облако тэгов
15. Ну и теперь -- пропущенный материал.
Воспользовавшись, можно сказать, двойным юбилеем (издание 75-го номера «Фантастыки» и 30 лет со дня издания дебютного романа «Katastrofa na “Slońcu Antarktydy”/Катастрофа на “Солнце Антарктиды”»), Мацей Паровский взял интервью у главного редактора журнала «Fantastyka» и автора романа Адама Холлянека
Я ПЕРЕЖИЛ МНОГО ПОЖАРОВ
(Przeżyłem wiele pożarów)
Мацей Паровский: Вы, пан Адам, -- популяризатор науки, автор книг научной фантастики, писатель так называемого основного течения, журналист, редактировавший в свое время краковский еженедельник, посвященный вопросам культуры, и вот сейчас, уже более шести лет, главный редактор ежемесячника «Fantastyka». Которая из этих ипостасей наиболее соответствует склонностям Адама Холлянека?
Адам Холлянек: Стало быть, делаем вид, что мы с тобой не знакомы. Ну, может быть, так даже лучше. Перед знакомыми труднее становиться в позу и натягивать маски. Знакомые знают о нас больше, чем знаем мы сами, иногда знают также то, что нам хотелось бы скрыть. Но ты все равно своим вопросом втыкаешь палку в муравейник. Потому что у меня ведь внутри и в самом деле муравейник разных желаний, разных стремлений. Те жизненные роли, которые ты перечислил, приходили поочередно, и я каждую из них хотел исполнять наилучшим образом. Может быть, я постепенно перерастал каждую? Может, с течением времени, но, тем не менее, неожиданно, фантастика становилась для меня все более важной? Для меня и для нас всех.
Мацей Паровский: Значит, теперь вы хотите достичь совершенства именно в фантастике?
Адам Холлянек: Странное дело, я все свои фантастические романы, повести и рассказы написал перед тем, как возглавил журнал «Fantastyka». Потом, конечно, что-то переиздавалось или шло в печать то, что вытаскивалось из ящика письменного стола. Но с 1982 года я не написал ничего нового, ни строчки научной фантастики – обычно при мысли об этом я ловлю себя на том, что мне не хватает смелости. Если человек высоко поднимает планку для других людей, то он попросту не имеет права опускать ее для самого себя. То же самое касается и моих редакторов – парни тоже заблокировались. Не сразу, не все в один и тот же момент, но синдром налицо. Может, поэтому и журнал хорошо расходится. Шучу, конечно. Так вот и случилось, что я, освобожденный этой самой несмелостью от мыслей о творчестве в жанре научной фантастики, открыл в себе тягу к литературному описанию современности.
Это мое стремление к побегу из фантастики и нашло выражение в романе «Księżna z Florencji/Флорентийская принцесса». Подобное стремление, думаю, одолевает и Лема, но ему труднее убежать от НФ, поскольку именно научная фантастика увенчала его наиценнейшими лаврами. Причем побег из фантастики в действительность ныне совершить гораздо легче, чем это было прежде. Сегодня в насквозь казалось бы реальную современную физику вторгается метафизика. По-моему, современная фантастика переросла научную фантастику, выросла из ситуации в науке, из литературной условности – изменилась, сблизилась с главным литературным течением. В том романе, который я только что назвал, я пишу о напряженных событиях последних лет… но и о нейтрино – тоже. Немного иначе, правда, но польская фантастика тоже пыталась объединить одно и второе.
Мацей Паровский: Расскажите о популяризаторской связи с наукой в вашей биографии и в вашей писательской философии. В 60-х годах контакт с наукой навязывал популяризаторам и их читателям очень оптимистическое видение мира. Потом это изменилось. Как это выглядело в вашем случае? Мне кажется, что вы, как прозаик, видите будущее отнюдь не в розовом цвете.
Адам Холлянек: Это верно, во мне никогда оптимизм не брал верх над черными предчувствиями. Вроде бы я тесно контактировал с учеными: дружил с биологом и ботаником профессором Шафером; с профессором Рыбкой – старейшиной наших астрономов, который рассказывал мне, как уже в юности поэзия Овидия заставила его вглядеться в звезды. И все же, несмотря на это, я в своих популяризаторских книгах высказывал опасения относительно экологических угроз, бездушия техники, индивидуальных людских безумств. И в фантастике тоже. Это каким-то образом соотносилось с моей любовью к той стране, в которой я живу.
Мацей Паровский: Трудная это любовь. В первом вашем романе «Katastrofa na”Słońcu Antarktydy”» поляки – полноправные граждане мира. В последнем, «Księżna z Florencji», поляки – никому не нужные изгои, переполненные комплексами. Похоже, что мы можем проторить себе дорогу в мир лишь с помощью фантастики – усилием своего воображения.
Адам Холлянек: К сожалению, условия, в которых живут поляки, одни из самых трудных в мире. От этого не убежишь ни в иррационализм, ни в космополитизм, ни в фантастические иллюзии, поэтому отпечаток нашей ситуации накладывается и на то, что писатель пишет, и на то, что он думает о себе и своих соотечественниках. Наш народ – носитель мирового романтизма, который, говоря словами Мицкевича, «отравляет» европейское стремление к душевному спокойствию. Те поляки-эмигранты, с которыми я беседовал, чьими бы гражданами они ни были, по-прежнему в глубине души чувствуют себя поляками. Ну так и наша литература, -- как фантастическая, так и реалистическая -- не должна прятать от всего этого, подобно страусу, голову в песок. Может отсюда и берется большая популярность Кусьневича, Хена, Конвицкого, а из фантастов – Зайделя или Орамуса. Но эта популярность в значительной мере здешняя. Мир, даже если ему нравится забавляться какими-то польскими новинками, с трудом понимает романтические безумства наших истерзанных болью душ или пытается их к себе не подпускать.
Мацей Паровский: В романе «Księżna z Florencji» я нахожу крохи ваших военных и кресовых переживаний. Переживаний чрезвычайно мучительных и вместе с тем ярких, красочных, богатых: кресы, культурное пограничье, Львов в вашем случае, также Вильно – это места драматических испытаний и многих жизненных инспираций в польской культуре. Но почему нам из всего этого так часто достаются только крохи?
Адам Холлянек: На нас, выросших и воспитанных в предвоенной Польше и вдруг лишившихся отчизны, события 1939 – 1940 годов сказались крайне сильно. Очень грубо нас заставили наблюдать и даже участвовать в таких явлениях и событиях, в сравнении с которыми те, из «Quo vadis» Сенкевича, были всего лишь невинными и камерными забавами сумасшедшего Нерона. Такой жизненный опыт не может не быть востребованным мировой литературой. Мы попросту обязаны рассказать следующим поколениям о наших скитаниях по тем дорогам над пропастями, чего они не испытали или не заметили, что испытали. Как и все писатели с романтической жилкой, я считаю, -- хотя это можно, конечно высмеять, -- что существует нечто вроде писательской душевной власти. И вместе с тем я знаю, что всего, что клубится в душе польского писателя, мы показать еще не сумеем. По разным причинам.
Мацей Паровский: Действительно, душевно властвовать в соответствии с глубочайшими убеждениями авторов – это трудное в Польше занятие. Поэтому фантастика и становилась одним из способов обхода тех странных препятствий, которые возникали между писателем и его жизненным опытом.
Адам Холлянек: Это верно. В сердцах тех людей, которых коснулись невзгоды нашего века, воздвигнуты более высокие, чем правовые и цензурные, барьеры, которые трудно преодолеть. Это, возможно, важнейший урок нашего времени. И фантастика предоставляла возможности практически ненаказуемого и открытого противопоставления этим барьерам и циничным усилиям осчастливливания насильно. Этой возможностью пользовались и пользуются авторы, о которых я упоминал, и не только авторы из поколения Орамуса или Зайделя. Например, моя «Katastrofa na “Slońcu Antarktydy”» (я писал ее тогда, когда сталинский режим впервые был открыто назван своим именем) пытается показать, что в мир, в котором мы живем, те особы, которые считаются в нем великими, всемогущими, способны рушиться, обнажая свою убогость и фальшивость. Я думаю, что, несмотря на то, что фантастику пренебрежительно называют «литературой вместо», она сыграла важную роль в разъяснении массовому читателю, как действуют те механизмы, которые ограничивают его возможности действия и высказывания.
Мацей Паровский: Испепеляющий огонь, катастрофы, деструктивные чувства или вожделения, разрывающие в клочья объект любви – это часто повторяющиеся мотивы в вашем творчестве, как в фантастике, так и в реалистических произведениях.
Адам Холлянек: Мы живем как на вулкане, сами этого не осознавая. Гомбрович говорит, что наша форма, наше «я» изменяется при контакте с каждым новым человеком. Я считаю, что не только изменяется при контакте, но и самостоятельно эволюционирует. Поэтому я стараюсь в своем творчестве принимать во внимание и самые «неудобные» моменты человеческой жизни. Мы сражаемся за свою целостность и теряем ее. Если человек в моем возрасте (но я считаю, что это касается каждого человека) оглянется, он увидит за собой череду страшных и захватывающих приключений. Я сегодня такой же, каким был вчера? Что я сделаю, когда окажусь завтра рядом с перепуганной девушкой в горящем кинотеатре? Я пережил в детстве пожар нашей квартиры в большом каменном доходном доме во Львове. Это неизгладимое впечатление. Я просыпаюсь, передо мной стена огня, пышущая жаром, и вдруг из нее выныривают пожарники в больших серебристых шлемах. Эта сцена содержится, потому что попросту не могла там не оказаться, в романе «Księżna z Florencji».
Мацей Паровский: А пожары военных лет уже не оказывали на вас такого ошеломляющего действия?
Адам Холлянек: Да, я то и дело переживал такие пожары. В 1939 году, спасаясь бегством из Варшавы, я мчался на телеге сквозь горящую деревню. Языки пламени разрастались, проезд сужался, а повернуть назад было невозможно – сзади напирали еще десятки таких же, разогнавшихся подвод. Мы вынуждены были промчаться сквозь этот огненный ад. Потом были облавы и уличные расстрелы во Львове. В пожаре восставшей Варшавы погибли отец и брат; мать гнали перед гитлеровскими танками, но она выжила. Близкие мне люди погибли в концлагерях. Мы в репатриационном поезде из Львова тащились до Кракова три дня и три ночи. Поезд то и дело останавливался, вокруг гремели выстрелы как в каком-нибудь ковбойском фильме, а пьяный помощник машиниста бегал от вагона к вагону и кричал: «Смажьте колеса у паровоза -- они не закрутятся, если не заплатите». И все платили… Вот так формировались мои взгляды на жизнь, отсюда и мой пессимизм.
Мацей Паровский: И вот с высоты таких переживаний вы смотрите сейчас на четыре поколения польских фантастов. Которое из этих поколений, по-вашему, наиболее интересное? И при оценке течений и отдельных авторов фантастики сильно ли отличаются от мнения членов редакционного коллектива от вашего мнения, ведь ваши сотрудники гораздо вас моложе и опыт у них другой?
Адам Холлянек: Те люди, с которыми я работаю – не молодые и не старые. Наш коллектив зрелый и работоспособный, а что касается мнений и стремлений, мы находим общее согласие, несмотря на разницу в возрасте. Само понятие «поколение» мне кажется слишком расплывчатым, а с другой стороны излишне формализованным. Вопреки кажущейся видимости, разница в жизненном опыте отнюдь не столь уж сильно сказывается на разнице творческих исканий или вкусов. Орамус, ясное дело, войны не видел, а пишет так, словно принимал в ней участие наравне с людьми моего поколения. Жвикевич, в свою очередь, пишет так, словно он родился в конце XIX века, он легко ориентируется в этой среде, это касается и языка, и способов образного представления. Я считаю, что все поколения польских фантастов, а в особенности те их представители, которые достигли значительных результатов, черпали из одного источника. Это творчество Ежи Жулавского. К сожалению, только некоторые из польских авторов НФ сумели развить предложенную Жулавским тематику человеческих моральных ценностей и дилемм – Лем, Орамус, Зайдель, Внук-Липиньский, отчасти Борунь… Настораживает то, что таких попыток было столь немного.
Мацей Паровский: Журнал «Fantastyka» через десять лет – каким вы его видите? Увеличится ли количество приложений, повысится ли престиж журнала, или ежемесячник сойдет на нет из-за того, что читатели отвернутся от фантастики, предпочтя ей реалистическую литературу? Или, может быть, журнал лишь изменит профиль, скорректирует пропорции между прозой, критикой, поэзией, изобразительным искусством… сценариями компьютерных игр и прочим?
Адам Холлянек: Скажу тебе, что я на самом деле думаю. Фантастика как жанр не погибнет, напротив – породит много разных новых ответвлений. И, несмотря ни на что, останется отдельной отраслью литературы, поскольку не сумеет заменить или существенно заразить собой литературу основного течения. Но она будет присутствовать в той или иной концентрации в видео, кино, моде, музыке. И, полагаю, чем меньше будет в мире войн, тем больше будет в нем фантастики. И наша «Fantastyka» будет генерировать все новые и новые приложения, дробя коллектив на части. Возникнут отдельные, ожесточенно враждующие мутации журнала; это придаст остроты польской фантастике и любительскому движению, но, конечно же, фантастику не уничтожит. Уничтожить «Фантастыку» и фантастику никому не удастся.
Мацей Паровский: Спасибо за интервью и интересный прогноз.
Главный редактор и его коллектив. Сидят слева направо: Мацей Паровский, Дорота Малиновская, Адам Холлянек, Марек Залейский и Яцек Родек. Стоят: Анджей Невядовский, Лех Енчмык, Кшиштоф Шольгиня, Дарослав Торунь и Мацей Маковский. Отсутствуют: Анджей Бжезицкий, Анна Глядка, Славомир Кендзерский, Збигнев Лятала (который фотографирует) и Рафал Земкевич (который служит срочную в армии).
