Выложил на Фейсбуке фотоальбом с Полкона-2017, прошедшем в Люблине с 24 по 27 августа. Приглашаю к просмотру.
Несколько фотографий для привлечения внимания:
Балкон неподалёку от гостиницы
— Ты с какого раёна? (Владимир Аренев, Сергей Легеза, Сергей Пальцун))
В ожидании презентации фильма "Украина читает Лема" (Сергей Легеза, Кирилл Плешков)
"Фантастический Люблин" — встреча с люблинскими творцами (Agnieszka Hałas, Radek Rak, Jakub Nowak)
Круглый стол "Литература и личный опыт" (Robert M. Wegner)
Как размножаются далеки
Владимир Аренев и некто в костюме клоуна
Просто красивый дэвушка!
"Добро пожаловать на Полкон" — встреча с иностранными гостями (в центре Lavie Tidhar)
Круглый стол "Фольклор в фантастике" (Catherynne Valente)
Торжественная церемония вручения награды им. Януша А. Зайделя и Официальное закрытие конвента (Krzysztof Piskorski, Ядвига Зайдель и Michał Cetnarowski)
Голос отдал. Значок Zew Zajdla получил (Сергей Пальцун)
Номинировал Андрей Щербак-Жуков: Александр Силецкий – один из самых недооцененных авторов так называемой четвертой волны советской фантастики. Эта книга должна была бы выйти 30 с лишним лет назад, но, конечно же, выйти тогда не могла. Ну какой редактор в те годы пропустил бы такую гремучую смесь из гротеска, сатиры, абсурда и черного юмора? Сатира в те годы позволялась лишь на бытовом уровне. А Силецкий, следуя эстетике своего любимого Салтыкова-Щедрина и развивая ее в ХХ веке, вывел недальновидных, но жадных чиновников, их подхалимов, мошенников, а также самовлюбленных дураков всех мастей на космический уровень. Дурак – он и в космосе дурак. Получилось очень узнаваемо. И оказалось, что все написанное три с лишним десятилетия назад совсем в другой стране, которой уже и нет, по-прежнему злободневно и все так же вызывает смех. Так же, как жуткий абсурд Франца Кафки сильно пережил времена Австро-Венгерской империи. Но Силецкий не жуток, он весел. Он смеясь прощается с прошлым, но оно все не уходит и не уходит…
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
цитата
Очень тяжелый случай. Уже с первых страниц стало мне тревожно.
«Уместно вспомнить здесь застольное речение Я. Идиопуло в канун Большой депертурбации: “Род людской на дураках стоит, а вперед идет, стремясь использовать по назначенью оных”. Впрочем — и это тоже здесь уместно вспомнить, — бесподобный циник и психолог, лучший друг сиротствующих вдов и девок, сызмальства обромантивевших вконец, проказник от познанья мира Гоги Магогия в ответ неоднократно отмечал: “Как он родился Идиопуло, так и помер идиопуло”. Умел сказать».
«Как написал справедливо мудрый Э. Э. Крепостных-Правов: “Начало проводить в соответствии с концом!”, едва только приступил, полемизируя с бессрамным О’Фицдубобовером, к работе над 720-томным трактатом “Курс перистательно-космогонической эстетики”».
Ладно, ладно, допустим, это был бы рассказ до 1 а. л., небольшая повесть листа на три, а тут, кажется, три с половиной сотни страниц натужного комикования. Но автор старался, это видно, очень, очень старался, и от этого еще неприятнее. Сколько сил потрачено — и зачем? «Эта книга должна была бы выйти 30 с лишним лет назад, но, конечно же, выйти тогда не могла», — объясняет номинатор. Ну, бывает.
Валерий Иванченко:
цитата
Пролог настраивает на сатиру, вроде космического Города Глупова, но потом обещанный мессидж не обнаруживается. Похоже на повести Лукина, но водянистее и бессмысленней.
Константин Мильчин:
цитата
Здесь ужасно абсолютно все. Автору очень хочется шутить, причем шутить не то чтобы в каждом предложении, а прямо в каждом слове. Если бы у него была возможность шутить в каждой букве, то он бы делал это, но русский язык такой возможности автору не дает такой возможности и за чего автор мстит ему коверкая слова.
Артём Рондарев:
цитата
Я всегда с опасением относился к произведениям, на страницах которых автор или герои упоминают таких почтенных людей, как «старик Достоевский» или там «брателло Кант», а в настоящей повести «настырный Диоген» и «душка Циолковский» возникают на первой же странице, так что можно приготовиться к худшему; и худшие ожидания довольно быстро оправдываются. Повесть написана, я так понимаю, в жанре «юмористической фантастики», — жанре, на котором погорели даже маститые писатели, — и сразу не скрывает, что ее задача – бесконечно острить; по сути, вся она – один большой стэндап, притом, на мой вкус, стэндап настолько несмешной, что я даже не вполне понимаю, с какой стороны начать его описание.
Повесть представляет собой хронику, очень дурно стилизованную под древнерусскую, с говорящими фамилиями типа Э.Э.Крепостных-Правов, в которой квазилетописные обороты соседствуют с такими почтенными древними словами, как «шпана», «очумели» и «кайф», и повествует о полете трех оболдуев в космос со своей планеты (некогда колонизированной с Земли) на поиски иных цивилизаций. Оболдуи, таковую цивилизацию найдя, вступают с ней в контакт, то есть, в бесконечные пререкания с бесконечными же гэгами, каковые пререкания длятся до самого конца, невзирая на периодическую смену обстановки. По-видимому, путевой звездой автору служил фильм «Кин-дза-дза», в силу того, что весь антураж как космических перелетов, так и инопланетных декораций, собран, что называется, из говна и пара, практически все населяющие повествование персонажи выглядят чумазыми и оборванными, а за всем за этим проглядывает какая-то невнятная сатира на наше социальное устройство, причем острие этой сатиры смотрит в неведомом мне направлении.
Для того, чтобы данную повесть читать, нужно быть поклонником подобного жанра; я к ним не отношусь, я даже Пратчетта с Адамсом не жалую, так что я очевидно предвзят в своем описании. Однако у Пратчетта и Адамса за всеми их шутками и гэгами всегда стоит набор социальных представлений, с которыми они работают; данная же повесть выглядит как очень пространный анекдот, в котором перебрасывание героев репликами – по сути, единственный двигатель сюжета, при том, что слово «сюжет» тут хочется взять в кавычки, ибо за перебрасыванием героев репликами он просматривается плохо. Прилетевшие персонажи и аборигены примерно на трех страницах могут решать вопрос, кому из них достанется какая-то вещь из чей-либо экипировки, — с помощью гэгов, естественно, — так, что тебе уже начинает казаться, что ты попал в дом умалишенных и читаешь стенограммы бесед пациентов. Есть люди, которые, придя в гости, с порога начинают острить: если вы уже подзабыли, что это за ощущение – быть в их компании, то вполне можете его освежить здесь.
Нет, любовь к процессу письма и желание посмешить людей, — вещи, конечно, достойные: но все-таки даже в них стоит соблюдать меру.
Автор пытается острить, у него это плохо получается. Собственно, это все, что хочется сказать об этой повести. Номинатор Андрей Щербак-Жуков сообщает, что текст очень старый, ему более 30 лет, и написан он еще в советскую эпоху. Если так, это многое объясняет: 30 лет назад повесть Силецкого смотрелась бы свежо, оригинально, резко отличаясь от обычного для тогдашней фантастики стиля. Текст мог бы тогда смотреться как предшественник юмористических книг Михаила Успенского. Сегодня он выглядит скорее как их ухудшенный вариант, довольно однообразный и скучный, несмотря на усиленные попытки быть смешным.
Галина Юзефович:
цитата
Наихудший текст во всем списке. Одна бесконечно затянувшаяся натужная языковая шутка самого дурного тона – плоско, архаично и трагически несмешно.
Отзывы на другие произведения, номинированные на "Новые горизонты" см. на официальном сайте премии.
На "Фантассамблее" пообщался с прекрасным Мартином — взял 45-минутное интервью (плюс мне довелось стать вторым переводчиком на двухчасовой сессии вопросов-ответов). Это второе интервью с Джорджем, первое было семь лет назад, сохранилось оно только тут.
Номинировал Николай Караев: «Эверест» – роман, для нынешней русской литературы необычный, и прежде всего тем, что эта прекрасно написанная история никак не связана с современной Россией, не состоит ни в каких отношениях ни с ее историей, ни с ее настоящим. Формально это роман о загадке первого успешного (?) восхождения на Джомолунгму англичан Джорджа Мэллори и Эндрю Ирвина в 1924 году. Оба они погибли, но как именно и почему – неизвестно, как неизвестно, дошли ли они до вершины. На этот весьма детективный, если покопаться в деталях, сюжет накручиваются еще несколько, включая историю альпиниста Мориса Уилсона, также погибшего на Эвересте уже в 1934 году; то, что рассказчиком становится собственно дух Уилсона, позволяет отнести роман к фантастике. По мере проникновения в хранящие немало тайн жизни Мэллори и Ирвина – не самых рядовых англичан своего времени (достаточно сказать, что Мэллори входил в Блумсберийский кружок наряду с Вирджинией Вулф, Джоном Мейнардом Кейнсом и другими выдающимися людьми той эпохи) мы начинаем распутывать бесконечный и бесконечно запутанный клубок истории. Итог – масштабное полотно, на котором множество деталей «истолкованы рассказчиком, перетолкованы слушателем, утаены от обоих покойным героем рассказа», микроскопическая, но немаловажная часть часть всемирной исторической мозаики. Эверест для Тима Скоренко – примерно то же, что Дублин для Джойса: способ выразить невыразимое вещество сложности нашего мира средствами изящной словесности. Вот почему локальная неактуальность этой книги – одно из ее несомненных достоинств: иногда нужно забраться на высокую гору в далекой стране, написать роман о загадочных смертях альпинистов, сместить литературную точку сборки к чертям – и «увидеть, как в зеркале, мир и себя, и другое, другое, другое».
ОТЗЫВЫ ЖЮРИ
Андрей Василевский:
цитата
Если бы я интересовался альпинизмом, то предпочел бы или полноценный роман, или совсем уж строгий нон-фикшн, но я не интересуюсь. Уверен, что продвинутые покорители горных вершин сладострастно обругали бы автора — мол, ничего, ничего он в этом не понимает; но я сам оценить достоверность/недостоверность повествования и всяких подробностей, увы, не могу. Книга монотонная до изнеможения, и под этой монотонностью похоронены некоторые несостоявшиеся возможности; впечатление какого-то полуфабриката, промежуточного варианта, так и не доведенного до ума.
Валерий Иванченко:
цитата
Белорусский эмигрант Тим Скоренко берётся за любую работу: поёт, сочиняет, промышляет рерайтингом. Больших успехов нигде не достиг. Прослышав, что американский автор бестселлеров Симмонс создал роман о винтажном альпинизме, Скоренко решил сделать ход, вовремя выпустив русскоязычный аналог. Увы, выдумка провалилась. Книга не вышла, даже несмотря на объявленный краудфандинг. Номинация на премию – последняя надежда хоть на какое-то внимание публики. Зачем это надо знать? Потому что без понимания истории автора и его мотивов, появление рукописи «Эверест» объяснить невозможно. Жажда успеха, трудолюбие и талант имитатора – вот три причины, её породившие.
В горах автор не был, об альпинизме представления не имеет, кошки путает с лыжами, трикони называет грунтозацепами, а крючья – крюками. Описание им рельефа, приёмов восхождения и бивачных тягот пробивает разбирающегося читателя на смех. Да что альпинизм, бисексуальных отношений автор тоже не практиковал, невооружённым глазом ведь видно! Не целовался с мужчинами – не берись это описывать, так считаю, смешно и стыдно получится. Впрочем, ещё смешнее, когда Скоренко имитирует англоязычную романистику в дурном переводе, — здесь нелепость фактуры и заёмность стилистики гармонично сливаются, создавая шедевр рерайтинга, напоминающий номинатору Караеву сочинение Джойса. Ещё толику абсурда добавить – и «Эверест» стал бы реально интересен для чтения, получилось бы «так плохо, что уже хорошо». В нынешнем же приглаженном виде роман сер и скучен, как всякая копия копии с копии энного порядка.
Константин Мильчин:
цитата
Редкая в списке книга, которую действительно приятно и интересно читать. Да что там говорить, книга просто захватывает, хотя, возможно, коллеги разбирающиеся в альпинизме лучше меня, что не сложно, найдут там много ошибок. В любом случае, в «Эвересте» есть задумка, есть умение автора играть с терпением читателя меняя оптику и рассказчика, наконец, есть фрагменты, написанные почти безупречно. К сожалению, таких фрагментов совсем немного, но все равно «Эверест» возвышается над другими участниками списка Эверестом.
Тим Скоренко, талантливый журналист и популяризатор науки, написал очень хорошую книгу об альпинизме и альпинистах. Он разыскал материал, который зачастую не был известен широкой публики, причем материал очень благодарный: драматичный, трагический , экзистенциальный – ведь в горах люди все время находятся между жизнью и смертью. На фоне этого прекрасно проработанного и драматично поданного материала остается не совсем понятным, зачем автору было отдавать столь обширную дань беллетриззмму. Лучше всего «Эверест» читается именно в тех эпизодах, где текст приближается к чистому non fiction, ну или к тому жанру, который в недавнем прошлом назывался «документальный роман». Собственно, и талант автора наилучшим образом заточен именно под этот жанр. И именно поэтому, многие чисто литературные приемы, используемые в «Эвересте» — например, монологи от имени мертвых альпинистов, или придуманные письма альпинистов – кажутся не очень нужным украшательством с сомнительной добавленной стоимостью. Хотя придуманная автором детективная линия- расследования обстоятельств гибели альпинистов Ирвина и Мэллори – вполне оправдана именно как способ организовать документальный материал, но в целом «выдуманные» главы «Эвереста» полны литературных стереотипов и мелодраматизма — не в самом лучшем смысле слова. Именно поэтому, кажется, что книга была бы лучше, если бы оказалась короче. Она вообще избыточна- не всегда ясно, стоит ли было сообщать читателю все детали, например, историю создания двигателя для самолета, на котором горновосходитель добирался до Непала. Конечно, основной, трагический узел повествования заставляет «светиться изнутри» также и все имеющие к нему отношения технические детали, но всегда встает лишенный понятного ответа вопрос: сколько деталей достаточно, а какие будут лишние. В конце концов книга Скоренко- не о железяках , а о человеческом мужестве и иррациональных страстях.
Те, вопросы которые вызывает книга Тим Скоренко — они не только к автору, они сигнализируют о том, что наша культура еще не обкатала оптимальных жанровых рамок для литературы non fiction, и оптимальных соотношений белллетризма и документальности в одном тексте. Эти трудности — в известной мере продолжение тех дискуссий, которые вызвало присуждение Нобелевской премии журналисту и автору документальных книг Светлане Алексиевич. Но документальная литература — и здесь (опять же «в определенном смысле») Скоренко стоит рядом с Алексиевич — особенно эффектна, когда открывает человеческие, гуманистические измерения в реалиях, наполненных техникой, наполненных «неживой материей» — будь это война или альпинизм. И эту открывающуюся возможность Тим Скоренко использовал в полной мере.
Галина Юзефович:
цитата
В романе Тима Скоренко так много достоинств, что вообще не понятно, почему он до сих пор не издан в каком-нибудь хорошем издательстве большим тиражом. Почти детективная интрига (которую автор умело удерживает фактически до последней страницы), ненадежный рассказчик, сложная двойная, а то и тройная повествовательная оптика, но главное – потрясающее, пугающее и эмоционально достоверное описание альпинизма как душевной болезни, как смертельной опасности и абсурдного — вопреки всему — восторга. «Эвересту» определенно не повредила бы бережная и умная редактура, но уже и так это совершенно замечательный – яркий, свежий, увлекательный и абсолютно готовый к публикации – текст.
Отзывы на другие произведения, номинированные на "Новые горизонты" см. на официальном сайте премии.
облако тэгов
