Мало кто заметил, но с конца августа на новом движке заработал сайт Петербургской книжной ярмарки ДК им. Крупской. Пока в полутестовом режиме, продолжаем вылавливать косяки — однако с рецензиями и статьями, которые на старом сайте не появились. Вот, например, с этой рецензией на роман Феликса Гилмана — первую и, надеюсь, не последнюю книгу интересного автора, переведенную в России.
Плохой, хорошая, злой
Феликс Гилман. Расколотый мир: Роман. / Felix Gilman. The Half-Made World, 2010. Пер. с англ. Александра Зайцева. — М.: РИПОЛ классик, 2016. — 520 с. — (Полумир). 2000 экз. — ISBN 978-5-386-08512-4.
В интервью Феликс Гилман, английский адвокат и писатель, живущий с семьей в Нью-Йорке, как правило отмахивается от вопросов биографического плана. Ребята, что может быть скучнее жизни литератора? Родился, женился, скончался — тоска зеленая... Иное дело книги. Немногочисленные романы Гилмана обычно сравнивают с произведениями «новых странных» — прежде всего Чайны Мьевиля, автора «нью-кробюзонского цикла», и Джеффа Вандермеера с его «Подземным Вениссом». Но это только самые очевидные параллели, лежащие на поверхности. В «Расколотом мире» явно не обошлось без влияния ранних стимпанков, Джеймса Блэйлока и Тима Пауэрса, ценителей причудливых фриков и безумной заводной машинерии. Сыграли свою роль и книги классиков конца XIX-начала XX века, от великого Артура Конан Дойла до полузабытого Уильяма Ходжсона. Но если продолжить поиск аналогий, этот путь неизбежно приведет нас к мэтру, преуспевшему в другом виде искусства — режиссеру Сержио Леоне, итальянскому виртуозу «спагетти-вестерна».
Дух Дикого Запада преследует читателя с первых же страниц «Расколотого мира». Для того, чтобы оказаться на фронтире, на переднем крае освоения новых территорий, героям Гилман не нужно пересекать мировой океан. Достаточно перевалить через горную гряду, и вот они — бескрайние прерии со стадами бизонов, ковбои, салуны, редкие городки первопоселенцев, кровожадные дикари, почтовые дилижансы, золотые прииски и вся остальная знакомая атрибутика. При этом Старый Свет и Новый Свет в романе не просто топонимические метафоры: здесь, за горами, акт творения продолжается по сей день, мир еще не затвердел и не покрылся патиной. Новые земли малолюдны, опасны, богаты причудливыми дарами — и населены стихийными духами, которые далеко не всегда рады незваным гостям. Именно в этот дикий край отправляется доктор Лисвет Альверхайзен (для друзей просто Лив), молодая вдова и подающий надежды психиатр, один из центральных персонажей романа. Ну а в Новом Свете ее уже поджидают два других героя: Лаури, типичный чиновник с бесцветной внешностью и бульдожьей хваткой, и Джон Кридмур, легендарный ганфайтер, профессиональный негодяй, обаятельный и непредсказуемый, трикстер, готовый осыпать собеседника изобретательными комплиментами — или градом пуль.
Вслед за Сержио Леоне автор «Расколотого мира» деконструирует жанр вестерна: вся история фронтира в его интерпретации — непрерывное противоборство двух сил, двух начал, противоположных по вектору, но одинаково внеморальных, бесчеловечных по сути. Одна упорядочивает, другая ввергает в хаос, одна сковывает по рукам и ногам, другая освобождает от любых кандалов... Но ни той, ни другой нет дела до людей как таковых. Великая Война между духами, вселившимися в оружие и теми, что выбрали в качестве вместилища гигантские локомотивы, между Стволами и Линией, длится столетиями. Она то затухает, то вспыхивает с новой силой — но люди неизменно служат в этом противостоянии лишь расходным материалом.
Тут, пожалуй, и начинается самое интересное. И Линия, и Стволы в равной степени расчеловечивают своих слуг, но делают это по-разному. Перенаселенные, тонущие в лязге и копоти города-муравейники Линии — воплощение технократической антиутопии времен индустриализации, ожившая мечта «нумеров» из романа Евгения Замятина «Мы», где личность ничего не стоит, любые проявления индивидуальности строго караются, а души тысячами сгорают в топке Великой Идеи. Стволы, напротив, поощряют крайний индивидуализм, лепят из своих агентов эпических героев-одиночек: великих воинов, неуловимых шпионов, блестящих авантюристов, грабителей, убийц, шулеров, в которых все чересчур, слишком выпукло, слишком напоказ. Стволы наделяют их нечеловеческой силой, выносливостью, ловкостью и меткостью, исцеляют раны, делают невосприимчивыми к ядам. В бою каждый из агентов стоит сотен линейных со всеми их хитрыми технологиями. Это уже не люди, а ходячие символы, живые архетипы, легенды фронтира, величественные и жуткие. Сами Стволы в этой трагедии играют роль Фатума, против которого регулярно восстают герои мифов, чтобы потерпеть неизбежное поражение.
Ну а между двумя противоположными полюсами мечутся обычные люди: доктор Альверхайзен, безумный Генерал, скрывающий секрет, который может раз и навсегда положить конец затянувшейся Войне, десятки эпизодических персонажей «Расколотого мира». И чем дальше, тем сильнее меняются герои, выходят за пределы назначенных им ролей. Как в известном фильме Леоне, автор показывает, что «плохой» Кирдмур не так уж плох, «хорошая» Лив далеко не безупречна, а «злой» Лаури способен на неожиданно великодушные поступки. Что ж, матрица вестерна достаточно пластична, чтобы выдержать и не такие испытания — потому-то жанр и не приедается нам сто лет с гаком.
Предыдущую мою рецензию выпилили из колонки "Рецензии", поскольку колонка "Рецензии", как выяснилось, на самом деле должна называться "Рецензии-только-на-фантастические-книги". ОК, никаких обид, перенес в "Другую литературу". Вот вам на сей раз рецензия на самую-рассамую харкдорную НФ-классику, их есть у меня. Опубликовано на сайте Петербургской книжной ярмарки ДК им. Крупской в 2015 году.
Та самая, которая ни слова, ни полслова не соврет
Пол Андерсон. Патруль Времени: Повести. / Poul Anderson. The Time Patrol. Пер. с англ. Н.Науменко, А.Корженевского, А.Ройфе, К.Королева, А.Кириченко, Г.Корчагина. — СПб: Азбука. М: Азбука-Аттикус, 2015. — 640 с. — (Звёзды мировой фантастики). Тир. 3000. — ISBN 978-5-389-08994-5.
Идея полицейской организации, задача которой — присматривать за путешественниками во времени, помогать терпящим бедствие и отлавливать нарушителей, появилась не на пустом месте. К 1955 году, когда был опубликован первый рассказ Пола Андерсона о Патруле Времени, пространственно-временной континуум англо-американской фантастики уже бороздили несметные орды хронотуристов — а также толпы преступников и скудоумных экспериментаторов, решивших на практике проверить, что будет, если вернуться в прошлое и пристрелить собственного дедушку до того, как он познакомится с бабушкой. Зачастую по пятам за ними гнались доблестные герои, стремящиеся предотвратить парадокс и ликвидировать анахронизм, шерифы и полицейские из будущего — сам бог велел как-то упорядочить этот хаотичный процесс.
Именно в такую тайную организацию, чья зона ответственности охватывает несколько миллионов лет человеческой истории, вступил в 1954 году отставной военный с говорящей фамилией Эверарад (от английского «ever» — «всегда» или «когда-либо»), сквозной герой всего цикла Андерсона. Здесь, впрочем, содержится некоторое преувеличение. Хотя Патруль Времени на полную катушку использует высокие технологии далекого будущего, а среди коллег Мэнса Эверарда хватает выходцев из грядущих тысячелетий, сам он предпочитает патрулировать прошлое. Испанские конкистадоры, финикийские моряки, древние германцы и древние римляне интересуют его куда больше, чем постчеловеки из прекрасного далеко. Ни в одной из девяти повестей, составивших цикл, Мэнс, получивший статус полевого агента с почти неограниченными полномочиями, не рискует забраться дальше конца 1980-х — что по-своему мудро, поскольку избавляет автора от необходимости прописывать ближайшее будущее в мелких подробностях, неизбежно выставляя себя на посмешище перед потомками.
Любопытно, что в том же 1955 году вышел один из самых известных романов Айзека Азимова, «Конец Вечности», также посвященный тайной организации, управляющей человеческой историей при помощи машин времени. Ну а в 1956-м свою историю о временных парадоксах, роман «Дверь в лето», выпустил Роберт Хайнлайн — там, правда, обошлось без спецслужб, отвечающих за безопасность континуума. В «Патруле Времени» Пол Андерсон отчасти полемизирует с Азимовым. Если агенты Вечности относятся к человечеству как к неразумному дитяти, оберегают от любых потрясений, революций, войн и катастроф, то у Патруля прямо противоположная задача: не сглаживать острые углы, а сохранить историю в первозданном, неотшлифованном виде. Ведь прошлое человечества — да и будущее, судя по оговоркам героев цикла, — и есть череда войн, завоеваний, переселений народов, природных бедствий и прочих эпохальных потрясений. Именно они сделали нас такими, какие мы есть — а когда-нибудь, через миллион лет, приведут к возникновению расы сверхчеловеков-данилиан. Поэтому первое, от чего избавляется Мэнс Эверард вступив в ряды Патрульных, это от привычки судить о людях иных эпох с позиции человека XX века. Да и вообще — от привычки судить. «Там, в будущем, все еще спорят, был ли этот период эпохой неестественных пуританских условностей и почти не прикрытой жестокости или последним расцветом клонящейся к упадку западной цивилизации, — рассуждает один из героев, путешествуя по викторианской Англии. — Но, глядя на этих людей, понимаешь, что справедливо и то, и другое: историю нельзя втиснуть в рамки простых определений, потому что она складывается из миллионов человеческих судеб». «И это справедливо для любой эпохи», — отвечает собеседник. Удивительно взвешенный и здравый подход для научно-фантастической повести, написанной в середине 1950-х.
Впрочем, отличия «Патруля Времени» от «Конца Вечности» глубже. Если Азимов размышляет о Человеке и Времени, то в центре внимания Андерсона другая коллизия: взаимоотношения Человека и Истории. Очень похоже, но совсем не то же самое. История — безумно интересная штука, хрупкая и одновременно эластичная, изменчивая и неподатливая. Ее можно фальсифицировать и переписывать, прояснять темные места и выявлять неочевидные закономерности. Она может подхватить, понести, поднять на невиданные высоты и низвергнуть в пропасть забвения. Мэнс Эверард, его коллеги, друзья и недруги то оказываются в положении щепки, подхваченной Ниагарским водопадом, то сами направляют могучие потоки, то плывут по течению, то перекрывают русло... Руководствуясь когда интуицией, когда внезапным эмоциональным порывом, когда причудливой логикой кураторов-данилиан. Такая вот «история, та самая, которая ни слова, ни полслова не соврет», как поют студенты истфаков. Пожалуй, единственное, чего не хватает Андерсону в этом цикле — раскованности, а его героям — бесшабашности, готовности к экспериментам. Всего один альтернативный мир на девять повестей, да и тот схлопывается почти сразу же, при активном участии Патрульных!.. Зато показать, как работает гипертрофированное чувство ответственности, писателю удалось блестяще: сразу становится понятно, почему организация с такими запросами испытывает острый дефицит кадров во всех временных пластах и пространственных координатах.
Ну а тем, кому не хватает размаха, рекомендую перечитать «Берег Динозавров» Кита Лаумера — самый недооцененный, на мой взгляд, роман о путешествиях во времени, анахронизмах и темпоральных войнах. Заодно Лаумер подводит итог полемике между Азимовым и Андерсоном — как и положено в таких случаях, через изящный парадокс. Чистая, незамутненная радость «для тех, кто в теме» и способен уловить намеки и аллюзии.
По печальным объективным причинам две недели не вывешивал рецензий, буду наверстывать.
Сегодня — об одной из книг, которую стоило бы поставить на полку каждому, кто интересуется историей американской (а значит, и мировой) фантастики. На русском языке существует, к сожалению, только в виде "малотиражки". Рад, что эта малотиражка до меня добралась. Ну или я до нее добрался.
«Золотой век» без ретуши
Фредерик Пол. Ретроспектива будущего: Мемуары. / Frederik Pohl. The Way the Future Was: A Memoir, 1978. Пер. с англ. А.Петрушиной. — Тверь: Крот, 2015. — 552 с. — (Шедевры фантастики. Продолжатели). Тир. 42.
«Ретроспектива будущего» одна из тех книг, которые вряд ли будут выпущены в нашей стране солидным, массовым тиражом — по крайней мере, в обозримой перспективе. Мемуарная проза, да к тому же мемуарная проза писателя-фантаста с не самым громким именем, опубликованная на языке оригинала в далеком 1978 году, — сложно представить издателей-профессионалов, готовых взяться за такой проект. Нерентабельно, увы. Если уж в России до сих пор не изданы мемуары Айзека Азимова и Джеймса Балларда, биографии Роберта Говарда и Роберта Хайнлайна, что говорить о Фредерике Поле! Придется довольствоваться некоммерческим малотиражным изданием, подготовленным энтузиастами.
Парадокс в том, что для историков и литературоведов, исследователей массовой литературы и поклонников классической научной фантастики это «маст рид», обязательное чтение. Фредерик Пол далеко не самая яркая звезда англо-американской SF «золотого века», но среди активистов фэндома равных ему найдется немного — а уж полноценные мемуары оставили считанные единицы. Со второй половины 1930-х Пол выпускал фэнзины, создавал клубы любителей фантастики (в том числе знаменитое сообщество Футурианцев), как литературный агент представлял будущих живых классиков (Айзека Азимова, например), редактировал профессиональные фантастические журналы. А кроме того служил во вспомогательных войсках во время Второй мировой, крутил романы, а во второй половине 1930-х стал натуральным комсомольцем — то есть вступил в американскую Лигу Молодых Коммунистов. Такой вот штрих к портрету...
Ранний американский фэндом (каким он запомнился Фредерику Полу) мало отличался от фэндома российского. Гулянки от заката до рассвета, сложные любовно-эротические многоугольники, подковерные интриги, борьба не на жизнь а на смерть за право провести конвент на сто-двести человек, взаимные публичные выпады... И тонны макулатуры, написанной в промежутках — с редкими, но от того еще более ценными жемчужными зернами. Впрочем, издателям и «казуальным» читателям фантастики Пол спуска тоже не дает. «Качество роли не играло, — пишет он о палп-журналах 1930-1940-х. — Читатели не брезговали ничем, а старание не поощрялось ни публикой — ее вообще не брали в расчет, — ни редакторами. На переднем плане стояли благонадежность, личный контакт и верность принципам; качество даже не входило в тройку лидеров. Насколько мне известно — а известно мне не много, — читатели жаждали приключений, не вставая с дивана. Дай им получасовую отдушину, и вопрос стиля отпадет сам собой. О нет, я совершенно уверен, что одни рассказы им нравились больше других. Я даже уверен — есть еще во мне крупица надежды, что они видели разницу между качеством и халтурой. Вот только на кассе эта разница никак не сказывалась».
«Ретроспективу будущего» отличает отменное авторское ехидство и редкая самоирония. Однако в том, что касается творчества фантастов-современников, писатель удивительно дипломатичен. Он рассказывает о гонорарной политике, о «вечеринках» и семинарах, щедро делится забавными историями из жизни классиков и секретами журнальной кухни... Но о литературе — молчок. Как редактор журналов «Galaxy» и «If» Фредерик Пол был одним из основных издателей Харлана Эллисона, печатал Филипа Дика, приятельствовал с Брайаном Олдиссом и Джеймсом Баллардом, участвовал в этапной антологии «Опасные видения», — но о «новой волне» в мемуарах упоминает один раз, мельком. Такое ощущение, что системный кризис старой школы НФ, попытки вывести фантастику из гетто, литературные прорывы (а заодно и все революции шестидесятых, от сексуальной до психоделической) каким-то чудом прошли мимо него. Если верить этим воспоминаниям, Харлан Эллисон отличался от «Дока» Смита только тем, что мог на банкете запустить черствым кексом в стену.
Из «Ретроспективы будущего» можно узнать уйму непарадных подробностей о заметных персонажах из «фантастической тусовки», от мастодонтов «золотого века» Азимова и Хайнлайна до советского литературоведа Юрия Кагарлицкого. Что ели и пили, на каких конвентах бывали, как переезжали с квартиры на квартиру, чудили, уводили друг у друга жен и подруг, слушали классическую музыку, получали премии и не получали гонорары... Зато почти ничего о том, что писали и какие художественные задачи перед собой ставили. Справедливости ради, о собственных книгах автор тоже упоминает между делом, на бегу. Если вдуматься, вполне логично: проработав без малого тридцать лет редактором и литературным агентом, Пол написал о литературе тысячи статей и колонок, десятки тысяч приватных писем — возвращаться к этому еще и на страницах мемуаров чистой воды трата времени. Как в известном анекдоте: «Станки, станки, станки...». В идеале «Ретроспективу...» стоило бы выпустить в рамках трех-, а лучше пятитомника избранной публицистики Пола... Но от добра добра не ищут. Спасибо энтузиастам за то, что издали по крайней мере этот том. А то не видать бы нам «Ретроспективы...» как своих ушей без зеркала.
Антон Первушин пишет много. Не скажу, что все читаю, и тем уж тем более что все читаю с удовольствием — хотя дружим мы уже лет двадцать. Порой масштабность и смелость замысла у Антона Иваныча уступает качеству воплощению, скажем дипломатично. Тем не менее иногда Первушин пишет книги, которые нельзя не отметить — по тем или иным причинам. Что, собственно, я и сделал в рецензиях для сайта Петербургской книжной ярмарки ДК им. Крупской.
Зомби — один из самых востребованных архетипов современной массовой культуры. Без малого столетие «живых мертвецов» нещадно эксплуатируют в бесчисленных книгах, фильмах, комиксах и компьютерных играх. От писателей и режиссеров не отстают и литературоведы с киноведами — а также философы, культурологи и социологи. О зомби в кино и литературе написана целая библиотека — в основном, правда, на английском. Конечно, кое-какие исследования выходили и в России. Но и в «Книге ужаса» («The Monster Show: A Cultural History of Horror», русское издание — 2009 год) Дэвида Скала, и в «Формуле страха» (2012) петербургского киноведа Дмитрия Комма эта тема затрагивается по касательной, между делом. Доцент философского факультета НИУ ВШЭ Александр Павлов, автор сборника «Постыдное удовольствие» (2014), многочисленных статей и лекций о зомби-муви, исследует феномен более прицельно, однако книги и комиксы о живых мертвецах по большей части выпадают и из его сферы внимания. Можно уверенно сказать, что «Зомби-нашествие на кинематограф», формально посвященное высокорейтинговому телешоу «Ходячие мертвецы», — первая в России книга, где предпринята попытка проанализировать эволюцию этого образа в разных видах искусства и предложить некие обобщающие выводы.
Первым делом Антон Первушин, главный отечественный популяризатор пилотируемой космонавтики, автор с системным складом мышления, берется за хронологию и поиск внутренних закономерностей, что выгодно отличает его работу от сочинений других участников проекта «Сериал, который покорил мир». Закономерности, правда, выявляются довольно банальные: например, стремительный взлет интереса к апокалиптическим сценариям будущего (и к эсхатологии вообще) после 11 сентября 2001 года. Ну кто бы мог подумать!.. В то же время автор искренне пытается докопаться до причин успеха именно этого сериала, понять, в чем его уникальность, разгадать тайну «Ходячих мертвецов». К концу 2010-х, полагает Первушин, поклонники жанра устали от обилия откровенных пародий и безыскусного зомби-треша на кино- и телеэкранах. Возник неудовлетворенный спрос на что-нибудь более серьезное, глубокое, драматичное — и сериал по мотивам комикса Роберта Киркмана успешно занял эту нишу. Версия не лишена убедительности — хотя вариант, который предложил несколько лет назад Александр Павлов, мне кажется и остроумнее, и глубже.
Все это плюсы «Зомби-нашествия...» — к их числу можно отнести даже безразмерные перечни книг, фильмов, игр, сериалов и т.д., занимающие до полутора страниц. Такой-то артист снимался в таких-то фильмах, за такой-то период вышли такие-то книги о зомби, первый сезон «Ходячих мертвецов» состоит из таких-то эпизодов... Вдруг да найдется дотошный читатель, который захочет разобраться в контексте более предметно — ему-то эти списки и адресованы. По крайней мере, можно представить, что автор ставил перед собой именно такую цель.
Ну а теперь о недостатках и слабостях — куда ж без них. К сожалению, автор, замахнувшийся на фундаментальное исследование, демонстрирует прискорбные пробелы в знании истории хоррора. «Роман мог бы остаться незамеченным широкой публикой, но по его мотивам немецкий режиссер Фридрих Мурнау снял фильм «Носферату. Симфония ужасов», — пишет Первушин. Пишет, поясню, о «Дракуле» Брэма Стокера. На самом деле к тому моменту, когда картина германского режиссера вышла на киноэкраны, «Дракула» уже давным-давно обрел всемирную популярность благодаря одноименной пьесе, покорившей публику по обе стороны океана. Именно массовый успех сценической версии романа привлек Мурнау (так же, как и представителей студии «Universal», снявших классического «Дракулу» с Беллой Лугашем в 1931 году). Вот только договориться о правах со вдовой писателя классику немецкого экспрессионизма не удалось. История, в общем, известная, вряд ли она прошла мимо Первушина — может, речь идет о некорректной формулировке? Но редактор-то в таком случае куда глядел?
Дальше — хуже, на редактора-раздолбая не спишешь. Вот автор подробно пересказывает фабулу комикса Роберта Киркмана, легшего в основу сериала — предположим, это может заинтересовать телезрителя, не знакомого с первоисточником. Но так же добросовестно Первушин пересказывает и сюжет самого телешоу, предупреждает о неожиданных поворотах, дает краткие характеристики героев, рассказывает, кого разорвут на клочки «ходячие», кого убьют в перестрелке, а кто благополучно доживет до конца очередного сезона. Зачем? Для кого? Для поклонников сериала? Ну так они давно разобрали каждую серию по косточкам, сто раз обсудили на форумах и в чатах, их мало интересует пересказ общеизвестных фактов. Для тех, кто планирует посмотреть «Ходячих мертвецов» когда-нибудь в будущем? Для них удовольствие будет испорчено подробными спойлерами: «Убийца — дворник!». Для неофитов слишком наукообразно, для коллег-исследователей чересчур поверхностно... Ну и кто же у нас остается в сухом остатке? Народ безмолвствует...
В этом, мне кажется, и заключается главная проблема «Сериала, который покорил мир»: издатели запустили книжную серию, не задав четкий формат, не представляя потенциального читателя. Зрительская аудитория «Ходячих мертвецов» — несколько десятков миллионов человек. Тираж книги Антона Первушина — 1500 экземпляров. И печатать больше, пожалуй, действительно нет смысла — по крайней мере до тех пор, пока издатели не определятся в конце концов, кому адресованы эти книги, и не поделятся своими выводами с авторами.
Сам по себе выход новой книги Антона Первушина не бог весть какой «информационный повод»: печатается петербургский писатель много и часто, считая с переизданиями — по три-четыре книги в год, а то и больше. Но, как любит повторять сам Антон Иванович, «есть нюанс». Почти все сочинения Первушина это научно-популярная проза и публицистика. В основном связанная с историей космонавтики, реже — разоблачение «оккультных тайн» СССР и Третьего рейха. Время от времени выходят у него и романы, но в последние годы исключительно «проектные», в соавторстве. Сборник «Иные миры» состоит из принципиально других текстов. В книгу вошло шесть повестей, написанных с 2007 по 2013 годы. «Средняя форма» удается автору лучше всего: именно в такие тексты он вкладывает выстраданное, наболевшее, свое. Эти вещи у Первушина самые искренние — к тому же именно на их страницах он свободнее всего экспериментирует с языком, сюжетом и композицией. Что вряд ли возможно в формате «проекта», а тем более в «нон-фикшне».
Вот уже почти пятнадцать лет Антон Первушин продуманно и планомерно разрабатывает космическую тематику: история ракетостроения, первый пилотируемый космический полет, лунная гонка, нереализованные «марсианские проекты»... За это время он успел стать, пожалуй, самым востребованным популяризатором пилотируемой космонавтики в России. В «Иных пространствах» автор не отступает от этой традиции. Герои повестей, вошедших в сборник, совершают космический перелет, мечтают о небе, работают с инопланетными артефактами и космическими пришельцами, как минимум грезят о сверхдальней межзвездной экспедиции. Но автор меняет регистры достаточно изобретательно, чтобы от блеска фотонных отражателей и сияния далеких звезд не рябило в глазах. Альтернативная история, утопия, обернувшаяся антиутопией, вариации на тему классической русской прозы и классической советской фантастики XX века — сохраняя однажды избранный маршрут, писатель успешно избегает самоповторов.
Другой сквозной мотив сборника — мотив чуждости, оторванности, заброшенности. Советские космонавты в многомесячной экспедиции к Марсу («Небо должно быть нашим!»), юноша, мечтающий о полете и его приземленные сограждане («Гроза» в зените»), землянин на древнем Марсе, среди вымирающих брэдберианских марсиан («Марсианка Ло-Лита»), сталкер-»искатель» в зоне падения внеземного пилотируемого объекта («Корабль уродов»), пришелец из будущего («Вертячки, помадки, чушики»), инопланетный разум, пробуждающийся в телах наших современников («Трансгалактический экспресс «Новая надежда»)... Все они чужие на празднике жизни: тема варьируется, но настойчиво повторяется в каждой повести. Даже посюсторонние, вполне состоявшиеся герои у Первушина — люди «не от мира сего»: мечтают о светлом, большом, высоком, готовятся к великой миссии, а оказываются затянуты в шестеренки мелкого и убогого быта. Рефлексирующие, склонные к самокопанию, они напоминают персонажей из ранних повестей Вячеслава Рыбакова — только без самоедства, нервных срывов и эмоционального обнажения. Не то чтобы эти герои не упирались в непроходимые моральные и этические тупики, однако Первушин более отстранен, описание психологических кризисов дается ему с куда большим трудом, чем старшему коллеге по семинару Б.Н.Стругацкого. Зато он охотно делегирует права рассказчика и в трех из шести повестей прибегает к стилизации. «Небо...» полностью стилизовано под личный дневник самого известного советского космонавта, в «Корабле уродов» звучат отзвуки «Пикника на обочине», ну а «Марсианка Ло-Лита», разумеется, написана от лица Владимира Набокова — только здесь классик живет в альтернативной вселенной, построенной по чертежам мэтров американской научной фантастики, от Эдгара Райса Берроуза до Филиппа Фармера. К сожалению, самый смелый эксперимент оказался и самым неудачным. Почерк Юрия Гагарина имитировать гораздо проще, чем манеру Гумберта Гумберта: главным авторским достижением в «Марсианке...» остается альтернативная биография Набокова В.В., лихо придуманная и остроумно написанная.
Так сложилось, что в моей библиотеке книги Антона Первушина занимают целую полку: есть и «Оккультный тайны НКВД и СС», и роман «Звезда», и двухтомник «Битва за космос», и серия «Пираты XXI века», и «Ходячие мертвецы: зомби-нашествие на кинематограф»... Но если выбирать, что оставить, а что убрать с глаз долой, я сохранил бы сборник «Иные пространства» — и, пожалуй, «10 мифов о советской фантастике». Две книги, изданные тиражом 500 и 300 экземпляров — а не под 100 тысяч, как иные сочинения Антона Ивановича.
Шерлок Холмс из тех "культурных героев", интерес к которым не затихает десятилетиями, уже почти столетиями. И пишут, и снимают, и рисуют, и комиксы делают... Но при этом всегда можно раскопать в первоисточнике что-то такое, что не бросается в глаза современному читателю. Именно такие раскопки произвел несколько лет назад замечательный Кирилл Кобрин — рекомендую!
Шерлок Холмс: комментарии на полях
Кирилл Кобрин. Шерлок Холмс и рождение современности: Эссе. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. — 184 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-89059-240-8.
Кирилл Кобрин — журналист и историк, редактор журнала «Неприкосновенный Запас», автор без малого полутора десятка книг. Разумеется, англоман: кандидатскую диссертацию защитил по истории Уэльса, ныне живет в Лондоне. Заметная часть его работ посвящена сюжетам времен модернизации Британской империи, иными словами — Викторианской эпохе во всем ее убожестве и великолепии. Понятно, что автор с такой биографией (и такой библиографией) не мог рано или поздно не обратиться к шерлокиане, одному из самых удивительных литературных феноменов конца девятнадцатого-начала двадцатого века. Удивительных не потому, что рассказы и повести о Шерлоке Холмсе пользовались бешеным успехом у современников. Куда примечательнее то, что популярность этих бесхитростных на первый взгляд историй пережила и сэра Артура Конан Дойла, и Британскую империю в целом, и распространилась по всему свету, не исключая Россию, как лесной пожар. Хотя, казалось бы, какое дело школьникам из Кирова, Сингапура или Мехико до злоключений викторианских джентльменов?..
Само собой, Кирилл Кобрин, очарованный Холмсом еще в светлом пионерском детстве, предлагает свою версию ответа на этот вопрос. «Перед нами идеальное усиление подлинного интереса, — пишет он в одном из эссе, вошедших в сборник «Шерлок Холмс и рождение современности», — когда объект совершенно чужой, но в нем угадываются структуры своего. Не детали, нет — они чаще всего вводят в заблуждение, — а именно структуры, скелет, каркас». Иными словами, не важно, где живут Холмс и Ватсон, чем завтракают («овсянкой, сэр!»), как одеваются и обращаются друг к другу. Но в том, как они выстраивают отношения, в конфликтах, с которыми они имеют дело, в характерах центральных и эпизодических персонажей шерлокианы очень много узнаваемого — это-то и подкупает читателя.
Впрочем, цель автора этой книги не сводится к поиску параллелей и аналогий. Фраза насчет структур — скорее реплика в сторону, комментарий на бегу. Цикл о Шерлоке Холмсе интересует Кобрина прежде всего как зеркало, в котором отразились главные противоречия и основные тенденции одной из интереснейших и сложнейших эпох в новейшей истории. Причем отразились не по воле автора, а просто в силу включенности Конан Дойла в общий поздневикторианский контекст. Рассказы о Шерлоке Холмсе не очерк нравов, не послание потомкам — тем интереснее следить, как исследователь вычленяет важные, значимые элементы, подчеркивает нюансы, на которые при беглом чтении просто не обращаешь внимания. «Проанализировать этот мир с точки зрения историка, обозначить «модерновость» как состояние общественного сознания, как тип исторического мышления (в том числе и самого автора, Артура Конан Дойла) — такова моя задача, — признается Кобрин. — Я пытаюсь проанализировать разные стороны Викторианской эпохи — отношение к деньгам и богатству, социальную роль женщин и даже рождение современного гуманитарного знания».
Анализ удался. Неожиданных, парадоксальных выводов тут хватает. Как дважды два исследователь доказывает, например, что викторианский мир по Конан Дойлу держится вовсе не на носителях «протестантской этики», придуманной Максом Вебером, а на честных неудачниках вроде Ватсона и людях богемы, маргиналах, к числу которых несомненно принадлежит Шерлок Холмс. Деньги, в том числе заработанные упорным честным трудом, не приносят счастья никому из героев, богатство не спасает от беды — а вот наоборот сплошь и рядом. Буржуазность буржуазностью, но Фортуна слишком часто отворачивается от успешных представителей среднего класса, чтобы это можно было счесть случайным совпадением.
В то же время не стоит забывать, что «Шерлок Холмс и рождение современности» — не научная монография, а сборник эссе, автор которых не лишен чувства юмора. В статье, посвященной рассказу «Скандал в Богемии», он с серьезной миной доказывает, что события, описанные на страницах этой новеллы — ни что иное как мистификация, затеянная заскучавшим Холмсом и принятая простодушным Ватсоном за чистую монету. Можно, конечно, и так объяснить несообразности и натяжки, допущенные Конан Дойлом, но испытания бритвой Оккама версия, конечно, не выдержит.
Отдельная тема — комментирование переводов. Одно слово, показывает Кобрин, может полностью изменить трактовку образа героя, а современный русскоязычный читатель этого даже не заметит. «Собиратель древностей» или «антикварий» — какая нам разница? А вот для автора и его современников между двумя этими понятиями лежала целая пропасть: уважаемый ученый и смешной полуграмотный краевед — абсолютно непохожие персонажи, требующие к себе разного отношения. И это только один пример — из «Собаки Баскервилей», как вы, наверное, уже догадались. Думаю, если бы Кирилл Кобрин прошелся красной ручкой по всему корпусу рассказов о Шерлоке Холмсе, получился бы литературоведческий труд энциклопедического объема. К счастью или к сожалению, но эссе из сборника «Шерлок Холмс и рождение современности» больше напоминают маргиналии, записки на полях, «комментарии, толкования, мнения», чем энциклопедию. Кирилл Кобрин выхватывает самое вкусное, самое интересное, снимает сливки, но вовсе не претендует на всеохватность. Что ж, не страшно: для тех, кто ищет что-нибудь более основательное об эпохе Шерлока Холмса, есть и другие книги — например, «Бейкер-стрит и окрестности» Светозара Чернова объемом в 480 страниц.