Тем не менее, этот инцидент сильно разозлил его в то время; и участь, которую он придумал для Амиры, была наиболее ужасной из всех мыслимых. Её история запомнилась надолго и о ней часто перешёптывались в королевской зенане ; хотя послужила ли она примером для того, чтобы удержать других от подобных проступков, оставалось спорным вопросом.

Амира была танцовщицей, что означало низкое происхождение; и её возвышение в глазах раджи не было воспринято с безоговорочным одобрением его законными жёнами. В сложившихся обстоятельствах для Амиры было крайне неблагоразумно продолжать любовную связь с миловидным молодым погонщиком слонов Рамой Дасом, поскольку вокруг было много бдительных глаз, способных заметить эту любовь, и завистливых языков, чтобы донести сплетни о ней Нихалу Сингху. За Амирой следили; и однажды был замечен некий мужчина, выходивший из её комнат в ранний утренний час. Этот мужчина не был с уверенностью опознан как Рама Дас; однако присутствия в этих священных пределах любого, кроме самого раджи, было достаточно, чтобы проклясть несчастную девушку.

Наказание, избранное Нихалом Сингхом, было столь же скорым, сколь и ужасным. Девушка была приговорена к смерти, которой обычно карали самых худших преступников; а её предполагаемый любовник, погонщик Рама Дас, в лучших традициях изысканной раджпутской жестокости был избран её палачом. Амиру заставили опуститься на колени и положить голову на каменную глыбу во дворе дворца, после чего огромный слон, которым правил Рама Дас, по сигналу погонщика поднял одну из своих громадных ног и обрушил её на голову танцовщицы, сокрушив её в кровавое месиво. Во время этого чудовищного испытания ни Рама Дас, ни Амира не проявили никаких признаков узнавания или эмоций; и тайно торжествовавший раджа, пожалуй, был разочарован таким поворотом событий. Через день или два молодой погонщик слонов пропал из Анапура, и никто не знал, то ли он был тайно устранён Нихалом Сингхом, то ли скрылся по собственной воле.

С тех пор прошло десять лет; и даже в памяти старших жён раджи эту историю затмило бессчётное множество более поздних скандалов и мелких дворцовых происшествий. И когда должность махаута Рагны, огромного слона, который на всех официальных церемониях носил самого раджу, освободилась после смерти погонщика, никто не связал бы полузабытого Раму Даса с новым претендентом Рамом Чандаром, который в знак своей пригодности дал обет взять на себя ответственность за Рагну и предоставил рекомендации, свидетельствующие о многолетнем верном и умелом служении махарадже штата Бунделькунд. И Нихал Сингх был бы последним из всех, кому могло прийти в голову, что мрачный неразговорчивый густобородый Рам Чандар и беспечный безбородый Рама Дас был одним и тем же человеком.

Каким-то образом, несмотря на наличие множества других претендентов, Рам Чандар всё же пробрался на желаемую должность. И поскольку он был умелым погонщиком, который, очевидно, овладел языком слонов до последних, тончайших интонаций, никто, даже его товарищи-махауты, не нашли причин для неодобрения или критики его назначения. Рагне, по-видимому, тоже понравился его новый погонщик; и вскоре между этими двумя сложилось то идеальное доверие и понимание, что часто возникают между махаутом и животным. Рагна, как подобает хорошо обученному слону, был мудр и образован во всём, что ему полагалось знать; но к тому же он научился некоторым новым манерам и грациозности под руководством Рама Чандара; и даже был обучен в частном порядке паре трюков, которые обыкновенно не входят в курс обучения парадного слона. Об этих последних никто и не догадывался, а Рам Чандар хранил непроницаемое молчание. И Нихал Сингх совершенно не подозревал о том странном сардоническом зловещем чувстве, с которым смотрел на него новый махаут из Бунделькунда.

Нихал Сингх ныне куда больше чем когда-либо ранее увлекался опиумом и всё меньше и меньше интересовался всеми прочими удовольствиями и развлечениями. Но теперь, когда ему исполнилось сорок лет, его министры по политическим причинам решили, что он должен взять ещё одну жену. Рани недавно умерла, не оставив ему наследника мужского пола; и её преемницей была выбрана юная дочь соседнего раджи Айялмеры. Были выполнены все необходимые приготовления, составлены подробнейшие протоколы, после чего был назначен день свадьбы. Нихал Сингх втайне скучал перед ожидавшей его перспективой, однако во всеуслышание безропотно принял свой королевский долг. Чувства невесты, похоже, были ещё более сомнительными.

День свадьбы расцветал жарким шафраном. Громадная процессия, движущаяся из Айялмеры, должна была доставить невесту в Анапур, а Нихал Сингх с другой великолепной процессией готовился встретить её пред вратами собственной столицы.

Это была восхитительная церемония. Нихал Сингх, сидевший в золотом, украшенном драгоценными камнями хаудахе на превосходном слоне Рагне, проплыл по улицам Анапура, сопровождаемый придворными вельможами на других слонах и небольшой армией всадников, кони которых были убраны роскошными попонами. Солдаты часто стреляли из джезайлей и пушек, а в толпе простолюдинов гремели музыкальные инструменты. Погонщик Рам Чандар, как всегда мрачный и невозмутимый, сидел на шее Рагны. Нихал Сингх, подкрепивший свои силы солидным куском своего любимого наркотика, был столь же бесстрастен, восседая на своих вышитых подушках в хаудахе.

Процессия выступила через открытые ворота Анапура, и тогда на некотором расстоянии от неё в облаке летней пыли взорам всех предстал приближающийся кортеж невесты и её свиты, образующий не менее блистательное и пышное построение, чем то, которое возглавлял Нихал Сингх.

Когда две процессии оказались совсем рядом, произошло событие, которое не было заранее подготовленной деталью церемонии. По тайному сигналу Рама Чандара, воспринятому и понятому только одним слоном, Рагна внезапно остановился, сунул хобот в большой хаудах у себя на спине, крепко охватил им Нихала Сингха и самым непочтительным и унизительным образом вытащил раджу наружу, толкнул его так, что тот упал на колени в дорожную пыль и заставил склонить голову в прах перед приближающимся паланкином невесты. Затем, прежде чем ошеломлённая толпа осознала, что он делает, Рагна поднял одну из своих передних ног и преспокойно принялся раздавливать ею голову раджи в плоскую бесформенную массу. Затем, дико трубя, угрожая всем, кто стоял у него на пути и, по-видимому игнорируя отчаянные сигналы и команды своего погонщика, Рагна прорвался сквозь толпу и быстро растворился в ближайших джунглях, всё ещё неся на себе Рама Чандара и пустой хаудах.

Посреди смятения и ужаса возобладало предположение, что Рагну охватило свирепое безумие, которому иногда бывают подвержены слоны. Когда было восстановлено некое подобие порядка, за ним последовал отряд всадников раджи, вооружённых джезайлями. Они нашли его через час, мирно пасущимся на поляне в джунглях без своего погонщика, и уложили слона одним залпом, не доверяя его вернувшейся внешней кротости.

Предположение о том, что Рагна обезумел, было охотно принято всеми; никто даже не подумал о Раме Дасе и смерти Амиры десять лет назад. Однако исчезновение нового махаута Рама Чандара оказалось не меньшей загадкой, чем случившееся ранее исчезновение Рамы Даса, если бы кто-то вздумал провести с ним параллель. Тело Рама Чандара не было найдено, и никто не знал наверняка, был ли он убит Рагной в дремучих джунглях или бежал из Анапура опасаясь оказаться привлечённым к ответственности за поведение Рагны. Однако бешеные слоны склонны изливать свою злобу на всех доступных им жертв, даже на своих собственных махаутов; поэтому считалось весьма маловероятным, что Рам Чандар сумел сбежать.

*

*

*

Примечания

1. Женская половина дома в Индии (хинди)

2. Джезайл, или джезайль (перс.) — традиционное длинноствольное дульнозарядное ружьё в Центральной Азии.

*

Завершив рассказ 29 декабря 1930 года, Смит описал его Лавкрафту как «..."мрачный и ужасающий"; но [Фарнсуорт Райт] может принять его, так как он не связан со сверхъестественным и совсем не поэтичный. Идея сюжета очень похожа на историю, которую я продал "Черному коту" еще в детстве» (Смит ссылается на свой рассказ “Махаут”, впервые опубликованный в "Черном коте" в августе 1911 года). Фарнсуорт Райт принял рассказ для выпуска "Восточных историй" в августе 1931 года и заплатил Смиту в общей сложности четырнадцать долларов.

*

Перевод В. Спринский, май 2021

— Это не шутка, — серьёзно сказал мой друг. — Однако если ты в самом деле хочешь встретиться с призраком, я легко могу это устроить. Этот дом, шестикомнатное бунгало, принадлежащий некоему Юсуфу Али-Бора, сейчас занимает дух, который, похоже, считает его своей исключительной собственностью.

Два года назад там жил мусульманский купец Мохаммед Дин с семьёй и слугами. Однажды утром они нашли купца мёртвым — с ножом в сердце, но при этом не обнаружили никаких следов убийцы, личность которого до сих пор остаётся нераскрытой.

Семья Мохаммеда Дина уехала, и этот дом был сдан какому-то парсу, приехавшему сюда по делам из Бомбея. Однако он внезапно покинул дом около полуночи, а на следующее утро рассказал дикую историю о том, как столкнулся с несколькими бестелесными духами, описав главного из них как Мохаммеда Дина.

После него в этом доме последовательно сменилось несколько жильцов, но их пребывание в нём как правило было кратковременным. Все они рассказывали истории, похожие на рассказ парса. Постепенно дом приобрёл дурную репутацию, и найти новых арендаторов стало невозможно.

— А сам ты когда-нибудь видел призрака? — спросил я.

— Да, я провёл там ночь, вернее часть ночи, потому что уже около часа выскочил из окна. Мои нервы были недостаточно крепкими, чтобы выдержать это дольше. Больше ни за какие деньги не войду в этот дом.

Рассказ Николсона лишь укрепил моё намерение поселиться в доме с привидениями. Вооружённый решительным неверием в сверхъестественное и ещё более твёрдым намерением доказать, что всё это полнейшая чушь, я чувствовал себя способным потягаться со всеми призраками Индии, как местными так и всеми прочими. Я был совершенно уверен в своей способности разгадать тайну дома, если таковая вообще существовала.

— Мой друг, — час спустя сказал Николсон Юсуфу Али-Боре, — хочет провести ночь в вашем бунгало с привидениями.

Человек, к которому он обратился, толстый невысокий мусульманин, посмотрел на меня с любопытством.

— Дом к вашим услугам, сахиб, — сказал он. — Я полагаю, сахиб Николсон рассказал вам об опыте предыдущих жильцов?

— Да, — ответил я. — Если это не выдуманная история, то здесь наверняка затевается какой-то обман, и я предупреждаю вас, что плут не останется невредимым. У меня с собой заряженный револьвер, и я без колебаний воспользуюсь им, если встречу каких-нибудь бесплотных духов.

Юсуф в ответ лишь пожал плечами.

Он дал нам ключи, и мы отправились к бунгало, которое находилось всего в нескольких минутах ходьбы. Когда мы добрались до него, уже наступила ночь. Николсон отпер дверь, мы вошли, зажгли лампу, которую я принёс с собой, и отправились на осмотр. Мебель состояла из пары чарпай [1], трёх табуретов, старого дивана полностью лишённого подушек, сломанной панкхи [2], трёхногого стула и ветхого ковра. Всё было покрыто слоем пыли; жалюзи нервно дребезжали, а все двери скрипели. Другие комнаты были скудно меблированы. Я мог слышать, как во тьме бегают крысы. К дому примыкал заросший тростником участок с одиноким фиговым деревом. Николсон сказал, что призрак обычно появлялся в одной из комнат с окном, выходящим на этот участок, и я выбрал именно эту для того чтобы провести в ней ночь. Это было подходящее место для призраков. Потолок уныло провис, а единственная чарпая, которая здесь стояла, выглядела шаткой.

— Спи спокойно, — сказал мне Николсон. — Ты найдёшь атмосферу этого облюбованного духами места весьма благоприятной для сна.

— Крысы! — воскликнул я.

— Да, здесь полно крыс, — ответил он, выходя

Поставив лампу на табурет, я с некоторыми опасениями улёгся на чарпаю, не уверенный в её устойчивости. К счастью, они оказались необоснованными, и, положив рядом с собой револьвер, я достал газету и начал читать.

Прошло несколько часов, но ничего необычного так и не произошло. Призрак не материализовался, и около одиннадцати, когда мой рафинированный скептицизм значительно укрепился и мне стало немного стыдно за те сто рупий, которые моему другу придётся отдать мне на следующее утро, я лёг и попытался заснуть. Я не сомневался, что моя угроза Юсуфу Али-Боре насчёт револьвера заставила его изменить все планы по моему запугиванию, которые могли быть предприняты.

Едва я закрыл глаза, как все двери и окна, которые скрипели и стучали весь вечер, снова оживились. Подул лёгкий бриз, и ставня, висевшая всего на одной петле, начала выстукивать мелодию о стену. Крысы засуетились с удвоенной энергией, а одна из них, наиболее усердная, принялась грызть что-то в углу и занималась этим около часа. Спать было решительно невозможно. Мне казалось, что в воздухе слышны шептания, а однажды почудилось, что я слышу тихие шаги, будто кто-то ходит и бродит по пустым комнатам. Меня охватило смутное ощущение жути, и потребовалось очень большое умственное усилие, чтобы убедить себя в том, что все звуки были вызваны исключительно разыгравшимся воображением.

Наконец бриз стих, перекошенная ставня перестала стучать, крыса прекратила грызть, и когда восстановилась относительная тишина, я заснул. Спустя пару часов я проснулся, и, достав часы, увидел, что хотя свет лампы потускнел, стрелки показывали два часа ночи. Я уже собирался повернуться на другой бок, когда вновь услышал загадочные шаги, на этот раз довольно громкие. Они, казалось, приближались к моей комнате, но, достигнув соседнего помещения, внезапно смолкли. Я прождал в мёртвой тишине пять минут, нервы мои были на пределе, а кожу головы покалывало.

Затем я осознал, что между мной и противоположной стеной кто-то есть. Сначала это была смутная тень, но пока я смотрел, она сгустилась и обрела тело. От него исходил какой-то фосфоресцирующий свет, окружая его бледным сиянием.

Лампа вспыхнула и погасла, но фигура по-прежнему оставалась видна. Это был высокий человек в развевающемся белом халате и синем тюрбане. У него была густая борода и глаза, похожие на горящие угли,. Его пристальный взгляд был устремлён на меня, и я почувствовал, как по спине пробежали холодные мурашки. Мне хотелось закричать, но язык словно прилип к нёбу. Фигура шагнула вперёд, и я заметил, что халат на груди был красным, как будто от пролитой крови.

Несомненно, это был призрак Мохаммеда Дина. История Николсона оказалась правдивой, и на мгновение моя убеждённость в том, что сверхъестественное является полной чушью, полностью рассыпалась в прах. Но только на мгновение, поскольку я вспомнил о том, что у меня есть револьвер, и эта мысль придала мне храбрости. Возможно, это всё-таки был чей-то умелый трюк, и во мне поднялся гнев и решимость не позволить ловкачу уйти невредимым.

Быстрым движением я поднял оружие и выстрелил. Фигура находилась не более чем в пяти шагах, промахнуться было невозможно, но когда дым рассеялся, она не изменила своего положения.

Фигура начала приближаться, не издавая ни звука, и через несколько секунд оказалась рядом с чарпаей. Собрав воедино остатки мужества, я поднял револьвер и трижды нажал на спусковой крючок, однако без всякого видимого эффекта. Я швырнул оружие в голову фигуры, и через мгновение услышал, как оно ударилось о противоположную стену. Призрак, хоть и видимый, был неосязаем.

Только теперь он начал исчезать. Сначала очень медленно, затем всё быстрее, и вскоре я мог различить лишь его очертания. Ещё мгновение, и всё исчезло, кроме контура одной руки, которая неподвижно висела в воздухе. Я встал и сделал шаг к ней, но резко остановился, потому что очертания снова начали наполняться красками, рука становилась плотнее и темнее. Теперь я заметил кое-что, чего раньше не видел — на среднем пальце, казалось, был надет массивный золотой перстень с каким-то зелёным камнем, вероятно, изумрудом.

Рука начала медленно двигаться мимо меня к двери, ведущей в соседние апартаменты. Я зажёг лампу и последовал за ней, отбросив весь страх и желая найти объяснение этому феномену. Я слышал тихие шаги под рукой, как будто её хозяин, пусть и невидимый, всё ещё присутствовал здесь. Я последовал за ней через соседние апартаменты в следующие, где она остановилась и повисла неподвижно. Один палец был направлен в дальний угол, где стояла то ли табуретка, то ли тумба.

Словно побуждаемый какой-то силой, независимой от моей собственной воли, я подошёл и, подняв табуретку, обнаружил под ней маленькую деревянную шкатулку, покрытую пылью.

Обернувшись, я увидел, что рука исчезла.

Взяв шкатулку с собой, я вернулся в свою комнату. Шкатулка оказалась изготовленной из очень твёрдого дерева, и имела около десяти дюймов в длину, восемь в ширину и четыре в высоту. Она была лёгкой, и когда я потряс её, то внутри зашуршало. Я догадался, что это письма или бумаги, но не имея под рукой ничего, чтобы открыть шкатулку, я решил подождать до утра, прежде чем этим заняться.

Как ни странно, но вскоре я крепко уснул. Вы наверняка подумали бы, что человек вряд ли захочет спать сразу после встречи с бестелесным духом. Я не могу дать этому никакого объяснения.

Когда я проснулся, солнце уже светило в окно, и так уютно и безмятежно было ощущать себя посреди белого дня, что я подумал, не были все события этой ночи всего лишь сном. Однако лежащая рядом шкатулка убедила меня, что это не так.

Вошедший Николсон казалось был весьма удивлён и немного смущён, обнаружив меня в полном самообладании.

— Ну, — спросил он, — что случилось? Что ты видел?

Я пересказал ему всё, что произошло, и в качестве доказательства предъявил шкатулку.

Час спустя Николсон, вооружившись коротким туземным клинком и изрядно сквернословя, пытался её вскрыть. Наконец, это ему удалось. Внутри лежало несколько исписанных мелким почерком листов бумаги и письма, большинство из которых были адресованы Мохаммеду Дину.

Бумаги в основном состояли из докладных записок и деловых отчётов, которые обыкновенно пишут торговцы. Они были написаны на скверном урду, безнадёжно перемешаны, и хотя все они были датированы, разобраться в них было непростой задачей. Письма в основном касались деловых вопросов, однако некоторые, написанные весьма красивым почерком, были от двоюродного брата Мохаммеда Дина, некоего Али Багха, торговца лошадьми из Агры. Они тоже, за исключением одного, были вполне обычными. Прочтя письмо, Николсон нахмурил брови, а затем протянул листок мне. Бо́льшая часть письма будучи малоинтересной, не осталась у меня в памяти, но я помню, что последний абзац звучал так:

Я не понимаю, откуда ты получил эти сведения и почему ты хочешь воспользоваться ими, чтобы меня погубить. Всё это правда. Если у тебя есть хотя бы капля любви ко мне, воздержись.

— Что это значит? — задумался Николсон. — Какой тайной владел Мохаммед Дин, которую он мог использовать, чтобы погубить своего двоюродного брата?

Мы внимательно просмотрели бумаги и в самом низу шкатулки обнаружили следующую, датированную 17 апреля 1881 года согласно нашему летоисчислению:

Сего дня я нашёл письма, которые давно искал. Они подтверждают то, что я знал уже давно, но до сих пор не мог доказать. Али Багх — мошенник, главарь большой шайки. Стоит мне только передать их в полицию, и его потащат в тюрьму, где он будет отбывать наказание в течение многих лет. Это станет хорошей местью — по крайней мере она ркажется хотя бы частичной компенсацией за весь тот ущерб, который он мне причинил.

— Это объясняет, о чём писал Али Багх, — сказал Николсон. — Мохаммед Дин оказался настолько хвастлив, чтобы написать ему, сообщив, что он знает о его вине и намерен доказать её.

Далее было ещё несколько листков, написанных другой рукой за подписью некоего Маллека Хана. Этот Маллек Хан, по всей видимости, был другом Али Багха, а листы имели форму писем. Но поскольку они не имели складок, было совершенно очевидно, что письма эти остались неотправленными.

Сообщения касались вполне конкретных мошеннических схем, а также упоминались имена ряда вовлечёных в них людей. Очевидно, это были те самые доказательства, на которые ссылался Мохаммед Дин, угрожая передать их полиции.

Больше ничего интересного не было, кроме следующей записки, написанной рукой Мохаммеда Дина, датированной 21 апреля 1881 года.

Завтра я передам бумаги властям. Я слишком с этим затянул, и был весьма глуп. написав Али Багху.

Сегодня на улице я прошёл мимо человека, удивительно похожего на моего двоюродного брата… Я не уверен… Но если он и правда здесь, то да поможет мне Аллах, ибо он не остановится ни перед чем…

Дальнейшее было неразборчиво.

— В ночь на 21 апреля, — сказал Николсон, — Мохаммед Дин был убит неизвестным лицом или лицами.

Он помолчал, а затем продолжил:

— У меня были кое-какие дела с Али Багхом, касающиеся лошадей, и этот невероятно порочный аферист вытянул из меня триста рупий. У него дурная репутация среди торговцев лошадьми, и полиция Агры уже давно усердно ищет доказательства его причастности к нескольким наглым схемам мошенничества. Маллек Хан, один из его сообщников, был арестован, предан суду и приговорён к пятнадцати годам тюремного заключения, но он отказался свидетельствовать полиции штата против Али Багха. Полицейские уверены, что Али Багх замешан в этом едва ли не больше, чем сам Маллек Хан, но ничего не могут сделать из-за отсутствия доказательств. Но если им отправить эти бумаги, как поступил бы несчастный Мохаммед Дин, если бы был жив, то это приведёт к аресту и осуждению Али Багха.

Я убеждён, что именно Али Багх убил Мохаммеда Дина. Его мотив несомненно состоял в том, чтобы предотвратить раскрытие своей виновности. На это указывают твой необычный ночной опыт и документы убитого. Однако мы ничего не сможем доказать и над твоей историей в суде лишь посмеются.

На дне шкатулки оставалось несколько чистых листов бумаги, и мой друг, произнося последние слова, вытряхнул их. Они выпорхнули на веранду, а вместе с ними выкатилось ещё что-то и теперь лежало, сверкая на солнце. Это был тяжёлый золотой перстень с изумрудом — тот самый который я видел на пальце призрака несколько часов назад.

Примерно через неделю, после того как Николсон отправил в полицию Агры бумаги с пояснительной запиской, некий Али Багх, торговец лошадьми предстал перед судом по обвинению в мошенничестве. Суд был недолгим, характер и репутация Али Багха сыграли против него, и поскольку было доказано, что он был главарём шайки, членом которой считался Маллек Хан, Али Багх был приговорён к несколько более долгому сроку, чем его сообщник.

___________

Примечания

1. Лёгкая плетёная кровать (хинди).

2. Подвесное опахало (хинди).

*

*

*

Перевод В. Спринский, май 2021

— Да, — продолжил Хайр Мухаммед, — странными были его приключения. Я приобрёл его у Сиди Хасана, сингапурского торговца, в чьё владение он перешёл после того, как британцы захватили в плен султана Суджа Али. Вы слышали эту историю, саиб? Нет? Вот как было дело:

Суджа Али был пират, младший сын известного султана. который решил завоевать себе имя и империю. В течение нескольких лет он прославился по всему полуострову количеством своих кораблей, свирепостью своих людей и размерами добычи.

Суджа не был обычным речным пиратом. В дни, предшествовавшие приходу англичан, его корабли ходили по морю и вызывали страх и уважение у всех китайских джонок, чьи четырёхугольные паруса поднимались над водами пролива.

Они ходили от Сенгоры до Малакки, охотясь на все суда. Но с годами Суджа Али осмелел и послал свои проа в Китайское море. На земле он стал великим султаном, и его владения простирались на многие лиги. Тень его имени простиралась далеко и легла на многие народы.

Когда пришли англичане, Суджа Али не остановился, но отправил ещё больше кораблей, чтобы охотиться на суда фарангов(1) . Он преуспевал в этом до тех пор, пока не прибыли корабли, несущие много пушек и вооружённых людей, и стали топить его проа.

Это был гибельный день для Суджи Али. Когда красное солнце погрузилось в море, пятьдесят его лучших проа и тысячи людей, среди которых к его скорби были самые знаменитые капитаны, лежали под водой.

Фаранги решили, что Суджа Али должен быть полностью разгромлен и отправили множество лодок по рекам, что протекали через его владения. В многочисленных ожесточённых битвах они потопили его проа и очистили земли и воды от кишевших там пиратов.

Самого Суджу Али они искали напрасно. Он бежал в почти недоступное тайное убежище — маленькую деревушку в глубине сети ручьёв, рек и джунглей. Здесь он пребывал под охраной своих лучших бойцов и проа, в то время как англичане тщетно искали узкий и извилистый проход, который мог к нему привести.

Его захват, как это часто бывает, стал возможен благодаря женщине. Он позволил своей любимой жене Амине сопровождать себя. Она любила Суджу Али и не хотела, чтобы её бросили.

Ревность — один из самых важных факторов в жизни, и её решения часто имеют далеко идущие последствия. Именно ревность Амины отдала Суджу Али в руки англичан.

В деревне, где он нашёл убежище, жила прекрасная девушка, в которую султан неожиданно влюбился. Она стала одной из его жён и так сильно на него повлияла, что Амина, которая считала себя первой в его глазах, стала ревновать.

По мере того как шло время, и она всё яснее видела насколько сильно султан увлечён новой женой, ревность Амины возрастала. У малайцев, саиб, страсть в любой её форме исключительно глубока и неистова. Ревность Амины в конце концов побудила её тайно покинуть деревню и разыскать капитана судна фарангов, которое уже много недель курсировало вверх и вниз по реке. Вероятно, она больше хотела отомстить сопернице, чем Судже Али. Но кто поймёт сердце женщины? В любом случае, секрет тайного убежища султана был раскрыт некоему саибу Ранклингу, который в полночь, ведомый Аминой, прошёл через сеть ручьёв и джунгли в деревню, где скрывался Суджа Али. Экипажи двух лодок высадились за несколько часов до рассвета и вошли в деревню Малайцы, для которых это оказалось полной неожиданностью, почти не оказали сопротивления. Многие проснулись только для того, чтобы увидеть перед собой ружейные дула, и сдались без сопротивления.

Суджа Али, который всю ночь пролежал без сна, гадая о причине отсутствия Амины, предпринял тщетную попытку сбежать. В сопровождении полудюжины верных людей он выскочил на открытое место и был схвачен только после жестокого боя. В этом бою он использовал смертносный крис. Тот самый, который вы держите в руках. Двух фарангов он уложил насмерть, а третьего тяжело ранил.

Саиб Ранклинг отдал приказ взять его живым, если это окажется возможным. Наконец, окружённый со всех сторон, Суджа Али был взят в плен и, всё ещё вызывающе глядя на своих захватчиков, ранним утром был взят на борт корабля, идущего в Сингапур.

Этот крис вместе с другим оружием был куплен живущим в этом городе Сиди Хасаном, и в конце концов достался мне.

(1) От французского Frank и английского foreigner – так в мусульманских странах со средневековья называли европейцев.

Примечание редактора:

Этот рассказ является ранней версией «Малайского криса» ( ежемесячный журнал Overland, октябрь 1910 г.), первой опубликованной истории Смита. Предположительно он был написан, когда Смиту было около четырнадцати лет, в 1907-1908 году.

Перевод В. Спринский, апрель 2021

К семнадцати годам он начинает понемногу печататься в местной периодике — в 1910 году в Overland Monthly были опубликованы сразу два его приключенческих рассказа, из которых спустя несколько лет вырос условный «восточный» цикл приключенческих историй, действие которых происходит в Индии и других южноазиатских странах.

Вместе с тем он продолжает публиковать в местных журналах свои стихи, выпускает в 1922 году сборник стихов и стихотворений в прозе «Ebony and Crystal» — и в то же самое время работает с совершенно иными формами — ироническими рассказами.

Хотя, по общему признанию, среди них нет великих шедевров, даже эти экспериментальные рассказы представляют собой нечто большее, чем банальные мелодраматические или сентиментальные истории. Любовь, смерть, потеря и ирония являются одними из основных тем в творчестве Смита, будь то в стихах или в прозе, что придаёт его иронично-романтическим и фантастическим историям собственный характерный и забавный тон, отличающий их от его более поздних произведений, написанных в основном в 1930-х годах.

В рассказах этих не стоит искать какой-то глубины — Смит написал их в надежде продать их в такие журналы начала 1920-х годов, как «Snappy Stories», «10 Story Book» и другие подобные издания, полагая, что таким образом он мог бы хоть немного увеличить свой более чем скромный доход.

Названные издания фактически считались журналами для мужчин, хотя ни по своему содержанию, ни по своей природе их нельзя назвать эротическими. Они отличались типичной смесью светлой и беззаботной прозы в сочетании с довольно очаровательными, но вовсе не сексуально-провокационными фотографиями привлекательных молодых женщин, как правило, нарядно одетых по последней тогдашней моде. Любой эротизм в них всегда был неявным и довольно скромным.

Эти реалистические рассказы отражают в себе дух того времени, эпохи джаза и периода различных запретов, типа сухого закона. Несмотря на всю кажущуюся простоту, они содержат в себе довольно яркие детали и приметы повседневной жизни характерные для тогдашнего модернизма и авангардизма. Более того, судя по переписке Смита с его другом, учителем и покровителем, поэтом Джорджем Стерлингом с 1918 по 1926 год, становится ясно, что он написал эти рассказы, опираясь непосредственно на свои жизненные переживания.

Тут стоит отметить, что Смит, с детства не отличавшийся хорошим здоровьем вынужден был работать на окрестных фермеров, чтобы хоть как-то заработать на жизнь. Удовольствия это не приносило, от нищеты спасала материальная помощь, организованная для него Стерлингом, контактировавшим со многими местными богачами, которые могли позволить себе отправлять молодому талантливому поэту ежемесячную или ежеквартальную стипендию на протяжении нескольких лет. Поскольку потребности семьи Смита были сравнительно простыми и малочисленными, то общая сумма денег, таким образом, была достаточной для того, чтобы не слишком заботиться о них. Выплаты эти продолжались до конца 10-х годов, после чего Смиту вновь пришлось искать подённую работу у местных фермеров. Он считал её более предпочтительной, нежели постоянная, пусть и регулярно оплачиваемая должность где-то в конторе Оберна. 25 августа 1924 года в одном из писем он писал:

Когда начнётся влажная погода, я займусь написанием ещё каких-нибудь рассказов. Литературное блудство мне неприятно; но я не хочу ломать себе голову над тем как заработать — или связать себя {обычной} работой. Я бы скорее голодал, чем стал рабом заработной платы в Оберне.

Между 1918 и 1926 годами Смит, несмотря на проблемы со здоровьем, выполнял самую различную работу для нескольких десятков местных жителей, главным образом обитавших в Оберне и Лонг-Вэлли. Зачастую это был довольно тяжёлый физический труд, включая рубку деревьев, но в то же время он, похоже, помог ему укрепить здоровье, стать физически более сильным и психологически более самостоятельным. При этом Смит мог продолжать свою творческую работу параллельно с зарабатыванием денег. В первые годы Второй мировой войны он собирал и упаковывал фрукты на ранчо, колол, пилил и рубил дрова, работал на шахтном подъёмнике. Самой тяжёлой работой, которую он когда-либо делал, по его собственному мнению, были смешивание и заливка цемента, а также рытьё колодцев. Самая «мерзкая» работа, которую он когда-либо делал, заключалась в опрыскивании фруктовых деревьев мышьяком и серой. Как-то в течение недели он печатал счета в офисе компании водоснабжения, а сборщик тряпок на обернской свалке однажды предложил Смиту работу в качестве его помощника!

Два отрывка из писем Смита к Стерлингу начала 1920-х годов, не только рассказывают о его жизни в этот период, но и приоткрывают историю создания его иронично-романтических рассказов. В своём письме от 27 декабря 1920 года Смит упомянул, что он может посетить Джорджа Стерлинга в Сан-Франциско, однако позднее решил не встречаться со своим другом и наставником в знаменитой «Обезьяне» или Фонде Монтгомери, расположенном в центре города. (Цитата, приведённая ниже о Болонье, — это кафе «Болонья» в Сан-Франциско, известное в среде местной богемы).

Я сомневаюсь, что я поеду в Сан-Франциско, я не чувствую, что могу позволить себе поездку; во всяком случае, я не получил бы от этого большого удовольствия. Я поклялся не пить, и у меня нет времени беспокоиться о полу-девственницах сорта Болонья. В любом случае, я не занимаюсь любовью с девушками. Мне нужны только замужние женщины.

Позже Смит немного раскрывает свои отношения с противоположным полом. Это правило он вывел для себя после тщательного обдумывания и более или менее следовал ему почти до конца жизни. Следующее письмо, в котором он упоминает эту тему, датируется 5 сентября 1921 года:

Брак — это ошибка, которую я никогда не собирался совершать: я не был влюблён в незамужнюю женщину с пятнадцати лет!

Смиту исполнилось пятнадцать в 1909 году. Преимущества такой позиции, т.е. любовных отношений только с замужними женщинами для человека с ограниченным доходом совершенно очевидны. В таких обстоятельствах скромный молодой человек не стал бы делать достоянием общественности свои любовные и сексуальные предпочтения. Он чётко выбрал метод, с помощью которого мог бы наслаждаться теми аспектами зрелых любовных отношений, которые имели для него наибольшую ценность.

Таким образом, и в том, что осталось между строк писем Смита к Стерлингу, и в его отношении и поведении с женщинами мы видим практически те же детали, которые описаны в его иронических рассказах. Совершенно очевидно, что он брал все эти истории из своей жизни, или творчески развивал их. Иными словами, эти иронические и романтические рассказы являют нам пример настоящего реализма. Однако когда они, наконец, были опубликованы под одной обложкой, современный читатель воспринял их как банальные мелодрамы — ещё один случайный ироничный эффект, которого не мог предвидеть автор.

При жизни ему удалось опубликовать всего два из этих рассказов — «Любовная игра» и «Что-то новенькое», тогда как остальным пришлось оставаться в архиве до лучших времён, наступивших только в конце 80-х. Не все эти рассказы являются завершёнными — например, «Платоническое замешательство» явно выглядит как завязка какой-то более длинной истории, так же как и не включённый в настоящее издание незаконченный фрагмент под названием «Сплетня». «Любовная история» и «Что-то новенькое» являют собой прекрасные примеры миниатюр, и лишь «Знаток-любовник» и «Шах и мат» являются типичными рассказами обычного журнального объёма.

Читатель также найдёт здесь ироническую фантастику Смита, написанную в основном до 1930-х годов. Возможно, термин «иронично-романтическая фантастика» будет более точным. Рассказы эти являются своеобразным переходным звеном между его юношескими работами и своими первыми, по-настоящему взрослыми фантастическими рассказами, в которых сквозь бесконечный космический ужас иногда пробивается живая ирония, которой Смит никогда не был чужд.

Примером тому изящная фантазия «Садастор», опубликованная в 1925 г. Несмотря на общий печальный настрой рассказа, в нём появляются ироничные нотки, когда могущественный демон утешает свою опечаленную подругу историей о том, что другим жителям этой вселенной приходится переживать куда более неприятные вещи, чем её собственные проблемы на любовном поприще.

В более зрелых вещах Смита иронии заметно меньше, но тем не менее и ей находится место среди потусторонних чудес, рождённых его фантазией. Причудливых жителей иных миров удивляют и ужасают попавшие к ним люди, чей облик и поведение шокирует даже древние и могучие расы, много повидавшие на своём веку. Современная культура предстаёт в гротескном виде сквозь призму воззрений учёных-историков далёкого будущего Земли, полагающих нынешнее засилье автомобилей формой поклонения ужасному божеству Аффто, в конечном итоге губящего и самого учёного, читавшего лекцию о странных обычаях древних. Пьяницы, боги, демоны, литературные критики и прочие чудовища — всем достаётся по заслугам от автора.

И в его поэтическом творчестве также встречаются остро иронические произведения. Нашлось место даже крепкой «клубничке», выполненной, впрочем, всё в том же любимом мифопоэтическом стиле — речь здесь идёт о неопубликованном при жизни стихотворении «Соблазн», найденном в рукописном архиве автора. Даже по нынешним меркам ему можно смело ставить рейтинг 18+, и то не всякий издатель осмелится его опубликовать — что уж говорить о первой половине ХХ века, когда крепкие солёные словечки и натуралистические описания секса были почти абсолютным табу. Тем не менее, и это тоже один из заметных и оригинальных образцов его творчества, и было бы несправедливым оставлять его без публикации.

Впрочем, и «Соблазн» и «Консервная банка на вершине горы» и другие подобные вещи относятся скорее к литературным шуткам, без которых не обходится ни один приличный автор.

Случалось и поразвлечься на заказ. Однажды редакторы журнала Fantasy Magazine в 1934 году задали своим авторам тему — описать в собственном характерном стиле зажжённую сигарету, чтобы читатели попытались угадать автора. Смит это сделал следующим образом:

Зажжённый в густом и многоцветном сумраке Антареса, кончик сигареты космического пилота вспыхивал и угасал, точно маленький алый глаз какой-то пещерной химеры; и опалово-серый дым клубился, словно благовония с языческого алтаря, вздымаясь вверх по спирали, поперёк высоких полотнищ полярных сияний, встававших в небесах из закатных лучей гигантского солнца.

В самом деле, не всё же время писать мрачные, величественные и галлюцинаторно-визионерские поэмы или короткие стихотворения — которыми как раз и славен Смит, в первую очередь считавший себя именно поэтом, а не автором фантастических рассказов.

Поэтический стиль Смита был сформирован многими авторами. Прежде всего это Эдгар По, Шарль Бодлер, Джордж Стерлинг. Кроме того Смит, по словам Женевьевы К. Салли отождествлял себя с Алджерноном Чарльзом Суинберном. Двумя любимыми поэтами Смита были Джон Китс и мрачный романтик Томас Ловелл Беддоус. Важное влияние оказал Амброз Бирс: посредством своих лучших стихов, эстетико-поэтических теорий, описанных в его эссе, особенно в двух, касающихся фантастического шедевра Стерлинга «Вино волшебства», и прежде всего через его влияние на Стерлинга, непосредственного поэтического наставника Смита. Подобно тому, как Бирс оказывал Стерлингу поддержку и помощь, давал технические советы, Стерлинг, в свою очередь, делал то же самое для молодого Смита, явив тем самым своеобразную наставническую преемственность.

В определённых кругах Смита критиковали за его лингвистические привычки. Он обычно писал в богатом, высоко орнаментированном стиле, чужом для читателей, привыкших к стилю прозы его современников — Хемингуэя, Дос Пассоса, Фицджеральда и Стейнбека. На подобную критику Смит отвечал следующим образом:

Что касается того, что я использую богатый красочный стиль, используя множество слов классического происхождения и экзотической окраски, я могу только сказать, что он предназначен для создания эффектов языка и ритма которые не могут быть достигнуты с помощью словаря, ограниченного так называемым «базовым английским языком».

Он добавляет:

Атмосфера удалённости, необъятности, таинственности и экзотичности куда естественнее может быть передана стилем с примесью латыни, использующей более разнообразные и звучные ритмы, отличающейся более тонкими оттенками, нюансами и тонкостями смысла — подавляющее большинство которых, однако, оказываются без толку потрачены на среднего читателя, даже если он предположительно является грамотным.

Что касается вымышленных слов, я действительно использовал такие, помимо собственных имён персонажей, городов, стран, божеств и т. д., в царствах, лежащих «к востоку от солнца и к западу от луны». Я использовал слова, имена фантастических монстров и т. д., взятые из Геродота, Мандевиля и Флобера, которые мне не удалось найти в словарях или других справочных материалах. Некоторые из них встречаются в «Гашишееде», очень неверно понятом стихотворении, которое было задумано как исследование возможностей космического сознания, в значительной степени опирающееся на мифы и легенды. По моей собственной теории, если бы бесконечные миры космоса были открыты человеческому взору, визионер был бы охвачен ужасом, как герой этого стихотворения.

Как сказал Стерлинг, Смит «совершенно невинно поддавался шёпоту своего подсознательного демона». У него хватило мужества избегать сентиментального, очевидного, банального. Он выдержал гораздо более тонкие соблазны духа своего времени, который сотворил поэзию из уличных машин, торгашей, проституток, трущоб и отбросов жизни. На его работах нет указания даты; он не современный и не древний; это просто красиво.

Он бродит по странной земле в тусклом свете убегающих лун, рядом с тёмными бассейнами, где мерцают лилии, — по стране, география которой не требует более точного указания, кроме того, что она находится где-то между Сатурном и Солнцем.

Его чувство пространства завораживает. Он взывает к огромным перспективам, пребывает среди сталкивающихся звёзд и планет. На кометах у него есть знакомые духи; на дальнем краю космоса он просеивает падающую звёздную пыль в поисках странных золотых слов; он опьянён клубком туманностей, и в холодном огне Сириуса его разум видит весь гиперкосмос прошлого, настоящего и будущего.

Вы не найдёте ничего о сегодняшнем, вчерашнем или завтрашнем дне во всех томах поэзии Смита. Ничего, кроме красоты, бессмертной, безмолвной красоты, летописи праха миров и разложившихся иллюзий человека.

Он мятежник, и его повелитель — Люцифер, падший ангел, Утренняя Звезда, знаменующая последний день, когда пространство свернётся как ковёр, а время превратится в неподвижную бесплодную точку в центре всемогущей тьмы.

Подобно Бодлеру, По и Блейку, он глубоко заглянул в другой мир. В этом мире он бессмертен, один из великих провидцев, которые сидят по ту сторону солнц и пишут эпитафии всем живым существам в безмолвных песках Вечности.

*

Василий Спринский