В порядке сотрудничества с клубом "Крик" рецензирую рассказ Виктории Радионовой "Помилуй мя".
***
Предзимье на юге Урала. В глухом, всё ещё золотом и багряном лесу бичует себя хлыстом и покаянием суровый, заросший бородой по самые брови Савватей. Без попа и под небом Богу молится. Святою мукой гнев да страх в душе побеждает. Не знает ещё, что деревню заняли белочехи, что жену его Дуню отрядили править подводой. В лес на расстрел везти тех из оказавших сопротивление мужиков, что сами уже идти не могут. И ответил ему Господь, и принял Савватей долю свою тяжёлую. Кто, если не он, сдюжит, кто понесёт в люди смерть и гнев Господень?
***
Рассказ «Помилуй мя» написан в сочетании стилей реализма, мистики и романтизма. По тексту это выражается в ёмких и красочных пейзажных зарисовках, правдоподобных российских реалиях начала двадцатого века, религиозных экстатических видениях персонажей и появлении сверхъестественного существа. Примечательно, что романтизм и мистика Виктории Радионовой не становятся романтической мистикой стандартных любовных романов, нацеленных на женскую аудиторию. При этом реализм у неё не усиливается до натурализма в описании побоев, увечий, сексуального насилия и убийств. Прямо говоря, автор не тужится, пытаясь хотя бы формально зацепиться за тот или иной популярный жанр. Это особенно ценно в эпоху коммерческой узконаправленной сетературы, всё чаще и чаще получающей публикацию на бумаге.
Реальные место и время действия указаны прямо или косвенно, и легко узнаются. Южный Урал, село Агаповка Челябинской области. Гражданская война в России, 1918-й год, поздняя осень. Не суть важно, что взбунтовавшихся легионеров Чехословацкого корпуса «белочехами» назвали в своих сочинениях российские эмигранты-литераторы, причём значительно позже описываемых событий. Важно то, что это действительно было в нашей истории, и автор заслуживает искреннее уважение за то, что не побоялась использовать сей факт в произведении. Все помнят скандалы с юбилейными памятниками чешским легионерам в 2018-м году? А ведь они в рекордно короткий срок взяли под контроль всю Транссибирскую железнодорожную магистраль и, несмотря на сопротивление Красной армии, прошли от Поволжья до Дальнего Востока. Естественно, не мирным маршем.
Исторические события используются в качестве общего фона и сведены к минимуму, поскольку специфика рассказа в отечественном религиозном мистицизме. Вера Савватея кажется странной даже его соседям-староверам. Не мудрено. За основу взята секта хлыстов, но некоторые моменты указывают на скопцов, рябиновцев и даже русский романтизм. Наиболее известны хлысты – исихасты, аскеты и эзотерики, верящие в возможность бесчисленного количества воплощения Бога в человеке и тем самым связанные не только с христианством, но и со славянским язычеством. Скопцы считали кастратами всех апостолов и следовали им если не физически, то духовно, пытались приблизить Страшный суд, а убеждения их можно свести к чайлдхейтерству и вегетарианству. Рябиновцы отличались от старообрядцев тем, что не признавали икон, если на них вместе со святыми был кто-то ещё или животное, а деревом Креста Господня называли рябину. Русские романтики, как и все прочие, вытаскивали на свет малоизвестные демонические образы из христианства.
Сюжет параллельно ведёт линии Савватея и его жены Евдокии (Дуни). Эпизод от лица мужа, следом жены с кратким экскурсом в прошлое посередине – и снова два эпизода в том же порядке, но с воспоминаниями уже у Савватея. В конце линии супругов встречаются и сливаются в одну. Для четырёх с половиной тысяч слов композиция выглядит слишком сложной, а между переходами от героя к герою будто зияют пропущенные фрагменты. Всё это мелочи. Время может быть подано как объективное, текущее вне зависимости от воли автора, и тем объяснить кажущуюся резкость при передаче эстафеты от супруга к супруге и обратно. Композиция же выстроена именно так для того, чтобы раскрыть образ Савватея постепенно и лишь в самом конце произведения. Между прочим, достаточно экзотично и вместе с тем по-нашему, родному получилось.
Любовь присутствует, но неожиданно входит в проблематику произведения, а не является его основной темой. Дважды неожиданно то, что любовь здесь отнюдь не сентиментальная букетно-конфетная привязанность современного «фемина янг эдалт» с когтями, клыками и крыльями, и даже не романтическое софт-порно для дам постарше. В. Радионова напоминает читателю о традиционных для русской культуры смыслах. Супруги – это те, кто парой впряжены в одну упряжь. Доля от Бога у них такая, на двоих одна, на всю жизнь. А любовь может быть не только между возлюбленными, но и к детям, Богу, тварям земным, к врагам даже. Необъяснимая бездетность четы главных героев, к сожалению, актуальна и сейчас.
Неизвестно, была ли использована при написании рассказа местечковая агаповская бывальщина, или он полностью создан фантазией автора. В любом случае сюжет «Помилуй мя» далеко ушёл от короткого занимательного рассказа устного народного творчества. В нём есть жестокость реальной истории, общечеловеческие драмы и высокая мистика, заставляющая читателя вспомнить о душе и Боге, задуматься о смысле жизни. Особенно приятно, что весь использованный В. Радионовой материал отечественный и действительный. При этом информация подаётся легко и естественно, в не превышающем сюжетную необходимость количестве. Рассказ закончен там, где эксплуатационная литература только начинается, и при этом не вызывает ощущение недосказанности. Автор высказала всё, что хотела, ни под кого не подстраиваясь, и те, кому это понятно и близко, её услышат.
Сергей и Кира считались красивейшей парой богемного Петербурга начала девяностых. Интеллектуалы, до смерти влюблённые друг в друга и кинематограф. Но счастливая романтическая история обернулась жёсткой драмой. Она сбежала в другой город, в другую жизнь, в другую любовь. А он остался один и умер вскоре после развода. И только спустя семнадцать лет добившаяся всего Кира осознаёт, что нет у неё больше шансов на счастье, поскольку сердце её навеки отдано Сергею…
***
Ах дамы, господа,
Позвольте нам начать
И пьесу показать
Про смерть и про любовь…
И кто кого любил,
Уже не разобрать.
И кто кого убил,
Не нам уже решать…
Агата Кристи – Убитая любовь
«Кто-нибудь видел мою девчонку?» снят по книге, основанной на перипетиях личной жизни её автора. Это биография? Нет, художественно обыгранные мемуары. Более того, писатель – женщина, а сценарист и режиссёр одно лицо и тоже женщина. Произошла двойная последовательная мифологизация реальных событий и отношений. Правды не найти, как у змеи ног. Фильм дважды продукт женского творчества и уже потому получил своеобразные акценты, интерпретацию и подачу материала. Конкретно здесь, в произведении любовной тематики, данные обстоятельства пошли ему только на пользу.
Любовь сложна и сама по себе. Когда историю любви пишет женщина, она даже не ставит себе цель разобраться, ей важен сам процесс. Это от мужчины можно ждать причины и следствия, правых и виноватых, награду и возмездие – пусть даже это только его версия. Здесь такого не будет. Будет фрагментарный ретроспективный сюжет, тасующий давно прошедшее прошлое и устаревшее настоящее. Будут воспоминания, грёзы и несбывшиеся планы. Будет женщина в кинотеатре, смотрящая и показывающая кино про саму себя. Но цельной и внятной истории с началом и концом, увы, не будет.
Я знать не знаю ни Ангелину Никонову, ни Карину Добротворскую, ни прототипов использованных ими персонажей. Они меня тоже не знают. Мне тут гораздо более симпатичны Анна Чиповская – как ни странно, именно в одежде – и Виктория Исакова топлес. Абсолютно нормальная для мужчины ситуация. Меня, мягко говоря, не интересует, кто в мире реальном стал предателем, кто сохранил честь, и кто был карлик с топором. Любовь давно убита, описана и выставлена в кинотеатрах на позор, а вот фильм получился действительно интересным. Говоря о его действующих лицах, их поступках и отношениях, я буду иметь в виду лишь вымышленных персонажей и ничего больше.
***
Ты не умрёшь раньше, чем я,
Ты проживёшь тысячу лет.
Сердце мое, рана моя,
Девочка-яд, девочка-смерть…
Девочка-яд, девочка-смерть,
Если бы взять и посмотреть,
Что там внутри с той стороны,
С той стороны, где твои сны…
Агата Кристи – Альрауне
В фильме использована внешняя точка зрения. Автор – а вместе с ним и зритель – размещаются вне сознания главной героини и не имеют доступа к её внутреннему миру. Для экранизации женского любовного романа в ста письмах такой подход сам по себе уже не тривиален. Иллюзия объективности и неявный драматизм, вероятно, не понравятся фанаткам книги – зато неожиданно привлекут внимание и удержат у экрана мужчин, готовящихся стоически перетерпеть совместный с женой просмотр очередного российского «мыла». Как ни удивительно, ничего мелодраматического здесь и в помине нет.
Вместе с тем в фильме нет и всеведущего автора. Он одновременно и знает о происходящем меньше каждого взятого отдельно персонажа, и, переходя вместе с камерой от одного к другому, получает несравненно большие кругозор и возможности для сопоставления и анализа. Получается кинематографический аналог несобственно-прямой речи. Каждая сцена, каждая фраза двойственны в представлении, смысле и оценке: от участника, непосредственно вовлечённого в происходящее, и от стороннего наблюдателя. В сюжете этот приём дополнительно усложняется тремя ипостасями главной героини, пытающейся понять и преподать себя.
Всё завязано на Кире: худенькой амбициозной девушке, успешной бизнес-вумен в самом соку и загадочной женщине в кинотеатре. Первая устремлена в будущее, вторая в плену у прошлого, а третья будто знает о существовании книги и экранизации, читателей и зрителей. Событийный пласт целиком отдан той самой «девчонке». Матрона по-европейски делает вид, что её жизнь удалась, из последних сил удерживая дверцу пресловутого шкафа со скелетами и призраками. Фигура в кинотеатре занимает меньше минуты экранного времени, и роль её не ясна. Она переводит реальные события в художественный вымысел? В условность? Какое тогда условие, с кем условленность? Кому по ту сторону экрана предназначена финальная сцена?
***
Засыпает ветер в облаке, умирает сила.
Тает пуля и летит во сне, где её носило.
Не буди её, успокойся ты, моё горе.
В этом сне она улетела в облака – дура…
Небо в дырах, звёзды в решете, не пылит дорога.
Одиноко пуле в темноте, ищет пуля друга.
Не буди меня, успокоилась моя пуля.
А во сне она улетела в облака, дура…
Агата Кристи – Пуля
Первые сцены фильма знакомят с холёной и весьма обеспеченной дамой, обосновавшейся неподалёку от Елисейских Полей, но почему-то мечтающей об Элизии. Всё вроде у неё есть, но всё же чего-то не хватает. Оказалось, что жизненно необходимого. Даётся романтическая затравка в виде письма любовнику и спешащего к неверной встревоженного мужчины – и тут же представления зрителя рушатся, как карточный домик. Как долгосрочное многоходовое планирование Киры, что понимашь позднее, когда действие отматывают на семнадцать лет назад. На всякого мудреца довольно простоты, а совершенство таит непоправимый изъян, с которым приходится мириться. Перфекционистка Кира мириться ни с кем и ни с чем не хочет.
Хищная молодая самочка желает любовь и карьеру и побольше. Она жёстко, но нежно берёт Серёжу-киноведа за яйца и… упс, не может родить. Винить некого, раз сама «виновата». Кирочка рычит и прилагает все усилия, чтобы обыграть в лучшем виде создавшееся положение, но перегибает палку. Маменькин сынок находит запись «интервью», кое-что понимает и, за неспособностью к мужскому поведению, включает режим обезьяны-самца. Куда податься бедной женщине, раз все её не так поняли? Правильно, сменить имидж, художественно напиться а-ля франсе и встать в коленно-локтевую позицию перед следующей дичью. Древняя поза оказалась более продуктивной во всех смыслах, но Максим неуправляем и – вот позор! – сам пытается манипулировать. Прижав уши и нервно подёргивая шкуркой, кошечка гордо удаляется в прекрасное далёко. Занавес.
Спустя семнадцать лет лестница голов и головок пройдена, и Кира в дамках. Положение в обществе и очередной дилдо по имени Серёжа. Змеиное шипение: «Язык тебе откушу!» – в лучших традициях «Но только не говори мне» Н. Ветлицкой. Осталось написать житие кающейся грешницы. Голодная волчица и сытая львица уступают место творческой женщине, влюблённой в «того самого» «одного-единственного». Сильной и цельной личности – не чета мужикам, что ищут утешения в алкоголе, наркотиках, фантазиях и бабьих коленях. Подобно Альрауне Г. Эверса, Кира кружит головы, способна приносить удачу и богатство. Увы, её роковая красота проклята, совершенство порочно, и слабых ждёт смерть. Увы, она сама – наивная, размахивающая руками девчонка, строящая воздушные замки… Всё, сейчас разрыдаюсь. Нет, пойду лучше пописать.
Внимание! Статья, как и "Книга крови", содержит элементы 18+.
***
Что надо знать читателю о Клайве Баркере до того, как открыть первый том «Книги крови»? Он чудаковат, талантлив, гомосексуален и честен. Именно в таком порядке. Сначала вас очарует стиль. После вы обнаружите, что нетрадиционно ориентированные помыслы и действия персонажей относятся и к сексуальной сфере тоже. Наконец, вы поймёте, что для автора это норма, и он вовсе не собирался никого эпатировать. Наоборот, он искренен во всём. Именно это его качество позволяет описывать странные, похабные, безумные и даже жуткие вещи естественно, противореча, пожалуй, лишь наиболее строгим нормам общественного этикета и персонального воспитания. К. Баркера можно упрекнуть в отказе от вежливости по отношению к ортодоксам, но отказать ему в таланте никак нельзя.
***Книга крови
Открывающий сборник рассказ больше похож на чрезвычайно образную, эмоциональную и чувственную зарисовку, чем на полноценное и самостоятельное произведение. Это пролог или, если хотите, эпиграф, написанный самим К. Баркером не только к первому тому, но и ко всем «Книгам крови». Это пробник, проверка совместимости: созвучны ли вы автору, пойдёте ли за ним следом? Прочтите и определитесь самостоятельно. Здесь представлены почти все его особенности, причём в дозе и концентрации, приемлемой большинству.
История очень проста. Женщина-парапсихолог исследует юного симпатичного медиума и его откровения, даже не подозревая о том, что тот её хочет и дурачит. Но однажды им попадается действительно особое место, изъян в мироздании. Трещинка меж двух миров, оставленная жестокостью, насилием и пороком. Духи мёртвых замечают странную пару, вмешиваются и меняют жизнь их обоих. Активного действия нет, сюжет движется лишь описаниями ситуации и переживаниями этих двух персонажей.
Тягучий, обволакивающий стиль подобен медленно ускоряющемуся к финалу водовороту и страшному сну, ставшему явью. «Низвержение в Мальстрём» Э. А. По, только вне законов и убеждений материализма. Автор не делает тайны из того, что медиум не настоящий. Ему важна не интрига, а противопоставление живых и мёртвых. Два мира с разными законами бытия существуют параллельно – и вдруг мимолётное соприкосновение, локальный перпендикуляр, пробой изоляции. Мгновения безумия, в которые уместилось множество жизней.
Анормальность здесь ещё предлагает полюбоваться собой со стороны, а читателю позволено остаться вне налетевшего с ясного неба торнадо, сторонним наблюдателем. Автор предупреждает: ещё не поздно закрыть книгу и уйти, оставив её на полке. Ведь в ней так много крови и боли. И тайного знания, и запретного наслаждения, что несут раны. Ты не узнаешь ничего, оставшись нормальным – и не останешься прежним, узнав. Дальше будет больше, ведь смерть – это ещё одна стихия мира.
Женщина полжизни ищет в других то, что на самом деле сокрыто в ней самой. Юноша использует её, не подозревая, что им самим в любой момент могут грубо воспользоваться. Натянуть, как малую перчатку, а после в бешенстве сорвать, скомкать и бросить. Две личности и два мира, отделённые друг от друга призрачной гранью. Мечта и расчёт, похоть и любовь, жизнь и смерть. Разновозрастные мужчина и женщина, живые и мёртвые – разделённые моралью и законами бытия, но изо всех сил тянущиеся друг к другу. Наконец, момент истины: ты мой. Неужели навсегда?
***Полночный поезд с мясом
Первый шок-контент сборника. Неуловимый маньяк в ночном метро Нью-Йорка, бессильные полицейские, возбуждённые СМИ и людские кривотолки. И разочаровавшийся в американской мечте еврей Кауфман, ещё недавно бывший восторженным романтиком. Удивительно ли, что сюжетные линии молодой жертвы и старого хищника ведутся параллельно, а после неожиданно встретятся? Нисколько. Но, если вас пугают прямыми слева и справа в лицо, не пропустите третий – настоящий – удар в печень, а следом и добивающий по затылку.
Ужасное рассказа базируется на непредставимом для горожанина в энном поколении подобии мертвеца забитому животному. Да, когда не принимаешь роды у скотины, не выхаживаешь слабого и больного детёныша, не заботишься о нём, не кормишь, не растишь, не убиваешь, не разделываешь, не хранишь, не готовишь и не ешь, это кажется диким. Если ещё дошколёнком с восхищением следил за процессом слива крови (для колбасы) и раскладывания органов по тазам, одновременно жуя срезанные кончики ушей свежеопаленного Борьки, которого утром за ухом чесал, то фокус не удастся. Страшно? Вы ещё медведицу ободранную не видели.
Подробностей описания «мяса» нет. Дано фрагментарное и повышенно эмоциональное восприятие трусящего и тошнящегося персонажа на грани обморока. Движущийся вагон, скудное освещение, тяжёлый нутряной запах, раскачивающиеся подвешенные трупы. Тёмная кровь, белая кость, бледная, чуть желтоватая кожа. Ну да, как свиные туши после опаливания и скобления. После ошпарки в кипятке шкурка была бы беленькой, зато не ужуёшь. Маньяк в теме: знает, как вкуснее. И разрез вдоль позвоночника – английский бекон, однако, будет. Мясник или деревенщина сразу бы заподозрил неладное и насторожился, а вот для Кауфмана пункт назначения оказался полной неожиданностью.
К. Баркер довольно ловко путает оторванного от жизни читателя, петляя по известным из газет и книг маньякам, жрецам и культам. Финал произведения для многих и вовсе оказывается полной неожиданностью, жутким откровением и очередным потрясением. На тот момент тридцатидвухлетний писатель может напугать развязкой подростков – но даже клерки, отдавшие госслужбе первую пятилетку, не удивятся ничему, включая увечье Кауфмана. Всё предсказуемо и снова естественно, и ничего лавкрафтианского здесь, к сожалению, нет.
***Йеттеринг и Джек
Нарочито тривиальное, философское, смешное и грустное произведение. Еврейский подтип чёрного юмора: бытовая мистика, серые будни, странные и страшные в своей жестокости действия и бездействие персонажей, глубоко скрытый подтекст. Не верите? Пересмотрите внимательно и проанализируйте хотя бы пролог фильма «Серьёзный человек» братьев Коэнов. Вспомните рассказ «Демоны» Р. Шекли. Испорченный фэн-шуй, гороскопы из газет и низовая каббала в рамках сознания современного человека и городского фэнтези.
Показан затянувшийся клинч демона и мужчины, главы семейства. Демону необходимо заполучить душу, а смертный будто не замечает его усилий. Тяжело демону, скучно читателю. Кто, наконец, главный герой – Джек или Йеттеринг? Симпатии явно на стороне волшебного существа. Оно живое, эмоциональное и хоть к чему-то стремится. Но так ли прост человек? Автор не слишком долго тянет резину и не боится раскрыть карты задолго до развязки. Ритуал, оказывается, имеет жёсткие правила, и настоящая борьба противников происходит на психическом и волевом планах.
Рассказ чётко делится на два компонента: «грязное бельё» семьи придурковатого обывателя и причудливый, яркий гротеск в исполнении взятой за живое нечисти. Пожалуй, второе не выглядело бы столь комичным без первого. К примеру, возьмись ниоткуда и без длительной подготовки ожившая рождественская индейка, она была бы ничем, смотрелась глупым пшиком. Именно потому и возникла необходимость в фоне и подтанцовке – рутине, жене, кошаках и дочерях Джека. Так используют закадровый смех в телевизионных шоу.
Похоже на то, что имена героев выбраны не случайно. Джек – английский аналог «парня», иванов и фрицев. Йеттеринг мог появиться путём объединения yatter и ring, а также самому yattering. Болтовня, ерунда, банальность. В случае соединения двух понятий ещё и закольцованная. Интересная получается ассоциация относительно смысла финала, не находите? Эпическая битва мужика и банальщины, бабьего мозгоклюйства, рутины. И жертвы, и потери, потери, потери. Смешно и, приняв во внимание гомосексуальность автора, даже грустно. Третье место среди рассказов сборника.
***Свиной кровавый блюз
Название великолепно, причём только в таком переводе: «Свиной кровавый блюз». Просто песня! Ржал до слёз и икоты, представляя концерт этапированной на бойню хрюшки. Но это одна из двух сильных вещей рассказа. Начнём с того, что фактически он является близнецом «Полночного поезда с мясом». Разница лишь в том, что общая и общественная картина сократилась до частной и личной. По сути, опять горожанина пугают свининой. Снова тайный культ, основанный на подмене жестокой реальности причудливым мировидением автора. Считаю, что для сборника из шести коротких произведений существование дубля уже само по себе прокол.
Бывший полицейский устраивается трудовиком в исправительное учреждение для несовершеннолетних мужского пола. Порядки там странные, и новичков явно не любят и не ждут. Хотя стоп, должность-то была, и казённая. Освободилась, что ли? Почему? Автор на этом не заморачивается. Есть на территории свинарник – и заключённым занятие, и мясо своё. Вот про собачек и вышки по периметру почему-то ничего не сказано. Как и про многое другое. Хотя удержать толпу уголовных подростков – вплоть до указанных девятнадцати лет – взаперти не так просто, как кажется. Прямо говоря, автор очень слабо представляет себе устройство и организацию подобных заведений.
Центр мини-вселенной – свиноматка. Ну да, взрослая поросая свинья гораздо крупнее и умнее своих не доживающих до года отпрысков. И взгляд у неё такой бабий и серьёзный. Но автор, видимо, не видел матёрого хряка, бушующего от неудовлетворённого желания. Еды ли, самки – ему всё равно. Он орёт и бросается на решётку, и пытается перегрызть металлические прутья. Ну да, свинья – крупное, опасное и всеядное животное. Но автор, видимо, не разгонял голодных боровков пинками и матом, неся им пожрать в возрасте, когда сам вдвое меньше каждого из них. Не катался на них верхом в ещё более лёгком весе. Ну да, в свиной загородке грязно и пахнет. Но автор точно не кидал говно лопатой, стоя в нём по щиколотку. Опустим подробности, раз автор их вообще не представляет.
Сюжет основан на взаимном притяжении трудовика и мальчика-изгоя. На первом месте стремление защитить слабого, это понятно и внушает уважение. На втором – смутное желание оттрахать… Самого слабого и беззащитного или всё-таки симпатичного? Ну, пускай это станет инвариантом любовной линии. Не в этом дело. Автору не удалось правдоподобно изобразить бывалого мужика сорока с лишним лет. Полицейского, отслужившего «на земле» двадцать четыре года и считающего недостойным перевестись в канцелярию. Комиссованного, вероятнее всего, по состоянию здоровья после ранения. Что же мы видим по тексту? Детскую наивность и грубейшие ошибки поведения с юными уголовниками, женщиной-замом, отсутствующим директором и вышестоящим руководством местного аналога Федеральной службы исполнения наказаний вне стен конкретного заведения. Будь Рэдмен двадцатилетним выпускником-педагогом и восторженным волонтёром, в него можно было бы поверить. Так – нет.
Вторая и последняя сильная вещь рассказа – записка, адресованная забитым мальчиком своей матери. Коротко, живо и страшно. Увы, ни она, ни название, ни мистический выверт концовки не способны вытянуть произведение. Оно растянуто, и все длинноты почти целиком состоят из грубейших ошибок фактологии. Прямо говоря, К. Баркер ничего не знает ни о месте действия, ни о том, как оно функционирует, ни даже о личности, опыте и профессиональных навыках главного героя. Ни рождение культа в замкнутом сообществе, ни сравнение людей со свиньями (вплоть до неспособности поднять голову, чтобы увидеть пропавшего паренька) не в состоянии хоть что-то исправить при настолько инфантильном исполнении. Тот же «Плетёный человек» в обоих вариантах взрослее, интереснее и правдоподобней. И жути в нём больше.
***Секс, смерть и сияние звёзд
Вам когда-нибудь предлагали сделать минет в театре? Мне – нет. А хотелось бы? Гм. Честно… трудно ответить. Не получить бы вместе с согласием то, чего совсем не ждёшь. Вопросы с подвохом, и потому ответ неоднозначный. Как-то всё это подозрительно: полумрак, роли, вуали, маски. Всё не то, чем кажется. Да и в театр обычно за другим ходят. И вообще, что за пошлятина?! Простите, но только она полностью отражает содержание и воздействие данного рассказа. Как ни странно, именно его я считаю лучшим и коронным произведением сборника. Почему? Сейчас попробую объяснить.
Художественная реальность полностью отвлечена от реальной действительности: гримёрка, сцена, репетиции и, наконец, представление для зрителей. В уже почти закрытом и проданном театре «Элизиум» ставят «Двенадцатую ночь» У. Шекспира. Закулисная возня и шашни актёров, режиссёра и продюсера. Игра с читателем и сплошные намёки. Загробный мир на вывеске, последний – Крещенский – вечер Двенадцати дней Рождества (Святки) и названная в его честь комедия. Выстроенная, между прочим, на сходстве разнополых близнецов и путанице, которую они вызывают, переодевшись. Авторский акцент на игру, без всякой попытки жизнеподобия.
Персонажи ставят романтическую комедию, а К. Баркер превращает её в безумный фарс. Всего-то и понадобилось, что спарить Святки и День мёртвых. Никакого прорыва духов из первого рассказа. Никаких убийств и насилия над личностью из второго. Нет борьбы за душу, как в третьем. Нет заговора и культа из четвёртого. Забегая вперёд – нет и тотального безумия ирреальности шестого. Нет, на самом деле всё перечисленное здесь есть – но в формате карнавала. Вроде и палками по голове бьют, и насмерть затоптали в толпе кого-то, и ведьму живьём сожгли, и присунули кому-то без спроса – и всё равно ощущение народного праздника. Эх, пить будем, и гулять будем! А смерть придёт – помирать будем!
Рассказ будто пляшет от шекспировского «весь мир – театр». Только у К. Баркера актёрами становятся ещё и мертвецы. Само понятие жизни истончается и утрачивает смысл: если жизнь играют, то кто тогда по-настоящему жив? Посредственные живые или талантливые мёртвые? Так в чём разница, если мёртвая любовница сосёт лучше живой? Светильники-звёзды на небесах-софитах освещают бродячую труппу, решившуюся покинуть кладбище – уж не в поисках ли Мидина? Ведь он появится у К. Баркера позже, в «Племени тьмы». Кто знает.
***В холмах, городах
Это второй заметный шок-контент первого тома «Книги крови». Второй рассказ после «Секса, смерти и сияния звёзд», метод реализма к которому неприменим принципиально, априори, аксиоматически. И также второй по значимости в сборнике по моему мнению. Чёрный сюр, атеистический И. Босх, стремящийся к смерти Ф. Рабле. Да, была взбесившаяся человеческая протоплазма у Э. Р. Берроуза в марсианском цикле, был некроголем-гигант в «Колоссе из Илурни» К. Э. Смита. Но это всё не то. Никакой героики и никакого реализма, и только эпическое безумие человечества в мифологических масштабах.
Завязку поначалу можно принять за эпатаж: два гомосексуалиста в медовый месяц устроили себе автомобильное турне по Европе. Высококультурный учитель танцев и обеспокоенный советской экспансией журналист регулярно трахаются, но в кадре К. Баркер демонстрирует только обнажённые торсы и вкус спермы в поцелуе. Автоирония персонажа и автора тут же пытается сгладить потрясение читателя-гетеросексуала. Любовники страдают тем же комплексным набором скандалов и противоречий, что и сошедшиеся лишь на основе красивых тел и секса мужчина и женщина. Сразу понятно, что длительного союза меж ними не будет. Более чем забавна внутренняя градация гомосексуалистов на геев, голубых и педиков – в переводе М. Массура.
Сюжет застал парочку в Югославии. В праздник, проводимый раз в десять лет. Фестивали с использованием кукол-гигантов проводятся по всему миру, включая и Европу. Здесь участвуют всего два никому не известных городка – но как! Люди не только слипаются в одно существо, но действительно теряют личность и самосознание, действительно становясь Городом. Для двух чужаков отголосок пропущенного праздника произвёл впечатление толчка земли под ногами и ядерного гриба, вырастающего за рядом соседних холмов. Что это? Поле битвы? Последствия эпидемии? Катастрофа? Кругом, насколько хватает глаз, только кровь, трупы, куски трупов и содрогающиеся, потерявшие от боли разум изувеченные тела.
Снова чувственная, образная и эмоциональная картинка, как в первом рассказе. Но разница, как между пощёчиной и ударом лопатой плашмя. Нет ни вопросов, ни ответов, одно только бредовое видение. Но на этот раз оно погружено в социум, политику, мировую культуру и мифологию. Пара очень разных, но одинаково ненавидящих друг друга любовников, не способная дать потомство по определению. Ужасы Первой мировой войны, породившие сюрреализм. Двое братьев-великанов, основателей городов из народных преданий. Пытающееся родиться вновь колоссальное существо, из расчленённого трупа которого был создан весь мир. Наконец, извечно человеческое желание быть частью чего-то большего и коммунизм.
***
В первом томе «Книги крови» творчество Клайва Баркера ближе к weird fiction, чем к хоррору, и чем-то напоминает Нила Геймана. Оно больше поражает, чем пугает. Жизненный опыт и талант автора таковы, что чем больше вещь отвлечена от реальной действительности, тем лучше удаётся ему. Он оторван от земли, как и большинство горожан. Фактологию произведений, сюжет которых требует обращения к реализму и конкретных знаний, К. Баркер проваливает напрочь. Прикрыть сей недостаток фиговым листом «мальчишеских ужасов» не позволяет сама специфика его произведения.
Фабула всех шести историй проста. Сюжет изобилует подробными описаниями ненормальности происходящего, ощущениями, эмоциями и мыслями персонажей по этому поводу. Художественная реальность воспринимается безумной, от лёгкой повёрнутости до прорыва хаоса. Время в критические моменты способно безразмерно растягиваться. Стиль объединяет высокие чувства, странные мысли, непристойные устремления и неприкрытую чувственность. Гомосексуальные эпизоды автор использует наравне с гетеросексуальными, без выпячивания. Герои не обязательно девиантные, но всегда чудаковатые изгои.
Смерть присутствует постоянно, во всех рассказах сборника, но самоцелью не является. Её появление лишь знаменует начало истинной истории. Расчленёнку и жестокость автор применяет без смакования и даже с некоторым изяществом. Заостряет внимание на отдельных деталях так, что общая картина остаётся на откуп читателю. Во многом приём срабатывает благодаря подаче этих деталей посредством потрясённого сознания персонажа: красная-красная кровь, белая-белая кость, болючая-болючая рана. К сожалению, кинематограф передать эту особенность К. Баркера в экранизациях не способен.
Из-за большого объёма статья порезана на тематические части, которые опубликованы под каждым рассказом соответственно:
Цикл «Смутное время» Василия Головачёва воистину смутен. Первый том – «Бич времён» – получен путём добавления ещё одной части к роману «Реквием машине времени». Который и без того составлен из четырёх самостоятельных произведений, причём три из них даже публиковались отдельно. Из всех его частей на общем фоне выделяется лишь повесть «Одни мы». Она на голову выше остальных уже иллюзией непричастности к «Расширенной вселенной УАСС». Простые парень и девушка конца двадцатого века, потерявшиеся в пространстве-времени невесть откуда взявшейся циклопической Башни. Неоконченное приключение, любовь и суровое выживание в жанре научной фантастики.
Далее идёт «Схрон» – фактически одно целое с первым, и без того сборным романом. Целиком и полностью стандартное головачёвское повествование, развивающееся по принципу снежного кома. Третий том – «Палач времён» – сиквел, эксплуатирующий детей основных персонажей первых двух книг и Аристарха Железовского из «Реликта». Финальные «Магацитлы» вообще стоят наособицу, поскольку являют собой вольное продолжение «Аэлиты» Алексея Толстого. С одной стороны, в них, как и в «Одни мы», есть привлекательная основа. С другой, привлечение внуков персонажей «Бича времён» и УАСС в который раз делает из необычной повести трудночитаемую конструкцию объёмом с роман.
«Смутное время» всё так же ведёт читателя из футуристического СССР через гипертрофированную перестройку в метафизику. Жизнь – борьба, настоящие люди лишь те, кто умеет и драться, и думать, и любить. Добро должно быть с кулаками, но занимать сугубо охранительную позицию. Стада туров вольготно пасутся на равнине, не боясь львов и волков, но быки мельчают до овец, кролей, мышей – чтобы взрастить героя, закогтиться у бездны на краю и вновь, согласно вселенскому маятнику, беспечно плодиться и расти над собой. Всё те же салочки и чехарда диверсантов и контрразведчиков. Всё то же количественное развитие сюжета, накидывающее новое и неожиданное вместо развития и завершения старого. Быстрее! Выше! Сильнее! Вместе! Соревнование с Marvel всё продолжается и продолжается.
То, что почему-то называют «неоязычеством», усиливается в сравнении с циклами «Реликт», «Регулюм» и даже «Евангелие от Зверя». Мотив посланника к Богу проявляется в полной мере, прямо до светлых Врат Ирия. На арену выходят Кощей Бессмертный, Змей Горыныч и Меч-кладенец в псевдонаучной обработке. Появляется отдельный и архиважный мир магического славянского постапокалипсиса – своего рода неприкосновенный генетический запас нации. Волхвы, вожди и воители, раса разумных медведей, ежеужи и прочие мутанты на заросших сказочными лесами руинах техногенной цивилизации. Неожиданно интересное местечко – но, как и многое у В. Головачёва, лишь намеченное, неразвитое и оборванное.
Цикл важен тем, что здесь автор прямо проговаривает свою философию Времени. Время первично и способно распадаться на пространство и энергию. Множественность миров обусловлена тем, что каждое событие, допускающее вариативное развитие, действительно развивается во всех возможных вариантах, образуя альтернативные реальности. Графически это представлено бесконечно ветвящимся Древом Миров со всеми его корнями, ветвями, листьями, почками, отводками и отростками. На бытовом уровне всё вроде понятно, на вселенском же и квантовом голова идёт кругом. А ещё В. Головачёв намекает на «физику невозможных состояний», делающую возможной абсолютно всё, включая сосуществование взаимоисключающих объектов и процессов.
Именно в этом цикле дана концепция и основные понятия Игры, в которую, к примеру, решил сыграть с кем-то подросший Звёздный Конструктор из «Реликта». Игра – естественное состояние и всеобщий процесс всего сущего во Древе Миров. На тварном уровне она выражается в росте, размножении, индивидуальном развитии, естественном отборе, эволюции. На более высоких – кто знает? В. Головачёв выстраивает ступенчатую иерархию Игры и персонифицирует её уровни в субъектах. Вот такая получается восходящая «лестница»: Оруженосцы, Игроки, Судебные Исполнители, Судьи, Организатор и Представители Заказчика. Это наиболее крупные фигуры, способные лично бороться за исход Игры. Заказчик – он же Творец – вне Игры. Не вполне ясно, разделился ли он на части ради Игры себя с собою вне себя, или только так кажется. Вводятся также понятия «кванк» и «спектр».
Так, Эмиссар ФАГ-а из «Реликта» занимает лишь должность Оруженосца Игрока. «Рыцарем» выступает Игрок уровня Конструктора. Далее следуют Исполнители воли Судей, способные карать зарвавшихся Игроков. Судьи, естественно, следят за соблюдением правил. Есть ещё Организатор Игры – тёмный баламут, названный человечеством Сатаной за дела свои. Представители Заказчика – они же ангелы или зрители – наблюдают за Игрой и наставляют избранных, как Стаса Панова из «Регулюма». Кванк – одиночная личность и двойник себя самого в каждом инварианте бесконечно ветвящегося времени. Спектр – совокупность множества кванков одной и той же личности, способная стать Оруженосцем, Игроком, Исполнителем и Судьёй. Есть ещё уникумы-одиночки наподобие Железовского, не имеющие двойников-кванков, но единолично обладающие всей силой и возможностями спектра.
Приняв во внимание авторские философию Времени и концепцию Игры, начинаешь понимать внутренние взаимосвязи его многочисленных произведений. Все несостыковки сюжетов, алогизмы законов художественного мира и кардинальные изменения персонажей списываются на кванковую природу миров и субъектов. Шаблонность фабул – отражение иерархии и жёстких правил Игры. Открытые финалы возникают из-за принципиальной невозможности понять замысел Творца. Мотив посланника к Богу, вероятно, появился из-за стремления особо просветлённых героев выйти из Игры, как из колеса перерождений сансары. Но понять авторскую концепцию – одно, принять – совершенно другое. Романов у Василия Головачёва много больше, чем в «Мирах Упорядоченного» Ника Перумова, а различаются они между собой подчас меньше, чем кванки Павла Жданова из цикла «Смутное время».
Выживут только любовники (Only Lovers Left Alive), Великобритания, Германия, Греция, Франция, 2013
***
Адам и Ева – вампиры. Они воочию видели татаро-монгол и инквизицию и три раза были женаты, но до сих пор любят друг друга. Адам — культовый андеграундный музыкант, сидящий отшельником в Детройте. Он устал, хочет тишины и покоя и подумывает о самоубийстве. Ева живёт в Марокко, на берегу Гибралтарского пролива, обожает поэзию и всё ещё жизнерадостна. Ей хорошо со знакомым постарше, чьи произведения когда-то выдал за свои Уильям Шекспир. Почуяв неладное, она бросает всё и приезжает вытаскивать возлюбленного из депрессии. Все планы рушит внезапно заявившаяся в гости младшая сестра Евы — безбашенная Эйва, которая почти ничем не отличается от человека.
***
«Выживут только любовники» вместо двух часов с лишним могли бы уложиться и в сорок минут экранного времени. Честно. Уж очень, очень, очень медленно подаётся повествование. Такая вот, видимо, режиссёрская фишка у Джима Джармуша. Зато здесь много хорошей музыки – хоть глаза закрывай и слушай. При этом плотно набитый культурно значимыми вещами кадр словно вынуждает ставить воспроизведение на паузу, чтобы узнавать, поражаться и просто любоваться ими. Остаётся только смотреть и слушать.
Странная пара героев в исполнении инопланетной Тильды Суинтон и взлохмаченного Тома Хиддлстона. Загадочный гений электрогитары Адам, скрывающийся от поклонников в старинном особняке на окраине Детройта. Европейская аристократка Ева, инкогнито живущая в портовом Танжере на севере Марокко. У каждого ночной образ жизни и всего один друг – посредник – для связи с миром. А ещё они давным-давно знают и любят друг друга.
Про что фильм? Сложно сказать.
Просто культурной женщине за тридцать надоели книги и любовь по телефону, и она приехала к своему тюфяку-возлюбленному в реале. Выволокла его за шкирку из норы, как сурка-предсказателя, и забрала с собой. Сколько можно глазками в ушки хлопать.
Или не так. Одна расчётливая содержанка высосала обеспеченного дедулю досуха и вспомнила о ровеснике. Лет-то уже самой под сорок. Договорилась с сестрой, и, разыграв всё как по нотам, испортила жизнь и ему. Пускай теперь обеспечивает.
Было бы действительно сложно сказать хоть что-то о сюжете, будь герои обычными людьми. Кто же они? Снобы, социопаты и чуточку психи. Адам пишет гениальную музыку и годами обходится без унитаза. Ева владеет феноменальным скорочтением и общается в кофейне с Кристофером Марло, считающим себя современником и автором произведений Шекспира. Все трое дрыхнут днём и проявляют странную активность ночью. Временами пьют из кубков красную жидкость и балдеют с неё, как с дозы. Опа-на, клыки полезли! Точно, вампиры.
Джим Джармуш умудрился снять красивый фильм про вечную вампирскую любовь так, что в тени остались и нежная страсть, и душевные терзания, и сами кровососы. Где-то вне кадра случаются все значимые события. Нет межвидовой любви и даже секса. Нет ни ночной охоты, ни преданий старины глубокой. По сюжету зрителя ведут не действия, а диалоги персонажей.
Назвать картину адаптированной для кинематографа театральной драмой нельзя. Далеко ей, к примеру, до «Колеса чудес» Вуди Аллена. Хотя роли расставить можно и так: Ева-Джинни, Кристофер-Хампти, Адам-Микки, Эйва-Каролина. Два совмещённых стороной – на Еве и Адаме – любовных треугольника. Но не тот накал чувств, близко не тот. Нет в героях Джима Джармуша и капли человечности… Постойте, но ведь они и не люди.
Помнящие елизаветинскую эпоху как вчерашний день условно бессмертные существа почти забыли, каково это – быть людьми. Города рождаются, умирают и снова рождаются на их глазах, подобно смене времён года. Когда не успеваешь привыкать к очередной моде и направлениям культуры человечества, отдельные его представители сливаются в массу безликих «зомби». Просто отношение, никакой мистики. И ничего личного.
Вампиры Джима Джармуша талантливы во всём, аристократически возвышенны и лично причастны ко многим ключевым моментам истории, как и у – куда же без неё – небезызвестной Энн Райс. Но романтики в них ни на грош, хотя с потенцией, похоже, до сих пор всё в полном порядке. Было бы желание. Адам и Ева ютятся по разным континентам, будто перегоревшие старики-супруги в отдельных комнатах одной квартиры. Расстояние и время больше не имеют для них значения. Раз шуршит за стеной – значит, всё в порядке.
Символичные имена пары влюблённых прозрачно намекают на параллелизм судьбы вампиров и человечества. Бессмертие одних достигнуто качеством, других – количеством. Жизнь без конца утрачивает смысл. Что делать? Наука, искусство и даже хобби кардинально меняются, едва достигнув расцвета. Игрушки быстро надоедают ребёнку, а старикам они и вовсе без надобности. Животное существование без красоты, мыслей, самоограничения и ответственности ведёт к гибели вернее самоубийства. Вампиры сосут кровь, люди нефть – а скоро начнут ценить воду. Ведь кровь по большей части состоит из воды.
Финал выкидывает каждого значимого героя из персональной Башни Слоновой Кости на грязную, но живую и прекрасную землю. Не все смогли пережить это. Не все приняли, и не все захотели осознать. Адам и Ева оказались на улицах Танжера – города, основанного не то Антеем греческих мифов, не то колонистами реального Карфагена. Одного задушили, оторвав от земли, другой неминуемо должен быть разрушен. Джим Джармуш заставляет героев снять маски: любовники должны быть вместе, а вампиры питаться живой кровью. Выживут лишь те, кто любит и пьёт свою чашу – честно, осознанно и до дна. Может быть.
облако тэгов
