В этой рубрике публикуются материалы о литературе, которая не относится к фантастической: исторические романы и исторически исследования, научно-популярные книги, детективы и приключения, и другое.
В преддверии выхода новой книги Татьяны Щербины «Крокозябры» (АСТ, октябрь 2011) журнал "Сноб" на своем сайте опубликовал новый рассказ автора "Родина бес".
-----------------------------
Татьяна Щербина родилась в Москве, училась в школе № 12 с углубленным изучением французского языка в Спасопесковском переулке.
Окончила филологический факультет МГУ. В 1984—1985 гг. сотрудник НИИ культуры. В дальнейшем, главным образом, работала как журналист. В 1989—1994 годы постоянный автор радио «Свобода». С 1991 года жила в Мюнхене (как сотрудник «Свободы»), затем в Париже. Публиковала статьи и эссе в газетах «Suddeutsche Zeitung», «Le Figaro», «Коммерсантъ». С 1995 г. снова в Москве. Создатель и главный редактор журнала «Эстет» (1996).
До 1986 года публиковала в самиздате стихи и прозу (авторские книги, публикации в «Митином журнале»). Первая книга стихов издана в 1991 г. Писала стихи также на французском языке: книги французских стихов Щербины опубликованы в Париже (1993, премия национального центра литературы Франции) и в Канаде. Переводила современных французских поэтов, составила авторскую антологию «Современная французская поэзия» (1995).
В московском издательстве "Ad Marginem" выходит единственный прозаический опыт французского артиста Сержа Генсбура — раблезианский мини-роман под названием "Евгений Соколов", написанный в 1980 году.
Маленький, по тогдашней французской моде, сатирический роман Сержа Генсбура о французском художнике русского происхождения и его удивительной творческой методе стал первым и остался единственным прозаическим опытом знаменитого поэта-музыканта-провокатора. И, как все первые-единственные романы, несет на себе откровенный след не только личности, но и биографии создателя. Генсбур щедро делится со своим героем подробностями собственный жизни. И это не только российское происхождение (родители Сержа — выходцы из Одессы), ярко выраженные художественные способности (Генсбур учился живописи и мечтал стать прославленным художником — как стал им его герой) и склонность к "красивой жизни".
Автор дарит герою и менее очевидные черты сходства. Например, как признает в предисловии жена — в то время — Генсбура Джейн Биркин, Серж действительно таскал за собой бультерьера, на которого сваливал вину за испорченный воздух. А одной из героинь — девочке, с которой у героя завязываются не вполне невинные отношения, автор придал имя кузины Биркин — Абигайль.
Но ключевую метафору романа — Соколов может создать свою очередную великую абстрактную картину только тогда, когда его руку с зажатой в ней кистью подбросит очередной мощный выброс кишечных газов, усиливаемый особым креслом на пружинке — все-таки не стоить сводить исключительно к медицинским подробностям биографии автора (как известно, особой любовью к здоровому питанию не отличавшегося). Небольшой роман — конечно же, откровенная раблезианская сатира, злая издевка над парижским бомондом, готовым принять за "современное искусство" любое не пойми что (если оно достаточно пикантно).
Евгений Соколов умирает, в буквальном смысле надорвавшись во имя искусства — и арт-бизнеса, требовавшего от него все новых "шедевров", ни на йоту не отступающих при этом от старых. Сам Генсбур скончался десятилетием позже, едва перешагнув шестидесятилетний рубеж — так и оставшись до конца дней героем телешоу, эстрадным ниспровергателем, мэтром безобидного эпатажа. Вспоминая об этом при чтении романа, задумываешься: только ли над бомондом издевается вечный фигляр Генсбур? И так ли беззаботна его бесстыдная насмешка?
Михаил Визель
ФРАГМЕНТ РОМАНА
К двадцати трем годам, промотав на антикварные автомобили и ночные развлечения скудное наследство, оставленное мне отцом, я встал перед необходимостью зарабатывать себе на жизнь. И тут из моих болезненных расстройств родилась идея о персонаже комиксов, которая, будучи поначалу отвергнута несколькими издательствами, в конечном итоге обрела плоть в виде бестселлера под названием "Пердящая задница, человек реактивный", права на который принадлежали издательству "Опера Мунди". Родился новый Бэтмен, запущенный на орбиту с помощью моих ветров, изображаемых мною в виде скорбных звезд, продолговатых пузырей и взрывчатых шариков, исторгающихся из его героического нутра, на которых я, смотря по настроению, писал "Хлоп!" "Бух!" "Плюх!" "Бац!" "Шмяк!" "Хрясь!" Однако, чтобы не навредить своей карьере живописца, я подписывал эти сочинения именем Вуд Роджерс — так звали английского капитана, написавшего в 1712 году книгу "Путешествие вокруг света", где за несколько лет до того я вычитал заинтересовавшую меня фразу: "Он нашел черный перец под названием малагетт, который помог ему излечиться от желудочных газов и колик". Освободившись таким образом от забот о хлебе насущном, я смог целиком отдаться живописи.
Вскорости я достиг в ней такого мастерства, что почувствовал себя в силах, как учил великий Делакруа, изобразить падающего с крыши рабочего за те мгновения, что он находится в воздухе; но в тот день, когда, собираясь испытать свои силы, я тренировался в изображении швейных иголок одним росчерком пера – сначала жирная линия, затем тонкий штрих, обрисовывающий ушко, и снова линия потолще, – кишечные газы вырвались из меня с такой силой, что лопнул стеклянный потолок, и рука моя дрогнула как рука ребенка во время невротического припадка. Оглядев осколки стекла у моих ног, я поднял глаза на мольберт и обмер. Мое перо сработало, как самописец сейсмографа.
Вглядевшись, я был потрясен ослепительной красотой запечатленного на бумаге; мой набросок, казалось, источал особую, опасную чувственность, сродни той, что дают некоторые возбуждающие медикаменты — эфедрин, ортедрин, макситон, коридран, — и был разительно похож на энцефалограмму больного эпилепсией: ритмические волны приступа идеально совпадали с острыми зубцами начертанной линии.
Я решил повторить опыт, вертикально поставил полное туши перо на бумагу и стал ждать следующего выхлопа. Мощь его оказалась такова, что моя диаграмма достигла длины в двадцать пять сантиметров, а в конце перо даже прорвало акварельную бумагу.
Сравнив этот рисунок с предыдущим, я пришел к поразительному выводу: мой метод оказался ошеломляюще эффективным. Он не только подчеркивал своеобразие авторской манеры, но и значительно ее усиливал, открывая поистине бесконечные возможности для творчества. Притом рисунок вовсе не был похож на бред шизофреника, беспорядочно выплеснутый на бумагу и отражающий болезненный хаос чувств и ощущений, поскольку во время этого шквала моя рука все же не вышла из-под контроля, так глубоко укоренились во мне чувство прекрасного и мастерство живописца.
Выходит, думал я, лежа в ночной тьме и тщетно пытаясь заснуть, подступающая телесная немощь способна помочь выявить все, что есть наиболее чистого, живого и неизъяснимо ироничного в глубинах моего созидательного начала; и после стольких лет, отданных поискам технического совершенства, стольких дней, проведенных в спускании понапрасну потерянных газов в окружающий мир, куда излучали свой гений великие мастера, эти хрупкие ломаные линии наконец-то дали мне творческий импульс, освободив от мучительных комплексов.
На следующий же день я отставил в сторону свою скамейку и, с помощью болтов и гаечного ключа, закрепил над треножником велосипедное седло с пружиной и валиком, придав таким образом сиденью способность улавливать и даже усиливать колебания; спустя месяц в моем распоряжении уже находились сорок тщательно пронумерованных газограмм, пятнадцать из которых были исполнены акварелью, и я решился, не откладывая, предложить их Герхарду Штольфцеру, одному из самых известных в ту пору торговцев картинами; он тут же подписал со мной контракт, настоятельно порекомендовав не отступать от своей манеры письма ни на волос: "Ну, вы же знаете, кто такой Соколов, в наше время засилья американцев…", — и вот в феврале тысяча девятьсот… я уже держал в руках пригласительный билет, где значилось: "Галерея Цумштег-Гауптман, принадлежащая Герхарду Штольфцеру, приглашает вас посетить выставку произведений художника Евгения Соколова", на каковое мероприятие мне пришлось явиться лично, несмотря на мою нелюбовь к публичности.
Штольфцер представил художника нескольким хорошеньким женщинам, которые вывели его из себя бессмысленностью своих претендующих на глубину рассуждений, и, быстро развернувшись к ним задом, мэтр пернул прелестницам прямо в лицо; вырвавшиеся при этом на свободу газы, чей убойный аромат был, правда, отчасти смягчен исходящим от девиц запахом духов, тем не менее весьма ощутимо ударили им в нос, смешавшись с кисловатым запахом, реющим над бокалами с шампанским.
Продемонстрированные таким образом надменность и апломб окончательно покорили дамочек, но потом какой-то из них сделалось дурно, — непонятно, из-за моей ли выходки или по причине духоты — и она, падая, зацепилась за один из висящих на стене благоуханных шедевров. Стекло разбилось вдребезги, и осколком ей выбило левый глаз. Владелец галереи, чьи репутация и самоуверенность были столь же несокрушимы, как и репутация страховой компании Ллойдс, умело использовал инцидент в рекламных целях: о происшествии написали на первых полосах несколько популярных газет, где Соколов был представлен на фото в самом выгодном для себя свете.
Затем наступила очередь критиков, которые заговорили о суперабстрактной манере мастера, о его стилистическом постоянстве, о мистическом формализме, о математически выверенной точности рисунка, о философской напряженности, редкой гармонии, гипотетико-дедуктивном лиризме, хотя нашлись и такие, кто назвал его творчество мистификацией, блефом и вообще дерьмом. Тридцать четыре моих полотна были проданы за две недели, в основном американцам, японцам и немцам, одно пополнило собой коллекцию Университета св. Фомы в Хьюстоне, еще одно ушло в баварское Государственное собрание живописи в Мюнхене; ставки мои резко взмыли вверх, взлетев, как снаряд, выпущенный из противотанкового орудия МАS тридцать шестого калибра, произведенного на оружейном заводе в Сент-Этьенн – прицел тысяча двести, в прорези – зенит.
Привлеченные внезапно обрушившейся на меня славой, ко мне потянулись эфебы, юные создания мужского пола, хрупкие, как апрельские цветы, и изнемогающие от сдерживаемых преступных желаний, а также женщины — алчущие и страстные; они приглашали меня на вечеринки, где мой спаситель-пес выручал меня так часто, что в знак благодарности я буквально закармливал его всевозможными деликатесами и тающими во рту английскими леденцами, в результате чего он заметно прибавил в весе и принялся портить воздух без моей помощи; Мазепа оставался запертым в машине, только когда я шел в ночной клуб, где мог пердеть в свое удовольствие, такой грохот стоял от наяривающих там электроинструментов. Театральных премьер и хождений в оперу я, понятное дело, избегал, ибо с собаками туда не пускают.
Примерно в этот период у меня и начались кровотечения, вызванные, судя по всему, тем, что мне приходилось много времени проводить в сидячем положении.
В тот год через галерею Штольцера был продан сто один мой шедевр: восемьдесят три рисунка и офорта из серии "газограммы" и восемнадцать живописных полотен — одно в Художественный институт в Детройте, два в стокгольмский Музей современного искусства, одно в Галерею изящных искусств Мальбрука в Лондоне, еще одно в Музей Атенеум в Хельсинки и, наконец, триптих в Государственную художественную галерею Штутгарта. Тогда же Штольцер организовал мне выставки в туринской галерее Галатея, в помещении Банка коммунального кредита Бельгии, и последнюю – в Музее искусств университета Беркли.
У меня завязалось множество романов с представителями обоих полов, однако отчасти из эгоистических соображений, отчасти из боязни, что откроется моя тайна, все они были скоротечны. В результате я приобрел репутацию соблазнителя, раба собственных желаний — ветреного и циничного, но со временем, утомившись иметь дело со столь слабо возбудимыми партнерами, — или же жертвами содомической фригидности? Евгений, только не туда, грубое животное! — я в конце концов перешел исключительно на девочек и мальчиков по вызову, которые доставляли мне удовольствие, не требуя ничего взамен: пухлые курочки и безусые юнцы, которых я снимал по нескольку штук зараз, и под ласками чьих бесчисленных пальцев моя чувственность быстро насыщалась.
Биография основателя корпорации "Apple" Стива Джобса, скончавшегося в среду после продолжительной болезни, за прошедшую ночь стала хитом сайта Amazon.com, заняв там второе место по числу заказов, хотя сама книга, написанная бывшим редактором журнала "Time" Уолтером Айзексоном (Walter Isaacson), выйдет только 21 ноября.
По информации "The Hollywood Reporter", число предварительных заказов на жизнеописание Джобса под названием "iSteve: The Book of Jobs" за ночь выросло на 22 тысячи процентов.
Труд Айзексона, ранее выпускавшего биографии Альберта Эйнштейна и Бенджамина Франклина, — единственная на сегодняшний день авторизованная биография создателя Apple: она основана на сорока интервью с самим Джобсом, а также беседах с его родными, близкими, коллегами и конкурентами.
В России эту книгу выпускает издательство "Corpus": одновременно четыре переводчика работают над текстом, который должен выйти из печати уже в декабре.
За последние двадцать лет существенно сократилось количество выходящих за рубежом изданий русской классической и современной литературы на иностранных языках. И если увидеть на прилавках зарубежных магазинов Толстого, Достоевского, Чехова еще возможно, то имена авторов нашего времени почти не встречаются.
Между тем переводы, сделанные в XIX и начале XX века, не воспринимаются современными иностранными читателями. Новые выходят крайне редко, и, как правило, в этом списке всегда одни и те же названия.
С современной литературой сложилась другая ситуация: ее не издают в связи с высокими рисками тех немногочисленных издательств, которые на это идут. Авторские и переводческие гонорары за рубежом намного выше российских, а практика компенсации расходов и снижения рисков издателей отсутствует.
Для решения этих проблем и был учрежден "Институт перевода". Возглавит его, правда, пока только на один год, заместитель руководителя Роспечати Владимир Григорьев.
Институт будет осуществлять помощь в развитии и формировании более совершенной системы художественного перевода литературных произведений по трем направлениям: поддержка научной и образовательной деятельности; создание систем материальных и нематериальных стимулов для поощрения работы иностранных и отечественных переводчиков и издателей; создание и пополнение баз данных, содержащих переводы произведений литературы различных этносов Российской Федерации на русский язык, и переводы произведений русской литературы на другие языки.
На пресс-конференции в РИА Новости один из учредителей "Института перевода" директор Пушкинского дома Всеволод Багно рассказал, что они готовы предложить для этого проекта "Школу начинающих переводчиков". Она подразумевает проведение семинаров для молодых переводчиков с участием известных и квалифицированных специалистов по теории перевода.
Одним из поощрений стала организация премии "Читай Россию", о которой рассказала Татьяна Восковская, выступившая от имени одного из учредителей — Фонда "Президентский центр Б.Н. Ельцина".
Премия будет присуждаться в четырех номинациях: современная проза и поэзия (произведения, созданные после 1990 года), классическая русская литература и литература XX века (соответственно до 1990 года).
Победитель получит вознаграждение в размере 5 тысяч евро, а издатель — грант на покрытие перевода следующего произведения в размере 3 тысяч евро.
Первая премия будет вручена в июне 2012 года за опубликованный в течение последних двух лет перевод с русского языка на английский, арабский, испанский, итальянский, китайский, немецкий, французский или японский.