Фильм на грани двух традиций — или выход за грани привычного horror-а?

Ценители жанрового кино часто отмечают качество азиатских ужасов. Кого-то они привлекают колоритом культуры, которую транслируют с экрана (известный «Звонок» Х. Наката, фильмы Кима Ки Дука), кого-то завлекают ярким взглядом на тривиальные, знакомые всем, вещи. Ко второй категории принадлежит большинство мировых картин в жанре horror. Что не удивительно: наследуя коммерчески-выгодной школе американского кино, зарубежные режиссеры стараются снимать фильмы «попроще», чтобы их было легче продать массовой аудитории.

Но сейчас мы видим отклонение от привычного курса.

Появляются фильмы, нарушающие приевшиеся нам формы американской кино-школы. В США их нарушает Ари Астер, во Франции – Паскаль Ложье, в Дании – Ларс фон Триер. Все перечисленные режиссёры – самостоятельные мастера, отклонившиеся от привычного жанрового канона. Некоторые из них не боятся использовать фольклор других культур, чтобы изобразить хтонический, достоверно эффектный, ужас («Реинкарнация» А. Астера, «Антихрист» Л.фон Триера), а не абстрактную страшилку.

Нечто среднее между двумя такими подходами сделал Ён Сан-хо, сняв «Поезд в Пусан». Фильм корейского режиссёра во многом адаптирован к массовому зрителю, но, тем не менее, не имеет многих штампов, которые присущи в американской традиции ужасов. В первую очередь, «Поезд в Пусан» — это история об отношениях. И яркой картинки, свойственной фильму про зомби, здесь нет. Кадров с толпой окровавленных монстров, конечно, хватает. Но они здесь не для испуга зрителя, а для динамики. Как подобает маломальской драматургии, самые важные события «Поезда…» разворачиваются до и после появления чудовищ в кадре – в закрытом вагоне, где жертвы выясняют отношения. Но, если в большинстве картин про зомби основные события сводятся к тому, кого съели и кого съедят, то здесь наше внимание привязывается к тому, как герои отреагируют на смерть уже съеденного товарища.

Примитивная с виду фабула особенно хорошо работает с основными жертвами — отцом и дочерью. Размолвка, произошедшая с ними на почве распада семьи, меняет обоих на протяжении всего фильма. Акцент истории на событии в семье – еще одна редкость в жанре «зомби», где основное внимание акцентируется на яркой картинке. В фильме Ён Сан-хо она тоже присутствует: особенно в начале, где яркость достигается скупым изображением зомби. Очень просто, посредством документальных кадров, показано, как чудовища расползаются по городам. Больше о распространении инфекции ничего не показывают. Это позволяет зрителю самому «досматривать» картинку до таких масштабов, какие он только может себе представить. Благо, в быстрых изображениях есть всё, чтобы оценить масштаб катастрофы. Чего только стоит кадр с вертолётом...

Подобных сцен в фильме достаточно. Конечно, они не ввергают зрителя в шок, но, как минимум, оказываются неожиданными. Например, ситуация с военными на станции, куда пребывает заражённый поезд, до последней минуты не вызывала опасений, что пойдет что-то не так — пока вся опасность положения пассажиров не раскрылась через один яркий образ. В кадре это происходит неожиданно, что выходит за рамки привычных инструментов создания испуга.

Основной причиной, по которой потенциально жуткие сцены в большинстве horror-фильмов не выглядят страшными, оказывается музыка. Как правило, «страшной» сцене в «канонических» ужасах всегда предшествует тревожный музыкальный фон — чего нет в «Поезде в Пусан». Как, например, нет в «Оцепеневших от страха» Д. Руньи. Именно поэтому появление монстра в кадре у Ён Сан-хо оказывается всегда по-настоящему неожиданным – и сильнее отпечатывается в памяти зрителя. Наверное, вы задаетесь вопросом, почему такая деталь раскрывается в южнокорейском и аргентинском кино. Быстро отвечать не стоит, так как нужно решить два параллельных вопроса: это всего лишь совпадение в почерке двух разных режиссёров? Или отсутствие «страшной» музыки в жанровых картинах присуще всему кинематографу, который снимается не по лекалам американской школы?

Понять это мы сможем позже, когда более подробно изучим почерк Ён Сан-хо и Д. Руньи, что возможно только после выхода их новых картин.

Однако южнокорейский зомби-horror не настолько отличается от своих американских братьев, как может показаться на первый взгляд. Виной всему штамп с образом чудовища, который использовался при объяснении причин заражения. Несмотря на то, что инфицирование, при всей своей прозаичности, подано ярко, мотивы заражённых не раскрыты. Понятно, что в примитивной фабуле «бежать от монстра, чтобы не быть съеденным», не может идти речи о серьёзных мотивах. Но, как было сказано, Ён Сан-хо отклонился от привычных штампов и сместил акцент истории в драматургию. В таком случае, он мог, по крайней мере, вместо мотивов показать обычную причину хищного поведения чудовищ. Но нет: режиссёр даже не объяснил, почему они нападают на людей. Это логическое упущение. Конечно, оно условно в «американском» ужастике, но вызывает вопросы в корейском фильме, отклонившемся от общей традиции жанра.

Слабоватую логику имеют и линии некоторых героев. У Ён Сан-хо они пересекаются не так плотно, как могло показаться из-за первых кадров (там действия героев строились исключительно на отношениях и привязанностях отца с дочерью). Но нельзя не признать, что привязанность мужчины и девочки максимально сильно обыгрывается в финальных сценах. В них же конфликт между родителем и ребенком выходит на новый уровень: от обиды/презрения до прощения и ненависти из-за того, что старший должен «сделать своё дело», чтобы спасти остальных. Речь здесь идёт вовсе не об убийстве. Обойдёмся без спойлеров, сказав лишь, что финал – это главный эмоциональный накал истории, после которого не стоит ожидать «психологического удовлетворения/катарсиса.

Во многом на такой «срыв» влияет сильная игра актрисы. Ваш покорный не любит разбирать игру актеров, чтобы не вешать ярлыки на вещи, которые воспринимаются заведомо субъективно. Верим мы актёру или нет, каждый решает для себя сам. Но здесь поверит каждый! Ребёнок играет не роль, а, как истинный актёр, переживает ситуацию — тяжёлую, причиняющую боль другим детям. И переживает достоверно: так, что веришь каждому крику и слезинке, которые особенно четко врезаются в память, когда мы видим заплаканное лицо девочки в последнем кадре. Это сильный, провоцирующий чувства, ход. Он же оставляет странное послевкусие: будто мы посмотрели авторскую картину, не зависящую от привычной школы или канона, где в конце всегда показывается пейзаж разрушенного города/станции. В конце «Поезда в Пусан» вместо пейзажа – одно лицо девочки, делающее акцент на личном её личном переживании. А это, как говорилось, тянет больше к авторскому кино.

Посмотрим, разовьётся ли стиль Ён Сан-хо до таких форм как авторская картина (не зависящая от «интертеймента») или он продолжит снимать фильмы на грани двух традиций.

Первая публикация — на сайте о тёмном кино «Клуб Крик», 16 июля 2020 г.

Источник: статья в группе автора