индейцы и птицы потом вымирают?

Земля на моих глазах клонилась к закату. Кажется, воздух стал значительно темнее, и дышать становилось трудно. Мир умирал. Тысячи животных и растений взывали к моему разуму и воле.

Я понял, что должен что-то сделать.

Я пошел к жигулю, полный решимости. Мне было лет семь. Я подошел к зловонной выхлопной трубе этой советской "машины смерти". Снег уже в радиусе метра был черный и мертвый. Дым поднимался клубами на морозе. Ад наступал. Та планета из фильма "Через тернии к звездам" -- она была уже рядом. Ее дыхание сочилось из выхлопной трубы.

Я шагнул вперед. Я брал снег комьями и бросал в жерло загрязнения, кашляя от выхлопа. Я был рыцарь экологии и октябренок. За моей спиной стоял Ленин (прищурившись, он одобрительно качал головой) и другие животные. У животных были страдающие и истовые глаза героя из фильма "Коммунист".

"Орленок, орленок, взлети выше неба". Я бросал и бросал. Снег. Много снега. Целую тонну снега. Спина у меня взмокла, шапка развязалась и съехала на затылок.

Но отдохнуть я не мог. Загрязнение лилось в атмосферу, и я так мало мог сделать. Но я делал, что мог. Я почти засыпал трубу.

— Эй, ты! — меня окликнули.

Я поднял голову и с трудом разогнул натруженную спину. Уже стемнело.

— Эй, пацан! — грубый мужской голос.

Ко мне, не торопясь, ленивой походочкой деревенского драчуна шел мужик в черной дубленке. Я видел, как клубы пара слетают с его губ и запутываются в серых барашках на воротнике. Они показались мне похожими на мертвый снег.

Это был хозяин синего "жигуля".

Я выпрямился и смотрел на него. Мужик подошел и возвышался надо мной, как темная башня. Глаза у него были бледно-голубые.

Страха я не чувствовал. Я хотел сказать: как же так можно? Выхлоп. Вот мне и приходится за вас Землю спасать. А я еще маленький, я уже устал.

Почему-то я думал, что мужик это не специально, а потому, что не сообразил, как это вредно. И что он будет мне даже благодарен.

Несколько секунду мужик смотрел на меня. Взгляд безразличный, словно искоса. Я понял, ему нужно объяснить, что его машина вредит природе и нельзя так делать. Он поймет, не дурак же он и не капиталист, который вредит природе из жадности.

— Дядя, нельзя... — начал я. И тут он меня ударил.

Нет, не ударил. Равнодушно стукнул предплечьем в меня, словно толкнул бревном. Никакой боли, только глухой звук. Я упал на снег. И почувствовал удивление. За что?

Мужик сел в машину и уехал.

Во дворе наступила тишина. А я все лежал, оглушенный. "Я спасал природу, а он..." Как же так?

Потом встал, отряхнулся и пошел домой.

— С тобой все хорошо? — спросила мама, выглядывая из кухни. Она что-то варила.

— Да, — сказал я.

Из окна нашей квартиры я видел пустой двор, черное пятно выхлопа. И целую гору снега, что я накидал, спасая мир.

И неожиданно почувствовал гордость.

Я сделал все, что мог. Пусть кто может, сделает лучше.

Сейчас, думаю, нас приняли бы за команду революционного суши-бара, но тогда мы были по-настоящему круты.

Роль толстого "мандарина" играл Ромик Новичков. Коренастый, живой, с вечно глумливым выражением на круглой физиономии. Идеальное лицо зажравшегося феодального зла.

Помню, он дико кричал, когда восставшие крестьяне "зарезали" его за дверью класса. В этот момент я понял, что смерть за кадром действует гораздо сильнее. 

Я играл вождя восстания по имени брат Чжан. На самом деле братьев было трое и они действовали по одиночке, поэтому царские войска разбили их. Но мои братья объединились перед последним сражением. Они осознали свою ошибку, забыли обиды и собирались умереть достойно. К тому моменту силы восставших были обречены, царские войска оттеснили их в болото. "Повязки" были изранены, у них кончились еда и питье. Сейчас я понимаю, что в сущности, тогда я использовал сюжетный ход "Трех поросят" — об единении семьи перед лицом инфернального зла. Но это посредственности повторяют, великие же — крадут.

Я тогда не знал этой мудрости, но крал, не стесняясь.

В спектакле участвовали все мальчишки, кроме двух. Все хотели быть "желтыми повязками". И даже одна девчонка (забыл кто. Ленка Полуэктова?). Мы сняли пиджаки, закатали рукава рубашек и повязали головы пионерскими галстуками. Я объяснил, как это будет, и начал распределять роли. И тут выяснилась первая проблема. Все хотели быть братьями Чжан, а просто восставшими рабами — никто. Я почувствовал головокружение. Земля уходила у меня из-под ног. Мой стройный сценарий на глазах превращался в 羊屎 (козий помет, кит.). Героическим усилием я предположил, что братьев Чжан на самом деле было не три, а больше. Просто о некоторых история умалчивает. Поэтому мы все стали братьями Чжан. И даже одной сестрой Чжан (Полуэктова, ты?). 

Это было настоящее семейное восстание.

Один из братьев был ранен, поэтому своей повязкой он подвязал руку. Другого брата ранили в живот, он лежал на парте и время от времени стонал. "Держись, брат Чжан", говорили ему.

У одного из пацанов галстука не было, поэтому он был брат Чжан, Потерявший-Повязку-в-Бою.

В спектакле по плану было три акта. Первый акт -- я, как главный брат Чжан, произношу речь, о том, в какой 兩廂山羊(задняя часть козы, кит.) оказалось восстание и почему. Второй акт -- прибывает посланник императора и предлагает нам сдаться. Мы гордо посылаем его к истокам Янцзы. Посланник уходит. Акт третий — Мы готовимся к смерти, прощаемся друг с другом и ждем смерти. Я говорю: вот так и закончилось восстание Желтых повязок. Аплодисменты.

Начали. Речь я отбарабанил без запинки -- у меня тогда была идеальная память. Начался второй акт...

К нам прибыл Толстый Мандарин, которого играл Ромик. Это у китайцев так называются чиновники, но мне всегда представлялось что-то круглое и оранжевое. Явно зажравшееся, но с запахом Нового Года. Возможно, это и есть обаяние зла.

— Крыса, не имеющая совести и пожирающая чужой хлеб! — сказал я. Эта фраза из учебника поразила мое воображение, поэтому, кажется, я использовал ее дважды. — Зачем ты явился сюда?

— Привет, жалкие мятежники! — заговорил Толстый Мандарин, нагло усмехаясь. — Меня послал великий император Хань! Он предлагает вам жизнь, жалкие черви!

— Чего хочет император?

— Вы... — после подвига с "Хань" Ромик вдруг начал терять слова и мучительно пытался их найти. — ...окружены. Вы все... умрете в этом болоте! Сдавайтесь, ничтожные рабы! Бросайте оружие!

— Передай императору, мы не сдадимся, — отрезал я. Как настоящий революционный вождь. Правда звенела в каждом звуке моего голоса. Правда и вера в великое светлое будущее китайского трудового народа.

— Мы не сдадимся! — дружно повторили остальные братья Чжан. Они тоже верили.

— Сдавайтесь! — сказал Ромик.

— Не сдадимся! — ответили братья.

— А я говорю: сдавайтесь!

— Нет!

— Да!

— Уходи отсюда! — сказала сестра Чжан (Полуэктова?).

— Сама уходи! — огрызнулся Ромик.

Я чувствовал, что история закольцовывается и начинает пожирать саму себя. Нужно было спасать спектакль. Кажется, Ромик забыл, что должен был уйти сразу после ультиматума и дать нам героически умереть. Что делать?! На мгновение у меня снова закружилась голова, но я взял себя в руки.

— Зарезать этого толстопузого! — приказал я с истинно революционным пафосом. И показал на дверь. — Выведите его отсюда и убейте. Я не хочу видеть смерть этой собаки!

Потрясенная тишина. Тяжелораненый брат Чжан от удивления перестал стонать. Рустик Нуриев и еще один мальчишка подхватили мандарина под руки и потащили к двери.

— Нет, брат Чжан! — хныкал трусливый Мандарин. Ромик всегда быстро соображал. — Не надо, нет! Пожалуйста! Я не хочу умирать!!

Его вытащили за дверь.

Дверь закрылась.

В следующее мгновение дикий вопль разорвал тишину. Девчонки-зрительницы вздрогнули и начали переглядываться.

— Так будет с каждым угнетателем трудового народа, — веско сказал я. — Конец.

Аплодисменты. Дверь распахнулась.

— Что здесь происходит?! — раздался возмущенный голос. Наша классная аж привстала.

Ромка умирал так громко и выразительно, что на крик прибежал наряд дежурных с красными повязками на рукавах и какая-то учительница с изменившимся лицом. А потом пришла завуч.

Так закончилось восстание желтых повязок.

Читать "Выжить среди принцесс"

Судя по тому, как Михалков говорит и как показывает -- сейчас меня порвут на клочки. И приготовился морально.

"Мы должны защищать профессию от плохой режиссуры", сказал Михалков. Я чуть не зааплодировал...

А потом пошли отрывки.

Вот смотрю и думаю: то ли лыжи не едут, то ли я еб...нутый.

Что это, блин? (простите)

Во время первого отрывка я даже глаза протер. Думаю, какой-то совершенно ученический отрывок, как так можно? Показывали "Беззащитное существо" по Чехову. Это история о том, как некое "беззащитное существо" пришло к прожженному банкиру и отжало у него бабки. Без пистолета и угроз, а чисто на занудной харизме. Причем в совершенно посторонний банк.

Не лучший рассказ у Чехова, но забавный, и настоящее раздолье для двух характерных актеров. Студенты любят его брать. Там есть, что сыграть. А тут готовые актеры, даже круче — "академики". Ух, дадут жару.

Загорается свет. В центре сцены — стол, сбоку — стул. Я сразу узнал знаменитую мизансцену из наших самостоятельных отрывков на первом курсе. И чуть не прослезился. Только иногда мы поворачивали стол боком (дилетанты).

Началось. Костюмы шикарные, лица интересные. Задник потрясающий. Вот Кистунов, банкир, вот Щукина, просительница. Вот два отдельных спектакля, которые они играют. Актеры друг друга не видят. Исполнитель роли Кистунова наказ Станиславского "все внимание на партнере", понимает буквально — пялится на Щукину, не мигая. И даже промахнулся мимо телефона. "Щукина" — сначала наигрывает, потом роется в сумочке. Иногда смеется. Я сразу поверил, что передо мной то самое чеховское "беззащитное существо", что вырвет у голодного льва из пасти кусок мяса, а потом еще придет завтра. Щукина начала доставать из сумки предметы и играть с зеркальцем. Я снова ощутил ностальгическую теплоту. "Самостоятельные отрывки", подумал я. -"Режиссера нет, понимания сцены нет, но как стараются" А потом вспомнил, что на самом деле смотрю. Причем по каналу Культура и в прайм-тайм. Под конец актеры все же начали цепляться друг за друга, контактировать, и худо бедно прикончили "Беззащитное существо" вместе с Чеховым. Аминь. И слава богу.

А передача продолжалась.

После отрывка заговорил Михалков — опять очень толково и убедительно, и я снова начал верить — сейчас меня порвут.

Но дальше все следовало в духе первого отрывка. Некоторые отрывки были хуже, некоторые лучше. Но средний уровень — "не той ты стороной, дядя Федор, бутерброд ешь".

С режиссурой еще вопрос. Зачем столько дешевых гэгов? Отыграем зеркальце, пальцы, щебет птиц, глухота, опять щебет птиц, прыжки, эхо из цветка (я не шучу) и прочее... И так в каждом отрывке. Плюс еще куча видеоэффектов с задником. Зачем? Ни один отрывок меня не зацепил, за исключением момента, когда девушка надевает руки парня как коромысло и несет ведра. Это было выразительно.

Что еще хорошего?

Ну, пластика у некоторых актеров ничего. Пластический этюд по "Бабам" Чехова был бы неплох, будь он раза в два короче.

В общем, не совсем зря потратил время...

А потом я посмотрел "Жить" Василия Сигарева и он порвал меня пополам.