Тот редкий случай, когда роман, представленный в серии «Женский роман», хочется из этой серии вынуть и переставить на какую-нибудь другую полку. Хотя по своему авторы классификации правы, и у этого произведения Дафны Дюморье (Дю Морье, а может быть и дю Морье) все признаки классического женского романа налицо.

Возможно, причина моего неприятия этой классификации кроется в сравнении этого романа с довольно похожим романом Кэт Мартин «Ожерелье дьявола», прочитанным однажды в феврале. И в самом деле — место действия — Англия, время действия — наполеоновские войны, т.е. начало XIX века, любовно-романтические начала в обеих книгах, даже связь с морем и пиратством — линейка совпадений очевидна. Однако «Ожерелье...» без сожалений и сомнений получило два балла и отправлено на свалку памяти, а роман Дафны Дюморье заслуживает гораздо более высокой оценки.

А вся разница заключается в том, с каким мастерством и изяществом написала свой женский роман Дюморье, как ловко она обошла те ловушки и скользкие места сюжетных поворотов, в которые вляпалась Мартин. И наверное ключевым словом и понятием будет термин «пошлость» — книга Мартин по самую завязочку этой самой пошлостью наполнена, а в романе Дафны Дюморье её нет ни на йоту. Нет ни охов-вздохов, нет всяких физиологических отправлений и описаний, отсутствуют сцены соитий и лобзаний, страстных объятий и всей прочей дамскороманной чепухи, которыми как раз славятся романы серии. И литературный язык Дафны Дюморье точен, образен и колоритен, да и сюжетные ходы хотя и просты, но отнюдь не банальны.

Так что не обращайте внимание на эту классификацию, берите книгу в руки и отправляйтесь в мир молодой девушки-женщины...

Гаргантюа и Пантагрюэль. Уже одни раскатистые и такие французские звуки этих не менее французских имён заставляют читателя трепетно стучать в бубен своего сердца — в ожидании Сказки, в предвкушении Удовольствия, в преддверии Улыбки.

Утопическая сказка (которую, по большому счёту, «надо бы прочитать в юности и постараться запомнить») времён разгула папизма и инквизиции заставляет читателя поверить в бесстрашие (если не в бессмертие) автора книги Франсуа Рабле (почувствуйте на вкус звуки этого имени — Франсуа... Уже в одном имени автора сокрыты вся французистость романа и вся будущая свободность, равенственность и братскость этой одной из самых европейских стран, все её Великие и прочие революции).

Собственно говоря, Рабле с самого начала не скрывает, что он написал Сказку — и страна называется Утопией, и в описании Телемской обители столько утопически сказочных черт и примет, что, кроме сказки, это может быть разве что фантастикой (это в XVI веке, заметьте!).

А названия всяких островов, на которых побывали наши герои во время своего знаменитого плавания к Оракулу Бутылки, и вовсе сметают все и всякие сомнения — Утопия и Сказка.

Вообще мне, как человеку анжинерной конструкции и абсолютному «негуманитарию», порой хочется и в шутку и всерьёз назвать этот роман оцифрованным — столько всякой цифири понапихал в книгу Рабле, столько футов и фунтов, штук и десятков, сотен, тысяч, миллионов и разных прочих числительных он употребил (и вместе с ним обозвучили герои романа) в книге.

Попробуйте подсчитать — хоть перечисленные Рабле количества пищи, вина и всякой всячины, хоть просто сами числа пересложить, — авось у вас что-то получится, но мне это сделать не удалось. Так что «Улыбнитесь, чёрт вас возьми!!!».

Оцифрованная Утопия и Сказка.

Безусловно автор романа очень щедр.

Просто расточительно щедр на детали (животные всех мастей и пород, птица разных размеров и наименований, сукна и одежды, войско и ремесленники, географические пункты — реальные и выдуманные — и расстояния между ними), которые он с дотошностью старьёвщика или же ростовщика подсчитывает, учитывает и перечисляет, не избегая самой малости — Вы великий Педант и буквалист, мсье Рабле, снимаю шляпу!

Щедрая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Однако не будем забывать, что мы имеем дело с Сатирой (с нею прежде всего, и непременно с прописной буквы).

Вовсе не случайно множество имён собственных в романе имеют тщательно продуманные автором и потому очень «звучные» характеристики, «сочные» личностные признаки и «яркие» индивидуальные особенности: Пузан, Канунпоста, Культяп (это вообще-то врач и, кажется, даже хирург!), Живоглот, Жру (краткость — сестра таланта!), Суеслов — приём сколь распространённый, столь и действенный.

И от этого сразу отчётливо видишь перед собой не просто полусказочные персонажи, но уже сами Сущности, Функции, Сути.

При этом автор вовсю упражняется в сатире в адрес всякого рода клириков, но чаще всего и более всего адресатами этой критической сатиры и сатирической критики является католическая церковь, папство.

Однако почти столь же часто и не менее остро «проходится» Рабле и в отношении всяких там «учёных философов» и других сорбоннариев (Сорбонна практически прописалась на страницах романа).

И, видимо, чтобы избежать открытых обвинений в свой адрес, Франсуа Рабле вовсю использует абсурдистскую стилистику — если в книге первой этого поменьше, то вторая книга хватает читателя за шкирку и буквально швыряет в болото абсурдизма — начиная с судебного процесса и затем подхваченная Панургом в его повествовании о пребывании в плену.

А дальше пошло-поехало. «Такая простая и вечная история».

Щедрая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Не ускользнёт от внимания читателя изобильное военное наполнение романа — в этом смысле книга гораздо более военная, нежели сексуально-эротическая, ибо первые две книги наши герои постоянно с кем-то воюют, да и потом то и дело ввязываются в кровопускания и кровопролития аж до колбасных обрезков.

А вот с эротизмом Рабле, по современным меркам считая, очень сдержан и аккуратен — он обходится всякого рода намёками, иносказаниями, перефразировками, вторыми смысловыми планами и прочими пробочками к норочкам.

Вроде как всё понятно про пробочки-норочки, однако автор, коснись чего, может смело развести руками и заявить на голубом глазу — дескать, кто о чём думает, тот свой смысл и закладывает — и хитрО сощуриться при этом.

Щедрая Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Громадный пласт рассуждений автора посвящён теме женитьбы и отношений в браке (оказывается, что «Да ничего мы не знаем! Не знали и не узнаем уже никогда …»).

И хоть подводит нас Рабле вместе с Панургом к этим рассуждениям очень длиннО и порой утомительно муторно, однако в конце концов разражается устами советчиков довольно серьёзными уже философствованиями на означенную тему — впору брать куски текста и помещать их в учебники социопсихологии в раздел «Семья и брак».

Вопрос женитьбы (или не женитьбы) Панурга тянется до конца многостраничного романа и окончательно так и не разрешается (эх! мы так и не узнаем никаких интимностей из его жизни), зато картины реальных отношений внутри семейных пар и просто между мужчинами и женщинами автор нам раскрывает весьма откровенно и без прикрас.

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

С большим удовольствием треплет Рабле за холки всякую судейскую и околосудейскую шушеру — вообще проблема правосудия во Франции и, возможно, во всей Европе в XVI веке, судя по всему, стояла достаточно остро, ибо была выведена автором обличительно едко и безжалостно решительно и категорично.

И Рабле вовсю сатирит и юморит всех мастей ябедщиков, жалобщиков и прочих кормящихся от суда и дел судейских.

А также взяточников и крючкотворов, вновь папистов или, напротив, всякого рода постников...

Сатира, сарказм, язвительность, издевка, подача тех или других персонажей и целых человеческих типов в жалком неприглядном виде — всё это, по сути, является главным наполнением романа.

Щедрая Философская Сексуально-эротическая Сатирическая Критическая Оцифрованная Утопия и Сказка.

Вообще вот это длительное плавание по всяким разным островам и архипелагам порой уже просто превращается в блуждание «среди мифов и рифов» (и тут мелькнули мысли о любимчике — маринисте Конецком — и о том, что он наверняка всё это безобразное великолепие и великолепное безобразие читал, и что, пожалуй, Рабле имеет своеобразное отношение к маринистике и создал прообраз романа-странствия... А следом подтянулись соображения, что очень похожую стилистику использовал порой пан Станислав Лем…), но всё — и плохое и хорошее — имеет своё начало и свой конец. Закончился и этот тягучий, как перенасыщенный перевываренный сироп, роман.

Хотя, честно говоря, книга на самом деле кажется незаконченной — по крайней мере, событийно она явно не завершена.

И главное, что мы так и не узнаем: обзавёлся ли Панург супругой?

Заимел ли он некие роговые образования и пару-тройку синяков и шишек?

Не пустила ли его любимая жёнушка по миру?

И вы не знаете?

Небольшой рассказ на совершенно личную и отчасти интимную тему — влюблённость и стремление быть рядом и быть ближе, настолько ближе, насколько это возможно.

Томление духа и томление тела и затем закономерное и ожиданное развитие событий.

Хотя концовкой рассказа автор всё-таки немного удивил, ибо не пошёл классическим хоженым-перехоженным путём.

И всё бы ничего, если бы в самом конце повествования не стояла дата написания — 1944, 12 мая...

Кому война, а кому любовь...

Очень лёгкая на чтение и весьма приятная на вкус современная новогодняя сказка. При этом, наверное, слово «сказка» можно кавычить, но можно и оставить как есть, а при желании ещё и написать с прописной буквы «С». Сказка, позволяющая сделать сразу несколько простых трудно- невыполнимых дел: вернуться во времена своего околоновогоднего детства; увидеть цветные сны; наново поверить в Деда Мороза и Снегурочку; самому своевременно включить свой личный дедморозный режим и отыграть целезадачу по полной...

Всё в наших руках, просто нужно как следует захотеть. Ну и чтобы пошёл снег... Тот самый ;-)

Созданные на злобу дня и написанные не без злобЫ, рассказы Аверченко являются не то сатирой, не то фельетоном, но в любом случае написаны они яростно и написаны они талантливо. И причины этой литературно-личностной ярости понять можно — одно дело всё очищающая волна революции и ожидания быстрого светлого Будущего, и совсем другое — голодно-холодное беспросветное Настоящее. Конечно можно понять мысли и чувства социального слоя, многое, если не всё, потерявшего в этой битве престолов и богов. И конечно безумно жаль их, жравших когда-то свои пулярки и устрицы и теперь тоскующих по всему этому обжорному великолепию. Но я всегда вспоминаю героев рассказов, повестей, пьес и романов Горького, Короленко. Да и оба мои рода (и по отцовской и по материнской линии) происходят из беднейшего крестьянства и неизвестно как повернулась бы их судьба не будь октябрьских событий и всего остального...

Никого не пытаюсь обвинить или обелить. Но просто делаю попытки покрутить туда-сюда ту ситуацию, посмотреть на неё с разных сторон — чтобы не быть никому судиёй.

Хотя во многом Аверченко безусловно прав!

Очень разные авторы (в том числе и непрофессиональные писатели) и очень разные по литературному мастерству и по силе воздействия рассказы.

Общая тема понятна из аннотации; хотя напрямую хосписам и проблематике «уходящих» людей посвящены только несколько рассказов, но и остальные имеют основной смысловой нагрузкой тему людского соучастия и сопричасти, неравнодушия, человеколюбия и гуманности.

В силу особенностей личной психоэмоциональной организации наибольшее впечатление осталось от рассказа Маши Трауб «Одна живая девочка» (поставил бы девяточку не задумываясь), но и многие другие, даже взятые по отдельности, оставляют заметный глубокий след.

А некоторая доля либерально ориентированного содержания в отдельных рассказах вовсе не портит общей картины, тем более, что многое написано по делу и по толку.

Особенность книги в том, что, несмотря на непростую для восприятия драматическую тематику, она в целом очень позитивна и оставляет после прочтения очень светлое, хотя не без грусти, чувство.

И в самом деле начинаешь понимать, как ты счастлив от того, что твоё здоровье и физическое состояние позволяют тебе жить в полную силу без оглядки на пороги и поребрики, открывающиеся наружу двери и чувство беспомощности.

И как много для кого-то могут значить даже простое неравнодушие и внимание к казалось бы мелочам.

И в самом деле, уж коли ты счастлив сам, так поделись этим своим счастьем с другими, у кого этого ощущения недостаёт — от этого ни счастья ни любви в твоей жизни не уменьшится, но скорее наоборот, только прибавится.

Пожалуй нужно поискать первую аналогичную книгу...

Примерно до половины своего объёма роман читался трудно. Постоянно лезли в голову сравнения с захватывающе интересным сюжетом и невесомым литературным слогом Голсуорси, с филигранной точностью описаний Эмиля Золя, да и даже с самим собой, с Сомерсетом Моэмом (романы «Лезвие бритвы» и «Театр»). И уже совсем было завздыхалось и заскучалось, как, не могу точно сказать на каком сюжетном моменте, это ощущение тяжести и некоторой тягомотности исчезло. И, наоборот, возникло ощущение, что до сей поры находившаяся под неким пологом силовой защиты книга вдруг отключила все свои защитные силовые установки и сняла напряжение с силовых коконов — читавшие роман Г. Мартынова «Звездоплаватели» (или Сергея Снегова «Люди как боги») поймут, какого рода ощущения имеются ввиду, — и читатель (в данном случае Я) оказался внутри романа — вместе с главным героем и прочими персонажствующими людьми разных возрастов, социальных слоёв и вероисповеданий.

В данном случае словечко «вместе» употреблено не для фигуры речи, потому что чувство сопричастности и сопереживательности герою романа Филипу Кэри является неподдельным и полным. Да и многие другие персонажи книги вызывают сильные и порой диаметрально противоположные чувства и отношения — вообще эмоциональный отклик на читаемое оказался мощным. И как хороша оказалась концовка романа — может быть излишне романтизированная, но зато чувствооблегчительная и облегчённовоздуховыдыхательная.

Очень узнаваемый санинский стиль.

По жанру это скорее подростковая юмористическая фантастика.

Автор даёт себе волю поиграть на древнеисторическом игровом поле — современные (образца начала 70-х годов) подростки попадают в каменный век, вот собственно и всё.

Никакого драматизма и трагизма, наоборот много юмора, улыбки, позитива, оптимизма, фантазии, казусов.

А также шуточное покусительство на своеобразное прогрессорство (впрочем, реверанс в сторону братьев Стругацких Санин делает) и культурное миссионерство и просветительство весьма прикладного толка.

Чтение повести непринуждённо снимает напряжение любого происхождения и оставляет чувство лёгкости и полёта.

Вероятно это одна из лучших книг, прочитанных в 2016 году. По силе эмоционального воздействия сравнимая с «Вечным зовом» и «Тени исчезают в полдень». Да и по ширине и глубине охвата роман Шукшина не уже и не мельче, чем упомянутые.

Очень сильные образы персонажей, как положительных, так и тех, которые выглядят и воспринимаются отрицательными. Мощные человеческие характеры, матёрые мужские и соответствующие им женские. Без красивостей выписанные все повороты жизненных линий героев книги. Шукшин при этом мало старается потрафить своему читателю — герои романа довольно часто совершают глупые и никудышные поступки, грешат, каются и вновь грешат; при необходимости (но возможно просто потому, что так на самом деле было с прототипами в реальной жизни) и в силу книжной и жизненной логике даже самые казалось бы красивые и потому выгодные с писательской точки зрения персонажи вдруг гибнут или сникают, но тут же появляются новые, не менее значимые и красочные. При этом невозможно упрекнуть Шукшина в красивостях — хоть в литературно-писательских, хоть в сюжетных — всё происходит так, как могло бы быть и, наверное, и в самом деле происходило.

Первая книга немного отличается от второй, ну вот примерно так же, как отличается первая серия фильма «Москва слезам не верит» от второй. А страницы с эпизодами, вошедшими в фильм «Живёт такой парень», и вовсе порой воспринимаются с юморком и смешком. Однако драматическая линия автором выдерживается до конца, и хотя в романе (во второй книге романа) выведена проблематика второй половины 50-х, однако сам жизненный уклад и конфликтно-событийный ряд захватывают с головой, и потому устаревшим и архаичным роман не выглядит и не воспринимается таковым.

Вообще историзма в книге оказалось куда как много, первая книга вообще наполнена такими деталями времени (середина 20-х на Алтае), которые сложно ещё где-то найти (разве что специально разыскивать информацию). Так что роман, несмотря на довольно жёсткий событийный набор, вполне годен для чтения как мужской читательской аудитории, так и для женщин — в книге очень сильны как трагедийно-драматические исторические темы, так и любовно-драматические линии.

А я попросту иду на соответствующие порталы и ищу книги Василия Макаровича для домашней библиотеки — просто никогда не думал, что и крупные литературные формы у него окажутся столь же мощными, как и рассказы.

Эту книгу нельзя читать быстро и бегло.

Этот роман является документом эпохи, а может быть и нескольких эпох.

В книге отражены условия существования и система ценностей людей из бывшего высшего российского сословия.

Автор и его герои настолько не любят всё советское, что эту свою нелюбовь распространяют буквально повсюду и ко всему.

Понятно, что то сословие, о котором пишет Чудаков, в основном ВСЁ потеряло. Но были ведь и те, кого описывали в своих книгах Горький и Короленко, и у них ведь своя правда...

.Погружение в чтение приводит не только к некоторым мыслям относительно условий жизни в описываемых условиях, но и побуждает к воспоминаниям из собственной младости и детскости.

Оценить роман очень сложно — у каждого читающего он вызывает сложную гамму чувств и эмоций...

Поскольку весь девятисотстраничный роман написан ракурсом «изнутри», т.е. с позиции первого лица единственного числа главного героя, то и вся основная ответная читательско-оценочная активность будет заключаться в оценке его личности. А личность (личность?! да ну!) перед читателем вырисовывается мерзопакостнейшая. Себялюб и эгоцентрик до мозга костей, ничего, кроме откровенного «Я, мне, моё», в этом мире и в этой жизни не замечающий и ни к чему другому не стремящийся. Напичканный злобой и подлостью по самую макушку клоп в человеческом обличье — клоп потому, что готов сосать кровь из любого встреченного человека и из любой ситуации. Неспособный ни на дружбу, ни на любовь, ни на признательность и благодарность. Видящий и воспринимающий мир только сквозь светофильтр с 50-ю оттенками серого. Нытик и мазохист, буквально купающийся в чувстве собственного страдания. Сладострастно стремящийся к превосходству по любому поводу и немедля старающийся всячески это своё превосходство — не важно, истинное или мнимое — проявить и продемонстрировать.

Из людей такого рода получаются отличные урки второго разряда — не те, кто правит бал на зоне, но прихлебатели и спутники паханов и смотрящих. Впрочем, и в обиженку/за_баню люди такого сорта могут залететь без труда (и вполне заслуженно), ибо легко и порой даже охотно двурушничают и предают всех и вся (и потому в случае вербовки любыми спецслужбами эти информаторы требуют постоянного жёсткого контроля и тщательной проверки и перепроверки). Однако и тюремные и лагерные надзиратели из таких тоже получаются «качественные», ибо они тяготеют к любой и малейшей власти и к насилию.

Если мы проследим эволюцию нашего главгера, то увидим в общем-то закономерные периоды развития его личности и, соответственно, этапы его судьбы. Неудачник-мастер на стройке, бесхребетный диспетчер в стройуправлении, «беспаспортный-бездомный-безработный» общажный койкомест, торжествующе-злобствующий отпрыск реабилитированных репрессированных, тридцатилетний (!) девственник с жаждой обладания, псевдополитический оппозиционер без отчётливо выраженной позиции (его позиция проста, как мультяшная фраза «А баба-яга против!»), хулиганствующий «мститель-боевик» одной из «партий», агент-двурушник МГБ-КГБ, а затем уже и верный служака силы и власти, обезлюбленный и отторгаемый супругой семьянин, и к концу романа самоудовлетворённый и самоуспокоенный долгожительствующий мещанин… Все эти вехи выстроены как разъезды и полустанки на железной дороге — в строгой логической последовательности, и проскочить любую точку/пункт нашему рррреволюционэру не удаётся.

Вообще какая-то странная у него получается конструкция жизни — вроде как стремится сам к независимости и вместе с тем живёт туда, куда его подталкивают обстоятельства и внешние люди. Хотя старое козьмапрутковское правило учит, что не нужно жить по течению и не нужно жить против течения, а нужно жить туда, куда тебе надо!

Самые сильные места в романе для меня связаны всё-таки не с личностью/личиной нашего визави, а с теми кусочками философии и социософии вкупе с политологией, которые автор вставлет в роман то от имени главгерыча, то ненароком сам выглядывая из образины Гоши Цвибышева. Автор рассудительно и толково выводит новые смысловые оттенки и грани политико-социальных явлений и закономерностей, заставляя и понуждая читателя вдумываться в сущность кем только не исследованного и обруганного сталинизма, и вникать в суть того, что/как/почему происходило с людьми во время власти Вождя и после его кончины. Размышления и выводы такого уровня я встречал разве что в романе Артура Кёстлера «Слепящая тьма» (вполне возможно, что Горенштейн и включает какие-то кёстлеровские постулаты в свой роман)…

Понятное дело, что несколько мыслей промелькнуло в голове относительно названия романа. Как же изощрённо ищет Гоша своё место в этой жизни и в этом обществе, как страстно он всё время расталкивает всех и вся локтями и кусает зубами, на какие только «подвиги» не идёт он ради этого своего места — наверное, и сам того толком не понимая, какое именно место он для себя требует. А по сути и по делам его место ему разве что у параши!

В результате получается довольно сложная оценочная картина — главный герой заслуживает только что не заборно-площадных выражений, и эта качественная характеристика невольно накладывается на сам горенштейновский роман. Однако глубина проработки человеческого и общественно-политического материала у Горенштейна такова, что, несмотря на довольно трудное чтение (и многабукаф, и обилие негативных эмоций) умом понимаешь, что книга сильна! Да и невозможно пройти мимо того, с каким мастерством выполнил Горенштейн это проникновение в своего героя и как филигранно точно сумел передать всю его сущность — случайно это вряд ли возможно сделать.

Не уверен, что буду советовать этот роман кому-нибудь из своих знакомых-друзей, но упоминать в читательских разговорах буду точно.

Казалось бы классическая и в общем-то банальная история — «А» любит «В», «С» любит тоже «В», а «В» пока никого не любит, но с удовольствием наслаждается влюблённостями двух мужчин. Однако стоит появиться на горизонте третьему красочному персонажу — ловеласу и сердцееду, — как наша гордячка «В» попадает в расставленные силки. Весь этот хоровод страстей и событий кружится на месте, вовлекая в своё водоворотное действо других персонажей романа, наши симпатии перескакивают с одного на другое, и когда уже кажется, что из тупиковой ситуации нет выхода, Томас Харди находит в общем-то тоже не новый, но зато решительный и всё ставящий на свои места сюжетный поворот.

Наверное просто иногда начинаешь уставать от современной литературы, от её жёсткой стилистики, от обилия проблематики порой искусственной, от остроты лексики и от гноища и кровища литературной формы. И тогда берёшь в руки старенький томик испытанной уже полуторастолетиями классики мировой литературы и вкушаешь его — как только что отваренный молодой картофель снедаешь после всех этих наших чизбургеров, гамбургеров и прочих фастфудностей. Вроде и простая незамысловатая еда, этот молодой картофель с пупырышками под тоненькой кожуркой, но ни в какое сравнение не идёт с наворотами ресторанной кухни. Так и тут — великолепие литературного отпуска!

Как давно вы в последний раз проходили курс психоанализа? Ну, или хотя бы присутствовали на сеансе?

Вы уверены, что анатомически точно и досконально знаете все семейные внутришкафные скелеты?

А наше собственное детство — как часто нам обманчиво кажется, что мы помним его во всех деталях и подробностях — столь же часто, сколь наоборот мы уверены в том, что ничегошеньки не помним из своего машинково-кукольного и автоматно-медсестёрского, казако-разбойничьего и попа загоняльского периода.

А вы точно уверены, что знаете своих дедушек и бабушек, не говоря уже о пра- и пра-пра-? И легко можете хотя бы на карте-глобусе указать местонахождение своей вотчины и родового гнезда?

А что мы представляем сами, какими истинными мы являемся на самом деле, что в нас главное, а что наносное и нарочито выставленное арьергардное или аванпостное?

Чтение этой книги позволит читателю самому задать себе эти и разные другие вопросы, а может понудит подойти к зеркалу и вглядеться, наконец, в того незнакомца с обманчиво примелькавшейся мордуленцией, который так долго скрывался внутри того, кого вы считаете собой. Потому что пора, пора наконец узнать самоё себя...

PS Не скажу, что проходил какой-то похожий психоаналитический курс, но внутри некоей относительно длительной психологической практической схемы был и знаю, что дело это не всегда приятное, но зато потом живёшь с полным ощущением обновления, перезагрузки, апгрейда и реконструкции. И оно того стОит!

Фредерик, ты не прав!

Несомненные литературные достоинства — вот с этим утверждением соглашусь. А вообще книга имеет разнонаправленные исходные оценочные основы — замечательно интересная история автобиографического порядка, изложенная как раз в теми самыми упомянутыми в аннотации несомненными литературными достоинствами, и вызывающая противоположные чувства и эмоции событийная канва повествования, послужившая основой для романа, ставшая поводом для его написания. Имеется ввиду явно рискованное с правовой точки зрения поведение автора и круга его друзей-приятелей. Вот как-то совершенно коряво и по-анархистски оно выглядит, это право и стремление быть максимально свободным самому, вплоть до совершения противоправных деяний (не будем сейчас пытаться разбираться, какова степень общественной опасности того, что сделал автор и его лирический герой со товарищи, важно, что деяние это действующим законодательством карается вплоть до лишения свободы и наши анархиствующие уличные герои это отчётливо осознавали), и тут же всяческое страстное и горячее осуждение государства и его карательных органов за состояние дел в их ведомстве. Знаете чем это отдаёт (в моём понимании)? Господином Брейвиком, накрошившим уйму народа, а теперь жалующимся на ущемления его человеческих прав. Такое вот осовремененное раскольниковство — я бабульку топориком по головушке хрястнуть могу, а вот меня холить и лелеять в тюрьме нужно. А если что не по мне, так я в книгу тиснуть могу, я ведь уже известный писатель!..

Но с литературной точки зрения роман очень хорош. Образы сильные и яркие, картинки детства-юности реалистичны и почти ощущабельны всеми ощущалами, эмоции заразительны и понятны, и наверняка созвучны многим читателям. Ну, а поскольку книгу мы оцениваем, в первую очередь, именно как литературный труд, то оценка роману соответствующая — хотя это не отменяет написанное в первом абзаце.

И в осадке пока нерешённый внутренний вопрос — продолжать ли знакомство с Бегбедером? Поживём — увидим...

Конечно, если пытаться оценивать эту книгу по критериям Большой Литературы, то и к языку, и к сленгу придраться можно, и упрекнуть авторшу в чрезмерной сексуальной озабоченности героев и героинь романа, и в избыточной лёгкости нравов в придуманном ею мире (впрочем, в нашем благословенном реале нравы далеко не пуританские, если не врать самим себе), и в отсутствии социальной проблематики и нравственных начал, и далее список претензий можно множить и копить.

Но если читать книгу просто как развлекательное с элементами современной романтической сказки чтиво, то список недостатков как-то сразу скукоживается и с лёгким хлопком и быстро развеивающимся дымком исчезает. Потому что книга читается легко и ненапряжно, весело и улыбочно, и порой даже переживаешь за главную героиню попаданку Ольгу и за целостность её «белого покрова».

Для меня в этом романтическом фэнтези не хватило героических страниц — битв там каких-нибудь, ристалищ и прочего мужеского, тем более, что эти вояковские строки могли бы уравновесить страницы с упоминаниями «траха» и «давания». Но в целом у меня к роману и автору претензий нет, и даже подумываю прочитать вторую часть дилогии (то-то я думал, чего это роман как-то невнятно заканчивается, а оказывается это только первая часть ...)

Трудность её заключается в многоплановости тематических слоёв, в множественности умов героев этой залитературенной пьесы жизни главной героини. Как будто матрёшка смыслов и героев спрятана в романе, и с каждой новой читаемой цветной тетрадью мы встречаемся с другой субличностью автора/героини.

Вообще, каждый из нас постоянно и одновременно находится в разных социальных ролях и в разных ментально-эмоциональных ипостасях. И героиня романа писательница Анна Вульф попробовала разложить своё «Я» на разные составляющие, записывая ту или иную сучщность в отдельную тетрадь. Внимательный читатель сам найдёт описание и объяснение от имени Анны, что именно отражала тетрадь каждого цвета. Но важно то, что попытка искусственно разделить своё единое многофакторное «Я» на составляющие едва не закончилась плачевно и трагически для главной героини. Потому что игры с разумом порождают чудовищ и способны вытащить из психонедр такие субличностные расколбасы, что потом ни один доктор не соберёт, а если и соберёт, то может получиться уже совсем не то, что было...

Многие считают этот роман ярко выраженным феминистским трудом. Безусловно, эта составляющая выражена достаточно сильно и отчётливо. Однако пробовать вырывать только эту составляющую книги из общего контекста равнозначно попытке Анны расписать самоё себя по нотам и векторам. Потому что какие-то феминистические взгляды и убеждения героинь романа неотделимы от их социального статуса, от их политических взглядов и убеждений, от их реальной жизни, в том числе и личной, а также от их творческих поисков и от попыток оценивать своё прошлое, выстраивая своё настоящее и закладывая фундаменты для будущего. Человек живёт целиком и полностью и весь и сразу, и невозможно отделить свои субличностные и субролевые «Я» друг от друга, всё равно что отделить свои внутренние органы — ничего кроме расчленения не получится...

Вообще книга вызывает много вопросов и попыток ответов как во время чтения, так и некоторое время после. И сила воздействия и последействия такова, что мешает некоторое время нормально воспринимать читаемую следующую книгу. Но может быть это можно отнести к недостаткам как раз следующей книги, а не к Дорис Лессинг?..

На сей раз Золя уводит линию повествования и от Парижа, и от Плассана. Хотя названия и того и другого пару раз всплывают в книге, но так ненавязчиво и буквально впроброс, что кажется, что автор нарочито ввёл их в текст романа, дабы привязать события к Ругонам-Маккарам.

Опять мы волей автора сталкиваемся с религиозно окрашенной темой, опять перед нами мелькают фигуры в сутанах и рясах, соборы и другие церковные здания и сооружения, опять кто-то экстатически верит и страстно молится... Однако поскольку всё это исходит из под пера Золя, то и тема не кажется уже вторичной и навязчивой, и все описания нескучны.

В принципе, отчасти сюжет перекликается с романом «Проступок аббата Муре» — молодые юноша и девушка, зарождение страстной любви, препятствия и преграды, томления духа и томления тела, и даже хэппи энд со знаком минус. Не знаю, для чего Эмиль Золя решил спустя 13 лет ещё раз пройтись по однажды уже использованному сюжету, видимо были веские причины и основания. Но для нас это не так и важно, потому что если отбросить в сторону все эти умствования и оставить в чистом осадке только чтение великолепно выполненного литературного произведения, то и удовольствие получается чистым и полным.

PS Но вот если рассмотреть всё происходившее в романе с точки зрения визуализации мечты, то картинка получается впечатляющая...

В общем-то ожиданный, однако всё же редкостный дар А. Битова вместить в коротенький и не особо богатый заковыристостями сюжетного хода роман такую уймищу чувств и переживаний, воспоминаний и разной величины событий и происшествий, что по прочтении стапятидесятистраничной книжки кажется, что прожил вместе с главным героем Алексеем Монаховым всю его полувековую жизнь — прожил день за днём, чувство за чувством, встречу за встречей и расставание за расставанием. И вообще, как будто и не про неведомого Монахова написан этот литературный ежедневник, а тебя самоё вспомнили и расписали по дням и минутам, по ревностям и любовям, по поцелуям и спешным и дискомфортным, украденным у соперника(ков) и у судьбы пересыпам и перепихам гдепопало и коекак. И ты узнаёшь в книге и себя, и свои истерзанные чувства и истрёпанные состояния, и своих случившихся и неслучившихся любимых — какие-то из них и в самом деле оставили память на всю несколькодесятилетнюю жизнь, но другие, — о которых казалось, что вот навсегда и накрепко, — как-то незаметно отпали листочками отжившего и отслужившего своё отрывного календаря твоей жизни. Но совершенно точно, — и это Андрей Битов или вспомнил из самого себя, или подсмотрел у кого-то другого, но однозначно не придумал — что есть та самая твоя личная незабвенная и никогда не забываемая «Ася», имя которой до сих пор, встреченное хоть в литературе, хоть в жизни у совершенно других особей женского пола, встряхивает твою однолюбскую суть сейсмической семи-восьмибалльной волной, и сейсмографы твоей души зашкаливает от афтершоковых колебаний, и ты тогда вновь мечешься по жизни и по своему городу, по своим мыслям и чувствам, по памяти и по горьким сожалениям, и вновь понимаешь, что ничто никуда не делось и не умерло, но просто застыло, затаилось на время внутри тебя, но всегда готово выплеснуть наружу...

Собственно говоря, и весь этот отзыв по сути своей является простым резонансным явлением от испытанного потрясения. И совершенно не хочется писать ни об особенностях авторского писательского стиля, ни о глубине проработки образов, ни о тщательно и искусно выверенной схеме, когда в первом рассказе мы не знаем даже имени влюблённого Мальчика, потому что оно совершенно не важно, его имя, но важны сама суть и сущность — безнадежно влюблённый Мальчик, зато дальше мы уже узнаём и имя нашего лирического героя, а затем уже и фамилия вступает в свои права…; ни об искусстве описаний внешнего мира и внутренних состояний героев, ни о достоверности событийного ряда, ни о скрупулёзной точности словарно-семантического битовского ряда, ни о постперестроечном философском рассужденчестве о сути и природе Свободы, рассужденчестве немного странном для этой книги, впрочем столь же странном, как странен и сам роман; ни о той временнОй протяжённости романа. — из конца пятидесятых сквозь расцвет и затем застой социального строя и наконец уже сквозь перестроечные кочки и ухабы — так точно лёгшей на временнЫе этапы жизни нашего лирического героя Алексея Монахова и практически зеркально отразившей и все ухабы и кочки его жизни; ни о всей прочей чепухе и ерунде. Достаточно того, что теперь в мою читательскую жизнь вошёл новый Писатель — Андрей Битов.

Очень сложно судить о качестве перевода, когда сам в английском ни в зуб ногой и потому не можешь ничто ни с чем сравнивать. Но если просто пытаться оценивать качество книги с точки зрения русского литературного языка, то и в самом деле никаких проблем нет, а значит с переводом действительно всё в порядке.

Но это вовсе не означает, что я оказался способен оценить литературное величие романа. Не в смысле — роман нехорош, а в смысле — а что тут этакого букеровского? Нормальная хорошо изложенная вполне реалистическая история взаимоотношений двух заклятых друзей, оказавшихся затем друг для друга закадычными врагами (причём «за_кадычными» ещё и в том самом первоначальном значении этого слова с петровских ещё времён). История, замешанная на чувствах соперничества, ревности, оскорблённого достоинства, мстительности этих двух достойных друг друга талантливых творческих людей. Т.е. вполне адекватная современная книга. Не более того...

Впрочем, они ведь тоже может быть недоумевают над некоторым нашими отечественными премиальными книгами :-)

Во всех смыслах потусторонняя книга. Ну сами посудите: место действия — некая явно потусторонняя Шимайя. Потому что находится по ту сторону смерти. Куда попадает душа умершего человека и ждёт высшего Суда. При этом в предлагаемой вариации практически все умершие являются как бы подсудимыми, но некоторые — избранные своеобразными посредниками, представителями, защитниками, представляющими «дело» умершего для рассмотрения в Суде.

Именно такую функцию выпало исполнять главной героине книги после того, как она оказалась в Шемайе. Однако исполнять свой новый долг оказалось не так просто и личности разных подсудимых, с которыми она познакомилась во время своей, так сказать, стажировки, были вовсе не случайными ни для неё самой, ни для её семьи. Хитросплетения человеческих судеб, поступков, выборов, яркие и сильные эмоции, сентенции «не судите да не судимы будете» и многочисленные философствования и мудрствования наполняют книгу своеобразным и порой эксклюзивным содержанием.

Некоторый религиозный оттенок может стать для каких-то крепко верующих людей препоной для чтения, но если не пытаться конфликтовать со спорными книжными утверждениями и допущениями и прочитать её просто как художественную книгу, то в ней достанет и смыслов и интересностей.

А другая потусторонность книги заключается в её явном американизме (что ни хорошо ни плохо, но просто отмечаю как данность) — и автор американец, и персонажи, и заокеанские колорит и антураж... В общем, коли будете читать, так сами явно почувствуете :-)

Литературу такого масштаба, такого качества и такого мастерства невозможно читать со скукой и по обязаловке — непременно будешь эмоционально включённым и в события, и в переживания героев романа, и в процесс интеллектуальной переработки заложенных в романе авторских идей и представлений, взглядов и убеждений, ценностей и смыслов.

Величие Ремарка в том, что он сумел через личную судьбу немецкого нелегального эмигранта Равика показать почти апокалиптическую картину заката Европы. И не напрасно перед моим внутренним взором постоянно мелькали картины тёмного полуосвещённого города с нависающим над ним мрачным небом с несущимися и сеющими мелких пронизывающий дождь облаками, с серыми фигурами нахохлившихся сгорбленных и согбенных людей с испугом на душе и с отчаянием в изподлобья бросаемых вовне взглядах... Вот эта мрачноватая средневековость и полусумрачная приглушённость тонов распространяется не только на картины внешнего мира, но и на те чувства и эмоции, которые испытывают и проживают герои книги Ремарка.

А ещё Ремарк мастер образов и символов. И хотя сам в тексте романа иронизирует над символизмом, но ведь постоянно всплывающий в книге образ Триумфальной арки совсем не случаен — коли порассуждать немного, так можно себе представить, что

Но образ Триумфальной арки вовсе не является единственным и центральным (хотя роман и носит это имя) — такого рода образов и символов в тексте рассеяно довольно много, и внимательный читатель сам найдёт их во время чтения. Потому что Ремарк очень точен в выразительных средствах и пишет только те диалоги и внутренние монологи, которые стопроцентно реалистичны, и даёт только такие картинки внешнего мира, которые максимально помогут читателю войти в ткань романа, оказаться рядом с его героями...

Полюбившиеся когда-то довольно давно авторы не подвели и вновь доставили истинное читательское удовольствие. Чистое и свежее как глоток родниковой воды. Наверное даже при желании выискать какую-то придирку не сумею упрекнуть Дяченок ни самым малым упрёком. Очень интересный фэнтезийный мир — со своими человеками и зверушками, с любопытной географией и социальной структурой, с мифами и обычаями. И Дяченки относятся к числу таких опытных писателей-творцов, которые могут вовремя остановиться в процессе материализации своих миров — в книге имеют место быть только те детали и подробности, которые нужны и важны для возникновения целостной картины мира и понимания описываемых событий. Ничего лишнего, но в то же время всё понятно. И потому Идея романа не тонет в многочисленных деталях, как это порой бывает с некоторыми писателями, громоздящими такую массу подробностей, что перестаёшь разбираться, что важно, а что уже просто является инфляцией. Но и картонными придуманные миры не назовёшь, потому что какие-то рельефы предлагаемой картины непременно есть, непременно есть то, что придаёт объём, и новизну впечатлений и богатство образов...

Очень точные персонажи, гармонично вписывающиеся в предлагаемые внешние обстоятельства, и в то же время живущие своей персонажной жизнью. При этом авторы то и дело вбрасывают на наше поле новые имена и ты силишься понять, долго ли пробудет новое лицо в качестве важного героя, или вспыхнет и сгорит в сиюминутности эпизода. А хитроумные Дяченки ещё возьмут, да и выхоронят кого-нибудь уже казалось бы совсем похороненого и забытого, отчего картина маслом внезапно становится акварельными разводами. А сюжет выигрывает по всем статьям.

В повести явственно просматриваются два главных действующих лица — мальчонка Егорушка и Степь. Значение и того и другого, возможно, равноценное, но вот читаешь все эти картинки мелких путевых событий и происшествий, случившихся с Егорушкой и всеми его спутниками, и остаётся полное ощущение, что и нужны-то были все эти люди только для того, чтобы оттенить величие, безбрежность и бесконечность, как чисто визуальную, так и опрокинутую во Время, Главного действующего лица — Степи. И именно потому с человеческими персонажами в этой повести, в общем-то, ничего этакого сюжетно важного не происходит — простое перемещение из точки «А» в точку «Б» с некоторыми погружениями в мир внутренних переживаний мальчонки, да разные мелкие происшествия среди обозных. А всё остальное место и всю остальную значимость и величавость захватывает Степь. А уж писательского мастерства Чехову не занимать, и описания природных степных пейзажей выполнены с величайшей любовью, с великолепным мастерством и точностью художника. И вообще, эта повесть больше похожа на музыкальное произведение, кажется, переложи всё это литературное великолепие на музыку, и никакие слова и диалоги будут не нужны...

Было время, когда с удовольствием смотрел по тогдашнему чёрно-белому советскому ТВ все телеспектакли по пьесам Островского — пусть их было немного, но зато удовольствие было от каждого. А потом почему-то время Островского ушло. По крайней мере возникло такое ощущение. И наверное не у меня одного оно возникло, ибо пьесы Островского перестали попадаться на голубых экранах. Да и в ленте рецензий на сайте LiveLib тоже если и были, то как-то проскочили незаметно и неслышно.

Но, как оказалось — зря. Зря было ощущение несвоевременности и несовременности драматургии Александра Островского. И зря они долгое время были исключены (точнее, не были включены) в мои личные читательские списки и предпочтения. Потому что не то, что смотреть, но читать — и то интересно. Потому что персонажи прописаны с такими речевыми особенностями, что внутренним голосом буквально проговариваешь все интонации реплик разных героев, и порой возвращаешься к только что прочитанной незамудрённой колоритной фразе и переиначиваешь её интонационно, и тут уже ловишь себя на невольном жестикулировании и гримасничании — начинаешь невольно жить жизнью то одного, то другого персонажа, и получаешь от этой полутеатрализованной полужизни-полупьесы полноценное удовольствие.

Ну и мораль в конце, а как без морали-то!

Выдернутый из общей ткани цикла роман «Царь-Космос» выглядит слегка странным — кое-какие моменты в нём кажутся непонятными и никак не объяснёнными. Но может быть так и должно быть вообще, и эта недоговорённость, непроговорённость и полузагадочность просто задумана автором? Эх, Валентинов, так и провоцирует на методичное чтение всего цикла от начала к концу!

Альтернативная история, криптоистория, всякие параллельки исторические — это как раз то, с чем сталкивается читатель, открыв страницы книги. И если кому-то не по душе «романтика» двадцатых годов двадцатого же столетия, то наверное лучше и не читать, ибо тут вам и ЧК, тут и ЦК, а между ними ЧОН и ЧСК; тут мелькают имена и даже выступают в качестве персонажей фамилии Ульянов и клички Вождь, Сталин, Троцкий, Бухарин, Джержинский, Каменев и Троцкий — некоторые из них только упоминаются автором, но кое-кто буквально присутствует в ткани книжного бытия и вовсю действует, действует и действует...

Но зато здесь же мы сталкиваемся с Тайной и Будущим, с Шамбалой и упомянутым в названии романа Царь-Космосом; здесь и мадам Блаватская на слуху, и таинственная молодая красивая женщина с надгробной фотографии, и люди со сверхспособностями и всеми нами любимые ноутбуки тоже внезапно тут...

Читанный в теперь уже далёком подростковом детстве и потому легендарный фантастический роман Георгия Мартынова. Конечно, первой любовью к автору стала трилогия «Звездоплаватели», послужившая толчком для чтения Мартынова вообще — последовали «Каллисто» и «Каллистяне», «Гость из бездны» и, конечно же, «Гианэя».

Верный себе самому, Георгий Мартынов, насколько это возможно, помещает в книгу довольно много космологической и астрофизической информации, в том числе и достаточно гипотетической для того времени. И потому любознательный молодой читатель сможет не только насладиться приключенческой и фантастической составляющей этого романа, но ещё и пополнить свой багаж знаний и представлений о Ближнем и Дальнем Космосе, о Галактике и о некоторых закономерностях (взять хоть гипотезу о повсеместном распространении явления кратности в строении звёздного населения Галактики, и о том, что для звёзд типа Солнца — спектральный звёздный класс G — кратность превращается в обращающиеся вокруг таких звёзд планеты и планетарные системы сродни Солнечной). Конечно, книга не безупречна и не лишена некоторых ошибок или просто смелых допущений (прежде всего, имеется ввиду генетическое тождество земного человечества и разумных обитателей Гийанэйи), но давайте просто вспомним, что мы читаем фантастику и не будем требовать полной научной достоверности от книги приключенческого характера.

Что скрывать, мальчишкой-подростком я был практически влюблён в эту странную стройную молодую фантастически красивую гордую девушку. И даже цвет её ногтей и оттенок кожи долгое время казался единство возможным у настоящей земной красавицы. И с каким азартом рассматривались иллюстрации в бумажной книге, и перерисовывались вездеходы и звездолёты, и фигурки космонавтов в скафандрах. И как сильно билось мальчишеское сердце, когда с Гианэей едва не произошла непоправимая беда, и как радовался, когда автор дал надежду...

Конечно, уже были книги Стругацких и явственно проглядывались очертания Полудня и контуры социальной фантастики, а «Гианэя» была вся такая достругацкая и слегка коммунистическая, донельзя романтическая и прогностически оптимистическая книга. Но вот читаешь сейчас строки об объединённом человечестве и думаешь — а разве вполне реальная Единая Европа не того же поля ягода? И при этом никто никакими коммунистическими пугалками и обзывалками эту идею не чернит и не хулит. И получается, что где-то в достаточно большом удалении в Будущее эти идеи сходятся и сливаются?..

А Гианэя-девушка, зеленокожая черноволосая дива с слегка раскосыми удлинёнными глазами наверное ещё будет продолжать волновать мальчишеские сердца и тревожить их души. И слава богу!

Несмотря на все старания господ оформителей этой книги, ни им ни автору не удалось убедить меня в утончённости и величии замысла и в изысканности его литературного воплощения. То ли у меня что-то не то со вкусом, то ли не у меня нелады. Потому что перед нами обыкновенный гангстерский боевик с индийскими колоритами, с вкраплениями сентиментально-лирических томностей, с попытками привнести в роман нюансы философического наукообразного месива из разных религий и собственных умничаний — то ли героя (ев) романа, то ли самого автора. И даже попытки Грегори Дэвида Робертса залакировать все и всяческие реверансы в сторону гангстерско-бандитского образа жизни и откреститься от воспеваемого в книге, всё равно оставляют полное ощущение, что убийства всех мастей, употребление и распространение наркотиков, проституция и всякие сексуальные извра, разбои, грабежи и кражи, насилие над личностью всякими способами и прочие деяния, обычно описываемые колонками происшествий и уголовными кодексами всех стран мира, являются скорее нормой, нежели исключением и редкими асоциальными формами и проявлениями. Ведь в кого из героев и персонажей пальцем ни ткни, так обязательно гангстер (т.е. член организованного преступного сообщества), бандит, убийца, вор, мошенник, насильник, злостный хулиган, фальшивомонетчик, перекупщик и сбытчик краденого, наркоман, проститутка, сутенёр... — боюсь, что конца этим перечислениям несть конца. И даже самые, казалось бы, мягкие и добрые люди этого романа всё равно попадают в этот список, пусть и не под самыми первыми номерами перечня. И в итоге и во время чтения, и после заключительной точки романа возникает, постоянно сопутствует и остаётся убеждение в том, что роман скорее является «песня песней» преступности, нежели предупреждением и некой пугалкой для пока ещё молодых и не испорченных. Потому что романтизация и создание своеобразного героического ореола вокруг образа нашего главного героя Лина, а также формирование ощущения привлекательности описываемого так и прёт со страниц романа. Конечно, защитники литературного дарования Грегори Дэвида Робертса могут заявить, что такой ракурс на роман может быть обусловлен особенностями личности рецензента — что ж, их право, спорить не будем. Потому что не стоит оно спора — прочитано и забыто.

Пару ласковых слов всё-таки сказать о книге надо.

Она легко читается, и хотя порой устаёшь от бесконечных повторений ситуаций или каких-то фраз (уж даже и не знаю, сколько раз в конце романа Карла и Шантарам по прозвищу Лин... в смысле наоборот, Лин по прозвищу Шантарам сказали друг другу заповедные заветные слова «Я тебя люблю» — настолько часто и много и порой не по делу, что истрепали их до нитки), но всё равно счётчик букридера послушно отматывает и перещёлкивает цифры, превращая их в числа, а десятки в сотни, затем в десятки сотен и переваливая за тысячу экранов.

Второе достоинство — несмотря на обилие смертей среди близких и знакомых нашего удачливого австралийского побегушника, всё равно нет ощущения тяжести и переживаний за их судьбы — как они легко мочили своих врагов и прочих преднамеренных и случайных жертв, так же легко и сами исчезли со страниц романа — хотя Лин-Шантарам и старался то и дело восстановить их в нашей памяти, упоминая время от времени и непременно горестно сокрушаясь об их смертях.

Ещё один существенный плюс — автор сумел сохранить языковую чистоплотность. Мы не встретим в романе ни бранных слов (хотя понятное дело, что непечатные слова и выражения в той среде, которую описывает Дэвис, скорее нормативная лексика, нежели исключительность и случайность), ни со смаком расписанных сексуальных сцен (хотя в романе не единожды упоминаются и случаи сексуального насилия, и ситуации отвязного и распущенного полового поведения вплоть до оргий, и просто эпизоды любовных страстных соитий) — возможно, кому-то от этого роман покажется пресноватым, но как по мне, так это скорее в плюс книге и автору, нежели в минус.

Ну и, наконец, главное достоинство — можно теперь в любой задвинуто-продвинутой компании с ленивой легонцой вальяжно спрашивать своих визави «А ты читал «Шантарам»?», и с едва уловимым чувством превосходства ронять «А я оба читал». Ну, и то польза.

Очень добротный детектив времён наполеоновских войн. С этаким внутрисемейным драматическим и слегка романтическим уклоном.

В принципе, что хотел, то и получил. И аннотатор не обманул. В итоге мы имеем мистический триллер с элементами детектива (но при полном отсутствии самих детективов), с вкраплениями романтической линии (весьма причудливых и с вариациями), с нарастанием напряжения (триллер всё-таки!) и кульминацией. А также с некоторыми удачными неожиданными сюжетными придумками.

Лёгкое чтение, неплохое отвлечение от реала и от сложных книг, приятное знакомство с новым (для меня) современным именем.

Свежекупленный на книжном рынке сборник современной фантастики порадовал не только списком включённых в него авторов — список имён и фамилий только формировал высокий уровень ожиданий по качеству, — но и тем самым качественным аспектом. Из представленных на читательский суд пятнадцати произведений, по моей оценочной шкале, нет ни одного, получившего оценку ниже четырёх звёзд. Да и четыре звезды получила только попытка утопии (так утверждает автор) от Евгения Лукина «Понерополь» — не потому, что попытка гнилая и негодная, а просто в сравнении с рассказами других авторов, на мой взгляд, выглядит чуть менее выразительной. Ну и, соответственно, всё остальные рассказы оценены в 4,5 и 5 звёзд по пятибальной шкале — понятно, что оценки очень субъективны и не претендуют на единственную неоспоримую и непогрешимую истинность.

Понравились сами разнообразные сюжеты, понравился литературный стиль как у стареньких, так и у новеньких для меня авторов, понравились сюжетные находки и эмоциональный фон произведений, понравилось жанровое разнообразие (от твёрдой НФ до игривого и едва ли не сказочного фэнтези) — в общем, и читать было интересно, и эмоциональный отклик частенько выплёскивал вовне, и послемыслие не раз и не два оставалось.

Особенностями авторского стиля является то, что Симмонс в основу книги берёт какую-нибудь таинственную загадочную реальную историю — пропавшую экспедицию Франклина в «Терроре» или пропавших во время попытки покорения Джомолунгмы Ирвинга и Мэлори в «Мерзости». Отсюда возникает ощущение достоверности и реальности написанного, тем более, что Симмонс тему изучает глубоко и не пренебрегает многочисленными деталями, подробностями и фактами.

Однако второй особенностью становится непременное мистифицирование произведения, обязательное включение в его ткань легенд, верований, обрядов, магий и прочих штучек из Ирреального — тут вам и легенды о йети и тут же эскимосские легенды и мифы о Большом Белом Существе

Ещё одним авторским нюансом является способность нагнетать напряжение, и вообще управлять энергетикой своих произведений. На мой взгляд, Симмонс умело выстраивает структуру своих романов, вовремя расставляет паузы и недоговорённости, вовремя меняет русло повествования, вовремя переключает внимание читателя с одного на другое, вовремя вбрасывает новые сущности и факты, вовремя даёт новые гипотезы и толкования уже изложенным событиям, вовремя вносит новые приключенческие ходы и закоулки.

И потому книги Симмонса читать довольно интересно и увлекательно… в особенности, если чётко понимаешь, что это чтение развлекательное и удовольственное.

Есть в педагогике термин — гиперактивность. Вот к этому роману он вполне подходит по сути. Потому что в этой книге экшн на экшене сидит и экшеном погоняет. Отчего возникает некоторое ощущение лихорадочной спешки — то ли автор торопится изложит всё, что им придумано по теме, то ли его герои спешат совершить всё, что им предназначено совершить... Однако общей в целом благоприятной для книги оттеночной гаммы её восприятия это не мешает — книга читается с интересом и отчасти даже с некоторым нетерпением — ну-ка, что там дальше?

Ну, а положенная в основу романа идея о совместимости виртуального и реального и о той тонкой и порой уже неразличимой грани, отделяющей одно от другого, конечно же, уже не нова и рассматривалась разными авторами с разной степенью углублённости и под разными событийными ракурсами, и даже в кино мы имели возможность побывать и в «Нирване», и в трёхсерийной «Матрице», и в прочих над- под- вне- сознательных мирах и пространствах.

Для любителей киберпанка и игр с сознанием — очень хорошая книга!

Не подлежит сомнению, что эта книга адресована молодым людям пионерского (сиречь подросткового) возраста — от 12 и до 16 примерно. Хотя нынешние шестнадцатилетние, конечно же, гораздо в б0льшей степени мнят себя взрослыми, нежели их сверстники из 50-х годов двадцатого века. Но вот стоит только убрать все наши цивилизационные урбанистические блага и погрузить нынешних продвинутых и навороченных юнитов и юниц в те реальные условия, в которые попали советские армянские дети поздней осенью 1953 года, как сразу станет понятно, что современное умение легко ориентироваться в киберпространстве и мультимедиа, а также во всех этих гаджетах и прочей электронной машинерии, мало чем может заменить способность выживать, и не только самому, но ещё и группой. Конечно, можно возразить, что будь у них наши мобильники, так и вопрос бы не возник, ибо они тогда попросту вызвали бы себе помощь, но речь вовсе не о том, а именно и только о умении выживать в условиях естественной природной среды при минимуме вещей и предметов, с которым группа из пяти подростков потерялась в горах Армении на полтора месяца в начале зимы.

Отдельный интерес, помимо всех этих робинзонских приключений и путешественных событий, представляет распределение ролей в малой группе — кто становится руководителем-организатором, кто интеллектуальным, а кто эмоциональным лидером, наблюдение за переменой ролей и внутригрупповой динамикой, в общем, вся эта человеческая стайно-племенная возня не менее интересна, нежели внешний событийный ряд.

Конечно, книга довольно сильно стилизована под восприятие своей ЦА и отчасти является пионерской агиткой, но вот если отбросить эти неизбежные и малообременительные мелочи и оставить саму суть, то и в самом деле просто восхищаешься тем, как эти дети знают природу, знают растения и животных, и потому способны хоть как-то питаться в течение 6 недель. И как они умеют не упасть духом, не раскиснуть и не заныть, а напротив, сплотиться настолько, что к концу повести станут едва ли не единым существом, станут Командой. В общем, тут бы и любой взрослый мог раскиснуть, сдаться и, в конечном счёте, попросту погибнуть...

Несмотря на наличие отдельных ярких волнительных местечек и пикантных моментов, этот роман читать было немного скучно. Видимо моё «Я» и экономическая теория, а также финансы и банковское дело находятся на разных концах цепочки интересов. Тем не менее, впечатление от романа осталось сильное и яркое, и тут заслуга только автора с его способностью даже не очень интересную тему изложить такими словами и выражениями, что читаешь и читать хочется. И при чтении романа «Деньги» читательское внимание развернулось на особенности авторского слога — как мне кажется, Эмиль Золя очень часто употребляет всякого рода превосходные степени и применяет прочие служебные слова, усиливающие действие и придающие крайние степени выражения чувств, событий, отношений, поступков и прочего. От всего этого авторская речь кажется ярко эмоциональной, с тенденцией к драматизации, а порой и трагизации и даже экзальтации написанного. Вот вам и механика литературного стиля.

А ещё мне показалось, что Эмиль Золя сам вовсю сочувствовал социализму и социалистам — уж очень выпукло в этом романе он подаёт идеалистические идеи социалистического светлого будущего, вкладывая их в уста некоторых своих героев: прежде всего, это Сигизмунд Буш, но ведь и в страстных мечтах и зажигательных речах Аристида Саккара тоже есть оттенки социалистического и даже коммунистического мировоззрения. Да и брат Коралины мсье Гамлен тоже ведь занят развитием капитализма и прогрессом по капиталистически, однако имея ввиду конечной целью общее благосостояние и счастливое будущее для жителей Ближнего Востока, но и для европейцев тоже.

И в связи с этим было немного странно читать гневные филиппики героев романа в адрес евреев и мирового еврейства — как-то странно они сочетаются с социалистическими идеями о всеобщем равенстве и братстве и свободе.

Для усиления противостояния разных групп героев автор выводит людей совершенно противоположного толка — тут и матёрые биржевые игроки, и представители парижской знати, тут же и представители древнейшей профессии и парижского дна и придонья — но яркой тёмной фигурой возвышаются здесь зловещие образы господина Буша и его подручной и компаньонки мадам Мэшен.

Тем не менее, автор в литературном смысле, в общем-то, расправляется с носителями левых взглядов и убеждений, а торжествуют капитализм и Биржа. Деньги. Таков финал романа и таков вывод Эмиля Золя, сделанный им в 1891 году. И в этом смысле, наверное, мало что изменилось в мировом устройстве и порядке — разве что идея корпораций и синдикатов умело и успешно была развита и воплощена и уже далеко перешагнула те рамки, которые были обозначены в романе.

Некоторое добавление в смысле интересности происходило от того, что совсем недавно был прочитан роман В. Пикуля «Битва железных канцлеров», в котором речь идёт как раз об этих временах и событиях.

Во времена оные была у меня книжка-сборник разных сценариев. Кажется, киностудии им. Довженко, и сценарии там были Эйзенштейна и прочих кинодеятелей советской эпохи времён 20-40 годов. Читать было увлекательно, но ассоциация с этим сборником вылезла не случайно — прочитанный роман Дос Пассоса по стилю оченно близок к тому, что было в тех сценариях. И, кстати, понятно, почему в своё время Эйзенштейшн заинтересовался этим романом американца — вот такая рваная и, как сейчас бы её назвали, покадровая и буквально расписанная по мизансценам, клиповая структура романа, видимо, была близка и понятна советскому кинорежиссёру и хорошо укладывалась на его киномЫшление и киновИдение. Во всяком случае то и дело внутри черепной коробки буквально возникали чёрно-белые слегка дёргающиеся картинки событий, излагаемых в «Манхэттэне».

Если я правильно прикинул временные рамки романа, то его действие происходит в течение 20 лет — с 1904 года и примерно по 1924 (хотя о смерти вождя мирового пролетариата в книге речи нет, а других заметных исторических событий толком и не припомню). И на протяжении этих двух десятилетий мы вместе с персонажами живём самую обычную жизнь простого американца — жителя Нью-Йорка. Поскольку основных персонажей несколько, то мозг едва успевает переключаться с одного имени на другое и с одних событий на другие происшествия — уже упомянутая рваная манера изложения литературного материала порой приводит к некоторым затруднениям, потому что только что речь шла о Джоне, как тут уже Майкл нарисовался, но в следующем абзаце речь уже идёт о Дженни, ну и так далее (имена приведены совсем не из романа, но для примера взяты первые пришедшие в голову американские).

Но в конечном счёте вот эта отрывистость и обрывистость событий и фактов оказывается не очень-то важной, поскольку все эти упомянутые и пропущенные автором факты и фактики американо-ньюйоркского существования в те самые оголтело капиталистические времена попросту постепенно складываются в причудливую мозаичную картину — портрет большого холодного равнодушного безжалостного голодного монстра. Имя которому — Нью-Йорк, капиталистический Нью-Йорк...

Я не очень люблю Набокова-эмигранта. Прежде всего за выражения «Проклятая Россия», иногда встречающиеся в его произведениях — как по мне, так допустимо писать «проклятый режим», «проклятые коммуняки» и прочие конкретные и адресные проклятия, только ведь вся страна обычно не причём.

Правда в своё время и Эренбург проклинал всех немцев и всю Германию (задумался...).

В общем, неважно, в любом случае я немного недолюбливаю Набокова-эмигранта. Однако как же мне нравится Набоков-писатель! Уж не знаю, где он его заполучил и на каком пальце носит, это своё Кольцо литературного всевластия, но только чтение набоковских строчек сродни долгожданному и полузабытому, и потому пьянящему и одуряющему свободному дыханию где-то далеко за городом после всей этой суетни и толкотни мегаполисов, метрополитенных часов пик и автострадно-кольцевых пробок. Два часа чтения = два часа чистого удовольствия!

А. да, про саму книгу-то чуть не позабыл. В общем, никогда не возвращайтесь туда, где вы однажды были счастливы — вы себя там не встретите (выражение не кавычу, ибо это не подлинная цитата).

Как это бывает довольно часто, аннотатор изрядно исказил суть книжных реалий. Впрочем, может быть это и к лучшему — зато не так явно проспойлерено содержание книги :-)

Очень добротное героическое фэнтези. В котором практически нет мистической составляющей, а то, что есть, как таковой магией не является. Зато есть классический молодой Герой, вовсю геройствующий, совершающий подвиги, благородные ошибки и прочие мордобития. И есть другой классический АнтиГерой, противостоящий Герою, однако совершающий подвиги, ошибки и мордобития не в меньший количествах. И есть некто Третий, как бы спрятанный на второй план, однако то и дело выныривающий и вмешивающийся в героическую жизнь наших двух визави. И порой сомневаешься, кого именно в книге именуют Птицеловом, вернее именуют-то как раз понятно кого, но кто является настоящим Птицеловом — вот тут вопрос...

Очень добротное романтическое фэнтези. Ибо в жизни и поступках наших героев всегда находится место дамам и дамочкам, а также прочим особам и особям женского пола; все эти леди постоянно присутствуют в жизнях наших рыцарей плаща и кинжала и то и дело принуждают их совершать геройства не только на ристалищах, но и на простынях и прочих альковных устройствах и приспособлениях. Слава богу, все эти дела вписаны в сюжет очень органично и, я бы даже сказал, целомудренно, отчего книга только выигрывает — потому что назойливо присутствующие в некоторых современных книгах горы розовой копошащейся мужеско-женской плоти чаще всего только отторгают.

Но, помимо чисто амурно-плотских дел, есть в этом романе место и для подлинного романтизма, чистой любви и высоких отношений. И все эти оттенки и моменты довольно тесно перемешаны и переплетены в сюжете, так, что просто читаешь событийный ряд, не замечая при этом затраченного на чтение времени.

А к тому же, кроме просто удачной сюжетной схемы и качественного её воплощения в слова и предложения, Юлия Остапенко сумела закрутить довольно неожиданный финал. Вернее, что-то нетривиальное конечно ожидалось и предвосхищалось, однако угадать конкретный ход у меня, например, не получилось — браво, автор!

Сказать, что эта книга — потрясение, значит не сказать почти ничего. Занести эту книгу в категорию «открытие» — равносильно простому молчанию о ней. Не говорить об этой книге ничего — наверное равнозначно предательству.

Конечно все мы знаем историю непростых отношений между государством Российским и Кавказом. Со времён чтения Пушкина и Лермонтова мы внедряем в сознание слова Кавказ, Арагви, сакля, Хасбулат, вершины, горцы, бурка, кунак. А потом прибавляем в этот ряд Ермолова, Хаджи-Мурата, Шамиля... Но почти ничего не знаем (разве что те, кто специально интересовался этим вопросом) о насильственном поголовном переселении (если это можно назвать простым дорожным словом «переселение») некоторых кавказских (и не кавказских) народов в места отдалённые и труднодоступные. Слышали звон, да не знаем где он.

В повести «Ночевала тучка золотая» Анатолий Приставкин показывает нам только некоторые фрагменты, только небольшие и наверное незначительные, частные эпизоды этой операции. Не раскрывая ни масштабов её, ни сроков, не приводя никаких цифр и адресов. Но достаточно нескольких простых слов и фраз, чтобы их смысл сокрушил читателя. «Хи, хи, хи...», — просят детские голоса из стоящего на боковых путях эшелона зарешеченных теплушек. «Мой зымла! Он на мой зымла приходыт! Мой дом! Мой сад! А я стрылат за то… Я убыват…», — кричит чеченец, направляя заряженное ружьё на 11-летнего русского мальчишку. «Всех, всех их надо к стенке! Не добили мы их тогда, вот теперь хлебаем», — говорит подвыпивший бывший солдат НКВД.

И до сих пор сидят в каменном мешке Жилин и Костылин. И продолжают искать надгробные камни с могил своих пращуров чеченские мужчины. И по-прежнему висит, нацепленный подмышками на острия забора, одиннадцатилетний пацан, а из живота у него выпирает пучок желтой кукурузы с развевающимися на ветру метелками...

Есть ли конец всей этой более чем столетней истории непростых и зачастую кровавых отношений между народами и людьми? Или и нам всем нужно, как Кольке и Алхузуру, разрезать свои запястья и поменяться кровью, чтобы стать наконец кровными братьями?..

На самом деле книгу эту я уже читал, но это «уже» было так давно, что не имеет теперь ровно никакого значения. Помню только, что она понравилась, и оставила сильные впечатления и желание когда-нибудь непременно перечитать. А на фоне сегодняшних мировых и европейских событий года этак 3-4 назад осозналось, что время это пришло...

Роман для меня (и, соответственно, для вероятного читателя) представляет интерес в нескольких плоскостях.

Для тех, кто мало что знает об этом периоде истории Европы (вторая половина XIX века), может быть будет интересно прочитать сам событийный ряд и узнать, пусть вот в такой историко-художественной форме, о движущих силах истории в те годы и десятилетия.

Для любителей хорошего, интересного исторического чтива книга может стать спутником на пару-тройку дней — мне, правда, хватило одних суток.

Для тех, кто интересуется всякого рода политическими и дипломатическими казусами, будет интересно проникнуть в тайны тонких и сильных политико-дипломатических ходов мощных европейских и мировых игроков — России в лице Горчакова, и Пруссии и Германии в лице Бисмарка — двух «железных канцлеров», навсегда вписавших свои имена в золотую памятную доску Истории Европы и мира.

Но внезапно (внезапно?..) книга удивительно точно и без зазорно, как правильно выбранная деталька паззла, легла на современное историческое, политическое поле и кое-какие моменты дополнила, напомнила и уточнила. Углубляться в этом направлении не буду, дабы никого — ни русофилов, ни русофобов — не возбуждать, но зато могу с чистой совестью порекомендовать роман к чтению любому человеку — практически уверен, что хотя бы по какому-то одному критерию он покажется интересным.

А те незначительные кусочки советскости, которые местами встречаются (их совсем немного и они попадутся читателю на глаза ближе к финалу), можно легко понять и пропустить мимо себя — книга написана в 1975 году и иной в те времена быть не могла.

Хм-м-м, неплохая подборка имён — из великих присутствуют Азимов, Шекли, Лем, чьи имена безусловно привлекут внимание читателя и увеличат количество желающих прочитать книгу. Тем более, что, вот я, например, этот рассказ Станислава Лема («Бутерброд») не читал. Да за прошествием лет, десятилетий и даже, в некотором смысле, целых эпох (книга издана в 1973 году — сколько ж это мне тогда было?... ага, всего 16!) и читаные рассказы напрочь забылись, и потому шли на ура! на новенького.

Аннотация к сборнику нас не обманывает, в него вошли рассказы, рассматривающие разного рода последствия тех или иных изобретений, открытий и происшествий. Конечно, теперь уже многие книжные реалии могут показаться смешными — не потому, что насмешить захотел автор, а просто потому, что сами эти фантастические ситуации уже кажутся нелепыми — как нелепым выглядит проводной телефон этак в веке XXII или компьютер размером с многоэтажное здание, гудящий сотнями ламп и перемигивающийся тысячами огоньков на громадном пульте. Но всё такое легко отбрасывается, и тогда остаётся главное — чувство удовольствия, с которым книга читалась, и лёгкая улыбка, сопровождавшая процесс общения с авторами и задержавшаяся на лице ещё на некоторое время.

Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта,

Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским, согрета...

(киношлягер 70-х, х/ф-водевиль «Соломенная шляпка»)

Помимо вот этого противостояния двух людей, роман наполнен картинами общественной и отчасти политической жизни в высшем свете Третьей Империи — мы знакомимся и участвуем в жизни и заботах как представителей французского дворянства, так и буржуазной знати и прочей элиты. Погрузившись в самые недра политической кухни влияния и отчасти власти в одной из самых крупных и влиятельных стран тогдашней Европы, мы становимся свидетелями того, как порой тонко проводятся политические авантюрные ходы, как умело и выверено точно оказывается воздействие на умы и воли власть имущих. И запоминаем, что если у влиятельного и властного мужчины есть сила, то у умной и раскованной амбициозной женщины есть нечто другое. Не зря у русского народа есть поговорка — «Ночная кукушка денную (дневную) перекукует».

В этом романе мастер описаний Эмиль Золя воздерживается от применения своего дара — мы не встретим ни величественных картин природы, ни красот улиц и зданий, ни роскоши дамских нарядов — книга выглядит более сухой и деловитой. Но сделано это, безусловно, намеренно, потому что то, о чём пишет автор, не нуждается в красотах и эпитетах, в прилагательных и глубоких 0бразах. Однако скучным этот роман Золя, шестой, считая по порядку написания, и второй, если следовать рекомендации самого автора о порядке чтения всей серии, не назовёшь — с азартом и интересом следим мы за происками молодой предприимчивой Клоринды, с интересом узнаём мы о взаимоотношениях между сильными мира сего и их столь переменчивой и неблагодарной кликой, с интересом читаем главы о нравах, царящих в высшем парижском свете.

Этот роман до предела, но, может быть, и запредельно, наполнен чувственной страстью. А самое странное в том, что этой страстью заполнены как главы о любовном чувстве и страстных отношениях (боже, как коряво звучит, в отличии от того, что и как написал Золя!) двух молодых людей, так и главы и страницы с религиозным контентом.

Главный герой романа

Это противопоставление двух диаметрально противоположных людей (напоминаю, живущих в одном и том же теле) постоянно педалируется, акцентируется и подчёркивается Э. Золя, а для углубления и б0льшего оттенения этого противостояния автор постоянно усиливает противостояние Церкви — наполненной смирением, смертью всего телесного, отторжением от всего мирского, жизненного, плотского, включая вообще саму жизнь и радости жизни, — и внешнего мира простых людей, жителей небольшой оторванной от остального мира деревушки Арто. Эмиль Золя детально и подробно расписывает нам убранство церкви и все детали молитвенных обрядов и отправлений, совершаемых аббатом, но в противовес столь же детально и подробно пишет картины окружающей деревушку природы и типы наполненных реальной простой несвятой жизнью жителей деревни — людей совсем не богобоязненных и относящихся к религиозным отправлениям с житейской и бытовой простотой.

Этот диссонанс между одним и другим звучит постоянной нотой в романе и наверное наполненный религиозным чувством читатель встанет скорее на позицию аббата Муре, но вот я, будучи человеком вне церкви и разделяющий максиму «Стены религий разделяют людей, но не достигают небес», скорее поддерживаю явно критическое отношение Эмиля Золя к обозначенной им проблеме противостояния религии и жизни.

Тысяча восхищений автором и его литературными способностями и талантами! И как зд0рово, что впереди ещё 15 романов цикла! Правда вот выяснилось, что читать всю эту эпопею следует не в порядке написания-издания, а следуя указаниям самого автора, Эмиля Золя. Что же, начиная со следующего романа так и сделаем.

PS Эмиль Золя с такой плотностью прорисовки описывает многочисленные растения сада Параду, что перед изумлённо-восхищённым внутренним взором вдруг вспыхивают картины ночного леса Пандоры из известного фильма «Аватар»...

Недоверие — вот, пожалуй, основное чувство, которое остаётся у такого как я читателя по прочтении романа. Недоверие, причём по нескольким осям и векторам.

Основное недоверие возникает, безусловно, по отношению к главному герою романа, к мистеру Теофилу Норту. Лично я поостерёгся бы тесных и тем более дружеских связей и отношений с этим человеком. И вряд ли доверил бы ему свои личные тайны и проблемы, в особенности проблемы. Потому что, если с хранением тайн у мистера Теофила кажется всё в порядке, то вот с чужими проблемами у него явный бзик — когда его просят повесить картину на стену гостиной, он начинает учить хозяйку дома эстетике, основам архитектуры и домоводства. Его просят прочитать пару-тройку книжек, а он попутно с чтением книг разрушает сложившееся в попавшей ему под решительную горячую руку семье равновесие. Разрушает только потому, что запросто и ничтоже сумняше ставит психологический, социальный, семейный, физиологический, медицинский и прочий диагноз — семейным ли отношениям, либо встреченным людям, — и тут же назначает курс весьма специфического теофилонортовского лечения. Жуть как не перевариваю, если кто-то без моего ведома лезет со своими советами, а то и влияниями в мою жизнь (тут в голове закрутились образы несравненного майора Звягина от Михаила Веллера и некоего Шута авторства Вяземского — первому я симпатизирую, а второй та ещё штучка!)!

Другое недоверие возникает к автору; в основном оно возбуждено особенностями личности главного героя книги. Он вам и психолог-диагност, он же и мощный и искусный психотехник, он же умудрённый жизненным и бытовым опытом человек (едва достигнувший, между тем, тридцатилетия), он же мастер общения и приязни — Карнеги может отдыхать. Но список его достижений и могуществ на этом не заканчивается — он же отличный знаток человеческой физиологии, анатомии и вообще психофизиологии человека. Он способен точно рассчитать МНВ (минимально необходимое воздействие — спасибо Айзеку Азимову за термин) и безукоризненно точно, как говорят современные военные — точечным ударом, поразить намеченную цель. Он в высшей степени порядочный бессребреник (хотя не преминет пригрозить нежелательной оглаской, если не будут оплачены счета, выставленные им за оказанные услуги); правда при случае не гнушается банально просто переспать с молодой женщиной — конечно же для достижения светлой цели.

К тому же он великолепный педагог и учитель, тренер по теннису, кладезь знаний из самых различных областей науки тех лет — в общем, проще прочитать роман и подсчитать все его хорошести.

А ещё ему зд0рово удаётся делать — едва ли не одновременно! — массу сложных и довольно затяжных дел и выполнять множество разных обязанностей, а также бывать в самых разных местах — вообще за прожитые в городке Ньюпорт четыре месяца Теофилом Нортом осуществлено такое количество акций и трансакций, что ему впору, подобно герою одного из рассказов Джека Лондона, отдыхать всю оставшуюся жизнь.

Единственным объяснением всему этому неправдоподобию… — кстати, отличное обращение было бы к мистеру Теофилу Норту — ваше неправдоподобие :-) — мог бы быть перевод этого романа в категорию «фантастика». Однако в информации к книге указывается, что она основана на автобиографических фактах и обстоятельствах, а значит фигуры Теофила Норта и Торнтона Уайлдера практически идентичны…

А так произведение для чтения несложное, без тягомотства и занудства, хотя и с долей нравоучительства.

Об этом романе Чингиза Айтматова слышал столько раз, что давно уже нужно было его прочитать. Однако только сейчас волевым усилием ситуация изменилась решительно и окончательно.

Как мне показалось, у этой книги явная двойственная, а может быть и тройственная природа.

При всей своей художественности она настолько публицистична, что неизвестно, какое начало выражено более сильно и ярко. И когда читаешь строки, наполненные картинами природы или исполненные из нутра волчьих личностей, то обеими руками голосуешь за художественное начало романа. Но затем идут наполненные страстью и страданием строки и страницы о бедняге несостоявшемся мессии, и острая социальная направленность выпирает явственным жёстким рельефным костяком, а потом идут наполненные глубокой историей картины суда Понтия Пилата над Иисусом назарянином, и с изумлением понимаешь, что находишься внутри исторического повествования. А потом опять идут горькие публицистические рассуждения и призывы и возгласы и вскрики автора о бедстве наркотиков, и тут же горькие картины разрушения природной основы своего существования самим человеком...

А сила авторского дарования такова, что при чтении страниц с горькой судьбой двух смертельно ужаленных людьми волков осознаёшь, что готов сам вступить в волчью стаю и встать плечом к плечу с этими двумя лохматыми в их праведной гневной борьбе со своими обидчиками. А при чтении страниц, повествующих о двух нелепых попытках ищущего своего бога Авдия переломить сложившийся людской наркотический транс и вернуть в колею человеческой обыкновенной судьбы отщепенцев и законченных преступников — попытках беспомощных и потому совершенно безнадёжных — при чтении этих страниц конечно же сочувствуешь бедняге Авдию. Но когда проживаешь куски жизни вместе с овцеводом Бостоном, то тут уже понимаешь, что и сам уже готов вместе с ним выйти на смертный бой с сошедшими с ума Акбарой и Ташчайнаром, и сам готов вместе с Бостоном расколотить об дурацкую пьяную башку сволочи Базарбая бутылку шампанского...

Понятно, что книга практически полностью принадлежит своему времени — середине 80-х. И понятно, что действительность во много превзошла горькие предвидения Айтматова — и по наркотическому направлению, и по морально-волевому износу современного общества, и по экологическим линиям повествования...

Однако нельзя утверждать, что роман устарел — его строки и страницы по-прежнему кровавят души и ранят сердца, а значит книгу рано списывать со счетов и ставить на запасные полки.

Действительно странный жанр — и мемуарами не назовёшь, и тем более в автобиографии не зачислишь, но ведь и худлитом в полной мере не выглядит. Однако чего ещё можно ожидать от Мастера всего необычного и странного; от одного из первоисследователей живущего странной полужизнью Марса — воплощения всего воинственного, ужасного и страшного; от певца электрических тел, гринтаунства и иже с ними; от знатока тёмных карнавалов, Дня всех святых и апрельского колдовства; от человека, знающего, что лето длится всего лишь один день, а Р — это значит Ракета?!.

И в самом деле, такого Брэдбери я совсем не знал. По ходу жизни и буквально зачитывания (!) — в обоих смыслах слова — начиная ещё с детства его марсианскими и гринтаунскими хрониками, бродяжничания вместе с его героями по дорогам обезлюдевшей Земли или превращения вместе с первопоселенцами красной планеты в марсианина, узнавания всё новых и новых мистических тайн и детективно-криминальных происшествий — постепенно создавался образ писателя, насквозь пропитанного странным и фантастическим, романтическим и космическим. Но никак не прозаическим... Впрочем, кажется, это я сейчас сильно погорячился и покривил душой, потому что как раз романтического и странного, а также мистического и необычного хватает и в этой только что прочитанной книге с неопределённым и трудноопределяемым жанром.

Можно ли назвать этот роман песней об Ирландии? Ну, возможно, в какой-то мере можно выразиться и так. Просто самой Ирландии — как географического места, как острова — здесь немного. Зато очень много ирландцев, самих людей, жителей небольших и маленьких городков этого Изумрудного острова. Много не в том смысле, что десятки и сотни, а то и тысячи ирландцев толкутся на страницах романа и суетятся на ирландской земле, но просто встреченные во время этой семимесячной поездки в Ирландию люди занимают много места в этой книге — именно о них написана добрая половина объёма и именно с ними проводит изрядную часть времени и просто жизни автор. И то, что и как пишет он об этих простых бесхитростных, не без чудинки людях, о чём они разговаривают друг с другом и какие именно происшествия случаются и происходят с ними и их гостями — именно эта литературная форма, в которой автор обо всём этом повествует, сильнее всего говорит нам о искренней любви Рэя Брэдбери и к этой стране и к этим людям.

Автор нисколько не романтизирует и не героизирует своих ирландских визави. Скорее наоборот, вовсю иронизирует и подсмеивается, подшучивает и похлопывает их по плечу. Но! Ровно так же запанибрата и его похлопывают по плечу и вовлекают во все свои авантюры и «подвиги» ирландские собратья, ровно также подхихикивают и подливают Гиннесса, и чокаются рюмками, стаканами и бокалами, и считают его в доску своим парнем — как и он считает их своими приятелями и даже друзьями. Потому что только к друзьям можно с таким тёплым и душевным чувством и доверием вернуться спустя 40 лет — вернуться и вернуть к жизни и их. И познакомить с ними нас, своих читателей.

И, наверное, рискну предположить, что отдельные чёрточки их характеров и частички их душ я уже встречал раньше, в других, уже многажды читанных произведениях Брэдбери — этот роман, изданный в 1992 году, рассказывает нам о событиях первой половины 50-х, и потому и черты характеров встреченных автором ирландцев, и кусочки их душ вполне могли попасть в его более поздние произведения. Попасть и закрепиться там и сделать творчество Брэдбери более узнаваемым и запоминающимся, более колоритным и могущественным — не зря ведь в кого пальцем ни ткни, тот непременно окажется почитателем или как минимум просто читателем Брэдбери. Тут без магии, причём магии могущественной, ну никак не обошлось!

То, что книга наполнена мягким приглушённых тонов юмором, что она афористична и одновременно анекдотична («Машины как женщины, надо только узнать, как они заводятся»), философски изысканна и, как ни странно, кинабельна (хоть сейчас включай камеру, кричи Мотор! и жужжи, начиная с любого эпизода), что с возрастом литературное дарование Брэдбери ни на паунд не потускнело — об этом я ещё не упоминал? Что касается дня св. Патрика, то в этом романе он ни разу не упоминается, не говоря уже о том, что не празднуется! Простейшие подсчёты и привязки по приметам времён года (роман никак не датирован) подсказывают, что, вероятнее всего, творческая командировка Рэя Брэдбери попросту не захватила этот патриотический ирландский зелёный народный праздник. Как говорится — киты отдельно, святые отдельно. :-)

Для меня Ирландия — это в первую очередь анекдот про «Ту тикет ту Даблин. -Куда, блин? — Ту Даблин» — в первую очередь не по значимости, а просто первое, что выплыло на поверхность мутного омута моего сознания как отзыв на слово-тег — Ирландия. А потом, как ни странно, фильм «Blown Away» («Сметённые огнём», так он назывался на кассете, купленной мной в 1994 году, и на Кинопоиске называющийся «Подрывники»), ставший первым домашним видеофильмом, не единожды потом просмотренный в домашних комфортных условиях и до сих пор вызывающий тёплые чувства и отношения и к ирландской группе U2, песни которой звучат на видеодорожке, и к актёрам Джеффу Бриджесу и Томми Ли Джонсу, сыгравшим в фильме главные мужские роли. А потом — совсем уже странной логикой вытащенный из закоулков когдатошного футболофанатского сознания — стоит чемпионат Европы по футболу 1988 года и ничья со сборной Республики Ирландия — нашим это не помешало занять первое место в подгруппе, а вот ирландцы вылетели. И уж только потом следуют друг за другом вереницей эльфы, баньши и прочие обитатели холмов; лохмотья представлений о друидах и кельтах — представлений, ничего общего не имеющих с реальными знаниями о тех и других; рассказы приятеля-моряка, пару раз побывавшего в Ирландии (упоминался порт Дублин) во время своих промысловых рейсов, и... А вот, наверное, и всё, разве что ещё ИРА (Ирландская республиканская армия) в голову приходит, да Белфаст (и песенки Boney M и Elton John, и волнения в этом городе), но ведь это уже Северная Ирландия...

И даже, при всей своей читательской страстности, ирландских авторов уверенно могу назвать раз-два и обчёлся — Джойса да Свифта, хотя вот просматриваю страничку с алфавитным их перечнем и понимаю, что знакомых имён гораздо больше двух, и некоторые даже читаны. Что ж, вместе с недавно прочитанным «Ирландским дневником» немца Генриха Бёлля этот роман американца Рэя Брэдбери вполне может послужить отправной точкой к более глубокому, но, главное, более действенному интересу к этой столь страстно воспетой двумя авторитетными для меня писателями стране — Éire, Ирландия...

PS Лирическое отступление от собственно книги.

У каждого из нас есть свой собственный Марс. Возможно, у большинства молодых он теперь заполнен в основном объектами из нашумевших свежеиспечённых фильма и одноимённой книги «Марсианин», но, может быть, я глубоко (и счастливо!) заблуждаюсь. Лично мой Марс — это сложная составная конструкция: он родом из романа-трилогии Георгия Мартынова «Звездоплаватели», потом сразу же присоединяются марсианские образы Рэя Брэдбери, тесно и бесконфликтно соседствующие с Большим Сыртом Стругацких; толстовской «Аэлите» здесь тоже есть место, и тут же реально возвышающийся над всей Солнечной системой супергигант Олимп и не менее реальная долина Маринера, и конечно же, посадочные ступени и жилые модули из «Марсианина» тоже теперь здесь же... Но вот сейчас, так мне кажется, появилась на моей карте марсианских полушарий и маленькая зелёная Ирландия, в которой непременно есть брэдберевский городок Гринтаун. Забавная карта получается, точнее, забавный и странный марсианский глобус.

И знаете, я, конечно, не дождусь первых поселений землян на Марсе, но будь моя воля, так непременно бы назвал одно из них Гринтауном. С улицей Рэя Брэдбери! И с другой, коротко и ёмко названной — Р!!! Потому что Р — это теперь уже навсегда Ракета!

Роман захватывает читателя целиком и полностью уже с первых страниц. Выбранная автором форма повествования — рассказ ведётся кусочками от разных персонажей: от всех 5 главных женских героинь, ну и ещё некоторые изложат часть событий со своей точки зрения — состоит большей частью из диалогов населяющих роман людей и их внутренних монологов. При этом ни о чём таком особенном или возвышенно-умном речь в этих моно- диалогах речь не идёт — обычная повседневщина питерской коммуналки конца 50-х — начала 60-х годов. Правда сама коммуналка не совсем обычна — уж больно особенные люди в ней собрались. И потому сама рассказываемая нам история тоже выпрыгивает из коротеньких штанишек стандартно-бытового представления о питерских коммуналках тех лет и о людях, в них проживающих.

Но главный выпрыг, наверное, всё-таки не в сюжете, а в непередаваемой атмосфере романа, в неуловимой ауре духовности и душевности, окружающей и героинь повествования, и буквально истекающей со страниц книги; в тоненьких многочисленных канатиках, верёвочках и ниточках собственной памяти и собственных проживаний-переживаний, которые подобно свифтовско-гулливеровским канатикам-верёвочкам-ниточкам привязывают нас к прошлому и заставляют ностальгировать при чтении подобного рода книг; в той загадочной многонациональной русскости, о которой так много говорится в самых разных интонациях и падежах с употреблениями самых разных неопределённых и определённых артиклей...

И понятно, почему именно эта книга, этот роман принёс его автору Елене Чижовой литературную премию «Русский букер» за 2009 год — оно того ст0ит!

В своё время чтение книг Валентина Пикуля было одной из составляющих моего читательского удовольствия. Однако роман «Моонзунд» на тот момент под руки не попался, А потом был фильм по этой книге, однако так случилось, что и фильм до сих пор целиком и полностью так и не просмотрен — уж не помню, отчего и почему. В общем, образовался некий объём вакуума, который, если брать чисто по физике, стремиться быть заполненным.

Ожидания и предвкушения оправдались целиком и полностью. И чтение книги превратилось в целый ряд удовольствий.

Удовольствие от чтения просто книги, написанной красивым качественным выразительным богатым образным метафоричным русским литературным языком. Да ещё когда форма изложения имеет авторские характерные особенности, делающие книгу ещё более выразительной и красивой.

Удовольствие от чтения маринистики — что делать, ну люблю я этот жанр! Тем более, что чисто морские страницы точны и содержательны, и буквально передают корабельный дух.

Удовольствие от оригинальных авторских трактовок исторических событий и фактов. Пикуля порой упрекают за то, что он слегка изгибает если не сами факты, то их толкования, и что порой насыщает свои книги сплетнями, слухами и анекдотами. Не знаю, не пытался разбираться конкретно с такого рода моментами в его творчестве. Зато книги его интересны и остры!

Удовольствие от героев романа. Многие персонажи книги по-настоящему волнуют и задевают, а уж когда автор не боится подать Александра Колчака умным и опытным специалистом своего дела, то с учётом времени написания книги и понимания, как в те годы воспринималась и подавалась фигура адмирала Колчака, остаётся только аплодировать мужеству Пикуля. Однако не только положительные, но и отрицательные персонажи выписаны Пикулём с такой силой достоверности, что сопричаствуешь им по полной программе!

Эту книгу можно назвать одной из многих книг о войне. И это будет верно. Но так же верно будет назвать её и одной из немногих военных книг. Потому что Ромену Гари удалось создать повествовательно-поэтическое полотно такой силы и наполненности, которые удаются только немногим мастерам. И самый настоящий реализм военно-оккупационной поры здесь сливается с лирикой поэтических сказок, замешанных, опять-таки, на самом что ни на есть обыденном существовании десятков, сотен, тысяч и миллионов оккупированных немцами поляков. И эти сказки, страшные своей обыкновенностью и обыденностью, буквально сливаются с фоном реала, с тем согбенным и униженно-приземлённым существованием, которым живут и выживают люди.

И вот эти ощущения согнутости, согбенности, придавленности, ощущения постоянно опущенной вниз головы и упертого в землю взгляда постоянно сопровождают во время чтения и, по сути, заставляют невольно-подневольно сутулиться и горбиться, сжиматься в комочек, чтобы занимать как можно меньше физического места, пространственного объёма, имея конечной подспудной целью спрятаться так, чтобы быть вообще незаметным и незамеченным.

И крохи морали и этики, на которых всегда замешана любая цивилизация, любое человеческое сообщество, проскакивают порой в скупых и безжалостных строках романа, и понятие воспитания перемешивается с тем его смыслом, который заложил в текст книги автор. Мы помним, что книга написана в 1945 году и значит написана и кровью сердца и болью души даже не то что Ромена Гари, но всех европейских народов, изувеченных той войной. Но и не только европейских, но и нас, русских, безусловно тоже — иначе бы этот роман не оказывал такого воздействия на своего читателя, на своего русского читателя…

На первое восприятие это довольно обычная НФ книга. Рассказывающая читателю о не очень отдалённом будущем. Где

Но в конце-концов книга — довольно неожиданно — выходит за рамки уже сложившегося было восприятия. Потому что автор Алекс Паншин сумел поставить в последних главах своего романа вопросы довольно серьёзные и, пожалуй, определяющие. Причём определяющие принципы существования человечества не только на территории этого романа, но и всего земного человечества реального, современного, нас с вами всеми и вас со всеми нами. И уровень этой вывернутой наружу проблематики, в принципе, по масштабу равен проблеме Прогрессорства, в своё время сформулированной и озвученной братьями Стругацкими. По сути дела, проблематика, сформулированная Алексом Паншиным, и есть стругацкая несколько переиначенная проблема прогрессорства, только теперь развёрнутая в сторону самих себя.

И если убрать все эти фантдопущения и просто провести аналогии с современными реалиями и современным раскладом ситуации на планете Земля (слава богу, пока что ещё не угробленной нами бесповоротно и безвозвратно), то по сути мы получаем нынешнюю модель того, что происходит здесь и сейчас в отношениях между государствами и между народами и между представителями разных современных земных цивилизаций. И мы пока здесь, в реале, не знаем, какой окончательный выбор будет сделан теми, кто считает себя экипажем Корабля, в отношении судьбы тех, кого они считают грязными вонючими землеедами, то есть всех нас, остальных реальных землян. Но вполне может быть, что этот выбор ими уже сделан и всё происходящее сейчас в мире и есть выполнение этого принятого ими решения.

Вот такой вот, Обряд Перехода...

Какая же она всё-таки умница, эта русская писательница армянка Наринэ Абгарян! С каждой новой прочитанной книгой только всё больше в этом убеждаешься — и, прежде всего, в её литературном даровании. Потому что книги Наринэ насквозь искренни и открыты, потому что люди, о которых пишет нам эта «понаехавшая» в Россию женщина, близки и понятны, и по мере чтения становятся для читателя, наверное, такими же близкими и дорогими, какими они приходятся автору. И боль их сердец и их жизненные ценности близки и понятны не только армянам, но и нам, русским читателям (и именно потому эта писательница донельзя русская; но ещё и потому, что даже если изначально пишет она свои повести и рассказы на армянском языке — чего я на самом деле не знаю, — то перевод на русский язык делает наверняка сама), а вместе с армянами и русскими — просто уверен в этом — и читателям других стран и народов. Потому что пишет она о вечном и непреходящем — о своих стариках и предках, о своём детстве и о родителях, о дружбе и о любви, о страхе и боли, о доброте и верности, о чувстве Родины и о гордости за свой народ — о том, что испытывают и чем живут люди в любом месте нашего маленького земного шарика...