Слишком часто я замечаю, что... не замечаю отечественную фантастику. Простите за каламбур, но это факт, притом довольно печальный.

Поэтому, случайно обнаружив в видеороличном пространстве интернета научный поединок Бориса Евгеньевича Штерна с другим многоуважаемым ученым — как раз по теме возможности фантастических видов перелетов в космосе — и с упоминанием «Ковчега 47 Либра», я решился сразу же на ее прочтение. Ведь, не знаю, вся эта тема ковчегов или экзотических транспортировок, эти размышления и мирные, интеллигентные дискуссии двух ученых мужей на эту тему (забавно, что пишущий фантастический роман автор оказался в подобной «сходке» в роли скептика), подтолкнули мое нутро к ностальгии. Ностальгии по той фантастике, научной, конечно, родом из середины двадцатого века и чуть позднее. Которая писалась, в основном, учеными, но самое главное в абсолютном большинстве с искренней верой в светлое далеко, в скорую колонизацию космоса, встречи с иными расами, во взросление Человека... Азимов, Кларк, Саймак, Урсула, позже Брин. Имен их много и всех не счесть. Точнее, можно, но это лишь буквы, имена. Важны те настроения, те идеи (идеалы), что переполняют их произведения — уверенность (все же не совсем вера) в благое будущее нашего вида в космических просторах. Но потом как-то все развеялась, как-то мир, и литература, в том числе фантастическая, изменилась. Приобрела совершенно другой окрас. Более мрачный и более (остро)социальный, что тоже круто, разумеется, но... А как же те прекрасные книжки и рассказы во истину доброй, гуманитарной фантастики!

И почему-то (перехожу уже, собственно, к роману нашего соотечественника) мне показалось, что хоть достаточно скептик автор, но в его труде есть что-то из той поры. Те элементы, детали, которые фантасты-ученые превращали в свои романы, полные уверенности (веры) в человечество, человечность и прогресс. Не могу сказать, что этого здесь нет. Есть, но лишь от части. Не в той мере, что в том ушедшем, Золотом веке фантастики. И речь даже не о том, что в «Ковчеге...» так и не открыли гиперпространство или любой другой способ сверхсветового путешествия меж звезд. Да ладно уж, не так он и нужен для подлинно гуманистической, светлой и доброй фантастики, которая когда-то была! Например, те же «Песни далекой Земли» упомянутого уже Кларка. Но в виде повести, а не романа! Очень душевное произведение. И можно вспомнить еще много таких романов, рассказов, книг. У Штерна чего-то подобного не вышло. Почему?

Во-первых, персонажи. Как писатель, Борис Евгеньевич все же не самым должным образом отнесся к труду проработки и создания героев. Да, дело ясное, что повествование, растянутое почти на 700 тысячелетий довольно трудно привязывается к конкретным персонажам с точно выверенными характерами. Я имею в виду, конечно, в рамках твердой и сверхтвердой научной фантастики. Но и здесь найдутся примеры, где подобное было сделано и достигнуто. Не буду останавливаться на их демонстрации — спектр произведений что в строго научном, что в совершенно фэнтезийном жанре Фантастики (с большой буквы, как метажанра) столь велик, что смогли добиться всяко разных комбинаций и успехов на различных поприщах. Во-вторых, слишком длинная и довольно скучная, вялая и малоинтересная линия событий на Земле. В самом начале, когда самый старый из Селинов разговаривает со своей молодой версией из прошлого, было действительно интересно. Потом еще пару глав — и совсем слабеет любопытство по поводу событий на Земле. Опять же, здесь определенный провал/недочет не обошелся без первой причины — слабых по содержанию героев. В-третьих, и, наверное, самое главное (и самое объемное). Автор, Борис Е. Штерн, видимо, и впрямь очень классный астрофизик, настоящий специалист в своей области с самым настоящим вагоном и маленькой тележкой знаний, но... Какой же он безнадежный пессимист и слабый в социальном профиле! Какая невера в прогресс, какие глупости, откровенные глупости, по поводу политики и экономики происходящего на Земле, порой смешные случаи отношений между героев и глобальными процессами, эти смешные выпады по поводу «крушения крупных проектов на созданию нового человека» или очередные баллады об ущербности коммунизма (в самой широкой трактовке). И, в конечном счете, спойлер, крах человечества как вида. Не верю я, что ни описанные биологические проблемы, ни имеющиеся сейчас технологические и физические ограничения по космическому транспорту являются вечными и не измененными. Такое чувство, будто мы и впрямь достигли конечного знания, мать ее платоновской Истины! И все константы нам известны, и История закончилась, и Прогресс закончился, и да, в космосе совершенно НИКОГО нет. По классику — «не верю!».

Подытоживая. Перед нами не самая слабая среди моря попаданчества и сталкерщины с метровщиной с литературной точки зрения книга. Притом книга самая что ни на есть научная. Твердая фантастика. И под конец которой, как бы я не ругал Штерна, есть светлая идея. Есть вера в прогресс и то, что глядеть в Космос, идти в него и осваивать его — необходимо и должно. Но мне не хватило таких эмоциональных мотивов, которые были достигнуты в эталонном для меня (для данного жанра) рассказе Роберта Рида «Вторжение малого мира». Оный всем советую. Как и книгу Штерна, конечно. Она заслуживает внимания.

PS. Но постчеловеческая история по дель Рею и Саймаку, что не может не быть приятно.)

«Буддистская и ново-амазонская деконструкции капитализма,

или трое олигархов в дзэн-яхте, не считая заплутавшей экс-блудницы с веревкой смерти» (1)

*(1) — автор рецензии, как всегда, приносит извинения за дальнейшие недофилософские, политотные и совершенно сторонние мыслепотоки с вырвиглазным шрифтом, а также за перегруженное заглавие, в котором могла затеряться изящность отсылки на роман Джерома*

Виктор Пелевин, конечно, писатель особенный. Непредсказуемый. Думаю, у каждого читателя с должным опытом и своим кладбищем прочитанных и раскритикованных авторов есть целая плеяда примеров одного из самых печальных исходов в бытии литературы — исписывании. Выхолащивании писательского гения либо капиталистическими волнами тенденций рынка с акульим оскалом, либо идеологическим клишированием, либо скоропостижной деменцией... Да и другими вариантами, остановить которые не всегда под силу тонко чувствующему Автору с большой постмодернистской буквы. Тем более когда сам Автор постмодернист, и тут, как и в случае с поговоркой о любви и ненависти, один шаг с края лезвия самобытности, остроумия, ловкого словца и самостийного, грамотно синкретизированного стиля, в бездну (само)повтора, марширования по колесу сансары с гравировкой тысячеликого Джозефа Кэмпебелла (2), нелепого использования инструментария жанра, из-за коих творческие потуги скатываются в самолюбования своей колкой ироничности и элитарной надменности в расстановке скрытых за семью в степени семь печатями отсылок (3)... Из-за чего форма пожирает содержание, а воскресшая в безумном порыве архаика с незабвенной приставкой «пост-« аннигилирует все достижения как темной, так и светлой сторон западной и мировой культуры (4). В общем, о чем это я талдычу? Пелевин, конечно, молодец, классный владелец посттоталитарного, как бы сказали на Западе, пера, но какой же он неровный автор! Как порой ослабляет хватку... Именно такие путанные, но отчетливые по сути мысли приходят после прочтения «Тайные виды на гору Фудзи».

Казалось бы, для строительства литературной архитектоники в стилистике пелевинщины выбрано все с самым изысканным вкусом сарказма и постиронии. Главный герой — российский олигарх, родом, естественно, из 90-ых. Он жутко богат, но притом столь же одинок и несчастен. Поэтому к нему заявляются из конторы, издали напоминающую «Службу развлечений» из фильма Финчера. Присутствует тут и женский персонаж, практически полная противоположность роковой (нео)нуарной музе. Заплутавшая в извилистых путах да окольницах русского капиталистического начинания (aka стартапа) в размерах всей страны, а то и всего мира. Не совсем плохая, но и не очень хорошая по своей несколько отдающей душком душонке. И целый перечень отсылок к Стругацким, самому писателю, Навальному, 90-ым, современным реалиям и т.д. И все это соседствует с канвой из буддистского опыта, которого лучше всего характеризует второе загалвие к небезызвестной книге из туманных альбионов — «Туда и обратно». А также с изощренной смесью мезоамериканщины с кастанедщиной, мистицизированным феминизмом и щепотки лесбийских экивоков. И коктейль вышел такой себе. Больше пойло, чем приятный, изощренный и даже цепляющий какие-то скрытые фибры души микс-напиток. Но почему? Что не так и где осекся светоч постлитературы Матушки-России?

Мне более всего хочется ответить на собственный же вопрос одним словом — «сырой». Роман «Тайные виды...» просто-напросто недоработанный. Особенно это бросается в глаза по несколько смазанной концовке, которая то ли намекает на обязательное продолжение, то ли говорит, что «в следующий раз постараюсь лучше». Ибо столько сюжетных ходов, которые могли быть должным образом доведены до абсурда, высмеяны и некоторым образом решены, а в итоге остались без должного внимания. К сожалению, это так (для меня); олигархическое недопросветление и метаморфозы уставшей от самой себя сорокалетки лишь порой забавны, а в остальном лишь читабельны. Черт, да сколь даже вполовину изощренности Пелевина можно было б выставить нелепость буддистского аттракциона и феминистического оккультного просветления! Кстати сказать, связаны они тоже далеко не всегда должным образом. Например, я до сих пор не уловил, насколько в постпросветленческом экзистенциальном кризисе Федора виновата Танина петля смерти. Столкновение этих двух мировоззрений, которое я ожидал, произошло также посредственно. Даже самый напрашивавшийся стеб между олигархическим и буддистским вышел не на уровне настоящего Пелевина. Плюс лично я не увидел кульминации, наивысшей точки повествования, а если она и была, то разрешения сего конфликта, напряжения, вышло никакущим. И просившегося торжества любви — ну, лично для меня, повторяюсь, не произошло. Сумбур, короче говоря, который не превратился в нашу любимую фантасмагорическую сатиру положений, современности, бренности взглядов на бытия и самого бытия, а также нашей экзистенции. Все то, что удалось на славу, высшем уровне в «Лампе Мафусаила, или Крайней битве масонов с чекистами», тут нет и в помине, к моему глубочайшему разочарованию. Сухая поделка на прежнее достижение... Кстати, и впрямь очень похожее. Серьезно, не замечаете тут множественной схожести? И в «Лампе...», и в «Тайных видах...» поднимаются темы/проблематики феминизма, современной России и свойственного ей капитализма, столкновения разных вариантов космологий и мироуйстройств, по большей части нелинейное повествование со сменой фокалов в каждой последующей части романа. Все это не просто поднимается в более ранней книге Пелевина, но и отлично используется, обыгрывается, объясняется, разрешается и сочетается со всем остальным. Ничего подобного нет в «Тайных видах...». Отсылки в лоб, без всякой возможности читательской игры, и лишь минимум интересных монологов/диалогов о строении реальности и жизни. И то больше запомнились такие потуги из второй части, представленной записями главного героя. Были забавные и интересные моменты, особенно о Будде как главном наркоторговце человечества. А вот диалог олигархов в последнем (или предпоследнем) романном блоке о культуре России выглядит до крайности путанным, нелепым и бессмысленным. О качественных деконструкциях жанров и реальности я промолчу. Зато есть отсылки на себя любимого, хех. К примеру, разговор Клэр с Таней о понимании Вселенной как симуляции, которая есть только в одном месте (вагине). Сразу же понятно, что отсылают нас прямо к Чапаеву с Петькой о Вселенной в голове. А рассказ игуаны Тане, который происходил в трансе, напоминает живописание трактовки мира как тюрьмы из «Ампира В». Вот такие дела...

Сказать под конец особо нечего. Вроде бы оно и к лучшему. Я не потешу вас размышлениями об угрозах постмодерна и мутациях современного (пост)капитализма, хотя понабрался для этого новым бредом/качественным контентом. Так что оставим это для следующего раза и более удачной книги. Не знаю, будет ли она за авторством Пелевина... Очень надеюсь, Виктор, в тот следующей раз вы таки поднатужитесь, а ваш читатель, к примеру, я, снова будет умилен приятным шармом и тонким стебом с элементом авторского откровения «Лампы Мафусаила...»... А пока вернемся с вами в мир зверств неоимпериализма, смердения и пустозвонства склок новых левых и торжества техно-реакции, а также торжественного шествия массовой культуры и слишком слабого эха чересчур далеких революций.

(2) — имеется в виду воспетый самим оксимыроном труд по сравнительной мифологии «Тысячеликий герой», отдающий культовостью и вездесущностью до сих пор.

(3) — пример подобного скатывания в бездну — сам пример построения фразы о скатывании в бездну.

(4) — отсылка на мою же рецензию о другом произведении Виктора Пелевина — «SNUFF».

«Третья волна»: фантастика о прекрасном далеком или скоро наступающее завтра?

*Итак, вновь хочу вести разговор с долей политоты, истории и философии. Притом по поводу не фантастического или хотя бы художественного произведения, а о публицистическом талмуде с экономическим уклоном. Но не пугайтесь, прошу. Постараюсь в этот раз не грешить многословием и стараться быть в рамках допустимых объемов*

Информационное или постиндуристальное общество, общество знания — понятия, которые в последнее время частенько режут слух гражданам и гражданкам. А что эти определения собой представляют, не являются ли они симулякрами — «теоретическими пустышками», которые стараются самовоплотиться в реальности? Есть ли они в природе социума, в наши дни, сегодня, либо же это неумелый популизм и никудышное умничанье политиков и теоретиков в экстазе самолюбования? Профанация, фальсификация или истина? Попробуем разобраться на примере краткой (по возможности) рецензии на знаковый и уже классический труд американского социолога Элвина Тоффлера «Третья волна».

Итак, история, как известно, есть совокупность событий в ходе развития человечества. Государств в частности. Но если бы история была лишь перечислением, набором и описанием ряда дат и происходившего там бедлама, то никакой наукой та не стала. История — это не только хроника. Это поиск и выявление законов (если хотите, смыслов) и классификация элементов и систематизация периодов истории. Не совокупность годов, известных персонажей и сражений, а исследование взаимодействия их всех, поиск причин и следствий, которые укладываются в некое развитие. Притом будущее этого развития может быть спрогнозировано.

Есть разные взгляды на периодизацию истории, соответственно, и на законы, историей управляющие. Самый известный из них, разумеется, марксизм. Всем известная схема «первобытный коммунизм — рабовладение — феодализм — капитализм — (социализм) — коммунизм» с многочисленными оговорками у современных наследников Маркса, особенно по поводу азиатского способа производства и статуса Советского Союза. Но, как известно, из-за политических перипетий последнего полувека, а также некоторых чисто теоретических трудностей, подход данный, конечно, не идеален. Но более не идеален подход цивилизационный — рассмотрение истории человеческих обществ как совершенно не схожих друг с другом общностей (цивилизаций), у которых из схожего и общего можно выявить только рождение и смерть. Поэтому существует третий подход, который объединяет два этих взгляда в один. Но сейчас будем говорить не о нем, а о градации исторического развития по технологическим революциям. Подход, одним из авторов которого как раз и приходится Элвин Тоффлер.

В чем подход Тоффлера и схожих с ним мыслителей постиндустриального общества заключается? В отличие от Карла Маркса, который проводит периодизацию по характеру средств производств (и их принадлежности), выделению господствующего класса и класса подчиняющегося (производящего) и системы взаимодействия между ними, автор проводит границы по датам технологических революций. То есть знаковых для прогресса (в сфере знаний) событий, которые влекут к серьезным изменениям на практике. На схеме это выглядит примерно так. Неолитическая революция породила аграрное общество, Промышленная революция — индустриальное, а текущая концентрация на наукоемких производствах и сетевых технологиях (изобретение компьютеров) — постиндустриальное. Что имеется в виду? По Тоффлеру, рабовладельческие империи и феодальные королевства в разной степени представляют собой один тип общества, который строится на немассовом производстве, ограниченных (незначительных) рынках и, конечно, натуральном хозяйстве с использованием полностью подневольного (или лишь частично) людей. А социалистические и капиталистические государства 20 века представляли собой, с известными идеологическими и бытовыми различиями, также один тип общества. Он же основывался массовом производстве, централизации власти, производств и людей, механизации и унификации (всего). В итоге, обобщая, Элвин Тоффлер предлагает в своей периодизации отойти от детализации Маркса в связи с классовой борьбой только к средствам производства, действующим в экономике общества. Поэтому феодализм сплетается с рабовладельческим строем (из-за земли), а социализм с капитализмом (из-за крупного машинного производства), и появляется совершенно иной взгляд на конечный итог этого волнового развития человеческих цивилизаций.

И, казалось бы, взгляд и интересный, и точно не безосновательный. А если брать описания Третей волны (постиндустриального общества; Первая волна, соответственно, аграрное общество, а Вторая — индустриальное), так и сбывающийся в реальности. Он не сильно противоречит, как выражается наш постмарксистский историк Александр Тарасов, «вульгарному марксизму» (описанной выше схемы), а лишь лучше обобщает его и исторический материал вообще. В конце концов, Элвин Тоффлер и не голословен — вся книга пропитана многочисленными сносками на различную научную литературу (хотя по количеству их «Капитал» Маркса он, конечно, не переплюнет). Но давайте внимательнее взглянем на будущее, которое рисует исследователь. В общем порыве с социалистами-утопистами позапрошлого века и иными пророками светлых ликов желанного общества вседостатка, по его мнению будущее приближается следующее. Полнейшая автоматизация производства (с влиянием биотехнологий и космической промышленности); децентрализация всех сфер жизни, а именно средств массовой информации (доминирование локальных каналов, фм-волн и т.д.), производства (раскол предприятий и деловых организаций на множество самостоятельных и взаимосвязанных ячеек), общественных институтов (разделение общества на малые товарищества и субкультуры); замещение сложными глобальными системами (в том числе транснациональными корпорациями) государств и постепенное исчезание института государства; развитое самоуправление и переплетание сети вертикали власти с этими самоуправлениями («полупрямая демократия»); создание априори не одинокого общества с повышенным творческим задействованием. Цивилизации, ориентированной на самодостаточного человека, природу и ограниченность «вредных» ресурсов. Примерно так в общих чертах. Притом Тоффлер замечает, что мир в год издания книги — 1980 год — уже активно подвергался наступлению Третьей волны. Но вот почти как полвека прошло, а пророчества не сбываются. А если и исполняются, то не в той характеристике, который давал писатель. Производства если и подвергаются децентрализации, то не все поголовно. Работа на дому связано лишь со сферой услуг и некоторой интеллектуальной областью, но это до сих пор не повсеместное явление. Система мира до сих пор вертится вокруг массового производства, до сих пор основанного на разделении труда, только теперь на полностью общемировых условиях. Транснациональные корпорации наступают на интересы государств, да, и старается их замещать — но это относится к государствам Третьего мира. В мире же Первом действует старая марксистская аксиома «государство — аппарат правящего класса (инструмент угнетения)», только раньше это были просто крупные компании, а теперь компании иного, глобального сорта. А нефть как была смазочной субстанцией политических процессов на Земле, так и остается ею наравне с кровью. Даже в ситуации скорого ее исчерпания. Так почему же так туго рождается новая цивилизация? Почему отголоски Второй волны остаются общемировыми константами?

Мне кажется, что ответ в том, что хоть Элвин Тоффлер крайне эрудирован, он в приводимых им же фактах и цитатах не всегда видит вытекающие следствия. Трактует их не совсем верно. Особенно в плане Маркса и его концепции он особенно несправедлив. Ну не утверждал отец марксизма, что революции есть абсолютнейший двигатель истории. Ведь только один раз за всю историю только один класс смог революцией взять власть в свои руки. Это был класс буржуазии, который действительно сдвинул мир из состояния феодализма в состояние капитализма. Рабы ведь не стали феодалами с помощью революций или чего-либо другого. Скорее уж рабовладельцы стали ими, но без всяких революций. Тем более марксисты не утверждают, что есть только прогрессивные революции. Бывают и реакционные явления — контрреволюции. Поэтому неудивительно, что далее Тоффлер также просто смешивает социалистический мир с капиталистическим. Здесь и кроется корень его ошибки. Нет, эти системы действительно похожи, до жути, но в них есть коренная разница, которую Тоффлер не упоминает. Капитализм существует для получения прибыли, а Второй мир, социалистический, для чего угодно, но только не для этого. Капиталист заводом владеет и получает барыш, а в СССР, к примеру, номенклатура не могла владеть средствами производства. И получать с них прибыль. Возможно, одновременная трансформация обеих систем и могла породить то, о чем говорит американский социолог, но совершилось невозможное. «Черный лебедь». Крах Второго мира, развал Союза и победа мира Первого, полное закабаление Третьих стран. Реакционные силы западной Второй волны аккурат включили зачатки Третьей в свою структуру, но остановили их рост, лучше черпая ресурсы из Азии и Африки с прочими.

Во всяком, именно в этом мне видится проблема концепции Третьей волны. Только в конкурентной борьбе двух индустриальных систем, направленных на диаметрально противоположные цели, могло зародиться нечто новое и прогрессивное. Тезис, антитезис, синтез — разве нет? Я не сомневаюсь, что именно в словах «децентрализация», «самоуправление», «демассификация», «денационализация» (в плане уничтожения государства), «гуманизация», «де(нео)колонизация» заложен ключ к будущему. Но ведь прежде всего декапитализация позволит этот ключ найти и провернуть! Очень странно, что Тоффлер спокойно сочетает в своей теории взгляд на будущий мир, в котором существуют малые самодостаточные общины и большие транснациональные сети. Даже в федеративном виде компании будут хотеть получать прибыль, а получается она всегда с помощью методов стандартного капитализма Второй волны. В рамках массового общества. Ведь капитализм, мы видим с вами, все чаяния прогнозистов, видящих мир как Тоффлер, убивает и извращает. Сетизация и информатизация планеты привела кое-где к электронному тоталитаризму и укреплению средств массовой информации. Последние имеют сегодня даже более сильное влияние, чем в 80-ых годах. Транснациональные корпорации стараются идти на социальные издержки, но только в странах Первого мира. В мире Третьем с помощью войск национальных государств они уничтожают местное население и захватывают углеводороды. Инновационные технологии уходят в сферу массового производства, а электротехника, вообще-то, мало экологичная вещь в создании и сборке, как ни крути. А социальные государства Первого мира, которые вроде бы перешли к низовой демократии и удовлетворению прав меньшинств, сводят все к популизму, отводу внимания от глобальных проблем (классовой борьбы в том числе) и постепенному низведению социальных уступок. Ведь они — следствие борьбы со странами Второго мира, которых больше нет...

Так что вывод прост. Действительно, Элвин Тоффлер мужик крайне здравый, умный и в чем-то дальновидный. Мысль о дальнейшем развитии экономики как возвращения к «производителю для себя», теория о двух секторах экономики (рынке и того самого производителя для себя), взгляд на должное будущее — все это хорошо и обоснованно. Но капитализм никакой Третьей волны не хочет. Он превращает всех ее провозвестников в свои уродливые черты. Информационное общество не смогло победить одиночество, а лишь его усиливает. Здесь мне вспоминаются последние работы новых, современных левых мыслителей, которые тоже видят в обществе автоматизации и класса креативщиков-интеллигенции задел для мира более справедливого. Но суть в том, что разговоры о том, будто бы этот мир уже существует — наглый популизм. Япония, Германия и США — не постиндустриальные общества. Это государства, которые зиждутся на производствах и природных ресурсах Третьего мира. Не инновационная экономика, а промышленность Китая поддерживает Европу и Америку в их деле деиндустриализации. А именно в этой сфере по ним и можно нанести удар, который проложит путь к декапитализации и Третьей волне, которую воспевает Элвин Тоффлер.

Только так. Но книгу читаем обязательно, а напоследок приведу цитату из нее же:

«Еще раз хотелось бы отметить, что восхвалять прежде существовавшую экономическую систему было бы ошибкой. Достаточно спорным остается вопрос, хуже ли стало положение народов непромышленных регионов мира, если проводить параллель между сегодняшним днем и тем, что было три столетия назад. Если рассматривать такие факторы, как продолжительность жизни, потребление продовольствия, детская смертность, грамотность, равно как и чувство человеческого достоинства, то сотни миллионов людей сегодня от Сахары до Центральной Америки живут в ужасающей нищете. И все же, стремясь вынести приговор настоящему, не следует придумывать им фальсифицированное, идеализированное прошлое. Дорога в будущее не предусматривает возврата вспять, к еще более жалкому прошлому.»

«Сакрально-утопический союз биологии и буддизма

или почему писать антиутопии дело благодарное»

Что будет, если я скажу «Олдос Хаксли»? Примерно тоже самое, если начну произносить «О дивный...». Да-да, мы друг друга поняли. Британского прозаика прошлого века славят за антиутопию «О дивный новый мир», обзывая ее «гениальной», «реалистичной», «пророческой» и проч. И я полностью согласен со всеми этими дифирамбами и хвалебными песнями! С каждым положительным эпитетом, ведь фантастический роман вышел ужасающе правдивым. Тонким и глубоким настолько, что его текстуальные щупальца опутывают все больше и больше явлений в нашем мире вещей. Недалеки те прекрасные уже настоящие деньки, когда реалии потребительской утопии станут обыденным бытом. Быть может, до этого не дойдет или получится в итоге изменить, но значения не имеет. Книга уже классика, даже не культовый феномен. Лично для меня уровнем выше «1984» и на одном месте с «451 градус по Фаренгейту». А как же так случилось? Кроме поразительной прорицательной стороны работы Хаксли, «О дивный новый» мир еще и пугающе притягателен своим миром бесплатных и доступных удовольствий. И, взглянув на рецензии и отзывы на том же фантлабе, можно с определенным негодованием заметить, что для многих это и не антиутопия. Вполне себе великолепная идиллия воплощенных грез серой жизни. Ультима туле масс и их культуры. И, казалось бы, в своем позднем романе, зарекомендованном как утопия, автор хочет представить нечто совершенно иное и противоположное «О дивному новому миру». Свой Город Солнца, где есть настоящие райские кущи и счастливая, справедливая жизнь... Но так ли это?

Если предвосхитить мои дальнейшие рассуждения по роману Хаксли «Остров», то выйдет примерно следующий тезис: «Остров» — это как «О дивный новый мир», только на одиноком острове в океане с индусами, буддизмом и западным рационализмом». И давайте попробуем вместе доказать этот тезис, что эти два романа суть одного и того же и не противоположны друг другу. Но будем исходить из антитезы: «Остров» — не «О дивный новый мир»; это противоположные по прописанному миру книги». Итак, давайте сравним некоторые детали описываемых (анти)утопий. Если части целых различны, то и эти целые — разные вещи. Пропагандируемый безопасный свободный секс и употребление наркотиков? Есть. Негативно-нейтральное отношение к религии и искусству, которые-таки в описываемых обществах отсутствует? Есть. Культ специализации человека? Да, есть, пусть в обозначенной антиутопии он доведен до официальной кастовой системы, а в мире «Острова» все не так четко (цитата: «...Определяем, кем и чем является тот или иной ребенок с точки зрения анатомии, биохимии и психологии. Что главенствует в его органической иерархии: пищеварительный тракт, мускулы или нервная система?..» — и далее находим и читаем). Существует ли в данных мирах евгеника? В «О дивном...» она доведена до своей закономерной квинтэссенции с кастовой градацией общества, где заранее выращиваются необходимые обществу немногочисленные интеллектуалы и доминирующие по численности низшие касты. В «Острове» данная отрасль только получила свое развитие; материалы гениев или «гениев» сохраняется и скрещивается искусственно с себе подобными для выведения примерных и тонко чувствующих граждан. Классическая модель семьи уничтожена? Так что. В обеих книгах. Даже главные герои книг являются одним типом персонажей — робинзонствующий чужак в стране чужой (тут, конечно, различия существеннее, но главное вы уловили). Как минимум четыре совпадения. Как максимум — больше, но предоставляю эту возможность для анализа вам.

Но это было, конечно, посредственное сравнение. Отдельные мазки пейзажей, определенные элементы антуражей. Для сравнение двух этих вещей, точнее миров в них, которых автор кличет как «контра» и «про», «анти» и «не-анти», прибегнем к более детальному взгляду на их сущности. Ведь коль сущности двух объектов есть одно и тоже, да и внешне они имеют похожие родимые пятна, стоит задуматься об нерациональности применения к ним мерил разных жанров. Какое общество описывает «О дивный новый мир»? Социум, доведенный до крайней степени механизации, распределения, систематизации и рационализации. Т.е. до абсурда. До фактической кастрации всего, что мы называем возвышенным и человеческим. До полной деиндувиализации. Идеал самых сумасбродных технократов и крайне мечтательных капиталистов. Экономическая модель, в которой наконец животное (что равно «человеческому») поставлено под контроль индустрии, а все естественное — искусственным. И только лишь в плане распространенности, вездесущности и незыблемости осталось естественным. Столь сюрреастичный (пост)капитализм, что он наконец способен не только производить все блага, но и своих производителей, и потребителей, и даже управителей. Религия и искусство, а в некотором плане и наука, под запретом. Очаги старого мира остались в виде изолированных резерваций. А что отвечает на такую антиутопичность утопический «Остров»? Изолированная от «старого» мира маленькая «Атлантида» (в плане рисуемого «великолепия», а также его недолговечности). Фактический запрет на религию, а в некоторой степени и на науку с искусством. Искусство здесь просто не ценится, ибо есть иные возможности познания себя, заключающиеся в выражении самого себя через самого себя (медитации с психовоздействующими веществами). Науке обучают, наукой пользуются, но в меру и не всей. А лишь той, что надо и считается здешними мудрецами-пророками полезной. Биологией и частично психологией, то бишь. Описываются начальные этапы разложения общества на невзаимодействующие касты; детей уже распределяют по их способностям, которые, как считается, генетически застолблены за каждым. А также начинают потихоньку разводить тех, которые будут лучше, по мнению здешних управленцев, опять же, искусственным путем. Казалось бы, здесь есть, кроме экологической составляющей, более существенное отличие с «О дивным...»: наличие некоторой общей духовности. Все-таки жители острова критикуют миры восточные коллективистские и миры западные индивидуалистические, где в одних правят навязываемые через кнут-да-голод идеократии, а в других зомбоящики, диктат рекламы и христианство. А предлагают взамен одну из вариаций буддизма, которая в связке с базисом психологии и психотропными веществами дает великолепную возможность для самопознание. Самопознание, которое, по сути, никак выразить нельзя. В смысле описать-то его можно, но вдохновляться им на великие свершение — не имеет значения, какие — нельзя. Просто лицезрей Пустоту и Бренность Бытия. И подобное превозношение Ничто — путь-дорожка к деиндувиализации. А еще как самая лучшая правильная (не)идеология тантрические островитянские умники не отвечают на животрепещущие для всех людей вопросы — есть Бог, нет. Неважно! Не задумывайся! Серьезно, свобода выбрать, у тебя, конечно, есть, но лучше пойди потрахайся или чего другое полезное поделай.

Не переживайте. Я понимаю, что я вас мало убедил в истинности равенства олдосовских утопий-антиутопий, «Острова» и «О дивного нового мира». Все-так утопический по мнению автора же роман построен таким образом, что модель островитян кажется самым лучшим из всех остальных путей для человечества. Ведь давайте посмотрим на описание прочих возможностей в произведении. Окружающий мир по мнению идеологов тамошнего рая — собрание шизофреников и ненормальных людей. Убийц да насильников. Фанатиков тоталитарных политических идей и шовинистических религий. И в этой геенне огненной нет никакого просвета, кроме острова. Острова, где идеологий и религий нет (ага, нет лишь во множественном числе, ибо иные взгляды на остров не допускаются, а свой так или иначе навязывается жителям), как и искусства. Зато есть — дозволенная степень механизации (дозволенная лишь в плане экологии, что безусловно хорошо; а вот холодная систематизация и бесчувственная стратификация в социальной жизни — такое себе), возможность закидываться наркотой и совокупляться без остановки, а в перерывах всегда возможно заняться рациональной буддо-тантро-духовностью (которая есть лишь пульсирующая пустота, которая пытается своим галлюциногенным рацио заменить нечто иное). А что же иное? Любовь, мечты, ненависть, гнев, страдания, жажду созидать, страсть разрушать, страсть как таковую. Это пытаются выкорчевать, точнее, уже выкорчевали из людей «Острова». «Острова», чья утопия в итоге пала от рук капиталистической западной химеры и деспотического восточного меча, страстных людей, пусть и фанатиков.

Что имеем в итоге? Понятия не имею, доказал ли я вам равнозначность утопии и антиутопии Хаксли. Быть может, да, может быть, нет. Для меня это все же очевидный факт. Безусловно, прекрасный, талантливый и классический британский писатель мечтает о следующем мирке. Вселенной лишенных эмоций, чувств и страстей людей, подчиняющихся лишь эволюционному рацио. Прагматики, не лишенные удовольствий, но лишенные высоты. Автор мечтает об обществе контроля гораздо более скрытого и ненавязчивого, нежели чем у Оруэлла в расцитированном до дыр «1984». Именно в холодной кукле, которую как фен для волос воспроизводят на заводском конвейере, Олдос Хаксли видит идеал человека. И это далеко не мой идеал — человек Возрождения, энциклопедист-логик, развитый во всех направлениях и тонко чувствующий. Я же хоть и согласен, что все нуждается в нашем мире в глобальном пересмотре и переделе, в ограничении религий, фанатизма идеологий, в реформах института семьи (но не до полного же уничтожения), но не до такой степени. Я под человеком понимаю существо, полное противоположностей. А таково оно не из-за холодности своей, а как раз наоборот горячести. Я согласен с посылом рассуждения в романе, что нет разницы, есть Бог, или нет, религиозный опыт (от наркоты) от этого не потеряет своей красоты. Мне кажется, что коль мы и любим полезную, разумеется, рациональность в виде науки, она не должна исключать иррациональное из нашей жизни. Конечно, любовь — это набор химических формул. Конечно, душа (сознание) — крайне связано с мозгом, и, скорее всего, есть его продукт. Конечно, наши возможности определяются нашими генами. Но что мешает нам при этом возвышенно и жертвенно любить? Превозносить ее и одухотворять? Что мешает нам извечно философствовать на тему природы сознания и жизни после смерти? Что мешает нам становиться кем мы пожелаем, стараться овладеть какой угодно профессией и родом занятий? Как сказал однажды один тренер, «мастерами спорта и чемпионами становятся не те дети, которые были изначально одарены подобающими навыками, а те, кто были ими обделены». Человек не ограничен природой. Глупости. Он ограничен собой и общественной догматикой. Гены нас определяют, но какой бесконечно большой выбор они дают! Любовь лишь химические элементы, но какой неописуемо прекрасной и непередаваемо сверхреалистичной она может быть. Да, возможно, Мира Идей Платона нет. Возможно, правит всем бесчеловечная неодушевленная материя. Да, но она породила нас, существ, способных одухотворять любой феномен. Мы способны приносить в бессмыленность смысл, и разве это плохо? И разве от этого стоит избавиться? Не потеряем ли мы в погоне за благом ту сущностную бездну, которая способна будет эти блага оценить?

*...Учтя ошибки анти-рецензии на «Фоллера», продолжаю по злому року критиковать и поносить на чем свет стоял труды неизвестных пиитов...*

Последние полгода из-за личного интереса и образовательной необходимости жизнь моя проходит в революциях. О нет, не переживайте — я просто изучаю статьи, фолианты, монографии, публицистику и художественную литературу, связанную с Великой Русской революцией. Если кто не знает, это период с Февраля по Октябрь, а иногда в этот термин включают и Гражданскую войну, которая есть не просто логичное следствие революционных политических процессов, но и не отторгаемая часть Революции. Ибо, скажите мне, чем гражданская война отличается существенно от революции? Так вот, хоть мне и крайне любопытна и интересна эта тематика и исторический период, чувствую, что если продолжу чтение о нем, то элементарно к нему охладею. Поэтому решил, что вот, крайнее произведение о том, как русские умеючи разваливают империю, перед завтрашним летом — и все, беру отпуск от всех этих ваших большевиков да белых офицеров. И черт меня дери, что перед долгожданной паузой я соизволил прочесть именно роман Кена Калфуса «Наркомат Просветления».

Кто вообще такой этот Калфус, спросите вы? Да я сам о нем ни слуху, ни духу был. Даже не помню, как именно обратил внимание на эту его конкретную книгу. Видимо, как-то пробегал по фантлабу в поисках революционной фантастики — и вот. Кен — американский журналист и писатель, который успел побывать в разных уголках земного шара. В том числе в нашей холодной Москве. У него даже целый сборник рассказов о России есть, художественных, конечно: «PU-239 and Other Russian Fantasies». По одной из этих историй всеми любимый за «Игру престолов», а мной за «Мир Дикого Запада» HBO даже снял одноименный фильм. О работнике из экс-секретного научного городка в России, который облучился на нашей дряхлой АЭС, из-за чего на него ополчились местные вертухаи-менеджеры, а потом он же рванул в столицу к местному гангстеру (гангстеры в России...), чтобы подсобрать деньжат за продажу энного количества «экспроприированного» военного плутония... Но мы ведь тут собрались именно из-за «Наркомата...», не так ли?

Больше всего претензий должно быть у меня к себе самому — тут сработал эффект обманутых завышенных ожиданий. Правда, я из-за аннотации, а частично и жанрового классификатора думал, что буду читать примерно следующую «историческую фантазию»... Сатирический памфлет, полный гротескностей в виде оживших Толстого и Ленина, которые сквозь объектив кинокамеры и трансгуманистическое бальзамирование преображают мир под свои фантазии. При том же ожидал чего-то доходящего то откровенного сюра. Мне представлялось именно так, во всяком: очень яркая, очень гипертрофированная там где надо, сатира на наших утопистов-теоретиков и практиков. И в принципе о Революции с уместной для подобного жанра высоты достоверности. На самом же деле оказалась эта книжка вполне себе реализмом с претензией на историческую правду и очень, очень, крайне минимальным полу-недо-фантастическим допущением, которые в синтезе дают пустоту. И вышел в итоге нефантастический не-реализм, бессмысленный в виду отсутствия каких-то авторских идей для размышления читателю в сюжете книги, с отсутствием главных героев как таковых — то есть базиса для сопереживания, а также всяческими изъянами иного толка.

Насчет не-фантастичности, думаю, я успел втолковать — ибо это элементарно не фантастика. Любого толка. Ну и бог с этим. Теперь про реалистичность, то бишь историчность. В чем заключается «историческая фантазия» Калфуса? Я так до конца и не понял. Мы еще чуть позже к этому вернемся, но вне этой фантазии историей и не пахнет. Клишированные кроваво-ужасные чекисты, всех изничтожающие, какой-то Сталин, которому я, вторя Станиславскому, кричу «не верю!», до фальсифицированности вычурные агиткиноролики, бредовый инцидент в церкви с вскрытием мощей местечкового святого, съемки одного из пропагандистских фильмов, в который добавили реалистичности с помощью расстрела массовки! Были и другие моменты, но теперь о героях. Тут крайне сложно вычленить главных персонажей. Первая часть книги, посвященная 1910 году и смерти графа Толстого, знакомят нас с тремя попутчиками по ж/д-купе — британским журналистом, русским молодым кинооператором и эктравагантно-гениальным профессором-анатомом. И думаю не мне одному показалось, что раз они являются действующими лицами в первой половине романа, то данная троица и есть главные герои. Не тут-то было. Профессор оказывается второстепенным, хоть и крайне важным для «исторической фантазии» далее, персонажем, всплывающим вновь лишь под конец второй половины текста. Британский журналист — возведенное в абсолют нарушение канонов «чеховского ружья». Ибо зачем ему была отведена одна из основных ролей в первой части книги, зачем он и его бизнес-план по брендизации личности великого не-насильника необходимы — совершенно не ясно в финале, после прочтения всего романа целиком. Вроде бы как тот самый юнец-адепт нового искусства, в итоге ставший красным комиссаром, является главным героем с наиболее широкой по наличию в сюжете аркой развития, да вот тоже не до конца с ним клеится. Грибшин частенько выпадает из повествования, давая место для замысловатых крючковатых видений автора, Калфуса. И что еще важнее, читая страницу за страницей крайне внимательно и дотошно (тут мой поклон писателю и переводчику — оба человека отлично владеют языком; строй повествования и буквенный ряд цепляют и не дают оторваться от чтения), до меня не сразу дошло, что появившийся нежданно-негаданно комиссар Астапов и есть Грибшин. На это указали лишь воспоминания из прошлого большевика-пропагандиста, которые совпали с пареньком-ассистентом французского оператора. Возвращаясь в рассуждения о том, кто же главный герой, хочется добавить, что столь же часто, вместе с мысленными потугами Кена, материализуется товарищ Кобо — не карикатурный тупой горец с злобой на весь мир, но все равно далекий от правдивости. Но к его образу все равно претензии минимальны, да и показывается он половину своих «пришествий» в повествование с позиции Астапова-Грибшина. А последний несколько повернут на будущем властителе и основателе Красной Империи. Но даже если Астапов и есть основной действующий персонаж книги, то сопереживать ему не хочется — и не от того, что плохой, а потому что все же никакой. Скажем так — бывало и хуже, так что он между никаким и плохим фанатиком.

Вот-вот, совсем немного, продолжая размышлять о выделении главных персонажей «Наркомат Просветления», и мы подходим к «исторической фантазии» и смысловой нагрузке произведения. Не знаю, насколько сильно я вас убедил, но приму как факт, что вы мне все же поверили — у Калфуса в этом романе трудно с созданием должных главных героев и единой сюжетной колеи, по которой бы те перемещались и развивались, а мы бы уже решали — кто антигерой, протагонист и антагонист и кому из них сопереживать. И принимая в расчет эту плохо связанную между собой биполярность романа (половина 1910 и половина пост-1910), приходим к тому, что кандидаты на роль главных героев все же Астапов-Грибшин и Сталин. И забудьте о них, ведь главный герой, смысл всех смыслов и действующая сила всей книги — это бальзамирование. Увы, и ах, и ах-ах-ах, но это так. Впрочем, как и «историческая фантазия», фантазийность которой заключается в наличие во вселенной Кена Калфуса эффективной технологии практически идеальной мумификации тела, создание этой технологии тем самым профессором-анатомом, применение технологии на графе Толстом, а после на Ильиче. Вот и все. А все персонажи книги, которые все еще сохранили присягу принципам чеховского ружья, функциональные дополнения к развитию этой технологии. Еще нельзя обвести стороной и Кино с большой буквы как одного из ведущих персоналиев нарратива. Хотя, если вглядеться, то и кино — лишь один из вариантов бальзамирования все еще живущих до их перехода в мертвичный мир.

И в итоге вы меня спросите примерно следующее: «так подожди, получается, что весь сыр-бор, все повествование по сути дела — огромный пролог к насильственной мумификации Ильича товарищем Кобой с посредничеством Астапова и профессора?». И я отвечу, ну, а как же иначе, если без этого все лоскутное одеяло текста просто-напросто рассыпается окончательно. Без этой связки получаются сюжетные островки вроде самого крупного — цельной первой половины романа, самой удачной и интересной, но обрывающейся определенным клиффхэнгером; мини-истории из Гражданской войны про показ фильма в деревенском храме; историю изнасилованной комиссаром Астаповым монашки и ее преображения в нечто предельно более пошлое и мерзкое, чем умеренный вариант теории стакана воды; съемки кинца с участием актера, похожего на Сталина и спецэффектом в виде настоящей стрельбы по настоящей массовки; ни к селу ни к городу натужный эпизод бальзамирования еще живого Ленина; где-то за обочиной сюжетного архипелага умозаключение-эпилог. Так что, действительно, Кен написал книженцию про создание усовершенствованной мумии Первого Вождя Пролетариата. Он не писал про Русскую революцию — ни плохую ее интерпретацию, ни хорошую, ни нейтральную, ни достоверную (цэ все же не публицистика) — во всяком случае, у него это не вышло или вышло чересчур поверхностно. Это литературная история изобретения бальзамирования Великих Русских. Ничего более. Спрашивается лишь, зачем нужна к черту эта история? На кой ее надо было выдумывать? Лучше бы я увидел еще более клюквенную сказку про зверски пьяных, обкуренных коноплей и нанюханных кокаином большевиков-матросов, берущих в свои звериные волосатые лапы бедную (право)славную Матушку-Россиюшку. А лучше бы я вообще не тратил драгоценное время на подобную безвкусицу и что еще хуже — бессмыслицу. Хотите иностранщины про наших? Лучше упейтесь чтением Муркока — «Византия сражается». Достоверные и далеко не добрые картины настоящего русского бунта с насилием и кровью невинных и любопытным антигероем, их проходящим. Или, в конце-концов, документалистику по типу Чайны Мьевиля «Октябрь» никто не отменял! Британцы, как показала практика, реалистичнее глядят на наши страдания, нежели чем американские коллеги.

Рецензирующей традиции ради, начну вновь не с мыслей о самом произведении.

Помню, как я, теперь и тогда — захудалый гуманитарий, поступал в свой вуз. Любимый и единственный, разумеется. Новая, студенческая жизнь, новые знакомства, новые друзья и близкие, новые знания, новые любимые преподаватели... Но в первые дни случилась вещь, казалась бы, маленькая и столь незначительная, что и запомнить ее не следовало. Так, короткий незавершенный диалог (точнее, полилог-дискуссия). Но тем не менее в голову врезался надолго. Мы тогда собрались в общежитии у новоявленной одногруппницы небольшой компанией — человек шесть, насколько помнится. Только что образованная команда для местного институтского «Что? Где? Когда?», решившая поупражнять свои извилины и логический аппарат. И так уж вышло, что в перерыве от вопросов, знакомясь друг с другом получше, так сказать, зашли в дебри «полемики» по эволюции. Точнее дарвинистской ее интерпретации. К своему великому удивлению, я обнаружил, что далеко не все люди, поступающие (т.е. и пригодные — вроде бы как) для обучения в высшем учебном заведении (обители и дворце научных знаний — вроде бы как) убеждены в правильности британского бородатого гения. И знаете что еще смешнее? Среди вот этих шести-семи человек за вычетом, собственно, меня и девочки, решившей не вступать в завязавшийся спор (как оказалось, не зря — вряд ли бы астрология и эзотерика могли пойти в словесный бой со мной одним фронтом) я оказался один. А один, как известно, в поле не ахти какой воин. Ладно, пара аргументов в мою защиту была — но суть в том, что именно в мою защиту, а не бедняги Дарвина и его порицаемой профанами и т.п. теории естественного отбора (если обратиться к Дарвину, то тут был половой отбор — миловидная девушка, разумеется, нашего вида, просто обороняла своего потенциального и чуть после, на некоторое время, настоящего парня). И оказался я вокруг аргументов по типу «почему белые в Африке не чернеют» и т.д. А высказать что-то стоящее я смог не вполне должным образом — количество знаний, неразвитое умение дискутировать и «плохой пол» тогда меня затмили.

Но, должен вас заверить, ситуация поменялась. Во многих смыслах. Как мне кажется, знаний в моих нейронных связях поприбавилось, как и умения спорить аргументированно и логично, без софизмов и всяких непристойных вещей для таких случаев. Команды для интеллектуальной игры уже нет, не все остались друзьями, но самые верные, конечно же, в ходе культурно-социального отбора остались рядом. Так это я все к чему? А к тому, что вот, какая ситуация в стране и, исходя из слов самого Докинза, в мире. Мракобесие, Новое Средневековье или просто нео-варварство, шарлатанство, секты, фальш-ученые. И, даже припоминая из учебников истории гонения на генетиков и кибернетиков, так и хочется сказать — в Совдепии такого не было! И, плавно перейдя от демонстрации проблемы вырождения образовательного и научного пластов нашего общества, плюс, соответственно, необходимости усиления пропаганды и популяризации науки, начинаю уже о «Слепом часовщике» Ричарда Докинза.

В общих словах, талмудик современного популяризатора науки, ученого-эволюциониста, создателя нескольких теорий дарвиновского толка, а также в прошлом верующего христианина-креациониста (немножко тавтологии) — это очень понятная, как раз для массового потребителя, интересная, пусть и несколько затянутая, качественная работа об абсолютной правильности и работоспособности сегодняшней синтетической неодарвинистской теории эволюции. Множество примеров, основные позиции и ключевые места эволюционной теории, ряд важных имен (кроме самого Дарвина и Докинза), сделавших многое для ее появления и развития, интересные идеи из эволюционной биологии, аргументы, производимые из креационистских брошюр и, в принципе (насколько я знаю о Докинзе и его остальных работах и высказываниях, это для него непросто), не столь сильное внимание к критике религии — все это, безусловно, достоинства «Слепого часовщика». Да, порой, как я уже сказал, повествование становится слишком затянутым, но в основном это приносится на алтарь понятности. Правда, грань между тем, когда попытка максимально упростить мысль окончательно ее запутывает тонка, Докинз все же ее не переходит (или делает это очень редко). По мне так, он максимально доступно показал правдивость, применимость и как логическую, так и вещественную доказательную базу современной модели эволюции. Накапливающий отбор (с компьютерными моделями Ричарда, где из ничего появляются сложные формы с помощью простых изменений) и возникающие ошибки при копировании генов вкупе со старым-добрым и, самое главное, созидающим естественным отбором — не понимаю, как это может быть до сих пор непонятно некоторым, а что еще более странно, не хочется быть понятым.

Но куда без минусов? Другое дело, что кроме благого дела — пропаганды официальной науки и общей модели синтетической теории эволюции, Докинз не забывает «толкать» и свои собственные причуды. При том же не всегда доказанные и на сто процентов принятые. Пойдем от меньшего зла — геноцентричная теория эволюции («Эгоистичный ген», «Расшифрованный фенотип»). Я лишь планирую прочесть работы автора по данной теории, которая, насколько мне известно, таки являются практически доминирующей на данный момент в научной среде и не обладаю должным набором знаний, чтобы с ней спорить. Я же захудалый гуманитарий, как сказал в самом начале, и не отрицаю это. Но и спорить тоже не хочу, просто пытаюсь донести мысль, что не очень скромно в книге, которая должна популяризировать именно общие взгляды на эволюцию, саму эволюцию (ведь именно таково назначение данного конкретного произведения ученого), преподносить и свои собственные теории. Но и не преступно, конечно. Тем более, что в последних главах он упоминает несколько взглядов антидарвинистского толка и эволюционного, но альтернативного геноцентричному (или уточняющему его и эволюционную теорию в целом). Но все равно это не создает плюрализма теоретического характера, за который Докинз коль взялся, то должен был довести до конца! Например, теория многоуровнего селекционного отбора и в принципе группового отбора не упомянута. Или упомянута в виде межвидового отбора... Да уж, тут гуманитарий ногу сломит, хотя, опять-таки, несмотря на критику, геноцентричный взгляд кажется весьма убедительным (но все еще имеющим альтернативы). Самый главный минус, на мой взгляд — упоминания этой троклятой меметики. Серьезно, Ричард отнекивался после шквала критики на его идею о культурных генах, мол, это просто аллюзия и метафора, а не какая-то новая теория, ан все же... Даже я понимаю, что о культуре нельзя судить по малым ее частям, что человеческий культурный организм не поддается рамкам эволюционных шаблонов. Это все негативные последствия эры привязывания эволюционных стереотипов ко всему. Нет-нет, не забываем — я эволюционист, просто как когда-то в умах властвовали механистические аллюзии, после властвовали биологически-эволюционистские. Теперь психологически-социологические, по идее, должны. Но не суть, самое главное, что Докинз в своих «пояснялках» к мемам часто путается — то эти мемы идеи, то мысли, то непонятно что. Но явно не материалистическое, а значит, вне рамок науки. Да и каким образом происходит репликация и кодирование этих ментальных генов духовного пространства человека? Мда.

Но, не считая этих минусов, малочисленных и субъективных, «Слепой часовщик» — фолиант, стоящий к изучению. Поэтому всем советую, мои научно-фантастические товарищи!

П.С. А вообще рад, что в свое время мои родители породили во мне любовь к чтению — как энциклопедическому, так и художественному. И, следуя заветам растоптанного ламаркизму, я читаю и больше, и, как мне кажется, лучше. И буду передавать это приобретенное качество и далее, своим детям.

Начну с (полу)умной и целиком заезженной мысли о том, что многим спортсменам суждено и очень даже возможно стать чемпионами (в соревнованиях какого-либо уровня), но не всем из них суждено стать тренерами *и политиками, аля депутатами Госдумы, Рады, конгрессменами и т.д., хах*.

Также и с учеными — многим, я уверен, из них должно и очень даже вероятно стать известными специалистами в своей области, открывать что-то настолько новое, что не стыдно дать этому чему-то свое имя. Даже быть интересными и популярными популязаторами *да-да, тавтология намеренная* своей научной дисциплины, умело доносить в простых словах и привлекательных формах сложное для обывателя, подталкивая его к изучению талмудов со сложной терминологией. Но, к счастью или сожалению, далеко не всем их этих ученых мужей (или женщин, разумеется) представляется реальным стать писателями, с приставкой «-фантаст» или и без нее.

Писать интересно и грамотно, оригинально и красиво, свежо и притягательно, создавать литературные шедевры с проработанными и чуть ли не живыми, привлекательными персонажами, умело манипулировать и направлять взор читателя, как иллюзионисты своих зрителей, таким образом, чтобы он поразился некому сюжетному повороту, или должным образом донести до него суть своих переживаний и мыслей, изменить его мировоззрение и заставить задуматься о чем-то важном или не очень... И, в конце концов, сделать прочтение своего произведения для него приятным дано далеко не всем. Ой как далеко не всем. Вспоминая в своей голове писателей-фантастов с учеными степенями, которые были бы действительно замечательными литераторами, на самом деле не так уж и просто. Сразу приходит в голову Айзек Азимов. Кто-кто, а он и вправду умел писать. Артур Кларк, конечно, хотя не совсем уверен, что он именно ученый. Из современных — Грег Иган и Питер Уоттс. Диаметрально противоположные в плане эмоционального окраса своих работ (пессимизм морского биолога Уоттса, какая неонуарность Технологической Сингулярности, и оптимизм по очень далекому постпостчеловечному человеку, который все же остался человеком, математика Игана), схожи они в другом — оба писателя пишут хорошо. Да, не сказать, особенно вспоминая «Ложную слепоту» или не самые удачные мелкие рассказы Грега, что все у них получается замечательно и шедевриально. Во многом оба рассказчика берут именно подачей фантастических допущений и антуражем (хотя и о прописанности персонажей не забывают, слава богу) и популязаторской частью, но и это надо уметь делать! И для этого требуется талант!

А вот говоря, наконец, о романе двух ученых, математика и биолога, Йена Стюарта и Джека Коэна «Колесники» (с «ё»), понимаешь, что этим товарищам лучше оставаться просто учеными и специалистами-помощниками для других фантастов (последний, к примеру, оказывается помог в создании проработанного и реалистичного образа инопланетных видов многим известным сай-файщикам-писателям, в том числе, прошерстив Википедию, узнал о том, что Коэн помог в создании образа рептилоидной расы гуманоидов из трилогии Гаррисона «Эдем» — вещи замечательной, где иной вид, пусть и земной, представлен и максимально инако, нечеловечно, и вместе с тем понимаемым/вполне человеческим). К сожалению данный дуэт не смог создать романа, который: 1) было интересно читать; 2) содержал бы в себе интересных, живых и проработанных героев, за которыми бы хотелось наблюдать, сопереживать и т.д.; 3) оригинально и хорошо подавал бы фантастические допущения, популязаторскую часть... Короче говоря, литературности тут кот наплакал. Читал, пролетая глазами страницу за секунду, не теряя темпа и понимания сюжета. Графомании, лишних сюжетных линий — безбрежный океан. Сколь-нибудь интересных персонажей — кот наплакал. Большинство научно-фантастических идей далеко не новы. Да, юпитерианские пришельцы, их деление на искусственные машины-компьютеры и органическую жизнь — нетривиально. Но за проработанной инопланетной биологией скрываются человеческие заштампованные модели поведения, конфликты, противоречия, даже предметы обихода, что приводит всю эту чарующую инакость к нулю. К сожалению. И плюс сработал, ой как сработал, эффект завышенных ожиданий.

Заканчивая, сформулирую мысль наиболее лаконично и коротко. Ожидал новую «Космическую одиссею 2010», получил... Получил псевдолитературное, неинтересное, слабое чтиво с графоманскими замашками, пусть и интригующей завязкой. Стюарту и Коэну, в общем-то говоря, стоило нанять советника по литературной части. Ибо вышло... То, что вышло, кстати говоря, с не переведенным романом-продолжением, на который я точно время убивать не стану.

*Марафон отзывов о литературе, связанной с Гражданской войной и Русской революцией продолжается*

«И мы родились не в тот век, В холодной державе, не на том полушарии...» (современный классик)

«Если русские что и умеют, так это разваливать империи!» (его антагонист)

Да, вновь не смог не начать или хотя бы не упомянуть моего любимого поэта-исполнителя века 21 в рецензии (первая цитата) *до сих пор не отойду от его недавнего мощного концерта*. Тем более такую строчку, одну из моих любимых и запавших мне в душу и память, плюс изрядно подходящую для того, чтобы поговорить о содержании романа Майлка Муркока «Византия сражается» (которая, наверное, все же «терпит», исходя из споров по поводу перевода в вышедшем издании и собственных мыслей после прочтения).

По традиции, образовавшейся не так давно, начну чуточку издалека, если никто, естественно, не против *да, кстати, об определенном кол-ве политоты должен предупредить вновь*. Читая «Византию...», вспоминал фильм с Райаном Гослингом «Фанатик». Об американском еврее-нацисте. Думаю, кто-нибудь его смотрел. Только вот в отличие от главного (анти)героя произведения Муркока, полковника Пьята, киногерой произведения Генри Бина, Дэнни Балинт, понимает, КТО он на самом деле. И в стремлении уйти от своей сути, балансируя на краю между крайностями, он все-таки делает иной выбор. Опять же в противовес Пятницкому и моему другу, который по взглядам и речам очень близок основному персонажу «The Believer'а». Правда, не знаю, как у него по национальности. По словам, все трое — истинно арийцы-ромляне. Как на деле — бог весть.

А теперь вернемся к нашим баранам. Перед нами первый томик мемуаров неудачного трикстера и авантюриста, считающего себя самым русским и истинноверным христианином правильной ветви учения Христа из когда-либо живших, а также обманутым и оскорбленным злокозненными происками Сионского и Исламского миров, цивилизованным антисемитом и гениальным, не воплотившим свои инновационные идеи в жизнь под своим именем. Или одним из псевдонимов... О, да, этот товарищ *«тамбовский волк тебе товарищ»* еще и патриотичный славянофильский монархист и поклонник черносотенцев. Думаю, у большинства уже сложилось определенное мнение о данном персонаже после этих двух нагроможденных предложений-описаний-перечислений? Ну-с, обрадую — это еще не все. Ненавистник всего семитского и представителей иудаизма по вере и крови, Максим Артурович, чему *думаю, спойлером не будет — там это чуть ли не с первых страниц* подтверждений на страницах «Византии...» вагон и маленькая тележка, и сам будет из самой библейской национальности. И, на склоне лет, считающий себя не реализованным, да еще обманутым чуть ли не всем скатывающемся в упадок и новую смуту миром, полковник пишет о своей жизни. Оказывается, очень интересной и насыщенной — встретить, даже вести беседы за первые лет двадцать своего субъективного бытия со Сталиным, Махно, Петлюрой и другими известными личностями — не каждый живой, да и выдуманный герой сможет. И за этот короткий срок побывать в Киеве, Одессе, Петербурге и вновь на Украине, пройти через южные и северные богемы революционеров и поэтов, а также их синтеза, среди высших эшелонов украинской суверенной государственности, большевиков, григорьевцев, махновцев и интервентов, перепробовать алкогольные, кокаиновые и сексуальные утехи... В общем, мало кто может таким похвастать.

И за приключениями Максима Пятницкого наблюдать на фоне развивающегося хаоса революционных формационных сдвигов крайне интересно. Его слог *точнее, слог Муркока и переводчика Сорочана* не отталкивает, его запутанные духовно-религиозные selfmade догматы вперемешку с русским шовинизмом и имперскостью заставляют пытаться их распутать и понять, где его правда, а где начавшаяся старческая деменция. Последнее относится и к его *не Муркока* в чем-то диковинной, в чем-то типичной интерпретации и трактовки российской истории (в особенности 1917 года) самого рядового антисоветского великопатриота (которые, как показывает и Пьят, как всегда лишь временами и противоречиво, любят «возродившего великодержаность» Сталина). А так как события эти пропущены через призму его личных убеждений, обид, самообмана, отрицания, кокаинового бреда и обычного маразма преклонных лет, то не стоит забывать *думаю, никто и не забывал*, что Пьят — unreliable narrator, а его мемуары — литературный mockumentary.

По тексту раскидано множество понравившихся тонких и ярких, лаконичных и остроумных изречений. Не все из них я запомнил в точности, но вот некоторые: «с большевиками могло быть покончено, если бы не тот выстрел в Сараево». «Я принял цивилизацию, как дар и никогда не задумывался об этом. Теперь мой нравственный долг — принять варварство. И я не намерен задумываться и об этом». Последняя мысль, произнесенная Ермиловым, григорьевским сотником, в диалоге с Пьятом, в качестве части своих измышлений о скатывании России и всего мира в ходе Великой и Гражданской войн в новое Средневековье, а то и еще ниже, одна из самых интересных и глубоких частей всего романа. Некоторая параллель циклам модернизации-архаизации Ахиезера.

Перед подведением общего итога и прочих мелочей, хочу, вспоминая другой роман о русских и их революциях, но уже писателя русского, кое-что добавить. Как и в случае с «Бесами» Ф.М. Достоевского, где мне более приглянулся незатейливый, но тем и привлекательный Иван Шатов, чем интересный и противоречивый Николай Ставрогин, так и с «Византией сражается». Больше приглянулся и пришелся по нраву мне не эклектичный шовинист и «кайфолов» Пятницкий, а капитан Браун. Британец, которого черт знает каким боком занесло под Киев, к матушке главного героя и к нему самому. Маленький и одинокий на самом деле человек, грустный и уж точно себя не нашедший во время перемен в холодной украинской России.

Завершая, заключаю следующее. «Византия сражается» (ну терпит же, терпит!) — увлекательная, необычная и интересная книга Майкла Муркока, основной части творчества которого я не знал, не читал и вряд ли когда-то специально стану изучать. Прочитал только цикл «На краю времени» (или как-то так) — пришелся по вкусу, но средненько по сравнению с данной работой. Буду и дальше ждать новых приключений по миру зарождающегося фашизма с нацизмом и масштабным антисемитизмом необычного в своей типичности, порой несуразного, а по-моему убеждению посредственного изобретателя Максима Артуровича (который, видимо, пусть и банально, родился не в том веке и не в той стране) в следующих псевдодокументальных биографиях товарища Муркока *а Византия все терпит, терпит и терпит, временами сражаясь...*.

Одни сюжеты уходят, другие приходят.

Что в мире большом, что в литературе, что в любимом нашем литературном гетто — научной фантастике.

Красивые, яркие, красочные и прочие положительно-привлекающие эпитеты, обрисовывающие прекрасно-доброе космическое будущее человечество, где великие державы рука об руку, ну, или не всегда так, осваивают новые копии или почти-копии Земли, где тысячи счастливых переселенцев ищут и находят свою новую лучшую жизнь, где земляне встречают тысячи удивительных, интересных, пусть и не всегда похожих на себя инопланетных разумных видов, вливаются в большую галактическую семью, ушли. Хотя и эти сюжеты в нашем любимо-старом-добром жанре были не вездесущи. Но они действительно ушли. Изменился мир, литература, наше гетто.

Космические гонки в реальном мире надолго закончились. И начались вновь, но не так, как думали остальные. Великие державы заняты внутренними распрями, спорами о демократичности и/или тоталитарности чего-то, спонсированием и борьбой с терроризмом и прочими земными политотными, даже не политическими, игрушками, пока проблемы исчерпания ресурсов, наступления климатических глобальных изменений и перенаселенность с бесконтрольными миграциями становятся все более насущными. И, пусть я еще надеюсь, что былые и чуть поновее космические державы стряхнут пыль и вновь начнут покорять новое, а не перемещаться на старых давно оседланных кобылках типа «Союз» и «Протон», но успехи и реальные достижения Илона Маска говорят мне об обратном. О том, что мир, рисуемый более черными и грязными красками в романе Йена Макдональда «Новая Луна», становится все более и более реальным, чем ранее. И безусловно, среди новых символов и столпов фантастического жанра уже которой волны данная книга по темным краскам заслуживает место рядом с Уоттсом и его «Ложной слепоты».

Анархо-капитализм в своем самом говорящем и истинном виде; грызущие друг другу глотки корпорации-Драконы; абсолютное беззаконие при наличие системы, более напоминающей «правовую структуру» Дикого Запада, нежели чем что-то государственнообразное, только в высокотехнологических одеяниях; еле-еле сводящие концы с концами тысячи бедняков-лунников, готовые на любой контракт, как бы он не принижал их гордость, честь, свободу... И, разумеется, куда же без прогнившей в интригах, разврате и сверхпотреблении новой буржуазной аристократии с феодально-династическими замашками. Но Луна Макдональда, конечно, и красива. Он описывает ее по-разному. Она разная с тех пор, как на ней появились люди. Это теперь не пыльный камень, обращающийся вокруг голубой обнищавшей Земли. «Луна — это люди», как неоднократно упоминается в романе. Самые разные люди, с разными целями, Родиной, достатком, комплексами, национальными и языковыми идентичностями, сексуальностями. Всех их объединяет новый дом, для кого-то временный, для кого-то постоянный, в котором у них есть второй, пусть и крайне сложно осуществимый шанс на новую жизнь. Плацдарм для будущего, как их личного, так и человечества, ведь Луна — это лишь начало. Порой отталкивающее и ужасное, но это первый шаг из нашей планетарной колыбели. И самое главное, чтобы уроки, которые получат люди что в событиях «Новой Луны», что последующих книжных событий, привели их к мысли, к которой пришла основательница «Корта Элиу», Адриана Корта, под конец своей жизни:

» ... жизнь — не та задача, которую можно решить. Мои дети — это достижения, которыми я больше всего горжусь. Деньги — на что мы здесь можем тратить деньги? Принтер побыстрее, пещера побольше? Империя? Там, снаружи, одна пыль. Успех? У него самый короткий период полураспада из всех известных веществ. Но мои дети: как думаете, я создала их достаточно крепкими, чтобы выдержать десять тысяч лет?»

Надеюсь, что таки да, создала. Ибо мне понравилась эта история. Истории каждого из Корта, короткие и большие, трагичные и счастливые, наполненные обязательствами, тяжелыми решениями, удовольствиями, радостями, болью и страданиями. Каждый рассказ, каждая сюжетная ветка, наполненная интригами, амбициями и желаниями всех персонажей этого большого и одного из самых лучших прочитанных за последнее время произведений, оказался для меня важным и интересным. Йен Макдональд создал великолепное полотно, лоскутное и синкретическое одеяло из культур, национальностей, языков, стран и людей, создающих новую цивилизацию в суровом мире всего-то в нескольких тысячах километрах от нас. Полотно, похожее на упомянутую здесь «Дюну» (есть даже отрывок насчет Сестринства и его планов на Пять Драконов, который чуть ли не прямая отсылка к шедевру Фрэнка Герберта) и «Игру Престолов», но прежде всего «Новая Луна» похоже на саму себя и наше ближайшее будущее. И какое оно для вас лично, плохое или хорошее, решать лишь вам самим.

Давно в планах были отложены четыре книги, составляющие цикл Рика Янси «Монстролог» о докторе Уортропе и его ученике Уилле Генри, а также, собственно, об их тяжелой профессии — изучении и охоте на монстров самой различной страшности, природы и опасности. Первый прочитанный роман данной саги, «Монстролог» (или в другом переводе «Ученик монстролога») несколько надломил мою башню ожиданий от данной серии произведений. К сожалению.

Написанный в стиле, пусть и несколько заезжанном, но все таком же эффективном и интересном, найденных дневников-мемуаров-беллетристики, роман Янси был интересен мне лишь первую четверть книги. Потом ее подростковость, постоянные фразы «Уилл Генри! Уилл Генри!», затянутость с водой стали надоедать, и уже с половины книжного объема я дочитывал «Монстролога» беглым обзором страниц. Хотя ведь какие отличные идеи, исполнение ведь тоже довольно недурное, но не знаю... Мне лично роман не зашел, хотя отчетливо понимаю, что вещь не плохая. Просто данные минусы показались мне слишком явными, а чего-то в противовес я не получил.

Тем не менее цикл постараюсь закончить. Интересно, с кем дальше, после Антропофагов, будет бороться Доктор и его ассистент-подросток.

Вот и перелистнул я последнюю страницу финального романа пенталогии. Вот и подошла к концу сама пенталогия, сама сага Долгой или Бесконечной Земли. Вот и разыграны последние сцены и сыграны последние аккорды в удивительном мире, вышедшем из под дуального пера Стивена Бакстера и Терри Пратчетта. В мире бесконечных, длящихся в неизведанные дали иных Реальностей и Вселенных, Земель, шагающих между ними Путников (Степперов), невиданных возможностей и свобод, странных созданий, вышедших из народных сказок; и, в конце концов, в мире местных героев и богов, вроде шагнувшего далеко за Высокие Меггеры раньше всех Джошуа Вальенте и ИИ-торгового автомата Лобсанга, в который переродилась душа автомеханика по мотоциклам из Тибета. И здесь хотелось бы поговорить о ее явных плюсах, безусловных минусах, понемногу и отдельно о каждой книге цикла и о заключительной его части — «The Long Cosmos» («Бесконечный Космос»).

Идея о мире, где люди способны свободно «шагать» между различными Землями, ее альтернативными вариантами, как таковая не нова, но в интерпретации Терри Пратчетта приобретает как новизну, так и широкое поле для построения сюжета и целого мира, где он будет разворачиваться. Чем станет человечество, если оно получит подобную свободу? Что станет с институтами государства, экономики и вообще всем обществом, когда Базовая Земля перестанет быть единственной обителью человека? Забудут ли тогда люди о своих космических мечтах и грезах, или в связи с построением «шагающей цивилизации» у человечества появятся новые возможности для покорения звезд? Кого или что встретят Путники в миллионных западных или восточных Землях? Все эти вопросы дают огромнейшие возможности для самых всевозможных переплетений сюжета и построения уникальной и интересной книжной вселенной, а также простор для взаимодействия самых разнообразных героев. Главное лишь правильно воспользоваться тем размахом, который исходит из оригинальной идеи Пратчетта. Но...

...Но все пять книг серии получились слишком шаблонными и похожими друг на друга, с почти никак не развивающимися одними и теми же персонажами и повторяющимися от одной части к другой сюжетными ходами и в в принципе их построениями. Примерно шаблон этот таков: в Бесконечной Земле что-то случается. Это что-то пытаются найти и/или исследовать. Вместе с этим обязательно есть экспедиция на модифицированном американском твене в фиг-знает-какие миллионные Земли для того, чтобы снова сделать Америку великой. Параллельно к этому Джошуа, Лобсанг и может быть кто-то еще вместе следуют по своему пути и пытаются сами изучить/найти/бороться с чем-то происходящем на Долгой Земле. Еще одна или две линии, часто лишние, и финал, в котором частенько что-то взрывается (атомная бомба в Мэдисоне в первой книге, во второй — извержение Йеллоустоунский супервулкан, в четвертой — целая Земля, но не Базовая). Конечно, это не означает, что все сюжеты всех пяти романов строго следуют этому канону. Нет, лишь в той или иной степени. И нововведения все равно встречаются, и иногда очень удачные, но все равно из-за определенной названной шаблонности и пустоты миров Бесконечной Земли весь цикл как раз-таки и кажется пустоватым, однообразным. Ситуация не улучшает обильное количество воды, например, постоянные внутренние кризисы что Лобсанга (кстати, тоже несколько надоедающие; то Лобсанг чего-то испугался и убежал от людского общества, то вернулся, то убежал, то вернулся... Даже два раза собственную смерть подстраивал), что Джошуа а также постоянные напоминания, чуть ли не через каждые двадцать страниц, о возможном происхождении Лобсанга («ИИ он или душа человеческая, завернутая в металлическую плоть? Он говорит, что является реинкарнацией тибетского автомеханика...» — и так из книги в книгу).

Еще печалит не только определенная бедность в фантазии авторского дуэта при таких возможностях (что делает данную книжную вселенную какой-то пустой, пустынной, как я писал выше), вписанных в структуру сеттинга «Бесконечной Земли», но и нереализованность уже имевшихся сюжетов и идей, которые просто решили оставить и не трогать. Что опять-таки грустно. Тут можно вспомнить и возможные гонения, дискриминация по отношению к Путникам-Степперам со стороны людей, у которых этот дар отсутствует (упоминается еще в первой книге, но хоть какое-то развитие, хотя бы в виде развернутого упоминания, данная идея получила лишь в «Бесконечном Космосе»). И нечеловеческие, точнее, рептильные или иные «незвериные» цивилизации, которые могли появиться на просторах Бесконечной Земли (биглей, как млекопитающих, в расчет не беру; в «Бесконечной войне», если я не ошибаюсь, упоминается вымершая техногенная цивилизация динозавроподбных гуманоидов, которая обладала в том числе и ядерными технологиями). Поселения из попаданцев разных времен на всевозможных Землях, живущее бок о бок с эльфами, троллями и другими гоминидными «шагающими» видами высших приматов (снова вроде бы вторая книга). Возможное расщепление множественных личностей Лобсанга на два лагеря: «плохие» и «хорошие» (такая возможность упоминалась Лобсангом один раз и опять же во второй книге; лично бы мне хотелось посмотреть, как бог-хранитель Бесконечной Земли начинает междоусобную войну с самим собой в количестве многих миллионов копий разных размеров и способностей). Первое Лицо, или как там звали амебный суперорганизм из первой книги? Упоминается он только в ней и, наверное, еще в третьей книге, но должного развития данная идея не получила; только и нужна была эта амеба для объяснения случившейся миграции троллей и прочих. И, конце концов, хоть один раз можно было показать не американскую, а ту же китайскую экспедицию, в сторону Восток-, а не Запад-Земель. И еще можно вспомнить про довольно хорошие, но забытые и похороненные в «воде» предыдущих томов саги идеи.

Теперь отдельно по книгам, до, собственно, «Бесконечного Космоса»:

1. «Бесконечная Земля». Наверное, единственный роман пенталогии, в написании которого действительно участвовал и сам сэр Пратчетт. При том же эти куски текста сразу бросаются в глаза даже мне, знающему самостоятельное творчество данного писателя лишь по двум-трем книгам. Сразу виден его фирменный юмор (машины для перемещения между реальностями с картофелем внутри и торговый автомат по продаже прохладительных напитков, утверждающий, что он переселившаяся в данное «тело» душа одного тибетца — все это само по себе уже несколько несерьезно, не так ли?) и стиль, живость текста и героев. Именно здесь появляются три-четыре постоянных и еще примерно столько же второстепенных персонажей, появляющихся почти во всех частях цикла, а также все остальные главные детали данного мира после Дня Перехода. В общем и целом легкая, забавная и интересная книжка, с которой ознакомиться стоит.

2. «Бесконечная война». Наверное, самое слабое место цикла «Бесконечная Земля». С этой книги почерк Терри Претчетта теряется безвозвратно и остается лишь Стивен Бакстер, которого я ни в коем случае не принижаю (мне тоже нравятся его работы). Но, как утверждал он в одном из интервью, концепция всех пяти книг и их общий сюжет был разработан в самом начале их совместной работы, до смерти создателя Плоского и Бесконечного миров. Так что в каждой последующей части все равно есть какое-то присутствие Терри... Так вот, о данном произведении. Слабые персонажи-функции, не очень интересные и плохо представленные проблемы и целый ворох сюжетных наворотов, которые в дальнейшем не получат никакого развития. Из важных событий: наделение правами и свободами троллей (или уже третья книга?) и независимость Вальгаллы, бывшей американской колонии в дальних концах Долгой Земли.

3. «Бесконечный Марс». А это уже самый лучший роман цикла, в котором космические путешествия идеально совмещены с новыми странствиями по Земле Бесконечной. Представлены вариации Бесконечного Марса (правда, чересчур уж идентичные друг другу), наконец-таки живые, а не лишь функции, герои, за внутренними конфликтами которых интересно наблюдать (это и Лобсанг, и Джошуа, и Салли Линсей — дочь создателя механизмов для перехода); появление на сюжетной арене самого Уилсона Линсея. События на Базовой Земле, ее политический, экономический, социальный и экологический кризисы, окончательный переход к новому этапу, шагу в истории человечества, появление Следующих и борьба с ними, а в итоге и открытие основной причины инициации Дня Перехода (пошатнуть, а то и разрушить устои человеческой цивилизации ради...) — все это на страницах этой третьей, неподражаемой книги. Плюс отсылки к Стэплдону и Нивену.

4. «Бесконечная Утопия». Как заявил Бакстер, первый фрагмент разделенной на две части финальной книги «Бесконечной Земли» о космосе. Чуть менее сильная, чем предыдущий роман, «...Утопия» все равно является достойной работой хотя бы из-за поднимаемых проблем. Первый Контакт, машины фон Неймана, космические лифты, первая совместная деятельность людей и Следующих ради общего блага, более подробная информация о структуре Бесконечной Земли и ее связи с квантовыми эффектами и мозгами гоминид, плюс еще одна причина, более вторичная, Дня Перехода. Все это, так сказать, подготовка к финалу, мост к нему.

5. «Бесконечный Космос».

2070-ые. Заселение Бесконечной Земли продвигается все дальше и дальше; даже Соединенные Штаты Базовой Земли официально перенесены с нее на ее ближайшую западную соседку. Лобсанг снова ушел от дел человеческих в виртуальную реальность. Джошуа отшельничает в очень далеких Запад-Землях, переживая там в одиночестве смерть жены и плохие отношения со взрослым сыном. Человечество через Разрыв готовиться продвинуться в колонизации Солнечной системы еще дальше Марса с помощью конструкций О'Нилла (О'Нейла), названных в честь Артура Кларка (из отсылок вспомнят еще и о фильме «Контакт» и концепции Мира-Кольца Нивена). А тем временем со стороны созвездия Стрельцы (отсюда и именование возможной инопланетной расы) приходит сообщение на все миры Бесконечной Земли: «ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К НАМ». И люди начинают думать, что делать с таким предложением, которое поступило для абсолютно всех обитателей всех Земель. Для совместного решения и его реализации всем человеческим видам придется объединиться и работать сообща. И даже Следующие со своим быстроязом снизойдут до взаимодействия с тусклыми лампочками, как они называют людей. Вместе им предстоит объединить все умы и мысли Бесконечного Человечества для самого грандиозного его шага, который пронзит само космическое пространство. И вернувшимся из своих укрытий Джошуа и Лобсангу, а также многим другим знакомым и новым героям предстоит путешествие по Бесконечной Галактике, откуда идет очень далекий крик-приглашение цивилизации, которая может опережать нас в развитии на миллионы лет...

Вот такой грандиозной должна была получится финальная книга пенталогии, которая, к сожалению, не смогла достигнуть подобного уровня. Опять имеются явно лишние и скучные параллельные линии повествования, как, например, поиски своего внука Нельсоном и отшельничество среди троллей Вальенте; опять имеются сюжетностроительные штампы прошлых книг. Понравилась история о шекспирокопирующих машинах. Вместе с тем подняты несколько заброшенных идей из прошлых частей цикла и показаны несколько подробней, в том числе рассказано кое-что новое о природе «шагания» и Бесконечной Земли. Пришельцев мы снова не увидим, должен всех обрадовать, но кое-что взамен читатель все-таки получит. О развитии героев снова практически не приходится говорить.

Таким образом, получаем книгу где-то на уровне «...Утопии». Менее эпичная и грандиозная, чем было обещано в аннотации, все-таки подобное завершение цикла о Бесконечной Земле можно считать достойным. Но советовать обязательно читать данный роман я не буду. Остановитесь на первой и третьей книгах пенталогии и получите вдоволь удовольствия от совместных усилий Пратчетта и Бакстера.

Продолжая знакомство с «Хайнским циклом» Ле Гуин, подойдя к некой его середине, одолел самый известный роман не только в данной серии произведений, но и во всем творчестве писательницы, наверное, — «Левая рука Тьмы». И данная многоплановая, масштабная и проработанная до всяких мелочей работа Урсулы мне, разумеется, понравилась, но не настолько же, как некоторые другие части цикла об Экумене. Но обо всем по порядку.

Следуя дальше по внутренней относительной хронологии цикла, Ле Гуин показывает еще один удивительный мир звездного человечества — Гетен, или, по-земному, Зима. Планета, еще не вступившая в Экумену, но население которой также происходит с далекой и забытой многими общей прародины — Хайна. Как раз для того, чтобы дать возможность гетенианцам выбрать путь вступления в Лигу Миров, на планету Зима отправляют человека-посланника с Земли — Дженли Аи. Он-то вместе с другим героем романа, советником короля Кархайда Эстравеном и будут вести рассказ о необычном и странном мире, коим является Гетен. Мир, где большую часть жизни человек проводит в асексуальном состоянии, без всякой выраженной в психологическом и биологическом плане половой принадлежности. Мир, где никогда не было войн, но вскоре могут разразиться. Мир, с которого не сползают широкие полярные шапки и откуда не уходит тень Ледникового периода. Мир, в котором из-за плотной атмосферы и отсутствия крупных животных и почти любых млекопитающих невозможно было прийти к идеям об расширении Вселенной и эволюции, но именно здесь гетенианцы к ним пришли. Мир, где существуют настоящие Предсказатели и Предсказания, цель которых — дать понять людям, что эти Предсказания им не нужны. Мир, где практически полностью отсутствует насилие, но начинают зарождаться концентрационные и трудовые лагеря. В конце концов это мир, который пытается понять для себя землянин Дженли Аи, которому предстает выбрать сторону в предстоящем конфликте между конфедеративно-феодальным Кархайдом и унитарно-тоталитарным Оргорейном. От данного выбора будет зависеть будущее Планеты Зима в целом, и в Лиги Миров в частности. И помочь сделать его Аи должен уже бывший советник Эстравен.

Этот основной сюжет, представленный линией повествования Дженли, переплетается, чередуясь, с вставками из дневников Эстравена, записок прошлых экуменических экспедиций в данный мир, легендами, мифами и сказаниями Гетена, подлинными историями. И все это подается вместе с поначалу не до конца понятной терминологией данного мира и его непростого социального устройства, которое большую часть жизни среднего гетенианца лишено гендерных различий. Этот важный параметр общества Гетена, сочетаясь с непростыми температурно-климатическими условиями, и лишает его земного понимания семьи, быстрого прогресса, но также войн и насилия. На данном фундаменте Урсула Ле Гуин и размышляет о философских, религиозных и социальных вопросах, уделяя именно им и описанием интересного, безусловно, мира Гетена почти все пространство не малых размеров книги, как-то забыв о глубине персонажей. Главные герои, конечно, у писательницы удались, они живые, но не настолько, как в ее романе-шедевре «Обделенные» или тоже сильно понравившейся мне повести «Слово для «леса» и «мира» одно». Поэтому я не оценил «Левую руку Тьмы» на максимально высокий балл — именно из-за отсутствия эмоциональной стороны.

В итоге читать обязательно — железобетонная классика жанра, особенно в поджанре социальной фантастики. Очередное уникальное нечеловеческое общество, построенное Ле Гуин так, чтобы читатель понял всю его суть, свершения, преимущества и проблемы. Но за глубокими персонажами, интересными диалогами и сложными взаимоотношениями между героями за книгу браться не стоит.

Кто-кто, но а Чайна Мьевиль, бесспорно, писатель необычный, уже хотя бы из-за своего имени. Крайне левый в политическом спектре, социалист, троцкист и обличитель Толкина, «новый странный» (хотя по мне последнее — выделение данного жанрового направления — сравнимо с заявления некоторых наших писателей о принадлежности своего творчества жанру «турбореализма»). Лично я его творчество характеризую как литературный андеграунд, явно противопоставленный общей мейнстримовой волне коммерцелизированной литературы. Конечно, ни один автор в любом виде искусства, каким бы он не был андеграундом, не может полностью уберечь себя от подобной метаморфозы. Но у Чайны это пока удается, что меня и радует. Поэтому, а также в предвкушении выхода сборников рассказов и повестей автора, хотелось бы вспомнить об уже давно прочитанном его романе, которому я уделил мало внимания, а именно о книге «Город и город».

Произведение крайне интересное и нестандартное для творчества Мьевился. Долгое время после прочтения я мысленно ставил эту книгу в библиографии автора уже после «Послограда» и «Кракена», ближе к «Рельсам», так как «Город и город» на фоне двух названных книг действительно выглядит прогрессом. Но нет, он стоит хронологически до них. Но сути это не меняет — роман мне понравился, и сейчас я решил выделить его вместе с «Рельсами» от прочих работ Чайны еще и в виде баллов — обеим книгам поставил по «девятке».

Данный роман действительно выбивается из общей писательской колеи Мьевиля. Во-первых, фантастики, фантастических допущений и элементов в «Городе...» практически нет. Все действия происходят пусть и в несколько необычном и сюрреалистичном, но вполне реальном мире, в нашем времени, где-то в Европе. Во-вторых, данное произведение имеет довольно интересный смысловой посыл к нашему современному обществу и реалиям, переданный очень красивой и неординарной метафорой. Пусть насчет «посыла» со мной Мьевиль и не согласился, но реалистичность метафоричности по отношению к сегодняшней, да и не только, действительности вышла великолепной. Передать одну простую мысль в такой удивительной обертке...

...Два города — Бещель и Уль-Кома, которые по-факту — один. Две страны, две одновременно знакомые и незнакомые формации, существующие рядом друг с другом, а иногда и друг в друге, друг напротив друга, а также над, под, внутри и снаружи. Но вместе с этим эти две территориально близкие, а то и больше государства разъединяет и разграничивает кое-что гораздо сильнее любой придуманной человеком идеологии — созданная автором способность к «не-видению». Это странная, кажущаяся любому читателю или туристу не из Уль-Комы или Бещеля психо-социальная способность жителя любого из двух городов, которая буквально стирает из восприятия гражданина одного города абсолютно все и всех другого. То есть в поле зрения, слуха, осязания и прочих чувств человека с самого детства пропадают из виду целые улицы и дома, прохожие и соседи, различные события, а иногда и преступления (последнее и становится завязкой романа). И на фоне этой особенности обитателей двух единотерриториальных, но разграниченных мысленно городов-братьев, в которых можно найти черты пейзажей Южной Европы, Балкан, постперестроечной России, Турции и других уголков Европы в разных пропорциях и соотношениях, блекнут даже тщательно выстроенные пласты детективной, политической и других сюжетных линий. Что какие-то там артефакты цивилизации, существовавшей до Бещеля и Уль-Комы, нарушающие законы физики, политические заговоры и бои между действующими властями, националистами и унификационистами, возможное существование Третьего Города и загадочная Брешь по сравнению с причудливым и гениальным «не-видением»? «Не-видением», которое так прекрасно и давно вписалось в нашу реальность задолго до написания этой книги и, возможно, рождения ее автора? Да-да, наша с вами способность не обращать даже доли внимания, не говоря уже о сострадании и какой-то помощи, не только на какие-то дальние и печальные события, но и на все то, что происходит вокруг нас. Например, проходить мимо просящих и калек, попавших в не самые лучшие ситуации людей, обделять вниманием регулярные нарушения всяких законов и моральных норм властьдержащими, даже наоборот — способствовать этому, элементарно отвернуться к окну в маршрутке, когда пожилому человеку стоило бы уступить свое место, и прочее, и прочее...

Отличная нефантастическая книга с фантастическими и сюрреалистическими элементами, которая без прикрас показывает нас самих, ныне живущих и все также безразличных и равнодушных. Книга явно не пустая, имеющая не только продуманный мир аля сеттинг, но и смысл.

История о гибели человечества, приближающегося или уже перешедшего порог Сингулярности, его крайне необычной встречи с крайне необычной инопланетной (не)разумной жизнью по Уоттсу продолжается. Но для начала вспомню-ка я старое...

И ведь контакт, описанный в цикле, начатом с «Ложной слепоты», действительно необычен и оригинален для всего фантастического жанра, тем более в такой «твердой» манере. Подобные же по своей необычности и значимости вещи, приходящие мне в голову (из тех, что я читал, разумеется), это два романа Кларка — «Рама» и «Конец Детства» (при том же для меня до сих пор остается непонятным, чем же многих зацепил первый роман — ну, контакт, который не состоялся... Непонятный и прошедший мимо всех... Ну, наверное, что-то и в этом есть уникального. Во всяком, было), конечно же, «Пикник на обочине» Стругацких и в чем-то «Спин» Уилсона.

И, казалось бы, такая потрясающая идейная составляющая, автор-ученый, профессиональный и опытный, который сможет все описать со стороны науки в должном виде, и писатель ведь еще, так же с опытом, ан нет же — первая книга дилогии (в будущем — трилогии), «Ложная слепота», мне не понравилась. Не «не впечатлила», не «не удивила», а именно что «не понравилась».

И почему, при таком количестве плюсов, при такой встрече читательской аудиторией, критиками, которые буквально восхваляли книгу (как выяснилось в послесловии «Эхопраксии», Уоттс сам этому удивляется — ну-с, я нахожусь в том же состоянии), именно мне она так не понравилась, невзлюбилась? Опустим показавшееся мне отсутствие литературности — возможно, это действительно плохая работа переводчика на пару с редактором. Что же еще заставило меня, почитателя НФ, ее ценителя, поставить такой низкий балл «Ложной слепоте»? Все просто — авторские оценки.

Человечество, которое теряет человечность как нечто ненужное, как пережиток эволюционный борьбы, даже нет, скорее как лагов после нее, на вроде «крестового глюка» у нашей вампирской родни. Мир, который все более становится искусственным, в котором реального все меньше. Люди, которые отказались не то, что от Бога и всей религиозной «шелухи» (или без кавычек...), а уже от семьи и даже реальной жизни... Личности, которые все более машины, удовлетворяющие свои возрастающие по экономическим законам потребности, без всяких ценностей, целей, без изживших свое существование морали, искусства, былых... Да всего. И все они, эти почти что постлюди, с молчанием дожидающиеся момента Апокалипсиса, Конца Человечества, во всяком случае, в его былой формации — это же идеальная антиутопия! Идеальная, научная до невозможности, антиутопия! Добавить чуть больше героев с интересными судьбами, живыми и с мотировкой, той же литературности, больше интриг и моментов, которые бы пробуждали в читателе чувства уныния и страха к этому погибающему миру и людям — но нет! Ничего подобного не случилось. Ни интересных персонажей, ни треклятой литературности (да-да не исключаю «хорошую работу» переводчика-редактора, но бог его знает...) и без должного описания ситуации на Земле, что исправила «Эхопраксия». И, что для меня было ужаснее всего, было видно, что Питер Уоттс жаждет этой Сингулярности, избавления от животного суеверия, глупых, заложенных в нас природой, инстинктов, становления людей в виде расы с «Роршаха» — существами, которые перешли такой ненужный и иллюзорный изъян, как «Я», самосознание, разум... И негативное ощущение к роману довершает Сири Китон — герой, который, по идее, должен вызывать сочувствие у читателя, из-за того, что он пережил, кем в итоге стал. Но этого у меня не вышло — он для меня остался абсолютно нейтральным, нечеловеческим, что пугает — это ведь главный герой самого нечеловеческого, античеловеческого (не бесчеловечного, конечно) романа в НФ, по моему мнению.

И вот, после прочтения «Полковника», довольно неплохого рассказа, дополняющего не совсем четкую в «...слепоте» картину мир предсингулярной Земли, прочитана долгожданная «Эхопраксия». Здесь и почти что сингулярная родина Человечества «во всей своей красе», и живые герои, и интересные идеи о сущности Бога и окружающей Вселенной (интересный вывод из трактовки бытия на изначальном уровне как математики, ну, или Матрицы), интригующий сюжет (правда, как и в «Ложной...», почти все действия происходят в открытом космосе, в двух планетолетах), очень много всяких других интересностей и информации. И литературности больше, в конце-концов, и даже Уоттс наконец-то назвал жителей Небес трусами, но все равно... Этот мир, описанный крайне мрачно, а так же одна статья Уоттса, почти ни коим образом не связанная с новым романом, не убирают из моей головы мысль, что такая мрачная, нечеловеческая и страшная Сингулярность для кого-то уже сейчас является «вершиной человеческой эволюции и всей нашей цивилизации».

Тем не менее, плюсов очень много, и очень долго разрывался во время и после прочтения между оценками в 7 и 8 баллов. Решил остановиться в итоге на первом варианте — вышло как-то не совсем однозначно, где-то не ясно... И все равно, «Эхопраксия» — прорыв в творчестве этого канадского писателя. Жду третьей книги.

П.С. Всех с Наступающим.

Очередным прочитанным реализмом от Филипа Дика стал роман «Время собираться». До полного прочтения творчества автора мне осталось всего-то еще три романа без непереведенного и «Экзегезы», но а пока — о данном конкретном произведении.

Если действия прошлых его мейнстриймовых работ происходило в Штатах, в разных периодах и сложных социальных, бытовых и исторических обстановках, то основным фоном и полем действия здесь является новый коммунистический Китай. Странная Азия, которая теперь стала не только еще более странной, но и опасной для европейца иль американца. И вот последние и покидают медленно, но верно ее. В том числе это делает и некая Компания (далее — подробнее), которая оставляет на переходное время в своем комбинате трех случайно выбранных рабочих. Вокруг и между ними и вертится основной сюжет романа.

И несмотря на, казалось бы, ограниченность места действия, не считая флэшбэков, идти по линии повествования менее интересно не становится. Перипетия сложных отношений между героями, Верном, Карлом и Барбарой, заставляли меня не применять скорочтения, не бегать от секунды к секунде к новому абзацу, а медленно шествовать за линией повествования.

И что же в этой линии происходит? Мы узнаем наших героев, их истории, их мысли, их чувства и цели. Наблюдаем за юным Карлом, истинным романтиком, словоохотливым, но пока еще немного застенчивым, но наверняка с задатками на интересное и насыщенное будущее. Далее мы знакомимся с Барбарой, уже не молоденькой девушкой, а женщиной, опытной и довольно... Нет, не прагматичной, но уставшей от жизни. Неудавшаяся первая любовь, какие-то боязливые шаги освоения мира вокруг, в отличие от ее почти ровесника Карла, такого смелого и энергичного во всем, разве что кроме женщин. И, напоследок, читатель встретится с Верном. Почему-то прошлый рецензент чуть ли не в темное альтер-эго Дика его записал, или просто в антигерои, хотя никаких «анти» или «неанти» персонажей во «Время собираться» нету — это ведь произведение об обычных людях и их судьбах. И Верн тоже обычный человек. Самый старший среди трех оставшихся на временной вахте, Верн олицетворяет собою неудовлетворенность в жизни, результат неправильных, в основном вынужденных выборов. Выборы эти убили в нем тот задор, того мальчишку с выливающимся за края романтическим духом с каплей максимализма и примесью любопытства. Загубив все эти качества, всю свою юность, Верн стал потихоньку дальше плыть по течению жизни, которая несла его от женщине к женщине, от бутылки к бутылке, от одного рабочего места к другому. Постепенно жизнь без всяких страстей, без настоящей любви и чувств его погубит — и это-то печально лично для меня. Из всей тройки именно он тот герой, которому я искренне сочувствовал. Если и у Барбары, и у Карла так тем более, будущее имеется, то у Верна его уже нет. К сожалению свою жизнь он упустил.

Теперь о другой составляющей романа. Немного вначале, чуточку в середине и побольше уже в конце можно увидеть сначала игру, а потом уже и размышления Филипа о Китае, социализме и капиталистической системе. О политических воззрениях самого Дика сказать довольно сложно — в разные годы его жизни и творчества было одно, потом другое. То и с женой вместе они в соцрядах, то уже пишет что-то, записульку какую-нить в ЦРУ, на «красных ведьм». Тем не менее здесь автор если и не целиком, но в чем-то за подобное движение. Так или иначе уже в начале «Времени...» есть игра слов, картин — какая-то Компания, очень старая и сильная, почти как Рим, наверное, видя пришествие новой силы, сдает свои крепости и уходит куда-то к себе в даль. Эффекту добавляет и запустение, разрушение металлообрабатывающего завода, которое сам Дик сравнивает с римскими колоннами. Далее игра эта продолжает свое развитие, переходя в явный контраст после встречи Верна с бывшим китайским военным, представителем новой власти Красного Китая. Здесь уже окончательно старая история о падении Римской империи и приходе христианства передается с новыми именами, но с тем же смыслом. Только вместо Рима — весь остальной мир и Компания в частности, ну, а вместо христиан — коммунисты. Ну и бросок подаренной Верном китайцу зажигалки в землю являет собой игру понятий и образов а после заканчивает ее, оставляя нас с не очень-то мыслями о новых Темных веках и ложной вере, на которые, правда, есть контрмнение того самого китайца. Для начала, не во всем были плохи Темные века и были в них свои открытия разные (были, и побольше, чем в умиравшем Риме). И самое интересное — да, тот согласился с Верном, что возможно вся их новая идея обычная замена старого бога новым с никуда не исчезнувшими минусами. Более того, они и сами знают, что их новая вера — лишь вера, но новое поколение воспримет их как факт, который, возможно, они и смогут воплотить в жизнь. Кстати, а отношение главных героев-мужчин, Верна и Карла, к социализму, довольно трудно определить. Опять же, не буду уподобляться примеру прошлого рецензента. Нету здесь никаких, во всяком случае касательно Верна, свидетельств, доказывавших его левые взгляды. Так в разговоре с китайцем он вообще так взял мнение отличное. А с юным Карлом не все так чисто — вроде бы и не скажешь особо, что левацкий, но в школе активно был за Лигу социалистов, и не говорится, потерял ли он влечение к этому политическому курсу в итоге или нет.

Таким образом, вышел интересный реалистичный роман с историями трех людей, типичных не только для Америки, но и для нашей страны. И итогом из всего этого будет лишь одного — не бойтесь жить, мечтайте и не отказывайтесь от своих грез. Нельзя, чтобы весь мир поступил иначе и стали мы все бедными, замученными и несчастными Вернами.

Красиво, футуристично и научно — такие термины сразу ассоциируются у меня с недавно прочитанным романом Грега Бира «За небесной рекой».

Действительно, у Бира вышло и красиво (космические пейзажи, история главного героя, его поиски), и футуристично (космическое общество, технологии, странные и необычные расы) и даже научно (пангалактическое постиндустриальное общества, где главный товар — информация, и разумные ИИ-программы-помощники, которые стараются продлить свой «род», прилежно выполняя необходимые услуги). Хоть местами действия не было совсем, а иногда чувствовалась некоторая атмосфера псевдофилофичности, которая, тем не менее, развеялась, я думал к середине прочтения, что поставлю этой книге твердые девять баллов. Думалось мне, что вот у Бира работа, достойная его слабо оцененного «Города в конце времен», но...

Финал. После такого интересного сюжета, когда поиск ответа на самую главную тайну приближался к концу, а все долгие путешествия как людей двадцать четвертого века, так и японца из века двадцатого должны были как-то оправдаться, найти свой ответ, Бир прибег к приему, который он гипертрофировал: легкая недосказанность переросла в слишком широкую дыру, из которой какой-то смысл и ответы, конечно, почерпнуть можно, но их недостаточно. Нет, я понимаю, что не на все хотел ответить Грег, но на пару-тройку другую деталей разгадки, хотя бы витиеватые, были нужны. Поэтому и снизил оценку свою на восемь законных и достойных баллов.

Итог: «За звездной рекой» как добротное, легкое и красивое произведение не самых больших объемов у Бира стоит прочтения.

В своих поисках достойных более-менее современных российских (или просто работ русскоязычных авторов) фантастических произведений, набрел на «Рукопись Бэрсара» Елизаветы Мановой.

Скажу сразу, что я возлагал на этот ее роман большие надежды. «Самиздатовский недооцененный писатель», — говорили все про Манову. Но после прочтения этого ознакомительного произведения, мне лично показалась, что в чем-то и переоцененная.

Какими были мои ожидания? Оригинальная хроноопера о борьбе одного человека (может, и группы) с научным багажом против тоталитарной машины настоящего в прошлом; возможно, попытки последней предотвратить свое исчезновения, но можно было и просто представить все мытарства героев в прошлом, их жертвы ради нового светлого будущего. Что я получил в итоге? Попаданческая литература с закосом под Стругацких («Трудно быть богом» проглядывается просто явно), без заморочек со временем, без особых интриг и интересных персонажей, без должного описания «мрачного, темного и репрессионного будущего» (кроме того, что и там есть Церковь и ГГ был до становления известным физиком послушником в монастыре). Так что ничего оригинального, необычного; никакого сопереживания главные, да и не только персонажи не вызывали. Стилизация прошлого этого мира вышла какой-то слишком... российской. Деревенский быт, говор — обычная русская деревня/село веков 19-20, а может, где-то даже сегодняшних лет. А Квайр так вообще вызвал историческую ассоциацию с Новгородской землей/республикой. Кой-где, моментами, появлялись ассоциации с двумя «Тедриками» «Дока» Смита и твеновскими «Янками...».

Итог: все ожидания обломались мои. Ни героев, ни фантастичного фона, ни сюжета, ни чего либо еще оригинального и интересного в книге я не нашел. Чтивом, правда, не назову — язык суховатый (или описания и мысли героев таковым его сделали для меня), но грамотный. Правда, обойти опечатки все равно не получилось (в электронной версии, во всяком). Манову дальше пока читать не буду. Пойдем к следующим, в том числе и русским, авторам и произведениям.

«Сирены Титана» — сарказм и осмеяние над существованием предназначения, мессианство, религии и человеческого пути в целом... «Галапагосы» — дикий хохот и поминки по разумности человека, его сути, опять же пути и судьбы... «Колыбель для кошки»... Думаю, не стоит перечислять остальные известные темы, над которыми философствовал и смеялся, как по мне, Король Абсолютного Пессимизма в литературе — Курт Воннегут-младший. И читая эти его романы, где нет никакого выхода для отдельных людей и всего нашего рода из полосы несчастий и зла, где все предрешено до боли иронично, безумно и ужасно, я задумывался — ну как можно быть настолько законченным пессимистом, настолько не верить в Человека и в выбор им более светлых путей, чтобы писать вот такие талмуды, переполненные сарказмом? И ответ был найден в романе-объяснении того, как же появился — нет, не на свет, но в мире, — такой писатель, как Воннегут, а именно в книге «Крестовый поход детей».

Вторая Мировая уже давно закончилась. Каждый год ее участники, в основном победители, вспоминают важные события и даты из нее. Кто-то, большая часть постсоветского пространства, вспомнит блокаду Ленинграда, Битву за Москву, на Курской дуге, Сталинградское сражение, Берлинскую операцию. Кто-то, американцы, к примеру, воскресит в памяти высадку в Нормандии, Перл-Харбор, в первую очередь, другие события Западного и Тихоокеанского фронтов. Французы вспомнят свое поражение и последующее освобождение, Британия — события африканских кампаний. Разумеется, все вместе мы упомянем Холокост и вообще всех погибших мирных граждан и воинов государств-союзников, но никто, практически никто не удосужится вспомнить бомбардировку Дрездена, когда был просто так уничтожен целый город, не имевший никакого значения с военной точки зрения. Зато какое он имел культурное наследие, сколько сотен тысяч жителей, большая часть из которых — не Наци, были стерты с лица Земли; стали серой пылью, которая когда-то была людьми и их домами?

Зачем? Зачем нужно было так издеваться над народом, судьба которого была уже решена — зоны оккупации, голод, непомерные, сравнивая с Первой Мировой, контрибуции, размытое будущее, в котором виднеется лишь невзгоды и несчастья? Зачем нужно было сбрасывать атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, тоже обыкновенные мирные города? Нет, тут-то ответ известен — под прикрытием «предотвращения гибели американцев в наземной операции», а на самом деле — пугать Красную империю, но все же... Это — бессмысленность и жестокость, ярое и безжалостное возмездие держав, несших всей Земле мир и добро.

Действительно, и этот роман Воннегута, где можно узнать об одном из главных преступлений союзников в последней мировой войне, изменившим судьбу Курта раз и навсегда, о все тех же его излюбленных темах — безумие и неизбежность предрешенности, самоубийственная натура человечества, которая никогда не изменится, бессмысленность жизни, ее трагедии и боль, безразличие Вселенной, смешение добра и зла, черного и белого. И еще, как мне кажется, автор выразил мысль, которой придерживаюсь и я: что Рузвельт, что Черчилль, что Сталин, что Гитлер... На всех них до, во время и после войны — свои грехи, которые нельзя приуменьшить в обычном сравнении друг с другом. Лагеря для японцев, две атомные бомбы, резня в колониях, репрессии, просто сложилось все именно так, что для Советов, для нашего народа и всех остальных Вторая Мировая Война стала не обычной резней одних с другими, и даже не национально-освободительным движением, не классовой борьбой и движением за Мировую Революцию — она стала битвой за будущее и существование Человечества.

Да, в итоге — все равно бойня. Да, во многом «одно зло могло победить лишь другое зло», у каждого свои преступления, свои амбиции были и жажда захвата власти любой ценой во всем мире, но народы Земли и их вожди доказали, что могут плечом к плечу пойти на врага с одной лишь идеей — долгой и мирной жизни для всего человечества, забыв про свои собственные планы. Поэтому сейчас копаться в прошлом и вспоминать только про грехи одной из союзниц, Советов, например, неправильно — тогда говорим либо о всех, либо молчим, ибо тот же Сталин, имея возможность навсегда покончить с Германией, дал ей те мутные шансы на светлое будущее, в котором она существует сейчас. Так что война — вещь ужасная, бессмысленная, показывающая все то темное, что кроется в нас, но Вторая Мировая показала и светлые наши черты.

Все, заканчиваю со своим словесным потоком. Все-таки у Воннегута своя выстраданная позиция, с которой я не могу согласиться, но с которой ознакомиться стоит хотя бы потому, что роман отличный, наполненный интересными историческими фактами (не всем известными) о той страшной войне, а (не)много пессимизма никогда не помешает. Ничего, и после этого продолжаю лелеять себя мыслью, что Человек исправиться может, и когда-нибудь это случится...

Один из наиболее полюбившихся мне рассказов из творчества А. П. Чехова.

При том же, Не знаю, может потому, что я довольно сильно начитан книгами Ф. К. Дика и это тот писатель, чьи работы мне нравятся более всех (так сказать, в личном топе любимых литераторов). И, не исключаю, что могло наложиться и то, что читал «кирпичик»-сборник чеховских произведений после него, а уже после этого томика — снова кое-что из Дика, да вот кажется мне, что наш русский мастер рассказа проявляет в некоторых своих работах характерные для Филипа Киндреда черты. Тут есть не просто психология, описание быта сумасшедших... Нет, нечто более. В рассказах Чехова я увидел первое затрагивание темы человека и его восприятия реальности. Собственной реальности. И вопрос, а что же реально, где иллюзии, болезни, а что же нужнее, пусть и фантазии, но свои, или реальный мир, но не свой, другой, неблизкий тебе?

Именно такие тематики затрагивает рассказ «Черный монах». И обрушивается весь этот шквал философских проблем на довольно обычного человека, по-настоящему счастливого, но живущего как-то иначе. С иллюзиями ли, с фантазиями — а есть ли разница? Может статься, главное, что он, главный герой, счастлив в своем мире?

На самом деле, повесть очень необычная, по мне так, для тогдашней русской и мировой литературы.

Нет, конечно, были произведения с временными перемещениями у Э. Митчелла («Часы, которые шли вспять»), Вельтман с его «Предками Калимироса», «Машина времени» Уэллса, конечно, еще наш соотечественник, Булгарин, и «Янки при дворе...» Твена, но «Странная жизнь И. Осокина» мистика-оккультиста Петра Успенского явно выделяется среди числа первых произведений с хрооперными замашками.

Во-первых, способ перемещений. Это именно путешествие во времени в той самой классической форме, которая нам известна — отправиться назад, чтобы изменить свою жизнь в лучшую сторону. Во-вторых, значение темпоральных проделок героев для сюжета. В отличие от большинства перечисленных ранних работ в данной сфере нереалистичной литературы, здесь, у Успенского, перемещение главного героя не просто сюжетный ход для будущего выстраивания основной линии событий и всего текста рассказа/романа. Нет, тут — это не способ достижения, а основной элемент книги, о котором говорится, вокруг которого все вертится и закручивается, от чего не уходит автор ни на шаг вместе со своим персоналием. В-третьих, философский и психологический аспекты. В принципе, по двум предыдущим пунктам, легенда жанра, «Машина времени», догоняет и перегоняет данную повесть. Но только не насчет философских вопросов и развитии, переживаниях героя.

Ко всему этому добавить у меня остается малое. Ну, например, это первое произведение, где упоминается петля времени. При том же объяснение, почему нельзя или хотя бы так трудно изменить события случившегося, данные здесь, для своего времени просто великолепны. И еще — по духу и сюжету были ассоциации с «Подробностями жизни Никиты Воронцова» Аркадия Стругацкого.

Повесть Петра Успенского не велика объемами, красива сюжетом и слогом, так что быстро должна вам полюбиться или просто приглянуться.

Знать наших и классику надо, надо!

Для меня, после прочтения «Еретики Дюны», стало как-то трудно оценивать их. Решил остановиться, как видно, на восьми баллах, что, в принципе, вполне справедливо, но осталось такое ощущения, что...

...Что он с романом «Дюна: Капитул», которую я еще только прочту, по сути — одно цельное произведение. Пусть даже между ними будет значительный хронологический промежуток, но именно это объясняет слишком уж явный обрыв повествования и многих элементов недосказанности до этого. По сути это и послужило снижению баллов книге, не считая излишней затянутости с философствованием, мало привлекающим, ведь то, что пытаются найти Бене Гессерит, а именно смысл Золотого Пути, уже было объяснено в предыдущей части хроник (как я понял, здесь архив еще не был найден, хотя это и не так явно). Плюс возврат к бедному Айдахо и его бесчисленных гхола, ставших одной из самых массовых продаваемых моделей искусственных людей с планеты Бене Тлейкаслу.

К сюжету. Золотой Путь принес свои плоды: целые звездные системы и страны за границей Млечного Пути уже освоены людьми Рассеяния. Но некоторые из них начинают возвращаться к рубежам старой и уже исчезнувшей Империи, где идут политические игры и баталии Бене Гессерит с Бене Тлейкаслу, а так же стычки и взаимодействие Говорящих Рыб, цивилизации Икса и Гальдии. И силы эти — Досточтимые Матроны, странный аналог гессериток, только без предковой памяти и с развитым эротическим искусством (об их целях, кстати говоря, в романе почти не говорится. Просто пролетели тысячи световых лет на прародину для фиг знает чего).

Разумеется, в этот пазл встраиваются девочка с Ракиса, который медленно превращается в Дюну, способная управлять Червями, гхола Айдахо, воспитываемый Бене Гессерит для третьей попытки создания Квитесац Кхадераха, тайные планы Тлейкласийцев, которые сами по себе оказываются несколько сложнее, чем думалось ранее.

К сожалению, все эти элементы получают лишь незначительное развитие в книге. Фактически ничего не сказано о дальнейшей программе по селекции и скрещиванию Бене Гессерит — не понятно ни то, как Шиана связано с этим, и откуда ее способность возникла. Ничегошеньки не определилось с Матронами — их цели за покровом тайны. Есть еще и ряд мелких вопросов, но он и не очень важен, да и ответы на это будут получены, я уверен, в «Капитуле...». Может кое-что лично я и просмотрел в романе, но виновата в этом его затянутость с рядом всяких боевичковых элементов.

Буду искать ответы и продолжение далее. «Дюна» и ее автор того стоят.

Де-факто, да и де-юре, «Мессия Дюны» — прелюдия-пролог к «Детям Дюны», а те в свою очередь — окончание трилогии о Муад'дибе и истории Империи в ее прежней форме.

По объему текста это самый малый роман Фрэнка о планете-пустыне, но проблемы в оном поднимаются все те же вечные — религия, политика, цена и ответственность личности во власти, борьба личности с предначертанием и Фатумом. И вновь эпиграфы и отдельные цитаты произведения из этой Вселенной можно расхватывать на цитаты. Особенно запомнилась одна поговорка тлейкаслу из эпиграфа и изречение Пауля-Муад'Диба о конституции.

Роман показывает нам Дюны спустя примерно спустя двенадцать лет от принятия (захвата) Атрейдесами имперского титула. Арракис стал не только политическим, но и религиозным центром, а культ Того, Кто Может Находиться Во Многих Местах Сразу активно распространяется и за пределы Арракиса. Религия из Окраины Империи становится основой власти Пауля, но она же становится и угрозой ему и своей пастве.

В общем и целом «Мессия Дюны» описывает начало зарождения тех проблем, что становятся основными в следующем романе цикла. Начало быстрого терраформирования Арракиса, изменения в обществе фрименов, их постепенный раскол, установление мощной теократии, которой даже Император не может должным образом управлять (взять тот же Джихад). Но еще «Мессия...» — это книга о Пауле Атрейдесе, который начинает осознавать, насколько сильные ошибки в выборе пути для своего мира и еще тысячах других планет он допустил; о том, как жизнь Мехди Дюны изменилась и как он начинает свою борьбу с созданной им же системой. Теперь его противником стала не только судьба, но и его государственно-религиозное творение.

Все проблемы и вопросы, представшие тут в зачаточном состоянии, реализуются в третьей части саги о Дюне, где от глобальных противостояний многих сил зависит будущее уже не только Арракиса, но и всего Человечества.

Вот и третий роман о Дюне, песчаных червях и Атрейдесах остался позади.

После короткого и, по сути, своеобразного пролога к «Детям Дюны», «Мессии Дюны», Фрэнк Герберт вновь вернулся к предыдущим масштабным объемам. Вновь перед нами предстают сложные проблемы религии и политики, развития общества и, конечно же, вопросов борьбы с собственной Судьбой. Очень многие персонажи первой «Дюны» после второго романа сильно поменялись — Дункан Айдахо-гхола, Хеллек Гурни, леди Джессика, Муад'диб, в конце-концов, и Алия, разумеется. Их войны со своим предназначением и судьбой так же продолжаются. Некоторые, вроде Джессики, такое противостояние проиграли. Некоторые, вроде Пауля-Проповедника, стараются продолжать ее и исправить ошибки прошлого.

Но теперь в сложных хитросплетениях интриг Бене Гессерит, Алии, Гильдии и Дома Коррино появляется Лето Второй Атрейдес, которому и предстоит сделать главное решение в войне с будущим, найти нужный путь для всего Человечества, Арракиса, фрименов и собственного рода.

Надо сказать, что по всему данное произведение не уступает двум предыдущим. Развитие героев интересно наблюдать, а сюжет все так же волнителен, даже для меня, человека посмотревшего сериал-сиквел «Дюны» — «Дети Дюны» (смесь «Мессии...» и, собственно, «Детей...»). Кстати, отдельно насчет сериала — если у сценаристов и «прокатило» максимально уложить сюжет второй книги «Хроники Дюны» в одной серии, то подобное полностью провалилось с третьим романов, пусть даже ему было уделено и «аж» две серии. Вся масштабность тематики религиозно-политических проблем, интриг и распрей третьего романа элементарно не уложилась в два этих жалких по хронометражу эпизодов. Многие темы вообще туда не попали, а характер и внутреннее противостояние леди Джессики просто решили выкинуть. Хотя Джессика в принципе в двух сериальных экранизациях искажена в более положительного и линейного персонажа. Это послужило плюсом для первого сериала о Дюне, но второму это не помогло. Он вышел довольно несуразным, быстрым и крайне недосказанным.

Так что перехожу к следующему роману о Вселенной Арракиса с удовольствием, чтобы узнать дальнейшую судьбу песчаной планеты и всего межзвездного Человечества, чья воля теперь в руках кого большего, чем легендарный Пауль Усул Мауд'Диб. Только поможет ли это людям?

Один из достойнейших романов Саймака, хотя чего-то недостойного найти в его творчестве трудно.

Как и всегда, сборище всяческих идей и смыслов, определенные схожести, благодаря которым «Что может быть проще...» можно сравнить с другими произведениями Мэтра, но, как и всегда, именно живой дух надежды на что-то светлое, переполняющий роман, и особое устройство идей автора, переходящее из одной книги в другую, делают и это его творение уникальным и прекрасным.

Начало романа подобно повести «Круг замкнулся» и роману «Звездное наследие»: в человеческом обществе появляется все больше людей с парапсихологическими способностями, которые определенная корпорация решает использовать для разведки других миров далеких звезд, воруя их технологии. Главный герой, один из таких разведчиков вместилищ иных идей, приносит из своей миссии нечто новое и чужое («Снова и снова», «Принцип оборотня»). Ну, и конечно, после подобной новости не обходится без погонь, тайных проделок той самой корпорации и прихода к разгадкам всех вопросов. А концовка «Что может быть проще времени?» очень поучительна и в чем-то схожа с еврейской историей, да и немного с эпохой охот на ведьм в Средневековье...

Как-то модно стало на новенькие книженции ставить ярлыки «продолжатель Дика», «последователь Филипа Киндреда»... Не спорю, диковские фильмы есть, и еще какие, включая не только экранизации его произведений. Но вот романы других авторов.

Самое диковское, что я читал, была «Дверь №3» О'Лири. «Всем стоять на Занзибаре» — уже нечто совсем иное, не столь диковское, хотя в данном случае, я не был бы против подобного штампа, но книга мистера Танни ни в коем разе не продолжатель легендарных миров и их разрушений от Филипа.

Танни в виде «Лунного мальчика» — самая что ни на есть обычная, не интеллектуальная или психологическая новинка жанра, дарующая новые идеи и впечатления. Нет и еще раз нет — наиобыкновеннейшая книжонка в виде антиутопии с кастовым (в данном случае — две касты, обычные и люди с иным цветом глаз) обществом, да еще плюс с незаконченной концовкой — ведь мы цикл хотим, а что же. Даже фантастические мыслишки романа не новы, а в чем-то до глупости ненаучны: 1. Луну терраформировать не за чем, да при том же тяжело и недальновидно — атмосферка-то быстро слетит; 2. Этот четвертый основной цвет глаз... Не думаю, что читатель и в будущих книгах получит ответ, откуда он и почему таков. Да, идея оригинальна — единственный плюс романа — но она быстро блекнет в тягомотном сюжете, который на пару сотен страниц охватывает несколько часов жизни главного героя, плюс одно-два воспоминания. И да — снова псайкеры-медиумы для корпораций, разумеется, с заговором...

Вообщем — обыкновенщина, и только. Можно спокойно пропускать.

Не знаю даже...

Довольно популярный роман, своеобразна новость в мире НФ. Отличный и известный автор. По-настоящему достойный всяких похвал труд, в котором Нил Стивенсон проштудировал десятки трудов философов и ученых, в сфере и космогонии, и квантовой механики, и устройства человеческого сознания. И читал сначала с интересом, и искал книгу с большими ожиданиями.

И опять же, не могу сказать, что разочарован. Хотя могу объяснить, почему не получил должного удовлетворения — слишком растянуто. Нет, кажется, только лишь по-началу, что подобная продолжительность сюжета и текста необходима для описания рассчитанного и описанного во всех подробностях Арба, его религии-науки, разорениях, оборачивающихся реконструкциями и созывами собраний инков, фраа и суун; для многочисленных примеров деятельности этих полурелигиозных организаций и орденов, причудливых теориях и умственных экспериментов, о передаче информации от более высоко стоящих миров и ниже стоящим (похожие концепции у Дика — то же «Небесное око»), наталкивающее на квантовую многомерность, но ПОСЛЕ... Все новые и новые отвлечения от сюжета отводили меня все дальше от повествования, но все же не сбивался и довел книгу до конца за два вечера.

Большая перегруженность, конечно, минус, но идеи вполне интересные, живые, хоть и не столь новые. В особенности, опять же, понравился мир самого Арба. Отличная проработка.

Ну-с, вот уже и закончил как недели с две «Американских богов», которых, как мне кажется, не вполне заслужено, называют новой американской же классикой.

Начнем-с с того, что идея не оригинальна — может, не так и часто, но мысль о материализации человеческих мечтаний уже использовалась. Достаточно заглянуть хотя бы в список похожих произведений ниже.

Далее... Далее пройдемся по лексике. Очень много цензуры и пошлости. Нет, конечно, можно понять, что это задумка автора такая — показать, как даже боги могут низко пасть, чтобы выжить, — но в таких подробностях и так низко?.. Очень много подробностей сексуальных плутаний как богов, так и людей, которые занимают добрую шестую, а то и пятую часть книги.

Иногда казалось, что развитие сюжета идет несколько затянуто, но, в принципе, если сравнивать, все вполне себе динамично. Есть неплохие идеи об освоении Америки в далеком прошлом, о новых богах — ТВ и супермаркетах. Очень аллегоричен, как мне кажется, ответ, который дает главному герою на вопросах о жертвах для этих «новичков»: свободное время. Что верно, то верно.

Ну, и последнее: мне абсолютно не ясно, как же боги материализуются. Нет, то, что люди верят, придумывают их, и они появляются — это понятно, а вот как они приобретают тела — нет. Вопрос ведь важный — если они вселяются в чужие тела, что нигде не сказано, то полубогов, вроде нашего главного героя, не должно существовать. Кстати, с ним тоже автор провел неплохую задумку: его называют и негром, и индейцем, на что тот спокойно отвечает, что не знает, кто мжет быть его отцом, а в итоге выясняется, что его папаша — бог. Неплохо, да?

Произведение вполне современное, интересное, но не могу сказать, что оно меня как-то зацепило и мне хочется его перечитать. На сегодняшнего потребителя.

Как я уже неоднократно писал, Кларк, великолепный писатель-фантаст, являет собой пример исписывания... Болезнь, старость — к моему глубокому сожалению, он потерял часть своего таланта, довольно существенную. Последние его романы никак нельзя поставить в один ряд с «Концом детства», «Городом и звездами» и т.д. И, Кларк потерял и еще одну важную составляющую писательского мастерства — интуицию. Ту самую, что позволила выбрать «Да не наступит ночь» за основу нового романа. А вот уже на «Песнях...» и «Молоте Господнем» она сбилась — ну не зачем и не надо было эти рассказы переделывать в романы.

Но, теперь поподробнее о сим произведении. Ядро, на котором оно основано — это одноименная повесть, рассказывающая о не состоявшейся любви звездолетчика и девушки-колонистки. Чистой, прекрасной, но невозможной. Одновременно в повести неплохо изложено устройство межзвездного человечества, которому победить скорость света невозможно. Все отлично, но вот перед нами роман. Такие же невозможные сверхсветовые перелеты, но описана радость открытия человечеством способности летать на скоростях, приближенных к скорости света, ЧТО И ТАК ВСЕМ ИЗВЕСТНО. Зато сделано из этого величайшее открытие. Зачем было заострять на этом внимание, мне не ясно. Ну, атеистическая тематика ладно. Артур Кларк атеист, но мне не мешает это восхищаться его произведениями. Но как в этом мире победившего материализма, так и в «Одиссеи 3001 года», появилась странная культовая система каких-то других богов... Несколько бредово, по-моему, было что-то подобное оставлять, если жители описываемой в романе колонии вообще свободно обходятся без Бога. Далее, самое главное — любовь. Основная тема повести и романа именно любовь, но здесь все несколько иначе. Заранее хочу сказать, что нет, я НЕ против гомосексуализма, ну пусть, но НЕ МОГУ Я ПОНЯТЬ, зачем он был нужен здесь. Даже не в целом в роме, где описывается, что это нормально и даже необходимо, что гетеросексуальность — это как раз и есть отклонение. Нет, даже не в этом, а в описании отношений главных героев. Наш новоявленный колонист влюбляется в таласску, и одновременно с этим трахается, уж извините за термин, с ее братом, утверждая, что это нормально. Ну зачем это, объясните: не пойму...

Первый роман, прочитанный из творчества Дика — классика американской литературы. Для меня Дик занял неожиданное место среди самых любимых авторов, а данное произведение такое же обожаемое мною, как и его же «Человек в высоком замке» и «Убик».

(Размышления я помещу под спойлер)

Этот роман Марка Твена — достояние фантастики, пародии и сатиры, произведения с глубоким смыслом и великими идеями и ценности свободы, пороках предрассудков и властвующей церкви (именно церкви в качестве господствующего органа, органа политического и государственного, т.е., этот момент не направлен на борьбу с религией как таковой).

В этом одном из величайших путешествий во времени попасть в прошлое можно с помощью хорошего удара кувалдой по голове от громилы с говорящей кличкой Геркулес, а вернуться в настоящее благодаря удачному заклинанию озлобленного Мерлина, который и вернул нашего героя обратно на тринадцать веков вперед.

Разумеется, главная идея романа не показать, как человек из будущего пытается менять прошлое или само путешествие во времени. Главная цель показать пороки общества в разные эпохи, проблемы рабства и церкви как политическо-государственной силы, пагубность предрассудков прошлого. Но, еще одной целью произведения было объяснить влияние этих предрассудков и общества в целом на отдельного человека, и отдельного человека на общество. Ведь, герой романа пытался изменить прошлое, сделать людей свободными раньше положенного срока, устроить техническую революцию и уничтожить главные пороки общества (насчет быстрого появления всех механизмов и машин — странно, как мне кажется, ибо СЛИШКОМ быстро, легко для одного человека, пусть и столь интеллектуального). Но, во время этой борьбы, герой и сам опадает под эти веяния. Да-да, хорошо, сначала он лишь уступал, но продолжал борьбу справедливую, как он считал, и пытался искупить свои поступки с помощью помощи нескольким семьям, освобождением заключенных, но, когда он победил (как думал наш Хозяин), оказалось, что он ни чуть не лучше графов — просто так брал, да вешал людей, ни за что...

Произведение приинтереснейшее, стоит прочтения.

Очень интересный роман именно для раннего подросткового возраста.

А. Кларк, отдельное спасибо за русского персонажа, описывает нам мир будущего без войн и конфликтов и даже обыкновенных политических сражений, где у людей осталось лишь два врага — стихия и тайна. Стихию укрощают, а тайны разгадывают. Мы изучаем космос и океаны, и во втором случае пытаемся найти общий язык с китообразными — единственными нашими земными братьями по разуму, и даже хотим заключить с ними союз...

Не знаю, что мне понравилось больше, «Гиперион», или «Падение Гипериона», но, безусловно, дилогия хороша.

Сотни миров Гегемонии, Бродяги, таинственные варианты будущего, в одном из которых воюют до уничтожения Бог Человечества и Бог Машин, а в другом есть Человечество, ставшее частью Природы, и больше не переделывающая, а изменяющая самих себя.

Гегемония очень напоминает штаты, хочется сказать, как и в внешней, так и внутренней политикой, так и возгласами ее лидеров. Радует, что среди них встречаются фамилии с русскими корнями. Из этого романа можно увидеть связь цикла с «Флэшбеком».

Со Шрайком стало многое понятно, хотя, и не до конца, так же, как и с природой Тоннелей и Гробниц Времени. Интересно было узнать о двух Богах и теориях в теологии, реально существующих.

Добавлю еще вот что... Современные романы, даже не фантастические, если их сравнивать даже с произведениями 50-70 годов, да и 80-ых, не искрят интимными подробностями. Там это выглядит более... Более элегантнее и лучше. Пусть это и покажется слишком сентиментальным, но некоторые слишком пошлые фразы в двух Гиперионах, плюс мат и ненормативная лексика, лично меня, не радуют. (П.С. Хотя, вспомним второй, если не ошибаюсь, роман Азимова из цикла о детективе Бейли и его роботе-напарнике. Там целых пару страниц было посвящено подробностям о сексе и сексуальных направлениях. Но, как лично я считаю, это было данью сексуальной революции).

Вообщем, не зря прочитал. Девятку ставить можно.

Интереснейший рассказ Кларка.

Бесконечное количество возможностей, которые породили удивительную Вселенную, всего с одной звездой и планетой.

А, может быть, так было не всегда? Может быть, это дело предков его обитателей, умеющих манипулировать с потайными измерениями? Или же, это та технологическая возможность, которую обрисовали во второй части Снегова «Люди как Боги»?

Много вопросов, как и вопрос, а что делать обитателям этого мира, этой Реальности...

Кто и зачем построил Стену? Может, ее создатели находятся за ней, и ждут того храбреца, возможно, своего потомка, ныне живущего человека, который отправится к ним на встречу?

И да, насчет неудачной концовки... И сам главный герой, и Вы, многоуважаемые, да и я, немного, расстроились такой тривиальной концовкой. Лента Мебиуса — и все. Но, ведь эта концовка дает надежду тем, кто понял суть увиденного в том мире... Надежду на то, что таинственные предки современников главного героя смогли найти новый мир, полный возможностей к настоящей жизни, а не вокруг одной замкнутой звезды. И, это же может случиться и с ними. Теперь, они должны и дальше искать все тайны и раскрывать их, чтобы найти истинный путь, путь Предков, и путь Потомков.

Но, конечно, хотелось увидеть в тексте вот что... Если идея петля Мебиуса, то можно было бы все преобразить в рассказ о том, как Предки Людей изолировали свой мир и звезду от остальной Вселенной, легенды о том, что в небе можно было увидеть звезды, и т.д.

Т.е., концовка лишь кажется глупой и не достойной рассказа. Нужно, всего-то, взглянуть на нее с другой стороны...

(Комментарий в разное время редактировался 4 раза)

Один из самых лучших романов Азимова. Что уж и сказать.

Долгие тысячи веков, и, наконец, выход в космическую даль, в которой все уже занято, и для человечества места там уже нет... Печальный исход для расы, которая могла бы стать сверхэкспансерами и властителями галактики и всех ее миллиардов звезд.

Интереснейший сюжет и мир открывается в этом произведении Айзека. Именно эта книга стала моим началом в изучении НФ-литературы в принципе и творчества Азимова в частности. Автор пытался донести до нас, что в любом событии есть своя причина, и каждое событие, пусть это даже Мировая Война, важны — они помогают прогрессу, дают нам будущее, хоть иногда и забирая многое из прошлого. В этом мире, где правит консервативная диктатура, нету ни прогресса, ни мечты. Ведь мечта о покорении звезд важнее, чем покорение времени. Нельзя, что бы люди ВЫБИРАЛИ свое будущее — они должны его СТРОИТЬ, через ошибки и победы.

Плохой оценки этому романа я просто не могу дать.

Роман сделан очень необычным. Даже не сразу поймешь, что это — Азимов, один из тройки лучших фантастов Запада.

Интересная идея того, как две совершенно разных Вселенных, и, что может стоять за кажущейся помощью иновсленцев.

Да и сама эта раса иновселенцев, их странная жизнь и культура описаны очень хорошо.

Ну, думаю, остальное за меня уже сказали и писать это бессмысленно — просто поставлю хорошему произведению хорошую оценку.

«Лингвистический хоррор,

или контингентность языковых игр»

Энное время назад, по прочтении «Ложной слепоты» Уоттса, «Дома в ноябре» Лаумера, «Врага моего» Лонгиера и ряда иных произведений, мне показалось обоснованным объединить их в единый (под)жанр и назвать его «Странным Контактом». Контактом человечества с иным разумом («разумом»?), в котором привычные жанровые лекала космической научной фантастики рушатся со страшным грохотом под пятой чуждости, непонятности, инаковости (иначе: деконструируются). Отчего возникает тот самый катарсис, очищение от много раз читанного и виданного, возвращение и чувствование той самой интеллектуальной небывалости, для которой фантастическая литература и рождена. Именно поэтому (по этому результату от чтения, в моем случае — слушания в замечательном озвучке Евгения Стаховского) я полагаю рассказ Роберта Шекли «Потолкуем малость?» замечательным примером ситуации Странного Контакта. Более того, в связи с лингвистической «начинкой» этой работы, а также того способа, используя который писатель создает эффект остранения у читателя (вполне в духе русской школы формализма), (суб/под)жанровую принадлежность можно характеризовать как «лингвистический хоррор». Далее я попробую доказать и углубить эти догадки, а также как к давнишнему рассказу Шекли может быть применен модифицированный жанровый определитель Квентина Мейясу из книги «Метафизика и вненаучная фантастика».

Начнем, как и ранее в отзыве на работу Барри Лонгиера «Враг мой», с цитат предыдущих читателей-комментаторов «Потолкуем малость?» с целью установить, какие разночтения или частое непонимание остались после прочтения:

«Хороший рассказ, только концовка у него несколько туманная» (tevas)

«Непонятно только, как они сами себя понимали, если каждый раз язык менялся. Причем менялся очень сильно. А если кто-то простудится? И из-за гайморита не сможет правильно ставить интонацию?» (ZiZu)

»...что значит слово «ман»?» (Journalist)

«Правда, кое-что осталось непонятным» (duke)

«Забавный рассказ с не совсем понятной концовкой» (Pupsjara)

«Ну вообще «замудрень» немерянная» (gorvzavodru)

«Шекли блестяще отобразил всю сложность процесса, но и заставил подумать, что это всё-таки было? -издевательство или хитрость?» (vam-1970)

На мой взгляд, если я верно все понял, наиболее близко к пониманию концовки рассказа и вообще рассказа как такового пришел vitamin:

«А в концовке, быть может, ничего туманного и нет — не ищи смысла там, где его нет и не было»

Концовка юмористического — якобы юмористического — произведения Шекли вызвала вопросы и недопонимания у многих, и vam-1970 лучше всего выразил дилемму читателя после последних строчек «Потолкуем...»: издевательство или хитрость? Но дилемма эта — ложная. Ни хитрость, ни издевательство. Это ошибочная трактовка, ошибочность которой происходит от неверного определения жанровой характеристики этой работы. Перед нами не юмористическая, сатирическая или ироническая фантастика. Не только и, самое главное, не столько. Перед нами указанный выше лингвистический хоррор в антураже Странного Контакта. Притом сам автор чуть ранее, словами рассказчика в лице главного героя, как бы все объясняет потенциальному читателю, и самый финальный абзац (и незадолго до него) уж точно ставят точку в понимании написанного и перечеркивают вариативную интерпретацию «хитрость или издевательство». Но перед демонстрацией авторских цитат еще раз вернемся к определениям. Что такое Странный Контакт я постарался прояснить выше (и в других отзывах). Теперь же проясню, что имеется в виду под «лингвистическим хоррором». И если с лингвистическим все ясно — весь рассказ о трудностях перевода — то что именно я имею в виду под хоррором? Никаких ужасов и мертвецов в рассказе Шекли не видно, зато в обилие диковинные и конфузные ситуации, в которые попадает рассказчик. Но здесь хоррор интеллектуальный, когнитивный, от встречи с неведанным, (в)нелогичным, не возможным для прояснения. Как в сухих описаниях Лавкрафта или менее сухих сюжетных линиях Лиготти. Именно такой хоррор имею в виду и я, который вызывает трепет не от ощущений, а от обдумываний.

Теперь дадим слово автору:

«Но если это было так, тогда хон был очень странным языком. В самом деле, это был совершенно эксцентричный язык. И то, что происходило с этим языком, не было просто курьезом, это было катастрофой.

Вечером Джексон снова взялся за работу. Он обнаружил дополнительный ряд исключений, о существовании которых он не знал и даже не подозревал. Это была группа из двадцати девяти многозначных потенциаторов, которые сами по себе не несли никакой смысловой нагрузки. Однако другие слова в их присутствии приобретали множество сложных и противоречивых оттенков значения. Свойственный им вид потенциации зависел от их места в предложении»

»- Хорошо, — сказал Джексон сам себе и всей Вселенной. — Я выучил наянский язык, я выучил множество совершенно необъяснимых исключений, и вдобавок к тому я выучил ряд дополнительных, еще более противоречивых исключений из исключений.

Джексон помолчал и очень тихо добавил:

- Я выучил исключительное количество исключений. В самом деле, если посмотреть со стороны, то можно подумать, что в этом языке нет ничего, кроме исключений.

Но это, — продолжал он, — совершенно невозможно, немыслимо и неприемлемо. Язык по воле божьей и по самой сути своей систематичен, а это означает, что в нем должны быть какие-то правила. Только тогда люди смогут понимать друг друга. В том-то и смысл языка, таким он и должен быть. И если кто-нибудь думает, что можно дурачиться с языком при Фреде К. Джексоне...»

«Его мозг полиглота проанализировал то, что услышало его непогрешимое ухо лингвиста. В смятении он понял, что наянцы не разыгрывают его. Это был настоящий язык, а не бессмыслица.

Сейчас этот язык состоял из единственного слова «ман». Оно могло иметь самые различные значения, в зависимости от высоты тона и порядка слов, от их количества, от ударения, ритма и вида повтора, а также от сопровождающих жестов и выражения лица.

Язык, состоящий из бесконечных вариаций одного-единственного слова! Джексон не хотел верить этому, но он был слишком хорошим лингвистом, чтобы сомневаться в том, о чем ему говорили его собственные чувства и опыт.

Конечно, он мог выучить этот язык.

Но во что он превратится к тому времени?

Джексон устало вздохнул и потер лицо. То, что случилось, было в некотором смысле неизбежным: ведь изменяются все языки. Но на Земле и на нескольких десятках миров, с которыми она установила контакты, этот процесс был относительно медленным.

На планете На это происходило быстрее. Намного быстрее.

Язык хон менялся, как на Земле меняются моды, только еще быстрее. Он был так же изменчив, как цены, как погода. Он менялся бесконечно и беспрестанно, в соответствии с неведомыми правилами и незримыми принципами. Он менял свою форму, как меняет свои очертания снежная лавина. Рядом с ним английский язык казался неподвижным ледником»

»...слова Гераклита как нельзя более точно определяли сущность языка планеты На»

И, наконец, сам конец:

«Сам факт подобных изменений делал недоступным как наблюдение за языком, так и выявление его закономерностей. Все попытки овладеть языком планеты На разбивались об его неопределимость. И Джексон понял, что воды реки Гераклита прямиком несут его в омут «индетерминизма» Гейзенберга. Он был поражен, потрясен и смотрел на чиновников с чувством, похожим на благоговение»

И, наконец, сам конец:

»- Ман! Ман! Ман-ман!

Невозмутимо улыбаясь, старик ольдермен тихо прошептал:

- Ман-ман-ман, ман, ман-ман.

Как ни странно, эти слова и были правильным ответом на вопрос Эрума. Но эта удивительная правда была такой страшной, что, пожалуй, даже к лучшему, что, кроме них, никто ничего не слышал»

Начнем с процитированной концовки. Она и десяток-другой строчек выше, где пришельцы общаются только при помощи слова «ман», в том числе — что наиболее важно — после отлета главного героя, говорят о том, что здесь нет ни хитрости, ни издевательства. Это, как указано самим Шекли через размышления Джексона, все связано с бессистемностью, невероятно быстрыми изменениями и, самое главное, полной их непредсказуемостью внутри языка местных жителей. Здесь и рядом нет никакой туземной мудрой лжи. Лишь, как указано в заключительной авторской речи, «эта удивительная правда была такой страшной, что, пожалуй, даже к лучшему, что, кроме них, никто ничего не слышал» (что, кстати, тоже прямо намекает нам на иную жанровую принадлежность «Потолкуем...», далекую от юмора). И сразу уточню: дело не в том, что язык местных быстро изменяется. Проблема в том, что он изменяется вне всякой последовательности, правил, закономерностей. Он представляет собой совокупность исключений, как заметил Джексон, без единого-единственного-хотя-бы-одного правила. Это нечто вне- и не- рациональное, не способное для усвоения человеческим умом, даже самым проницательным и гибким. Хаос и бессмыслицу невозможно понять. Только указать на то, чему невозможно указать быть разумным, ясным и понятным. Это и порождает лингвистический хоррор на фоне Странного Контакта, Контакта с Языком, который, в общем-то, скорее не-Язык, квази-Язык, вне-Язык.

Именно поэтому этот рассказ Роберта Шекли может стать одним из немногочисленных примеров жанра вненаучной фантастики, который выделяет (пусть мне и до сих пор кажется, что выделяет напрасно, ведь и Странный Контакт вполне органично сосуществует в общем порядке научной фантастики) французский философ Квентин Мейясу:

«А что мы имеем в виду, когда говорим о «вымысле вненаучных миров», или о «вненаучной фантастике»? Употребляя термин «вненаучные миры», мы говорим не о мирах, лишенных науки, то есть не о мирах, в которых экспериментальных наук фактически не существует, — например, о таких мирах, где люди не выработали — вообще или еще — научного отношения к реальности. Мы понимаем под вненаучными мирами такие миры, где экспериментальная наука невозможна де-юре, а не просто неизвестна дефакто. Вненаучная фантастика определяет особый режим воображаемого, в котором мыслятся миры, структурированные — или, скорее, деструктурированные — так, что экспериментальная наука не может ни разворачивать в них свои теории, ни конструировать свои объекты. Вненаучную фантастику направляет следующий вопрос: каким должен быть, на что должен быть похож мир, чтобы он был де-юре недоступен научному познанию, не мог стать объектом некоей науки о природе?»

Таким образом, язык («язык»?), придуманный Робертом Шекли, это и вненаучное фантастическое допущение, яркий пример жанра вненаучной фантастики, где наука работать не может, но само сознание и опыт более чем возможны, и того, что я вынес в заголовок этого отзыва — контингентность. Сверхслучайность, случайность, освобожденная из уз и цепей статистики, закономерностей и правил. Чистое не ничто, но неопределенность. И разве это не может не пугать?

vam-1970 риторически вопрошает: «столько автор написал текста — заслуживает ли эта тема такого?».

Я попробую составить нериторический ответ, притом не впадая в многословие.

Бывает магический реализм. На мой взгляд, в творчестве Рафаэля Лафферти возникает «магическая научная фантастика». Хотя, возможно, это не некий новый поджанр или тем более жанр, а особый авторский стиль, «поэзия палп фикшн», разрывающая внутренней поэтичностью любые оковы. И потребительские, и издательские, и те же жанровые.

Умберто Эко в очерках о развитии творчества Джеймса Джойса отмечает, что поздняя поэтика ирландского модерниста — это поэзия идей. Составление рифм и противопоставлений через столкновение различных деталей из мировоззрений и философий настоящего и прошлого. Во многом качественная научная фантастика — именно научная фантастика, а не ее гибриды или лишь элементы в скорее реалистической прозе или психологических романах (без какой-либо негативной оценки подобной гибридизации; в конце концов, современная литература — это постжанровое, межжанровое и в чем-то метажанровое творчество) — это именно такая поэтика идей, где к кусочкам и сверткам интеллектуальных и чувственных достижений минувших и длящихся по сей момент времен добавляются отблески будущего. Идеи из иных, не начавшихся времен, пойманные и преломленные фантазией, эрудицией и смелостью писателя.

Именно это есть и во «Всех фрагментах речного берега». Великолепное фантастические допущение, повествование, в чувственной части очень схожее с магическим реализмом (оттого и предлагаю допустить здесь действие «магической» научной фантастики), а в интеллектуальном поле — это размышление о природе реального и невозможного, встреча с нечеловеческим и непредставимым. Лафферти прекрасно смешивает в повествовательном цементе кусочки повседневности и странности, создавая уникальную обстановку рассказа.

Маленький шедевр, ограненный алмаз в коллекции научной фантастики, где она становится самой собой — поэтикой идей будущего в настоящем.

Чем прекрасны романы Иэна Бэнкса?

Герои, сюжет, продуманный мир, интриги... Все присутствует в каждом из произведений шотландского битника-(анти)Достоевского (в самом похвальном смысле обеих частей этого определения). Но сама структура повествования, сюжетный каркас, выстраиваемый Бэнксом, всегда выше всяких похвал. Он в этом преодолевает границы писателя и романиста, переходя в амплуа строителя и архитектора. Поэтому на вопрос из фан-группы по «На помине Финнеганов», а именно «как писать книги после Джойса» (намекая на полное преодоление, завершенеи им литературы как языка и заранее отвечая фотографиями иллюстраций из известной манги, где слова заменены детализированными изображениями), можно ответить двумя словами. Как Бэнкс. Не говоря через перо, а используя слова и прочие буквенные комбинации как строительные кирпичи. Конструируй, а не пиши...

Но хватит помпезных вступлений. Я это все к чему? Роман «Умм, или Исида среди Неспасенных» в Лаборатории по сравнению с другими книгами мэтра особо никак не оценен. Откровенно говоря, его обошли вниманием. Солидарен с последним из комментаторов, что проще всего отнести роман к полудетективным, около-триллерам про тоталитарные секты. Такие описания, при всем моем глубочайшем уважении за «Оно» и «11/22/63» больше подходят для Стивена Кинга, который в рамках ужасов и триллеров выгравировал из разрозненной множественности историй про сектантство некий эталонный шаблон. Быть может, слишком с приставкой «поп-«, но все же. Бэнкс если бы и решился писать про секты, то только для того, чтобы к чертям деконструировать и аннигилировать крышесносным переворачиванием канонов такой рассказ. Но уж точно никак не примкнуть к каноникам. Не даром Иэн романтичный еретик, а не литературный схоласт. Поэтому «Умм...» уж точно не стандартная история про тоталитарные секты, да и не шибко про религии. Но это и не только, не столько про вопросы о «ценности истины по сравнению с мечтой, взрослого цинизма по сравнению с детской непосредственностью», как пишет Kalvin. Хотя в другом, повторюсь, я с ним и согласен.

Так о чем же «Умм...» на самом деле? Казалось бы, перед нами более чем очевидная история. Девушка-сектантка, проницательная и убежденная, милая и очаровательная, отправляется искать свою сестру-вероотступницу в «Вавилондон». И по пути стряхивает пыль с покровов тайны многих из родных ей людей, членов спасительной (ли?) Общины. Думаю, большинство уже по первым страницам поймет, что что-то тут точно не чисто. Расставленные чеховские ружья слишком очевидны и находятся на избыточно заметных местах для искушенного читателя. Сальвадор, дедушка и основатель Ордена, в свое время таинственно нашелся двумя девушками посреди берега. И все время хотел найти какой-то мешок... Очевидно, что он еще всплывет в прямом и переносном смысле далее. Само описание секты слишком навязчиво приятное, антитоталитарное, неханжеское и совершенно не фундаменталистское. Конечно же, это явно намекает на переворачивание нашего взгляда на эту религиозную общину далее. И по всем последующим пунктам — то же самое.

Да, разумеется, Бэкнс блестяще пишет, описывает, прописывает характеры героев, действия, шутки, бытовые и экзотические черты этого мирка. Но неожиданности оказываются не по-бэнксовски ожидаемыми. Учение Общины, конечно, по Иэну объемное, живое, хоть сейчас иди и создавай свою собственную секту. Нью-эйдж, очень приближенный к секулярным нравам, особенно в половой жизни, Бог(и) чуть ли не из деизма. Серьезные запреты, по сути, касаются только технологий и мещанского уюта. Так что теология прописано и реалистично, и искусно. Основатель и члены Ордена голосом Исиды, или просто Ай, главной героини, описываются максимально приятными и надежными персонажами. Абсурд в плавании Ай на квази-лодке до Лондона, ритуал омовения ее ступней, подкладывание в такси под попу справочника, дабы не согрешить чрезмерным уютом, ее комментарии о святости порностудий и случай с пробиванием потолка из-за неудачного обкуренного подката парнем на чердаке с неожиданным прояснением местоположения Мораг. И не только. Это все очень классные шуточные элементы, которые не устают радовать читателя.

Но при переходе во вторую часть романа, даже, скорее, в заключительную треть, юмор уходит. Тональности сменяются. Сама Исида перед нами меняется. Изменяется ее окружение, попутчики, отношение к Неспасенным, весьма резко трансформируется отношение деда и других персонажей к Ай. С дедом мне, кстати, до сих пор кажется слишком резким переходом тот эпизод, где

За до боли очевидными чеховскими ружьями и крючками, которые побудили читателя, в том числе и меня, следовать за поиском прошлого Сальвадора и прочих тайн, мы не заметили более верной дорожки из хлебной крошки, оставленной автором для более пытливых глаз. Отвлечение внимания с одной подсказки на сюжетный поворот другой, более ясной и видимой подсказкой для другого поворота. Отличный ход что для фильмов с неожиданной развязкой, что для книг. В данном случае в «Умм...» как-то не особо обращаешь внимание на некий «Дар», имеющийся у Исиды. Ну Дар и Дар. Ну якобы она там кого-то исцелять может, хотя и сама понимает, своим вполне рациональным и пронзительным умом, что все это сомнительно. Но он нарочито часто упоминается. В том числе появляется в двух важных местах. В поворотной точке во время встречи с бабушкой героини и в самом финале. Притом в конце прям прописывается, что Исида чувствует и использует Дар: «Неужели мой Дар оказался реальностью? Неужели он — подлинный?». Но при этом она никакого не лечит, не воскрешает. Вообще ничего магического не происходит. Она просто начинает рассказывать историю внемлющей ей пастве... И все. Но именно в этом и есть ее Дар. Та великая сила, которая создает мировые и локальные религии, возвышает одни народы и уничтожает другие. Заставляет людей поверить в исцеление рака от иконы или отречься от медицинской помощи ради спасения души. И это не вера.

Ложь. Способность лгать и манипулировать людьми, внушать свою волю и управлять хитростью сложносоставной массы людей — это и есть Дар. Им должен обладать любой основатель секты какого угодно пошиба. Этот Дар есть у Сальвадора и, видимо, именно в контексте помыкания и манипулирования, у его жен-сестер. И он же раскрылся у длинноименной, умной, красивой, красноречивой и харизматичной Исиды. Весь роман она шла через разные миры и людей, чтобы научиться на практике использовать свой талант. Ее крестовый поход во спасение сестры превратился в хадж к обретению настоящей себя. Искусительницы, манипулятора, лидера. Взгляните на все ситуации, где оказывалась Исида во время своего путешествия. Она везде так или иначе жонглирует словами, уловками и хитростью, лестью и обманом добивается своего. Начиная с малого в начале, заканчивая большим в конце. Начиная от манипуляций с одними Неспасенными, и заканчивая таковыми с собственной Общиной. В конце концов Исида ведь по-настоящему верит, что что-то Там есть, и людей надо спасать. А уж какие средства для этого применять... Как ни ей одной, Избраннице, это не знать? Правда, насколько она будет хуже или лучше, в отличие от своего потаскуна-дедули, неведомо никому. Ведь критерии правильности будут определяться по мере поступления событий, точнее, исполнения самих этих действий. Не так ли делает сам Сальвадор, постоянно корректируя свое священное писание?

Так или иначе, когда разгадываешь эти шифры Бэнкса, роман начинает играть новыми красками. Сразу вспоминается Хаус с его «все лгут», а построение сюжета и конечные смыслы и ходы сходны с таковыми в фильме «Аллея кошмаров» (2022). Дар Исиды не просто врать, но и самой разоблачать ложь. То бишь контролировать процессы лжи и истины, раскрывать ту пелену обмана, которая окружала ее. Другой вопрос, лучше ли будут те паутины обмана, которая соткет сама Ай, и может ли ее Дар пробудит от лживости ее собственный разум?

Утопическая сатира,

или тирания экспертов из зловещей долины.

«Пришельцы, которые знали все» Эффинджера не просто зарисовка-юмореска на тему Первого Контакта с язвительной щепоткой по оскомине бюрократизма и занудствующих снобов. Это практически новый жанр — сатирическая утопия. Или утопическая сатира. А может быть и вообще абсурдистская утопия. Ведь человечество все же достигает своего заветного «места, которого нет». Но каким абсурдом вымощена дорога в рай!

Уже прекрасен сам факт того, что Первый Контакт оказался... не Первым. А всего лишь вторым. Первый же оказался не замечен под километрами хлама из бумажного конвейера. Американский же президент оказывается не просто элитарием, скрытым маской народной наивности и камуфляжа «прими-за-своего», но вполне себе обычным и простым, средним во всех смыслах человеком. От его же лица и ведется рассказ, что само по себе занимательно — не помню ксенофантастики от рассказчика в виде лидера человечества или его части. Но все это затравка для самого вкусного и занимательного.

Наабы. Прекрасная, добрая, альтруистичная раса, которая хочет всем помогать. Но помогать своим, специфическим путем и видением. По сути в наабах реализован очень своеобразный и оригинальный ход демонстрации чуждости и инаковости пришельцев. Они не монструозные, не не-гуманоиды, не архи-злодеи, не нематериальные. Они более чем человекоподобны, притом не имеют помыслов поработить людей, растратить их ресурсы или попросту надурить. Они как хорошие, добросердечные соседи пытаются помочь. Но делают это в виде чистой «тирании экспертов», вспоминая книжку не-мейнстримного экономиста Уильяма Истерли. Наабы знают все лучше людей. Но слово «лучше» — максимально субъективное в конечной реализации. Но со стороны пришельцев оно имеет характер абсолютной, распоследней истины и объективности. Самой лучшей мелодией они считают аудиоряд из фильма «Бен-Гур», самым лучшим американским президентом представляют Джеймса Полка, лучшими цветами полагают алтей розовый (штокрозу розовую) и т. д., и т. д. Наабы — ужасные всезнайки и навязчивые, докучливые зануды, но чересчур милые и любезные. Этот накал противоречивости создает настоящий эффект «зловещей долины», а через нее — чувство чуждости и странности чужаков. Это просто великолепный ход Эффинджера. Не насекомоподобный коллективный разум, не трансгалактический искусственный интеллект, не мыслящая планета, а зануды инопланетяне — отличный выход из кризиса воображения ксенофантастического жанра.

И более чем прикольным ходом Джордж Алек завершает «Пришельцев...». Все обещанное наабами было выполнено, но через более чем тернистый путь. По ходу рассказа президент, министр обороны и первая леди по несколько раз в день спрашивают у пришельцев, когда они исполнят обещанное? Прекратят войны, устранят голод, победят бедность и т. д. И инопланетяне все время обещают, что совсем скоро. Но только постоянно докучают людей советами, которые те как приличные хозяева для приезжих гостей вынуждены исполнять. Но наступает момент, когда наабы помогают человечеству отправиться в космос... И те массово покидают планету, лишь бы забыть о слишком заботливых и умных занозах в одном месте. И войны с голодом и бедностью действительно исчезают, и люди во всех миах вместе с другими расами — кроме наабов — начиют жить в мире и согласии. Вот и возникает вопрос — не наиграна ли наивная докучливая помощь наабов? Не расширяют ли они своим занудством и «экспертной тиранией» количество освоенных миров вполне осознанным путем? Не знаю. Но получился отличный путь к утопии через вереницу сатиры.

Сознание — это конфликт. Сильное заявление, да, и я даже постараюсь его проверить. Кроме противоречий в мышлении и в психике, кроме бесконечных споров философ и нейрофизиологов друг с другом (ведь в спорах, на самом деле, рождается не истина, а только конфликт), есть еще один смысл, контекст для подобной формулы. Начну с откровения, что мое первое образование именуется пугающим словом «конфликтология». Как и в любом современном вузе, гуманитарное образование и наука вообще, к огромному сожалению, лишь переливание из пустого в порожнее, откровенная многословная пустота со всякими «концептуальностями» и «дискурсами», с полым, выхолощенным учебным процессам. В такой обстановке лишь самообразование спасает. А также подсказывает вместе с элементарной формальной логикой, что понятие «конфликт» внутренне противоречиво и избыточно. Ведь оно включает в себя явления качественно ну очень, очень разнородные и отличные — какие-нибудь внутриличностные конфликты, межведомственные, семейные. Это всего лишь случайность и даже глупость, называть эти разные вещи одним словом, а уж тем более возводить этот уродливый языковой конструкт в ранг объекта научного изучения. Про универсальные методы их решения, инвариант примирения всех со всеми я умолчу, ведь тема совершенно иная. А именно есть ли сознание, как и, положим, конфликт всего лишь языковая ошибка? Горькое заблуждение? И имеется ли место свободе в нашей природе?

Главный герой, Алекс, живет, как и многие другие герои Игана, в мире на пороге радикальных технологических и социальных трансформаций. Капитализированный прогресс уничтожает рабочие места, а сопутствующая ему структурная безработица становится обыденной данностью. Ждать, когда же роботы будут жить за человека, остается немного. Но Алекс худо-бедно справляется, занимаясь воровством в темных переулков технологических побрикушек и валюты у состоятельного класса. Кроме того, в эти секунды и более свободные минуты он живет, размышляя об экзистенциальных, философских вопросах. Насколько он свободен? Где, в каких дебрях, вне социально-культурных установок лежит его воление, машина желаний, истинное, самое свободное «Я»? И вот украденное у богатого паренька научное чудо дает пугающий и неоднозначный ответ.

Имплант, воспроизводящий перед взором Алекса странные, причудливые узоры и схемы, оказывается машиной интроспекции. Неким усилителем внутреннего, мысленного взора, глаз души, который как под микроскопом позволяет разглядеть каждую мысль своего владельца. И вот с каждым новым взятым уровнем увеличения, подробно разглядывая свои ментальные лабиринты, Алекс все ближе подходит к тому, чтобы по-ницшеански отринуть мораль и совершить прыжок веры к самому себе. К своей свободе, которой, как думается главному герою, он и является. А всякие социальные нормы преграждают нам эту дорогу. И вот Алекс открывает в себе Повелителя Воли — как он думает, самого себя. И вот, подставив дуло пистолета к виску очередного среднеклассовца, имплант, как микроскоп или подзорная труба приближавший мельчайшие частицы правды к Алексу, достиг изначального уровня сознания. Наткнулся на ментальные пиксели, мыслительные кирпичи своего носителя. А они показали, что главный герой и любой человек не обладают никаким «Я» — что декартовским, что сартровским или иным. Нет вас как некоторой единой сущности, даже в представлении вульгарного материализма позапрошлого столетия. Все гораздо причудливее и ужаснее. Ведь сознание, как и говорит чаще всего когнитивстика, есть скопление бессознательных процессов. Не эмерджентное свойство мозговых тканей, как, например, у Джона Серла, который в этом понимании ближе к марксизму, чем любой другой аналитический философ в данном вопросе. Именно из бессознательных процедур, из взаимодействия довольно большого числа нейронных комплексов, которые на самом первичном уровне есть разрозненные недосознания. Конфликтующие друг с другом неразумные, но наделенные определенной информацией организмы, которые на высшем уровне своих взаимосвязей образуют коллективное сознание. А оно самообманом предстает самому себе, то есть нам и Алексу как монолитное «Я».

Это открытие спасает избежавшую смерти жертву Алекса, но, на мой взгляд, мало решает долгий и все никак нерешаемый вопрос сути сознания. Очень просто сказать, что сознания на самом деле просто нет как в любом плане понимаемой сущности, некоторой вещи. Только как, возможно, не самым философским способом (вспоминаем пытавшегося ходьбой опровергнуть Зенона Элейского) Джон Серл показывал, что ваша мысль, чем бы она не была, заставляет руку подняться вверх. Переходит ли тут бессознательное в сознательное — это вопрос второй. Важнее, что ваше сознательное желание превратилось в физическое перемещение физического объекта. Остается разрыв в объяснении, а напирать на иллюзорность проблемы у отрицателей сознания пока получается не очень. Во всяком случае, на мой взгляд. А трагический, но человечный финал рассказа мог закончиться совсем иначе. Ведь «поймавшее дзен» несуществующее «Я» Алекса могло интерпретировать свою машину переплетенных желаний как Орудие Сверхчеловека, заглушив все остальные бессознательные миролюбивые пучки нейронов. К сожалению, нейрофизиологическое убийство сознания не убивает вместе с тем нацизма и злого, темного варианта экзистенциализма. Без сарказма талантливый и энциклопедичный Иган здесь, увы, просчитался. Его решение — лишь оправдание для действительных машин убийства, а вот упомянутый Грегом Сартр с полной ответственностью каждого человека за принимаемое им решение, даже если «Я» — языковая иллюзия, как раз способен противостоять фашиствующим зверям и самому себе.

Что такое «я»? Каково это «быть мною» или «быть другим»? Какая природа у нашего сознания, материально ли оно в классическом смысле слова? Возможно ли копировать его? Существует ли бессмертие психического в природе? Хоть в каком-либо смысле. Все эти вопросы будоражат умы человечеству. Бурлят в религиозных богословских тусовках, научных кружках и на философских вершинах. Не отстают и писатели. Особенно писатели-фантасты, «твердого» направления, где, казалось бы, нежелательно заводить разговоры о столь тонких и не шибко эмпирических, позитивистских и доподлинно научных «материях». Ведь заочно для лабораторных интеллектуалов в академических неприступных крепостях вопрос решенный: какие бы структуры мозга не порождали ощущения от первого лица, нашу самость, они уходят после затухания внутричерепной активности в вечное Ничто. В этом же сциентистском русле пребывал и Грег Иган. Ведь большая часть его творчества направлена на морально-этические задачки и, как модно говорить, «кейсы», связанные с дублированием личности при помощи загрузки в компьютерные системы или другим образом (и трудностью в определении идентичности копий с вопросом о неизменности «я»). Достаточно вспомнить рассказы «Учись быть мною», «Статист», «Похищение», «Зловещая долина», «Сближение», «Верность», плюс романы с похожими вопрошаниями и фантастическими допущениями. Но в «Прогулке» научный автор пошел по слишком умозрительной и крайне философской дорожке. И выбирал такой путь не зря.

Главные герои, правда, свои маршруты не избирали. Напрямую. Рассказчик, молодой хакер, оторвал слишком большой кусок пирога из темного рынка махинаций. А мафиозный киллер Картер просто работает тем, кем у него лучше всего получается быть. Как в «Стене» Сартра или менее удачном «Последнем дне приговоренного к смерти» Гюго (менее в сравнении с Жан-Полем), Иган ведет повествование от лица, на которого легла печать скорой смерти. Поэтому через рассказчика передается самое таинственное и страшное, невозможное и чуждое жизни, как писал Толстой — смерть. Ее ожидание. Главный герой говорит нелепицы, обещает невозможное, ощущает наиболее печальное. Но Картер оказывается не простым палачом. Ведь он предлагает не просто абсурдное в такие мгновения философствование на дорожку в последний путь, а познать Истину с большой буквы. Через нейроимплант собственной работы.

С технологией «перепайки» и перепрограммирования мозгов у Игана связан давний интерес. Почти во всех упомянутых рассказах все эти микроскопические нейро-волшебные-палочки, способные на раз-два на недельку-другую или навсегда сделать из тебя исламистского фанатика или верного любовника, упоминаются. Но здесь смысловая суть даже не в этом фантдопе и события, который он создает. Все гораздо сложнее, интереснее и по-философски. Грег Иган через Картера ведет с приговоренным к исчезновению сократический диалог, задавая заглавный вопрос — а что или кто должен исчезнуть? Думаю, я вас не удивлю, если скажу, что все атомы нашего тела в течение энного количества лет полностью заменяются на другие, нервные клетки непостоянны, ведь не только отмирают, но и возникают наново, не говоря уж о регулярной перетасовке связей между нейронами мозга. А также умолчу о такой скуке и явных вещах, что бессмертие через детей довольно эфемерно, а память непостоянна и подвержена дефектам и изменениям, именуемыми конфабуляцией. Принимая эти замечания за логические предпосылки, неотложные истинные факты, скажите — а остается ли «я»? Или просто Я? Что же делает нас нами, если все заменимо и непостоянно? Если в одну реку вступить дважды нельзя. Кто-то считает в связи с этим, что никакого я и нет вовсе. Как и самости и чего бы ни было связанного с самоощущениями от первого лица. Но, опуская все эти множественные концепции о ложности наличия субъективности в нашей голове, которые, быть может, с моим пока не самым полным знанием, кажутся слишком софистическими.

Так вот, опуская это, готовы ли мы признать себя иллюзией, способной и должной воспринимать другие иллюзии? Не отдает ли подобное замечание бредом? Ведь истинность я единственное, в чем каждый из нас может быть уверен, не вдаваясь в тонкости лингвистических и психологических парадоксов. Поэтому и Картер, менее многословно, чем я, признает наличие некоего ядра, которое делает нас именно нами. Несмотря на переменчивость атомной структуры и эмпирических данных в нас самих. Но это не душа в представлениях авраамических религий. Скорее идеи киллера из «Прогулки» ближе к Шопенгауэру с его бессмертной Волей. Если очень просто, то должно быть что-то такое, что связано с материальным миром, но не умирает с остальными частями личности человека после смерти индивида, а по законам статистики реализуется в ком-то другом. Не знаю, по Игану, быть может, это какие-то особые структурные связи мозга или некие квантовые соединения. Так или иначе киллер дает возможность бедолаге внедрить в себе уверенность в такой диковинной идее. Через внутренние сопротивления и чудовищное по силе желание жить, герой все-таки соглашается, а дальше... (спойлер!) А дальше до определенной степени открытая концовка. Киллер обещал убить героя при любом исходе. Тем не менее рассказчик остался жив. Или же все сложнее? Картер утверждал, что есть нечто, заставляющее нас быть нами. То, что может реализоваться и в ком-то другом, спустя века и световые годы. Не стал ли таким человеком главный герой, на нейрохимической глубине уверовав в концепции заказного убийцы? Или он перенес в голову смертника часть себя в виде воспоминаний, которые он не считал подлинной самостью? А может, верны оба варианта? Бог весть, возможно, что приобретя через нейрогаджет убеждения Картера, основной персонаж «Прогулки» получил и посредством какой-то метафизики воспоминания несчастного убийцы? Но это уже слишком значительный отход от рассказа и его настроения, который кроме этих философий доносит более простые и не менее важные мысли. Как страшна и ужасна смерть, как она отвратительна. И что умирать надо не в кромешном одиночестве. В этом плане мы скорее слоны, чем кошки. Прощальная прогулка предназначена не для одного, а для всех нас. Поэтому на последнем одре всякому требуется диалог.

Не устаю повторять, какое значение для меня имеет творчество Питера Уоттса. На секунду, именно к «Ложной слепоте» имеются целых две моих полновесных рецензии. Притом вторая, слишком многословная и графоманская вариация, скорее всего, не станет последней. Слишком неудовлетворительно я выразил в ней свою связку взглядов и мыслей по вселенной «Огнепада», которые сформировались лишь спустя пару лет после прочтения сначала «Ложной слепоты», а потом «Эхопраксии», примыкающих рассказов к этой знаменательной постчеловеческой саге. И не только. Пусть сейчас эти самые думы по эпосу о приходе Технологической Сингулярности и смерти Человека пришли в некоторое постоянство, мысль на месте не стоит. Оттого противно безвольно томиться в ожиданиях от выхода «Всеведения», которое завершит, наверное, самое грандиозное противостояние на книжных страницах и в электрических читалках. Может, не во всей мировой литературе, но в области фантастического на грани с реальностью произведения канадского писателя точно близки к главному призу. Потому предлагаю покамест обсудить те или иные грани величайшей борьбы человечества за право остаться человеческим (человечным?) из сюжета «Полковника».

Двадцать первое столетие движется к завершению. Неуклонно приближаются окончание человеческого вида и гибель людской цивилизации. На Земле нарастает техногенный и биотехнологический хаос. Никакой стабильностью кроме, возможно, уютных и элитарных островков финансистов и наиболее сильных и крепких государств даже не пахнет. Армии зомбифицированных солдат, восставшие живые квантовые вычислители в виде вампиров, индивидуально модифицированные постчеловеки, искусственные горние оазисы в подземельях, эпидемии саморазвивающихся генетических орудий — хроники на будние дни. Не спрашивайте, что творится на выходных, а уж тем более вне досягаемости земного тяготения. Но кроме скорого Вторжения с приходом иной неразумной жизни, вампиров, виртуальных человеков и отдельных проектов постлюдей, существует совершенно другая и уникальная альтернатива морально устаревшему хомо сапиенсу. Коллективные разумы в виде Мокши и Двухпалатников. Против последних самый живой и проработанный во всех отношениях герой Уоттса, полковник Джим Мур, ведет разведку боем и обычные переговоры. Как один из наиболее консервативно настроенных к подобным интеллектуальным новшествам, поборник человеческого человечества и наименее модифицированный (лишь в силу профессии) индивид, герой рассказа имеет вполне понятный настрой к многоголовым синтетическим гидрам. Ведь последние, в отличие от античного чудовища, требуют все больше голов на место срубленных и нет. Но его твердые, годами отточенные убеждения и взгляды постепенно тают и уходят в пустоту. Ведь есть нечто посильнее высоких сущностей. Из-за столкновения с чем порой возникают до боли и отчаяния сложные моральные противоречия. А именно родительские чувства.

Но такова наша природа. Она противоречива, а этим и прекрасна. В нас есть безграничная свобода, которой мы можем пользоваться, как пожелаем. Или насколько нам позволяет конкретная общественно-историческая формация — благо, всегда есть исключения. Так или иначе полковник, старый и вместе с тем не совсем классический вояка (не верность абстрактному Отечеству, а более подлинному человечеству), сделал свой выбор. Но почему многие уверены, что коллективный разум Двухкамерных или как их называть сделал подарок Джиму из сострадания? Думаю, большинству известна простая и вполне человеческая истина — не все, что говорится, правда. Даже когда речь идет о сверхчеловеческом. И боги лгут, и уж тем более их гермесы-посредники. Например, доктор Латтеродт. Хотя почему бы ей не верить, что она говорит правду? Во всяком, с чего мы, читатели, решили, что в мире истовой антиутопии, мрачного посткиберпанка хоть где-то осталось место безвозмездной помощи? Никакого авторского четкого указания в сторону правдивости сострадания коллективного разума Двухпалатников нет. Да и не может быть, кстати — мы ведь говорим о постсингулярной драме, где все не то, чем кажется, порой даже самому себе. Вот я и спрашиваю, отчего взяться состраданию в связанном высокотехнологичным интерфейсом и переработанной корой головного мозга нечто? Коллективная ответственность в большинстве случаев, если не всегда, приравнивается к коллективной же и индивидуальной безответственности. В Странниках Стругацких также нельзя, невозможно найти какого-либо подобия моральной и сострадательной шкалы. Она, возможно, не просто параллельна нашей. Ее в принципе может не быть, потому что они другие. Вот и коллективный разум в «Полковнике», чтобы он не говорил, какую радостную новость вроде как не подарил без всяких обязательств Джиму Муру, совсем не обязательно должен быть сострадателен. Если, как говорит Латтеродт, и боги не сострадательны, а Двухпалатники, как она сама заявляет, не божественное образование, то они уж тем более вряд ли обладают состраданием. Ибо даже не все люди на него способны. По логике вещей, феноменам вроде Мокши и подобным рациональнее воспринимать людей как клетки, детальки пазла, которые ценность имеют, но умеренную. В конце концов фраза «незаменимых людей нет» работает здесь лучше всего. Или, если мыслить в масштабах «фантастического гетто», вспомните «Пламя над бездной» Вернора Винджа. Сюжеты с «трансплантацией» отдельных «конечностей»-собак в стайные тела Когтей. Только в отличие от них мы обладаем самосознанием, но что оно по сравнению с Двухпалатным не-совсем-Богом? Аналогии проглядываются ясно.

Так на кой черт сдался бедный полковник с непростой и горькой судьбой коллективному интеллекту в пустынных далях? Зачем давать ему, возможно, ложную надежду? Ведь Китон Сири может оказаться совсем не тем, кем был перед стартом «Тесея». В любом понимании этой комбинации слов. На этот вопрос можно дать множество ответов. Тут могут иметь место и многоходовая игра Двухкамерников, которые решили исключить из игры опытного оперативника своих врагов. Возможно, цель этой операции по внедрению нужной информации Муру заключается в переманивании его на сторону коллективно мыслящих. Вполне, ведь отец единственного выжившего посланника к совершенно иначе думающих интеллектам может оказаться крайне ценен. Особенно в преддверии возвращения Сири (или не-совсем-Сири) и скорого вооруженного Контакта. А может, этот поступок — удовлетворение эго суперчеловеческого мозга. А что, сострадание, значит, ему присуще, а вот высокомерие и тщеславие — нет? Почему этот, казалось бы, жест доброй воли не может быть мелкой подачкой глупому таракану? Очень хорошее самоподтверждение собственного величия.

Исходов для такого непростого вопроса много. И «Всеведение», почему б нет, может умолчать насчет причины начала отношений между Джимом Муром и Двухпалатным сознательным гигантом. В конце концов, сам черт ногу сломит в неизведанном далеко сверхмыслей сверхумов. А вот мотив полковника вполне ясен. Более того — абсолютно человечен. Ведь что может быть более человеческое, потерять человеческие черты и суть, отказаться от карьеры и идеалов ради возможности исправить свою вину перед собственным чадом. Пусть его может уже не быть. Полковник, во всяком, отошел в мир иной в «Эхопраксии». Но Технологическая Сингулярность такая прелестная штука, что новая встреча с Джимом Муром может поджидать совсем близко. На последнем фронтире человеческого и разумного во всей огромной, холодной и медленно гибнущей Вселенной. И при любом исходе из предстоящей битвы история Человека как и он сам в ней останется самым чудным и великим, что когда-либо сотворили случайность и вечность...

«Я удивляюсь, почему ваши преступники не указывают в качестве смягчающего обстоятельства редкостное безобразие вашего города.» (не совсем традиционный классик)

«Город — царство, а деревня — рай» (крестьянский народ о себе и еще каком-то народце...)

*сегодня, после немалого затишья, постараюсь уложиться в чеховско-ленинские форматы из серии «кратче, да лучше», но все также буду препарировать русскую классику лезвием остросоциальности с полнейшей серьезностью и левыми экивоками*

Эх, времена проходят, царей расстреливают, генсеков упраздняют, а темы вечные лишь меняют свои обертки. Но ни в коем случае не те вечные романы, в которых вечность предстает во всей своей красе. Как, например, получилось с «Обыкновенной историей» Ивана Александровича Гончарова. Хах, что забавно, тематика произведения очень тесно переплелась с моими личными чувствованиями и невзгодами нуарного донского декабря. Нет, не вбивайте себе в голову, что, мол, ясно все — любовные порывы и падения, как обычно. Отнюдь, товарищи и господа, никак нет! Не случалось их в последний год, к сожалению или счастью, а вот цейтнота везде и во всем, кучи мероприятий, планов и дел, которые необходимо выполнить, отсутствие хоть одной написанной (около)литературной строчки за последние месяца два, не говоря уже о целом рассказе... Вот это, безусловно, я испытывал, да еще как. А почем ж здесь «Обыкновенная история»? Да потому что роман этот не столько и не то, чтобы о делах любовных, а о противостоянии, точнее, контрасте двух миров. Мира Урбанизированного и мира Провинциального (Сельского). Общества и общины по Ф. Теннису или просто Города и Деревни.

Возможно, мне снова привиделось присутствие чего-то не шибко литературного в романе. Вполне возможно, не отрицаю, я снова занимаюсь своими грязными делишками (обсуждении на сайте фантастического содержания гипертрофированно реалистических вещей полититного толка). Ибо сюжет на четыре пятых точно выстраивается в Петербурге, вокруг двух горожан и одного «огородившегося» провинциального дворянина. Собственно, назовем их имена — главный герой, мечтательный Александр Адуев — во всяком случае первоначально романтически и идеалистически настроенный на «большие, великие дела». Его дядя, Петр Иваныч (разумеется, тоже Адуев) — «понаехавший» петербуржец-старожил, чиновник и бизнесмен, достаточно холодный, но прагматичный и далеко глядящий человек с закрепившейся небезынтересной философией. И, конечно же, возникающая под конец первой половины романа жена Адуева-старшего — Лизавета Александрова. Но повествовательный антагонизм между племянником и дедей Адуевыми как бы намекает, что соперничество в полемическом формате ведется не просто между двумя людьми, поколениями, типажами или даже философиями. Словесная борьба с широкой полосой аргументации (которая, естественно, практически всегда завершается в пользу Петра Иваныча, ведь Александр идет путем эмоциональных, громогласных выпадов) представляет собой именно борьбу двух мирозданий. И раз уж два эти персонажа, главных героя, изображают собой эти утрированные, отфильтрованные версии своих вселенных, то стоит прийти и к следующему. Постепенные метаморфозы Александра Адуева, в финале романа становящегося (спойлер!) образом собственного дяди, можно воспринять как метафору неизбежного угасания аграрного мира и вплетание его в индустриализированную, урбанизированную реальность. В «Обыкновенной истории» этапы этого скатывания (или возвышения, кому как по душе) главного героя разделены его романтическими увлечениями. От Софьи к Наденьке, потом Юле, потом Лизе, потом... И т.д., к эпилогу.

Как мне вновь кажется, все и того не проще. Контекст книги надо ловить не только в концепции «полуазиатская провинция vs европеизированная столица». Миры Александра и Петра можно уточнить и очертить гораздо лучше. Здесь представлена приход и борьба буржуазного, мещанского мира с последними феодальными пережитками. Но все-таки не строго в том смысле «феодального» как говорится порой Петром Ивановичем в виде «дикости востока по отношению к женщине», которую он вменяет Александру. Все-таки к Софье и Наде юноша не был так черств как, к примеру, к Юле, которую действительно оградил от всего мира и мужчин в нем, конечно же. А потом от скуки и «слишком легкой добычи» бросил. Здесь я, как раз, вижу уже измененного Александра Адуева — не-совсем-изначального-Александра, а Адуева-младшего в становлении к образу Адуева-старшего. Начавшего превращение в столичного мещанина. Поэтому романное мещанство объявило крестовый поход не против ужасного феодального угнетение женщины, а против положительной стороны добуржуазного общества. Размеренной, не подчиненной получению прибыли жизни, в которую можно было предаваться идеалистическим размышлением (при условии прибывания в верном сословии, конечно). Жизни честной, порядочной, правильной, красивой и счастливой. Даже более — мещанское существование поглощает и убивает в «Обыкновенной истории» деревенскую жизнь. А итог всему этому какой? Ведь до финала книги такой же путь прошел и Петр Иванович. Теперь он, безусловно, опытный, видавший виды, интересный и статный, образованный человек. Но и холодный, расчетливый, без веры в людей и все возвышенное (если возвышенными считать нормальную любовь или должную справедливость), до крайности прагматичный, любящий порой играть другими людьми (в целях, разумеется, «помочь» им), подавляющий большую часть времени в себе практически все эмоции. И все, к чему он стремится — комфорт, удобство и карьерный (финансовый) стабильный рост. И ничего более. Безусловно, под конец книги даже Адуев-старший некоторым образом преображается — в нем просыпается его истинное, забитое Городом «я». Но мещанство все равно побеждает уже в сердце повзрослевшего Александра. Слишком изнеженного своим положением провинциального, но мечтательного дворянина (но и не испорченного им — как нам показывают уже обозреваемый мной роман другого русского классика «Пошехонская старина» и многие иные произведения отечественной литературы), а впоследствии так же, как и дядя, впитавшего мещанскую, почти протестантскую этику и мировоззрение. Из-за чего, как даже Лизавета замечает, ее племянник потерял себя.

Заключая свой сумбурный после долгой паузы отзыв, замечу следующее. Действительно, на театре любовных действий в «Обыкновенной истории» скрывается столкновение мещанского города, холодного, механистичного и выстроенного на культе барыша, со спокойным, честным и добродушным селом. Притом данная конфронтация более смахивает на поглощение и пережевывание буржуазной цивилизацией аграрной культуры с последующим перерождением и слиянием деревенского образа с городскими идеалами, но и некоторым искажением этих идеалов. Как мы помним, представители этих двух реальностей — Петр Иваныч и Александр — взаимно изменились. Кто-то больше, кто-то слабее, но ушли от первоначальных установок. От изначальной гипертрофированности и переизбытка в себе представляемых и защищаемых ими устоев. И выход, конечно, посередине. В том, что Кропоткин подразумевал под симбиозом города и деревни. Создание некоторого срединного, смежного состояния между этими двумя как территориально-административными типами общества, так и между двумя культурами и ментальностями. Уход как от дикости восточной деспотии и феодального патриархального забытья, так и от бездувности, антивозвышенности и опрощении города. Ибо для меня неприемлемы и нелепое простодушие Александра в начале романа, и там же холодные размышления Петра Ивановича о должном браке и грамотном ненавязчивом контроле над супругой.

PS. «Обыкновенная история» показалась гораздо интереснее, живее, реалистичнее и даже комичнее (местами драматичнее), чем «Обломов», хотя последний — более поздняя работа. Не лишен своих слабостей и этот первый роман, например, местами казался странным сменяющийся темп повествования и сюжетных оборотов, но в целом гораздо ближе к настоящей жизни. Остросоциальнее. Хотя и в «Обломове» я кое-чего найти смог...

На последнем ФЛР узнал для себя вещь поистине удивительную. Оказывается, гений русской классики, отец литературного абсурда, мастер ироничных историй и проч., и проч. (в том числе и мой кумир, пример для подражания) — Антон Павлович Чехов был антисемитом! Знаменитым великоросским, знаете, махровым таким, ненавистником племени иудейского. И я еще понимаю, как такие теории можно строить вокруг Достоевского. И то, простите, но у него была своеобразная — не лучшая, ан все-таки, система деления «еврей — хороший, жид — плохой». И вообще эта тема отдельного разговора.

Так вот, даже «вездесущая» Википедия чего-то молчит о чеховском антисемитизме. А уж глобальные поиски по Сети, вот же забавно, в ответ на запрос «Чехов антисемит» выдают на первое место некий украинский информационный ресурс (к СМИ что российским, что украинским, по-моему, ясно, как относится — «желтизна» статей углядывается в обоих источниках), на второе — статью с проза.ру. И только третье место занимает специализированный портал, посвященный жизни и творчеству Антона Павловича. Статья этого последнего сайта даже называется «Антон Чехов и евреи» (автор Борис Хандрос), и в ней приводится исчерпывающий список «примет жидоненавистнических чувств» писателя — дружа с десятками отдельных евреев и целых семей, необычайно обильное количество еврейских героев в его рассказах и разрыв отношений с одним редактором-антисемитом. Да, вот уж и омерзительный подонок! Ну, и чтобы до конца разобраться, а что же за доказательства-таки имеются в пользу ненависти и презрения к евреям. Статья некоего Опендрика на прозе.ру, название которой даже лень писать, представляет, по сути, набор субъективности. «Автор» приводит несколько евреев-героев Чехова, говорит, что «никакого сочувствия к ним испытывать невозможно, они отвратительны и вспоминать их образы невозможно» (не совсем прямая цитата). И я вспоминаю упомянутого им Осипа Дымова из «Попрыгуньи», которого данный персонаж «даже вспоминать не хочет». Вы видите в этом герое убогого и мерзкого существа, недостойного сочувствия, далекого от всего человеческого? Недочеловека?! Мы все разные, личности, индивидуальности, но так посмотреть на Дымова — это иметь умственную болезнь. Серьезно, я даже не подумал, что этот герой — еврей! А уж сколько я сочувствия к нему испытал... Да и презрительно ли относится к нему сам писатель? По-моему, все в рассказе и повествовании говорит о том, как сочувствует Чехов Дымову, который человек больший, нежели вся тамошняя богема.

А теперь, простите за столь долгое вступление, к описанию самого рассказа. Да, и «Скрипка Ротшильда» попала в «доказательства обвинения» одного уникума. Прекрасное произведение, где смешалось столько оттенков смысла и эмоций, где есть и грусть, и юмор, и слезы, и смех, для сторонников теории «Чехова-антисемита» есть прямое доказательство в этом. Ведь там же есть жид Ротшильд, которого главный герой, Яков, ненавидит! Только вот в конце он понимает, насколько глупо это презрение (и впрямь глупо начать ненавидеть нищих евреев-музыкантов за то, что они любую мелодию играют как-то слишком тоскливо). Даже дарит перед смертью свою скрипку этому жиду! Да и как не сочувствовать ни в чем не повинному Ротшильду, который ничего плохо не сделал, да и не сказал гробовщику Якову? Да еврейский персонаж этот даже не богач. Черт, и не конкурент «нашему» мужику. Он тоскливо играет, а дети гоняют его вместе с собаками за то, что, собс-на, он еврей. Про смысловые значения слова «жид» просто промолчу. Ребят, ну, надо понимать, что сейчас это безусловное оскорбление, а раньше, в веке так 19, все несколько иначе обстояло.

Итак, что в итоге остается кроме «антисемитизма» в «Скрипке...»? Многогранный главный герой, который постоянно считает свои «сплошные убытки», даже когда умирает его собственная жена. Жизнь в подсчетах даже выветрила из его головы воспоминания о давно умершей дочери. Но тем не менее, несмотря на «ростовщическо-жидовскую» натуру Якова, этому чеховскому (анти)герою невозможно не сопереживать. Он раскаивается в своем отношении к жене, которое мягко говоря стоит обозвать скверным. Яков понимает, что зря он так долго презирал бедного жида Ротшильда. Уж про сцены посещения фельдшера лучше умолчать — слезу там трудно не пустить. Но и без забавных или трагикомических зарисовок тоже не обходится! Одним словом, наравне с «Черным монахом» и «Попрыгуньей» — моими любимыми работами мастера.

Читайте «антисемита» Чехова!

«Фантастическая история или богатыри-прогрессоры»

Сложная история у России, странная, мрачная, трагичная. Но интересная. На самом деле она у многих народов точно такая же. Древние англичане с французами жили не менее интересно, чем и наши предки. Так или иначе, но история как наука, дело известное, не просто собирания фактов. Это еще и их систематизация в исторические законы. У всех знаковых историков, правда, получались эти константы своими. Не только, правда, историки над выведением этих законов трудились. Философы, социологи, экономисты... И не-совсем-историки. И да, речь у нас про Льва Николаевича Гумилева и его «Древнюю Русь и Великую Степь».

Давайте для начала определимся с тем, как подходить к самому писателю-исследователю, а потом уж к его работе. Кстати, что книга результат кропотливых трудов, что ее создатель личность отнюдь не бесталанная, а эрудированная и крайне интересная (некий пролог к его дальнейшей возможной критики). Далее я постараюсь подсказать потенциальному читателю «Руси и Степи» как относиться к этой книге. Поэтому я предлагаю напомнить всем, что существует несколько способов познания (в самом широком смысле) мира. Есть наука — собирание фактов в систему. Существует философия — осмысление фактов в системах или систем в фактах. Соседствуют рядом с ними религия — придание системной осмысленности и искусство — творение смыслов в системах (и фактах). Это все наскоро слепленные дефиниции, но остановимся на следующем: наука есть системность из собираемых фактов, философия же является осмыслением их. Задача философии все осмыслять, заполнять смыслом. И коль мы вспомним, что в силу тяжкой и ужасно непростой судьбы Лев Николаевич (Гумилев) не получил системного знания, но науку — этнологическую, историческую, археологическую — любил, то поймем его небывалую личную эрудированность и стремление познать мир. Но даже без прочтения фундаментального труда мечтателя, пытавшегося быть ученым (имеется в виду «Этногенез и биосфера Земли»), после изучения в кратком ли виде, либо же на данном примере (рецензируемой книги) станет понятно: Гумилев-младший философ. Своеобразный, в чем-то довольно самобытный, но философ. Не ученый к счастью или к сожалению.

Почему? Да потому что хоть и пытается наш «подопытный» собрать факты довольно значительного исторического периода (примерно с распада Западной Римской империи и до окончательного падения Золотой Орды) в единую и логичную систему, но в рамки науки это не укладывается. Ниже я еще расскажу о некоторых нестыковках в тексте. Так вот, в своем стремлении к научной рационализированной системности Л.Н. выходит за границу научности. То бишь из «физики истории (этнографии/-логии)» получается «этно-историческая метафизика». И все начинается уже с «научного глоссария» Л.Н., где в априори историческом труде появляются следующие понятия: вакуума, аннигиляции, биохимической энергии и т.д. Применение некоторых слов для составления терминов вообще походят на искусственную заумь для затуманивания внимания. А большинство определений говорят ровным счетом ничего и зацикливаются друг на друге (как шуточные повязанные термины в одном из путешествий Йиона Тихого, пустые по объяснительной составляющей: сепульки — сепулькарии — сепуление — сепульки). Не верите — прочитайте сами его словарь в обозреваемой книге или «Этногенез и биосфера Земли». Также можно посмотреть печатные или видеообзоры сего (историки обычные и популизаторы стараются издавна донести отсутствие абсолютной истины в трудах Л.Н.). Но это лишь о терминах, а не сентенциях по поводу того, как нужно проводить исторические исследования. Если углубиться в эти написанные измышления автора, то получается, что ни письменные источники, ни археологические данные, ни... Все не годится. Зато исторический синтез, то бишь прозорливое щупальце воображение безусловного острого ума Л.Н. — самое то! А когда источники с археологией таки нужны и доказывают (или «доказывают») версию писателя, то эти вещи уже достоверны. То бишь для великой задачи создания единой теории образования, формирования и смерти этносов, в том числе и в этой «практической книге» (она ведь относится к «Этногенезу» именно как практика, тогда как первый талмуд Гумилева книга теоретическая), Гумилев использует невнятный, слишком диковинный и лишь размывающий смыслы терминологический аппарат и метод, который заключается в ловком жонглировании при помощи достаточно обширного личного банка знаний автора. Поэтому давайте и вправду будем относиться к этой вещи не как к науке, а как к философии. И Л.Н. добро сделаем, и себе задачу упростим.

Так о чем гласит его модель мира? Опираясь на философские изыскания досточтимого академика Вернадского, Гумилев говорит, что мир люди являются частицами биосферы, в которой есть свои законы. Эти законы систематизируют разумную жизнь, то бишь нас, разделяя нашу историю на циклы. Эти циклы находятся в научной сфере на стыке гуманитарных и естественных наук, на линии водораздела истории и биологии. Лев Николаевич предлагает нам для постижения этого таинственного зацикленного мироздания свою гумилевскую «этнографию/-логию», которая должна внести рацио в сложные и порой загадочные судьбы государств и народов при помощи смещения на историю не государственную, а этническую. Итак, этническая история, безусловно, направляемая разными явлениями, включая культурные, религиозные и экономические, да и психологические, по Л.Н. определяется биологическими мутациями, которые как раз и являются перемычкой в перетекании биологии в историю. Эти мутации есть «пассионарные толчки» — то есть возникновение в популяции (этносе) генов, побуждающих людей их наделенными к решительным действиям. В основном к военным. Он этих «пассионариев» и именует в большинстве упоминаний богатырями. Если условия будут достаточно соответствовать их распространению и усилению в исконном этносе, то данная популяция в итоге становится мощным государством (или культурой, или цивилизацией), которое быстро подминает под себя своих слабых по пассионарному духу соседей и образует ореол величия во всех сферах жизни. И такое благоденствие, соответствующие специально разработанной шкале Льва Гумилева, будет продолжаться до тех пор, пока пассионарии не растворятся окончательно среди не-пассионариев (обычных людей; их Л.Н. именует субпассионариями) или не погибнут в войнах усилившегося при помощи них этноса. Но может статься, что пассионариев на родине не примут. Тогда они усилят своим «дрейфом генов» за счет «метисации» чужой этнос, либо свой образуют. Ну, последнее маловероятно, но все может быть. Но все, конечно, обстоит сложнее: пассионарное движение в этносах повязано с фазами пассионарности других этносов, международной обстановкой, религией, экономикой и культурой, но впереди всего этого стоит именно пассионароность. Именно из пассионароности проистекает все прочее, в том числе и История с большой буквы. Развитие человечества.

Ну, вы поняли — пассионароность это как в метафизической философии Первоначало бытия. В данном случае исторического и человеческого, пусть и не всей Вселенной и не всего бытия. И теперь начнем критиковать. Ведь, действительно, бог с ним, рыхлым глоссарием, с фокусничеством в обращении исторической методологии. Но что такое гены пассионарности? Я как бы намекаю, что Л.Н. не биолог и не дай бог не генетик. Но тем не менее именно в таковых генах он увидел «движетель истории». Правда, другие биологи и генетики, даже самые антинаучные таковых не открыли и не выдумали. Нет их, генов пассионарности! Но я если б были... А почему они возникают? Исходя из каких внешних условий возникает подобная мутация, т.е. ошибка копирования генов по-современному? По Гумилеву сие, быть может, направленный в определенную точку Земли сконцентрированный луч космической радиации. Возможно от Солнца. И ладно изнасилование биологии, но изнасилование физики... Что за луч, как он может быть направлен и сконцентрирован? Как он бьет не по всей Земле и лишь в тех, кто в итоге становится богатырями? Почему происходит в результате этого именно пассионарная мутация? Каков механизм влияния диковинного космического излучения на появления генов людей «длинной воли»? И удивительно, что так часто образуемые гены пассионарности в итоге не стали доминантными генами и признаком. Серьезно, давайте поверим, что все так — лучи и гены длинной воли. Богатыри эти становятся альфа-самцами во всех сферах этноса и разносят своими эти гены по прелестным самкам. Так чего ж эти гены в итоге отмирают, не закрепляются в генной структуре следующих поколений? Откуда такая избирательность — только отцы и их дети? Это такая же логически невероятная вещь, как и ген суицида — коль бы он был, то как настоящий «генный брак», который не приводит гены к их главной задаче, копированию и переносу себя в следующее поколение, то давным-давно изжил себя. Иначе странно, что люди продолжают кончать с собой из-за гена, который не может продержаться дольше одного поколения. А никаких объективных условий для его регулярной мутации, т.е. постоянному образованию не найдено.

Но даже пустой словарь с предвзятым подходом к историческим фактам в добавок к ненаучной пассионарности ничто по сравнению с вытекающим из этого! А именно химерам. Ну, знаете, метисации разные бывают. Гумилев много видов выделяет. Есть и такие, которые убивают в итоге этнос. Это химеры, а, по сути, единственный рассматриваемый в данном ключе их пример — иудеизированная Хазария. Бедная, бедная, бедная Хазария! Бедные же и евреи, которую добрую половину увесистого кирпича Льва Николаевича играют роль серых кардиналов и иллюминатов, тайного правительства, которое чуть ли не топит пассионарные толчки и не губит все «нормальные» этносы. Да-да, Л.Н. говорит, мол, не все такие, всякое бывает. есть объективные условия, по-другому нельзя было поступать, все делалось ради выживания, но таких сносок-«оправданий» — от силы две. И они очень забавны рядом с сотней слов, мягко говоря нелестных по отношению к евреям. Но Гумилев ж только против иудаизма и торгашества. Тем не менее признаю, что именно антисемитизма открытого нет. Некоторые антииудаистические настроения, и то по большей части прикрытые. И все ж мне бросается в глаза (и не только мне). Да и многое другое колит и глаз, и рассудок, и сложившийся комплекс знаний, и логику. Например следующие фразы: 1. «пили ради веселья, а не опьянения» (неужто человек не разу не пил и не понимает, что одно без другого не мыслимо? Я бы понял, если написал пили ради удовольствия эстетическо-вкусового...); 2. Шутка про мертвецов ни к селу ни к городу в вроде бы как научной работе (перед главой 95); 3. Большая часть населения Древней Руси до ее феодального раскола называется «лицемерными двоеверами» и им вменяется распад государства (в то время как князья-пассионарии верой и правдой старались все удержать в русле единства и православия...). Ага, а убогая лествичная система и объективные законы формационной истории — это не о нас! Не царь плохой, а бояре... То есть не бояре, а народ! 4. «Разум, т.е. собственное мнение» (глава 96; когда это у нас столь сложная вещь скатилась до одной своей производной составляющей?); 5. «Механистичный эволюционизм, ныне отбрасываемый даже в зоологии и замененный мутагенезом (глава 105; да что ж вам всем Дарвин и современная его синтетическая теория эволюция противны, которая, кстати, мутагенез и включает? Но согласен с посылом невозможности полного применения дарвинизма на тело историко-общественной науки); 6. Вся глава 67 и некоторые части других эпизодов (в, повторюсь, обозначенном как «научный труд» фолианте начинается не просто неумелый обзор религиозных течений, а настоящая теологическая критика иудаизма, гностиков и прочих неугодных, а Яхве назван, хех, злым Богом и Вакуумом. Да, Ад — это космический вакуум...); 7. БИОПОЛЕ; 8. Опять же о религиях — с какого момента атеизм включает в себя шаманизм, исмаилизм и гностицизм? И по какому праву верованиям и философиям, которые доносят до нас оригинальную концепцию необходимости внутреннего развития и познания наравне с верой, автор позволяет себе называть крайне негативными в контексте книги, практическими сатанинскими и античеловеческими «антисистемами»? 9. Почему только мужчины могут быть носителями пассионарных генов? Возможность образования таковых в девушках упоминается один раз и под самый конец «Древней Руси и Великой Степи«! Но если возможны оба варианта, то почему не упоминается посреди сотни мужиков-пассионариев хоть одна баба? (нет, я не феминист); 10. Как прекрасна позиция дихотомии людей на нули и единицы, творцов и потребителей и т.д. В данном случае — на пассионариев и субпассионариев... Тех, кто творят историю, и тех, кто должен подчиняться этим творцам.

Вот так примерно обстоят дела с внутренним наполнением работы Льва Николаевича Гумилева. Да, кажется, что я всеми силами старался вас отвадить подальше от подобного творения, НО! Но я сразу сказал, что не стоит подходить к нему как к ученому. Он философом. Очень интересный, между прочим. В некотором роде продолжатель традиций русских космистов (пусть насчет данной характеристики применительно к Льву Николаевичу и есть споры), которого не стоит обвинять в антисемитизме — он чуть более «антисемит», чем Достоевский. Да, я их обоих таковыми не считаю, хотя в случае с Гумилевым стоило ему быть чуть более аккуратным на словцо. Да и язык у Л.Н. по-настоящему впечатляющий и яркий. Если отступить от его теории и быть внимательным к тем отрывкам, когда он говорит, что «с этого момента я допускаю это» или как-то так, то можно смело читать «Древнюю Русь и Великую Степь» как сборник самого широкого спектра исторических фактов обозначенного периода. Внушительный и великолепный получается в таком случае исторический роман с толикой фантастических допущений. Серьезно, давайте будет воспринимать этого настрадавшегося, умного, крайне оригинального и креативного мужчину как философствующего фантаста с багажом исторического знания! Так можно смело читать книгу и не быть стесненным опасением неверной интерпретации прочитанного. Поэтому удачи и как-нибудь почтите память этого пылкого защитника татарских и тюркских народов и борца с суеверными мнениями об их прошлом как дикарском с помощью чтения этого талмуда! Не зря ведь Гумилеву в знак уважения по усилиям в сфере укрепления межнациональной дружбы поставлен памятник в Казани. Лев Николаевич довольно изобретательно, по-своему старался предотвратить все эти национализмы и расизмы. Ему они были ненавистны, что видно в название одной главы: «Плохих этносов нет!». Не забывайте это, и все будет хорошо.

ПС. В некоторых моментах концепции Гумилева пересекаются с Хантингтоном.

После «Танцора Января» прошло порядочно времени. К сожалению, воспоминания, включавшие в себя практически весь сюжет книги, предались в забвению. Остались всего лишь крупицы минувшего впечатления. Память о том, какой прекрасной была космоопера в стилистике таинственной, хмельной, свободолюбивой, зеленой и магической Ирландии. И теперь я пополнился новыми переживаниями, теперь уже от прочтения «Эйфельхайма: города-призрака» Майкла Флинна.

Что стилизация ирландскими мифо-поэмами далекого космоса, что средневековая Германия с вкраплениями современности автору удаются блестяще. Честно, оба романа в плане антуража и создания мира, эпохи (или, в случае с обозреваемой книгой, воссоздания их же) получились великолепными. Я верю что далекому будущему от Флинна, что давнему прошлому его же пера. Германская деревенька в гуще мрачных и необычных событий получилась потрясающе яркой, живой и реальной. Каждому персонажу из прошлого я верю, сопереживаю и внимаю с превеликим удовольствием. В особенности, конечно же, монах-интеллектуал, настоящий предвестник эпохи Возрождения, Дитрих явялется объектом моего сопереживания и симпатий. Замечательный образ, в который хочется верить и как-то вживить в современное российское поповство — жаль, что так нельзя. Ну, да бог с этим. Замечательно еще и то, что части с воссозданным Средневековьем являются доминирующими в тексте «Эйфельхайма». Потому что в разы читать интереснее, чем происходящее в настоящем. Серьезно, Том, Шерон, азиатка-библиотекарь вышли по сравнению с древними немцами и тамошними инопланетянами крайне невзрачными. Я страницы с современностью чуть ли не пролистывал побыстрее, чтобы очутиться снова в старушке Германии. Так что я в итоге не понял, разошлись Шерон и Том, или нет... Вроде бы, нет. В чем еще воспеть дифирамбы? Фантастическое допущение. Да, кто только не писал про палеоконтакты. Сколько всякого барахла от эзотериков и прочей шелухи каждый тут навидался и наслышался. Ан все-таки, миддл-Контакт в таком красивом оформлении — зверь редкий даже в фантастическом гетто. Только и остается его в Красную книгу разместить и лишь любоваться его дивными изгибами и геральдической грации! И тематика христианства-для-пришельцев — тема еще далеко не избитая. Крайне мало встречающаяся, на самом деле. В основном в виде юмористических зарисовок у того же Лема было. «На серьезных щах» припоминаю только в виде «Книги странных новых вещей» Фейбера. Еще у Лукьяненко была. И реализован данный нечастый фантдоп отлично.

Просто чудо, а не книга, да вот минуса два есть. Первый, как я уже сказал — эпизоды о наших дней слабые. Может, слабыми они кажутся лишь при сопоставлении с немецким Средневековьем, но все ж. И концовка. Что заключение в современности, что в немецком прошлом мне не понравилось. Не знаю, думалось, что по логике сюжета случится нечто вроде моментов из «Великого Крестового похода» Пола Андерсона. Но не случилось... Жаль! А книгу читаем как грандиозный и достоверный (исключая пришельцев, конечно) исторический роман!

Давно не читал Грега Игана. В последнем рассказе, «Соломинка, подхваченная ветром» («Chaff»), автор обратился к проблеме свободы человека, в довольно широкой интерпретации свободы воли как таковой. Не просто свободы самой нашей самости выбирать нечто, какие-либо решения и пути снаружи, во внешнем мире и во внутреннем развитии. А свободы менять свою собственную самость. Иган ввел фантастическое допущение возможности «Я» изменять свою природу до такой степени, где изначального «Я» может не быть вообще. Где мы можем стать чем угодно, в том числе и Ничем.

В принципе, тема подобной радикальной свободы выбора, которая может полностью стереть свободу выбора, довольно часто поднимается в произведениях австралийского писателя. Наряду с проблемами определения своего «Я» и природы нашей субъектности, самости, их значимости, вопрос свободы проявляется в самых разных рассказах, в том числе в сериях про механизмы для бессмертия «Ндоли» и эпизоды про механизмы изменения сознания. В этом труде Игана, в «Серебряном пламени», вопросы свободы выбора и природе нашего «Я» переплетаются, как правильно заметил предыдущий рецензент, с трансцендентными и метафизическими мотивами, с вопросами противостояния веры и науки. Даже с различными подходами к пониманию бытия.

Как и всегда, действие произведения Грега Игана происходит в будущем. Недалеком, которому вновь веришь в мельчайших прорисованных деталях. Эпидемии, деконструированная массовая культура, смешение и столкновение науки с профанациями, фальсификациями и сектантскими учениями. Стирание понятия истины и лжи в глобальном информационном пространстве. Сюжет выстроен вокруг диковинной и сюрреалистичной болезни, одноименной с заглавием рассказа, которая превращает людей в живые факелы. В этом моменте видится пересечение с «Пожарным». На этом сходство прекращаются. Главная героиня, ученый-эпидемиолог, занимается по ходу сюжета изучением контактов одного из заразившихся, надеясь найти первопричину всей этой фантасмагорической и невозможной инфекции. На своем пути ей предстоит встреча с феноменом Нового Средневековья и возрождением суеверий и не-рационалистических учений. Верований и философий, сотрясающих ее здравый смысл. Весь этот фанатизм из донаучной эпохи героиня не понимает и не может принять. И она чувствует себя абсолютно одинокой. В том числе и в собственной семье, где родная дочь увлекается алхимической эзотерикой и псевдомистическими музыкальными группами. Она видит, что мир погружается не только в эпидемию Серебряного пламени, но и в чуму мракобесия.

Но это лишь взгляд героини. Как мне кажется, не авторский, который оставляет на самом деле возможность выбора правильной интерпретации происходящего. В частности, по поводу сущности Серебряного пламени: либо как болезни, либо как дара для освобождения. Как мне кажется, правда, все гораздо сложнее. На страницах «Серебряного пламени» сходятся в схватке не только и не столько наука с восточным мистицизмом и иррациональным мышлением. Сталкиваются две эпохи, две культуры, два взгляда на мир и концепций воздействия на него. Западная культура рацио, которая свелась к чистой науке, собиранию фактов и механистичном иерархическом устройстве общества. Утопия нового «Государства» Платона, правового государства, где все слаженно и как по маслу работает. Современный Запад, перводвигатель текущего варианта глобализации, раскидываясь пестрыми фразами о демократии, свободе личности, гражданском обществе на самом деле продвигает несколько иное. Ведь все сказанное лишь фольга и обертка. Следствия. Внутри же лежит холодное, бессмысленное бытие посредственного человека, идеальной марионетки в руках мегакорпораций и постиндустриального капитализма. Евро-Америка сегодняшнего дня предоставляет прекрасный питательный раствор массовой культуры с кучей пряников и по факту без кнута. Но и без всяких целей, всего с одной обязанностью и свойством — покупать. Даже потребность в семье и философствовании пытаются секулязировать. В «Серебряном пламени» показано противостояние: обессмысленная рациональность существования вместе с глобализмом против возрожденных старых смыслов. Притом варианты смысла различные, в том числе и западные — философия, христианство. Вечно иронизирующий постмодерн, унифицирующий все прочие культуры и языки, кастрирующий их, оставляющий после новояз и масскульт, против постпостмодерна, новой восстановленной культуры чувствования... Унификация против разнообразия, рацио против чувств, смерть против жизни. Бессмысленность против смыслов древних. Все крайне образно, многослойно и многомерно.

Ищите свои смыслы и наслаждайтесь. Не останавливайтесь на достигнутом и будьте хозяином своей судьбы, желательно осознающим существования и других судеб с их хозяевами. Кроме самого себя. Об этом пишет Грег Иган, и это прекрасно.

И вновь, начиная писать про свои впечатления от очередного романа Сойера, не могу не выразить благодарность В. Слободяну за качественно выполненный перевод.

Эх... «Факторизация человечности», «Вспомни, что будет», «Квантовая ночь», да и «Триггеры», о которых я хочу немного рассказать здесь... Прочитав последний роман, и вспоминая перечисленные здесь, на ум приходит лишь одна строчка «ты как конвейер, свиноматка, каждый год по (вместо альбома) книге».

Да, это даже не отзыв, не уж тем более рецензия, а чуть ли не призыв, письмо и обращение к очень хорошему писателю и богатому на научные фантазии канадскому автору Роберту Сойеру. Предупреждение, что данный товарищ, надеюсь, не неизбежно и возвратимо, скатывается в созданные им же шаблоны, в самокопирование уже без всякого проблеска оригинальности. Ведь давайте честно и непредвзято, отбросив любовь к «Старплексу» (да, это в некоторой степени римейк и оммаж «Стартрека», но с какой душой исполненный!), «Золотому руну», «Пришельцу и закону» и другим его шедеврам, взглянем и сравним озвученные выше произведения. Все они — вариации одной и той же темы, основного фантастического допущения, который Сойер так или иначе применяет для построения базисной канвы сюжета чуть ли не половины своих романов. А именно — квантовой интерпретации природы человеческого сознания и связи на данном уровне всех душ людей. И, осознав это, довольно легко понять, что отбросив такие детали, как оммажный римейк-переделку «Контакта» Сагана из «Факторизации...», политические линии новой «холодной войны» (угрозы ядерной) из «Квантовой ночи» и борьбы с терроризмом и некоторого ряда более мелких проблематик из, собственно, «Триггеров», мы получим абсолютно идентичные, практически не отличимые книги. Да господи, там даже второстепенные или не совсем персонажи копируются — взять тех же врачей-психиатров индийского происхождения из двух последних романов.

Нет, конечно, я не утверждаю, что эти работы — точные кальки друг друга, просто с некоторыми измененными тонами и добавленными иными идеями. Нет, разумеется. И, вспоминая писательское мастерство Роберта Сойера, то, что он прекрасный рассказчик, способный интересно и без вычурности показывать человеческие взаимоотношения, социально-психологические проблемы личности, раскрывать человеческую душу, я не могу говорить, что все эти романы, вместе с «Триггерами», получаются серыми и безынтересными. Ни в коем случае! Я лишь боюсь, что подобное самокопирование станет усиливающейся тенденцией, и вместо оригинального и хорошего писателя мы получим в итоге эффективного производителя книжного продукта по шаблонам с некоторым допущением незначительных нововведений.

Очень надеюсь, что подобного не случится... И да, возвращаясь к «Триггерам», это очередной хороший, но не безупречный, не особо оригинальный роман Сойера, с отсылками на самого себя, поднятием уже поднимавшихся тем, с зацикливанием на проблеме борьбы с терроризмом и сопредельных с ней прочих вопросов. Плюс некоторая дань уважение Азимову за одну из основных идей произведения. ГОДНО, но не ново.

Заключая, очень надеюсь, что Сойер все же восстанет из пепла продуктивности в виде феникса оригинальности.

(Цитаты: современный классик)

*Роман с довольно давних пор стоял в планах на прочтение, и вот, в рамках «рецензирования» литературы, каким-либо образом связанной с Русской революцией и поседовавшей Гражданской войной...*

Знаете, в альтернативно-исторических романах, не попаданческого поджанра, да и в них тоже, основа построения будущего базисного сюжета — некоторое событие, в котором расклад сил мог быть разыгран множеством способов. Где было великое множество вариантов развития событий, ну, или хотя бы как минимум два. И одна из альтернативных вариаций, собственно, и выбирается в качестве новой реальности произведения.

Так вот, Юрий Арабов в своей собственной альтернативной истории особо не парится, не зацикливается над тем, какой именно момент истории (или моменты) можно было по-другому разыграть. От чего этот момент зависел, от каких предпосылок; как эти предпосылки надо было перекомбинировать, видоизменить, чтобы мир Арабова стал возможен в качестве реалистичной *да, тавтология* и логичной реальности. Действительно, зачем задумываться над подобными мелочами? Это ведь «роман-сновидение, -парадокс». Тут никакой логики и некоторой продуманности исторической предрасположенности тех или иных событий быть не должно.

Поэтому, по писательской вольности Юрия, до Николая Второго просто не добираются эти бумаги по отречению. Поэтому благословенный император неожиданно приходит к мысли уйти от Антанты и заключить сепаратный мир с Германией в рамках Брест-Литовского мира. Поэтому Николай Второй начинает понимать свой народ и необходимость коренных изменений. Поэтому Николай Второй решает сотрудничать с большевиками и их Революцией. Поэтому в раздираемой десятками сил Россией возникает троевластие *позднее — коллаборация Никки и большевизма*. Поэтому Николай Второй довольно легко позволяет большевикам проводить свою радикальную политику, включая и классовые репрессии. Поэтому... Да тут еще столько этих «поэтому», что не счесть им числа, мама родная. Альтернатива так спокойно проворачивает свои кульбиты, что порой чувствуешь себя на американских горках. Диалогам, монологам и внутренним переживаниям основных персоналиев — Николая Александровича ака «гражданина Романова», Ульянова-Ленина, Троцкого, Овсеенко — в большинстве случаев не веришь. В первой трети «Столкновения...» очень многое, связанное с Ульяновым, так и вовсе показалось некоторым образом позорным. Правда, в ходе прочтения, которое закончилось довольно быстро, от некоторых ситуаций и диалогов всерьез подумалось, что Арабов — невсерьез. Ну, что он сатиру пишет. Очень сюрреалистичную, альтернативно-историческую. Даже пару раз улыбнулся, но все-таки нет — это он серьезно...

И, честно, я могу его понять. Разноцветный террор, насилие, в том числе и сексуального плана, колоссальное сокращение населения страны, экономический апокалипсис, братоубийство — неполный перечень нашей, как, в принципе, и многих прочих гражданских войн и последствий революций. В принципе, мало чем отличается от той же Великой Французской. Логика истории, ибо. Поэтому, конечно же, хочется, чтобы этот период был иным. Чтоб тогдашняя имперская Россия, ее правители, поняли, что нужно народу. Просветили б его, накормили, земли дали, обучили, свободой одарили, войну завершили, все, абсолютно все сословные и национальные стены убрали, а потом со всем этим и вернули России ее величие, сверхдержавность бы учредили... Но нет, нет. К сожалению, так даже в мультивселенной, как мне кажется, невозможно. Ибо слишком нереалистично. Если режим веками ничего не предпринимал и двигался в истинно правильном лишь для него векторе развития, то о радикальных реформах в сжатые сроки говорить не приходится. Да и сцены с этими диалогами Троцкого и Ленина с Николаем... Боже, насколько они до идиотии невозможно нереалистичные. Ни капли. Да и образ Ленина — слишком он уж облитый грязью. Не то, чтобы совсем... Но вот Николая выставляют максимально доблестным рыцарем-прагматиком, который ради народа *духовно дорастая до этого* на все готов. Только где эта прагматика, доблесть и готовность для народа на все в бильярдной игре с кайзером Германии за территориальные репарации от России? Я уж молчу о том, что это и не логично как-то...

Не углубляясь дальше в исторический спарринг с сюжетом «Столкновения с бабочкой», который все же бессмысленен в виду его АЛЬТЕРНАТИВНОСТИ, просто скажу еще пару вещей. Большей части диалогов и мыслей героев просто не получается верить. Стилистика автора как не отталкивает от чтения, так и не втягивает в него. Середина романа и его конец наиболее сносные куски книги. Конец, не считая альтернативного флэшфорворда у гражданина Романова, даже показался чем-то интересным и цепляющим. Из-за этого средняя оценка в шесть баллов. И совет: в принципе, роман Арабова можно пропустить. А можно и прочитать. Тут уж сами решайте. Какого-то отвращения от прочитанного не имею — красивая, пусть и совсем не реальная фантазия.

Этот рассказ, точнее, небольшая повесть Кристофера Приста, «Груда камней», очень удивил меня. Не то, чтобы сильно понравился мне на фоне остальных элементов «Архипелага Грез», но уж что точно — удивил. В хорошем смысле.

Данное произведение не рассказывает нам ничего особо нового о параллельном мире сказочного архипелага, бесконечной и бессмысленной войны двух держав и временных аномалиях. В нем нет какого-то особого сюжета и крайне интересных персонажей с яркими, живыми историями. Нет. «Груда камней» — постмодернисткий маленький шедевр с очень хорошо проработанной структурой. Формой, или структурой, опять же, которая где-то ближе к концу полностью меняет восприятие всего прочитанного в повести ранее. Не скажу, что там такого случилось, ибо тогда прочтение данной работы станет просто бессмысленным. Скажу лишь, что у переводчика все вышло на ура. Я был очень удивлен и сначала подумал, что просто был невнимательным. Даже два раза перечитал коренной переломный момент. Ан-нет — все правильно.

Качественная и профессиональная работа, но именно в качестве эксперимента в постмодерновой литературе.