Никто больше не умирает насовсем. Покойники возвращаются к жизни, но другими. Не теми, кем были раньше, и мёртвыми. А ещё разумными, организованными и очень-очень голодными. Джим уцелел только благодаря паранойе и личному бомбоубежищу. Его сын от первого брака тоже ещё жив. Хотя их разделяют сотни миль, Джим клянётся найти мальчика или умереть. Вместе с престарелым священником он отправляется в путешествие через всю страну. Героям предстоит встретить новых друзей, сразиться с мёртвыми и живыми врагами и узнать о ещё более страшном зле, искушающем каждого перед смертью.
***
«Воскрешение» Брайана Кина даже в полном авторском варианте представляет собой набор хоррор- и просто штампов. Извечное исследовательское «не туда залез», зомби-апокалипсис, собрание современных типажей среднего американца, борьба за жизнь, государство и свободу воли. Но компиляция узнаваемых сцен действительно обрела подобие новой жизни благодаря смещению акцента жанра с мистики и выживания на фантастику, а также неявному чёрному юмору.
Некий коллектив учёных на службе и полном обеспечении правительства США проводил фундаментальные исследования с засекреченной целью. В результате из глубин микро- или макрокосма на Землю открылась дорога энергетическим существам, паразитирующим на мёртвых телах. В полном соответствии стандартным ужасам паразиты весьма активно и кроваво принялись выселять конкурентов – души землян. Но здесь эти захватчики разумны, объединены завистью к плотьимущим и организованы по типу религиозного братства.
В условиях воскрешения всех свежих трупов и совершаемых ими массовых убийств институты государства рухнули. Срез оставшегося без защиты и контроля общества представлен множеством персонажей: офисные клерки, домохозяйки, учёные, рабочие, учитель, наркоманка, священник, преступники, фермеры, военные, бомж и другие. Каждый пытается выжить, используя собственные навыки и способности. Каждый лишь оттягивает неминуемую гибель, поскольку жизнь и в лучшие времена всегда кончалась смертью.
Всё было бы уныло до отвращения, не начни автор высмеивать используемые штампы по-чёрному. Помимо людей озомбевают звери, рыбы и птицы, от льва в зоопарке до аквариумной рыбки в офисе и голубей на улице. Герои не героичны: мужчина отрабатывает гендерную роль брошенной мужем истерички, а крутая феминистка отсасывает всем, кто предложит. Персонажи попроще развенчиваются также жёстко. При этом повествование не превращается в комедию, всё выглядит серьёзным до абсурда.
Бороться за жизнь в умирающем мире непросто: спрятаться от зомби можно, но отсидеться нельзя: надо добывать воду, пищу и топливо. Более того, необходима цель. В романе только двое нашли её: отец, стремящийся спасти малолетнего сына, и военный, пытающийся спасти человечество. К первому по доброй воле присоединяются яркие индивидуалисты, второй силой сколачивает из всех встреченных армию на марше. Неудивительно, что оба безумны, а в конце личное и общественное столкнутся.
Стержень, на котором собрана нехитрая пирамидка сюжета, не назван, но очевиден – Церковь Иисуса Христа Святых последних дней, она же мормонизм. Это позволяют утверждать высказывания первого из явившихся на Землю существ, замечания священника и кажущееся странным сращение христианства с современными наукой и технологией. У мормонов падшие ангелы и отвергнувшие Бога люди навсегда лишены возможности телесного воплощения и помещены во внешнюю тьму. У Б. Кина они населяют космическую пустоту и странствуют от мира к миру, как саранча.
Согласно учению мормонов, люди – истинные дети Бога-Отца, и должны при воплощении на Земле пройти испытания, чтобы самим дорасти до божественности. Видимо, потому пожирателям-падшим так важно страхом смертных мук и любыми другими средствами заставить людей добровольно отказаться от всего человеческого, борьбы и жизни. Возможно, дебютный роман был ориентирован только на американскую аудиторию, и потому русскоязычному читателю подсказок в тексте явно недостаточно. Быть может, это предположение следует отнести ко всему творчеству Б. Кина, поскольку большая его часть осталась на языке оригинала.
Внимание! Статья, как и "Книга крови", содержит элементы 18+.
***
Что надо знать читателю о Клайве Баркере до того, как открыть первый том «Книги крови»? Он чудаковат, талантлив, гомосексуален и честен. Именно в таком порядке. Сначала вас очарует стиль. После вы обнаружите, что нетрадиционно ориентированные помыслы и действия персонажей относятся и к сексуальной сфере тоже. Наконец, вы поймёте, что для автора это норма, и он вовсе не собирался никого эпатировать. Наоборот, он искренен во всём. Именно это его качество позволяет описывать странные, похабные, безумные и даже жуткие вещи естественно, противореча, пожалуй, лишь наиболее строгим нормам общественного этикета и персонального воспитания. К. Баркера можно упрекнуть в отказе от вежливости по отношению к ортодоксам, но отказать ему в таланте никак нельзя.
***Книга крови
Открывающий сборник рассказ больше похож на чрезвычайно образную, эмоциональную и чувственную зарисовку, чем на полноценное и самостоятельное произведение. Это пролог или, если хотите, эпиграф, написанный самим К. Баркером не только к первому тому, но и ко всем «Книгам крови». Это пробник, проверка совместимости: созвучны ли вы автору, пойдёте ли за ним следом? Прочтите и определитесь самостоятельно. Здесь представлены почти все его особенности, причём в дозе и концентрации, приемлемой большинству.
История очень проста. Женщина-парапсихолог исследует юного симпатичного медиума и его откровения, даже не подозревая о том, что тот её хочет и дурачит. Но однажды им попадается действительно особое место, изъян в мироздании. Трещинка меж двух миров, оставленная жестокостью, насилием и пороком. Духи мёртвых замечают странную пару, вмешиваются и меняют жизнь их обоих. Активного действия нет, сюжет движется лишь описаниями ситуации и переживаниями этих двух персонажей.
Тягучий, обволакивающий стиль подобен медленно ускоряющемуся к финалу водовороту и страшному сну, ставшему явью. «Низвержение в Мальстрём» Э. А. По, только вне законов и убеждений материализма. Автор не делает тайны из того, что медиум не настоящий. Ему важна не интрига, а противопоставление живых и мёртвых. Два мира с разными законами бытия существуют параллельно – и вдруг мимолётное соприкосновение, локальный перпендикуляр, пробой изоляции. Мгновения безумия, в которые уместилось множество жизней.
Анормальность здесь ещё предлагает полюбоваться собой со стороны, а читателю позволено остаться вне налетевшего с ясного неба торнадо, сторонним наблюдателем. Автор предупреждает: ещё не поздно закрыть книгу и уйти, оставив её на полке. Ведь в ней так много крови и боли. И тайного знания, и запретного наслаждения, что несут раны. Ты не узнаешь ничего, оставшись нормальным – и не останешься прежним, узнав. Дальше будет больше, ведь смерть – это ещё одна стихия мира.
Женщина полжизни ищет в других то, что на самом деле сокрыто в ней самой. Юноша использует её, не подозревая, что им самим в любой момент могут грубо воспользоваться. Натянуть, как малую перчатку, а после в бешенстве сорвать, скомкать и бросить. Две личности и два мира, отделённые друг от друга призрачной гранью. Мечта и расчёт, похоть и любовь, жизнь и смерть. Разновозрастные мужчина и женщина, живые и мёртвые – разделённые моралью и законами бытия, но изо всех сил тянущиеся друг к другу. Наконец, момент истины: ты мой. Неужели навсегда?
***Полночный поезд с мясом
Первый шок-контент сборника. Неуловимый маньяк в ночном метро Нью-Йорка, бессильные полицейские, возбуждённые СМИ и людские кривотолки. И разочаровавшийся в американской мечте еврей Кауфман, ещё недавно бывший восторженным романтиком. Удивительно ли, что сюжетные линии молодой жертвы и старого хищника ведутся параллельно, а после неожиданно встретятся? Нисколько. Но, если вас пугают прямыми слева и справа в лицо, не пропустите третий – настоящий – удар в печень, а следом и добивающий по затылку.
Ужасное рассказа базируется на непредставимом для горожанина в энном поколении подобии мертвеца забитому животному. Да, когда не принимаешь роды у скотины, не выхаживаешь слабого и больного детёныша, не заботишься о нём, не кормишь, не растишь, не убиваешь, не разделываешь, не хранишь, не готовишь и не ешь, это кажется диким. Если ещё дошколёнком с восхищением следил за процессом слива крови (для колбасы) и раскладывания органов по тазам, одновременно жуя срезанные кончики ушей свежеопаленного Борьки, которого утром за ухом чесал, то фокус не удастся. Страшно? Вы ещё медведицу ободранную не видели.
Подробностей описания «мяса» нет. Дано фрагментарное и повышенно эмоциональное восприятие трусящего и тошнящегося персонажа на грани обморока. Движущийся вагон, скудное освещение, тяжёлый нутряной запах, раскачивающиеся подвешенные трупы. Тёмная кровь, белая кость, бледная, чуть желтоватая кожа. Ну да, как свиные туши после опаливания и скобления. После ошпарки в кипятке шкурка была бы беленькой, зато не ужуёшь. Маньяк в теме: знает, как вкуснее. И разрез вдоль позвоночника – английский бекон, однако, будет. Мясник или деревенщина сразу бы заподозрил неладное и насторожился, а вот для Кауфмана пункт назначения оказался полной неожиданностью.
К. Баркер довольно ловко путает оторванного от жизни читателя, петляя по известным из газет и книг маньякам, жрецам и культам. Финал произведения для многих и вовсе оказывается полной неожиданностью, жутким откровением и очередным потрясением. На тот момент тридцатидвухлетний писатель может напугать развязкой подростков – но даже клерки, отдавшие госслужбе первую пятилетку, не удивятся ничему, включая увечье Кауфмана. Всё предсказуемо и снова естественно, и ничего лавкрафтианского здесь, к сожалению, нет.
***Йеттеринг и Джек
Нарочито тривиальное, философское, смешное и грустное произведение. Еврейский подтип чёрного юмора: бытовая мистика, серые будни, странные и страшные в своей жестокости действия и бездействие персонажей, глубоко скрытый подтекст. Не верите? Пересмотрите внимательно и проанализируйте хотя бы пролог фильма «Серьёзный человек» братьев Коэнов. Вспомните рассказ «Демоны» Р. Шекли. Испорченный фэн-шуй, гороскопы из газет и низовая каббала в рамках сознания современного человека и городского фэнтези.
Показан затянувшийся клинч демона и мужчины, главы семейства. Демону необходимо заполучить душу, а смертный будто не замечает его усилий. Тяжело демону, скучно читателю. Кто, наконец, главный герой – Джек или Йеттеринг? Симпатии явно на стороне волшебного существа. Оно живое, эмоциональное и хоть к чему-то стремится. Но так ли прост человек? Автор не слишком долго тянет резину и не боится раскрыть карты задолго до развязки. Ритуал, оказывается, имеет жёсткие правила, и настоящая борьба противников происходит на психическом и волевом планах.
Рассказ чётко делится на два компонента: «грязное бельё» семьи придурковатого обывателя и причудливый, яркий гротеск в исполнении взятой за живое нечисти. Пожалуй, второе не выглядело бы столь комичным без первого. К примеру, возьмись ниоткуда и без длительной подготовки ожившая рождественская индейка, она была бы ничем, смотрелась глупым пшиком. Именно потому и возникла необходимость в фоне и подтанцовке – рутине, жене, кошаках и дочерях Джека. Так используют закадровый смех в телевизионных шоу.
Похоже на то, что имена героев выбраны не случайно. Джек – английский аналог «парня», иванов и фрицев. Йеттеринг мог появиться путём объединения yatter и ring, а также самому yattering. Болтовня, ерунда, банальность. В случае соединения двух понятий ещё и закольцованная. Интересная получается ассоциация относительно смысла финала, не находите? Эпическая битва мужика и банальщины, бабьего мозгоклюйства, рутины. И жертвы, и потери, потери, потери. Смешно и, приняв во внимание гомосексуальность автора, даже грустно. Третье место среди рассказов сборника.
***Свиной кровавый блюз
Название великолепно, причём только в таком переводе: «Свиной кровавый блюз». Просто песня! Ржал до слёз и икоты, представляя концерт этапированной на бойню хрюшки. Но это одна из двух сильных вещей рассказа. Начнём с того, что фактически он является близнецом «Полночного поезда с мясом». Разница лишь в том, что общая и общественная картина сократилась до частной и личной. По сути, опять горожанина пугают свининой. Снова тайный культ, основанный на подмене жестокой реальности причудливым мировидением автора. Считаю, что для сборника из шести коротких произведений существование дубля уже само по себе прокол.
Бывший полицейский устраивается трудовиком в исправительное учреждение для несовершеннолетних мужского пола. Порядки там странные, и новичков явно не любят и не ждут. Хотя стоп, должность-то была, и казённая. Освободилась, что ли? Почему? Автор на этом не заморачивается. Есть на территории свинарник – и заключённым занятие, и мясо своё. Вот про собачек и вышки по периметру почему-то ничего не сказано. Как и про многое другое. Хотя удержать толпу уголовных подростков – вплоть до указанных девятнадцати лет – взаперти не так просто, как кажется. Прямо говоря, автор очень слабо представляет себе устройство и организацию подобных заведений.
Центр мини-вселенной – свиноматка. Ну да, взрослая поросая свинья гораздо крупнее и умнее своих не доживающих до года отпрысков. И взгляд у неё такой бабий и серьёзный. Но автор, видимо, не видел матёрого хряка, бушующего от неудовлетворённого желания. Еды ли, самки – ему всё равно. Он орёт и бросается на решётку, и пытается перегрызть металлические прутья. Ну да, свинья – крупное, опасное и всеядное животное. Но автор, видимо, не разгонял голодных боровков пинками и матом, неся им пожрать в возрасте, когда сам вдвое меньше каждого из них. Не катался на них верхом в ещё более лёгком весе. Ну да, в свиной загородке грязно и пахнет. Но автор точно не кидал говно лопатой, стоя в нём по щиколотку. Опустим подробности, раз автор их вообще не представляет.
Сюжет основан на взаимном притяжении трудовика и мальчика-изгоя. На первом месте стремление защитить слабого, это понятно и внушает уважение. На втором – смутное желание оттрахать… Самого слабого и беззащитного или всё-таки симпатичного? Ну, пускай это станет инвариантом любовной линии. Не в этом дело. Автору не удалось правдоподобно изобразить бывалого мужика сорока с лишним лет. Полицейского, отслужившего «на земле» двадцать четыре года и считающего недостойным перевестись в канцелярию. Комиссованного, вероятнее всего, по состоянию здоровья после ранения. Что же мы видим по тексту? Детскую наивность и грубейшие ошибки поведения с юными уголовниками, женщиной-замом, отсутствующим директором и вышестоящим руководством местного аналога Федеральной службы исполнения наказаний вне стен конкретного заведения. Будь Рэдмен двадцатилетним выпускником-педагогом и восторженным волонтёром, в него можно было бы поверить. Так – нет.
Вторая и последняя сильная вещь рассказа – записка, адресованная забитым мальчиком своей матери. Коротко, живо и страшно. Увы, ни она, ни название, ни мистический выверт концовки не способны вытянуть произведение. Оно растянуто, и все длинноты почти целиком состоят из грубейших ошибок фактологии. Прямо говоря, К. Баркер ничего не знает ни о месте действия, ни о том, как оно функционирует, ни даже о личности, опыте и профессиональных навыках главного героя. Ни рождение культа в замкнутом сообществе, ни сравнение людей со свиньями (вплоть до неспособности поднять голову, чтобы увидеть пропавшего паренька) не в состоянии хоть что-то исправить при настолько инфантильном исполнении. Тот же «Плетёный человек» в обоих вариантах взрослее, интереснее и правдоподобней. И жути в нём больше.
***Секс, смерть и сияние звёзд
Вам когда-нибудь предлагали сделать минет в театре? Мне – нет. А хотелось бы? Гм. Честно… трудно ответить. Не получить бы вместе с согласием то, чего совсем не ждёшь. Вопросы с подвохом, и потому ответ неоднозначный. Как-то всё это подозрительно: полумрак, роли, вуали, маски. Всё не то, чем кажется. Да и в театр обычно за другим ходят. И вообще, что за пошлятина?! Простите, но только она полностью отражает содержание и воздействие данного рассказа. Как ни странно, именно его я считаю лучшим и коронным произведением сборника. Почему? Сейчас попробую объяснить.
Художественная реальность полностью отвлечена от реальной действительности: гримёрка, сцена, репетиции и, наконец, представление для зрителей. В уже почти закрытом и проданном театре «Элизиум» ставят «Двенадцатую ночь» У. Шекспира. Закулисная возня и шашни актёров, режиссёра и продюсера. Игра с читателем и сплошные намёки. Загробный мир на вывеске, последний – Крещенский – вечер Двенадцати дней Рождества (Святки) и названная в его честь комедия. Выстроенная, между прочим, на сходстве разнополых близнецов и путанице, которую они вызывают, переодевшись. Авторский акцент на игру, без всякой попытки жизнеподобия.
Персонажи ставят романтическую комедию, а К. Баркер превращает её в безумный фарс. Всего-то и понадобилось, что спарить Святки и День мёртвых. Никакого прорыва духов из первого рассказа. Никаких убийств и насилия над личностью из второго. Нет борьбы за душу, как в третьем. Нет заговора и культа из четвёртого. Забегая вперёд – нет и тотального безумия ирреальности шестого. Нет, на самом деле всё перечисленное здесь есть – но в формате карнавала. Вроде и палками по голове бьют, и насмерть затоптали в толпе кого-то, и ведьму живьём сожгли, и присунули кому-то без спроса – и всё равно ощущение народного праздника. Эх, пить будем, и гулять будем! А смерть придёт – помирать будем!
Рассказ будто пляшет от шекспировского «весь мир – театр». Только у К. Баркера актёрами становятся ещё и мертвецы. Само понятие жизни истончается и утрачивает смысл: если жизнь играют, то кто тогда по-настоящему жив? Посредственные живые или талантливые мёртвые? Так в чём разница, если мёртвая любовница сосёт лучше живой? Светильники-звёзды на небесах-софитах освещают бродячую труппу, решившуюся покинуть кладбище – уж не в поисках ли Мидина? Ведь он появится у К. Баркера позже, в «Племени тьмы». Кто знает.
***В холмах, городах
Это второй заметный шок-контент первого тома «Книги крови». Второй рассказ после «Секса, смерти и сияния звёзд», метод реализма к которому неприменим принципиально, априори, аксиоматически. И также второй по значимости в сборнике по моему мнению. Чёрный сюр, атеистический И. Босх, стремящийся к смерти Ф. Рабле. Да, была взбесившаяся человеческая протоплазма у Э. Р. Берроуза в марсианском цикле, был некроголем-гигант в «Колоссе из Илурни» К. Э. Смита. Но это всё не то. Никакой героики и никакого реализма, и только эпическое безумие человечества в мифологических масштабах.
Завязку поначалу можно принять за эпатаж: два гомосексуалиста в медовый месяц устроили себе автомобильное турне по Европе. Высококультурный учитель танцев и обеспокоенный советской экспансией журналист регулярно трахаются, но в кадре К. Баркер демонстрирует только обнажённые торсы и вкус спермы в поцелуе. Автоирония персонажа и автора тут же пытается сгладить потрясение читателя-гетеросексуала. Любовники страдают тем же комплексным набором скандалов и противоречий, что и сошедшиеся лишь на основе красивых тел и секса мужчина и женщина. Сразу понятно, что длительного союза меж ними не будет. Более чем забавна внутренняя градация гомосексуалистов на геев, голубых и педиков – в переводе М. Массура.
Сюжет застал парочку в Югославии. В праздник, проводимый раз в десять лет. Фестивали с использованием кукол-гигантов проводятся по всему миру, включая и Европу. Здесь участвуют всего два никому не известных городка – но как! Люди не только слипаются в одно существо, но действительно теряют личность и самосознание, действительно становясь Городом. Для двух чужаков отголосок пропущенного праздника произвёл впечатление толчка земли под ногами и ядерного гриба, вырастающего за рядом соседних холмов. Что это? Поле битвы? Последствия эпидемии? Катастрофа? Кругом, насколько хватает глаз, только кровь, трупы, куски трупов и содрогающиеся, потерявшие от боли разум изувеченные тела.
Снова чувственная, образная и эмоциональная картинка, как в первом рассказе. Но разница, как между пощёчиной и ударом лопатой плашмя. Нет ни вопросов, ни ответов, одно только бредовое видение. Но на этот раз оно погружено в социум, политику, мировую культуру и мифологию. Пара очень разных, но одинаково ненавидящих друг друга любовников, не способная дать потомство по определению. Ужасы Первой мировой войны, породившие сюрреализм. Двое братьев-великанов, основателей городов из народных преданий. Пытающееся родиться вновь колоссальное существо, из расчленённого трупа которого был создан весь мир. Наконец, извечно человеческое желание быть частью чего-то большего и коммунизм.
***
В первом томе «Книги крови» творчество Клайва Баркера ближе к weird fiction, чем к хоррору, и чем-то напоминает Нила Геймана. Оно больше поражает, чем пугает. Жизненный опыт и талант автора таковы, что чем больше вещь отвлечена от реальной действительности, тем лучше удаётся ему. Он оторван от земли, как и большинство горожан. Фактологию произведений, сюжет которых требует обращения к реализму и конкретных знаний, К. Баркер проваливает напрочь. Прикрыть сей недостаток фиговым листом «мальчишеских ужасов» не позволяет сама специфика его произведения.
Фабула всех шести историй проста. Сюжет изобилует подробными описаниями ненормальности происходящего, ощущениями, эмоциями и мыслями персонажей по этому поводу. Художественная реальность воспринимается безумной, от лёгкой повёрнутости до прорыва хаоса. Время в критические моменты способно безразмерно растягиваться. Стиль объединяет высокие чувства, странные мысли, непристойные устремления и неприкрытую чувственность. Гомосексуальные эпизоды автор использует наравне с гетеросексуальными, без выпячивания. Герои не обязательно девиантные, но всегда чудаковатые изгои.
Смерть присутствует постоянно, во всех рассказах сборника, но самоцелью не является. Её появление лишь знаменует начало истинной истории. Расчленёнку и жестокость автор применяет без смакования и даже с некоторым изяществом. Заостряет внимание на отдельных деталях так, что общая картина остаётся на откуп читателю. Во многом приём срабатывает благодаря подаче этих деталей посредством потрясённого сознания персонажа: красная-красная кровь, белая-белая кость, болючая-болючая рана. К сожалению, кинематограф передать эту особенность К. Баркера в экранизациях не способен.
Из-за большого объёма статья порезана на тематические части, которые опубликованы под каждым рассказом соответственно:
В порядке сотрудничества с клубом "Крик" рецензирую повесть Виктории Радионовой "Болезнь куклы", занявшую 1 место в конкурсе "Бумажный слон" № 13.
***
Чтобы похвастаться перед одноклассниками своей смелостью, десятилетний Мишаня решил залезть во двор сумасшедшей старухи. Говорили, что у неё полный дом сломанных кукол, которых она насобирала по мусорным бакам. Говорили, что ночами она катает их в детской коляске, чтобы те погуляли… Двадцатидвухлетний Михаил не помнит о своей давней шалости ничего, кроме длительного лечения у психиатров. Но его девушка без памяти влюбилась в старинную куклу, выставленную в ломбарде. В тот самый день, когда деньги были накоплены, кукла пропала. Её поиски завели Михаила на окраину города, где он провёл детство. Домик хозяйки куклы показался ему странно и страшно знакомым…
***
Название повести Виктории Радионовой – «Болезнь куклы» – кажется названием какой-то редкой хворобы. Так и чудятся остекленевшие глаза, застывшее лицо и резкие, механические движения у знакомого, здорового ещё вчера человека. А ещё сделанные из людей манекены, ампутанты для различных утех, потерявшие младенцев матери, оживающие ночами игрушки, проснувшиеся мумии, культы вуду, вселившиеся в человекоподобные оболочки демоны и духи мёртвых. Тема более чем разработана – и вдруг такая удача. Кто бы мог подумать, что источником вдохновения для автора мог послужить не надоевший до чёртиков Чаки, а Пётр Ильич Чайковский!
«Детский альбом», он же «Двадцать четыре лёгкие пьесы для фортепиано» П. И. Чайковского, ещё не так давно был у всех на слуху: радио, телевидение, школьные выступления, детские утренники. Сейчас о нём знают преимущественно ученики фортепианных классов из музыкальных школ. Тем удивительнее читать хоррор, пронизанный аллюзиями на этот музыкальный сборник. Здесь есть не только прямо указанные «Марш деревянных солдатиков» и «Болезнь куклы». Угадываются страшная «Баба Яга» и стонущие, рыдающие взахлёб «Похороны куклы». Сатанински вывернутые наизнанку «Мама» и «Новая кукла». Танцевальные пьесы, ставшие бесовской пляской. Много чего может узнать в тексте читатель, слышащий музыку.
Произведение структурно сложное. Мы все уже понемногу привыкли к тому, что сейчас в малом объёме столько событий, сколько раньше не было в ином романе. Неторопливый и обстоятельный, проработанный от и до рассказ стал динамичной и прямой, как полёт стрелы, новеллой, а та, в свою очередь, почти деградировала до комикса в пересказе. В «Болезни куклы» тоже много всего, да и повествование охватывает период куда больший, чем указанные двенадцать лет. Сюжет мог кончиться не один раз, но продолжался снова и снова. Всё это привычно. Необычно наличие чётко оформленного голоса автора, который сглаживает резкие переходы между сценами и поясняет всё, что не могут знать персонажи. Автора-повествователя и нулевой фокализации. Возрастного развития для протагониста и антагониста.
Следующая заслуживающая уважение особенность – отсутствие в тексте компиляции ужатых сюжетов современной тематической литературы и кинематографа. Узнаваемые образы есть, взять хоть пошло повисший на жилках глаз и дико колотящуюся взаперти куклу. Но автор использует два интересных приёма. Первый заключается в том, что персонажи девственно чисты в отношении всех «кукольных» ужасов. Они будто ничего не читали и не смотрели, и потому не перегружают читателя ещё и своими соображениями насчёт происходящей с ними чертовщины. Второй приём меняет людей и кукол местами, создавая неожиданное прочтение кажущихся знакомыми коллизий и конфликтов.
Фактически повесть составлена из почти десятка микросюжетов. Детство и отрочество Михаила, встреча с Аней, её предыдущий роман, сбор сведений о приглянувшейся ей кукле и то, ради чего и читают хоррор. Подход, показывающий жанровые сцены и рассказывающий все остальные, полностью себя оправдывает. Слишком многие авторы сейчас вовсе не заморачиваются реальным фоном для Явления Ужаса, чтобы придираться. А вот повторение пропажи памяти раз от разу выглядит всё искусственнее. На бред и морок всё произошедшее списать не получится, поскольку остаются последствия, на которые реагируют другие люди, а время действительно проходит. Аня хорошо прописана как личность, но это обесценивается отсутствием её активного участия в сюжете. Вместо второй половинки в паре влюблённых, противостоящей злу, получилась необоснованно живая декорация. Жаль.
Музыкальный цикл П. И. Чайковского был посвящён детям, погружал слушателя во внутренний мир и переживания ребёнка от утренней молитвы до вечерней, а, быть может, показывал духовный путь человека от первого пробуждения личности до последнего покаяния. Прозаическая «Болезнь куклы» страшна уже тем, что подаёт всё это в жанрово извращённом виде. Здесь всё не так, сплошные диссонансы. Танец на костылях и помада морковного цвета. Удушливый, концентрированный запах цветочного освежителя воздуха, не скрывающий смрад разложения. Состарившийся до взросления ребёнок с обнажившимися в улыбке чёрными кариозными зубами. Имитация аристократических чайных посиделок из русской классики в заплесневелом, затянутом по углам паутиной флигеле. Зачем всё это? За что так? Кому? Для чего? Пусть каждый читатель задастся этими вопросами.
По-моему, идея произведения в том, что каждый ребёнок хочет жить. Любой, даже уродливый, больной и злой. Он будет страдать, как несправедливо наказанный, и жутко завидовать другим – почему-то здоровым – детям. А если хватит воли и сил, будет пытаться стать как все. Или безумно мстить. Так лает болонка на волкодава, так чахнет и плачет на окошке бонсай… Концовка произведения в рамках современного минимализма привычно неоднозначна. Смогли ли преодолеть Михаил с Аней колдовское наваждение? Пожалела их Хозяйка кукол или просто наигралась? Или игра продолжается? Показанная в повести возможность переселения душ вкупе с «тёмным» жанром также наводят на очень, очень нехорошие подозрения относительно финала.
Летом 1909-го года в безвестный уездный городок Российской империи приехал с гастролями французский театр ужасов. А вместе с ним в его сонный провинциальный уклад вторглось незримое Зло. Сценические зверства будто раскрыли двери в бездну в душах скучающих обывателей, и волна жестокости и насилия охватила всех. Только одному мальчику суждено разгадать тайну зловещей труппы — но тогда он даже не подозревал, что самый страшный кошмар его жизни ещё впереди...
***
«Гран-Гиньоль» в реальности – парижский театр ужасов, просуществовавший с конца 19-го по середину 20-го века. Подавал представления, состоящие из нескольких одноактных пьес-скетчей низового, криминально-девиантного содержания, перемежающихся лёгкими и комедийными для контраста. Акцент делался на шок-контенте, который отличался нарочитой аморальностью, гипернатурализмом и установкой на внешний эффект, цирковое трюкачество, эпатаж. Можно сказать, буйный дедушка джалло из простонародья. В рассказе Анатолия Уманского «Гран-Гиньоль» – название бродячей труппы, невесть как попавшей в провинциальный городок Российской империи времён Николая II. Мистика да и только.
В центре повествования четырнадцатилетний мальчик-сирота, не знавший умершей вскорости после родов матери, сын погибшего в битве за Порт-Артур морского офицера, взятый на воспитание одним из его подчинённых. Работая помощником осветителя в местном театре, он оказался причастен ко всему происходящему. Естественно, он смог пробраться на представление заезжего коллектива, не предназначенное для детских глаз. Конечно же, он узнал и страшную, невозможную тайну его закулисья, скрывавшуюся вообще от всех…
Сюжетная схема рассказа оправдана сопоставлением и противопоставлением субжанров хоррора и реализма, представленного в тексте описаниями реального насилия и военных действий. Сравнение дополнительно подчёркнуто самим автором в эпиграфе цитированием Эрнста Юнгера: «Теперь это уже не так забавно, как перед войной…» – и я вернусь к нему позднее. Но схема представляется мне не вполне удачной, поскольку обрамляет прошедшие и являющиеся основными события 1909-го года настоящим года 1919-го. Читатель уже в самом начале точно знает, что главный герой выдержит испытания и останется жив.
Произведение отличается настолько изящным слогом, что поначалу напоминает русскую литературную классику без стилизации под какого-то конкретного автора. Приятное разнообразие для ужасов, если честно. Плюс к тому приёмная семья героя – чуть ли не семейство Ростовых. Пара сыночков и лапочка-дочка! Идиллия одним словом. Рай, который ожидаемо предстоит потерять. Так зачем автору жанра, и без того построенного на весьма ограниченном наборе жёстких схем и предсказуемых приёмов, заранее снимать напряжение? Для чего обесценивать одно из основополагающих воздействий – страх за жизнь протагониста? Давайте попробуем проанализировать.
Что мы имеем в структуре рассказа, помимо «рамочки» и сравнения цирка моральных уродов с реальным миром? Огромное, невообразимое, просто возмутительное для малой прозаической формы количество заимствований и пересказа. Весь репертуар заезжего театра, по сути, это сцены из других произведений – от маркиза де Сада до Клайва Баркера и порно-садистского кинематографа. Очередной вопрос: почему автор не стесняется прямо сказать это читателю через своего героя? Быть может потому, что он прекрасно изучил интерес и вкусы целевой аудитории, потрафил ей, – а следом поднял указательный палец и погрозил: «Но-но! Повеселились и будет. Извольте задуматься, дамы и господа!» Так давайте задумаемся.
Указанный поджанр данного рассказа – сплаттерпанк, плюс говорящее название, плюс пометка «только для взрослых». Формально всё сходится. Почти. Если не придираться. А теперь давайте удалим всё, что автор обесценил как несущественное: переживания за героя-мальчика и вставные заимствованные микросюжеты. Вуаля! Перед нами оказалась романтическая мистика. Четырнадцатилетний подросток не мог не влюбиться в Безымянную — открытую публике как ни одна другая приму заезжего театра, буквально показавшую себя со всех сторон. Ах, вечные любовь и кровь! Не верите? Глядите сами.
В коротком произведении три истории любви и один любовный треугольник. Для чего так много? Григорий и Марья, Безымянная и Сен-Флоран, Безымянная и – заметьте – оставшийся безымянным протагонист. Но не всё так однозначно и в этой теме. Кто есть кто в любовных отношениях? Григорий – отставной военный, узаконенный убийца и жертва внутреннего зверя, на время возвращённый в человеческое состояние Марьей. Сен-Флоран – антрепренёр и режиссёр «Гран-Гиньоля», спаситель и мучитель Безымянной. Пацан – ещё ребёнок, не испорченный ни жизнью, ни субкультурой. Патологическая жертва, как и Безымянная, но одновременно и её спаситель. И, быть может, очередная жертва для самой Безымянной? Тема любви, оказывается, несёт здесь куда более серьёзную проблематику, не находите?
Анатолий Уманский – фанат и деятель «тёмной литературы». Быть может, образ Безымянной для него олицетворение – ни много ни мало – самого жанра хоррор? В подтверждение своей гипотезы приведу взаимоотношения Безымянной с четырьмя персонажами: Сен-Флораном, Цвейгом, Григорием и главным героем. Сен-Флоран её использует. Не так скотски, как его предшественник, и вроде как любит, но сама любовь для него прежде всего бизнес, товарно-денежные отношения. Сен-Флоран особенно страшен тем, что является законодателем мод, подобно небезызвестному Сен-Лорану. Цвейг – военный журналист, причём не ищущий дешёвых сенсаций и всерьёз радеющий за моральный облик общества – желает разоблачить театр ужасов в целом, как явление культуры. Разъять целое и объяснить фокус, чтобы он потерял воздействие и притягательность. Солдат Григорий нутром чует в подобных "французских аттракционах" чистое зло и снова берётся за саблю. Мальчик видит в Безымянной иную Красоту, Волшебство и Тайну, и попросту её любит.
Вернёмся теперь к сопоставлению-противопоставлению жанров хоррор-литературы и жизни, описываемой методом реализма. Даже по тексту рассказа выходит, что до встречи с людьми, в действительности познавшими кровь и смерть, вульгарные ужасы на коне, а после оказываются уже под конём. Конец, достойный всех извращений, не только французских. При этом действительно чистым душам, подобным герою произведения – не маленькому дикарю Павле и сломавшемуся Сен-Флорану – равно противны как надуманные, так и реальные ужасы. Патовая ситуация, причём и для вульгарщины, выдаваемой за хоррор, и для реализма, ставшего безумным натурализмом. Но автор показывает выход, который одни посчитают бредом, а другие – романтической выдумкой. Таинственный и прекрасный выход, оставшийся Безымянным. Да и выход ли это?
Скажу честно, никоим образом не желая обидеть автора: рассказ красивый и не без смысла, но всё же ничем особо не выделяющийся. Почему? Как ужасы произведение не самостоятельно и не оригинально. Заметно влияние «Впусти меня» Ю. А. Линдквиста и «Девушки по соседству» Дж. Кетчама. Посередине – практически всей основной частью – вообще представляет собой сплошную компиляцию сцен порно-садистской и криминальной направленности, данную в виде пересказа. Как романтическая мистика оно, к сожалению, представляется недоработанным из-за особенностей использования рамочной конструкции – выглядит банально оборванным с обеих сторон во взрослом состоянии героя. Вариативность толкования финала, обусловленная его открытостью и возможностью выбора читателем только одной из предложенных точек зрения, лишь усугубляет положение. Но вот в качестве эссе изящной словесности, отражающего личное авторское отношение к жанру хоррор и размышления о нём на конкретных примерах из прочитанного и просмотренного, оно великолепно.
На окраине тихого городка готовится ритуал: группа школьников желает короновать очередного Царя. Его нужно заклать, измучив пытками. Это не просто садистская игра, а Посвящение! В закрытую касту пожелал попасть Лёнька Длинный — худой очкарик, в предыдущей школе едва переживший травлю старшеклассниц. Справится ли бывшая жертва с возложенной на себя ролью хищника? Ведь ради этого нужно переступить через старую дружбу. Короновать друга, который не защитил его от своих поклонниц...
***
Тема подростковой жестокости, взятая за основу в рассказе Алексея Холодного «Слепой Лонгин», приятной и общепринятой не является. Перестанет ли существовать это явление, если его замалчивать? Нет, никуда не денется – так же, как повышенный гормональный фон, кипящие по первости страсти и отсутствие личного опыта у подростков. Исчезнет, если написать и прочитать? Тоже нет. Так для чего вообще нужно освещать подобные гадости в литературе? Хороший вопрос. Если вы берётесь за хоррор, чтобы расслабиться и получить чисто эстетическое, стыдно-щекотливое удовольствие, то тема явно не ваша. Ищите монстров, маньяков и поллитровку крови на вечер где-нибудь ещё. Здесь, у Холодного, будут просто дети.
Читатель, раскрыв произведение, окажется перед выбором. Брезгливо отскочить, виртуально получив по морде зассанными трусами от милой школьницы – или осознать, что настоящие ужасы реальны и происходят здесь и прямо сейчас, под боком. Может быть, после прочтения именно этого рассказа вы, поспешая домой с работы или магазина, присмотритесь к играющим на пустыре, газоне или спортивной площадке детям. Быть может, вон те разряженные куколками девочки и один интеллигентного вида мальчик, обступившие кружком другого мальчика, окажутся страшнее исписанных кем-то бумажных листов. Вы снова пройдёте мимо? Значит, рассказ был прочитан зря, вы взяли из него только тему.
Персонажи «Слепого Лонгина» – дети, в основном из средней школьной параллели. Немного, всего человек пять. Место действия вообще одно. И чуть более трёх с половиной тысяч слов. Мало? Да нет, кому-то даже чересчур покажется. Описаны две – нет, даже три мучительные казни. Или все четыре? Больше? Как в одноактной пьесе, действие условно, ритма почти нет, – а темп зашкаливает, грозя порвать манометр допустимого. Почему так? Всего-то и делов, что трое мальчишек зажали одного, а пятый чуть в стороне плетёт какую-то хрень из колючей проволоки. Побесятся и разойдутся. Помятыми, но довольными вернутся домой и примутся уроки делать. Какой пацан без синяков и ссадин? А ведь это только событийный план.
Культурные аллюзии и религиозные символы в рассказе не прячутся, они выставлены напоказ и доступны всем. Более того, тут они актёры разыгрываемой на наших глазах драмы. Сегодня у нас на сцене подают Распятие Христа – не желаете ли отведать в несовершеннолетней постановке? Ну да, как-то не эстетично и мелко: остов строения, грязь, запах нечистот, коммунальные рабочие на заднем плане в котловане ковыряются. Одного мальца пнули пару раз, другой ладошки поцарапал. Это взгляд снаружи – а если изнутри? Внутри кипят страсти. Один пацан думает, что верит в Бога, и до сих пор пытается понять и простить всех. Другой разуверился во всём и мстит, познав страшное от святого отца, отчима по совместительству. Третий пытается убить в себе веру в лучшее, чтобы суметь из стада травоядных жертв перейти в касту хищных повелителей жизни. У четвёртого тело выросло вперёд ума и совести, у пятого наоборот. И у каждого уже есть негативный опыт и воспоминания, которые будут мучить всю оставшуюся жизнь. Как вам такой Young Adult, седеющая инфантерия немощнокрылых вороных пегасов?
Не модно. Не красиво. Пошло как в бытовом, так и в культурном смысле. Мерзко. Насколько надо быть извращённым, чтобы писать подобную гадость! А теперь просто войдите в интернет и пробегитесь по детским сайтам-обменникам. Посмотрите видео, посты, комментарии, лайки. Особенно – снятый детьми на личные мобильники контент. Мешанина похлеще, чем можно кому-то измыслить. Ну да, вот именно ваш ребёнок не такой. Он сидит в башне из слоновой кости на райском необитаемом острове, и воспитываете вы его по древнегреческой системе: один мудрец на одно дитя. У него нет личного мультиустройства, подключенного к сети Интернет, он не ходит в школу и спортивную секцию, не посещает подготовительные курсы и совсем не бывает на улице — вы всюду возите его на личном авто. Он постоянно занят, и у него даже времени нет на всякие глупости. И да, он не может быть одним дома, другим в школе, третьим с мальчиками, четвёртым с девочками, пятым с назначенными задротами, шестым со своей собакой, седьмым с бездомной кошкой. Он не может приспосабливаться и менять маски, он же ещё ребёнок. Ваш ребёнок.
«Слепой Лонгин» сознательно смешивает приёмы драмы и эпоса, эстетику символизма и натурализма, мифическое прошлое с реальным настоящим. Если кто не помнит, Лонгином называли человека, нанёсшего удар копьём распятому Христу. Неизвестно, было ли так, но теперь он официально причислен к лику святых. Знаковые фигуры прошлого очищены и расставлены по полочкам, а дети живут здесь и сейчас. В информационной и бытовой грязи, на обочине бегущих по делам родителей, на периферии взрослой жизни. Не персонажи рассказа, а настоящие дети. И ежедневно делают выбор и совершают поступки, слишком часто руководствуясь лишь тем, чего у них в избытке – эмоциями. Но фокус в том, что А. Холодный не пишет просто чернушку. Присмотритесь: в его современной драме окружающая реальность условна и символична в той же мере, что и сцена на Голгофе. Каждый предмет реквизита получает значение символа и тянет за собой шлейф смыслов и ассоциаций. Не просто кривое отражение Библии, не только и не столько. К сожалению.
Лонгин уверовал, и его жизнь и гибель обрели смысл и значимость. Что получит, где и каким окажется очкарик Лёнька Длинный, всерьёз играя в чужие игры? А ведь не он один тут заигрался. Случилось страшное, непоправимое. Такое, что даже заводила в ужасе. И всё это время неподалёку, на заднем плане сцены, присутствует целая бригада взрослых мужиков. Конечно, прорвавшая канализация под развалинами церкви куда важнее возни школьников. Только вот по кому звонит упавший наземь колокол? Что разрушило Храм Божий? Что за нечистоты разлились на его месте? Взрослые люди работают, обеспечивают своих детей, устраняют глобальные проблемы в плане общем. Быть может, надо уметь видеть и частное у себя под носом? Вмешиваться, даже если оно чужое? Кто там когда сказал, что чужих детей не бывает?
облако тэгов
