Буквально сегодня появилась в продаже "Догра Магра" — модернистский роман японского писателя первой половины XX века Юмэно Кюсаку. К этой книге приложил некоторые скромные усилия и ваш покорный слуга, поэтому она уже давно (и не раз) прочитана. Обстоятельная рецензия на "Горьком" будет позже, а пока хочу сказать, что это сложное экспериментальное полотно, где основной сюжет вязнет в псевдобуддийских проповедях и псевдонаучных трактатах, традиционные клише детектива деконструируются, а главным героем оказывается... Впрочем, не буду спойлерить. Добавлю только, что, насколько я понимаю, ни у кого из писателей ни до ни после Юмэно Кюсаку не было такого оригинального главного героя. Роман входит в число "трех великих странных книг японской литературы".

Возвращаясь к источникам

В 1999 году практически одновременно на киноэкраны выходят три фильма о виртуальной реальности: «Экзистенция», «Тринадцатый этаж» и первая «Матрица». Первые два были целиком построены на парадоксе, который в художественной практике называется mise en abyme, или принцип рекурсии. Он состоит во вложении друг в друга нескольких уровней изображаемого: картина в картине, рассказ в рассказе, сон во сне, компьютерная игра в компьютерной игре, реальность в реальности. Принцип настолько не нов, что встречается уже в «Рамаяне», однако на экране, надо признать, весьма эффектен. Мог ли он быть основой для «Матрицы»? Многие после просмотра М1 ожидали, что и реальность Сиона окажется «липовой», а финал М2, где Нео силой воли останавливает стражей, как будто бы подтверждал их догадки, но это ложный след. Вачовски несомненно знали о производстве фильма «Тринадцатый этаж», наверняка были знакомы с его сценарием или, по крайней мере, с литературным первоисточником — книгой Дэниэла Ф. Галуйе «Simulacron-3», вышедшей в 1964 году (и экранизированной еще в 1973-м Райнером Фассбиндером как «Мир на проводе»). Две прозрачные цитаты, которые они вставили в М1, недвусмысленно свидетельствуют: «Матрица» могла быть рекурсией, если бы творческие амбиции ее авторов не поднимались выше «Тринадцатого этажа», и тогда наше исследование, начавшись с мизанбима, им бы и завершилось — но, к счастью, это не так (1).

Одним из общепризнанных источников идей и образов «Матрицы», что логично, считается киберпанк. Поскольку его эстетика достаточно стереотипна, проведем лишь пару параллелей. В романе основателя этого жанра Уильяма Гибсона «Нейромант» (1984) для обозначения киберпространства уже используется слово «матрица», а главными героями являются подпольный хакер Кейс и его боевая подруга Молли, так напоминающая Тринити. Похожая парочка действует и в известном романе Нила Стивенсона «Лавина» (1992), где ей приходится защищать не только трехмерную виртуальную «Метавселенную», но и обычную реальность от «информационного метавируса», который грозит обоим мирам. Пожалуй, метавирус — довольно удачное описание того, во что превратилась «программа Смит», заразившая Матрицу и нашедшая проход в реальность Сиона и мира машин. И все же Смит далеко не только и не просто вирус, как будет ясно в дальнейшем. Также, говоря о киберпанке, нельзя не упомянуть его гениального предтечу Филипа К. Дика, который во множестве своих рассказов и романов — назову хотя бы «Убик», «Око небесное», «Распалась связь времен» — испытывал на прочность реальное и виртуальное, субъективное и объективное, сознательное и бессознательное. Время от времени мы будем обращаться к творчеству Дика, памятуя, однако, что его запутанные, декадентские, инфицированные хаосом и распадом тексты сами требуют немалых усилий по толкованию и расшифровке.

Кто всегда стремится к ясности, так это ученые. Их идеи, повлиявшие на «Матрицу», можно проследить вплоть до 1960-х годов, когда «пионер компьютеростроения» Конрад Цузе и «цифровой гуру» Эдвард Фредкин всерьез принялись обсуждать вероятность того, что все мы живем в компьютерной симуляции (2). Впоследствии к их позиции присоединились такие известные физики и философы, как Франк Типлер, Ник Бостром и Юрген Шмидхубер. Сложилось даже направление цифровой философии, использующее теорию клеточных автоматов для объяснения как физического бытия, так и сознания (3). Превосходной иллюстрацией подобных концепций служит роман Грега Игана «Город Перестановок» (1994), где практически стирается грань между «реальным» и симулированным мирами, между запрограммированными и «настоящими» персонажами. Эти темы важны и для «Матрицы», но трилогия, как мы увидим далее, подходит к ним совсем с другой стороны.

Удивительно, но один первоисточник «Матрицы» указан в ней, что называется, «прямым текстом». В самом начале М1 Нео берет в руки книгу Жана Бодрийяра «Симулякры и симуляции» (1981), где хранит незаконные диски, и открывает ее на главе «О нигилизме». Чуть позже, разоблачая перед Нео Матрицу, Морфеус фактически цитирует Бодрийяра, говоря о «пустыне реальности». Чем эта книга привлекла Вачовски, нетрудно понять, читая, например, такие пассажи: «Мир и все мы живьем попали в симуляцию... в фальшиво-призрачное нечто», «Это мир идентифицированный, проанализированный, а затем искусственно воскрешенный под видом реального, мир симуляции, галлюцинации истины» (4). Да и Бодрийяр со своей стороны наводит мостки к сближению, когда пишет о трех видах симулякров в научной фантастике: имитационные (жанр утопии), проективные (классическая НФ о космосе и роботах) и, наконец, симуляционные (кибернетические), параллели к которым он пока не может подобрать (понятно, ведь киберпанк еще не изобретен!), но о которых весьма прозорливо говорит, что «лишь они могут заинтересовать нас по-настоящему» (5).

Но не обманемся этим видимым сходством: Вачовски — антибодрийяристы. Собственно, сам французский философ и раскусил их, когда после выхода М2 прямо заявил: «Они заблуждаются!» (6). Ведь Бодрийяр считал, что ситуация такова, что у нас нет уже никакого (даже подпольного) доступа к реальному, мы тотально погружены в гиперреальное — симуляцию «без оригинала и реальности», не скрывающую никаких подлинных смыслов, потому что никаких смыслов больше нет. Все, что нам остается, это исчезнуть; одержимость таким исчезанием он и зовет нигилизмом (7). Ситуация, прямо скажем, невозможная для команды «Навуходоносора», тем более для Нео, для которого подлинная реальность открылась в виде всепроникающего света, а подлинный смысл родился в акте самопознания и жертвенности. Причем же здесь «Симулякры и симуляции» и на какой нигилизм намекают нам режиссеры? Мы еще будем говорить о том, насколько обманчивым оказывается первый фильм, насколько переосмысливают каждый его кадр вторая и третья части, но ситуацию с нигилизмом следует прояснить уже сейчас. Для этого нужно, в полном соответствии с экранным образом, вырезать в книге Бодрийяра «дыру», дабы обнаружить того, к кому контрабандно она отсылает, — а именно Фридриха Ницше. В черновиках, относящихся к осени 1887 года, автор концепции философского нигилизма пишет о двух его видах: пассивном, характеризующемся истощением и упадком духа, и активном, естественном, как признаке силы и «мощи духа» (8). В первом случае мы легко узнаем пессимизм и «меланхолию» Бодрийяра, суть же второго отнюдь не в тотальном отрицании, тем более исчезании — но только лишь в переоценке, изменении перспективы взгляда! Нео, как явствует из всей трилогии, не ниспровергатель Матрицы, не сокрушитель ее серверов, его миссия куда труднее и… вернее. Он переосмысливает Матрицу, находит ей место в более сложной схеме, встраивая ее необходимым звеном в тот путь, который сам же и прошел. Конечно, об этой схеме и этом пути непременно будет обстоятельный разговор.

Что еще нам осталось сделать в этой главе — отдать должное Карлосу Кастанеде. Я бы не удивился, увидев его сочинения на полке Нео. Ведь совпадения поразительные. Отчасти это связано с тем, что и Вачовски, и Кастанеда эксплуатируют одну и ту же гностическую парадигму (очень влиятельную сегодня), которую мы вскоре обсудим, но и в прямом заимствовании я практически уверен. Книги Кастанеды издавались с 1968 по 1998 год — это как раз время становления Вачовски (годы рождения 1965 и 1967) и как личностей, и как режиссеров. Сам Кастанеда умер в 1998-м — М1 могла бы быть ему оммажем. Да, собственно, так и есть.

Согласно эзотерическому учению дона Хуана, мир твердых и обособленных объектов вокруг — это лишь видимость. В действительности вселенная состоит из сплошной энергии — энергетических волокон, или нитей, чьи подвижные сгустки образуют живых существ. (Метафизика «Матрицы» чуть сложнее: как мы помним, Нео сначала научился распознавать обитателей Матрицы как цифровые паттерны, и только в М3 обрел настоящее виденье световой природы бытия.) Люди, способные непосредственно воспринимать эту энергию, называются магами; благодаря прямому взаимодействию с мировой энергией они умеют делать невероятные вещи, например летать. Несмотря на то что Кастанеда характеризует их как «людей знания», главное в них — это непреклонная воля, ставшая реальной силой. Свои способности они используют в двух направлениях: во-первых, полностью порывая с «человеческой матрицей», которая штампует нас как заготовки на конвейере, и двигаясь в сторону бесконечной свободы самовыражения; во-вторых, сражаясь за свою независимость против хищных «неорганических существ».

Впервые понятие «неорганических существ» появилось в книге «Огонь изнутри» (1984). Дон Хуан говорит, что вселенная полна «сущностей, имеющих осознание, но не имеющих тела» (именно таковы программы в «Матрице»). Маги взаимодействуют с этими сущностями, дружат или враждуют с ними, а после смерти сами превращаются в «очень своеобразные, высокоскоростные неорганические существа, способные на колоссальные маневры восприятия» (крайне важный намек, который мы еще вспомним). Среди этих сущностей выделяется особая раса хищников — «летунов», которая властвует над ничего не подозревающим человечеством. «Много веков назад они сокрушили нас, сделав слабыми, уязвимыми и покорными» (9). Теперь мы для них — энергетическая пища, и они буквально «разводят нас, как мы разводим цыплят». Чтобы люди не бунтовали, летуны наделили нас своим разумом и своими ценностями, взращивая в нас эгоцентризм, самодовольство, алчность и страх. Полностью одолеть их невозможно, но можно избавиться от их влияния с помощью различных практик осознавания и внимания, решающей из которых является «прыжок в бездну»… и возвращение (10).

Как мы видим, путь Нео — это путь кастанедовского мага. Так же как ученик дона Хуана, Нео получает знания, учится контролировать разум и использовать волю. Он много сражается с программами, даже дружественными, такими как Сераф, ибо «неорганические существа никому не позволят пройти без настоящего сражения» (11). Так он становится «нагвалем» — магическим лидером, способным прямо видеть энергию вселенной. И наконец решается на «прыжок в бездну»… Единственная причина, по которой мы не проводим достаточно детального сравнения «Матрицы» и метафизики Кастанеды, заключается в том, что обе они явственно отсылают к более древним и чистым традициям, к рассмотрению которых мы сейчас и перейдем.

-------------------------

(1) И вот эти цитаты. 1) В номере 1313 отеля «Лафайет» Нео впервые встречается с Морфеусом и выбирает красную пилюлю; обычно первые цифры гостиничных номеров указывают на этаж, вторые — на комнату. 2) Сайфер в разговоре с агентом Смитом, поедая тот самый «иудин» бифштекс, произносит знаковую фразу «Счастье в неведенье» (Ignorance is bliss), в точности повторяя слова одного из главных персонажей «Тринадцатого этажа». Sapienti sat.

(2) Грин Б. Скрытая реальность: Параллельные миры и глубинные законы космоса. — М., 2013. С. 301.

(3) См., например, книги Сета Ллойда «Программируя Вселенную» и др.

(4) Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции. — М., 2015. С. 16.

(5) Там же. С. 171.

(6) Интервью «Нувель обсерватер», 19 июня 2003 г. // http://old.russ.ru/culture/cinema/2003092...

(7) Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции. С. 211. — В этом он, кстати, следует за Лаканом, еще раньше заявлявшим, что реальность находится за пределами языка и потому недостижима для нас. Находится — верно, но так ли уж недостижима?

(8) Ницше Ф. Полное собрание сочинений. Т. 12. — М., 2005. С. 323–325.

(9) Кастанеда К. Активная сторона бесконечности.

(10) Краткое, но систематическое изложение доктрины Кастанеды дано в: Бакусев В. М. Лестница в бездну: Ницше и европейская психическая матрица. — М., 2012. — Мы еще будем обращаться к этой книге, пока же отметим такой немаловажный факт, что здесь Кастанеду изучает профессиональный философ, на фоне Ницше, Хайдеггера и других крупных фигур, без всяких скидок на «эзотерику» и «нью-эйдж».

(11) Кастанеда К. Искусство сновидения. Ср. слова Серафа: «Человека можно узнать только в бою».

Издательство «Никея» выпустило по-русски книгу видного британского филолога Тома Шиппи, доказывающего, что автор «Властелина колец» и «Сильмариллиона» может быть отнесен к числу классиков европейской литературы и поставлен в один ряд с Диккенсом и Джойсом. Читайте о том, почему такие сравнения по большому счету не имеют смысла и где на самом деле следует искать исток непреходящего обаяния сочинений Толкина.

В толкиноведении есть одна непререкаемая величина — английский литературовед Томас Шиппи, автор двух книг о Толкине. «Дорога в Средиземье» издана в России еще в 2003 году (под названием «Дорога в Средьземелье»), вот теперь вышла вторая — «Дж. Р. Р. Толкин: автор века». Примечательно, что она имеет подзаголовок «Филологическое путешествие в Средиземье», хотя справедливости ради так следовало бы охарактеризовать прежде всего «Дорогу». Сравнением этих двух книг и имеет смысл начать наше повествование (вдобавок чтобы не повторять то, что уже сказал в своем замечательном предисловии к «Автору века» Николай Эппле).

В оригинале «Дорога» опубликована в 1982 году, а «Автор века» — в 2000-м. Безусловно, все это время Шиппи продолжал обдумывать прежние темы и совершенствовать понимание творчества Толкина. Поэтому книга 2000 года заметно, на порядок (если в литературоведении возможна такая градация) стройнее, структурнее и систематичнее своего предшественника. Огромный том «Дороги», пожалуй, даже избыточно полон микроскопическим препарированием всевозможных мифологических аллюзий и лингвистических нюансов. Отдельно вынесенные приложения и примечания, занимающие еще двести страниц, показывают лишь, что автор не очень хорошо справился с обилием материала. Впрочем, именно как материал и советует читателю свою книгу сам Шиппи.

(Полностью рецензию можно прочитать на сайте "Горького")

С 25 по 27 ноября в Красноярске прошел Всероссийский литературный фестиваль фантастики памяти Михаила Глебовича Успенского.

Впервые он состоялся в очном формате на нескольких площадках города. Экспертами фестиваля стали Дмитрий Емец (Евпатория); Ирина Горюнова (Москва); Евгений Попов (Москва); Андрей Василевский (Москва); Андрей Столяров (Санкт-Петербург); Тимур Максютов (Санкт-Петербург). Всего было проведено более 30 мероприятий, в том числе круглый стол с участием приглашенных экспертов и победителей конкурса фантастики и фантастический слэм.

На церемонии закрытия Фестиваля фантастики прошло награждение лауреатов второго Всероссийского литературного конкурса фантастики памяти Михаила Успенского.

Номинация «Малая проза»

1 место – Шлыков Валерий (Санкт-Петербург)

2 место – Виноградов Павел (Санкт-Петербург)

3 место – Левин Кирилл и Лазарев Денис (Санкт-Петербург)

Номинация «Публицистика»

1 место – Шлыков Валерий (Санкт-Петербург)

2 место – Чиганов Константин (Анапа)

3 место – Прашкевич Геннадий (Новосибирск-90) / Москвин Александр (Москва)

Номинация «Фантастическая сказка»

1 место – Виноградов Павел (Санкт-Петербург)

2 место – Кузьмина Ольга (Великий Новгород)

3 место – Щербак Владислав (Московская область, Химки)

По результатам конкурса был опубликован сборник лучших произведений, куда вошли участники шорт-листа в номинациях «Малая проза» и «Публицистика».

Примечательно, что первым знакомством с буддизмом для западного неофита обычно становятся притчи и коаны дзэн — самой поздней, странной и далекой от первоначального буддизма секты. Затем, если неофит не потеряет интерес, он переходит к махаянскому ядру: искусительной йогачаре и алмазно-радикальной мадхьямаке, далее знакомится с вдохновенными сутрами праджняпарамиты и, наконец, спускается на самый «нижний» уровень, к Палийскому канону, где с некоторым удивлением встречает не только всеобъемлющий свод «скучных» правил монашеского поведения, но и блестящую практику скептического ума, разрубающего все заблуждения.

Примерно такой путь проделал герой новеллы «Дом Бахии», открывающей новый роман Пелевина «KGBT+». Примерно такой путь проделал, как мне представляется, и сам Пелевин: от раннего творчества, где преобладают махаянские мотивы, действуют бодхисаттвы и всем заправляет Пустота, до позднего, начало которого я отношу к «Тайным видам на гору Фудзи» и который характеризуется тем, что я бы назвал «техническим буддизмом» — изощренной системой «школьных» упражнений, без малейшего подключения высших способностей человеческого духа. Попробую пояснить на примере «Дома Бахии», о чем речь.

В этой новелле некий бирманский (то есть хинаянский) монах сначала легко отбивает заученные японским гостем в молодости дзэнские выпады, после чего учит его истинному видению, которое заключается в том, чтобы в любом восприятии оставалось только восприятие — без какой-либо концептуализации, осознавания и понимания. Ум «сливается с непосредственной данностью момента» и «исчезает как наблюдатель» — остается только «поток быстро сменяющихся восприятий в той последовательности, в какой они происходят сами по себе».

Но совершенно очевидно, что это состояние животного! Именно животное зависимо от своих восприятий полностью и существует только в их потоке и как их же сумма. Животное не осмысляет своих восприятия и не осознает себя в них — оно просто плывет вместе с ними, прилепляясь к каждому, словно носимый ветром осенний листок. Если нет некоего центра, который понимал бы, что восприятие — это только восприятие, то такое восприятие становится целым миром, тотальным всем — конечно, лишь на долю секунды, пока его не сменит другое, но столь же тотальное восприятие. Опять же, если нет самостоятельного центра, для как можно более точного следования за восприятиями («слияния с непосредственной данностью момента») организм задействует инстинкты, эволюционные стереотипы и схемы — в точности как у животных. В таком «самоозверении» нет никакого пробуждающего просветления, о каковом, кстати, бирманский монах ничего и не говорит.

Тут можно возразить, что я что-то упрощаю или не догоняю, неужели за сотни лет буддисты не увидели и не осознали этой ловушки? Конечно, увидели. Именно ответом на то, как не попасть в плен к восприятиям при устранении воспринимающего «я», и стала вся Махаяна. Для этого она задействовала все надлогические, сверхконцептуальные возможности нашего ума, в том числе те самые парадоксы и коаны, которые призваны не просто уходить от конкретных ответов в теоретических спорах, как следует из текста Пелевина, а преобразовывать природу ума, природу воспринимающего «я» в сторону его высших измерений.

А что же Хинаяна, которая не приняла махаянских «излишеств»? Понять ее решение помогает та самая «Бахия сутта» из Палийского канона, на которой и построена пелевинская новелла. По ее сюжету, отшельник Бахия настойчиво просит у Будды наставления и получает краткое резюме всего Учения, которое сводится к тому, что, оставив в восприятии только воспринимаемое, «ты не существуешь ни в том, ни в другом, ни посередине этих двух», —«так приходит конец страданию»… но, что важно, и жизни! Неслучайно сразу же за уходом Благословенного Бахию убивает корова с теленком (символ взаимозависимого существования или кармы), а вернувшийся Будда констатирует, что Бахия прервал цепь перерождений и достиг «Абсолютного Освобождения, Ниббаны». Именно немедленная запредельная нирвана («Там нет ни земли, ни воды…») и является выходом Хинаяны из бессмысленной болтанки тотальных восприятий — жить в миру с этим невозможно, с чем была несогласна Махаяна, которая, напротив, выбрала нирвану в самой гуще сансары.

Что же в таком случае выбирают герои Пелевина? Нечто совсем иное, что является ни Хинаяной, ни Махаяной, а скорее теми магическими практиками, о которых все время предостерегал Будда своих ретивых учеников. Бирманский монах заявляет о себе как о перерождении Бахии — то есть буквально противоречит тексту своей же сутры! Более того, он рассказывает, что научился проживать множество разных жизней и «путешествовать между мирами», то есть, говоря словами эпиграфа к роману: «I’ve been here and I’ve been there, And I’ve been in between», делать нечто совершенно противоположное наставлению Будды («ты не существуешь ни в том, ни в другом, ни посередине этих двух»)! Аналогично поступает и его японский ученик, в азарте творчества овладевая этими практиками. В результате буддизм, не важно, махаянский или хинаянский, летит побоку и начинается характерная позднепелевинская окрошка из эзотерики, конспирологии и антиутопии.

Здесь самое время оставить баттлы пелевинских криптомагов и начать новое восхождение — от Палийского канона через вдохновенные сутры праджняпарамиты, искусительную йогачару и алмазно-радикальную мадхьямаку к парадоксальной мистике татхагатагарбхи, хонгаку и таким знакомо-незнакомым притчам и коанам дзэн. Впрочем, прочесть «KGBT+» тоже можно — главное, не придавать тамошнему «буддизму» слишком большого значения…