Я отправился на Дальний Восток с минимумом одежды и максимумом рукописей. А ещё – с портативной пишущей машинкой. Единственное, чего у меня не было, – это портативной звуковой системы, и я твердо решил обзавестись ею при первой же возможности. Мой самолёт сделал остановку для заправки в Калькутте, а затем отправился в Сингапур. Я пробыл там всего день или около того – исключительная чистота и аккуратность оттолкнули меня, тем более, я слышал истории о том, как людей арестовывали за то, что они выбрасывали пустую сигаретную пачку. Я, конечно, не собирался этого делать, но всё равно меня это тревожило.

Моя следующая остановка, Куала-Лумпур, оказалась не намного лучше. Я внезапно оказался в непокорном мусульманском мире. Возможно, меня охватило предчувствие грядущих террористов. Я совершил обязательную обзорную экскурсию по большой мечети, которая, как я слышал, является самой большой в мире, провел одну ночь и полетел дальше в Пенанг.

Пенанг мне сразу понравился. Это остров, на котором проживают как минимум три разные группы населения – мусульмане, индуисты и китайцы. У каждой из них своя религия и свои праздники. Я остановился в отеле Eastern & Oriental, где хранятся воспоминания о королеве Виктории – и там впервые на Дальнем Востоке я закинулся кислотой. Однако моё психоделическое путешествие не было счастливым. На лужайке подо мной ужинали и танцевали пары. Мне было отчаянно одиноко. Я включил "Пинк Флойд" на купленном ранее магнитофоне и впервые задумался о том, что я делаю со своей жизнью.

На Пенанге можно было вкусно поесть. Я нашёл рынок за городом, где стояли десятки отдельных ларьков с едой, в каждом из которых подавали только одно блюдо. Это был тот стиль питания, который мне больше всего нравится: маленькие блюда, каждое из которых имеет особый вкус. Что-то вроде дальневосточного шведского стола или "рийстафеля на свежем воздухе". И была прекрасная прогулка от E&O вдоль канала до этого места.

В Пенанге я покупал "пули", как их называли, – марихуану, завернутую в вощеную бумагу, каждая длиной примерно с винтовочную пулю. Очень мощно!

Я провел там неделю или две, а затем отправился в Бангкок – место, которое поначалу обескуражило меня своими размерами и суетой. Это был огромный город. Многие главные улицы были бывшими каналами, и пересечь одну из них со светом или без него могло стоить жизни. Бангкок – ночной город, с множеством сверкающих кофеен, где вечерние дамы ждали, чтобы развлечь вас. Я купил здесь несколько пиратских кассет, в основном старый рок шестидесятых и семидесятых годов. Найти книги было сложнее, но кое-что я всё же нашёл.

Пробыв в Бангкоке около недели, я отправился в Чиангмай, северную столицу. Мне понравился размер этого города – он казался почти понятным – и вскоре я нашёл места, где можно было выпить утренний кофе, пообедать и поужинать карри. Я также нашёл большой буддийский храм на окраине города. Отправившись туда осматривать достопримечательности, я встретил англоговорящего немецкого монаха, который жил здесь уже несколько лет. У него были свои покои на одной стороне храмового комплекса – однокомнатная комната с видом на небольшое стоячее озеро. Он был спокоен, дружелюбен и, казалось, доволен своей участью. Я попытался узнать его секрет – если это был секрет, – потому что мне было ещё далеко до того, чтобы быть довольным своей судьбой. У него не было для меня особого совета, но его присутствие успокаивало.

Хотел бы я рассказать вам историю о том, как мой непокорный ум умиротворился под влиянием мудрости Востока, но со мной такого не случилось. У меня не было желания становиться буддийским священником или даже буддистом. Я уже был тем, кем хотел быть, – писателем-фрилансером. Но если у меня было то, что я хотел, почему я был так несчастлив? На этот вопрос в то время не было ответа и, возможно, нет его и сейчас.

Во время моего пребывания в Чиангмае я подружился с тайцем, который хотел, чтобы я купил пустой участок рядом с отелем "Чиангмай" – лучшим отелем в городе. Мой друг сказал, что он и его семья построят ресторан. Он будет готовить. Их еда будет лучше и дешевле, чем в гостинице "Чиангмай". Мы бы заработали кучу денег.

Мне было интересно, но не очень. Писать и продавать слова – единственный бизнес, которым я когда-либо занимался, и единственный, которым хочу заниматься. Возможно, мне удалось бы собрать деньги на покупку этого участка. И тогда моя история могла бы быть совсем другой.

Но я этого не сделал. Вместо этого я уговорил его друга, школьного учителя, в свой выходной день отвезти меня на мотоцикле в Бирму, чтобы я мог покурить опиум с племенем мео. Я, конечно, хорошо заплатил ему за это, и мы отправились в путь.

Мы с трудом пересекли границу Бирмы – запретную территорию, но никто не обратил на нас внимания. Мы нашли племя мео, где он преподавал в прежние годы. Договорённости были достигнуты быстро. Я заплатил деньги, и меня привели в дом на сваях с комнатой, заросшей травой. После дневной жары дул приятный ветерок. Мне принесли трубку, и даже нашёлся мальчик, который раскурил её для меня. Для них это не имело большого значения. Для меня это был такой же литературный эксперимент, как и всё остальное. Я накайфовался очень сильно, однако у меня не было никаких галлюцинаций, о которых рассказывали другие. Думаю, мне понравилось, но повторять это снова я не хотел и не хочу.

Вскоре после этого я вернулся в Париж, затем в Лондон, а потом в Нью-Йорк.

Я до сих пор помню тот день, когда отказался от наркотиков. Я вернулся с Дальнего Востока. Я остановился в квартире друга в Лондоне. Я принял кислоту, чтобы взбодриться, и пережил худшее путешествие в своей жизни. Я помню, как плакал часами в мрачной квартире моего друга, за окном шел дождь. Я начал повторять свои кислотные трипы. Однако теперь это были закольцованные повторения всех худших трипов прошлого. Кислота говорила мне, что пора завязывать.

Был и ещё один фактор. Моя бывшая жена Эбби только что обвинила меня в том, что я наркоман. Я – наркоман? Как такое может быть? И всё же я знал, что это правда.

Я бросил всё и сразу. Тот кислотный трип сказал мне, что я убиваю себя, и у меня был выбор, куда пойти.

Вернувшись в Нью-Йорк, я почувствовал себя в этом городе чужим после десяти лет, проведенных в основном на Ибице. Многие из моих старых друзей уехали. Они уехали на более зелёные поля и за более дешёвой арендной платой. Мне снова удалось найти квартиру в Вест-Виллидж, но она мне не нравилась. С тех пор как я уехал, в Виллидже произошла джентрификация, и цены стали заоблачно высокими. Даже пара комнат, которые у меня были, по моим меркам стоили слишком дорого, а хозяин квартиры был не из лучших. Я попытался заняться фриланс-писательством. Впереди у меня был как минимум один большой проект. Во время пребывания в Европе я начал писать роман под названием "Драмокл". После хорошего начала я обнаружил, что не могу продолжать. Но я должен был его закончить! Я заключил контракт и потратил аванс! Мне нужно было разобраться со своей профессиональной жизнью!

Легче сказать, чем сделать. Роман продолжал томиться. Я чувствовал себя заблокированным от регулярного написания коротких рассказов, пока над моей головой висел этот роман. Затем мне неожиданно предложили работу редактора художественной литературы в журнале Omni. Бен Бова, которого я тогда даже не знал, сделал мне это предложение. Зарплата была хорошей, а работать в офисе Omni мне придётся всего три дня в неделю. Это дало бы мне шанс заработать на жизнь и закончить роман, а также продолжить медленно продвигающийся бракоразводный процесс между мной и Эбби. Она тоже вернулась и жила в Вудстоке, штат Нью-Йорк. Я согласился на работу и переехал в новый многоквартирный дом на Гринвич-авеню. Я приводил свою жизнь в порядок.

Я проработал в Omni два года. Мне очень нравилась редакторская работа, и ещё больше мне нравилась писательская работа, которую я выполнял для Omni. Мне нравилась моя новая квартира и моя новая жизнь. У меня снова появились друзья. Всё шло хорошо... за исключением того, что я никак не мог закончить свой роман.

Я отдавал этому всё своё свободное время. Четыре дня в неделю и всё время отпуска я работал над ним. И ни к чему не пришёл. Никогда в жизни я так не застревал.

Во время пребывания в Omni я посвящал роману всё своё свободное время. По истечении двух лет я попросил несколько недель неоплачиваемого отпуска. Мне отказали. Я уволился.

И как только закончилось выходное пособие, я оказался на мели. Пришлось оставить квартиру. Что ещё более важно, я должен был уехать. Не было никакой возможности жить на Манхэттене на свои исчезающие средства и закончить роман.

В это время я познакомился с женщиной. Писательницей по имени Джей Ротбелл. Она тоже хотела уехать из Нью-Йорка. Мы придумали вложить оставшиеся у меня деньги в машину и туристическое снаряжение и поехать во Флориду. Там мы будем жить в системе государственных и национальных парков, а я закончу свою книгу. Мы купили у Эбби, моей бывшей жены, старую разваливающуюся машину и отправились в путь.

Примерно через неделю мы были во Флориде, останавливаясь то в одном, то в другом парке. Я купил современную палатку и складной стол. Со мной была Olympia Standart (печатная машинка). Мы переезжали из Кис в Себринг и из Майами на Западное побережье. Питались в основном порошковой походной едой, за исключением редких хот-догов или гамбургеров. Это была довольно хорошая жизнь. Так продолжалось несколько месяцев. Наконец, в кемпинге на берегу Флоридского залива, на оконечности Флориды, я закончил свой роман.

Мы вернулись в Нью-Йорк, чтобы доставить его в издательство. А также, чтобы узнать, что мой киноагент продал мой роман "Цивилизация статуса" кинокомпании, и я должен был написать первый вариант сценария в Лондоне, в сотрудничестве с режиссёром. Это произошло осенью. Моя работа должна была начаться весной, в Англии. Однако в это время Марвин Мински из Массачусетского технологического института пригласил меня в Кембридж, штат Массачусетс, стать его первым приглашенным учёным.

Мы с Джей провели зимние месяцы в Кембридже, штат Массачусетс, а весной отправились в Англию. В течение нескольких дней режиссёр разыгрывал свою идею фильма, а я делал подробные заметки. Вскоре я приступил к работе над черновиком. Через месяц или два я закончил его и отдал режиссеру. Он сказал мне, что остался доволен. Но дальше этого проект не пошёл.

Мы отправились на Гибралтар. Там мы с Джей поженились. Затем вернулись в Париж. А вскоре после этого мы расстались. Я отправил Джей обратно в Америку и продолжил работать в Париже.

Мне было очень одиноко. Наконец я вновь встретился с Джей в Портленде, штат Орегон, куда она уехала. Мы снова попытались наладить наш брак. Но не получилось. Я уехал в Майами, чтобы заняться исследованием нового романа. Держался на расстоянии до тех пор, пока Джей не уехала. Вскоре после этого мы развелись.

Я вернулся в Портленд. И с тех пор я здесь. На вечеринке, устроенной друзьями, я познакомился с замечательной женщиной. Мы стали часто встречаться, а через несколько месяцев поженились. Мою жену зовут Гейл Дана. Она была и остается очень талантливой журналисткой, а также одаренным учеником и инструктором по йоге. И всё это при том, что она ещё и красавица! Мы несколько раз расходились и снова сходились. Это было нелегко для каждого из нас, но для меня это было очень полезно. Я не могу представить себе жизнь без неё.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне исполнилось семьдесят пять с половиной лет. Я продолжаю писать, и у меня продолжаются трудности с писательством. Мы – команда, мои трудности и я.

Конец

Р. Шекли ничего не рассказывает о своих детях. Словно их у него и не было никогда. У писателя четверо детей: сын Джейсон от первого брака (супруга Барбара Скадрон, годы брака: 1951-1956 гг.), дочь Алиса Квитни от второго брака (супруга Зива Квитни, годы брака: 1957-1972), дочь Анна и сын Джед от третьего брака (супруга Эбби Шульман). Дочь Анна приезжала за Р. Шекли в Киев, когда писатель был госпитализирован из-за резкого ухудшения здоровья.

Источники фотографий:

Сборник "Contemporary authors"

Сайт итальянского фотографа и писателя фантаста Roberto Quaglia — https://www.robertoquaglia.com/foto/fotoi...

Роберто был другом и поклонником Р. Шекли. Вместе с ним очень много путешествовал и посещал литературные конвенты. На его сайте можно найти очень много бытовых фотографий Р. Шекли.

P.S. В сборнике "Contemporary authors" упоминается сборник рассказов Ричарда Шекли в 5 томах. Полагаю, это опечатка...

Иногда я подумывал о том, чтобы вернуться в Нью-Йоркский университет или в другое высшее учебное заведение в центре Манхэттена. Я часто испытывал искушение, но никогда этого не делал. У меня был, как я считал, здоровый антисхоластический инстинкт. Изучать то, что я уже успешно делал, казалось мне ошибкой. Я боялся испортить механизм, разрушить то, что у меня уже было, в попытке получить больше. Я был полон простой мудрости, почерпнутой из pulp-публикаций. На моё раннее обучение повлияли Джек Вудфорд, Марк Твен и ещё несколько человек. Меня интересовала Высшая Критика, но не до такой степени, чтобы изучать её, так же как меня интересовал Кафка, но не до такой степени, чтобы изучать его формально.

Я любил Гринвич-Виллидж. К моему удивлению народ уезжал оттуда. Но вскоре я сделал это и сам. Мы с Зивой ждали ребенка. Наша двухкомнатная квартира в Виллидже была недостаточно просторной для нас двоих, тем более для троих. Через моего тогдашнего зятя, Ларри Кляйна, я получил возможность снять большую семикомнатную квартиру на Вест-Энд-авеню между 99-й и 100-й улицами. Это казалось беспроигрышным вариантом.

Но стоило мне туда добраться, как я потерялся в городе, совсем не похожем на Вест-Виллидж, который я знал столько лет. Это была грязная и несколько опасная часть Нью-Йорка. Уродливый Бродвей наводнили шлюхи и мужчины опасной наружности. Трущобный район латиноамериканского типа с многоэтажными апартаментами, где люди, многие из которых казались персонажами рассказов Исаака Башевиса Зингера, старались держаться в стороне от окружающей их жизни. Я обожал произведения Зингера и до сих пор часто перечитываю их. Но тогда, как и сейчас, у меня не было желания смешиваться с его народом. Еврейство интересовало меня, но примерно так же, как и Кафка, – что-то, что можно читать и восхищаться, но не заниматься формальным изучением. Еврейство всегда было для меня проблемой, как, кажется, почти для всех евреев. Я был заинтересован, но не вовлечен.

У меня было такое же желание – оставаться непричастным ко всему, что меня не касалось и не отражало моих стремлений. Эта часть Нью-Йорка выглядела и пахла по-другому. Еда была другой, и люди, которых я видел на улицах, были другими. Я так и не привык к этому месту и не смог его полюбить. Мне приходилось ездить целый час на метро, чтобы вернуться в привычную обстановку. Ноутбуки ещё не были изобретены, а я так и не приучил себя писать от руки, сидя в кафе. Я умудрился переехать из Вест-Виллиджа, где я был как у себя дома, в Верхний Вест-Сайд, где я оставался чужаком.

В это время я купил крейсерскую 32-футовую парусную лодку под названием Windsong. Я плавал на ней пару сезонов по Лонг-Айленд-Саунду, а затем отправился во Флориду по внутриконтинентальному водному пути. Мы с Барбарой* зимовали в Форт-Лодердейле, а весной я вернулся на яхте обратно. Я продал яхту – она олицетворяла собой совсем иной образ жизни, и это не соответствовало моим представлениям о том, как должен жить писатель-фрилансер.

Затем однажды я собрал вещи и уехал на Ибицу, испанский остров в Средиземном море.

До этого я дважды ненадолго приезжал на Ибицу – в 1960 и 1963 годах. Мне понравился остров и жизнь писателя на нём. Зиве, жительнице Нью-Йорка до кончиков пальцев, он очень не нравился, и уж точно она не хотела жить на острове. Я же безумно хотел поселиться там или хотя бы где-нибудь на юге Европы. Поэтому я сбежал и начал новую жизнь. Ибица оправдала мои ожидания. Я нашёл недорогую усадьбу, где следовал ежедневной писательской рутине: оставался дома и работал до полудня или около того, потом ехал в бар Sandy's за почтой, затем шёл в El Kiosko, большое кафе на открытом воздухе в центре города, чтобы выпить кофе и пообщаться с друзьями, а потом, как правило, обедал с этими друзьями. Потом домой на сиесту. А потом вечер.

Мне это нравилось. А когда я встретил новую женщину, Эбби Шульман, которая приехала сюда на лето к друзьям, жизнь стала ещё лучше. Осенью Эбби осталась, и мы стали жить вместе.

Теперь я действительно наслаждался своей жизнью. Проблема была в том, что я писал не так много, как мне казалось. Фриланс между Америкой и испанским островом был связан с задержками, техническими трудностями, обрывом связи с друзьями и редакторами, особенно в те докомпьютерные времена. Но я зарабатывал немного денег за счёт фильмов, жизнь на Ибице, казалось, стоила тех трудностей, с которыми я столкнулся в поисках средств к существованию, и жизнь шла весело.

В тот период я сильно подсел на наркотики. Я никогда не считал себя наркоманом. Но именно им я и был, хотя в то время не осознавал этого. Всё началось с марихуаны. Потом кислота – ЛСД. Затем псилоцибиновые грибы и другие вещества, изменяющие сознание. Марихуану на Ибице было трудно найти, зато было много гашиша, который привозили контрабандой из Марокко и Афганистана.

Я также принимал снотворное – с тех пор, как впервые подсел на него в Акапулько, куда мы с Барбарой отправились в медовый месяц и где я написал свой первый роман. Маленький домик, который мы снимали на берегу залива Хорнитос, находился всего в ста метрах от бедняка, который жил в полуразрушенной лачуге и единственным его достоянием было радио, которое он врубал в любое время ночи и дня. Это чертовски мешало моей работе. Я не мог уснуть и отправился в аптеку в Акапулько за снотворным. Мне продали барбитураты, и это стало началом моего двадцатилетней зависимости от них.

Снотворное делала свою магию, но часто оставляло меня уставшим, с ощущением похмелья на следующий день. К тому же они были ненадежны – для достижения эффекта приходилось увеличивать дозу, а это уже было чревато передозировкой. Я пытался бороться с эффектом похмелья на следующий день с помощью стимуляторов.

Декседрин и дексамил, в основном. На Ибице я не смог их достать. Но я нашел там лучшее снотворное – кваалудин, тяжелый гипнотический препарат, ужасно вызывающий привыкание. Их можно было купить без рецепта в любой аптеке. Фармацевты не всегда были рады, когда я покупал по дюжине упаковок за раз. Но они всегда продавали их мне.

Я привёз на Ибицу свою проблему с наркотиками, и это было плохой комбинацией. Моя жизнь превратилась в попытку сбалансировать эффект одного лекарства от другого. А ещё я пытался писать. Но писательство было для меня маневром по сохранению лица, пока я жил с наркотической зависимостью. Моя производительность резко упала. Я старался поддерживать её, но часто проигрывал эту битву. Ибица была слишком райским для меня местом; здесь легко можно прожить жизнь, прилагая минимум усилий. Тем не менее, я так и жил. У меня была прекрасная усадьба в Сан-Карлосе, жена, которая принимала наркотики вместе со мной, и множество друзей, которые тоже принимали наркотики и одобряли их. Пожалуй, единственным наркотиком, на который я не подсел, был алкоголь.

Хотелось бы сказать, что в один прекрасный день я опомнился и бросил наркотики. Но это произошло только через несколько лет – пока я не покинул Ибицу, не расторг брак, не съездил на Дальний Восток и не вернулся, сначала в Париж, а затем в Лондон.

Мы с Эбби прервали наше пребывание на Ибице, прожив около года в Пальме-де-Мальорка. Почему? В то время это казалось хорошей идеей. Ибица была очень дорогой, очень тесной, и я редко доводил до конца свою работу. Я обманывал себя относительно причин этого, и мне казалось, что жизнь в другом месте, где нет наших обычных друзей, будет полезной. Во время одного из наших визитов туда мы познакомились с человеком, который сдавал квартиру недалеко от Пласа Корт, одного из старых, исторических районов Пальмы. Вышел один из моих фильмов, так что я потратил гонорар на аренду квартиру, и мы поехали туда на нашем мотоцикле, классном 250-кубовым Bultaco Matador.

Поездка началась хорошо. Мы ездили на мотоцикле по острову, посетили Дейю, где познакомились с Робертом Грейвсом, и Вальдемосу, где жили Шопен и Жорж Санд, и шокировали соседей своим неженатым положением. Но вскоре наша жизнь на Ибице стала более мрачной. Во-первых, у нас украли мотоцикл, хотя через несколько дней нам его вернули, правда, немного в потрёпанном виде. Во-вторых, произошло более серьезное событие, когда однажды поздно вечером мы отдыхали в нашей квартире. Подняв глаза, я увидел, что на меня смотрит мужчина. Я встал и прогнал его. Я не слишком быстро преследовал его, поскольку мне пришла в голову мысль, что он может быть вооружен. Когда я спустился на нижнюю площадку, то обнаружил в нашем почтовом ящике записку. Она была написана по-испански и гласила: "Сегодня ночью ты умрешь". Она была подписана «чёрной рукой»**. Это нас, мягко говоря, встревожило. Я обратился в муниципальную полицию, но меня направили в Секретную полицию, которая занимала здание с надписью Policia Secreta. Там нас направили в Гражданскую гвардию. В Гражданской гвардии восприняли угрозу спокойно, сказали, чтобы мы не беспокоились, они всё выяснят. Но, насколько я знаю, они так и не сделали этого.

Лишь спустя несколько месяцев я узнал, в чём дело. Девушка нашего домовладельца была уверена, что хозяин квартиры занимается сексом втроём с Эбби и мной. Она наняла подругу, чтобы та застукала нас в квартире и оставила записку с угрозами. Из этого ничего не вышло, и дальше ни во что не развилось.

В Пальме мы разорились, и нам пришлось выпрашивать еду на шведских столах. Мы платили за ужин, но при этом набивали карманы шведскими фрикадельками и холодными котлетами.

Я любил Пальму, благородный старый город, большая часть которого всё ещё заключена в старые стены. Там был кафедральный собор, как мне сказали, самое старое готическое здание в Европе.

На территории собора стояли скамейки, и я часто работал там – писал от руки. Повсюду были интересные рестораны и тапас-бары, а также модные магазины для тех, кто мог себе это позволить.

Наконец, вздохнув с облегчением, мы вернулись на Ибицу.

Мы также часто бывали в Париже, поскольку некоторые друзья позволяли нам пользоваться их квартирами. В Париже у меня было несколько хороших друзей, и мне всегда было приятно бывать в этом, наверное, самом красивом городе мира.

На следующий год, на Ибице, я начал страдать от периодических болей в горле. Мы обратились к врачу на Мальорке и мне сказали, что у меня сердечный приступ в замедленном темпе и нужно срочно принимать меры. Благодаря добрым услугам испанского друга мы прилетели в Мадрид и разместились в центральной больнице. Мой кардиолог был одним из ведущих специалистов Испании. Он мудро посоветовал не предпринимать никаких немедленных действий: мы должны были подождать и посмотреть, как всё будет развиваться. Ситуация утихла, и мы вернулись на Ибицу и к тому образу жизни, который, несомненно, привёл к этому. Перед отъездом доктор сказал мне, что если бы я обратился со своим заболеванием в Штаты, мне, несомненно, сделали бы многократную операцию шунтирования. Я медленно восстанавливал силы, но уже через шесть месяцев чувствовал себя так хорошо, как никогда раньше.

Следующий сердечный приступ случился несколько лет спустя. Мы с Эбби покинули Ибицу и переехали в Лондон. Мы прилетели на греческий остров Корфу, чтобы попытаться наладить свою жизнь. Мы спорили всю дорогу, громко и яростно, и продолжали спорить в Корфу. Внезапно у меня сильно заболела грудь. Это было предупреждение, которого я более или менее ждал.

Мы сели на самолет до Лондона, не сообщив авиакомпании о моём самочувствии, которая никогда бы не отправила меня в таком состоянии. В Лондоне нас встретил друг с машиной скорой помощи и отвез меня в частную клинику. Там меня снова не стали оперировать. Вместо этого они дали мне смесь (кажется, фенергила и валиума) и фактически вырубили меня на неделю. В течение этого времени мне снились страшные сны о схватках с Эбби, и один или два раза мне казалось, что она пришла убить меня. Когда я выписался, мы расстались. Я переехал в квартиру в Хайгейте. Через месяц или около того я начал свое путешествие на Дальний Восток. Тогда это казалось хорошей идеей...

Продолжение следует...

* Роберт меня запутал. Пишет о своей второй жене Зиве, но почему-то здесь называет её Барбарой, именем первой жены. В тексте есть и другие путаницы...

** Согласно Википедии «Чёрная рука» – итальянская разновидность рэкета. Типичные действия Чёрной руки заключались в отправке жертве письма с угрозами телесных повреждений, похищения, поджога или убийства. В письме требовалось доставить определенную сумму денег в определённое место.

Источники фотографий:

https://calisphere.org/item/ark:/86086/n2...

https://calisphere.org/item/ark:/86086/n2...

https://www.flickr.com/photos/35025258...

https://stephaniebrown.fandom.com/wiki/Al...

https://www.bilimkurgukulubu.com/edebiyat...

Автобиографическое эссе Р. Шекли, опубликованное в сборнике "Contemporary Authors" (Vol. 223. 2004).

Все чёрно-белые фотографии, которые приводятся здесь и будут в других частях эссе, взяты из сборника "Contemporary Authors". К сожалению, качество их оставляет желать лучшего, но других в сети не найти. И конечно же, детские фото Р. Шекли разумнее было бы поместить в первую часть автобиографического эссе, но источник с фотографиями попал мне в руки только сейчас.

Жизнь в роте Джорджа была неспешной. В основном у нас были пешие караулы, перемежающиеся с сидячими караулами на двух наших заставах. Одна из этих застав находилась в тридцати ярдах от небольшого деревянного моста. По другую сторону моста находилась Северная Корея. Там дежурили русские: дружелюбные люди с плоскими восточными лицами, все они утверждали, что они из Москвы. Мы нашли с ними общий язык настолько, что обменялись оружием для осмотра. Их винтовки и пистолеты-пулеметы, оснащенные снайперскими прицелами, явно превосходили наши винтовки M1 Garrand. Иногда мы прикидывали, как скоро они смогут загнать нас через всю Корею в море. Предположения варьировались от одного дня до трёх суток. Наш боевой дух был невысок.

Капитан нашей роты поручил мне написать о работе, которую выполняла рота Джорджа на 38-й параллели, для публикации в полковой газете. Я написал, как мне казалось, неплохую статью и сдал её. Он вызвал меня на следующий день. После долгих разговоров я узнал, что он был недоволен той ролью, которую я отвёл ему в работе роты, которая, насколько я мог судить, заключалась в том, что он ходил по своим постам охраны. Я забрал статью и переделал её. Он всё ещё был недоволен. Я расширил его роль в своём уже полностью выдуманном рассказе. Ему всё равно не понравилось. Я сказал ему, что сделал всё, что мог, и больше ничего не могу сделать. Он спросил, действительно ли это так. Я ответил, что да. Он махнул на меня рукой.

Через неделю я вышел за территорию роты, чтобы отдать своё белье корейским прачкам. Мы всегда это делали без пропуска. Когда я вернулся, то узнал, что меня начали искать. Меня объявили отсутствующим без разрешения, и мне предстояло выбрать: семь дней наказания в роте или военный трибунал.

Поэтому я семь дней выкапывал лёд из ротных канав.

В Сеуле я занимался тем же, чем и в школе, – играл в оркестре, и мне за это платили. С моими деньгами рядового и тем, что я зарабатывал, играя на офицерских танцах, я получал сумму, эквивалентную зарплате майора. Так продолжалось до тех пор, пока мой срок не истек и меня не отправили домой.

Я прибыл в Северную Калифорнию, получил почётную отставку и продолжил играть в оркестре. Наконец я вернулся в Нью-Джерси, подал документы в Нью-Йоркский университет, был принят и осенью приступил к занятиям.

Занимаясь летом и зимой, я смог закончить университет за два с половиной года, имея при этом новую жену – Барбару Скадрон, с которой я познакомился на занятиях по писательскому мастерству, которые вёл в Нью-Йоркском университете Ирвин Шоу, – и ребёнка. Я не особо планировал всё это, но так получилось. Я нашёл работу в компании Wright Aeronautical в Нью-Джерси, снял квартиру в Риджфилд-Парке и попытался вернуться к написанию рассказов.

Мой единственный реальный шанс сделать это появился, когда мой профсоюз объявил забастовку. В пикетах я не нуждался, поэтому отправился домой и в течение нескольких недель, пока длилась забастовка, писал короткие рассказы так много и так быстро, как только мог. Когда забастовка закончилась, я вернулся на работу – делать рентгеновские снимки деталей реактивных двигателей. Работа с будущим, говорили мне. Но на тот момент единственным будущим для меня было фриланс-писательство.

В течение следующих месяцев я начал продавать эти рассказы. Первую историю я продал в журнал Уильяма Хэмлинга "Воображение". Затем в журнал "Дока" Лоундеса "Future Science Fiction". Потом стали продаваться и другие. Я нашел агента – не сомневающегося Фредерика Пола. В самом начале нашего сотрудничества он сказал мне: "Я продам каждое слово научной фантастики, которую ты напишешь". Это был самый лучший комплимент, который я когда-либо получал. Айзек Азимов, также клиент Фреда, сказал мне несколько ободряющих слов. Вскоре после этого я бросил свою работу на фабрике и вступил в ненадежный мир фриланс-писательства на полный рабочий день.

О, эти первые дни, когда я писал полный рабочий день. Жаль, что писать на полную ставку можно только один раз. Я снял офис в соседнем Форт-Ли, дополнительную комнату в кабинете дантиста. И я ходил туда каждый день и писал, писал, писал. И почти всё, что я писал, продавалось.

Меня иногда спрашивали, как я получаю идеи для рассказов. У меня не было определенного метода. Идеи приходили ко мне в любое время. Что-то, что я прочитал, или что-то, что мне сказали, или что-то, что я подслушал, могло послужить первоначальным толчком. Или же, просто ничего не делая, возникала идея или цепочка ассоциаций, и я следовал им, чтобы создать сюжет. Я постоянно носил при себе карманные блокноты, и вскоре после того, как у меня появлялась идея, я записывал её. В противном случае я мог забыть о ней.

Иногда я задумывался, не стоит ли мне попробовать формально изучить форму короткого рассказа. Стоит ли мне читать книги о том, как находить идеи? Мой более или менее инстинктивный ответ был категоричным "Нет! Я чувствовал, что похож на гусыню из старой народной сказки, которая несёт золотые яйца. Попытки выяснить, как я это делаю, скорее испортят мою внутреннюю работу, чем сделают её лучше. Я старался сохранить отношение, которое было у меня с детства: я был pulp-писателем, одним из той анонимной (для меня) группы писателей, которые писали для старых детективных бульварных изданий. В то же время у меня было чувство, которое я почти никогда не озвучивал, что я нечто большее, чем просто pulp-писатель с коннотацией посредственности, которую подразумевает этот ярлык. Я хотел писать лучше, создавать лучшие истории, создавать истории, которые читатель будет чувствовать, а не просто подчиняться механическим свойствам повествования. Я хотел быть чертовски хорошим, но я никогда не говорил с собой о том, что я имею в виду под этим. В то время у меня не было единой модели. О. Генри по-прежнему привлекал меня, но я признавал механические и предсказуемые качества многих его рассказов. В то же время я чувствовал, споря в своей голове с его критиками: "Если это так просто и объяснимо, давайте посмотрим, как вы это сделаете".

В начале первых лет писательской деятельности я продал один из своих рассказов в новый журнал под названием Galaxy. Вскоре после этого я познакомился с Горацием Голдом, который жил в то время в Стайвесант-Тауне, не так далеко от того места, где я позже поселился в Западном Гринвич-Виллидже. Горацию понравились мои вещи, и он сказал, что будет счастлив, если я буду показывать все мои рассказы сначала ему. Меня это устроило – он платил лучшие расценки в этой области. Я посылал ему почти всё, что писал, всегда оставляя себе время для продажи рассказов в старые бульварные журналы, которые любил с детства. В те годы я начал продавать рассказы в «Playboy», чья единая цена в 1500 долларов за рассказ была намного лучше, чем всё, что могли дать научно-фантастические журналы, или журналы формата дайджест, как их теперь называли. Они также предоставляли превосходные иллюстрации к рассказам, и вы могли сотрудничать с такими именами, как А.К. Спекторский, Рэй Рассел, а также с такими известными писателями нежанрового направления, как Ирвин Шоу, Джон Апдайк и многими другими.

Но «Playboy» не был тем рынком, на который я мог рассчитывать. Мой доход приносили научно-фантастические журналы, в первую очередь Galaxy. Я начал общаться с Горацием и стал завсегдатаем его пятничных покерных игр, где вечер обычно заканчивался ритуальным возгласом "однажды были с Шекли". На эти игры приходило много людей, не относящихся к научной фантастике. Я помню Джона Кейджа, молчаливого и улыбающегося, победителя в покере, как и во многих других вещах. Там были Луи и Биби Баррон, известные исполнители саундтреков к фильмам. Мы, писатели-фантасты, жаждали кинопродаж, но пришлось ждать несколько лет, пока рынок разовьётся.

В этот период я занимался несколькими разными писательскими делами. Меня наняли написать пятнадцатисерийный сериал для Captain Video. Это было тогда, когда я еще жил в Риджфилд-Парке, штат Нью-Джерси, и я помню посыльного, который каждый вечер приходил за моей дневной серией, чтобы отнести её на Пятый канал Dumont в старое здание Wanamaker Building в центре Манхэттена. Они очень торопились с моим сценарием, поскольку он был единственным подходящим для рекламы пластикового космического шлема, который один из рекламодателей предлагал вместе с каким-то товаром, который он продавал. Работа показалась мне достаточно лёгкой, но продолжать её не было смысла. С эстетической или художественной точки зрения она меня не впечатлила, а оплата в то время – 100 долларов за получасовой эпизод – или это был час? -– была сопоставима с работой в журнале, которую я уже делал.

Откуда мне было знать, что через несколько лет телевидение будет стоить гораздо дороже? А если бы я знал, что бы я с этим сделал?

Наверное, ничего. Я был свободным писателем-фантастом. У одного из французских писателей-сюрреалистов есть персонаж, который говорит: "Что касается жизни, то пусть за нас это делают слуги". Это было очень похоже на мою позицию. У меня не было серьёзных денежных желаний. Даже платежеспособность не была достаточной целью, чтобы отвлечь меня от того, чем я занимался без особого осознанного плана.

Радиостанция ABC попросила меня написать для них историю для двухчасовой драматической презентации. Я придумал "Ловушку для людей", которую кто-то адаптировал. В нем снялись Стюарт Уитмен и Вера Ралстон, а также другие актёры.

В те годы я также немного поработал в Голливуде, время от времени приезжая в Калифорнию и останавливаясь у моего хорошего друга Харлана Эллисона. Обычно я оставался там около месяца, немного работал над сценариями и возвращался в Нью-Йорк, чтобы продолжить писать короткие рассказы для нью-йоркского рынка. В это время я продал свой рассказ "Страж-птица" компании Outer Limits и был нанят для написания сценария. Я уже работал, наслаждаясь разумным счастьем, когда мне позвонили со студии. Сильные мира сего хотели, чтобы я объяснил, как они покажут это на экране. Моя история, на которую они купили права, рассказывала о том, как выглядит Страж-птица, а как её показать –это, конечно, их проблема, а не моя. Я попросил снять меня с проекта и вскоре вернулся в Нью-Йорк.

Более впечатляющим для меня был шанс продать свои услуги по написанию коротких рассказов для программы Beyond the Green Door, предназначенной для радиостанции Monitor Radio. В ней Бэзил Рэтбоун читал короткие истории с неожиданной концовкой. Программа имела пятиминутный формат, и этот формат требовал трёх перерывов на рекламу. Таким образом, рассказ занимал от 1000 до 1500 слов и был структурирован определенным образом. Это была как раз та проблема, которая мне нравилась: техническая, без лишней студенческой болтовни о смысле, эффекте и т.д. То, что я решил эти вопросы, хотя бы в какой-то степени, должно было быть очевидно по реакции слушателя на сам рассказ. Было бы достаточно просто написать в три или тридцать раз больше слов для каждого рассказа, гораздо проще, чем написать сам рассказ. Но это был не мой путь. За прошедшие с тех пор годы я потерял или засунул куда-то большинство рассказов, не смог найти радиозаписи (их искали и лучшие исследователи, чем я), хотя мне удалось найти и опубликовать пять из шестидесяти историй.

Я сдавал эти истории каждую неделю, по пять штук. Вся моя жизнь превратилась в поиск сюжетов в течение всего дня, а потом яростное писание полночи. Это было очень похоже на моё представление о том, чем должен заниматься писатель, поэтому я не возмущался. Но по истечении шестидесяти дней я попросил отгул. Продюсеры не захотели его предоставить, и я уволился. Уволился, несмотря на очень приятный телефонный звонок от самого мистера Рэтбоуна с просьбой продолжить работу. Он был одним из моих героев, но я отказался работать дальше в таком темпе, даже для него. И 60 долларов, которые они платили мне за сюжет, не были большим стимулом.

За последующие десять лет со мной произошло много событий. За это время я написал свой первый роман "Корпорация «Бессмертие»", который сначала продал в виде четырех частей в журнал Galaxy под названием "Убийца времени". Написать его четырьмя кусками по 15 000 слов было проще для моего ума писателя коротких рассказов, чем рассматривать целый роман объемом в 60 000 слов. Несколько лет спустя я продал историю Рону Шуссету, который адаптировал его для фильма под названием "Фриджек" (Freejack), а в главных ролях снялись Эмилио Эстевес, Рене Руссо и Мик Джаггер. Мне фильм не слишком понравился – возможно, потому, что я уже знал сюжет. Но чуть раньше, я продал свой рассказ "Седьмая жертва" Карло Понти, который отдал его режиссеру Элио Петри, снявшему "Десятую жертву". Мне очень понравился этот фильм. В главной роли снялся один из моих любимых актеров — Марчелло Мастроянни, хотя мне показалось, что со светлыми волосами он выглядит не лучшим образом.

В течение десяти лет, примерно с двадцати двух лет, когда я начал продавать, до тридцати пяти, я был счастлив в писательстве. Я заполнял свои карманные блокноты, нумеруя их, чтобы не сбиться со счета. Иногда я всё равно сбивался. Я вёл свой писательский бизнес с минимальным количеством методов, достаточным, чтобы не потерять страницы черновиков и обеспечить выпуск готового продукта на рынок. Всё равно это было довольно хаотично. Но мне удавалось доводить свои рассказы до конца. В первые два-три года я писал не менее одного рассказа в неделю, иногда два или даже три. Все они были довольно короткими. В течение нескольких лет я с трудом выходил за пределы 1500 слов. Мне нравилась форма короткого рассказа, но я чувствовал, что должен уметь писать рассказы объемом 3 000, 5 000 слов или даже больше. Время от времени я находил идею, достаточно большую для новеллы.

Те годы, когда я писал рассказы для Galaxy, были лучшими годами моей работы над короткими рассказами. Но потом всё изменилось. Гораций Голд был вынужден покинуть Galaxy по состоянию здоровья и переехать в Калифорнию. Для Galaxy, да и для журнальной сферы в целом, наступили тяжёлые времена. Журналы стали закрываться, не выдержав конкуренции с телевидением. Мне стало неспокойно.

В этот период я начал писать романы. После первого, "Корпорация «Бессмертие»", я написал "Обмен разумов", "Хождение Джоэниса" и роман под названием "Человек за бортом". Для издательства Bantam Books я написал пять триллеров в мягкой обложке о секретном агенте Стивене Дэйне. Дэйн был моим представлением о жёстком правительственном агенте, безжалостном, но с хорошими либеральными ценностями. Моё представление об Иране и Аравии было ещё более наивным – на него повлияли "Ким" Киплинга, а также Эрик Эмблер и Грэм Грин.

Где-то в это время мой брак с Барбарой распался. Барбара была хорошим человеком. Но мы были слишком далеки друг от друга в важных вопросах. Я переехал в Адскую кухню*, поселившись в квартире, которую когда-то снимал писатель-фантаст Лестер дель Рей. Это была привокзальная квартира с холодной водой, отапливаемая керосиновой печкой, и арендная плата составляла 13,80 доллара в месяц.

Адская кухня была интересной, грязной, захудалой частью Манхэттена. Сейчас Линкольн-центр выходит на то место, где я раньше жил. Я начал налаживать свою жизнь. Встретил очаровательную женщину – Зиву Квитни. Я нашел квартиру в Вест-Виллидж и сделал предложение руки и сердца. Мы переехали на Перри-стрит, и так начался самый продуктивный этап моей жизни.

Ранние годы в Виллидже: прогулки, разговоры с Филом Классом, писавшим под псевдонимом Уильям Тенн, постоянное сочинение рассказов, хождения по книжным магазинам, питьё кофе в огромном количестве и в разных местах по всему Виллиджу. И размышления о том, стоит ли мне попробовать официально изучить форму короткого рассказа.

* Адская кухня (англ. Hell’s Kitchen) – район Манхэттена

Продолжение следует

Это автобиографическое эссе Роберт Шекли написал в 2004 году, за год до своей смерти. Разные источники в интернете пишут, что эссе фантаст написал для CA. Мои поиски в попытке расшифровать эту аббревиатуру привели меня к предположению, что под этими буквами скрывается сборник "Contemporary Authors". Он выходит с 1962 года и в нём опубликовано более 116000 биографических и автобиографических статей.

По моим ощущениям автобиографическое эссе Р. Шекли написано очень спонтанно и отрывочно. В нём автор вспоминает наиболее яркие эпизоды из своей жизни, но при этом приводит и много мелких деталей. Поскольку на русском языке автобиографию Р. Шекли я не нашёл, то привожу свой перевод.

Я родился 16 июля 1928 года в больнице Бруклина, штат Нью-Йорк. Мои родители жили в маленькой квартире с балконом. Одно из моих самых ранних воспоминаний – как один из моих дядей подвешивает меня над маленьким балконом. Я был в ужасе. Улица была так далеко внизу!

У меня есть ещё одно воспоминание о тех днях. Это сон. Я смотрел вниз на город, и казалось, что он горит. В земле были дыры. Из них выползали люди в шапках странной формы. Может быть, пожарные?

Моя мать, Рейчел, была фермерской девушкой из Лейк-Плэсида, штат Нью-Йорк. В колледже она прошла курсы, которые давали ей право преподавать в Америке и Канаде. Позже она часто рассказывала о том, как преподавала в однокомнатном классе в Саскачеване. В школу она ездила на лошади.

Она познакомилась с Давидом, человеком, который стал моим отцом, когда ей было около двадцати пяти лет. Он был примерно на десять лет старше, восстанавливался после нервного срыва, вызванного, как говорили, его стремлением добиться успеха в бизнесе. Он уже отслужил в американской армии, в Первую мировую войну. На поле брани он прошел путь от сержанта до младшего лейтенанта и получил медаль за храбрость в Мёз-Аргонском наступлении. Его родители были польскими евреями, эмигрировавшими из Варшавы в Америку, вероятно, в 1880-х или 1890-х годах. Отец Давида, Цви, был раввином не от мира сего, который никогда не проповедовал перед прихожанами. Он был полным неудачником в бизнесе. Последние годы жизни провел в Бруклинской публичной библиотеке, читая Шекспира. Давид сосредоточил своё внимание на деловом мире. Он нашел работу в страховой фирме Schiff-Terhune на Джон-стрит в нижнем Манхэттене. Он начинал как офисный мальчик, постепенно рос и в итоге стал секретарем-казначеем фирмы.

Когда мне было около четырех лет, мои родители переехали из Нью-Йорка в Нью-Джерси, сначала в Вест-Оранж, а затем в Мейплвуд. Лето мы проводили на ферме брата моей матери, Мозеса Файнберга, в северной части штата Кин, Нью-Йорк. Я заинтересовался писательством в раннем возрасте, вскоре после того, как обнаружил, что то, что я читал, было написано людьми, очень похожими на меня. Это было где-то между пятью и семью годами. Я был ранним читателем и довольно ранним писателем. Я читал самые разные материалы. Всё было вперемешку: великие книги, обязательные книги, детские книги, книги для взрослых, научную фантастику и фэнтези – моя мельница была готова к любому зерну.

В какой-то момент моей юности я приобрёл пишущую машинку благодаря дяде Сэму, младшему брату моего отца, продавцу и демонстратору пишущих машинок. Он подарил мне портативную Royal. Но ещё до того, как она попала в моё распоряжение, я начал писать свой первый роман, от руки, в школьной тетради. Я назвал этот роман «Fathoming the Maelstrom» («Постигая Водоворот»). В то время я находился под сильным влиянием Эдгара Аллена По.

Я так и не закончил этот роман. Вскоре я вернулся к своей первой любви – чтению рассказов. У меня было много мастеров. Джек Лондон, например. Ещё Генри Каттнер. Де Мопассан. И великий О. Генри, чьи рассказы я считал последним словом в умном сюжете и привлекательности на рынке. Но их было так много, что я не могу вспомнить их все.

Я читал истории о ковбоях и индейцах, детективные истории. Я читал «Отверженных» в очень старом четырёхтомнике. Я читал Уиллу Кэтер, Конрада Эйкена и стильного «Короля в желтом» Роберта У. Чембера, который привил мне вкус к Парижу, а также к фэнтези.

Мейплвуд был «милым» городком на севере центральной части Нью-Джерси, недалеко от Ньюарка и Нью-Йорка. Я вырос под звуки свинга биг-бэндов – Томми и Джимми Дорси, Бенни Гудмана, Зигги Элмана, Глена Миллера, Вона Монро и несравненного Дюка Эллингтона. В те дни я много слушал радио – Эдди Кантора, Бена Берни, радиотеатр «Люкс». Я был очарован поздними ночными шоу, особенно «Я люблю тайны» с его великолепным актерским составом – Джеком, Доком и Реджи.

Моим любимым комиксом был «Принц Валиант». Когда я учился в средней школе, Америка воевала с Японией и нацистской Германией. Я ожидал, что со временем меня призовут в армию, и когда я стану вернувшимся военным, я буду встречаться со всеми красивейшими девушками. Газеты пестрели сообщениями о победах и поражениях американцев. Родители велели мне брать только ту еду, которую я смогу съесть, и помнить о голодающих финских детях, которым не хватало еды. Я слушал, как Лоуэлл Томас рассказывал о зимней войне финнов с русскими, и в моей голове возникали образы мужчин в белых парках с винтовками на спине, скользящих на лыжах по густым, темным заснеженным лесам.

В раннем возрасте мы, мальчишки, спорили друг с другом о том, кто должен стать следующим президентом – Лэндон или Рузвельт. Мы ничего не знали ни о том, ни о другом. Мы просто хотели принимать в этом участие. Мы мало говорили о войне, хотя она доминировала во всём. Фильмы конца 30-х и начала 40-х годов были героическими и сентиментальными. Джон Уэйн был королём. Фильм «Миссис Минивер» Грира Гарсона дал мне первое впечатление о героической Англии.

В те дни, в начале 40-х, ещё существовали бульварные журналы, и я был завсегдатаем нашего магазина на углу, читал то, что не мог позволить себе купить, и покупал всё, что мог, из научно-фантастических журналов. Там были «Удивительные истории» (Startling Stories), «Захватывающие истории чудес» (Thrilling Wonder Stories), «Странные истории» (Weird Tales) (до сих пор выходят!), «Истории о планетах» (Planet Stories), «Знаменитые фантастические тайны» (Famous Fantastic Mysteries), «Фантастические романы» (Fantastic Novels) и другие, которые я уже забыл. Я мечтал стать писателем научной фантастики. Но это было не все, что я читал. Джек Лондон, Эмброуз Бирс, О. Генри, Стивен Ликок, Гомер, Вергилий, Данте, Гораций, огромная недисциплинированная масса книг, в основном взятых в городской библиотеке. Список влияний можно было бы продолжать бесконечно, если бы я только мог вспомнить.

Я научился играть на гитаре у своего кузена Бада. Не очень хорошо, но громко и в такт. После этого я поступил в школьную танцевальную группу, за что мне платили. Мне нравилось иметь собственные деньги и не полагаться на пособие от родителей. Это казалось скорее признаком достижения, чем жизненной необходимостью. Депрессия прошла мимо нас, незаметно для меня. И хотя мои родители всегда были бережливыми, мы с сестрой ни в чём не нуждались.

Когда я вошёл в мир свиданий, то часто брал семейную машину (всегда новый Plymouth каждый год или около того – отец считал, что в марках GM есть что-то броское).

Каждое лето в те годы, когда мне было от шести до шестнадцати лет, мои родители собирали нас и ехали за триста миль или около того на ферму моего дяди Мозеса в Кине. Тогда не было ни Северной дороги, ни супермагистралей, поэтому мы ехали по местным дорогам и шоссе, проезжая через такие места, как Механиксвилл и Саратога-Спрингс, и наконец, добравшись до Кина, долины Кина и, проделав долгий путь вверх по Еловому холму, мимо хижин Берты, оказывались на ферме Мозеса площадью 200 акров, граничащей с Адирондакской пустыней. Мозес был братом моей матери, единственным из семи братьев, кто не стал заниматься юриспруденцией или медициной. В основном он занимался молочным животноводством, хотя на заднем дворе у него были и кукуруза, и трава, и овощные грядки, а на боковом – свиньи. У него было стадо из двадцати или около того коров, молоко он покупал и у местных фермеров. Он был первым в Северной стране (как её называли), кто применил пастеризацию, и мог бы сделать на этом хороший бизнес, если бы был бизнесменом, а не трудолюбивым мастером.

Моим другом и кумиром в те годы был мой двоюродный брат Бад (Бернард). Он был младшим сыном Мозеса, примерно на десять лет старше меня. Он доставлял молоко, которое Мозес пастеризовал. И я тоже доставлял его, стоя на подножке пикапа, чтобы делать это быстрее и успеть закончить, пока Бад играл в софтбол в городе или ходил на свидание ранним вечером. Старший сын Мозеса, Стив, жил в городе, во время войны служил на торпедных катерах и погиб в аварии на мотоцикле. Его сестра Сесилия, которую мы все звали Сис, работала медсестрой в местном лазарете. Она была замужем за Си, высоким черноволосым парнем индейского происхождения, который занимался скачками на рысистых лошадях.

Си лишь много позже узнал, что у его жены был роман с Фредди, чужаком из глубинки, который, как говорили, приехал в эти края «для успокоения нервов» и снимал дом и несколько хижин по дороге в Элизабеттаун. Фредди был высоким, красивым парнем, но выглядел каким-то хрупким. Я часто ходил пешком за пять миль от фермы Мозеса до его дома, и Фредди ставил мне классическую музыку на своем «Виктроле». Часто я отправлялся дальше, проезжая на попутках двадцать с лишним миль до Элизабеттауна, где была аптека, в которой продавались «Гиганты современной библиотеки», и где я впервые познакомился с Альфредом Лордом Теннисоном и другими.

Сейчас я смотрю на всё это в золотом свете. Но не всегда было всё так хорошо. Мозес и остальные члены семьи не особо общались друг с другом. Наёмный работник, франко-канадец из Квебека, часто ни с кем не разговаривал, а местный идиот, которого Мозес поселил за определенную плату, иногда вообще молчал, размышляя о каких-то пустяках, реальных или воображаемых. Может, он и был идиотом, но зато замечательно играл на пианино. А ещё были танцы на площади, которые улучшали ситуацию, по крайней мере на некоторое время. На них обычно присутствовал Док Гофф, дачник из Нью-Йорка, в сопровождении своих прекрасных дочерей или племянниц. Бад был любителем кадрилей, а также гитаристом. Я наблюдал за всем этим с восторгом. Я с трудом мог дождаться того дня, когда стану достаточно взрослым, чтобы тоже танцевать кадриль или, может быть, играть на гитаре.

Иногда летом тот или иной из моих дядей приезжал и оставался ненадолго. Среди них был Зип (Эзра), успешный нью-йоркский адвокат, и его жена Энн. Зип был заядлым рыбаком и коллекционировал ранние американские стеклянные бутылки. Он и Энн погибли много лет спустя, когда на пересечении 72-й улицы и Бродвея неуправляемая машина сбила их обоих. Иногда приезжал мой дядя Саймон. Он был дантистом, мужем сестры моего отца, Иды, статной, красивой женщины.

Всё это происходило между моими пятым и шестнадцатым годами. По мере взросления жизнь на ферме становилась для меня всё менее ценной, но мне всегда хотелось туда поехать.

Моя сестра Джоан, которая была на три с половиной года младше меня, всегда ездила на ферму вместе с остальными. Она была (и есть) симпатичной светловолосой женщиной, внешне приветливой и покладистой, не выказывающей никаких признаков внутренних сомнений и неуверенности, которые её тревожили. Впоследствии она вышла замуж, родила дочь Сьюзан, развелась, стала лицензированным психотерапевтом и по сей день практикует в Вест-Сайде на Манхэттене. В те ранние годы мы были друзьями и товарищами, до тех пор, пока я не стал одержим своими проблемами взросления. Помню, отправились мы однажды в гору на смотровую площадку. Мы заблудились, проплутали целый день, наконец нашли дорогу и с ужасом узнали, что наши родители вызвали полицию, чтобы разыскать нас.

Летом я в основном занимался сенокосом, доставкой молока, иногда ловил рыбу в маленьком ручье, протекавшем через землю Мозеса, иногда купался в Зеркальном озере в Лейк-Плэсиде, где от холодной воды у меня синели губы.

Тем временем в Мейплвуде, где я жил большую часть года, я продолжал учиться в школе. Я был прилежным учеником, хотя отмечалось, что я никогда не делал того, на что был способен. Вместо этого я читал книги, играл в танцевальном ансамбле, достаточно освоив игру на гитаре, и мечтал стать писателем. Я встречался, мне разбивали сердце, я восстанавливался. Сейчас, оглядываясь назад, всё это кажется очень банальным. У меня было очень мало проблем. Но, видимо, что-то было не так, потому что в возрасте пятнадцати лет или около того я сбежал из дома, уехал в Нью-Йорк и устроился на работу в фотолабораторию. Я позвонил родителям, чтобы сообщить, что со мной все в порядке. Они попросили встретиться со мной. Я согласился, и они уговорили меня остаться дома, пока мне не исполнится семнадцать и я не закончу школу, и тогда, если я всё ещё захочу уехать, я смогу поехать с их благословения. Я согласился, но больше никогда не убегал.

Однажды летом закончилась Вторая мировая война. Мне было семнадцать, я жил на ферме Мозеса в северной части штата Нью-Йорк. Призыв в армию всё ещё продолжался. Если бы меня призвали, это означало бы трёхлетнюю службу. Но если бы я записался в армию, то служил бы восемнадцать месяцев. Конечно, призыв мог закончиться к тому времени, когда до меня доберутся. Но мог и не закончиться. Отслужив восемнадцать месяцев, я мог получить три года колледжа по программе GI Bill (закон о военнослужащих). А я ещё не был готов к колледжу. Я завербовался.

Меня отправили в Форт-Дикс, а затем в Кэмп-Полк, штат Луизиана, для прохождения базовой подготовки. После четырехнедельной подготовки в качестве санитара меня отправили в лагерь Стоунман, штат Калифорния, а оттуда на военное судно, направлявшееся в Корею, где я должен был стать пехотинцем, хотя ещё не стрелял из винтовки.

Я высадился в Корее, в порту Инчхон. Долгий, медленный переезд на поезде в Юндунпо, затем ещё один переезд на поезде в Сеул. В Сеуле я пробыл достаточно долго, чтобы получить назначение в роту «Джордж» 32-й пехоты 7-й дивизии, дислоцированную в Кэсоне на 38-й параллели.

Там я попал на караульную службу. Охрана заставы, охрана склада боеприпасов, охрана заставы. Караульная служба – это всё, что делала наша рота. У меня был один перерыв от этого, когда сержант, заметив по моим документам, что я умею печатать, поручил мне набирать секретные отчёты о расположении золотых приисков в Северной Корее.

Мне хотелось попасть в Сеул, где я мог бы найти работу в полковом танцевальном оркестре. Но пропусков в Сеул не было. В конце концов я получил пропуск, разбив свои очки.

Продолжение следует

Продолжение воспоминаний Ли Брэкетт, опубликованные Полом Уолкером (Paul Walker) на основе его бесед с писательницей в 1976 г. Первая часть воспоминаний тут — https://fantlab.ru/blogarticle84340, вторая тут — https://fantlab.ru/blogarticle84619

Рабочие привычки. Утром я первым делом сажусь за пишущую машинку; в противном случае, день вообще потерян. Обычно я работаю всё утро. Я редко работаю во второй половине дня, если только нагрузка была не слишком велика. Иногда работаю по ночам, но не так часто, как раньше; не знаю, почему так.

Обычно я делаю наброски в голове, но записываю то, о чём думала, чтобы не потерять какую-нибудь важную мысль. Иногда я придерживаюсь плана, иногда нет. Что касается пересмотра... Некоторые истории пишутся сами собой довольно легко. Другие – нет, и в окончательном варианте будет гораздо больше переписанного, чем написанного с первого раза. Я люблю, когда глава сразу вытекает плавно и не требует ничего, кроме лёгкой полировки. Ненавижу, когда приходится переделывать эту чёртову вещь более восьми раз, пока не получится то, что нужно, но я делаю это, ругаясь и потея. Самое странное, что разница в конечном продукте, кажется, невелика: одно читается так же, как и другое.

***

Главный источник идей для НФ? Бог знает. ЭРБ*, очевидно, подтолкнул меня к Марсу. Часто что-то из прочитанного, иногда всего лишь строчка или фраза, заставляет задуматься. Как правило, в котелке находится несколько идей, лишь частично связанных между собой. Иногда вдохновением служит место или атмосфера места, иногда персонаж или что-то из древней истории или предыстории, мифа или религии. Но невозможно сказать, как происходит процесс. Мне нравится создавать миры и пытаться проработать физические и психологические аспекты настолько логично, насколько это возможно.

То, что для меня всегда отличало фантастику от всех других видов писательства, – это старое доброе "чувство чуда". Где ещё я могу путешествовать среди "великих бурлящих солнц космоса" (вот вам и фраза, причём чисто гамильтоновская... если великие солнца не бурлят, то им, чёрт возьми, следовало бы!), стрелять по огненным туманностям и заставлять падать планеты, куда я захочу? Где ещё я могу так полностью сбежать от реальности? Конечно, это литература эскапизма, и я её люблю.

***

Как я пришла к написанию сценариев? Я написала книгу, крутой детектив, который был опубликован в 1944 году. Говард Хокс прочитал её, и ему понравились диалоги. Он был несколько потрясён, узнав, что это мисс, а не мистер Брэкетт, но тем не менее заключил со мной контракт и поручил работать над «Большим сном». В последующие годы я сделала для него ещё четыре фильма, а также несколько сценариев, которые он не стал писать сам, и один так и не был поставлен. Мы прекрасно ладили, хотя и не без некоторых моментов разочарования с моей стороны. Написание сценария – это командная работа, а босс только один. Бывает, что лучшие, на ваш взгляд, идеи уходят в трубу, и, как ни странно, иногда продюсер оказывается прав.

Жизнь сценариста полностью отличается от жизни романиста в одном важном отношении. Романист работает один, в комнате с закрытой дверью, и он – Бог за своей пишущей машинкой. Сценарист же делает бо́льшую часть своей работы, проводя конференции с другими людьми, и нигде он не является Богом. Он должен научиться думать на своих ногах, выдвигать идеи и не обижаться, когда их отклоняют, делать всё возможное с материалом, который ему не всегда нравится, и он должен научиться справляться со всеми посторонними фактами жизни, связанными с кинопроизводством, которые не касаются романиста. Например, бюджет, личности и способности актёров, которые будут облекать в плоть его персонажей; практичность локаций и то, почему сцена, которой следует быть ночной, должна стать дневной из-за производственных трудностей, и т.д. и т.п. Плюс личность продюсера и его вкус к изложению истории. Плюс этот безликий демон, который раньше назывался Front Office; он распоряжался бюджетом и был весьма жесток в том, чтобы сказать «НЕТ». (У Хоукса такой проблемы не было, или, по крайней мере, у меня её не было, и это одна из причин, почему было хорошо работать на него: нужно было угождать только одному человеку, а не целой шайке, что бывает очень неприятно).

Сценарий рождается разными путями. Я работала с романами, неопубликованными рассказами, неснятыми киносценариями, опубликованными рассказами и оригинальными идеями, иногда своими, иногда чужими. Главное удовлетворение – хорошо собрать все кусочки воедино, взять разрозненные части и заставить их выглядеть так, будто всё это развивалось естественным путём. Когда все довольны, включая зрителей, вы свободны.

Ещё одно большое удовольствие это, конечно, зарплата. Она компресс от множества синяков.

***

Что касается утверждения, что литература в жанре научной фантастики и лихого меча и магии – не профессия для женщины... Я не знаю, кто сделал это заявление, но это полная чушь, как знает любой, кто когда-либо читал Эванджелин Уолтон. Когда я только начинала, в колонки старых журналов мне приходили письма, в которых говорилось, что женщина не может писать НФ, и я считала, что это так же разумно, как утверждать, что одноногий человек не способен играть на скрипке. Они имели право жаловаться на мои ранние рассказы, которые были не очень хороши. Как только я научилась писать, претензий я больше не слышала.

Я не могу ответить за другого автора фантастики, будь то мужчина или женщина, что его привлекает в этом жанре и почему. Некоторые мужчины пишут истории, под завязку набитые всякими гаджетами. Другие пишут самые нежные и прекрасные фэнтези. Одни женщины пишут о проблемах деторождения на тяжёлых планетах, другие – о штурме Валгаллы. Каждому своё. Я могу назвать вам лучших писателей-фантастов, мужчин, от Киплинга до Брэдбери, у которых в голове не было ни капли науки. Я могу назвать вам мужчин писателей-фантастов, которые никогда не махали даже мотыгой, не говоря уже о двуручном мече. И что? Прожив в браке более 27 лет, я полагаю, что могу сказать это, не сочтя странным, но я никогда в жизни не считала себя женщиной. Я всегда была собой, отдельной личностью, свободной и самостоятельной. Что бы я ни делала, думала или чувствовала, я делала, думала или чувствовала это не как представитель какой-то массовой группы, а как я сама. Я всегда отказывалась подчиняться стереотипам или ограничивать себя какими-либо другими ограничениями, кроме моих собственных. Для меня мой пол никогда не имел ни малейшего значения за пределами спальни. Я всегда была физически активна. Я размахивала мотыгой и могу сделать вывод о двуручном мече, потому что знаю, как ощущается удар в спине, плечах и глазных зубах. Не раз я сражалась с океаном за свою жизнь, так что могу экстраполировать это и на другие схватки. На самом деле, поскольку события, о которых мы пишем, настолько далеки от реального опыта 99% читателей – сколько из них штурмовали Валгаллу в своих кольчугах или сражались с берсерком? – что даже домосед может с полной убедительностью выдумать их на пустом месте. Писатели, мужчины или женщины, пишущие, например, исторические романы о крестовых походах, должны доверять воображению.

Касательно того, что мужчины ориентированы на действие, а женщины – на место, то я не понимаю, как можно иметь одно без другого. Я ориентирована на действие. Но место очень важно, поскольку оно определяет действие и людей, которые его совершают. Один из моих персонажей в "Рыжей звезде", когда его спросили, как он и его народ отнесутся к эмиграции в лучший мир, ответил: "Земля формирует нас. Если бы мы были в другом месте, мы были бы другим народом". Я не вижу, как можно избежать взаимосвязи. Культура хопи** никогда не смогла бы развиться в Скандинавии, и если бы Англия была Сахарой, то и там всё было бы по-другому. Когда я создаю народ, я должна сначала создать место, среду, в которой он живет, потому что от этого зависит, что он ест и как добывает пищу, какую одежду носит, какие дома строит, каким богам поклоняется, и что это за люди. Комната, зал, здание важны, потому что они отражают личность строителя. Толкиен, например, очень хорошо понимал, что такое «место». Как и Эддисон***.

Если говорить чисто индивидуально, то фантастика и фэнтези привлекали меня тем, что они были такими великолепно свободными и «другими»... оторванными от обыденного и скучного мира, в котором я жила своей повседневной жизнью. Это было продолжением, или показателем моего увлечения экзотической историей, археологией и антропологией, которые также затронули струны симпатии, когда я познакомилась с ними через книгу Брестеда "Древний мир" (кажется, так она называлась) примерно в 7-м классе, или, возможно, это был 6-й.

Что я думаю о женщинах в фантастике? Абсолютно то же, что и о мужчинах. Если мне нравится рассказ, он мне нравится. Если не нравится – не нравится. Для меня не имеет значения, кто его написал.

Меня никогда не дискриминировали из-за моего пола, насколько я знаю. Редакторы покупают не секс, а истории. Что касается фильмов, то, наверное, я могла бы ходить и бить себя в грудь, потому что мне платили лишь четверть того, что получал Жюль Фертман за "Рио Браво". Но Жюль писал сценарии буквально ещё до моего рождения, и у него была целая гора высших наград, так что я считала, что он стоит больше, чем я. По мере того как я продолжала учиться своему делу и становилась более достойной, мне платили больше. Я всегда прекрасно ладила с мужчинами, с которыми работала. Думаю, это потому, что меня волнует только работа, а не игры между мужчиной и женщиной. Зависть и злоба, с которыми я сталкивалась, как ни странно, исходили почти исключительно от женщин, в большинстве своём непрофессионалов... кошачье-зубастая улыбка и милое: "Как бы я хотела быть такой же умной, как ты, и писать все эти книги.., я тупая и у меня только что родилось пятеро детей", что-то в этом роде…, но иногда и от профессионалов: одна воинствующая феминистка-актриса, с которой я, к своему ужасу, оказалась на одной дискуссии, с усмешкой сказала, что мужчины позволяют нескольким женщинам писать для них, и не менее воинствующий писатель, который сказал, что некоторые женщины пишут, как мужчины, и поэтому могут получить работу в отрасли, где доминируют мужчины. Я держусь как можно дальше от этой компании, что, я уверена, не прибавило мне популярности в женской группе Гильдии. Я презираю термин «женщина-писатель». Я не женщина-писатель. Я писатель, и точка. То, что я ещё и женщина, не имеет значения.

Мой совет молодым женщинам, которые могут сомневаться в выборе НФ как карьеры, заключается в следующем... Если вы хотите писать научную фантастику, пишите её, и зачем, чёрт возьми, сомневаться?

***

Что касается того, что я считаю своими «худшими» и «лучшими» рассказами. Ну, есть несколько рассказов, особенно среди моих ранних работ, которые по праву претендуют на звание «худшего». Что касается «лучших»... Писатель, как правило, хуже всех может судить о том, что является его лучшей работой, и в любом случае, то, что он может считать своим лучшим сегодня, не станет его выбором через десять или двадцать лет. У меня, конечно, есть свои любимые произведения, но будут ли они считаться моими лучшими или нет… Всегда хочется надеяться, что человек учится, растёт и становится лучше, так что его последнее усилие может также быть и «лучшей» работой на сегодняшний день.

*ЭРБ — Эдгар Райс Берроуз.

**Как гласит википедия, хопи — индейский народ, проживающий в резервации Хопи на северо-востоке Аризоны

***Полагаю, речь идёт об Эрике Рюкере Эддисоне (1882-1945), которого считают одним из основателей жанра фэнтези