Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Как и всякое направление литературы, «тёмная» проза (под этим зонтиком уютно разместились хоррор и родственные ему жанры) обросла изрядным количеством премий. Премия имени Ширли Джексон учреждена лишь в 2007 году, но уже зарекомендовала себя как одна из наиболее престижных в области «психологического саспенса, ужасов и мрачной фантастики».
Почему именно Джексон? В сравнении с другими мастерами жанра вроде Роберта Блоха или Фрица Лейбера, творившими в середине века, творческое наследие писательницы невелико, а её вклад в «тёмную» литературу ограничивается стопкой тоненьких романов да горсткой рассказов, в которых не то что Ктулху — и вампиров не найдётся. И всё же премия названа так не случайно. Одним из доказательств этого может послужить «Лотерея» — наиболее значимый сборник Джексон, теперь изданный и на русском языке.
В большинстве рассказов, собранных под этой обложкой, ничего фантастического как будто не происходит. Типичный герой Джексон — представитель (чаще представительница) среднего класса, по рукам и ногам скованный стереотипами — разумными ли, глупыми ли, но заведомо навязанными окружением и не вполне осознанными. Так, в рассказе «После вас, милейший Альфонс» героиня изо всех сил старается быть политкорректной — и сама не замечает, что впала в старый добрый расизм, только вывернутый наизнанку. Её сынишка и его темнокожий приятель, не успевшие еще нахвататься взрослых условностей, встречают её благоглупости непониманием. Дети у Джексон вообще показывают себя жизнеспособнее и смелее взрослых. К примеру, юная героиня «Званого полдника во льне», одарённая воображением и поэтическим талантом, отказывается играть роль учёной обезьянки при умиляющихся старших.
И всё же сопротивляемость детского ума не бесконечна. Некоторые мальчишки и девчонки, сами того не замечая, открывают душу злу в самом широком смысле. Девочка-подросток из «Опьянения», отказываясь принимать уродливый мир взрослых, грезит о его разрушении. Юный герой «Чарльза» в самом нежном возрасте вырабатывает в себе способность перекладывать вину на других — и с удовольствием ею пользуется. Малыши из «Ведьмы» и «Чужой» охотно впитывают уроки жестокости, которые преподносит им внешний мир.
Другие дети перенимают страхи у родителей — и вырастают их копиями, неспособными постоять за себя даже перед лицом откровенного хамства («Домашний рецепт», «Испытание схваткой»). Притеснения и неудобства пугают их намного меньше, чем риск не соблюсти приличия; на любое унижение они, как героиня одноименного рассказа, ответят словом «разумеется». Мир «Лотереи» — это мир предрассудков, лицемерия и застарелых комплексов. Титульный рассказ, символично размещенный в конце сборника, выносит приговор этому миру и предсказывает его будущее. Если обществом правят условности, то условиться можно о чем угодно — и даже традицию жертвоприношений возродить никогда не поздно.
цитата Ширли Джексон
Объяснить, что я хотела выразить в «Лотерее», крайне сложно. Полагаю, изобразив подчёркнуто жестокий древний ритуал, совершаемый в наше время, в моем собственном посёлке, я надеялась шокировать читателей наглядной картиной бессмысленного насилия и бесчеловечности, окружающих их самих.
Тонко чувствующие личности, не готовые смириться с правилами этого мира и бросающие — не всегда сознательно — ему вызов, обречены на поражение («Консультация»). Такова участь Маргарет из «Соляного столпа» — скромной провинциалки, за считанные дни раздавленной суетливым и недружелюбным Нью-Йорком. В финале рассказа город-монстр скидывает последнюю маску и являет свою подлинную, демоническую сущность, не приемлющую чужаков. Тот же фон представлен и в «Демоне-любовнике», где невеста ищет жениха, пропавшего в день свадьбы, но находит лишь враждебную пустоту городских кварталов. В «Зубе» банальная зубная боль становится пропуском в иную реальность, похожую и непохожую на нашу. Личность героини стирается и переписывается заново в адской мясорубке Нью-Йорка, а приглядывает за трансформацией таинственный незнакомец, в котором нетрудно узнать известного джентльмена на букву «Д».
И действительно, во многих рассказах фигурирует то некий мистер Харрис, то «Джим», то просто «мужчина в синем костюме»; дьявол то выступает на первый план, то прячется в тени. Функции его разнообразны, личин его не счесть, но одно остается неизменным: он всегда рядом. Подчеркивая это, Джексон предпосылает всем частям сборника цитаты из старинного демонологического трактата, а завершает его фрагментом из средневековой баллады «Джеймс Харрис, демон-любовник» (недаром в первых изданиях сборник имел подзаголовок «Приключения Джеймса Харриса»). Как ни хитри, а в дьявольской лотерее каждый получит то, что ему причитается.
Хотя славу «литературной ведьмы» Ширли Джексон принесли поздние романы (прежде всего «Призрак дома на холме»), уже в «Лотерее» проявился её талант к анатомически точному изображению человеческой души. На тонкой грани между реальным и фантастическим вырастают рассказы, способные будоражить читательские эмоции и в наши дни.
цитата "Зуб"
В зеркале она видела группу женщин, смотревших в её сторону или мимо неё; и ни одно из этих лиц не было ей знакомо, никто ей не улыбнулся и не подал виду, что её узнаёт. «Уж моё-то лицо должно бы знать само себя», — подумала она, чувствуя, что задыхается.
Рецензия впервые опубликована в журнале "Мир фантастики"
Ким Ньюман. Эра Дракулы. — СПб.: Фантастика Книжный Клуб, 2013
Питер рисует: сидит вампир, А рядом – семья вампира. Они не дадут свою подпись за мир, Все они против мира! Графиня Агнесса де Барто
Вампиром быть трудно. Ни причесаться как следует, ни подкрасить глаз – тем, кто не отражается в зеркалах, следить за собой не так-то просто.
А вот из самих вампиров зеркала получаются недурные. Человечество глядится в них не первый век. Вот на тонких губах играет улыбка – но от неё до звериного оскала какое-то мгновение. Пристальный взгляд, за которым может прятаться и острый интеллект, и ростки сочувствия, и воющая пустота. Красная жажда, терзающая их, так похожа на нашу собственную алчность, наше неизбывное «ещё». Вампир податлив в человеческих руках: можно вылепить из него хоть мечту о вечной любви («Сумерки»), хоть крик одинокой души («Впусти меня»), хоть реликтовый кошмар («Ложная слепота»).
Ким Ньюман в далёком уже 1992-м пошел ва-банк – выкрасил в кроваво-красный целое общество, отошёл в сторонку и посмотрел, что получилось. Получилось остроумно, да и вообще – умно. Так, под бульканье вскрытых артерий, родился цикл «Anno Dracula». Как пишет автор в послесловии к первой книге, наконец-то изданной на русском, это «вампирский роман, в том смысле, что он наживается на других произведениях литературы и вытягивает из них жизнь». Смесь вампирского колорита, альтернативной истории и безудержного постмодернизма оказалась на редкость эффективной – мёртвого поставит на ноги. Пока что хватило на четыре романа (последний вышел в 2013 году) и несколько повестей, дальше – больше. Хитрость рецепта в том, что при всей принципиальной простоте скопировать его трудно: чтобы приготовить вампира по-ньюмански, желательно быть Ньюманом. Попробуем разобраться в причинах.
Итак, сюжет классического «Дракулы» переломился ровно в середине. Ван Хелсинг и его союзники потерпели поражение: гость из Трансильвании играючи смёл их со своего пути и в считаные месяцы добился того, чего желал изначально, – власти над самой могущественной страной в мире. Никаких переворотов, всё официально: теперь Дракула – супруг обращённой им королевы Виктории, всесильный принц-консорт. Его сородичи выходят из подполья и стягиваются со всех концов земли под гостеприимную сень британских туманов. Оттуда новый порядок расползается по всей огромной империи, далее – повсюду. У гемократии большое будущее, ибо кровь есть жизнь.
А как же настоящее? Что изменилось в жизни викторианцев? Всё и ничего. Быт теперь заточен под вампиров – а значит, важные дела вершатся только под покровом темноты. Оборот серебра ограничен, за мужеложество сажают на кол, аресты и казни стали частью повсеночности. Для врагов режима устраиваются спецлагеря (в одном из них томится некий одарённый сыщик, любитель скрипичной игры и кокаина). Руководящие посты понемногу отходят к вампирам; «тёплым» гражданам, помышляющим о карьере, рекомендовано задуматься о «Тёмном Поцелуе».
Однако на улицах Лондона по-прежнему властвуют нужда и порок. От голода, болезней и унижений вампиризм не спасает. Обращение открывает двери лишь для тех, перед кем они распахивались и раньше. Тем же, кто продавал себя за пару монет и пинту эля, приходится отныне хлопотать и об унции-другой крови. «Кто для радости рождён, кто на горе осуждён» – принцип Уильяма Блейка всё так же верен.
Но вот наступает 1888 год, и строго по расписанию на исторические подмостки выходит душегуб из Уайтчепела – тот, кого сперва назовут Серебряным Ножом, но в итоге запомнят под привычным нам именем: Джек-Потрошитель. И разве мог кто подумать, что из-за нескольких убитых простигосподи, пускай даже и вампирской породы, поднимется волна такой силы, что дракулианской стабильности несдобровать?
Как убедительно демонстрирует Ким Ньюман, кое-кому всегда хватает прозорливости, чтобы не только предвидеть ситуацию, но и направить её в нужное русло. И вот уже мятежники кричат на углах: «Смерть мёртвым!», Карпатская Гвардия принца-консорта учиняет ответные зверства, а Джек наносит удар за ударом по общественному равновесию, нимало не заботясь о последствиях.
В круговорот событий затягивает нескольких ключевых персонажей. Женевьева Дьёдонне – вампирша самых честных правил, гуманная и справедливая, не связанная с Дракулой ни моральными установками, ни по крови. Чарльз Борегар – верный слуга короны и тайного клуба «Диоген», обременённый чувством долга и легкомысленной невестой. Ещё двое героев заимствованы у Стокера: оба пережили схватку с графом, но пути их разошлись. Лорд Годалминг своевременно обратился и взбирается на политический Олимп, без сожалений отбросив человеческую природу. Доктор Сьюард, напротив, всё глубже сползает в пучину горя и забвения. И да, его зовут Джек. О том, что сюжетом движет его посеребренный скальпель, мы узнаём в первой же главе.
Но книгу делают не герои, а их блистательная свита – викторианская культура во всём её многообразии и сложности. Под сумрачными сводами «Эры Дракулы» встречаются исторические личности, персонажи романов и пьес, городские легенды и, разумеется, вампиры. От переписи, проведённой Ньюманом, не ускользнула ни единая мёртвая душа: место нашлось для всякого, кто когда-либо пил кровь на книжных страницах, экранах кинотеатров и телевизоров. Не в этой истории, так последующих – развиваясь с годами, вселенная «Anno Dracula» поглощает новоприбывших и подбирает недобитых. Викторианская эпоха оживает в параде пёстрых образов – и принадлежащих, и навязанных ей. Оскар Уайльд, Уильям Моррис, граф Орлок и лорд Ратвен, инспектор Лестрейд и профессор Мориарти, доктора Джекил и Моро, герои Киплинга и даже Кинга – приглашены все, не говоря уже о жертвах Потрошителя и прочих лицах, причастных к его делу. Большинство проходит статистами (автор не присваивает чужих достижений), но из тысячи отсылок и намёков складывается симфония викторианства в его блеске и нищете. Уже одна только готовность – или нежелание – обратиться ярко характеризует каждую фигуру, реальную или вымышленную. Насквозь положительные Борегар и Дьёдонне смотрятся на этом фоне несколько бледно, но их история чётко выстроена и доведена до логического завершения. Стокеровские герои также отрабатывают свои роли честно и с достоинством джентльменов.
Авторские комментарии занимают четырнадцать страниц, примечания переводчика – ещё шестьдесят, и называть их приложением к тексту даже неловко. «Эра Дракулы» не «Улисс», но игнорировать такие залежи эрудиции, право же, грешно. Впрочем, Ньюман не только всеведущий критик, знаток хоррора и сопредельных жанров, но и талантливый писатель. Без искры вдохновения весь этот карнавал остался бы красочной диорамой, собранной из чужих деталей. Всё-таки у автора были и предшественники: он охотно признаётся, что кое-чем обязан Ф. Х. Фармеру и кино шестидесятых с его «перенаселёнными бурлесками». Чем ближе к концовке, тем меньше в тексте иронии, а финальная сцена при дворе наполняет душу страхом с омерзением пополам. «Эра Дракулы» создавалась в годы, когда кресло, оставленное Маргарет Тэтчер, не успело ещё остыть. В 1980-е страна держала курс на «викторианские ценности», так что некоторые аналогии напросились сами собой. Другие Ньюман вывел самостоятельно, прибегая порой к намеренным анахронизмам. «Понятие преступления уже приобрело столь широкое толкование, что под него подпадали множество хороших людей, которые просто не могли прийти в согласие с новым режимом» – пожалуй, это уже не про Железную леди. Иные из затронутых тем теряются в общей суете, однако грандиозная развязка сглаживает эти упущения. Волна дошла до берега и сделала свое дело.
И всё же политическими тревогами книга не исчерпывается: в зеркале Дракулы человек отражается весь, до последней морщинки. Ньюман пишет о плохих людях, из которых получаются хорошие вампиры; о том, как скверно обращение сказывается на творческих способностях; о верности «своим» и правому делу; о лицемерии, глупости и злости. Его метафоры можно трактовать по-разному, но читателю оставлен выбор, как и к кому их применять. В конце концов, это всего лишь зеркало: если не нравится фас, всегда можно повернуться в профиль.
P. S. Русское издание ценно не только комментариями — в книге есть послесловие автора, отрывки киносценария по роману, альтернативные варианты текста и не только. Еще есть чудесное оформление Сергея Крикуна — оценить можно на странице издания. При этом в самой книге авторство иллюстраций никак не обозначено. С корректурой тоже проблемы — в тексте огромное количество опечаток, большинство из которых легко вылавливается проверкой правописания в Ворде. Содержанию в конце не хватает разбивки — нужные страницы приходится определять опытным путем. Впрочем, это всё не смертельно.
Рецензия (без постскриптума) заняла I место на конкурсе "Фанткритик — 2014".
Если бы Чайна Мьевиль родился в другом мире и под другими звездами, прошел бы вступительные испытания и поступил в институт Специальных Технологий г. Торпы, то произвел бы, несомненно, фурор. Союзы, частицы, падежи — все это нужно и важно для универсального языка, но есть специализации не то чтобы редкие — немыслимые. Условно-повелительное наклонение как раз из таких. И все-таки находятся те, кто говорит невозможному: «Будь». И смотрят на созданное ими, и видят, что это хорошо.
Мьевиль и сам из области очевидного-невероятного. В его имени слышится голос Востока, от фамилии веет старой Европой. Зарабатывая на жизнь небылицами, он активно воздействует на реальность — как политик и публицист левого крыла. Его книги терзают читателя парадоксальными идеями и замысловатым стилем, но продаются от этого только лучше. У него татуировка на правом бицепсе (череп с щупальцами — тоже своеобразный манифест), полдюжины сережек в левом ухе, внешность благородного бандита и репутация самого сексуального литератора Великобритании. Жанровых премий ему навручали на небольшой стеллаж, но фантастическое гетто возлагает на него особые надежды — устами Урсулы Ле Гуин: «Когда он получит Букера, вся эта дурацкая иерархия рухнет, и литературе от этого станет только лучше». Что ж, для того и существуют революционеры — те, кто мыслит в условно-повелительном наклонении, транслируя свою волю в ноосферу.
«Посольский город» (2011) не подводит итогов и не притворяется «книгой всего» — это лишь очередная вклейка в пухлом альбоме тем и образов, интересных автору. С другой стороны, Мьевиль впервые обращается к чистой научной фантастике — на радость читателей и критиков, отчаявшихся классифицировать его прозу. Магический реализм, городское фэнтези, new weird, стимпанк — юркий Чайна уклонялся от ярлычков, как Нео в «Матрице» от пуль, но вот наконец остепенился и как будто притих (разумеется, следующий роман, «Рельсоморе», вернул все на круги своя). Выбор встает разве что между твердой и мягкой НФ и во многом зависит от познаний выбирающего. Очевидно, впрочем, что «Посольский город» — это книга о языке и его связи с мышлением.
В жанровой табели о рангах лингвистическая фантастика всегда стояла высоко, но сколько-нибудь отчетливых традиций в ней так и не наметилось: не существует «Лингвоманта» или «Глоссодюны», от которых протянулись бы через десятилетия ниточки к новейшим шедеврам и провалам. «Языки Пао» Джека Вэнса, «Вавилон-17» Сэмюела Дилэни, «Внедрение» Йена Уотсона, «История твоей жизни» Теда Чана — прекрасные, звонкие голоса, которые так и не сплавились в единый стройный хор. Их роднит скорее не преемственность, а общая теоретическая база, в первую очередь гипотеза Сепира — Уорфа: структура языка либо определяет мировосприятие, либо, самое меньшее, серьезно влияет на него. Для научных фантастов эта идея оказалась королевским подарком: из тех, кто всерьез разрабатывал тему контактов с чуждыми расами, обойти ее пожелали (сумели?) немногие. Там, где сталкиваются языки, неизбежны и конфликты мышления. И Чайна Мьевиль, у которого конфликт в крови, разыгрывает свой вариант этой старой драмы.
Роман переносит нас в далекое будущее, на одинокую планету на самом фронтире освоенной вселенной. Послоград, единственный город на Ариеке, слывет глухой провинцией и нечасто контактирует с метрополией, но своей захолустной жизнью вполне доволен.
Человеческое поселение, защищенное воздушным куполом, расположено посреди более внушительного города аборигенов-ариекаев и мирно сосуществует с ним. Цивилизация Хозяев, как их принято тут называть, держится на беспримерно развитых биотехнологиях — здесь плодится и размножается все, от люстр и оружия до фабрик и домов. Но истинная их уникальность заключена в Языке — неотделимом от мыслительных процессов, предельно конкретном, исключающем абстракции, ложь и, конечно же, все прочие языки. Речь Хозяев состоит из параллельных потоков, производимых двумя ртами. Их слова не обозначают — называют, и за каждым должен стоять живой разум, иначе произнесенное воспринимается как бессмысленный шум. Иногда этот шум исходит от двуногих объектов, совершающих разнообразные действия, но ведь и камень порой издает звуки.
Вот почему контактировать с ариекаями способны лишь специально подготовленные пары клонов с максимально синхронизированными сознаниями — те, кого и называют послами, элита и опора Послограда. В менее просвещенном обществе их держали бы за жрецов. Для уникальной проблемы найдено уникальное решение; заштатной колонии есть чем гордиться.
В городе живет Ависа Беннер Чо (в оригинале инициалы складываются в многозначительное ABC) — женщина, которая бороздила когда-то внешнее подпространство, но вернулась на родину, уступив желаниям мужа-лингвиста. Давным-давно Хозяева назначили ее живым сравнением — и теперь она известна как «девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали», часть Языка. Что это означает для нее? Каково это — стать сравнением? Ответов нет и быть не может, но настанут времена, когда искать их придется — когда метрополия пришлет на Ариеку собственного посла, слепленного из двух совершенно непохожих людей, когда Хозяева услышат его первые слова и все изменится навсегда.
Так разгорается конфликт, в котором никто не виноват и который устранить немыслимо. В спорах с биологией обычно побеждает биология. Чей-то тонкий расчет по случайности выливается в жестокий просчет, и жизнь превращается в ад для обеих общин. Мостики понимания между людьми и ариекаями рушатся один за другим.
И тогда автор вторгается на территорию невозможного. Болезнь, которой вчера не существовало, не вылечить вчерашними лекарствами. Если Магомет не идет к горе, то бедняжке пора отращивать ноги.
У Мьевиля с его социально-политическим мышлением персонажи всегда уступали идеям. В «Посольском городе» это особенно заметно. Несмотря на волевой характер и насыщенную любовную жизнь (сообразно вольным нравам своего времени), Ависе по большей части отводится роль наблюдателя и хроникера — то есть окошка, через которое читатель смотрит на происходящее. Ближе к финалу ее личностные качества окончательно теряют значение, героиня растворяется в тексте и становится катализатором развязки.
На деле функция главного героя достается всему социуму, сложившемуся в Послограде. И вот его-то портрет написан во всех деталях. Каждый персонаж, каждый поступок и мысль — штрих к общему полотну. Ни одно действующее лицо не существует само по себе, его смысл проявляется только в отношениях. На лингвистическом арго такое называется синтагматикой.
Как и все классические герои, этот проходит путь от благоденствия к отчаянию, от него к надежде, погружается в отчаяние еще глубже — и восстает из бездны израненным, но помудревшим. По пути Мьевиль отдает должное мотивам и темам, с которыми уже работал: чуждые друг другу культуры, существующие бок о бок («Город и город»), ожидание апокалипсиса и попытки его предотвратить («Кракен»), распределение власти в обществе, борьба с системой и ее последствия («Железный совет»). Получат свои пятнадцать минут и любимые автором подпольщики — на этот раз их усилия приведут к более предсказуемым результатам, чем мы привыкли. Не обошлось без фирменных неологизмов, разгадывать их — отдельное удовольствие, хотя в русском переводе выжили немногие. Начало романа нашпиговано ими до такой степени, что нетерпеливая часть аудитории отсеется сама собой.
И такая политика уместна, ведь стержень сюжета образован приключениями языка, который пытается выйти за собственные пределы — и выходит. Как и в прочих своих книгах, автор не склонен к милосердию: у любых перемен есть цена, а выживание не выиграешь в лотерее. Ставки придется сделать, по какую бы сторону баррикад тебя ни забросило. Порой и самих баррикад не различить, пока не вглядишься как следует. А «ложь во спасение» становится не просто красивой фразой.
Условно-повелительного наклонения не существует, но Чайну Мьевиля с его ресурсами фантазии такие мелочи не останавливают. Как и всякого, кто встретился с невозможным «если бы», но готов сказать ему: «Будь. Так надо».
P. S. Русский перевод в целом неплох, но кое-что все-таки по дороге потерялось. Например, забавная отсылка к... Ну вот представьте: далекое будущее на чужой планете, относительно небольшая группа людей находится в окружении превосходящих сил, с которыми невозможно пойти на контакт — не из-за их жестокости, просто это существа с другим восприятием мира, неспособные к общению с людьми. И...
цитата
Удивительно, в чём мы тогда находили утешение. Люди искусства зарылись в архивы, провели настоящие раскопки в залежах цифровых носителей, погрузились в прошлое на миллионы килочасов, добрались до эры, когда человечество ещё не было диаспорой. И извлекли оттуда потрёпанные старые фильмы, которые показали нам.
— Вот эти, похоже, кавказоиды или римляне, — объяснял мне один из организаторов. — Хотя говорят они на раннем англо. — Мужчины и женщины, в угоду какому-то неуклюжему символизму совершенно бесцветные, укрепились в доме, где оборонялись от невероятно отвратительных существ. Цвет вернулся, и протагонисты оказались в полной припасов крепости, на которую безжалостно наступал ещё более отвратительный враг. Разумеется, их историю мы восприняли как свою.
В оригинале выделенная фраза выглядит так:
цитата
"These ones are Georgian or Roman, I gather," one organiser told me.
Кое-какое знакомство с массовой культурой помогает разглядеть тут остроумную аллюзию на творчество одного всемирно известного кавказоида — в частности, его знаменитые творения номер раз и номер два. Не замечая таких деталек (есть и другие примеры), читатель потеряет не особенно много, но уж если заметит — не пожалеет.
В зомби-апокалиптике, которую все чаще выделяют в отдельный жанр, существуют свои законы и условности. Как правило, нашествие живых мертвецов (или инфицированных каннибалов, что ничуть не лучше) отслеживается с самого начала — от первых очагов и «нулевых пациентов» до кровавой анархии и всеобщего опустошения. На этом фоне существуют герои, которым приходится не только думать о физическом выживании, но и приспосабливаться к происходящему психологически; те, кому это не удается, быстро выбывают из гонки. Иногда на развалинах прежней жизни удается построить новую, но бывает и так, что все надежды идут прахом.
Четко сформулированные шаблоны — идеальная мишень для тех, кто шаблонов не терпит. Нью-йоркский писатель Олден Белл (настоящее имя — Джошуа Гейлорд) размещает своих героев в знакомых декорациях, но акценты расставляет на особый лад.
Юная героиня «Жнецов» — дитя своей эпохи, порождение нового мира. Цивилизация рухнула под натиском мертвецов еще до ее рождения. Иной жизни Темпл не видела, ностальгия ей не свойственна: все, что она знает о прошлом, почерпнуто из рассказов старших и фотографий в выцветших журналах (читать ее никто не учил). Закрывать пробелы в знаниях ей помогают от природы цепкий ум и живое воображение. За годы упадка Америка превратилась в огромный музей под открытым небом; перебираясь из штата в штат, словно из зала в зал, Темпл постигает доставшуюся ей вселенную как единое целое. «Прошлого в мире не меньше настоящего», — размышляет она.
Роман построен в традиционной для американской культуры форме «дорожной истории». Хотя государство кануло в Лету вместе с интернетом и авиаперевозками, по всей стране теплятся островки человеческого присутствия. Блуждая по пустынным просторам, героиня встречает десятки людей, попадает во множество общин. И у каждого своя правда, свой путь: кто-то надеется вернуть старое, кто-то строит новое — а кое-кто и вовсе предпочитает считать, будто ничего не изменилось. И везде Темпл чувствует себя одинаково чужой, потому что мир устраивает ее таким, какой он есть. Мир этот жесток, беспощаден, неприютен — и бесконечно прекрасен. Чудеса поджидают на каждом шагу: фосфоресцирующие рыбки в морском приливе, железный великан у нефтяной вышки, ревущая Ниагара. И все это такая же часть жизни, как и вечно голодные, вечно шаркающие пожиратели плоти — и даже в них порой обнаруживается ужасающая, босховская красота. Истина в глазах смотрящего — а глаза Темпл смотрят зорко, настроившись на волну удивительного и величественного.
Поначалу ее гонит вперед жажда странствий, потом — убийца, идущий по пятам, а затем и чувство долга — синоним больной совести. На руках ее кровь — и Темпл достаточно узнала о мифологии прошлого, чтобы разглядеть в собственной душе дьявола и возненавидеть его. А где-то там, наверху, затаился Бог — не милостивый христианский Господь, не карающая длань Ветхого Завета, а грозная первобытная сущность, для которой человек — нелюбимая игрушка. «Жнецы суть ангелы» (название, конечно же, заимствовано из Библии) — редкая книга о поисках Бога, начисто лишенная религиозного пафоса. В мире, который описывает Белл, присутствие этой силы естественно и даже необходимо — как звездолеты в космической фантастике.
Манера изложения, избранная автором, напоминает о живом классике американской литературы — Кормаке Маккарти. Та же задумчивость, неторопливость, та же тягучая меланхолия — и жестокая прямота, прорывающаяся всплесками насилия. Как и Маккарти, Белл безжалостен к своим немногословным героям. Как и он, не стремится к условному реализму, а точными мазками рисует высокую трагедию. Оставаясь законченной и ясной, история Темпл насыщена символами и допускает множество толкований — и это тоже нетипично для производственного в своей основе жанра.
К сожалению, на русском языке «Жнецы» звучат далеко не так стройно. Сложности начинаются уже в эпиграфе, где цитата из кинговского «Кладбища домашних животных» приписана некоему «Пету Сематари». Поэтичный стиль Белла расплывается в безвкусный канцелярит, ключевые фразы меняют смысл на противоположный, «почва» (soil) мутирует в «душу» (soul). Вот наивно исковерканная «аэродинастика» в устах неграмотной Темпл «исправляется» переводческо-редакторской командой на «аэродинамику» — и убит целый эпизод. Право же, эта книга заслуживает лучшей участи — но мудрая не по годам Темпл первой заметила бы, что справедливость не из тех чудес, какие можно встретить на этой земле…
В итоге имеем сильный, насыщенный идеями и смыслами роман-путешествие, который может отпугнуть читателей, привыкших к непрерывному действию и одномерным героям. Весомый вклад в копилку жанра — книга, в которой находится место и степному закату, и кровавой бойне, и мыслям о вечном.
цитата
Она объяснила старухе, что странствует почти всю жизнь. Из-за тысячи названий городов, где ей довелось побывать, она чувствовала себя немного потерянной, но мирилась с этой временной неразберихой, потому что Бог был замечательным Богом, и куда бы человек ни приходил, он постоянно оказывался в нужном месте. Темпл призналась, что иногда совершала плохие поступки, которые не понравились бы Создателю. Она не знала, как сильно Он сердится на нее. Она боялась, что не сможет отличить Его благословение от наказания, потому что мир всегда оставался наполненным чудесами, даже когда пустой живот болел от голода и волосы покрывала засохшая кровь.
Рецензия впервые опубликована в журнале "Мир фантастики" №8, 2013
Князь Олег Константинович возвращается с Маньчжурского фронта в Петроград на пару дней, но неожиданно его вызывает к себе государь Николай II и просит остаться в столице. А город и общество меж тем, за время отсутствия князя, изменились неузнаваемо... В небесах плывут полицейские цеппелины, возвышается над столицей стальная гиперболоидная башня гражданского инженера Шухова, механизация постепенно набирает ход. А в правящих кругах всё чаще слышно мнение, что машины гораздо благонадёжнее людей…
Альтернативная история, как направление, сейчас в почёте. И как может быть иначе, когда в реальности прошлое России печально, а будущее неопределённо? Именно отсюда растут корни у многочисленных текстов про попаданцев, которые меняют ход реки времени в соответствии с мировоззрением автора. Отсюда желание переиграть проигрыш в холодной войне, распад Российской Империи и прочие ключевые события, вплоть до княжеской Руси. Читателю нравится, читателю хорошо. Вот только изначальный смысл альтернативной истории, как жанра, переосмысливающего ключевые события какого-либо периода, казалось, потерян навсегда. Оказалось, нет.
Роман Владимира Ропшинова подкупает с первой строчки, с первой главы. Подкупает поражающей исторической достоверностью. Петроград альтернативного 1921 года не просто выглядит настоящим, он буквально встаёт перед глазами. И речь не только об архитектуре, хотя знатоки говорят, что весь город, вплоть до самых мелочей, именно такой, каким был Петербург в те годы. Речь о взаимоотношениях между людьми. Засилье примитивной попаданческой фантастики приучило читателей к тому, что все персонажи мыслят и говорят, как наши современники. А в «Князе» мы встречаем представителей практически всех сословий – от членов императорской фамилии до простых рабочих, от солдат до интеллигенции — отличия между ними разительны, и не только в речевых характеристиках. У них принципиально разная ментальность. Для россиян XXI века одинаково дико и неправдоподобно выглядят, и «долг Романовых – служить своей родине и народу», и подсознательная вера в единство царя и народа всех, включая самого государя. Как результат, в текст романа погружаешься, как в иную реальность, более удивительную, чем любая фантастика о внеземных цивилизациях.
И вскоре становится ясно видимым ключевое отличие романа от прочих альтернативно-исторических текстов. Всё дело в том, что «Князь», во многом, использует стандарты стимпанка. Но не те приевшиеся по фильмам и комиксам (дирижабли, паровые роботы и так далее), а социальные и исторические, заложенные ещё Гибсоном и Стерлингом. Промышленная революция раскрывает и усугубляет те проблемы, что были в обществе. В классическом стимпанке они показаны на примере Великобритании. Владимир Ропшинов делает то же самое для России.
Удивительно, но никто прежде не пробовал смоделировать развитие нашего, родного, самодержавия в эпоху технических чудес. Механизмы не просто повсеместно входят в жизнь всех без исключения слоев общества. Для страны, где большинство людей необразованы и нищи, для страны, чья общественная идея единства царя и народа была подорвана событиями Кровавого воскресения 1905 года, бездушные механизмы занимают в глазах простого люда места и царя, и бога. Вплоть до политического течения, идеалогия которого сводится к тому, чтобы из человека сделать машину.
Детали альтернативной России прописаны настолько хорошо, что на этом фоне сюжет о князе Олеге выглядит излишне предсказуемым и простым. Внимательный читатель уже в первой трети романа может разгадать главную тайну героя, а уж понять чем дело кончится в финале сумеет практически любой. И вот это – главная беда романа. В нём есть множество исторических фактов, поданных под видом фантастики, он даёт повод задуматься о развитии России, о судьбах людей в целом, но для души в нём практически нет ничего. Возможно, что это авторский замысел. Роман о людях и машинах совсем не обязан быть ярким и эмоциональным. Но даже если и так – в глазах читателя это явный прокол.
***
«Князь механический» достоин классической рецензии — с детальным рассмотрением основных персонажей, разбором конфликтов между правителем, в сердце которого страх, и народом, который не знает во что ему верить. Описанная эпоха, её деятели, для России была переломной. И пусть всё пошло совсем другим путём, аллюзии на события наших дней временами становятся пугающими. И это явная заслуга автора, недаром Антон Мухин, а именно он скрывается за псевдонимом «Владимир Ропшинов», более пятнадцати лет занимается политической журналистикой.
цитата:
— Воздушные патрули, ваше величество,— вмешался Николай Николаевич,— народ вовсе не смущают. Это все сказки, которые кадеты пишут в своих газетах, а интеллигенты читают и пересказывают друг другу. Простые же люди видят в цеппелинах над городом своих защитников. Кто как не цеппелины положили конец послевоенному разбою на улицах и сделали Петроград самым спокойным городом в империи? Да что в империи — во всей Европе!
— Я тоже полагаю, Ники,— сказал Сергей Михайлович,— что отменять патрулирование не стоит. Цеппелины никого не убивают просто так и знаменуют собой порядок. Каждому, у кого нет дурных мыслей, появление цеппелинов внушает спокойствие и уверенность. Если народ не увидит их в небе — он Бог знает что может подумать.
Рецензия впервые была опубликована в журнале сентябрьском номере журнала "Мир фантастики" за 2013 год.
Какой была бы история России, если бы революция в 1917 году не удалась? Петроград 1922 года, столица победившей в мировой войне империи — место действия "Князя механического". Но никакого триумфа в городе не чувствуется. Петроград продувается ледяным ветром, полицейские цеппелины шарят прожекторами по его улицам, и, когда они висят над головами, горожане стараются не думать лишнего. Сам император Николай II давно покинул свою столицу: там ему мерещились поднявшиеся из могил расстрелянные им рабочие. Генералы строят заговор, в подземельях города готовится армия механических солдат, а охранка, политическая полиция, не предупредит об этом царя. Страх, интриги и опасность, словно паутина, опутали Петроград. И лишь один человек — вернувшийся с японского фронта командир аэрокрейсерской эскадры...
облако тэгов
