Создавать миры фэнтези – особое искусство; населять их героями, понятными и близкими каждому подростку, и того сложнее, ведь дети, по признанию многих писателей, самые строгие критики, но вместе с тем и самые преданные поклонники. Украинская писательница Наталья Щерба в рассказывает о том, как создавались «Часодеи» и чем эти истории стали для неё.
— Наталья, «Часовой ключ» – книга, которая заложила основу серии «Часодеи», – буквально взорвала мир детской литературы. А чем эта книга стала лично для Вас?
— С самого начала – появления той первой крепкой идеи, впоследствии взятой за основу сюжета, я запланировала цикл из пяти-шести книг. Именно цикл, потому как «Часодеи» – это история с цельным сюжетом. В ней заложены три вещи, имеющие для меня в жизни первостепенное значение – это дружба, выбор между простым и правильным и ответ на вопрос, что такое Время.
— Сравнивать серию «Часодеи» с трилогией Э.Л. Джеймс «50 оттенков» немного странно, если честно – диаметрально противоположная читательская аудитория, разные жанры, разные миры, наконец. Однако всё же рискнем. Какова, на Ваш взгляд, главная причина того, что в рамках дебатов перед вручением авторитетной премии «Ревизор» саге для подростков удалось обойти мировой «взрослый» бестселлер?
— Да, очень приятно, что работу «Часодеев» оценили профессионалы книжной отрасли. Горжусь своим издательством «Росмэн», которое поверило в часовой мир не меньше, чем автор и приложило все силы к качественному изданию и продвижению книги. А ещё в тот день я получила много поздравлений от читателей, и это было так здорово!
— Совокупный тираж «Часодеев» превысил 300 000 экземпляров – фантастическая цифра для русскоязычной литературы. Вы помните момент, когда почувствовали себя, без ложной скромности, знаменитой?
— Я помню, когда почувствовала себя по-настоящему счастливой – когда увидела первый рисунок по «Часодеям». Это была прекраснейшая работа Диноры Нуртдиновой: Василиса, Фэш и Ник, каждый на полоске своего мира. Чудесное, ни с чем не сравнимое ощущение – видеть, как твой мир оживает в рисунках читателей. Сейчас таких работ собралось несколько тысяч, но я не перестаю удивляться каждому новому арту, все интересны по-своему. А сколько ребята изготавливают поделок – часолисты, часовые стрелы, куклы и украшения в стиле клокпанк, — вот это всё наблюдать – и есть самое прекрасное чувство, самые положительные эмоции.
— В то же время феноменальный успех «Часодеев» — это, на наш взгляд, некая планка для автора. Что вдохновляет Вас на создание новых произведений?
— Вдохновляет всё, что я вижу и чувствую в жизни: люди, события, путешествия, впечатления. Волшебство в обычных вещах. И – ежедневная работа над собой, постоянное оттачивание стиля, учёба и поиск новых решений. Писательство – трудная профессия, но и невероятно интересная, развивающая воображение, ум, интеллект, способность к неординарному мышлению.
— Недавно «Новости литературы» представили читателям фото кабинетов известных российских и украинских писателей. А где создавались «Часодеи»? Как выглядит Ваш кабинет? Есть ли у Вас какие-нибудь писательские «талисманы»?
— О да, у меня прекрасный личный уголок. Стол, окружённый «талисманами» — совами – стеклянными, керамическими, шерстяными, железными и даже бумажными, огромные тикающие часы на стене и гора блокнотов с самыми разными записями – схемами, дневниками, картами и рисунками. Обычный такой творческий беспорядок.
— Знаем, что первых читателей Вашей новой книги «Часограмма» ждет сюрприз – таинственное «перехваченное письмо». Приоткройте завесу тайны – о чем в нем идет речь?
— Это письмо – самая настоящая вещь из часодейного мира! В нём повествуется о некое важной (действительно важной!) тайне, которая полностью раскроется только после прочтения заключительной, шестой книги «Часодеев».
— «Часограмма» – предпоследняя книга серии. Какие эмоции вызывает у Вас скорое расставание с героями?
— Самые разные – грусть, радость, волнение. Я знаю, конечно, что уже никогда не смогу расстаться с героями – они всегда будут жить в моём сердце. Но история близится к финалу и должна быть завершена вовремя.
- Планируете ли Вы продолжать работу в жанре подросткового фэнтези или, может, создадите что-то столь же впечатляющее для взрослой аудитории?
— Мне нравится писать для подростков – это отличный возраст, когда происходит перелом в сознании, меняется мировоззрение, но ещё сильна вера в чудо и волшебство. Это время больших перемен и время становления личности, выбор жизненной позиции и определение мечты как цели, даже самой заветной и несбыточной. Подростковая фантастика – интереснейший жанр, в котором найдётся что сказать и о чём поговорить. Да, у меня есть определённые задумки на будущее, но для каждой истории своё время.
— Если бы в нашу реальность «просочилась» магия из Ваших книг, как думаете, каким бы стал мир, как бы он изменился?
— А как же! Мы не узнали бы электричества, зато постигли бы часовые законы времени. А ещё научились управлять часолётами и турбийонами, узнавать друг друга по часограммам, ходить в гости через зеркала по временным переходам, тратить эфлары и минутки, а ещё вовсю обсуждали бы, сократится Временной разрыв между планетами или всё-таки обойдётся.
— Живя в самом сердце Карпат, поневоле впитываешь легенды и сказания, «обитающие» в этом прекрасном и загадочном уголке Украины. Нашли ли они отражение в Ваших книгах?
— О, я очень люблю Карпаты! Это благословенный край, наполненный живой силой и волшебной энергией древних озёр, извилистых горных хребтов, сверкающих водопадов и чарующих лесистых склонов, окрыленных запахом мелиссы, мяты и душистого чабреца. Я часто хожу в горы и каждый раз открываю что-то новое для себя, что-то волшебное, загадочное и необыкновенное, что потом потихоньку ссыпаю в сказку – осторожно, чтобы ничего не уронить зазря, ничего не потерять и не утаить.
— Что, на Ваш взгляд, важно для молодого писателя сегодня, чтобы его книги заметили и оценили? Давайте примем за аксиому, что эти книги талантливы и это одаренный автор.
— На мой взгляд, вначале написать книгу, свою особенную историю, а потом уже пытаться пристроить её в издательство. Мне всегда казалось, что самый гиблый путь – это пытаться «попасть в струю», подстроиться под популярный формат. Такой автор всегда будет плестись в хвосте, потому что с хвоста начал.
— Какие книги Вы сами любили в детстве, что читали «под партой» в школе? А в юности, в студенческие годы?
— Любимых книг, что перечитывала не разы, а десятки раз, не счесть: «Три мушкетёра» Александра Дюма, «Щелкунчик» Эрнеста Гофмана, «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, «Пленники астероида» Кира Булычёва. Произведения Александра Беляева, Артура Конан-Дойля, Анатолия Костецкого, Георгия Мартынова, Генриха Сенкевича – о, список огромен. Пожалуй, самой потрёпанной в школьные годы была книга-трилогия Кира Булычёва «Непоседа», где в заповеднике сказок будущего с Алисой Селезнёвой происходили самые невероятные приключения в мире.
- Кто Ваш любимый автор-фантаст, если такой есть? Именно автор, то есть по большому счету – все произведения, а не одна книга.
— Иван Ефремов. Великолепный автор, философ, великий мыслитель, интересный человек. Его «Таис Афинская» — ода женской красоте, любви и искусству, песня о настоящей Женщине. В разном возрасте его книги воспринимаются по-разному, и всегда можно отыскать что-то новое, ещё не до конца осознанное и осмысленное для себя.
— Вы очень активно взаимодействуете с читателями и в «Живом журнале», и в других социальных сетях. Бывали ли случаи, когда по просьбе поклонников Вы меняли что-либо в сюжете книги?
— К сожалению, наоборот, у меня часто не хватает времени, чтобы достаточно много общаться с читателями. Даже пришлось закрыть доступ к обмену личными сообщениями, когда в день их стало приходить больше тысячи. Но взамен я предложила читателям писать мне обычные, бумажные письма, которые приходят по наземной почте – и это по-настоящему искренние, интересные, где-то смешные, где-то грустные, просто отличные письма. С открытками, рисунками, подарками, секретами и вопросами, на которые я всегда отвечаю.
— Что Вы сейчас читаете или только что закончили читать? Расскажите об этой книге.
— «Энн из «Зелёных крыш» канадской писательницы Люси Мод Монтгомери. Очаровательная, трогательная и забавная история о маленькой девочке, наделённой невероятным даром воображения, добрым сердцем, благородной душой и ярко-рыжими морковного цвета волосами. Прекрасная книга, которую хочется время от времени перечитывать.
Мастер современного хоррора — о том, откуда берутся фобии и почему писатели всё больше переключаются на кино.
Современная действительность так часто преподносит невероятные сюрпризы, что редкому писателю под силу угнаться за ней, используя лишь ресурсы собственного воображения. В новом сборнике «Икарова железа» Анне Старобинец удалось предложить читателям несколько удивительных, хоть и пугающих сценариев из наших дней и недалекого будущего. Писательница, которую называют «русским Стивеном Кингом» и «королевой русского хоррора», встретилась с корреспондентом «Известий».
— У вас есть два типа текстов: одни тяготеют к «чистой» фантастике, другие предельно аккуратно работают с реальностью. Как вы себя больше ощущаете — фантастом или реалистом, использующий приемы из арсенала фантастики?
— Когда мне было лет пять, я любила каждый день представлять себя то кошечкой, то собачкой, то зайчиком. И каждый день бабушки, которые сидели на лавочке у подъезда, старательно угадывали, что я за животное. «Сегодня ты, конечно же, зайчик», — говорили они, и я обычно послушно кивала, даже если ощущала себя лисичкой. Однажды мне самой надоела эта игра и на их вопрос: «Ну, кто ты у нас сегодня, кошечка или собачка?» я ответила: «Сегодня я Аня Старобинец». Бабушки обиделись и больше меня ни о чем не спрашивали. Но я это не в обиду — и те бабушки из моего детства были прекрасные.
Литературные критики в большинстве своем — умные и тонкие люди, которые в силу профессии вынуждены навешивать на писателей жанровые ярлыки. Я тоже была литературным критиком и тоже вешала ярлыки на других писателей. Но сама на себя я стараюсь ничего не навешивать.
Фантастика — это удобная упаковка, «коробочка», в которую я могу сложить свои сюжеты, мысли и чувства. Но лично я не фантаст и не реалистический писатель, а Аня Старобинец.
— Как вам прочно приросший титул «русского Стивена Кинга», вам нравятся его книги?
— В целом — не позорно. Я уважаю Стивена Кинга и считаю, что он гораздо шире, чем «автор жанра хоррор» и даже шире, чем просто фантаст. Он написал много хлама, но и много по-настоящему талантливых вещей: «Мизери», «Мертвая зона», «Оно». Роман «Оно» — потрясающая книга о дружбе; в России она, к сожалению, испорчена отвратительным переводом, но таланта автора перевод не умаляет. Всякие там более поздние «Мобильники» мне совершенно не понравились. Зато последняя вещь Кинга — роман «11/22/63», про человека, который отправился в прошлое, чтобы предотвратить убийство Кеннеди, — прямо как в старые добрые времена. Всем рекомендую читать.
— В рассказе «Поводырь» некие инопланетяне прикидываются креативным продюсером и режиссером и пробуют заказать герою сценарий про «положительный образ» пришельцев. Как складываются ваши отношения с кино?
— На самом деле в этом рассказе практически всё, кроме непосредственно финального превращения продюсеров в инопланетных пришельцев — правда. Это, конечно, собирательный образ, но, так или иначе, слова и повадки принадлежат вполне реальным людям кино, с которыми я имела дело. Иногда мне и впрямь кажется, что процесс создания современного русского кино и телесериалов — это процесс вторжения агрессивного инопланетного разума в родные пенаты.
К счастью, пока еще существуют и нормальные продюсеры-земляне. Наталья Мокрицкая — продюсер фильма «Страна хороших деточек» по моей детской книжке. Я написала сценарий, фильм должен выйти на экраны в этом году. Или наши нынешние телепродюсеры, для которых мы с моим мужем и соавтором Сашей Гарросом пишем сценарий многосерийного мистического триллера. Ну а если говорить серьезно — сейчас многие писатели уходят из литературы в кино, потому что заработать себе на жизнь книгами становится все менее и менее реально. Если ты не Акунин и не Маринина и у тебя нет гигантских тиражей, а ты, что называется, «имиджевый автор», твоя писательская деятельность неумолимо превращается в хобби. Вроде вязания крестиком или макраме. А вот кино кормит. Эта тенденция, возможно, окажется полезной для кино (появятся качественные сценарии), но она точно разрушительна для литературы.
— Современный мир в ваших рассказах подчеркнуто техногенен, и именно здесь таятся разные неприятные сюрпризы — ученые создают из человека насекомое, игровая приставка начинает играть ребенком. Откуда берутся подобные сюжеты?
— Новые технологии бурно вторгаются в нашу жизнь, и жизнь под их влиянием стремительно меняется. Неизбежно возникают мутации, которых мы не успеваем осознать и к которым не успеваем приспособиться. Можно, конечно, не задумываться на тему подобных мутаций, а видеть исключительно позитивные изменения, несущие миру красоту и удобство. Но, считаю, даже у самого позитивно настроенного и продвинутого пользователя тот же фейсбук или гугл-чат вызывают смутное беспокойство. Стандартные причины тревоги: «Большой Брат следит за тобой», «что-то с памятью моей стало», дефицит внимания, интернет-зависимость. Но это — страхи очевидные. Меня же интересуют страхи более глубинные. Мне нравится скрещивать традиционные фобии, тысячелетиями передающиеся из поколения в поколение, с новыми техногенными формами. Превращение человека во что-то иное; Чужой, который хитростью и коварством заманивает твоего ребенка в свое волшебное царство, — это всё древние страхи. Просто раньше они приходили из подвала средневекового замка, а теперь приходят из «Гугла».
— Вы часто представляете современную русскую литературу за границей. Есть ли у иностранцев интерес к нашим авторам, какова их реакция?
— Скажу страшное: на международных ярмарках русские писатели обычно держатся особняком и в контакт с иностранцами вступают редко. На встречи с русскими писателями обычно приходят другие русские писатели и некоторое количество русских читателей. По вечерам русские писатели пьют водку-виски-пиво и спорят о судьбах России. Это почти не шутка.
— Ваши книги стоят несколько особняком и от работ старшего поколения писателей, и от творчества ровесников — «новых реалистов»: Прилепина, Шаргунова и др. Есть ли у вас единомышленники или попутчики в современной русской литературе?
— Есть писатели, которые мне интересны и которых я уважаю: Андрей Рубанов, Мариам Петросян, Леонид Юзефович, Игорь Сахновский, Захар Прилепин. Но любой писатель в глубине души фрик, эгоист и считает себя уникальным. Литература — медленный и занудный, но всё же забег. В забеге попутчиков не бывает.
— Над чем сейчас работаете?
— Пишу сценарий мистического сериала и параллельно — детский детектив. Это будет сборник историй, написанных по классическому детективному канону, но все действующие лица — животные. Думаю назвать его «Зверский детектив».
Недавно я открыла для себя этого шведского сказочника, он еще и иллюстратор. Хочу поделиться его недавним интервью. И я решила заняться его библиографией для ФЛ.
цитата
— У шведов лучшая в мире детская литература, — вы тоже так думаете? — Да, я так считаю. Наверное, потому, что я вырос в этой среде. Я больше всего люблю картинки, и в книге прежде всего обращаю внимание на иллюстрации. А в Швеции столько замечательных и интересных художников. Датчан и норвежцев я тоже люблю. Вместе с тем многие европейские художники мне совершенно не нравятся. Они либо чересчур миленькие, либо слишком сладкие — в общем, что-то с ними не так. Они не настоящие.
— Чувствуете ли вы себя частью шведской литературной традиции? — Это уже судить литературным критикам, я не знаю. Конечно, на меня повлияли книги, прочитанные в детстве, но и литература других стран тоже. В Швеции дети играют огромную роль, дети — это у нас самое важное. Не знаю, так ли это в других странах. А вообще — я не эксперт в области литературоведения.
— Каким был Петсон в детстве и молодости? Чем он жил до того, как у него появился Финдус? — Надо же, я как раз вчера придумал, как все было до Финдуса. Я собирался написать что-нибудь у себя в блоге. И придумал, что в детстве у Петсона была большая семья, они жили в деревне и держали много животных. В молодости у него была невеста, но она его бросила и ушла к датскому исполнителю шлягеров. С тех пор он стал жить в одиночестве со своими курами. Иногда ему было совсем одиноко, и скоро в его жизни появился Финдус. Но об этом уже идет речь в «Истории о том, как Финдус потерялся, когда был маленький».
— Какая из ваших книг у вас самая любимая? — Пожалуй, «Где моя сестра?» — это самая необычная из моих книг. Я очень долго над ней работал. В ней самое главное — иллюстрации. А я — человек, ориентированный в первую очередь на картинку. А из серии о Петсоне и Финдусе я особенно люблю «Петсон грустит» и «История о том, как Финдус потерялся, когда был маленький», потому что в них больше всего отразились мои отношения с моими собственными детьми.
— Почему вы решили больше никогда не возвращаться к серии о Петсоне и Финдусе, но сейчас, спустя десять лет, написали новую книгу? — В какой-то момент мне стала невыносима мысль о том, что я уже постарел, а кроме Петсона ничего больше в этой жизни не сделал. Это совершенно естественно для творческого человека — пробовать себя в разных сферах, идти дальше. Книги о Петсоне и Маме Му довольно однообразные, выполнены в одной технике, это всякий раз повторение одной и той же книги. Мне хотелось создать что-то новое — прежде всего в смысле иллюстрации. Про себя я держал в голове несколько картинок, которые постепенно могли превратиться в сказку. Позднее я воплотил их в книге «Где моя сестра?». Прошло четыре года, и она появилась на свет. Работаю я очень медленно. Ну а новую книгу о Петсоне я сделал потому, что мне очень приятно было снова взяться за эту серию. Никаких свежих идей у меня не возникло, и в качестве сюжета я использовал старый сценарий для театральной постановки «Финдус переезжает».
— Часто ли вы встречаетесь со своими читателями? — Нет. Раньше я иногда ездил по школам, но особого удовольствия от этого не испытывал. Разумеется, встречаться с детьми — дело приятное, но я себя всегда с ними неловко чувствую. Мне сложно объяснить, почему. Иногда я получаю письма от детей, которые любят мои книги. Это, конечно, мне нравится, но, с другой стороны, меня беспокоит, что на эти письма надо отвечать. Если я получил письмо от ребенка, я чувствую, что должен на него ответить. Поэтому предпочитаю никаких писем не получать.
— Изменилось ли что-то в детской литературе за последнее время? И изменилось ли что-то в вашем собственном творчестве? — Для меня творчество — это иллюстрации, и, как я уже сказал, главные изменения для меня заключаются в том, что я устал все время рисовать в одном стиле. Петсона рисовать легко, но хочется попробовать что-то новое. Если говорить о литературе вообще, то мы, шведы, перестали бояться изображать детей некрасивыми, злыми, отталкивающими. Это такая характерная черта шведской литературы. Норвежцы и датчане тоже создают книги, которые балансируют на грани: в них рассказывается, например, о смерти, о душевных болезнях. Такие книги адресованы также и взрослым, которые этого боятся.
— Держите ли вы у себя в голове образ какого-то ребенка, к которому вы мысленно обращаетесь, когда пишете книгу? Думаете ли о том, что он поймет, а чего может не понять? — Да, иногда я об этом задумываюсь. Иногда я употребляю какие-то слова, которые могут быть непонятными. Тогда я подбираю другое слово или объясняю непонятное. Я не включаю в свои книги размышления из жизни взрослых. В моих книгах всегда счастливый конец. А еще мне кажется, что мое чувство юмора и мои фантазии очень близки к детским, поэтому мне особенно не приходится выдумывать и напрягаться.
— Да, это первое впечатление от прочтения книги «Лиза ждет автобуса». Там очень много нюансов, которые нарочно не придумаешь. Например, когда мальчик достает из сумки солдатиков, а девочка трогает их и чувствует, что они немного липкие, — потому что мальчик недавно их сам раскрашивал. И еще масса похожих деталей, от которых у взрослых накатывают детские воспоминания. — Да-да, точно! У меня ведь тоже есть дети, правда, они уже совсем взрослые. Но я помню, как все это было. Хотя сейчас мне уже сложнее об этом писать, постепенно все забывается. Мой сын страшно гордился своими солдатиками, сам их раскрашивал. У него здорово получалось. А в этой сцене из «Лиза ждет автобуса», кстати, есть намек на зарождающуюся влюбленность.
— Перешли ли в книги фантазии вашего детства, что-то знакомое и известное только вам? — Вообще-то, я не пишу о своем детстве. Мне хочется все выдумать заново. Не знаю, почему так получается. То, что я помню из детства, воплощается в иллюстрациях — природа, деревня, крестьянский хутор, где я бывал в детстве. Но я подумывал о том, не написать ли книгу, основанную на моих воспоминаниях. Помню, как мама и папа разводились, а я оставался у дедушки. И многое другое. Но почему-то из этой затеи ничего не вышло.
— И наконец, вопрос, который вам уже задавали, но который по-прежнему очень всех интересует. Является ли Петсон автобиографическим персонажем? — Ясное дело, я его не выдумал от начала до конца. Он думает, как я, и поступает так, как поступил бы я на его месте. Я все скопировал с самого себя. К тому же у нас одинаковые очки.
— А Финдус? У него тоже есть прототип? — Нет, у меня когда-то давно был кот, но черный. Больше кошек у меня не было, пока я не встретил Эву.
— У вас была в детстве любимая книга? — Да. Только вы никогда не слышали об этом авторе. Я и сам не помню его фамилии. Еще лет в пять-шесть, когда я только научился читать, я очень полюбил Йосту Кнутссона — и особенно его книги про Пелле Бесхвостика. Мне очень нравились иллюстрации Эльзы Бесков.
— А вот у вас на полке стоит книга Шона Тана. Вы как считаете, это художник, понятный детям, или это все-таки так называемые детские книги для взрослых? — Я думаю, он, как и многие другие, делает книги в первую очередь для себя — в надежде, что они понравятся и другим. Но вообще-то, мне сложно судить о таких вещах. Иногда просто удивительно, сколько всего способны понять дети, а иногда — наоборот, то, что по твоей задумке должно показаться детям смешным или интересным, оставляет их равнодушными.
— Да, зависит от ребенка. — И от родителей. Насколько это им самим интересно, ведь они заражают детей своим любопытством.
Писатель скончался 9 июня 2013 года в возрасте 59 лет. Это интервью он дал в России./p]
Иэн Бэнкс — один из самых известных шотландцев. После Шона Коннери, конечно. Его «Осиная фабрика» прогремела по всему миру четверть столетия назад, с тех пор у него литературное раздвоение личности: он пишет научную фантастику под именем Иэна М. Бэнкса, а более серьезные романы под именем Иэна Бэнкса.
Впрочем, рассказы о его выходках не менее любопытны, чем его романы: говорят, он порвал свой паспорт в знак протеста против войны в Ираке и отправил его Тони Блэру.
[/i][/p]
— За что вообще можно критиковать Англию, а за что стоило бы любить? — Я люблю Англию за очень многое и уважаю ту важнейшую роль, которую она сыграла в развитии культуры, демократии и индустриальной революции. Но, как и у многих других шотландцев, мои мысли омрачены воспоминаниями о том, как многие годы Англия и Шотландия воевали, прежде чем в конце концов Англия захватила нашу страну. Как там было у Бернса? «Но золотом английским нас на торжище купили…»
— А где интереснее жить — в Ирландии или Шотландии? — Сейчас, наверное, в Ирландии, хотя вряд ли это комплимент красотам этой страны, скорее интерес не от хорошей жизни. Ирландцы в большей степени, чем мы, страдают от последствий экономического кризиса. Впрочем, я думаю, что жизнь на обоих островах во многом похожа, хотя, конечно, Ирландия — полностью независимая страна, а Шотландия всё еще является частью Объединенного Королевства.
— Всегда ли вы знаете, что случится с вашими героями на следующей странице? Как вы вообще начинаете работать над книгой? — Обычно да, знаю. Во-первых, мне так больше нравится, а во-вторых, мне просто нужно распланировать мои романы заранее, хотя бы в некоторых деталях (как-то я попробовал написать роман, не планируя его, и в результате он всё продолжался и продолжался до бесконечности). Так что работа над романом обычно проистекает по такой схеме: где-то год на обдумывание и планирование, а потом два-три месяца печатания, месяц-два редактуры и т.д.
— И что для вас важнее всего — сюжет или не только? — Сложно сказать. Может быть, идеи имеют большее значение, чем сюжет, изначально, но если на этапе планирования всё правильно разработать, то в определенном смысле идеи и станут сюжетом.
— Вы бы хотели стать героем собственного произведения? — Вряд ли мне бы это понравилось — герои моих произведений редко доживают до конца истории… Разве что я мог бы стать кораблем Культуры… Хотя не знаю, как бы мне это удалось...
— Цикл романов о «Культуре», космическая опера нового образца, как у нас обозвали ее издатели, — одна из ваших самых известных работ. Культура — общество чуть ли коммунистической утопии, но почему вы так его назвали? — На самом деле я просто не разобрался в том, кто что сказал. Кажется, в пьесе Ханса Йоста «Шлагетер» главный герой говорит что-то похожее, но есть и миф о том, что это слова Германа Геринга: «Когда я слышу слово «культура», я хватаюсь за пистолет». И с каким-то школьным, мальчишеским задором я хотел сказать: «Культура»? Я покажу тебе «культуру», фашистский ублюдок!»
— Почему многие воспринимают научную фантастику как литературу второго сорта? — Думаю, это своего рода технофобия. Многие люди боятся изменений, тем более того, что изменения всегда случаются чересчур быстро. Отсюда их страх перед технологиями и, как следствие, перед литературой, которая в основном имеет дело с технологиями и с тем, как изменения сказываются на жизни людей. Иногда проще игнорировать свои страхи, делать вид, что они не существуют, нежели столкнуться с ними лицом к лицу. Почти все писатели научной фантастики сталкиваются с этим непониманием и нежеланием понять, с этим игнорированием, однако тем больше их ценят те, кто все-таки решается их прочесть и занимается этим жанром.
— А серьезные критики? Они же тоже считают, что научная фантастика не заслуживает внимания? — Они ее не понимают. Мейнстрим в литературе — гораздо более спокойное пространство для критиков, которые на самом деле просто не разобрались, что к чему. Поэтому они и преподносят эти книги как более серьезные и достойные настоящего литературоведческого анализа.
— Легко ли вам писать? — Безусловно, легко… Если бы мне было сложно писать, я бы реже писал книги, а стал бы делать то, что мне казалось бы увлекательным, прибыльным и приносило бы удовлетворение.
— Например? Кем бы вы были, если бы не стали писателем? — Наверное, писал бы музыку. А если бы с творчеством не сложилось, стал бы геологом или астрономом. Обе эти сферы очень интересуют меня (а может, всё дело в том, что и та и другая имеют дело с большими цифрами?).
— Какой вопрос вы хотели бы услышать в своем первом интервью в России? — Мистер Бэнкс, как вы могли бы прокомментировать тот факт, что ваша Культура на самом деле существует и недавно установила с нами контакт?
— Увы, Культура с нами не связалась. Как вы представляете себе Россию? Как вы думаете, изменились бы ваши книги, если бы вы писали их в России? — Маленький вопрос, ответ на который мог бы быть длиной с целую книгу. Я никогда не был в России, но, конечно, я немного разбираюсь в истории, особенно в ХХ веке. Если говорить о литературе, то это, конечно, Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Горький, Чехов и Ахматова — ключевые для меня фигуры русского и мирового литературного пейзажа. Если литературу не брать в расчет, то я представляю себе Россию как страну с судьбой одновременно героической и трагической, которая принесла величайшие жертвы во время Второй мировой войны (больше, чем любая другая страна) и которая показала всему миру и силу, и бессмысленность идеи культа личности. Иногда мне кажется, что сама история России заставляет воспринимать историю любой другой страны как театральную постановку, история же России выше канонов драматического искусства — это настоящая опера!.. Я не знаю, о чем бы я писал, живи я в России… Хотя идея интересная, надо будет обдумать.
— Если бы вам пришлось предсказывать судьбу по какой-нибудь из ваших книг, какую бы вы выбрали? — «Мост». Это самая сложная и запутанная из моих книг — самое то, чтобы давать предсказания!
— Что вам необходимо для вдохновения? Картины Магритта, виски или медитация? — Наверное, ничего. Просто внимательное наблюдение за миром дает мне достаточно вдохновения, хотя я наслаждаюсь тем, что размышляю обо всем, в том числе и о своей работе, когда брожу по холмам.
— Вы также написали книгу «Сырой дух» — о заводах по переработке солода. Вас особенно интересует эта тема? — Стыдно признаться, но на этот раз выбор за меня сделали мои издатели: они решили, что я напишу такую книгу… Жаль, что мне это не пришло в голову самому.
— Какой у вас любимый алкогольный напиток? — На данный момент — шампанское и хорошие вина.
— Чем вы увлекались, когда были ребенком? Нравились ли вам другие виды искусства? — Всем понемногу… Хотя с самого раннего детства меня увлекали язык и искусство рассказывать истории. Уже в 11 лет я знал, что буду писателем… Вторая моя большая любовь — музыка, в особенности классика и поп-рок. Я всё время слушаю музыку. Многие удивляются, что, когда я пишу, у меня фоном что-то играет, но это просто мой стиль работы.
— Говоря упрощенно, разница между научной фантастикой и фэнтези заключается в том, что научная фантастика имеет дело с будущим, а фэнтези — с прошлым. Увлекало ли вас прошлое когда-нибудь и, если да, какой период вам нравился больше всего? — Да, научная фантастика — это конструирование мифа о будущем. Наверное, я слишком ленивый, но меня всегда пугало, какую колоссальную исследовательскую работу придется проделать, захоти я писать о прошлом… Думаю, любой писатель всегда восхищается прошлым, хотя бы потому, что прошлое всегда отличается от той эпохи, в которую мы выросли, которая нам привычна. Лично я, например, всегда увлекался Византией. Наверное, стоит туда добраться — за всю свою жизнь я так и не доехал до Стамбула, так что, видимо, увлечение прошлым не было столь сильным в моем случае.
— Ваша «Осиная фабрика», самая известная книга, была опубликована четверть столетия назад. Изменилось ли ваше отношение к ней? — Нет, я всё еще люблю эту книгу и горжусь ей.
— Какие книги читаете вы сами? — Похожие на то, что пишу я сам. Большей частью это мейнстрим — проза и научная фантастика. Наверное, я читаю меньше нон-фикшна, чем мне хотелось бы, но я слишком люблю просто читать хорошие романы! Еще я читаю то, что мне советуют знакомые, и пытаюсь наконец расправиться с теми классиками, которых я не дочитал в университете.
— Как получилось, что вы увлеклись научной фантастикой, и кто повлиял на вас? — Я просто много читал фантастику. Думаю, на меня повлияли все авторы, которых я читал, в особенности — естественно, в положительном смысле — могу выделить Брайана Олдисса, Сэма Дилэйни, Барри Бэйли, Альфреда Бестера, Джона Браннера и Джона Слейдека. И это лишь некоторые из имен. А в отрицательном, реакционном смысле на меня, и в частности на мое представление о Культуре, повлияли многие правые американские писатели.
— В чем основная задача научной фантастики сегодня? Является ли она своеобразным эскапизмом? — Я не уверен, есть ли у научной фантастики вообще какая-либо сверхцель, кроме общей цели любого литературного произведения — рассказать историю и показать нам самих себя. Эскапизма в научной фантастике меньше, чем в том же фэнтези, меньше и отсылок к каким-то сказочным мотивам.
— Две из ваших книг названы по строчкам из «Бесплодной земли» Томаса Стернза Элиота. Это намеренный литературный прием? Или, может быть, научная фантастика ближе к поэзии, чем реалистическая проза? — Необязательно. Что касается названий, то всё гораздо проще — мне просто нравится язык, которым написана «Бесплодная земля».
— Какова главная черта личности Иэна Бэнкса? — Не мне судить… Разве можно быть по-настоящему объективным, когда говоришь о себе? Но подозреваю, что мои друзья ответили бы так: «Ему невозможно, невообразимо везет»» — и, наверное, они были бы правы.[/q]
— Калерия Вивиановна, для многих советских детей книги, написанные вашим дедом («Волшебник изумрудного города», «Желтый туман», «Тайны заброшенного замка») были настольными. Хотя автора многие не знали в лицо. Вы тяготились известной фамилией?
— Никогда. Дедушка был очень скромным. Только близкие и немногие мои одноклассники знали, что мой дед — писатель. У нас в семье было принято, что каждый отвечает за себя и ничего чужого не эксплуатирует. Мы все его любили. У него не было пробивной силы — он был слишком интеллигентный, не смог бы идти по головам, кого-то отодвинуть. За всю жизнь ни у кого ничего не просил — судьба сама его хранила. Не страдал и звездной болезнью, ему и в голову бы это не пришло. Художник Леонид Владимирский, который иллюстрировал его книги, жив до сих пор. Он ослеп, но очень жизнелюбивый, ему тоже звездность не приходит в голову. Они — люди другой эпохи.
— Сын Венедикта Ерофеева рассказывал, что ему незачем работать — деньги он получает от переиздания произведений своего отца. Книги Волкова выходили миллионными тиражами. Поступают ли вам сейчас отчисления?
— Очень небольшие. Нас двое наследников: я и мой 84-летний дядя. На эти деньги нельзя прожить — нужно самому зарабатывать. Дед был того же мнения, он до последнего преподавал в институте математику. Только когда вышел на пенсию в 1955 году, начал активно заниматься писательской деятельностью. Но мне кажется, что сам он не считал себя писателем. Литература была его хобби и занимала минимум времени. К тому же печатался он не так много — книга выходила с периодичностью раз в 5—6 лет. Но нельзя сказать, что получал совсем копейки. Например, машину «Победа» купил на гонорары. Долго складывал и купил.
— Как и ваш дед, вы тоже сделали математику профессией. Почему решили повторить его судьбу?
— Случайно. По образованию я — инженер-конструктор. После окончания вуза работала по специальности, в школу пришла, когда мне было 40 с лишним лет. Педагог старшего сына предложила организовать родительский комитет в школе, откликнулись пять или шесть человек, в их числе были я и мой муж. Он занимался с детьми шахматами и фотокружком, а я макраме и вязанием. У всех это быстро прошло, а я застряла. Ушел из школы математик, и мне предложили вести этот предмет. Возможно, если бы была нехватка других преподавателей, я бы учила детей химии или физике. В итоге отработала в школе 26 лет и ни разу не пожалела. Сейчас мне 66 лет, второй год на пенсии. У меня пятеро внуков. Всем нужно помогать.
— Каким вы запомнили своего деда?
— Он практически вырастил меня. У него было двое сыновей, но он хотел девочку. Когда родилась я, меня назвали в честь бабушки, которая умерла за год до моего рождения. Я называла его папой и считала, что у меня их два: один папа Саша (дедушка), другой — папа Вива (отец). Долго не понимала, почему у других сверстников один папа (смеется). В нашей семье, кроме меня, было еще два брата-близнеца, родители больше занимались ими, а меня отдали деду. Когда я была маленькой, мы с ним спали в одной кровати, гуляли, делали уроки. Он научил меня читать. Для меня он был даже больше, чем родители.
— Говорят, что все детские писатели — большие дети. Каким Александр Волков был со своими домашними?
— Строгим. Никогда с нами не сюсюкался. Мои одноклассники его боялись — он не очень разговорчивым был с нами. Но при этом каждое утро начиналось с того, что за столом он рассказывал свои сны, если они были интересными. Они снились ему чаще, чем обычным людям. По натуре он был добрым, ранимым, наивным и сентиментальным человеком. Его можно было легко обмануть. До конца жизни он так и остался ребенком — будучи взрослым, верил в чудеса. Мог смотреть какой-то старый фильм, который уже хорошо знал, и плакать. Может, поэтому такими хорошими были его сказки.
— Ходили легенды, что ему писали письма все дети СССР. Неужели он успевал отвечать?
— Письма приходили мешками. Отвечал он только на самые интересные. Основные послания были следующего характера: «Книжки замечательные, прочитать очень хочется, но достать не можем. Пришлите!». У меня до сих пор многие письма хранятся.
— Дружил он с кем-то из писателей того времени?
— С коллегами по перу его возраста. Это Ефим Пермитин, Андрей Шманкевич, Исай Рахтанов... Они приходили к нам часто домой. Литературных вечеров не устраивали, зато все играли в карты. Они были большими преферансистами. Еще дед был хорошим рыболовом. Мы иногда собирались вместе с семьями его знакомых писателей и все вместе ездили на рыбалку. Это было святое. По первому льду, по последнему...
— Были ли у вас традиции в семье? Так, чтобы собраться всем за одним большим столом с каким-то любимым блюдом Александра Мелентьевича, которое он сам готовил.
— Такое случалось на Новый год. Он очень любил пельмени. Это у него из детства из Сибири пошло. Мы до сих пор все любим это блюдо. Собирались всей семьей, маленькие и большие садились за большой стол и лепили. У всех были разные обязанности: один — вырезал, другой — накладывал фарш, третий — защипывал. Во время этого занятия дед всем нам еще и сказки рассказывал. А сам еще любил пожарить себе на растительном масле лук и есть его с черным хлебом. Мог яичницу сделать. Он был обычным человеком и в семье делал все, что нужно.
— Не все знают о его семейной трагедии — двое первых его детей умерли, когда через несколько лет родились еще двое, он дал им те же имена. Вы узнали об этом от него?
— Он рассказал мне еще в детстве. Не думаю, что дед сильно страдал по детям. Конечно, это была трагедия, но потом появились другие дети, внуки. Время лечит. А жену он действительно всю жизнь любил и никого другого рядом с собой не представлял. Быть может, это связано еще и с тем, что у нас была большая семья — он не чувствовал себя одиноким. Живи он один, то и женился бы, наверное. А поскольку жили все вместе, такое в голову не приходило. Кстати, в его комнате мы и сейчас сохранили ту же обстановку.
— Предчувствовал ли он свой уход?
— Последние два года он болел раком. Его увезли на скорой помощи с острой непроходимостью, а когда сделали операцию, сказали нам о диагнозе. У меня муж медик, так он его обманывал и дедушка ничего не знал. В последние полгода лежал не вставая, боли были такими сильными, что я колола ему морфий. А до этого все было более-менее нормально. Работал он до последнего. Гранки к книге «В поисках правды», которая вышла уже после его смерти, он читал, уже будучи совсем больным, но руки никогда не опускал. Голова у него была светлой до конца. Господь уберег меня, и я не видела, как он умирал. В один из дней ему внешне легче стало. А у меня тогда дочка родилась, ей всего три месяца было. Мама уговорила, сказала, мол, если ему немного лучше, приедь хоть на денек, посмотришь, как дочка. Вечером уехали, а когда утром за мной пришла машина, поняла, что его не стало.
Бывает, он мне снится, и в церковь, когда хожу, всегда с ним разговариваю. Мне его все время не хватает. Я верующая, и он тоже верил в Бога, хотя никогда этого не афишировал. Он всегда считал, что для того, чтобы быть счастливым, не нужно много. «Нужно просто больше любить», — говорил он. Врагов у него не было. Когда человек хороший, вокруг него собираются тоже хорошие люди. Все разные, но не нужно принимать от людей больше, чем они могут сделать, и тогда все будет в порядке.