Издательство «Азбука»

Ozon

Читай-город

My-shop

Велика вероятность, что вы возненавидите эту книгу – из-за мастерства, с которым Адамс бьет в потаенные уголки нежного читательского сердца. «Чумные Псы» в разы хуже (для вашей психики), чем «Каштанка» и «Муму», но проходят примерно по тому же ведомству: это не просто истории о несчастных животных. Издевательства сильных над слабыми и безнаказанность таких действий, пирующие на чужих страданиях медиа-стервятники, излишняя доверчивость толпы и лицемерие власти – все это переплетается в «Чумных Псах».

Когда псы Рауф и Надоеда вырываются на свободу из научного центра, это не становится счастливым концом истории: побег – только начало. На воле им придется освоить науку выживания, которую преподаст встречный лис: выживать – значит уметь находить еду, убивать и убегать. Ситуация осложняется еще и травмированной психикой героев: Рауф терпеть не может воду, что становится очевидным в первой же сцене из научного центра, а Надоеда страдает от галлюцинаций из-за операции на мозге. Все это до боли (в том числе сердечной) напоминает графический роман Гранта Моррисона «НАС3», вышедший спустя лет тридцать после «Чумных Псов»: там с секретной военной базы сбежали животные-биорги, которым ученые вживили механические части, превратив ласковых домашних питомцев в страшное оружие.

Зарубежные обложки книги:

Книга «Чумные Псы» предсказуемо завоевала любовь эко-активистов: художественные произведения про опыты над животными и так появляются редко, а уж у известных писателей и подавно. К тому же, еще в «Обитателях холмов» Адамс доказал, что умеет рассказывать о животных как никто другой. Его стиль как нельзя лучше подходит для обсуждения сложных тем: он умудряется вызвать у читателя сочувствие, не играя на больном и не перебарщивая с сентиментальностью. Как известно любому художественному спекулянту, хочешь пробить читателя/зрителя на слезу – включи в свое произведение страдания детей и животных, и все пройдет удачно. Адамс, к счастью, к числу таких «творцов» не принадлежит. Его герои, включая антагонистов, показаны во всей их противоречивости: «хорошие» персонажи нередко поддаются своим слабостям, «плохие» могут неожиданно показать себя с совсем другой стороны. Впрочем, если вы читали другие книги Адамса, это для вас не новость: под чутким руководством этого писателя можно и убийцу простить.

Адамс еще в предисловии к книге предупреждает, что все отрицательные персонажи книги являются вымышленными, а вот положительные списаны с настоящих людей. В основном это жители деревушки Ситуэйт в Озерном Крае, с которыми был знаком писатель, так что вместе с основной историей мы прочитаем еще и фрагмент из переписи населения. Но среди реально существующих людей, упомянутых в «Чумных Псах», есть и публичные фигуры: это орнитолог и натуралист Рональд Локли, с которым Адамс дружил много лет, и всемирно известный натуралист Питер Скотт.

Впрочем, в «Чумных Псах» есть связь не только с реальностью, но и с другими книгами Адамса, в частности, с «Девушкой на качелях». Дело в том, что доктор Гуднер, который в «Чумных Псах» занимается некоторыми секретными исследованиями, оказывается однофамильцем героини «Девушки на качелях» Карин – точнее, однофамильцем ее первой версии, поскольку впоследствии Адамс фамилию главной героини сменил. Судя по биографиям этих двух героев, совпадение вряд ли случайное – да и книги эти вышли с разницей всего в три года.

Как не существует на свете упомянутых в книге антагонистов, нет в Озерном Крае и самой организации «Животная опытно-научная и прикладная апробация», из которой сбежали псы. Зато именно в этой местности находится ее прототип (исключительно в архитектурном отношении): это ферма Лоусон Парк, которой когда-то владел Джон Рескин, и которая теперь принадлежит связанной с искусством организации Grizedale Arts, так что вместо животных там обитают художники. К слову о художниках: рисунки для «Чумных Псов» сделал художник Альфред Уэйнрайт, когда-то выпустивший серию иллюстрированных путеводителей по Озерному Краю.

Примеры разворотов из "Чумных Псов":

«Чумные Псы» были экранизированы в начале 80-х, всего через несколько лет после выхода книги. Мультфильмом занимался Мартин Розен, за несколько лет до этого уже сделавший мультфильм «Обитатели холмов». Но о романе Адамса напоминает и еще одна картина: это анимационный фильм Уэса Андерсона «Остров собак», временами очень похожий по атмосфере на «Чумных Псов». К тому же, уже в финале книги Рауф и Надоеда обсуждают некий Собачий остров, рай, где можно сколько угодно гоняться за кошками, и где ни один человек их больше не обидит – у Андерсона, правда, этот остров получился совсем не таким. Да и вдохновился режиссер, по его словам, дорожным указателем Isle of Dogs, возвещающим о близости одноименного района Лондона.

Объединяет «Остров собак» и «Чумных Псов» жесткая демонстрация совсем не сахарной жизни собак, которые оказываются или выброшенными, как старые игрушки, или замученными. Адамс напоминает о яде власти, которым отравлен человек – и это касается не только власти над животными. В «Чумных псах» писатель говорит за слабых, за тех, кто не может сказать сам – а мы должны их выслушать. Уже хотя бы потому, что все мы за них в ответе.

Один из самых удивительных бестселлеров минувшего века, которому абсолютная фантастичность, или скорее — фантасмагоричность и сюрреалистичность, не помешала получить от критиков и читателей эпитеты вроде "философского лабиринта", "большого романа со множеством точек входа", наследующим монументальности Джеймса Джойса и романтизму Кольриджа и Китса, "американского магического реализма" и американской же "поэтической интерпретации" самых жёстких произведений Ирвина Уэлша. В кипящем яростном котле этого текста плавятся отзвуки прозы Кормака Маккарти и Владимира Набокова, мифов и поэзии, социальных бунтов и культуры хиппи, все оттенки чёрной и белой кожи.

"Дальгрен" по внешним признакам относят к научной фантастике, но не так прост был Дилэни, уже написавший в 60-х свои главные романы в жанре НФ. С самого начала он во всём был ниспровергателем устоявшихся традиций. Чернокожий автор добился успеха в довольно консервативной среде тех, кто пишет и читает научную фантастику (к 70-м Дилэни уже был четырежды лауреатом премии "Небьюлы" и один раз — "Хьюго"). В рамках жанра НФ с самого начала искал новые выразительные средства, которые позволили бы фантастике не просто раздвинуть жанровые границы, а стереть их. Так же сам Дилэни, родившийся в Гарлеме, всем, что он делал и чего добился в жизни, доказывал, что в жизни, как и в литературе, нет ограничений. Даже своей сексуальной ориентацией Сэмюел Дилэни (ещё в детстве он осознал свою натуру) бросал обществу вызов, но при этом даже в этом умудрился выйти за рамки: Дилэни был женат на женщине. Его жена — переводчик, поэт и критик Мэрилин Хакер. Ещё до замужества Мэрилин не скрывала, что она лесбиянка, но это не помешало паре родить дочь Айву. Девочка появилась на свет в тот же год, когда её отец закончил работу над самым сложным своим текстом — романом "Дальгрен". Ни до, ни после этого романа Дилэни так глубоко не уходил в литературные лабиринты.

О периоде его жизни и творчества, предшествовавшим "Дальгрену", Василий Владимирский написал для Bookmate journal как всегда отличную статью. Какой ритм привнёс в мир и научную фантастику 60-х чёрный вундеркинд, можно прочитать в материале "Писатели, изменившие научную фантастику XX века".

Что было после романов "Вавилон—17", "Пересечение Эйнштейна" и "Нова"? "Нова" была издана в 1968 году. Дилэни было к тому моменту 26 лет. Он уже написал семь выдающихся научно-фантастических романов. Что ещё он мог сказать в жанре научной фантастики, который уже изменил? Он решил взорвать солнце — и на пять лет погрузился в работу над текстом, споры о котором не утихают до сей поры. В частности, споры о том, как читать этот текст и как воспроизводить его на других языках. Достаточно почитать форум ФЛ, где после публикации на сайте издательства "Азбука" ознакомительного фрагмента, разгорелся спор о том, как правильно переводить такой текст — с кавычками в прямой речи или без, с разбивкой на абзацы или без.

Специфика таких текстов, как "Дальгрен", в том, что каждый читатель остаётся с ним один на один в нелинейном метафизическом пространстве, в котором и восприятие действительности во время чтения текста, и сам текст меняются с каждой секундой и каждой страницей, с каждым пройденным или преодолённым этапом в повествовании. В итоге читатель понимает, что текст не был физической структурой, что он был ключом к восприятию идеи, вокруг которой выстроил лабиринт слов автор. Как ни представляй физически такой текст, это не будет его истинной формой. Ключ каждый читатель видит по-своему, и текст в печатном виде представляет собой не более чем стоп-кадр в некий неопределённый момент. Такие тексты живут только тогда, когда их читают, когда слова воспринимает сознание. И только в сознании текст обретает те форму и структуру, к каким читатель готов. "Дальгрен" — тот самый ключ, который не просто раздвигает границы или уничтожает их, отменяя жанровые особенности и лингвистические незыблемые структуры, а отменяет саму норму. В том числе языковую.

Такие тексты, как "Дальгрен", создаются не для того, чтобы создать некую норму — формы, передачи смысла. Как бы ни приходилось читать этот текст — с кавычками в прямой речи и без абзацев, в более привычной передаче речи на письме или как внешне бессодержательный набор набор букв, из которого только наложением особого шаблона можно вычленить связные фразы, — всё равно он останется только ключом, не дверью. Именно по этой причине "Дальгрен" стал в своё время предметом столь разнообразных трактовок, и даже ожесточённых споров, считать ли роман фантастикой или нет, прекрасный это текст или отвратительный.

Филип К. Дик (сам — автор весьма своеобразных текстов) и Харлан Эллисон возненавидели "Дальгрен". Эллисон честно признавался, что так и не справился с книгой, сдался после 361 страницы в тщетной попытке понять, зачем это всё. Уильям Гибсон (его статья "Рекомбинантный город" предваряет в издании от "Азбуки" текст романа) признавал непостижимость авторской задумки и считал, что Дилэни создал загадку, которую не нужно было разгадывать, достаточно было принять её как часть существующей реальности. Существует мнение, что первое предложение "Нейроманта" (перевод Михаила Пчелинцева) ("Небо над портом напоминало телеэкран, включённый на мёртвый канал.") — это дань Гибсона "Дальгрену" Дилэни. Так отец киберпанка перекинул мостик к своему роману из вступления "Дальгрена" (перевод Анастасии Грызуновой):

цитата

собой ранить осенний город.

И взвыл, дабы мир дал ему имя.

Изпотьма ответило ветром.

Уильям Гибсон в молодости:

Роману доставалось и сильнее, чем выразился Эллисон. Его называли самым большим разочарованием в научной фантастике с тех времён, как "Хайнлайн выставил себя дураком", написав "Не убоюсь зла". Возможно, всё дело в восприятии. До "Дальгрена" Дилэни был молодым и весьма талантливым писателем-фантастом. В "Дальгрене" он не просто сменил интонацию, а изменил правила игры. Поэтому при всех признаках модернистской антиутопии "Дальгрен" — это не чистая НФ. И это увидел Гибсон.

Вот что он пишет в предисловии к роману:

цитата

"Я вписываю «Дальгрен» в такой исторический контекст:

Все, кто сейчас моложе тридцати пяти, не помнят сингулярности, что объяла Америку в шестидесятых годах двадцатого века, а поколение, которое испытало эту сингулярность на собственной шкуре, в основном, я так понимаю, предпочло амнезию и отрицание."

К моменту, когда вышел "Дальгрен" (первое издание увидело свет в издательстве Bantam в январе 1975 года, а работал над романом писатель на протяжении нескольких лет, с 1969 года), американцы уже вполне научились отрицать реальность, в которой они ещё недавно побывали. Они не хотели вспоминать о 60-х, когда по стране прокатилась волна чёрных бунтов. Америка на время превратилась в настоящие джунгли, а точнее — в выжженную территорию, в некое подобие мира после Апокалипсиса, где правит не закон, а ярость. Чёрное население вышло на улицы, чтобы требовать, громить, ломать, чтобы насиловать и грабить белых. Институты власти самоустранились, улицы превратились в огненные реки боли, ужаса и смерти.

Последствия одного из чёрных бунтов в Америке 1960-х:

Ещё в семидесятых, с неспешной прозорливостью пророка Дилэни, описал современное общество. Не мировое, а ту его часть, где очень остро в этом году встал вопрос, всякая ли человеческая жизнь важна, или ценность зависит от цвета кожи. Почему только в этом году? Это вопрос к обществу. Видимо, катастрофа, произошедшая со всем миром, обнажила социальное расслоение общества в отдельных регионах планеты. Пандемия не просто разрушила привычный уклад, она в некотором смысле подвела человеческое общество к краю. Вглядываясь с края в бездну, часть общества в ужасе отошла, а часть преисполнилась первобытной ярости. Всё, как в "Дальгрене". Именно поэтому это не фантастический роман, а текст, творящий новую мифологию на многочисленных временных слоях, заполненных осколками и отголосками мифов былых цивилизаций.

Город Беллона прямиком отправляет к римской богине войны, супруге Марса. Сам Марс в абсолютном воплощении божества (подобно тому, как японцы видят в Солнце лик верховного божества и прародительницы всех императоров — Аматэрасу) — это огромный и зловещий солнечный диск, нависший над затерянным где-то на Среднем Западе городом. В городе произошла катастрофа, отбросившая его жителей далеко назад в эволюционном развитии. Здесь больше нет благ цивилизации, вроде телефона, электричества, телевидения. Здесь больше не действуют законы. Вообще никакие — ни морали, ни физики, ни логики. Это место, лишившееся основы, почвы под ногами. И люди, населяющие это место, лишились самого главного — понимания, кто они и зачем. Им остаётся только одно — отдаться хаосу, приветствовать насилие, выживать любой ценой.

В этом хаосе идёт к неведомой цели парень Шкет (в оригинале — Kid). У него одна нога босая. Он ничего не помнит о себе, но твёрдо уверен, что он американец. Он приходит в город, где правит насилие. В Беллоне героем стал Джордж Харрисон — чёрный парень, кто во время беспорядков изнасиловал белую девушку. Он не просто утвердил своё право сильного и отомстил за все притеснения чернокожих, он совершил поступок, который стал чем-то из ряда вон выходящим даже в этом странном замкнутом пространстве, где умерла цивилизация, законы и мораль. Беллона — это дикий зачарованный лес, по которому Шкет странствует, как некое древнее божество в поисках чего-то, что наконец даст ему точку опоры или отсчёта. Что-то, на чём можно зафиксироваться.

Он встречает Ланью — девушку, которая играет на губной гармошке. И звуки её музыки очаровывают. Шкет и Ланья вместе. Они занимаются сексом. Они пробуют всё, что доступно их воображению. В их постели оказывается несовершеннолетний мальчик. Они живут так, как действует на них окружающая обстановка. Секс в окружении насилия — единственное, что даёт какую-то связь с реальностью, где сексуальная раскрепощённость, как в коммуне хиппи, вполне вписывается в стремление Шкета понять, кто же он на самом деле. Жизнь Шкета в Беллоне, как и его образ, напоминают о боге Пане. Босая нога, музыка, секс, а позже попытки Шкета стать поэтом, записывая стихи в найденную им записную книжку.

Подобных отсылок к мифологии в романе при желании можно найти немало. Здесь женщина превращается в дерево, как в мифе о Дафне, а странные люди, встречающиеся Шкету в городе, можно представить в образах различных персонажей греческих и древнеримских мифов — от Юпитера до Харона.

При этом не стоит пытаться подчинить всё, что происходит с героями, ритму и логике линейного повествования. Как уже упоминалось, "Дальгрен" — это роман со множеством входов и, может так статься, без единого выхода. Это текст, свитый в кольцо из множества элементов, каждый из которых способен изгибаться в своём направлении. И выходя из текста, можно оказаться в самом начале, как будто ещё только в него заглянул...

"Дальгрен" — это вечный круговорот тем, в которых можно углядеть и социальное высказывание, и прогноз, и вечный сюжет о поисках себя в мире, который постоянно обнуляет любые стремления обрести уверенность в завтрашнем дне.

Иллюстрация Дина Эллиса к первому изданию романа "Дальгрен":

Для такого романа крайне непросто создать обложку, которая бы подготовила к тому, что ожидает внутри. Оформление "азбучного" издания переосмысляет оригинальную обложку первого издания романа. В 1975 году роман был издан с иллюстрацией американского художника Дина Эллиса, который как раз в 60-х годах создал много знаковых обложек для книг Айзека Азимова, Артура Кларка, Рэя Брэдбери, Фрэнка Герберта, Ларри Нивена, Андрэ Нортон и других.

Обложка первого издания романа "Дальгрен" (Bantam Books, январь 1975):

Кстати, иллюстрация к сборнику Брэдбери "Человек в картинках" авторства Дина Эллиса стала культовой работой и была продана на художественном аукционе за 45 000 долларов.

Дин Эллис был тем художником, кто смог верно прочувствовать настроение романа Сэмюела Дилэни. Основной чертой его иллюстраций обычно были некие циклопические образования или конструкции, порой весьма причудливые, на фоне которых, как в прозе Лавкрафта, человеческие фигурки кажутся малозначительными. И огромное солнце над Беллоной — городом, где роль человеческого разума явно преувеличена — изображено Эллисом на обложке во всей мощи.

Примеры работ Дина Эллиса:

Как итог пространных и нелинейных размышлений о роли, значении, смысле и жанровой принадлежности одного из самых необычных романов минувшего века от одного из самых необычных фантастов столетия — комментарий от переводчицы Анастасии Грызуновой. Впервые переводить на русский такой непростой текст — это был настоящий вызов. И на вопрос, чем же для неё оказался текст, как она восприняла его, Анастасия дословно ответила следующее:

"Я тут, кажется, на вопрос "чем необычен "Дальгрен" должна, как один персонаж в нём советует, придумать публичный ответ. Короткий публичный ответ такой: он взрывает мозг напрочь. Это был очень странный опыт (с каждой книжкой опыт странный, но если с книжкой любовь, он, понятно, страннее стократ). Перевод — это же такой моноспектакль: ты говоришь чужими голосами (автора, но не только — голосами персонажей тоже), актёрский такой трип, всякий раз. Но с "Дальгреном" ты в основном играешь человека с довольно прихотливыми искажениями картины мира неясной природы — а подход требует этим человеком быть, и, короче, эти призмы-зеркала-линзы картину мира ощутимо искажали и мне — в том числе далеко за пределами собственно текста. Помимо многого прочего, в "Дальгрене" есть такая тема: условно "психически здоровый" человек снова и снова пытается понять, как устроено "безумие" (с учётом всего, что мы узнали с 1974 года, терминология условна) — и, guess what, снова и снова не может. Вот я тоже вряд ли смогу объяснить, что происходит, когда ты — не очень ты, потому что ты говоришь чужим голосом, и этот голос таков, каков он в "Дальгрене", — голос человека, у которого настолько текучие и необязательные отношения с реальностью.

При этом, поскольку Дилэни, к счастью, не считает нужным себя объяснять, вычислять ключи к этому тексту — какие-то внятные резоны не того даже, что в нём происходит (версий возможно немало, их выстраивает тот, кто читает), а просто Почему Он Такой, — это отдельная прекрасная история. Пока читаешь, ключи иногда падают тебе на голову с потолка, всякий раз довольно неожиданно, когда думаешь совсем о другом, потому что текст думает о другом. И поскольку я тут тоже читатель, соблазн выстроить стройную линейную версию был очень, конечно, велик. Я в какой-то момент рисовала схему (эпизоды, красные верёвочки обозначают связи между событиями — чувствовала себя натурально conspiracy nut, очень новый дивный опыт) — короче, надо ли говорить, что у меня получилась закольцованная структура? Не раз закольцованная, такими петлями. Сто тысяч раз все уже сказали, что "Дальгрен" нелинейный, это multi-point entry novel, но как же не попытаться выстроить космос из хаоса, да? А "Дальгрен" — коан на 900 полос, сколько ни тасуй и ни замыкай, линейности не предвидится. То есть, если вдуматься, космос мы в нём в итоге, видимо, и наблюдаем.

Желаю, короче, занятного чтения."

Обложка первого издания романа в переплёте (Gregg Press (Бостон), 1977):

Перед тем, как читать роман, вспомните цитату одного из критиков, который настолько проникся Беллоной, что сказал: "На самом деле Беллона — это не какой-то один выдуманный город. Дилэни создал и описал в образе города огромную фреску из всех городов на земном шаре. От Балтимора до Лондона Беллона — город мира и город, представляющий мир".

Аннотация:

«Дилэни — не просто один из лучших фантастов современности, но и выдающийся литератор вообще говоря, изобретатель собственного неповторимого стиля», — писал о нем Умберто Эко. «Дальгрен» же — одно из крупнейших достижений современной американской литературы, книга, продолжающая вызывать восторг и негодование и разошедшаяся тиражом свыше миллиона экземпляров. Итак, добро пожаловать в Беллону. В город, поражённый неведомой катастрофой. Здесь целый квартал может сгореть дотла, а через неделю стоять целёхонький; здесь небо долгие месяцы затянуто дымом и тучами, а когда облака разойдутся, вы увидите две луны; для одного здесь проходит неделя, а для другого те же события укладываются в один день. Катастрофа затронула только Беллону, и большинство жителей бежали из города — но кого-то она тянет как магнит. Бунтарей и маргиналов, юных и обездоленных, тех, кто хочет странного…

«Город в прозе, лабиринт, исполинский конструкт… „Дальгрен“ — литературная сингулярность. Плод неустанной концептуальной отваги, созданный… поразительным стилистом…» (Уильям Гибсон).

Впервые на русском!

ISBN 978-5-389-14010-3

896 страниц

Себастьян Барри отметился, кажется, во всех областях литературы, да еще как: он выпустил несколько поэтических сборников, с десяток романов и еще больше пьес. «Тысяча лун» — его новейшее произведение, продолжающее рассказ Барри об истории Ирландии через призму человеческих судеб. Правда, вслед за «Бесконечными днями», действие происходит в США, и с Европой связано лишь героями, которых занесло на другой континент, и влиянием этих героев на местные дела. В центре повествования – Винона (она же Оджинджинтка), приемная дочь Томаса Макналти и Джона Коула, героев «Бесконечных дней».

Книги Себастьяна Барри, выходившие в "Азбуке":

Барри в «Тысяче лун» уже не просто вторгается на чужую территорию и в чужую историю: он говорит от лица юной девушки из индейского племени, которую когда-то вырвали из знакомой среды. Теперь она наблюдает за страной, которая силится оправиться от последствий Гражданской войны, и пытается понять, как жить в этом шатком мире. Будь Барри русским писателем, на его произведения вполне могли бы навесить ярлык «история маленького человека»: слишком часто он говорит о бедняках или изгоях. Но, в отличие от наших «маленьких людей», герои Барри не пассивны, они живут пусть и не всегда счастливой, но наполненной жизнью: борются за любовь и справедливость, за право быть наравных с другими людьми. И если на первый взгляд параллель между ирландцами и индейцами может показаться странной, стоит вспомнить «Бесконечные дни»: если ирландские эмигранты в XIX веке – это «люди-ничто», то индейцы и подавно – они даже не считаются гражданами.

Семейство Макналти далеко не впервые появляется в романах Барри: Томас Макналти в «Бесконечных днях», Розанна Макналти в «Скрижалях судьбы» и др. Но не только эта фамилия повторяется из раза в раз: Барри вообще горазд на переходы персонажей из одной книги в другую. С помощью этого ему удалось создать свою «ирландскую вселенную», где вымысел тесно переплетен с правдой, а судьбы отдельных персонажей – с историей целого народа. В этом "Тысяча лун" несколько схожа, к примеру, с романом "Портрет мужчины в красном" Джулиана Барнса, рассказывающем об эпохе через жизнь доктора Самюэля Поцци — вот только Поцци был реальной фигурой, а герои Барри основаны на его собственном опыте и мировоззрении.

«Тысяча лун» напоминает и о поэтическом таланте автора: воспоминания Виноны о детстве и окружавших ее пейзажах, ее наблюдения за приемными родителями и понимание собственных чувств окрашивают текст в лиричные тона. Но это не единственный оттенок романа: здесь есть и детективная линия, и чуть ли не саспенс. Нападения, поджоги, общий страх – вот мир, который противопоставлен идиллическому детству героини. Мир, где по-отечески любящий ее Томас Макналти вполне может быть убийцей ее настоящей семьи и даже не помнить об этом. Такая многогранность персонажей — залог читательского доверия, и вкупе с "Бесконечными днями" роман "Тысяча лун" доказывает, что Барри способен вызвать это доверие у кого угодно.

В феврале мы уже делали подробный анонс к выходу другой книги Бакли – романа «Охотник за судьями», рассказывающего о Сэмюэле Пипсе и его шурине Балти, отправленном Пипсом на охоту за судьями, приговорившими Карла I к смертной казни. Теперь же, в «Собирателе реликвий», мы движемся в обратном направлении с точки зрения времени: на дворе начало XVI века.

Начинается роман с описания ярмарки святых мощей, которая подозрительно напоминает выставку достижений сельского хозяйства или осеннюю ярмарку меда. Тут и там на площади расположились ушлые продавцы святынь: у одного фаланга святого Фомы всего за 15 гульденов (видимо, сезонные скидки), у другого – целая рыбацкая лодка апостола Петра. Эти «реликвии» придирчиво осматривает Дисмас, главный герой «Собирателя реликвий» (персонажем с более прямолинейной библейской отсылкой в имени мог бы стать только Хесус). Вокруг его поприща и будет вращаться действие романа: священные реликвии – товар первой необходимости в XVI веке. На помощь Дисмасу в его злоключениях приходит никто иной, как Альбрехт Дюрер, знаковый живописец и гравёр Ренессанса.

Одним из самых заметных персонажей «Собирателя реликвий» стала ученица самого Парацельса Магда, которую Дисмас и Дюрер встретили по дороге в Базель. У Магды и Дисмаса завязываются отношения, и таким поворотом событий мы отчасти обязаны Кэти, жене Кристофера Бакли, и Триш Тодд, его редактору, которые повторяли «Нужно больше Магды!» (Кэти к этому прибавляла, что требует от пары еще и объятий с поцелуйчиками).

Как и «Охотник за судьями», «Собиратель реликвий» во многом напоминает road movie, историю о путешествии двух напарников, которые должны выполнить некую миссию – но по пути с ними случится немало как серьезных, так и забавных происшествий.

Идея написать «Собирателя реликвий» пришла к Кристоферу Бакли с неожиданной стороны: он писал о моде на публикацию в СМИ статей-списков (как правило, с рандомными фактами) – и наткнулся на упоминание Фридриха Саксонского, у которого была огромная коллекция священных реликвий (более 10 тысяч экземпляров). Кроме того, Фридрих Саксонский был одним из немногих защитников Мартина Лютера, и для Бакли это стало решающим фактором: книге о священных реликвиях быть, а Фридрих попадет в нее в качестве героя. Бакли рассказывает: «Я взглянул на список этой коллекции, и там были невероятные вещи. Прядь из бороды Иисуса, соломинка из Яслей Христовых и – я сейчас не придумываю – фиал с молоком Девы Марии». Большая коллекция реликвий в те времена – это одно из подтверждений высокого статуса ее обладателя.

цитата

На северной стороне площади, у рыбных рядов, очень удачно расположилась жемчужина сезона — рыбацкая шаланда, принадлежавшая, как уверяли, святому Петру в его доапостольские, галилейские рыболовные дни.
Положение Дисмаса в сообществе перекупщиков реликвий обеспечило ему доступ на закрытый показ. Начальная цена в три тысячи гульденов была экстравагантной, даже если бы артефакт был аутентичным, в чем Дисмас сильно сомневался. С лупой в руках он, к ужасу продавца, полез под днище, где и обнаружил поражения, типичные для личинок солоноводного древоточца. Отряхиваясь, он с укором посмотрел на продавца:
— Странно, не правда ли? Следы заражения морским древоточцем на пресноводном рыболовном судне.
Маклер прокашлялся и отвечал, что, видите ли, лодка немного постояла в Средиземном море, в Иоппии, перед тем как... эмм... быть погруженной на корабль до Марселя.
— Хм. Ну что ж, спасибо, что позволили взглянуть.
Досадно, думал Дисмас, лодка могла бы украсить двор Замковой церкви Виттенберга. Или клуатр Майнцского собора. Покупатель-то для нее найдется. Какой-нибудь новоиспеченный богемский дворянин богато раскрасит ее и запустит в ров. Со временем она ему надоест, и его чада начнут разыгрывать на ней знаменитые морские баталии. В конце концов она прогниет и затонет, а хозяин станет говорить, что с самого начала сомневался в ее подлинности.

В «Собирателе реликвий» мы видим все ту же сатиру, которая так полюбилась поклонникам Кристофера Бакли – просто эта сатира поменяла территорию с современной автору Америки на далекое прошлое, которое, если разобраться, не так уж и далеко от нас в плане человеческих страстей и амбиций. Герои Бакли мыслят и разговаривают языком современных людей, и это еще один намек на нашу с ними близость.

«Под знаком черного лебедя» — пятая книга Дэвида Митчелла, которая выйдет в «Азбуке». Поклонники Митчелла знают, что между его романами есть связь: то проскользнет знакомое название, то праправнук знакомого героя. Найти такие отсылки можно и в романе «Под знаком черного лебедя». Из самых заметных можно назвать появление героини «Облачного атласа» Евы ван Утрив де Кроммелинк (дочь композитора Вивиана Эйрса из части «Письма из Зедельгема») и героя «Костяных часов» Хьюго Лэма (студент, двоюродный брат Джейсона Тейлора).

«Под знаком черного лебедя» — отчасти автобиографический роман, в котором Митчелл, очевидно, во многом опирается на собственное детство. К примеру, главный герой, 13-летний британец Джейсон Тейлор (Митчеллу в 1982-м тоже исполнилось 13 лет), заикается – такая же проблема была и у Митчелла. А еще это можно назвать "романом воспитания" (если попытаться влезть в парадигму литературоведения): Джейсон на протяжении года взрослеет у нас на глазах в своей маленькой деревеньке, месяц за месяцем отмечает важные вехи. Мир Джейсона состоит не только из его переживаний: здесь в избытке поп-культуры 70-х и 80-х, музыки и фильмов, на которых он растет и которые его вдохновляют. Самого же автора в детстве вдохновляли «Обитатели холмов» Ричарда Адамса и «Волшебник Земноморья» Урсулы ле Гуин. Митчелл рассказывал, что в 8-9 лет прочитал эти книги и подумал, что просто обязан стать писателем.

Обложки зарубежных изданий романа "Под знаком черного лебедя":

«Под знаком черного лебедя» сравнивали уже и с «Над пропастью во ржи», и с «Вином из одуванчиков», и с другими культовыми романами о взрослении. С митчелловским подростком Джейсоном «книжной» публике, скорее всего, будет легко себя ассоциировать: он робкий мальчишка, который много знает, но стесняется это показать, который не вписывается не только в коллектив, но иногда даже и в собственную семью, и, наконец, он – юный поэт. В каждой главе (всего их 13, и в них описано 13 месяцев жизни подростка) с Джейсоном происходят удивительные события, но главное чудо совершается в его душе. Писать речь 13-летнего подростка для Митчелла было, с одной стороны, вызовом, с другой — интересным опытом: "У детей в этом возрасте нет усвоенных взрослыми языковых формул, которые называются лексической сочетаемостью, т.е. сочетаемостью одних слов с другими. Это значит, что в текст может прокрасться случайная поэтичность и, если повезет, мудрость и проницательность".

Джейсона привлекает все необычное, он живет в своем мире. В этом мире есть, например, таинственный лес около деревни — это лес со сказочным домиком одинокой старухи и темным озером, в котором, возможно, водится призрак. Здесь мы не увидим ничего остросюжетного: никто не организует восстание, не начнет расследование о безопасности реакторов, не погибнет в зловещем особняке. «Под знаком черного лебедя» берет другим: он помогает вспомнить удивительное, немного болезненное время перехода от детства ко взрослой жизни, когда каждый день несет в себе что-то новое, а главные приключения происходят не столько в реальности, сколько внутри твоей головы.