Владимир Набоков «Дар»

Так как мы имеем дело с безусловным шедевром, одной из высочайших вершин русской литературы, то имеет смыл сказать о том, что в романе есть негативного. Точнее, что вызвало у меня отторжение, а ведь я страстный почитатель творчества Сирина!

Прежде всего, главный герой и отчасти рассказчик — Федор Константинович Годунов-Чердынцев. Одно помпезное имечко чего стоит! Такое впечатление, что Владим Владимыч собрал все негативные черты своего характера и слепил из него образ начинающего литератора. Снобизм, высокомерие, социальный шовинизм (Дартаньян среди быдла), лентяйство, финансовая безалаберность, привольное житье за счет своих ближних. Как будто автор хотел сделать чучело из собственной тени и сжечь ее огнем литературного дара. Да еще и мораль вывести — вот смотрите, дар может пробудиться даже в столь ничтожных людишках. Дух веет, где хочет. Весь негатив в отношении мира, людей, их идеалов и образа жизни отданы самому Ф.К. Все собственные творческие силы автор тратит на изображение его, любимого. Так что не подкопаешься, автор «выглянул и спрятался: а это был не я!»

Папаша Федора Годунова. Прям такой идеальный, что шлепнуть его было бы одно удовольствие. Просто, чтобы «уничтожить что-то прекрасное». Вся его идеальность, правда, зиждется на ограниченности мелкого лавочника. Вот моя конторка, вот моя семейка, а вы все горите синим пламенем. Как и все мелкие лавочники он не учел только, что пламя и на его лабаз может перекинуться. Так и пропал, что твой заяц (правда тут неувязочка вышла. Феде все мнятся, как обычно, «кровавые краснопузые бандиты», но если папаша его сложил голову в России, то произошло это на территории, занимаемой белыми на рубеже, в начале 1919 года. А нечего шляться среди белоказачьих банд со слитками серебра в котомке.)

Ну и уже отмеченное другими излишне пристальное любование крылатыми козявками. Из-за чего чтение Второй главы вылилось в сущее мучение. Правда и тут Сирин показал себя как блистательный писатель-натуралист.

В остальном, вся возможная критика в адрес Набокова-Сирина виртуозно отображена самим автором в романе. При чтении рецензий на «Жизнь Чернышевского» я едва ли не рыдал от хохота, так это было точно и справедливо, и с неподражаемым высокоинтеллектуальным юмором.

Роман шедевр из шедевров. Стиль, мысль, чувство, постижение самих основ мироздания! Чтение таких книг невероятно заряжает душу и ум.

Я согласен с теми, кто считает, что знакомиться с творчеством Набокова с этого романа не стоит. Но! Прочитать Набокова нужно всего в юности и молодости. Сам так сделал и ни минуты не жалею, только возвращаюсь периодически, и каждый раз с невероятной пользой. Его творчество — школа мастерства, вкуса, эстетической и моральной честности и чистоты. (Только русский период, с Америкой все сложно!)

Хочешь прочесть гениальную книжку — читай Набокова!

Творчество Набокова с самого начала активно освещалось и обсуждалось его современниками (см., например, «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии» / Под общей редакцией Н.Г. Мельникова. 2000). Крайне далеко оно от забвения и теперь. Поэтому кажется, что всё, что можно сказать существенного о нем, уже кем-то сказано, в том числе и о романе «Дар»… И всё же, немного субъективного…

На мой взгляд, всему литературному пути Набокова свойственна определенная «логичность», структурная завершенность, своего рода, перфекционизм. От романа к роману, от стихотворения к стихотворению он разрабатывал новые темы, словно ученый или инженер, который решает разнообразные, большие и малые, но вполне конкретные задачи, при этом совершенствуя своё мастерство, расширяя возможности. (К слову, стихи Набокова мне кажутся несколько «рассудочными», немного слишком логичными для той поэзии, которую я люблю. В его поэзии интеллект несколько превалирует над чувством. Стихи Годунова-Чердынцева в «Даре» не представляют, на мой взгляд, самостоятельного интереса, за исключением последнего.) И кажется закономерным, что «Дар» явился вершиной этого пути и его итогом. Ведь нет писателя без языка, на котором он пишет, а Набоков, пишущий по-английски, это уже некто иной, Nabokov, а не Набоков и уж, тем более, не Сирин. Откровенно говоря, до конца я не верю в полный писательский билингвизм. (Как следует из писем Набокова, он не всегда был полностью удовлетворен своим английским.) В любом случае, разные языки обладают разными средствами художественного выражения и накрепко связаны с культурой своих носителей. Для меня Набоков остается автором произведений, написанных, прежде всего, по-русски и, в этом смысле, носителем русской культуры. «Камеру-обскуру» Набоков перевел на английский, изменив название и существенно переработав текст. С другой стороны, трудно себе представить, чтобы «Лолита» — «звездный час» Набокова — была изначально написана по-русски.

Поэзия, по словам И. Бродского, это колоссальный ускоритель сознания. Думается, в прозе добиться эффекта такого «ускорителя» ещё сложнее, но тем ценнее может быть результат. Всех достоинств Набокова – прозаика, как говорится, не перечесть. Но я, прежде всего, ценю его как стилиста, художника формы, как писал В. Ходасевич. Оригинальный и совершенный стиль чувствуется уже в «Машеньке», первом романе писателя. Особенно выразителен и блестящ он в фантастическом «Приглашении на казнь». Но иной раз даже совершенство набоковского стиля кажется «слишком совершенным», чрезмерно, если так можно выразиться, ярким и эклектичным, оторванным от всякой традиции (это особенность, но не всегда недостаток). При чтении же «Дара» возникает ощущение некоей качественной новизны. Здесь Сирин, не отказавшись нисколько от своей неповторимой индивидуальности, словно бы вовлек в свой писательский арсенал лучшие достижения русской литературы. Логичность, «математичность» искусственных (и искусных) сюжетных построений наполняется «правдой жизни». При всегдашнем полном отсутствии сентиментальности набоковская проза здесь менее холодна (особенно в гротесковой главе о Чернышевском). А заканчивается роман вообще чем-то вроде happy-end’а, что Набокову абсолютно и диаметрально не свойственно. Могучая и беспощадная образность словно приглушена, но при этом всё пространство романа глубоко, основательно, зримо и вещественно. Какие-то строки, фразы, абзацы словно бы напоминают Бунина, Достоевского, Пушкина, ещё кого-то… (Гоголя? Газданова, ещё одного русского писателя-эмитгранта?, и т.д.) Однако речь идет о внутреннем и глубоком читательском ощущении, а никак не о какой-то внешней схожести, аллюзиях и реминисценциях.

Определить тему романа «Дар» на самом деле непросто. Считается, что это тема творчества, писательской профессии, тема всей литературы и даже искусства в целом. Несомненно, сюда можно отнести и темы русской эмиграции и, как это принято говорить, темы «взросления и становления героя». Всё это верно. Но несомненно также и то, что определения такого рода слишком общи, чтобы из них можно было извлечь что-либо ценное. Хотя, действительно, очертить содержание «Дара» только сюжетными рамками возможно менее, чем в каком-либо другом произведении писателя, и вряд ли этому роману можно приписать эпитет «увлекательный» — скорее, «увлекающий», но не многих. В «Даре» просматривается множество пересекающихся и перекликающихся друг с другом разнообразных тем и «темок», которые и составляют собственно саму ткань романа. Трудно соблюсти связность и плавность при такой манере изложения, но Набокову это удалось вполне. Каждая глава заканчивается как будто совершенно естественным финалом. Можно также подробно разбирать структуру романа, его, как это принято в рассуждениях о Набокове, «гипер-, мета- и интертекстуальность». Так, глава о Н.Г. Чернышевском интересна, помимо прочего (Не всем, наверное, известно, что Николай Гаврилович упорно пытался изобрести вечный двигатель. Правда это или выдумка Набокова в контексте романа не существенно.), и тем, что в ней романистика смыкается с эссеистикой и биографическим очерком – ещё один стилистический изыск. Похоже, набоковское изложение жизни Чернышевского сходно с жанром альтернативной истории. Само по себе любопытно, как Набоков изображает (представляет себе) эту историческую личность. Но вовсе не обязательно считать это изображение истинным. Чрезмерный и неуместный, по мнению некоторых критиков, натурализм в жизнеописании Чернышевского я склонен рассматривать как очередную литературную игру, свойственную Набокову пародийность (порой, весьма тонкую). В пользу этого говорит и то, что в следующей главе Набоков придумывает и рецензии на книгу Чердынцева. Есть, своего рода, парадокс в том, что художник слова Набоков разбирает роман Чернышевского «Что делать?» — вещь, по мнению многих (и уж точно, самого Набокова), антихудожественную. Однако автор «Дара» вынужден считаться и косвенно «полемизировать» с Чернышевским не как с писателем, но как с представителем тех сил, что повлияли на исторические судьбы России, а, значит, и на судьбу самого Набокова. По-видимому, невзирая на литературную беспомощность Чернышевского (весьма относительную, впрочем), его нельзя исключить из общего литературного процесса в России. Именно поэтому Набокову не удается выставить Чернышевского в карикатурном виде и именно поэтому, я думаю, вообще возникла эта грустная глава в романе, являющаяся, по моему мнению, его кульминацией. Прямо такая задача – окарикатуривание Чернышевского – конечно, и не ставилась. Она была бы слишком мелкой и мелочной для Набокова. Более того, слишком старательное осмеяние Чернышевского (а заодно и Добролюбова) у непредвзятого читателя может вызвать иронический отклик по отношению к самому автору романа. Набоков препарирует жизнь Чернышевского как энтомолог какую-то бабочку-мутанта – с некоторой брезгливостью, но оставаясь в рамках «научного метода» и он искренен в своих оценках. Описание т.н. «гражданской казни» Чернышевского, городовые с венками на голове (!) – одна из самых сильных сцен романа. Здесь я вижу одну, весьма вольную, правда, аналогию. Как Чернышевский «умер», исчерпал себя, по мнению Набокова, после своей гражданской казни, так и сам Набоков, повторюсь, после романа «Дар» «приказал долго жить» как русский писатель. Красиво ушёл...

А есть ли в романе недостатки? Ответ: разумеется. Ещё У.С. Моэм писал, что любой сколь угодно хороший роман будет иметь недостатки в силу несовершенства самой романной формы. В «Даре» я бы отметил некоторую многословность, а также чрезмерное увлечение темой бабочек во второй главе. Тот же Моэм справедливо заметил, что романисту всегда следует помнить о том, что его собственные интересы, если они не помогают развитию сюжета, далеко не всегда столь же привлекательны для читателя. Возможно, Набоков об этом и помнил, но в русском романе данной рекомендацией пренебрег.

Думается, всякое конечное суждение о «Даре» будет неполным, и это ещё один признак совершенства текста. При всех разборах неизбежно теряется впечатление от произведения искусства в его завершенности, целостности, самоценности. (Поэтому, может быть, некоторые читатели не заглядывают в примечания и послесловия.) Здесь, как мне кажется, будет снова уместно сравнение с поэзией, когда имманентное единство формы и содержания служит источником всё новых и новых смыслов. Всякий действительно ценный текст что-то добавляет к личности читателя, «волшебная сила искусства» воплощается в реальности. Не об этом ли писал сам Набоков, заканчивая свой последний русский роман, возможно, вообще свой лучший роман:

Прощай же, книга! Для видений

отсрочки смертной тоже нет.

С колен поднимется Евгений,

но удаляется поэт.

И всё же слух не может сразу

расстаться с музыкой, рассказу

дать замереть... судьба сама

еще звенит, и для ума

внимательного нет границы

там, где поставил точку я:

продленный призрак бытия

синеет за чертой страницы,

как завтрашние облака,

и не кончается строка.

В свое время я поверил аннотации, сообщавшей, что это роман о Чернышевском. Меня интересовал Набоков, но не Чернышевский, и я отложил Дар на потом. Лет на 20, как выяснилось. Заодно выяснилось, что Чернышевскому в романе отведена одна глава из пяти. Можно считать, что эта книга о Ч., но с тем же успехом можно утверждать, что это книга о русской эмиграции или о бабочках. Обо всем этом написано много и интересно, но для меня Дар – прежде всего, это роман о писательском ремесле, о том, как рождается поэзия и проза. Это скорее автобиография, чем биография. Но так ли нужно знать, о чем книга, в которой «как» еще важнее, чем «что». Это проза поэта с изысканным подбором искусно расставленных слов. Мелкая выделка этой прозы приравнивает ее к хорошим стихам, в которые она неоднократно без стыков и переходит. Это бесценный дар, но не для всех.

«Дар» — последний изначально написанный на русском языке роман Набокова. Уточнение «изначально» необходимо, так как впоследствии писатель занимался переводом с английского на русский как минимум одной работы — «Лолиты». Возможно, имеются и другие.

Технически «Дар» резюмирует русскоязычное наследие автора, подчёркивает свойственные Набокову мотивы, углубляя и расширяя привычные для него потоки мысли, вновь иллюстрируя представление классика о цикличности событий в мире в целом и в литературном произведении, как его отражении, в частности.

В первую очередь необходимо дать представление, о чём данный роман. Необычайное множество мотивов переливчатыми волнами отходит от центрального катализатора — истории главного героя, чей образ во многом биографичен для автора. Малоизвестный русский писатель, проживающий в Берлине, ищет способы вынести в мир свой талант, получить отдачу, оценку, быть может, признание. Его ожидания до определённого времени не оправдываются, пока протагонисту не приходит в голову написать биографию Чернышевского, что выходит уж очень своеобразно и делает до этого малоизвестного поэта фигурой заметной, увесистой и едва ли не вхожей в влиятельные круги писателей-эмигрантов.

Данная характеристика практически исчерпывает сюжет, с оговоркой, что в ней не раскрыта концовка, ряд косвенных историй, а так же внутреннего произведения. Основной объём романа набран на счёт экскурсов в прошлое, рассуждений, примечаний, замечаний, добавлений, справок, уточнений и прочего. Вся эта вереница ветвится всё дальше и гуще, что и придаёт толщину. В «Даре» Набоков как никогда напоминает Пруста, стремлением начинить текст побочными деталями, раскрывающими и формирующими целостную протяжённую в пространстве и времени реальность. И если в более ранней работе «Камера Обскура» имелась стилистическая пародия на Пруста, то здесь именно осознанное подражание не форме, а насыщенности текста.

Такой подход может оказаться утомительным для читателей начинающих, а потому «Дар» не рекомендуется для знакомства с писателем — тут лучше подойдёт «Лолита», «Приглашение на казнь» или «Защита Лужина». И всё же данный роман — своего рода метаморфоза интересов Набокова в литературную плоскость. Все его увлечения и ключевые творческие мысли — будь это энтомология, проблема русских эмигрантов, шахматы, анализ отечественных литературных традиций, взгляды на политику, суждения об устройстве вселенной, разграничение хорошей и плохой литературы, прочее — всё это нашло место в гостеприимном и гибком тексте произведения.

Как результат — очень инертное, затянутое и местами лишённое сюжета повествование, где уместны многостраничные экскурсы во внезапно выскочившую как бы между прочим тему, а эту манеру выдержит далеко не каждый. Особенно чуждой она окажется для людей с наследием Набокова незнакомых: скажем, понять, причём тут бабочки или линия отца, вряд ли удастся читателю со стороны. Разумеется, это не умаляет достоинств романа, но значительно сужает его потенциальную аудиторию.

Верно будет охарактеризовать «Дар» как произведение, предназначенное не столько для читателей, сколько для писателей, так как творческим переживаниям, мыслям о ремесле, о художественности, идейности, сочинительских нюансах, вопросах издания, актуальности и наследия каждой отдельной книги уделена немалая часть романа. Только люди, близко знакомые с процессом создания различных литературных форм, способны оценить и воспринять то, что хочет сказать автор, чем делится, о чём переживает. Причём, главный адресат данного труда — сам Набоков, поскольку по факту он создал грандиозное вместилище собственных измышлений, интересов, исследований, практически трансформировал в текст отпечаток своей личности, с размахом вложив туда всё. Это своего рода справочник самоанализа, перепросмотр и инвентаризация уже ушедшей в прошлое жизни.

Учитывая это, ничуть не удивительно, что «Дар» вновь выводит читателя на уже известные закоулки Набоковского творчества. Мелькают знакомые элементы его произведений: смерть от тифа, таксомотор, макинтош, многое другое. Неожиданное, но всё же логичное упоминание мотива «Лолиты», до этого уже зарисованное в «Волшебнике», отсылки к прежним работам, вроде вскользь вставленных знакомых фамилий — например, Лужин. Антология авторской мысли — характеристика, походящая этому роману, но вместе с тем вовсе не означающая, что данная работа является лучшей в творчестве.

Если оценивать и сравнивать, то кое в чём «Дар» действительно превосходит предыдущие романы — стилистически он очень и очень силён. Наконец автору удалось изжить прежние проблемы, выдав максимум, недостигнутый в работах вроде «Камера обскура» или «Король, дама, валет». Хотя, справедливости ради, те же «Защита Лужина» или же «Приглашение на казнь» вполне сопоставимы с этой книгой автора.

Нельзя пройти мимо линии о Чернышевском — ему отведена целая глава, а главы в «Даре» весьма объёмные. Вопросы оценки его личности Набоковым следует оставить людям, имеющим богатый багаж биографических и исторических знаний о соответствующей эпохе. Ясно одно: автор выбрал этого человека для насмешек потому, что Чернышевский — один из тех, кто стоял у истоков процесса, приведшего семью классика к вынужденной эмиграции. Наверняка, многие из фактов в книге, а быть может и все являются правдой, вряд ли бы Владимир Владимирович проделал бы столь колоссальный труд, не имея на то веских оснований. Как бы то ни было, но с литературной точки зрения персонаж вышел очень живой и убедительный, что вновь показывает непревзойденное мастерство писателя.

Если резюмировать сказанное, скомпоновав выводы о столь многоплановом труде, вырисовывается следующая картина: «Дар» — политематический роман, затрагивающий ряд вопросов от биологии, до социально-нравственных, и далее до пространственно-временных философствований. Стилистически — это очень сильная работа, фабульно она приближенна к почти бессюжетной истории, а объём наращивается за счёт экскурсов в прошлое, выстраивания побочных сюжетных линий и информативного наполнения произведения. Охарактеризовать работу можно как книгу для писателей, в первую очередь предназначенную для самоанализа Набокова Набоковым. Рекомендуется к прочтению поклонникам автора, исследователям его жизни и взглядам. Стороннему читателю крайне нежелательна, поскольку будет не интересно и не понятно.

Набоков сложен, сложен невероятно, чудовищно, он метароманен — ибо цель его лишь текст, и внутри текста ещё один гипертекст, который, не уверен, но всё же имеет своим назначением затмить содержание — есть ли оно? — а если и есть, то какой в нём смысл, если всё в этой книге облекается в буквы, буквы складываются в слова, слова в безумной, нечеловеческой красоты предложения, и всё это вместе — в дар, дар, дар человека, создавшего это, даже Это, с большой буквы, ибо маленькой явно недостаточно.

Если же объективно, это переломный роман. В нём Набоков достигает совершенной и абсолютной сложности метатекста, идеального русского языка — и это последний роман на русском. Прочие произведения он пишет по-английски, и они — не умаляя набоковского изящества — много проще с точки зрения прочтения, в том числе даже «Лолита», которую Набоков перевёл на русский сам.

«Дар» — это такая же квинтэссенция Набокова, как «Трудно быть богом» — квинтэссенция Германа.

В. В. Набоков едва ли не первым в русской литературе начал разрабатывать тему альтернативной биографии А. С. Пушкина. Вот и в романе «Дар» эта тема затронута: сначала как мистификация школярами своего вернувшегося в Россию из САСШ родственника. Пользуясь долгим его пребыванием на чужбине (действие происходит в 1860-х), юные мистификаторы, в ответ на вопрос «а как там Пушкин?» отвечают в том смысле, что-де жив-здоров и даже тиснул на днях новую поэму. А потом, на каком-то театральном спектакле, показывают похожего зрителя, — «да ведь это и есть Пушкин...» Один из героев до того увлечён розыгрышем, что ему и самому начинает грезиться великий поэт, «пощаженный пулей рокового хлыща» и «вступивший в роскошную осень своего гения».

Одно из волшебных свойств набоковского дара творчества — в успешных попытках опровергнуть «тройную формулу человеческого бытия», — со всей его несбыточностью и неизбежностью.

Набоков вновь и вновь возвращает ушедшее, казалось бы, навсегда. Время оказывается обратимо, а реальность — изменчива...