1. Самая любимая книга\автор из когда-либо прочитанных?
Очень трудный вопрос. Таких книг и авторов под сотню.
2. Самая нелюбимая книга\автор из когда-либо прочитанных?
Если книга мне не нравится, я просто её не дочитываю: зачем плакать, но жевать кактус?
3. Кто вы есть в жизни, а кем хотели бы стать? Довольны ли вы тем, как все сложилось?
В моей жизни были три абсолютно разные профессии (кадровый офицер, преподаватель истории, металлург), сейчас осваиваю четвёртую, писательскую. Это, конечно, не весь список моих хотелок, но, боюсь, жизнь кончится раньше, чем список.
4. Кто самый важный для вас человек\люди?
Мои девочки.
5. Что вы считаете самым главным достижением человечества на сегодняшний день?
Примерно десять тысяч лет назад мы перестали есть стариков, неспособных бежать за мамонтом. И изобрели пулемёт. Это прилично экономит время.
6. У вас есть возможность попасть в любой литературный мир и стать любым из героев. Где вы окажетесь и кем будете? Почему?
Я надеюсь, что ещё напишу такую книгу.
7. Что вы порекомендуете прочесть людям, которые захотят ознакомиться с вашим творчеством?
Зависит от возраста. Если до десяти лет — о приключениях Капельки, если больше — цикл «Солнечный витязь», от пятнадцати — «Атаку мертвецов», если от сорока — «Спасти космонавта».
8. На какой вопрос вам хотелось бы ответить, но его никогда не задают?
«Как вы распорядитесь своей Нобелевской премией по литературе?»
9. Продолжите фразу «Я никогда не...»
Я никогда не хотел изменить своего прошлого. Всё, что было со мной, — бесценно.
У меня давно была идея рассказать историю о людях, которые являются этаким человеческим воплощением древних рун и хранят их силу; мне казалось, что из этого может выйти интересная фэнтезийно-приключенческая история, за чтением которой можно будет провести несколько увлекательных часов.
Что до основной мысли, которую я закладывала в эту историю, то она, разумеется, не нова... Но ведь хорошо известные истины только кажутся простыми, не так ли? А на деле они снова и снова, из века в век, представляют собой ту ещё задачку! :)
Вот и в истории о рунгардах я главным образом думала над одним таким «вечным» вопросом: как влияет на человека наличие у него каких-то уникальных возможностей, будь то власть, деньги, особое положение в обществе или, как вот в моей книге, наличие необычных способностей. Как эти спобности будут менять людей? Такой ли уж это безусловный дар – или ещё и масса проблем, которые он влечёт за собой? А, может, это и вовсе проклятие? И особенно мне хотелось сконцентрировать внимание на том, что наличие такого рода возможностей означает для обладающего ими человека не только безусловные личные плюсы для себя лично, но и большую ответственность перед остальными.
Как скоро нам ждать продолжения любимой серии?
Третья, финальная книга о рунгардах, совершенно точно будет написана – история должна получить своё завершение! (И – да, разумеется, я уже знаю, как именно она закончится).
Что до сроков, то вот тут, в связи с моей победой на последней «Новой Книге» они несколько сдвинулись. Думаю, ни для кого не секрет, что победа в «Новой Книге» означает договор с «Росмэном». Сами понимаете, договор означает довольно жёсткие сроки... Так что последнюю часть истории о рунгардах я, разумеется, напишу, но вряд ли смогу это сделать в самое ближайшее время. Тем не менее, надеюсь, мне всё же удастся написать её в достаточно обозримом будущем.
Как Вы выбираете имена для своих героев? По щелчку? Или долго подбираете под характер?
О, это когда как.
Иногда имя приходит само собой, без усилий, и ты сразу понимаешь – да, оно! То самое!
А иногда прямо измучаешься, прежде чем подберёшь подходящее. Уже порой почти всё произведение написано, а я так и не определилась с каким-то именем – и по десятку раз делала автозамену во всём тексте... Кстати, именно так было дело с Яной из «Детей» и «Осколков Северного сияния».
А изредка случается ещё вот как. Не могу подобрать имя, но и писать текст, ставя Х вместо имени героя не могу. Потому беру первое попавшееся имя, что называется, «с потолка» — и пишу текст с ним, обещая себе позже вернуться к этому вопросу. И вот пока пишу, как-то так к этому имени привыкаю, что в итоге так его и оставляю :)
Посвящали ли Вы когда-либо кому-то свой рассказ или произведение? Называли ли героя именем близкого человека, друга?
Не всё произведение целиком, но есть у меня рассказы, в которых одна из сюжетных линий и один из героев посвящены моим близким людям. Например, в рассказе «Синица в руках или Змей Горыныч в небе» одна такая линия посвящена моему дедушке, который много лет проработал начальником спасательной станции в Ульяновске.
И – да, пусть и нечасто, но я иногда называю своих героев именами близких мне людей.
Так, у меня есть мистико-фантастический рассказ про Великую Отечественную Войну «Заговорённые», и главного героя зовут так же, как моего (другого) дедушку, которые воевал – Борис.
Директора школы Рунстенхёрг на острове Северного сияния я назвала именем своего мужа.
А вот главная героиня из моего проектного романа «Чужой Дозор» — Вика – названа вовсе не в честь моей дочери; когда я писала роман, дочки у меня и в проектах не было ))
Зато есть у меня ещё одна фэнтези-серия – «Восьмирье», которая, надеюсь, в будущем тоже когда-нибудь будет опубликована, и вот там главную героиню я назвала Викой уже совершенно осознанно в честь дочки.
Как относитесь к критике?
Смотря что подразумевается под словом «критика». Если это поток негатива с использованием самых уничижительных эпитетов, цель которого – не столько указать автору на найденные недостатки произведения, сколько выплеснуть свой собственный яд и посоревноваться с другими такими же неудачниками в виртуозности злословия, то это я критикой не считаю и вообще не воспринимаю. Человек, который не глядя без разбору (а то и вовсе не читая или читая по диагонали) лепит всем книгам единицы и поливает их помоями просто потому, что такой у него гадкий характер – это не тот человек, к чьему мнению стоит прислушиваться.
Если же это дельная, конструктивная критика, без перехода на личности и без попыток как можно больнее ударить автора – то это совсем другое дело. В ней можно найти много полезного. Потому такую критику я как минимум анализирую и время от времени принимаю какие-то вещи к сведению... Нет, разумеется, слышать похвалы всегда приятнее! Но от хорошей критики может быть реальная польза.
1. Самая любимая книга\автор из когда-либо прочитанных?
«Град Обреченный» — Стругацкие.
2. Самая нелюбимая книга\автор из когда-либо прочитанных?
Есть грех — то, что не нравится, не дочитываю. Все прочитанные книги теперь часть меня, и я не могу их не любить по этой же причине.
3. Кто вы есть в жизни, а кем хотели бы стать? Довольны ли вы тем, как все сложилось?
Я еще не застыл, еще пока ищу себя. Но уже точно муж и отец и автор (и соавтор) нескольких произведений, которые считаю сильными. Но при этом есть еще и любимая работа руководством проектов в IT, есть путешествия, есть друзья. И есть уверенность — все лучшее будет дальше!
4. Кто самый важный для вас человек\люди?
Конечно же, семья. Родители, жена, сын.
5. Что вы считаете самым главным достижением человечества на сегодняшний день?
Выход в космос. Это новое измерение для жизни, то есть у нас были длина, ширина, высота и время — а потом человечество вышло в космос, и наши привычные измерения получили новую глубину. Отчасти это и интернет — по той же причине.
6. У вас есть возможность попасть в любой литературный мир и стать любым из героев. Где вы окажетесь и кем будете? Почему?
Я бы стал принцем Амбера — мне нравится конструировать миры на бумаге, а принцы делали это с реальностью.
7. Что вы порекомендуете прочесть людям, которые захотят ознакомиться с вашим творчеством?
«Раритетный человек Тэнгри» и «Нечисть сумрачного Петербурга».
8. На какой вопрос вам хотелось бы ответить, но его никогда не задают?
«Что прикажете, хозяин?» — шутка. Все необходимые мне вопросы рано или поздно до меня добираются.
В феврале в серии «Звёзды научной фантастики» выходит роман Яцека Дукая «Идеальное несовершенство» в вашем переводе. Насколько нам известно, Яцек Дукай знает русский язык и очень трепетно относится к переводам, сам их проверяет и авторизует. Как обстояла ваша работа над переводом «Несовершенства»?
К тому моменту, как я начал переводить роман, у меня уже был опыт общения с автором: мы довольно много переписывались, пока я переводил «Иные песни». Яцек Дукай и правда очень требовательный автор. Требовательный, прежде всего, к себе — но оттого и к другим, и к переводчикам — в частности. Насколько мне известно, он не менее плотно общается и с переводчиками его романов на английский (в частности, с теми, кто работает над переводом его opus magnum, романа «Лед»). К тому же он действительно хорошо знает русский (достаточно хорошо, чтобы, например, поддерживать двуязычную беседу с русскоязычными — и украиноязычными, кстати, — читателями, как это было на прошлогоднем львовском «Форуме издателей»). Он — представитель того поколения, которое учило русский в школе, к тому же, он активно возобновлял эти свои знания, пока работал надо «Льдом» (сбор материала предполагал обильное чтение русскоязычных первоисточников).
И именно из-за Яцека Дукая я получил эдакий переводческий «стокгольмский синдром». Существует ведь два полюса реальных переводческих стратегий: первая — «дополняй-и-объясняй», где переводчик тянет автора к читателю, выступая одновременно почти соавтором («boromir smiled», в общем); вторая — суровый буквализм, где калькируются авторские языковые решения; первая стратегия притягательна и всегда позволяет переводчику говорить «это не бага, а фича», вторая — всегда отчего-то довольно мучительна, ресурсоемка и часто находится в шаге от решений, имеющих лишь частичное отношение к художественному переводу (и еще тут всегда возникает проблема контроля за редактированием, необходимости предварительно объяснять, отчего в этом конкретном месте абзац выглядит именно так, как он выглядит).
И вот я отослал перевод «Иных песен» автору — и оказалось, что он (вот кто бы мог подумать!) куда больше ценит то, что сделал он сам, чем переводческие «изменения-и-дополнения»; пометок вроде: «тут в польском тексте другое слово» или «этих слов в романе нет» — оказалось в возвращенном куске текста в количестве. Плюс именно в переписке с автором пришлось вырабатывать и тот специфический язык «польского текста о грекоцентричном мире, работающем на основе метафизики Аристотеля», который, полагаю, не мог не вызывать некоторый ступор у неподготовленного читателя.
Но отчего приятно работать с Дукаем — он не только ставит переводчику вопросы и говорит о своих сомнениях; он активно помогает понять, что именно автор хотел сказать, используя такие-то и сякие-то приемы или вставляя вот это вот заковыристое слово, которое — нет, совершенно не нужно заменять более простым и понятным аналогом. Такая работа очень дисциплинирует переводчика, закрепляет в голове определенные ориентиры и дает представление о твоей, как переводчика, свободе при обращении с авторским текстом.
Когда позже я работал над переводом «Сезона гроз» Сапковского, именно это мешало сильнее всего: с одной стороны, был авторский язык (усложненный специфической лексикой, где Сапковский с удовольствием показывает свою языковую эрудицию или где он начинает играть со стилями); с другой стороны — корпус текстов «геральтианы», очень целостно переведенной Е. Вайсбротом (но язык которой стал «вайсбротовским» не в меньшей степени, чем он был «сапковским»). Первый вариант показался мне куда честнее, а вот читатели раз за разом спрашивали недоуменно: «а зачем же такие странные слова в привычном нам Сапковском?».
А общаетесь ли вы во время работы с другими авторами?
Это довольно коварный вопрос. В принципе, у переводчика необходимость общения с автором возникает как минимум когда становится ясным пространство непонятности и непонятости текста. А это, во-первых, это система ономастики и топонимов: в польском языке принято переносить в текст иностранные названия, имена и фамилии ровно так, как они пишутся на языках, откуда взяты; соответственно, раз за разом возникают вопросы «как это звучит» (поскольку для привыкшего к кириллице человека отнюдь не прозрачным является соответствие «Peugeot» и «Пежо», например). Во-вторых, это скрытые цитаты, которые отнюдь не обязательно улавливаются переводчиками (например, любое пафосное изречение героев Яцека Пекары о Христе заставляло забивать фразу в поисковик — не является ли она оригинальной или измененной евангельской цитатой; ровно так же в русском переводе Сапковского утерян целый ряд скрытых цитат, которые автор использовал в «Саге о Геральте»). Наконец, в-третьих, это социальный и культурный контекст упоминаемых авторами реалий (например, в любом романе, действие которого происходит между 1950-ми и 1980-ми годами, во времена ПНР, всегда есть понятные для польских читателей, но совершенно неявственные для читателя иноязычного культурные маркеры — всякоразные соответствия нашего «брежневского застоя» или «кукурузы — царицы полей»).
Но тут проблема, как мне кажется, в другом: переводчик, чтобы начать искать ответы на возникающие по тексту вопросы, должен вообще понять, что он столкнулся с чем-то, что этот вопрос подразумевает. И — да, тут-то общение с автором может помочь. Скажем, когда я переводил несколько повестей и рассказов из цикла «Последняя Речь Посполитая», подсказки автора, густо намешавшего в рассказы культурных (и поп-культурных) реалий, привычных для простого поляка, были очень и очень полезны.
Действие «Идеального несовершенства» разворачивается в будущем, в XXIX веке, в мире, в котором люди уже не вершина эволюции, а лишь меньшинство среди новых «постлюдей». Они — новая ступень в стремлении людей к совершенству, интеллект без тела, который при необходимости можно перенести в любое тело. Поэтому, чтобы избежать проблем с использованием родов (когда пол собеседника неясен или неизвестен), был разработан новый грамматический род, и вам в процессе перевода на русский по сути пришлось изобретать новые склонения, местоимения и окончания для этого грамматического рода. Как вы справлялись с этой переводческой задачей?
С этой переводческой задачей мы справлялись на пару с автором, поскольку для Дукая именно этот момент перевода очень важен (например, он говорил, что местоимения и склонения из «Идеального несовершенства» вполне прижились в среде польских трансгендеров — то есть, начали реально влиять на мир «здесь-и-теперь»). Я предложил несколько развернутых вариантов: как звучит местоимение, какие могут быть окончания, каких окончаний быть НЕ может, несмотря на всю их благозвучность для чужого уха. Пару раз мы поиграли с довольно большими — с главу-две — кусками текста, чтобы понять, что выходит и как это будет работать. В конце концов, остановились на варианте, который в базовых своих решениях оказался достаточно близок к авторскому.
Однако, усложненность задачи с этой игрой-в-новый-род-вне-родов состояла еще и в реалиях мира, описанного автором. Любое постчеловеческое существо в романе Дукая может принимать произвольный вид (или хотя бы разрешенный в рамках текущей Традиции, своего рода базового свода законов и установлений, регламентирующих характер жизни в локальных пространствах места и времени) — в частности, мужской или женский. Во всех случаях, когда в тексте речь идет о реакциях этой т. н. «манифестации», используется род плоти этой манифестации (мужской или женский, в привычной для нас грамматике); когда же речь идет о том, кто таким вот образом «манифестируется» — снова используется грамматика постчеловеческих сущностей. Это довольно выматывает в смысле необходимости отслеживать соответствие текста придуманным автором (и отчасти переводчиком) правилам и, возможно, кажется несколько переусложненным, но к этому довольно быстро привыкаешь.
Впрочем, Дукай и вообще уникальный в отношении работы с языком автор: чуть ли не для каждого своего произведения он создает языковые формы, которые соответствуют самой логике этого мира; порой это кажется ужасно расточительным — но это безумно интересно в смысле и переводческого усилия в том числе.
Часто ли вы работаете с текстами, для которых автор создает новый язык, новые категории или сложную терминологию?
Короткий ответ был бы: достаточно часто. Длинный — подразумевал бы обширную экскурсию в особенности польской фантастики (особенности не только языковые, но и идейные, культурные, идеологические). В сокращенной версии можно обратить внимание, что польские авторы — начиная с Лема и, особенно, с т. н. «социологической фантастики» 1970-80-х (круг авторов, идейно и идеологически близких к Янушу Зайделю), — активно играют на поле, скажем так, «миростроительства». До какого-то момента это выполняло функцию защитной реакции на цензуру, однако — вошло, кажется, в привычку. Сначала меня эта фонтанирующая креативность каждого второго читаемого текста несколько смущала, но потом стала радовать. Поскольку — это ведь очень честная работа: если ты создаешь мир, отличный от нашего, ты должен понимать, что отличаться он будет и в способах называния/описания окружающей действительности. Российские авторы, кажется, очень редко обращают внимание на такую возможность (и тем, кстати, ценней, когда — обращают: как это делает великолепный Сергей Жарковский, например).
Для польских авторов — это довольно разная игра. Дукай, например, может создать свой специфический язык (как он делал это в «Идеальном несовершенстве» или в романе «Лед»); Павел Майка в романе «Мир миров» (тут так и хочется написать «Мир міров», поскольку в названии есть эта отсылка к концу войны — и зеркалка по отношению к «Войне миров»Г. Уэллса) — создает густое варево описаний мира, измененного инопланетным вторжением и материализованными национальными легендами; Лукаш Орбитовский в своих рассказах активно использует молодежный сленг... Примеры можно было бы длить и длить.
Можете рассказать, над какими переводами работаете сейчас, или пока это тайна для читателей?
Я бы скорректировал этот вопрос следующим образом: «чего ждать в обозримом будущем» (имея в виду те переводы, которые сданы в издательства — или работа над которыми продолжается и не представляет собой информацию, разглашать которую пока что рано).
Во-первых, буквально с недели на неделю выходит пятая антология, которую прекрасный писатель и не менее талантливый составитель сборников Владимир Аренев делает для украинского издательства «Клуб семейного досуга». Это сериясборников, первый из которых вышел еще в 2015 году — и они, как мне кажется, достаточно оригинальны по своему составу: тут собраны как отечественные, так и иностранные авторы; в числе последних — и авторы польские, я же переводил для этой антологиирассказАнны Каньтох из ее историко-детективно-фантастического цикла о Доменике Жордане. Как по мне — это очень неплохой рассказ очень здоровского автора.
Во-вторых, сдан перевод двух сборников рассказов Яцека Комуды, где главный герой — небезызвестный нам Франсуа Вийон, поэт и преступник. Это довольно мрачные истории, происходящие в очень качественно изображенном средневековом мире.
Наконец, в-третьих, вовсю идет работа над пятым томомциклаРоберта М. Вегнера о Меекханской империи и ее окрестностях. Книга большая, потому в ближайшее время меня ждет изрядный кусок работы.
В канун выхода на русском языке новой книги Джорджа Мартина "Пламя и кровь" на сайте 7kingdoms появилось интервью с основной переводчицей цикла Натальей Исааковной Виленской. Наталья Исааковна рассказала о том, как стала переводить "Песнь", о своих любимых циклах и переводчиках, о сложностях перевода, говорящих именах и непонятках в поле тех или иных драконов.
Когда вы только начинали переводить «Песнь Льда и Пламени», цикл был не очень популярен — ни в США, ни в России. Теперь это бестселлер. Для вас «Песнь Льда и Пламени» — это хлеб или нечто большее?
Н. Виленская: Я ее с прошлого века перевожу, это уже как бы часть моей биографии. Бестселлер — дело наживное, я одинаково добросовестно отношусь ко всем переводам, но радуюсь, конечно, когда «мои» книги переиздают. Не зря, выходит, работала, да и хлебный фактор тоже немаловажен.
Как вы считаете, с чем связан успех «Песни Льда и Пламени»? Ведь не только в сериале дело?
Н. Виленская: Это качественная, оригинальная, нешаблонная фэнтези. Мартин совершил почти невозможное: казалось бы, что еще можно сделать в этом жанре после Толкина и легиона его последователей? Что такого особенного в очередной рыцарской саге с драконами? А он вот сумел. Успех сериала тоже сильно помог: людям нравится, и они читают.
Переводчик «Песни Льда и Пламени» на польский язык на крупнейшем англоязычном фанатском форуме рассказал, что получил в работу не окончательную редакцию «Пира стервятников» из-за ошибки агента Мартина. В АСТ в какой-то момент тоже обнаружили ошибку, но уже после выхода первого тиража. Такие ошибки часто случаются? Что вы чувствуете, когда такое происходит?
Н. Виленская: Да, это был очень досадный случай — больше подобного, к счастью, не повторялось. Кстати, к «Пламени и крови» Мартин прислал несколько выпусков поправок и примечаний.
В одном из своих интервью переводчик Виктор Голышев говорил, что в старой переводческой школе переводы часто приглаживали. Вы Мартина тоже приглаживаете, планомерно выбирая самый лаконичный вариант перевода и разбивая фразы на части, иногда вообще практически пересказываете отрывок. Это делается ради складности?
Н. Виленская: Для начала определим, что значит приглаживать. Разбивка фраз, сокращения — это, я бы сказала, рутинная переводческая работа ради удобочитаемости русского текста. Где-то приходится сокращать, где-то, наоборот, добавлять. Особенно это касается боевых эпизодов, где хочется добиться максимальной динамики. А вот в смысловом отношении я ничего не приглаживаю. Все жестокие и эротические сцены передаю полностью, без купюр и смягчений.
Ваш последний перевод, «Пламя и кровь» — летописная хроника, но по сути Мартин продолжает свою игру с точками зрения и пишет от имени выдуманного персонажа. С чем вам было приятнее работать — с хроникой ученого старца или историями от первого лица в основном цикле и рассказах о Дунке и Эге?
Н. Виленская: Во всем есть своя прелесть. Мейстер хорош тем, что излагает в стабильном академическом стиле, не считая вкраплений из приятеля нашего Гриба (и терминов новых нет, всё можно найти в предыдущих книгах). А большая сага и «Рыцари» интересней мне как читателю.
С «Пламенем и кровью» в АСТ впервые выпустят книгу (точнее, половину книги) одновременно с США, Великобританией и некоторыми другими странами. Расскажите, как изменение сроков выхода книги повлияло на вашу работу.
Н. Виленская: Поскольку эти страны решили выпустить книгу одновременно, переводчиков (видимо, всех) снабдили работой загодя. Я начала переводить в конце мая, закончила (всю книгу целиком) в октябре, как и договорилась с издательством.
облако тэгов
