Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Читать «Звёздочку» Юна Айвиде Линдквиста – тяжёлый и грязный труд, всё равно что палас выбивать. Этакий видавший виды ничейный палас, десятки лет пролежавший в общем коридоре секционки. «Чернухи» из него на читателя вываливается столько, что кажется, будто Стивена Кинга хотят превзойти лишь массой и количеством наименований. Тривиальные адюльтеры и бытовое насилие дополняются внезапным осознанием собственной микрофаллии, подростковым ожирением, педофилией, социопатией, влиянием порнографии на сексуальное поведение, жестоким обращением с детьми и родителями, подробными описаниями убийств и посмертных расчленений. Единственное бросающееся в глаза фантастическое допущение в романе – вдыхание убийцами некого «красного тумана», высвобождающегося при вскрытии черепной коробки пока ещё живого человека. Я не уверен, что эта дымка не появляется на самом деле из-за разницы атмосферного и внутричерепного давления, но в романе она временно устраняет опустошённость и ненадолго возвращает интерес к жизни. Это немного похоже на вампиризм или тягу зомби к мозгам, но куда больше на заигрывания с читателем, после «Впусти меня», «Блаженны мёртвые» и «Человеческой гавани» того же автора ищущим мистику привычного толка.
Основная сюжетная линия проста, как всё та же ковровая дорожка – это жизнь двух девочек от младенчества примерно до шестнадцати лет, «изнаночная» её сторона и «лицевая». Сложность в том, что в книге прописано множество таких же по размеру и даже больших историй, годами описывающих житьё-бытьё других людей. Есть противопоставление найдёныша и её «двойника», выросшего в нормальных условиях так называемой «благополучной» семьи, но некоторые вставные сюжеты кажутся откровенно избыточными. Главные герои истории ещё малы, и Линдквист будто решает занять читателя на всё то время, пока они растут, целым сборником других рассказов. Тот ещё «срез общества» вышел! Лишь потратив немало сил и времени, продрав глаза от пыли и откашлявшись, читатель начинает различать хитросплетения узоров ковра: в центре повествования жизнь одной девочки в двух лицах. Ребёнка дважды особенного, необычайно одарённого и психически искалеченного одновременно. Девочки, обладающей уникальным талантом и даром чувствовать и вести за собой сверстниц.
Не знаю, насколько реальна в современной Швеции возможность годами прятать в подвале ребёнка, регулярно покупая ему вещи и детское питание, но мне она кажется странной, как и некоторые другие ситуации. Например, приобретение безработным квартиры без внимания налоговых органов, участие в национальном конкурсе при подаче одного поддельного детского удостоверения, самостоятельные поездки несовершеннолетних к знакомым, которых родители в глаза не видели. Этих ситуаций действительно много, и они выполняют сюжетообразующую функцию: нарушь цепочку странностей, и книги не будет. Просто один человек пошёл в лес по грибы, а нашёл младенца, прикопанного в полиэтиленовом пакете неизвестно кем и почему. Кажется даже, что он бы и не стал брать на себя ответственность, не закричи этот младенец с чистотой камертона. Ничего особенного, прошёл бы мимо. Волчьи времена – волчьи нравы. Неудивительно, что автору приходится отвлекать читателя от алогизмов, начиная повествование презентацией сцены будущей трагедии в стиле «сейчас прольётся чья-то кровь» хорового припева «Пиф-паф, ой-ой-ой!» Юрия Энтина.
Героев, вызывающих симпатию, в романе нет. Обладай хоть кто-то из них пусть одной и насквозь порочной, но по-настоящему живой страстью, ему многое бы простилось. Но всем всё равно. Равнодушие и серость, эгоизм и чувство собственной неполноценности, зависть и невезение. Тотальная пустота всех вместе и каждого по отдельности, и желание заполнить эту пустоту, пожрав другого такого же целиком или оторвав от него хотя бы кусочек. Откуда могла взяться эта всеобщая депрессивная атмосфера? До 2000-го года Церковь Швеции считалась государственной организацией, а священники, соответственно, госслужащими. Шведы до сих пор платят церковный подоходный налог, а их вероисповедание определяется по тому, какой конфессии эти деньги уходят. Налицо абсурдная ситуация, когда 67,2 % населения Швеции приписана к христианам, но при этом 85 % того же населения считают себя атеистами. В романе «Звёздочка» Бог не упоминается, но как-то так совпало, что единственной ненарушенной в нём осталась лишь третья заповедь (о том, что нельзя упоминать имя Господа всуе). Люди, потеряв само понятие греха и спасения, опустели и опустились во вседозволенности, впусте проходят их жизни и в запустении. Люди забыли о Боге, но первородный и все остальные грехи остались, переродившись в необъяснимое чувство вины и вечную неудовлетворённость. Возможно, потому здесь нет положительных персонажей. Скрытый христианский смысл произведения, описывающего атеистическое общество, кажется мне подходящим и объективным прочтением современного шведского романа.
Двуединая героиня – Терез и Тереза, взявшие псевдоним Тесла – владеет словом; одна поёт, другая сочиняет песни. К чему бы это? Обратимся к Евангелию от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Стоит ли напоминать о том, что тот самый Иоанн записал свои апокалиптические откровения? Название романа буквально переводится со шведского как «маленькая звезда», так что «звёздочка» сохраняет все авторские смыслы. Звёздочка, свет во тьме, путеводная и Вифлеемская звезда. Но в мире романа нет места даже упоминанию о Боге, и потому изначально чистые божественный свет, талант и дети в нём непоправимо замараны, искажены, искалечены деяниями и равнодушием взрослых. Рефреном повторяется убеждение Терез, что она умерла, но живёт, что её едят. Что это – воскресение, психологическая тренировка погребением для группы «апостолов» или посттравматическая деперсонализация? Как бы то ни было, благодаря своему дарованию и сети интернет Тесла стала духовным пастырем для множества девочек-подростков, заняв, к примеру, место реальной группы «Тату». Автор будто ставит вопрос: может ли поп-идол и кумир молодёжи заполнить зияющую пустоту, нежданно-негаданно возникшую в людях взамен чего-то важного, утраченного и забытого? Роман действительно полон христианских аллюзий, но здесь все они почему-то ведут не к свету, а к страданию и смерти, взять хоть плотницкие увлечения Леннарта. Житие Терез и Терезы заканчивается тем, что они вдвоём, рука об руку заходят в клетку к волкам, как мученики за веру в звериную яму римского Цирка. Искупление это или просто гибель? Финал обрывается на этой сцене, и ответа нет. В спасение хочется верить, но доказательств для веры, надежды и любви нет.
«11/22/63» – просто шесть цифр, зачем-то поставленных в ряд попарно. Далёкий от истории русскоязычный читатель не сразу и поймёт, что имеется в виду 22 ноября 1963-го года, тогда как для любого читателя-американца это день гибели любимого президента Джона Фицджералда Кеннеди. Стивен Кинг – мастер своего дела, и он вполне мог предусмотреть данную проблему, возникающую при переводе. Очень сложно преподнести лично и остро политический инцидент людям, не ставшим его современниками, и, тем более, принадлежащим другой национальности и иной культуре. Зато любовь вечна и почти одинаково понятна всем европейцам. Возможно, именно поэтому Джейк Эппинг, отправившись в прошлое спасать главу государства, повстречал некую Сейди Данхилл. В итоге уже и не разберёшь, что важнее в книге – попытка предотвращения трагедии мирового масштаба или одна длинноногая школьная библиотекарша. Конечно, конфликт личных и общих интересов всё ещё имеет значение, но, как мне кажется, именно личное в романе превалирует, поскольку без существующей лирической искренности в подаче описываемых событий сюжет лишится всего своего волшебного очарования.
***
«И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви,–
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли…»
Поначалу, перейдя в 1958-й год из своего 2011-го, тридцатипятилетний Джейк напоминает мальчишку-школяра, неожиданно получившего от папочки на каникулы туго набитый кошелёк. Да, он помнит о задании на лето, и он прилежный ученик и патриот, но ведь столько всего интересного вокруг! Вкуснейшее пиво, беспроигрышный спортивный тотализатор, красный форд-кабриолет, соломенная шляпа, пистолет и реально предоставленная возможность побыть Джеймсом Бондом и героем-спасителем судьбы своих знакомых одновременно. Красота, прямо Dreamland наяву!
Действие бойкое и движется гладко, но современному молодому читателю часто приходится довольствоваться лишь навязанными эмоциями пожилого автора, ностальгирующего о временах своей юности. К сожалению, непредставимое количество вложенных в текст смыслов и образов ускользает. Например, сейчас приходится пользоваться энциклопедией только для того, чтобы узнать о «рутбире» – напитке, изготовленном из коры дерева сассафрас, использование которой было запрещено в 1960-м году из-за высокого содержания в ней сафрола. Познавательно – но где взять вкус этого «корневого пива» хоть до, хоть после запрета? Сквозь внешне изображаемый юношеский задор главного героя постоянно просвечивает щемящая грусть автора-мемуариста, даже и не собирающегося пояснять устаревшие или полностью исчезнувшие реалии в своих воспоминаниях.
Лишь разделив душевные терзания талантливого ученика и научив танцевать в паре невесть с чего зажатую красивую молодую женщину, лишь влюбившись в неё без памяти, Джейк перестаёт играть, отдыхать и воспринимать прошлое «понарошку», даже осознаёт себя живущим в нём более, чем в своём времени. При этом образ автора, практически слитый с этим персонажем, регулярно и последовательно переносит любовь к конкретной женщине на эпоху до убийства Кеннеди в целом. Сейди Данхилл и ушедшая навсегда эпоха исподволь начинают восприниматься то в качестве соперниц, то как единый объект обожания.
***
«Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли, –
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И её от меня унесли,
Чтоб навеки её положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
*
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли, –
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли), –
Ветер ночью холодный повеял из туч
И убил мою Аннабель-Ли…»
Познакомив читателя с лучшими сторонами и выгодными ракурсами любимой женщины героя и того времени, Стивен Кинг начинает ожидаемо накидывать ставшие уже привычными натуралистические подробности и нюансы. Криминал, расизм, религия в быту и бытовое насилие, взаимное непонимание детей, родителей и любовников, алкоголизм, психические расстройства, онкологические заболевания, увечья, деятельные пенсионеры… К счастью, в данном романе всему этому «низовому натурализму» не удаётся перевесить и скопом задавить, испортить общее светлое впечатление от произведения. Неожиданно появляются признаки уже собственно фантастического жанра, отличные от обычной для автора «приземлённой мистики»: профессиональные агенты-наблюдатели из ещё более далёкого будущего, альтернативная реальность 2011-го года и подобие теории механизмов самосохранения времени, полемизирующей со знаменитым «эффектом бабочки».
Обожание женщины и эпохи на этом этапе развития сюжета всё еще горит, но уже еле теплится, дрожит и колеблется, как пламя свечи на ветру, уходит далеко на задний план. Слишком много и сразу выдаётся под видом шпионского наблюдения информации, скрупулёзно собранной самим Стивеном Кингом за долгие годы из многочисленных реальных источников по факту убийства Кеннеди. Чересчур настойчиво доносится до читателя его собственная вариация происшедшего, его личное видение стрелка Ли Харви Освальда. Возможно, для гражданина США эта тема до сих пор животрепещуща, но российскому читателю она, мягко говоря, не так интересна, к тому же её восприятие осложнено и основательно подпорчено усреднённо-американским отражением СССР и русских в образах супругов Освальд.
***
«Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли, –
Тех, что мудростью нас превзошли, –
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
*
И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжётся ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я всё с ней, я всё с ней,
С незабвенной – с невестой – с любовью моей –
Рядом с ней распростёрт я вдали,
В саркофаге приморской земли».
Земной и жёсткий автор Стивен Кинг не допустил ни малейшей возможности возникновения нескончаемого «лабиринта отражений» альтернативных миров, в которых можно было бы заблудиться путешественнику во времени. У него всё предельно ясно: существует либо настоящее-1, либо настоящее-2, и никак иначе. Находка ли это для темпоральной фантастики? Нет. Действительно поражает в книге лишь одно: нисколько не изменив своему стилю в событийном и описательном планах повествования, автор смог создать и сохранить на протяжении всего романа столь нетипичное для себя любовно-лирическое настроение. Финальная сцена танца Джейка и Сейди способна растрогать кого угодно. Стивен Кинг – тонкий лирик? Это уже какая-то фантастика…
/// В эссе использовано стихотворение Э. А. По «Аннабель-Ли» в переводе К. Бальмонта.
В прошлом году на книжных прилавках появился сборник хоррор-произведений Роберта И. Говарда «Безымянные культы», о котором я уже писал. Книга получилась весьма удачной — на русском не было сборников «страшных» историй техасца достаточно давно. И хотя всё, что оказалось под обложкой, мы уже читали, причём некоторые вещи — ещё в начале 1990-х годов, книга имела успех. Такой успех, который позволил выпустить сборник-продолжение.
Итак, «Боги Бал-Сагота» Роберта И. Говарда.
Большинство произведений в жанре ужасов — самых важных, самых замечательных — конечно, уже вышло в сборнике «Безымянные культы». Но в области «тёмной» литературы техасский писатель был постоянно, это заметно практически в любом его тексте (за исключением явно юмористических и иронических произведений и даже целых циклов — о Брекенридже Элкинсе и Стиве Костигане, например). Во всяком случае, даже тот самый пресловутый Конан то и дело встречается со всякими кошмарами былых эпох, вдруг вылезшими из тёмных нор. Есть, однако, в наследии техасца и более явные, заметные ужасы и триллеры.
Из них и был составлен сборник «Боги Бал-Сагота», логичное продолжение первой книги.
Костяком томика стали триллеры и детективы, которым, в отличие от более стандартных хоррор-историй Говарда, всегда как-то уделялось меньше внимания. Тем не менее, и тут есть свои жемчужины, заслуживающие большей популярности, чем сейчас. Но начнём по порядку.
Как и в случае с «Безымянными культами», «Богов Бал-Сагота» открывает корпус новелл в жанре фэнтези с ощутимыми элементами мистики и ужаса. Два рассказа из этих четырёх относятся к героическим циклам, ещё один имеет самое прямое касательство к пиктской теме. Итак, это: «Сад страха», «Дом Арабу», «Павший народ», «Боги Бал-Сагота». Последняя из перечисленных историй, пожалуй, наименее «страшная», но за счёт того что в ней представлен Гол-горот — самый важный вклад Говарда в пантеон «Мифов Ктулху», — она пришлась в сборнике (названном, кстати, в её честь) весьма кстати. А самый, наверное, необычный рассказ из четырёх фэнтези-историй — «Дом Арабу», с которым связано много интересного. Об этом тексте также рассказала в своей статье переводчица.
Иллюстрация Грэга Стэйплза к рассказу «Дом Арабу».
За фэнтези следуют африканские рассказы, так непохожие один на другой. «Волчья голова» служит прямым продолжением новеллы «В лесу Виллефэр» и повествует о приключениях де Монтура на одном из ранчо белых людей где-то на Чёрном континенте. А вот «Голос Энлиля» — совершенно о другом, о затерянной в глубинах Восточной Африки цивилизации и её устрашающем артефакте. Такие темы Говард тоже очень любил.
Иллюстрация Грэга Стэйплза к рассказу «Волчья голова».
Чуть особняком стоит следующий рассказ — «Прикосновение смерти». Это хоррор, для техасца не вполне обычный, ведь писатель больше любил мистические «страшилки». В данном же произведении ужас имеет психологическую основу — подобного рода вещей у Говарда мало. «Ужас из кургана», «Человек на земле» и «Мёртвые помнят» относятся к условному циклу «Сверхъестественный Юго-Запад», над которым «техасский мечтатель» работал, будучи уже состоявшимся писателем — наверное, по этой причине в данном цикле много достойных, пугающих произведений. Все три вышеперечисленные истории имеют местом действия американский Юг, правда, сюжеты их различны. В первой новелле Говард представил вампира, по поводу которого первые читатели возмущались: как это так писатель сумел исковеркать образ классического кровососа? Второй и третий рассказы посвящёны мести, которая сильнее смерти.
Иллюстрация Грега Стэйплза к рассказу «Человек на земле».
Далее следуют два рассказа-«мостика» от хорроров к триллерам. Если «Чёрная гончая смерти» — это скорее всё же хоррор с добавкой триллера, то «Чёрный ветер воет» — наоборот. Оба произведения повествуют о тайных сектах, но по-разному; действие обоих разворачивается в тёмных сосновых лесах — эти декорации Говард весьма любил. И третий «чёрный» рассказ — по сути своей тоже является неким переходом: он соединяет предшествующие триллеры с последующими детективами. В «Чёрных когтях» слышны африканские мотивы, есть убийство, расследование и нестандартный оборотень. Этот рассказ как детектив, прямо скажем, не самый удачный. Однако после него в книге следуют произведения о Стиве Харрисоне, в которых Говард раскрылся как детективщик в полной мере.
Иллюстрация Грега Стэйплза к рассказу «Прикосновение смерти».
«Техасский мечтатель» сам говорил, что жанр детектива ему не близок; писать подобные произведения он стал по настоянию своего литературного агента Отиса Клайна. Как бы то ни было, но «Кладбищенские крысы» ему, несомненно, удались. Мрачная атмосферная история с интересной загадкой и целыми полчищами красноглазых кровожадных грызунов — эта вещь вполне достойна того, чтобы войти в «золотой фонд» Говарда. Привлекают внимание и «Клыки алчности» за счёт описания дьявольских ритуалов негритянского населения Юга США. Несколько попроще будут «Отмеченные в Чёрной книге» и «Роковые зубы», в которых главенствует так называемая «жёлтая угроза»: злобные китайцы и другие выходцы с Востока не дадут Харрисону спокойно отдохнуть!
Иллюстрация Курта Парди к рассказу «Кладбищенские крысы».
Завершает книгу короткий роман (или повесть) «Костяное лицо», главным героем которого является Стив Костиган — но не тот самый моряк-боксёр с «Морячки»! Этот текст, самый крупный, кстати, из опубликованных в ранний период творчества Говарда, тоже посвящён «жёлтой угрозе». По мнению некоторых исследователей, антагонист романа имеет общие черты с главным злодеем рассказов о Стиве Харрисоне «Повелитель мёртвых» (отсутствует в рассматриваемом сборнике) и «Отмеченные в Чёрной книге». Ну, а то, что образ Костяного лица вдохновлён зловещим доктором Фу Манчи, давно уже широко известный факт.
Иллюстрация Глена Орбика к роману «Костяное лицо».
Итак, что же мы имеем в итоге? Лучшие хоррор-истории Говарда собраны в «Безымянных культах», лучшие триллеры и детективы — в «Богах Бал-Сагота». И та, и другая книга «приправлены» мрачными фэнтезийными историями. И что, это всё «тёмное», чем можно поживиться у техасского писателя? Безусловно, нет! Во-первых, Стив Харрисон ещё не «добит», кроме того, у писателя есть и другой детективный цикл. Во-вторых, не охвачены некоторые внецикловые рассказы, как имеющие определённую известность даже в среде русскоязычных читателей (например, «Беспокойные воды» или «Хижина с призраками»), так и практически неизвестные даже в англоязычном мире (например, «Чёрная земля» или «Змеящиеся лианы»). Ну, о сплаве фэнтези + хоррор можно и вовсе не говорить: этого у Говарда много. А если вспомнить незаконченное, то третий сборник в продолжение «Безымянных культов» и «Богов Бал-Сагота» вполне можно насобирать!
И в заключение — о переводах. Прежде всего, стоит отметить, что оригинальные тексты, с которых и делалось переложение на русский, сверены с последними изданиями Говарда в США. В частности, в рассказе «Роковые зубы», как это и было задумано изначально техасским писателем, действует Стив Харрисон, а не Брок Роллинс (такое имя персонажу в силу некоторых причин дали в журнале, где произведение впервые увидело свет). В «Доме Арабу» наконец восстановлена справедливость, и некий встречавшийся в прежних переводах «аргайв» совершенно логично стал «аргивянином»; также отказались и от неправильного «Эрейбу». Та же история с «Голосом Энлиля»: в старом переводе фигурировал неведомый «Эль-Лиль» на пару с «сумерианцами»; в рассматриваемом сборнике — соответственно «Энлиль» и «шумеры». В «Костяном лице» восстановлены все эпиграфы, чего не было в старом переводе. А в «Клыках алчности» убраны названия глав, как это, по-видимому, и было у самого Говарда.
Таким образом, сборник «Боги Бал-Сагота» получился не хуже предыдущего собрания ужасов авторства Роберта И. Говарда. Притом это всё же несколько другая книга: если в «Безымянных культах» упор был сделан на классический хоррор, то здесь основное содержание — триллеры и детективы. И в увлекательности они ничем не хуже давно известных, можно сказать, знаменитых вещей!
В качестве финальной точки приведём цитату известного говардоведа, автора многих материалов о писателе, в том числе «Краткой биографии Роберта И. Говарда»:
Ужасы Говарда выделяются тем, что он никогда не пытается опираться на штампы, стереотипных чудовищ или другие признаки жанра. Даже если он использовал оборотней, вампиров или зомби, то придавал им особый оттенок, делавший их уникальными. И конечно, раз уж речь идёт о Роберте И. Говарде, его персонажи встречали ужасы с чистой отвагой и чаще всего побеждали. Ещё одна особенность его творчества состоит в том, что он насыщает всё эмоциями — даже неживой мир словно пылает страстью, и Говард будто говорит, что мир по-настоящему пытается вас убить — вас лично!
Расти Бёрк
В оформлении статьи использованы иллюстрации Грега Стэйплза, созданные для сборника «The Horror Stories of Robert E. Howard», а также работы других художников.
http://ic.pics.livejournal.com/e_bath/120..." alt="Давид Лагеркранц. Девушка, которая застряла в паутине" title="Давид Лагеркранц. Девушка, которая застряла в паутине">
Книг про Лисбет Саландер, девушку с татуировкой дракона, играющую с огнём и взрывающую воздушные замки, доселе я не читал. Зато посмотрел четыре фильма – три «аутентичных» шведских и один финчеровский ремейк. Посмотрел бы ещё, да не снято их пока больше. Хотя теперь думается, что будет и будет немало, новая книга ведь появилась в 2015-м году, несмотря на то, что создатель литературной франшизы – левый активист, общественный деятель и журналист Стиг Ларссон – уже более десяти как лет мёртв. Автор продолжения, Давид Лагеркранц – журналист, видимо, поэтому именно ему поручили родственники безвременно почившего писателя написать книгу, которую, по их словам, Стиг не успел закончить. В общем девушка-аутсайдер суперхакер и бисексуалка снова в строю: вершит правосудие (насколько она его понимает), взламывает секретные системы (на этот раз это АНБ США), спасает людей (помимо обязательного Микаэля Блумквиста, в число них попали ещё мальчик-аутист с синдромом саванта и его мать), в общем, всё, как обычно.
Сюжет тут ни при чём; главное — что человек в нём видит. Художественное произведение существует в глазах наблюдателя…
Наблюдать зрителю приходится за многим, напрямую не связанным с сюжетом романа, поскольку «Девушка, которая застряла в паутине» избыточно детализирован. Фабульно ничего не значащих, но, хочется верить, приведённых в тексте для создания атмосферы, а не для увеличения знакового объёма, подробностей, в книге множество, изобилует ими практически каждый эпизод. Так, мы узнаём, что: лучший следователь Стокгольма Ян Бублански настолько любит книгу Исаака Башевиса Зингера «Люблюнский штукарь», что держит её в туалете, возле унитаза на случай, если ему захочется почитать, когда возникнут проблемы с желудком; Лисбет Саландер после успешно осуществлённого взлома сверхсложной защитной системы спецслужб напивается в стельку бутылкой виски вперемешку с несколькими литрами пива; психолог, взявшийся за лечение мальчика-аутиста, пытаясь склеить его мать, Ханну – актрису, вышедшую в тираж – ведёт с собой мысленный спор, стоит ли ему упоминать в беседе о том, что она очень нравилась ему в ранних своих ролях; сама актриса с тоской вспоминает те времена, когда жила с отцом своего ребёнка – гениальным программистом (его убийство и становится основной детективного сюжета), а не нынешним сожителем, Лассе – стареющим актёром мыльных опер; напиваясь, в отсутствие Ханны этот негодяй лупит своего пасынка, в присутствии же отрывается на ней самой. Мир полон мерзостей, грязи и зла – а в мелких деталях, которыми буквально нашпигован текст (запахи, звуки, жесты, воспоминания, размышления) дьявол особенно заметен.
— Возможно, он предчувствовал, что дни его сочтены. Не знаю. Как бы то ни было, он посреди ночи позвонил Блумквисту и захотел что-то рассказать.
— В прежние времена в таких случаях вызывали священника.
— Теперь, похоже, звонят журналисту…
Теперь немного о своих ассоциациях. Следователь Бубланский – полицейский по профессии, еврей по национальности, что неоднократно подчёркивается на протяжении книги. Это автоматически вызывает в моей голове параллель с мрачной вселенной «Союза еврейских полисменов» Майкла Чабона. Но если произведение об альтернативной реальности, в которой Аляска – еврейский штат США, можно, без всякого сомнения, считать книгой гениальной, то четвёртый роман о тандеме Блумквист/Саландер – это обыкновенное бульварное чтиво, написанное, впрочем, совсем неплохо. Что объединяет эти две Вселенные – унылость, безысходность и серость романного пространства, сырого и промозглого, пропитанного бесконечным дождём.
Он посмотрел на площадь и, увидев там красивую женщину в ярко-красном пальто и с длинными рыжими волосами, впервые за день искренне и широко улыбнулся.
Ещё одно забавное совпадение книг Чабона и Лагеркранца – оживление и цвет в них приносят рыжие женщины. В «Союзе» это Бина Шемец, бывшая супруга и нынешняя начальница главного героя, а в «Паутине» — Камилла, самый главный и опасный враг Лисбет, возникший как бы из ниоткуда, из детства Саландер, выдуманного, я уверен, Лагеркранцем, но не Ларссоном. Вряд ли Стиг подозревал, что у Лисбет есть сестра-близнец, не подозревал и я до чтения книги, а вы – моей рецензии.
Удивительно, что книга читающаяся, как социальная драма, собранная из таких пессимистических «комплектующих», словно взятыми из опусов Чарльза Диккенса, заканчивается настолько оптимистическим хеппи-эндом, которому позавидовал бы и сам Ян Флеминг. В итоге все мрази получают по заслугам (кроме той, которую нужно будет наказывать в последующем продолжении), а все сестры и братья, вне зависимости от вероисповедания и отсутствия оного – по серьгам; второстепенные персонажи благополучно принесены в жертву сюжету, а главные не только выжили, но и, наконец, встретились наедине, как и положено, на самой последней странице романа…
ПС. Предлагаю сериалу о Лисбет Саландер дать новое название – «Девушка, которая запросто выберется из любой задницы».
Давным-давно, когда литература носила панталоны и длинные юбки, один грустный скандинав писал сказку о далекой стране, которой никогда не видел: «В небольшой коробке лежал искусственный соловей, весь осыпанный брильянтами, рубинами и сапфирами. Стоило его завести, и он начинал петь одну из тех песенок, которые пел живой соловей, и поводить хвостиком, отливающим золотом и серебром».
Небывалой игрушке повезло с потомством. Годы сменялись десятилетиями, литературные популяции рождались, разрастались и чахли, но заводной ген, переживая катаклизм за катаклизмом, упорно рвался к эволюционному превосходству.
Его звездный час настал на заре двадцатого века, когда поэты из парижских кафешантанов побросали лиры и принялись увлеченно конструировать вирши в форме будильников и голубей. Это назвали модернизмом. Позднее появился обычай растаскивать на части старые сказки и собирать из них новые – не всегда жизнеспособные, но осыпанные брильянтами, рубинами и самоиронией. Это назвали постмодернизмом.
В эру Интернета последние течения и манифесты смыло валом массовой культуры, и сборка заводных организмов стала обычным делом. Увы, изначальная птичья форма оказалась слабо приспособленной к новой среде, и в моду вошли книги-рыбы – холодные, изящные и легко контролируемые.
Не последним образцом этой породы служит дебютный роман Стивена Холла, переведенный на несколько десятков языков, номинированный на премию Артура Кларка, неистощимый на выдумки и не зацепивший всерьез ни аудиторию, ни критиков.
История этого текста поучительна и печальна.
К чести молодого британца, он сделал все, чтобы Википедия-2020 назвала его книгу культовой. Двигателем сюжета избрана амнезия – волшебная палочка, позволяющая строить персонажа с нуля. На палочку накручены килограммы сладкой ваты – приключения, монстры, тайны, игры со шрифтами и даже анимашки блокнотного типа. Все это весело жужжит, искрит и позвякивает, но по сути маскирует пустоту.
И начинается все с нее же: герой приходит в себя на полу спальни, совершенно не представляя, кто он такой. Водительские права подсказывают, что зовут его Эрик Сандерсон. От психотерапевта он узнает, что страдает диссоциативной амнезией и теряет память не в первый раз. Наконец, ежедневные весточки от предыдущего Сандерсона (предвидевшего скорое растворение в эфире) намекают, что их общий недуг медицине неподвластен, а за выживание предстоит побороться.
Растерянный Эрик выбирает бездействие и живет тихой растительной жизнью. От доктора ему известно, что его девушка, Клио, трагически погибла на отдыхе в Греции; возможно, ее смерть и спровоцировала амнезию. Но в доме героя не сохранилось ни одной вещи, напоминающей о ней – даже фотографии; мало того, стерилизовано все его прошлое, все связи оборваны под корень. Коротая дни в одиночестве, Сандерсон Второй становится формой без содержания, тенью Сандерсона Первого.
Однако метафизической акуле-людовициану, пристрастившейся к воспоминаниям Эрика, спокойная протоплазма нравится ничуть не меньше активной. И вскоре его существование наполняется смыслом, выразить который можно в трех слогах: вы, жи, вай.
Людовициан, по Холлу – опаснейший из видов концептуальных рыб. Как и все прочие, селится в коммуникативных потоках, каналах межличностных связей и океанах бессознательного. Охотится в одиночку, отхватывая куски от болезненных сознаний. Территориален, избранной жертве верен до конца. На страницах романа появляется, по преимуществу, в натуральном виде (изобразить акулу средствами Word проще, чем кажется), реже – описательно: «Идеи, мысли, сны и воспоминания… взрывчато выбрасывались из травы. Концепция самой травы начала… гнать волну в виде длинного пенистого гребня. На вершине этого буруна что-то пробивалось сквозь пену – …прекрасно развитый идейный плавник».
Легкомысленный читатель посмеется над идейными плавниками и «длинными толстыми кольцами вины», но Эрику не до веселья: он бежит по собственным следам, восстанавливая хронику потерянной жизни. Предшественник оставил ему богатый защитный арсенал, в частности – технику мимикрической маскировки личности и бездивергентную концептуальную петлю (аналог пентаграммы: записываем на пленку бормотание незнакомых друг с другом людей, расставляем диктофоны по углам – и спим спокойно). Но покончить с напастью раз и навсегда может лишь таинственный доктор Трей Фидорус – а найти его не проще, чем малька в мутной речке…
Ангелом-хранителем Эрика становится Скаут – девушка с татуировкой смайлика (на пальце ноги) и всеми качествами подростковой мечты. А еще она до боли напоминает Клио, какой та предстает в зашифрованных посланиях Эрика Первого. И в этот момент роман сбрасывает научно-фантастическую личину, демонстрируя оскал мелодрамы.
Самым острым упреком этой кукольной любви становятся именно фрагменты, повествующие о прошлом. На тридцати страницах умещается больше нежности, тревоги и живого чувства, чем во всех остальных главах. И в этом есть логика: в конце концов, Второй – лишь отражение Первого, рябь на воде. Но зачем писать о копиях, когда есть оригиналы?
Тема самоидентичности, утраты и обретения себя выписана в романе жирными плакатными мазками. Инертный, непонятливый, толстокожий Эрик отчаянно хочет стать настоящим мальчиком – и мы так же отчаянно хотим, чтобы акула избавила его мучений. Так сочувствуют Фредди Крюгеру.
У Холла вообще все пышно, по-восточному. Если образность, то буйная («Это было всем, и в самой сердцевине всего пребывало простое, совершенное вот так, как оно есть» – и переводчик тут ни при чем, хотя грехов за ним немало). Если продвижение, то на всю катушку: сразу после выхода романа стало известно, что у всех 36 глав имеются «негативы» – фрагменты разного объема, проясняющие и дополняющие основной текст. Часть была опубликована в Интернете, часть в забугорных изданиях, один «какое-то время находился под скамейкой в окрестностях Манчестера». Впрочем, игра не заладилась: обсуждения на форумах угасли в считанные месяцы, а две трети фрагментов так и засахарились на жестком диске своего создателя.
Но кости и плоть «Дневников» – в аллюзиях. Вот герой читает книжку Пола Остера – у него Холл перенял интерес к сдвигам идентичности и причудам памяти. Вот эпиграф из Мураками, у которого он научился почти всему остальному. Вот мистер Никто – новейший тип зомби, сделанный по лекалам Лавкрафта. А вот зловещий коллективный разум, выросший из экспериментов викторианца по имени Майкро(со)фт Уорд. Обязательные «Алиса» и «Волшебник страны Оз». Орфей с Эвридикой, Клио, Ариадна. Дзэн, Дарвин, теория струн – даже Пелевин. Апофеозом всему – заключительная часть романа, до кадра дублирующая финал «Челюстей». Так выглядит охота на гигантскую акулу в общественном представлении, поясняет автор. Люди на концептуальной лодке бьют концептуальными гарпунами по концептуальному хищнику; очевидно, бритва Оккама не рассчитана на рыбью чешую.
Целя на лавры хитреца, Холл превращает роман в чернильное пятно: что хочешь, то и видишь (оригинальное название, The Raw Shark Texts, прямо отсылает к тесту Роршаха). Прежде всего это касается концовки, размытой до белого шума; ответы ищите в парке под скамейкой. Но неопределенность расползается по всему тексту, как инфекция. Что за история спрятана за всеми этими милыми пустячками – «Задверье», «Мементо», «Страна Чудес без тормозов», «Вечное сияние чистого разума», «Город мечтающих книг»? Что угодно, только не «Дневники голодной акулы».
Об истинном предназначении этой книги свидетельствует киносценарий, в который она преобразилась вскоре после публикации. Свидетельствует молча, лежа на дальней полке. А жаль – концептуальным акулам и миногам вольготнее было бы на экране, в полновесном 3D, чем под плоской книжной обложкой. Усидеть на двух стульях Холлу не удалось.
Может ли заводная птица петь живые песни? Случай Джойса наводит на утвердительный ответ, но тонкая настройка требует умелых пальцев. Вот и эта рецензия – без минуты акростих; не рядиться же теперь в постмодернисты.