| автор |
сообщение |
Vlad lev 
миротворец
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
Vlad lev
миротворец
|
 16 октября 2022 г. 22:56 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Хм, у меня сработала:
All fled, All Done
by Rusty Burke
How long have we all accepted that Howard's self-written epitaph
All fled, all done, so lift me on the pyre;
The feast is over and the lamps expire.
was paraphrased from Ernest Dowson's "Non sum qualis eram bonae sub regno Cynarae" (or "Cynara"), the last stanza of which reads:
I cried for madder music and for stronger wine,
But when the feast is finished and the lamps expire,
Then falls thy shadow, Cynara! the night is thine;
And I am desolate and sick of an old passion,
Yea, hungry for the lips of my desire:
I have been faithful to thee, Cynara! in my fashion."
At least since 1966, when Sprague de Camp wrote in "Memories of R.E.H." (Amra #38):
The second line of the farewell couplet seems to be a paraphrase of a line in the fourth and last stanza of the well-known poem, "Non Sum Qualis Eram Bonae Sub Regno Cynarae," by Ernest Christopher Dowson (1867-1900)....
Dowson, a minor Victorian poet who died young of tuberculosis and alcoholism, also wrote a number of poems full of the studied melancholy and self-conscious thanatophilia that sometimes occurs in Howard's verse.
By The Miscast Barbarian (published by Gerry de la Ree, 1975), in that disarming way Mr. de Camp has of turning speculation into statements of fact, this became, "The second line of this couplet is paraphrased from a poem by Ernest Christopher Dowson...." Steve Eng picked this up in his excellent study, "The Poetry of Robert E. Howard" (in The Dark Barbarian, Greenwood Press, 1984): after noting that Howard's friend Harold Preece had written that Bob "would have thought little of a weakling like Ernest Dowson" (in a letter to Glenn Lord published in The Howard Collector), Eng says, "There are other uncanny Dowson parallels in his life, as well as Dowson echoes in his poetry, culminating in the suicide note found in Howard's typewriter: a scrap of paraphrase from Dowson's 'Cynara'...."
It never has occurred to me to quibble with this. Although, unlike Eng, I found no particular affinities between Howard's poetry and Dowson's more languorous verse, there was no mistaking that line, "...the feast is finished and the lamps expire."
Well, hold on.
Engaged in literary detective work, I have been scanning a number of poetry collections for scraps that Howard had quoted. In a little book called Songs of Adventure, edited by Robert Frothingham (Houghton Mifflin, 1926), I stumbled by chance upon a poem by Benjamin De Casseres ("The Closed Room") which Howard used some lines from in "The Door to the World" (published in Fantasy Crosswinds as "The Door to the Garden"). Then, scanning over the contents, I found that the collection included Bill Adams' "Flower of the Morning," which Howard had used in memorializing his friend Herbert Klatt, although this anthology presented it under the title "Light of the Morning." So I'm paging through the book wondering if maybe I might stumble upon the sources of a couple of other little scraps of poetry which Howard had quoted but not identified. And I ran across this, on pages 154-155:
THE HOUSE OF CAESAR
...
|
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
17 октября 2022 г. 13:00 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
В переводе сие стихотворение пришлось переименовать, очень уж "в строку легло".
===
The Symbol
Eons before Atlantean days in the time of the world's black dawn,
Strange were the kings and grim the deeds that the pallid moon looked on.
When the great black cities split the stars and strange prows broke the tide,
And smoke went up from ghastly shrines where writhing victims died.
Black magic raised its serpent head, and all things foul and banned,
Till an angry God hurled up the sea against the shuddering land.
And the grisly kings they read their doom in the wind and the rising brine,
And they set a pillar on a hill for a symbol and a sign.
Black shrine and hall and carven wall sank to eternal sleep,
And dawn looked down on a silent world and the blue unbroken deep.
Now men go forth in their daily ways and they reck not of the feel
Of the veil that crushed, so long ago, the world beneath its heel.
But deep in the seaweed-haunted halls in the green unlighted deep,
Inhuman kings await the day that shall break their chains of sleep.
And far in a grim untrodden land on a jungle-girded hill,
А pillar stands like a sign of Fate, in subtle warning still.
Carved in its blind black face of stone a fearful unknown rune
Leers in the glare of the tropic sun and the cold of the leprous moon.
And it shall stand for a symbol mute that men are weak and blind,
Till Hell roars up from the black abyss and horror swoops behind.
For this is the screed upon the shaft, oh, pallid sons of men:
"We that were lords of all the earth, shall rise and rule again."
And dark is the doom of the tribes of earth, that hour wild and red,
When the ages give their secrets up and the sea gives up its dead.
Цари дочеловеческого рода
Задолго до эпохи Атлантиды, во мраке предрассветном мирозданья,
Царей дочеловеческого рода безумны были мрачные деянья:
Пронзали небо черных башен копья, в цепях стонали волны океанов
И бурные ручьи невинной крови струились с алтарей кошмарных храмов.
И Змей, чернейшей магии творенье, открыл врата чужим, запретным силам,
И боги моря, неба и тумана с землей дрожащей яростно схватились,
И нелюди-цари исход сраженья прочли в ветрах, привольных и соленых,
И столп воздвигли на холме пустынном как символ, знак судьбы, полночно-черный.
Нечеловечьи храмы и твердыни в пучине вод исчезли невозвратно,
И солнце мир согрело обновленный, испепеляя прежние проклятья.
И миром этим стали править люди, не ведая отныне Древних гнета,
Живя своею жизнью повседневной и открывая волшебство полета.
Но там, куда нет хода солнца свету, в морской пучине непроглядно-синей,
Цари дочеловеческого рода ждут, когда снова их проснутся силы.
А на холме средь джунглей непролазных стоит несокрушимая колонна -
Судьбы предупрежденье, знак былого, ключ власти древней, первозданно-черной.
Предвечный камень тронут рун узором, печатью чародейства позабытой,
Тропической жарою опаленной и бледным лунным заревом омытой.
И будет он стоять, немой и черный, слепым и слабым людям в назиданье,
Покуда с ревом не придут из Бездны кошмары из предвечного преданья.
О, если б мог мудрец безвестный прочесть те в камень врезанные руны -
"Мы, те, кто миром всем владели, вернемся и владеть им снова будем!"
И тьма тогда сомкнется над землею, и позабудут люди о свободе,
Когда из вод безвременья восстанут цари дочеловеческого рода...
|
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
18 октября 2022 г. 12:34 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Снова блин "в диком и странном ритме" получилось. Честно не собирался, но иначе не легло.
===
The Song of the Last Briton
The sea is grey in the death of day,
Behind me lifts the night.
I'll flee no more from the ancient shore
Where first I saw the light.
The Saxons come and the Saxons go
With the ebb and flow of the tide;
Their galleys loom, grim shapes of doom,
But here shall I abide.
My castles rust in crimson dust,
Red ruin tossed in the drift -
But the sea is grey, and the wolf 's at bay,
And the ravens circle swift.
Come from the mists of the Northern Sea
Where the smoke blue hazes melt.
Your dead shall lie where here I die,
The last unconquered Celt.
Песнь последнего бритта
Плещет море седое под вечерней зарею,
Собирается ночь над землей.
Этот берег старинный я вовек не покину,
Не оставлю я край свой родной.
С моря саксы приходят, в море саксы уходят,
Словно воды в прилив и отлив;
Хищной стаей ладейной, смерти серые тени -
Но я здесь, и пока еще жив.
Родовые твердыни стерты в пыль и руины,
Ржавой стала от крови земля -
Но предчувствуя нынче уйму свежей добычи,
Волки воют в прибрежных полях.
Пусть с рассветом багряным из морского тумана
Выйдут новые орды врагов -
Я, последний из кельтов, всех в объятия смерти
Уведу со своих берегов...
|
|
|
Seidhe
миротворец
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
19 октября 2022 г. 11:25 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Это стихотворение переводилось раза два так точно. Ну так будет и мой вариант.
===
The Chant Demoniac
I am Satan; I am weary,
For my road is long and hard
And it lies through regions dreary
Since the Golden Gates were barred.
(I wait, I wait at the Flaming Gate
I give men death and they give me hate.)
I am Satan, never resting
For the scourge is at my back.
Yonder soul, his crimes attesting,
To the fire, to the rack.
Yet another and another
Will the tally never cease?
Turn from sin, I beg, my brother,
Give a weary demon peace.
I am Satan, I am weary,
By the ever flaming sea;
Ye who tread my regions dreary,
Sinners, sinners, pity me.
Молитва дьявола
Я — Сатана, и я очень устал.
Долгой идти мне и тяжкой тропой:
Заперты крепко Златые врата,
Путь же окольный ужасен порой...
(Я ожидаю у Огненных врат,
Людям — погибель, мне — брань их и яд.)
Мне, Сатане, не дано отдыхать,
Бремя грехов грузом тяжким на мне:
Вот осужденная пала душа -
Сто лет на дыбе и двести в огне.
Следом — еще одна, вновь, вновь и вновь...
Люди, помилуйте, дайте вздохнуть!
Хоть ненадолго от ваших грехов
Пусть поднебесный очистится путь...
Я — Сатана, и я очень устал,
Дымом геенны я вечно дышу -
Не торопитесь в приемный мой зал,
Грешные души, пощады прошу!..
|
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
20 октября 2022 г. 12:26 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
У этой штуки оказалась сложная размерная матрица. Но вроде выдержал.
Ну и традиционные трудности с переводом "приключенца" вне ЛитРПГ...
===
The Adventurer's Mistress
The scarlet standards of the sun
Are marching up the mountain pass;
The whispers of the dawn winds run
Across the oxen-booming seas -
And shimmering in the waving grass
Are webs the ghostly spiders spun
When strange shapes glided in the trees
And shadows dusked the silent leas.
My castle stands upon a shore
Where waves are placid as a lake.
My galleons bring their golden store
As drowsy days drift idle by;
No gales make spar or top mast shake.
Here seas on shoals forever roar
And here the trees loom weird and high
And gaunt crags lift in the sky.
Why should I leave my towering walls
To tread the path about the earth?
Fair girls are dancing in those halls,
Their breasts are round, their arms are white,
And light and luring is their mirth,
And yet, for lust that ever calls
I tread the trails of eerie light
A phantom, through the phantom night.
For this, my lust is stronger far
Than demon's charm or witches' spell.
It heeds not wall nor dungeon bar
Nor anything that hindereth.
For it was born for One from Hell;
And she rides her Yellow Star
She fires my love with Hades' breath -
My ancient mistress, beldame Death.
She beckons me from every hill,
I see her standing by the sea;
I follow fast, I follow still
By horse and foot, by keel and sail
With all the winds that drone or dree.
I match her cunning with my skill
As fierce, alert, I keep the trail
Through desert sands and ocean gale.
My flaming beard is streaked with snow,
My arm is slower than of eld,
That once wreaked havoc on the foe;
And slower, too, these steel-clad hands
That in days gone by have felled
A lord of Mecca with one blow -
What time I wooed with clashing brands
From sunset to the Holy Lands.
The combers crash along the shale;
The seas are crimson with the dawn.
A ship with scarlet-spreading sail
Swings into view with lurch and list.
Somewhere the red abysses yawn
And though the slain years have their tale
Of broken swords and spears that missed,
Somewhere we have a secret tryst.
Soon I shall leap from shore to deck
And ride into the sky-line's haze
To follow my old lover's beck.
Aye, swift will fade the hill, the tree;
And moons will wane and suns will blaze
And stars will leap, nor shall I reck -
For she waits on some distant lea
And at the last will come to me...
Возлюбленная путешественника
Штандарты рассвета багряного ввысь
По склонам ползут до гранитных вершин,
И шепчет прохладный предутренний бриз
О море бескрайнем, обители фей.
Трава вся в росе благородных седин;
Скользит меж дерев серым призраком рысь -
Беззвучная тень средь безликих теней,
Что сад стережет от незваных гостей.
Мой замок крутой вырастает скалой
Над гаванью тихой, в которой мой флот
Стоит, когда грозный грохочет прибой,
Когда в море воет холодный норд-вест
И шторм, без добычи оставшись, ревет -
Но здесь, за надежной утеса стеной,
Все тихо, лишь скалы встают до небес,
Как будто безжизненный каменный лес.
Зачем выходить из надежных мне стен,
Зачем вновь путями земными бродить?
Здесь ждет меня знойных красоток гарем,
Их груди круглы, бедра жаждут игры,
Готовые радость и счастье дарить...
И все же — тропой роковых перемен
Спешу на зов страсти в иные миры,
Как тень средь теней полуночной поры.
А страсть моя всех заклинаний сильней,
Всех демонских козней и чар колдовских.
Гранитной ее не развеять стене,
Решетке стальной ни на миг не сдержать.
Ей Бездна дала первозданная лик,
Скакун ее создан из бледных теней,
В руках ее книга, перо и печать -
Моя леди Смерть, как ее не узнать?..
Ее я встречаю на каждом холме,
На тучах сидящей, стоящей в волнах;
Без тени сомнений спешу я за ней
Пешком и верхом, или на корабле -
Будь штиль или ветер, будь дождь или град.
На шутку ее — отвечаю своей,
Всегда наготове, сплю только в седле,
И — вдаль, за пределы знакомых полей...
Огонь бороды моей пеплом пророс,
С годами десница стальная моя,
Которой страшились враги, словно гроз,
Медлительней стала, увы, и слабей;
Когда-то бейбарсовых латников я
Срубал на скаку, словно гроздья мимоз -
Ах, славные битвы минувших тех дней,
От фьордов Оркад до туранских степей!..
Ленивые волны на берег ползут,
Рассветом алеет морской окоем.
Корабль по ветру свой держит маршрут,
Слегка приспустив парусов облака.
Спят бездны, и свой видят утренний сон
О тех, кто ушли, и о тех, кто придут,
О стрелах в ночи и трехгранных клинках...
У нас перемирие. В целом. Пока.
Сойду с корабля я, взлечу на коня
И — прочь, в горизонта туманную даль,
Туда, где любимая встретит меня...
Минуя леса, и пески, и холмы,
И звездами полный небесный хрусталь,
Где ночь прорастает прожилками дня,
Где свет из предвечной рождается тьмы -
Там будет она, буду я, будем мы...
|
|
|
Vlad lev
миротворец
|
|
markfenz
миродержец
|
|
20 октября 2022 г. 14:56 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
А можно позанудствовать?
Превращение моря, ревущего быком (oxen-booming) в "обитель фей" — выглядит странно. При том, что фей, обитающих в морях, я не припоминаю.
|
–––
"Это была лишь прелюдия, там, где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей" - Генрих Гейне |
|
|
Vlad lev
миротворец
|
|
markfenz
миродержец
|
|
20 октября 2022 г. 16:45 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
цитата Vlad levв водах
Это да — артуровская Владычица Озера туда же. Но в морях обычно нереиды, а не феи. Мне просто кажется, что море — как обитель фей — образ не говардовский. К тому же резанул глаз контраст с oxen-booming. |
–––
"Это была лишь прелюдия, там, где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей" - Генрих Гейне |
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
20 октября 2022 г. 19:40 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Конкретно у этого стихотворения, я ж сказал, очень жесткая рифм-матрица. Поэтому исходные образы, которые в нее не лезут, иногда приходится менять на другие, которые по рифме вписываются.
Так, в оригинале в финале персонаж бросает лошадь и в последний вояж отправляется на корабле, а у меня наоборот — с палубы в седло и алга. Потому что вот так. Потому что "сухопутный" ряд в рифмовку поставить удалось, а "морской" нет.
|
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
21 октября 2022 г. 12:08 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Еще одно "доброе" стихотвореньице...
===
Sighs in the Yellow Leaves
I took an ivory grinning joss,
From a chest of scented sandal wood.
Now where the woven bamboos cross
It stands where a silver idol stood.
We sat beneath the drowsy fronded tree,
From shell-thin cups we sipped our amber tea.
The Mandarin laid his coral button cap
Upon the silken ocean of his lap.
He raised a finger nail with jade ornate
And carved the sky in patterns intricate.
"And so Confucius taught," it seemed he sighed.
"The man of virtue shuns the paths of pride.
"That joss you boast is evil's blood relation,
"Begot of demon born abomination."
The good man sighed and wept and guzzled tea.
I filled his cup with smooth complacency,
Smiled at his measured jests and stroked his cat,
And watched the silk worms fall upon the mat.
And all the time, fanned by the sleepy wind,
The joss looked down and grinned and grinned and grinned.
Вздохи желтых листьев
Лежал вчера улыбчивый божок слоновой кости
В резном изящном сундучке пахучего сандала.
Теперь сплетенный из бамбука столик рядом с гостем
Он занимал, хоть прежде здесь распятие стояло.
Сидели с мандарином мы в тени под старой сливой,
И из пиал-скорлупок чай янтарный чинно пили.
Свою он снял с коралловою пуговицей шапку
И на колени положил, на шелковую тряпку.
Воздел он важно перст — в чехол упрятан ноготь длинный,
Нефритом выложен, расшит орнаментом старинным, -
Вздохнул — и мне секрет раскрыл, не всем известный ныне:
"Сказал Кун-цзы: достойный муж бежит путей гордыни, -
Но этот костяной божок напитан злом былого,
В нем демон, нечестивый дух, проклятье черной крови."
И добрый мандарин отпил еще немного чая,
С поклоном низким я долил нам янтаря в пиалы -
И ухмыльнулся, когда он, в слезах и задыхаясь,
Упал на тростниковый пол, хрипя и умирая.
...Под старой сливою, в тени, где ветерок дул нежный,
Все так же восседал божок с улыбкой безмятежной...
|
|
|
Vlad lev
миротворец
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
22 октября 2022 г. 01:27 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
"Бороться и искать, найти и перепрятать"
===
Roundelay of The Roughneck
Let others croon of lover's moon,
Of roses, birds on wing,
Maidens, the waltz's dreaming tune, -
Of strong thewed deeds I sing.
Let poets seek the tinted reek,
Perfume of ladies gay,
Of winds of wild outlands I speak,
The lash of far sea spray.
Of dear swamp brakes, of storm whipped lakes,
Dank jungle, reedy fen,
Of seas the pound the plunging strakes,
Of men and deeds of men.
Prospector; king of the battling ring;
Tarred slave of tide's behests,
Monarchs of muscle shall I sing,
Lords of the hairy chests.
Though some may stay 'neath cities away,
To toil with maul and hod,
To outer trails most take their way,
To lands yet scarcely trod.
The torrent's might, the dizzy height,
Shall never bate their breath,
With desert's toils they match their might,
And hurl their mocks at Death.
The tropic creek, the jungle reek
That steams through sullen trees,
The boding wild where leopards shriek
Holds never fear for these.
Nor do they shrink from hell's own brink,
When kites low wheeling fly,
And circling near the jackals slink,
And sands stretch bare to sky.
Far swing their trails through calms and gales,
From Polar sea to Horn,
From bleak ice-glittering peaks and vales,
To sun-kissed seas of morn.
In driving snow, where artic floe
Surges though ice-reft straits,
Where bergs sweep southward, row on row,
And wind fiends shriek their hates.
Where the broad sun smiles on a hundred isles
With the long sea reach between,
And the lone gull wheels for a thousand miles,
And the reefs lift fanged and lean.
On Polar trails where the screeching gales
Bellow and roar and blow,
And the skies are gone while the firece wind rails,
And the path fades in the snow.
By atolls lean where ships careen,
In the sullen, still lagoon.
And crouching bushman's spear is a sheen
In the light of the shuddering moon.
In the marshy swamp, in the jungle damp,
Tall trees in marching lines,
That echo again to the tusker's tramp,
Where the tiger glides through the vines.
On mountains bleak, on cliff and peak,
From Pole to Pole and Line,
Adventure still they ever seek,
Adventure still they find.
Кантата для крутых парней
Пусть другие поют о любви неземной,
О луне, что так дивно мерцает,
О голубках, и розах, и деве святой -
Я же силу и дух воспеваю.
Пусть печальный камыш у поэтов шумит
Пусть цветочный луг благоухает;
В моих рифмах безбрежное море бурлит
И ветра воют волчьею стаей.
Я пою о болотах безлюдных, глухих,
Об озерах, вспененных штормами,
О лесах, от морозов трескучих седых,
О мужчинах с мужскими делами.
О смолою и солью пропахших пою,
Об арены бойцовой кумирах,
О пиратах, вояках, о тех, кто в раю
И минуты не высидит смирно.
Для кого-то вся жизнь — в кутерьме городской,
С молотком, кирпичом и цементом;
Но есть те, кто избрал путь нехоженный, свой,
Вне пределов и карт Ойкумены.
Ни течения мощь, ни скалистая высь
Их от страха дрожать не заставят;
Хоть песчаный самум, хоть тропический бриз,
Хоть из жерла текущая лава.
Мрачных джунглей коварный зеленый угар,
Где лианы, и сырость, и змеи,
Где пятнистою тенью скользит ягуар -
Им отвага и здесь не изменит.
Сквозь метели и кружево северных вьюг,
Сквозь полей ледяных неустройство,
Там, где айсберги стаей дрейфуют на юг
Под туманных ветров недовольство.
В раскаленных, как пекло, червонных песках,
Где кружат над барханами грифы,
Где в ночи бродят Смерть и ее отпрыск Страх, -
Их не трогают старые мифы.
Штиль и шторм, град и гром они встретят в пути
Между Арктикой и Антарктидой;
Бездны, полные звезд, ледяные мосты
И лагуны, зарею облиты.
По бескрайним зеленым просторам морским
Под горячею солнца улыбкой,
Сквозь коралловых рифов кривые клыки
На плотах столь обманчиво хлипких.
По полярным маршрутам ревущих ветров,
Где во льды вмерз корабль одинокий,
Где сокрыл небосвод долгой ночи покров
И в снегах утонули дороги.
На атоллах, где волны горами встают,
Где часами ревут ураганы,
Где туземцы-убийцы ночами ползут
Под луной суеверно-багряной.
Среди джунглей глухих, где деревья стоят
Непролазной неровной стеною -
Слышно эхо моих некультурных баллад
И шаги моих грубых героев.
В самых дальних углах самой дальней страны
В неизведанной, дикой природе
Приключений и подвигов ищут они -
И конечно, всегда их находят...
|
|
|
Kail Itorr
гранд-мастер
|
|
26 октября 2022 г. 01:54 [нажмите здесь чтобы увидеть текст поста]
|
|
Говард, массаракш, не просто визионер. Я не знаю, КАК ему удалось вот ЭТО написать в 1932 г., задолго до всего, что случилось известно где.
А если учесть, что образный ряд применим не только к той войне... в общем, соблюсти исходный ритм не получилось, но все остальное вроде бы передал как надо.
ПыСы: кстати, это юбилейное двухсотое. И на этом — пока пауза.
===
Little Brown Man Of Nippon
Little brown man of Nippon
Who apes the ways of the west,
You have set the sword on your standard,
And the eagle on your crest.
Little brown man of Nippon,
You have dreamed a deadly dream;
You have waked the restless ravens
And the rousing vultures scream.
Oh, lines of an unborn empire,
Foam of a rising flood,
Your bones shall mark the borders,
The tide shall be your blood.
Little brown man of Nippon,
Though the star of the West be set,
And the last of the fair-haired strew the field
Where East and West be met -
Though you herd us down like cattle,
And hew us down like corn,
Our blood shall drown your vision
Of the empire yet unborn.
In utter desolation, and despair
At the end, on a blackened hill,
You shall sit and view your empire,
Broken and charred and still.
The beams of shattered houses,
Reared stark against the sky,
And fields wherein, for waving grain,
Long waves of dead men lie.
We will set the torch with our own hands
To wall and roof and spire;
We will cut the throats of our women,
And feed our babes to the fire;
We will fling our naked bosoms
Against your bloodied steel;
As you tread us under, dying,
Our teeth shall rend your heel.
But, little brown man of Nippon,
Should the dice fall otherwise,
And the gods of the fair-haired triumph
When the battle-dawns arise -
We will give your flesh to the sea-gulls
And your cities to the flame,
Till the world forgets your visions,
And the years forget your name.
Over your island empire
Shall our steel-clad squadrons fly
Till the land lies black and silent
Under a flame-ripped sky.
Till the hungry wolf goes slinking
Along your shattered streets,
And the kite in your ruined palace
Tears at the crimson meats.
And over the crimson gutters
Which infant bodies choke
The raven flaps and strangles
In the drifting shreds of smoke.
No plough shall break your valleys,
No song shall rouse your hill -
Still and silent the ploughmen,
The singers silent and still.
And your nation's only emblem,
Oh, man of the crimson dream -
Save corpses in the broken streets
And the death-fires' baleful gleam -
Shall hang at the prow of a cruiser,
That furrows the flying foam,
Bearing the spoils of conquest
To the fair-haired people's home.
Shall hang at the prow of a cruiser,
Grinning and dripping red,
The price of a dream of empire -
Little brown man, your head.
Ниппона мужи низкорослые, смуглые солнца сыны
Ниппона мужи низкорослые, смуглые солнца сыны,
Да, вы подражаете Западу для собственной блага страны:
На стягах вы солнце лучистое сменили разящим мечом,
Намет же гербовый украсили раскинувшим крылья орлом.
Ниппона мужи низкорослые, смуглые солнца сыны:
Вам снятся в последние годы смертельно опасные сны.
Величье? Империя? Доблесть? Все это лишь пепел и пыль,
Лишь шелест на пир вами званных стервятников сложенных крыл.
Империя, быль нерожденная — абрис из пены морской,
Ее рубежи отмечает людских костяков белый строй;
Причем эти кости — все ваши, а вовсе не ваших врагов,
И море багряное — ваша, империи верная кровь.
Ниппона мужи низкорослые, смуглые солнца сыны:
Пусть даже не вынесет Запад всех тягот грядущей войны,
Пусть выйдет последний из белых и голову сложит свою
На поле, где Запад с Востоком схватились в последнем бою.
Пусть всех нас, как скот бессловесный, отправят на бойню, под нож,
Пусть вы облачитесь в накидки из наших ободранных кож;
От жертвенной крови протухнет порядка вселенского ось -
Империя ваша, которой родиться еще не пришлось.
И после, надежды лишенным, придется в отчаяньи вам
Сидеть на вершине сожженной, уставясь в кровавый туман,
Покуда империя ваша, которой все отдали вы,
Горит, осыпается прахом, причем — невозвратно, увы.
Разрушенных зданий скелеты, остатки разбитых судов,
Миазмами полные язвы на месте больших городов,
Поля, где средь тучного жита рядами лежат мертвецы -
Вот все, что с победой над нами получите вы, о глупцы.
Мы все, что построили, сами сожжем в погребальном костре,
Коль выпадет черный нам жребий в погибельной этой игре;
И жен и детей своих тоже в том пламени алом сожжем,
Чтоб вновь с ними соединиться скорее — и в мире ином.
То пламя, что мы запалили, еще будет видно в ночи,
А мы уже бросимся сами на острые ваши мечи;
Когда ж вы картинно замрете, убитым забравшись на грудь -
В пяту победителей сможем мы мертвые зубы воткнуть.
Но если покажет Фортуна вам то, что пониже спины,
Ниппона мужи низкорослые, смуглые солнца сыны,
И Запад одержит победу в той битве, в тот памятный день -
Страну Восходящего Солнца накроет палящая тень.
Трофеев от вас нам не надо. Совсем. Никаких. Никогда.
Плоть вашу мы скормим акулам и ваши сожжем города,
Чтоб мир позабыл поднебесный язык ваш и вид навсегда,
Чтоб в безднах былого исчезло названье "Ниппон" без следа.
И будут империю вашу утюжить с ревущих высот
Железные эскадрильи, трубя за налетом налет,
Покуда не станет безмолвной избитая сталью земля,
Под огненно-пламенным небом сожженная нами дотла.
А после средь ваших развалин шакалы начнут пировать
И коршунов жадные стаи плоть мертвую будут терзать,
И драться начнут трупоеды за скудно накрытый им стол,
За каждый обглоданный хрящик и полусгоревший мосол.
Когда же закончится ужин, очистив от вас острова,
И трижды пронзительно ухнет над мертвой страною сова,
Затянет удушливым смрадом руины твердынь и дворцов...
Таким и запомнится вашей империи павшей лицо.
И тучную почву не взрежет металлом окованный плуг,
Свирель мелодичною трелью не станет будить вешний луг:
Ни плугов, ни пахарей больше не будет средь этих долин,
И не зазвучит рукотворных напевов меж горных вершин.
А символом вашим последним — кошмарным, как весь этот сон,
Багряным, как свежие трупы, убийственным, словно огонь, -
Последним останется символом от низкорослых людей,
Что солнца сынами назвались и были рассвета смуглей, -
Останется символ ужасный на крейсера остром носу
На белую пялиться пену, которая плещет внизу,
Победы внушительным знаком, ведь плыть нам — обратно, домой,
На родину варваров белых вернется железный конвой.
Останется символ ужасный на крейсера остром носу,
С кровавым безумным оскалом, под ветром роняя слезу:
Ты грезил империей? Что же, цена твоим громким словам -
Твоя, низкорослый и смуглый, оторванная голова.
|
|
|
Vlad lev
миротворец
|
|
count Yorga
гранд-мастер
|
|
Vlad lev
миротворец
|
|
цитировать
