Еще один отзыв на произведения, выдвинутые в 2015 году на премию "Новые Горизонты". Реплика Андрея Василевского (главного редактора журнала "Новый мир", председателя жюри) о повести Владимира Покровского"Чёртова дочка" (номинатор Сергей Соболев):
цитата
Написать отдельную повесть про Мартышку (Марию Шухарт — дочь Рэдрика Шухарта из «Пикника на обочине»), — идея сама по себе замечательная. Теоретически. А на практике автор не знает, что с ней, героиней, делать. Всё какое-то вымученное.
И снова жюри премии "Новые Горизонты" делится мнением о прочитанных книгах. Музыкальный и литературный критик Артём Рондарев о повести Светланы Лавровой"Куда скачет петушиная лошадь" (номинатор Андрей Щербак-Жуков):
цитата
Детская, довольно пространная волшебная повесть (в аннотации поименованная «фантастическим романом») от писательницы, давно и успешно работающей в жанрах детской литературы. Книга повествует о том, как девочка-школьница, два школьника-инопланетянина и целый коллектив сказочных существ из вогульского и коми-фольклора (я в этих вопросах слабый специалист, так что исхожу из того, что утверждается в самой книге), очутившись в будущем, предпринимают экспедицию по спасению мира от надвигающейся Пустоты. История выстроена по почтенному канону волшебного путешествия (тут даже имеется ссылка на «Волшебника Изумрудного города» в виде названия главы «Мы в город Изумрудный идём дорогой трудной»), герои ее идут на север, по пути встречая всевозможных колоритных персонажей, преодолевая разного рода препятствия и постоянно рефлексируя, в характерном гипертекстовом ключе, с неизбежными ссылками на различные языковые реальности, по поводу разного рода чудес и опасностей. Как и положено в этом жанре, книга состоит из большого числа пестрых эпизодов, быстро сменяющих друг друга и создающих впечатление весьма увлекательного, нескучного большого приключения.
Герои (причем все, вне зависимости от того, дети это, инопланетяне или мифологические персонажи) тут беседуют (или даже, я б сказал, бакланят) бытовым разговорным языком, густо пересыпанным условно «подростковым» сленгом, идеологическими идиомами, просторечными словами и канцеляризмами, примерно так: «— Ну и суперская зверюга! Золочёная лысина,пять ног, зелёная нашлёпка над глазом… парень, а как ты там на спине умещаешься, среди этих крыльев?»; автор не отстает от них, и, в полном соответствии с идеей бахтинского диалогизма, реплики подает тем же самым языком, вот так: «Одежда была занятная, и Даша пожалела, что нельзя сфотографироваться в таком прикиде». Честно говоря, страниц через двадцать такого текста немного начинает болеть голова: даже не вдаваясь в рассуждения на тему того, точно ли таким языком говорят подростки или нет, а допуская, что-таки говорят – готовы ли вы читать стенограмму их болтовни в течение нескольких часов? ОК, предполагается, что книга написана для подростков, так что, возможно, им самим это будет интересно, хотя, насколько я помню, у детей очень чуткое ухо на разного рода подделки, и они легко раскалывают взрослых, которые пытаются к ним подлизаться и войти в доверие с помощью использования «аутентичных» слов: а ощущение, что здешняя речь все-таки не совсем аутентичная, довольно сильное. Впрочем, это уже не моя забота.
Постепенно в книге начинает проступать и совсем не детская и вполне узнаваемая идеология: вот один из героев рассказывает историю земли, на которой происходит дело, сообщая, среди прочего: «Всё менялось медленно. Сначала люди сделались равнодушны, коми-пермяки забыли коми язык, а русские исковеркали свой русский матом и чужестранными словами». (Это мифический герой переживает, да, что русские стали много материться и иностранных слов нахватались). Главная героиня – девочка развитая, хоть и девятиклассница, но уже не любит демократию («— А кто тебе сказал, что это волки? У нас свобода и демократия. Кто хочет, тот и воет,— отозвался Пера.«Не зря я к демократии с подозрением отношусь», — подумала Даша»). Языческие персонажи с крайним почтением относятся к православной церкви и персонально Николаю-Чудотворцу; словом, весь этот актуальный ныне набор традиционалистских ценностей там и сям встроен в текст, хотя, надо признать, весьма в небольшой дозе.
В итоге мне книга показалась избыточно «этнографической», причем вовсе не в части фольклора, а в части отношения к детской и подростковой психологии: наиболее фольклорным, как мне представляется, для автора оказался не вогульский богатырь, а самый обычный ребенок; таким образом, я немного заскучал: ребенок как объект фольклора это не совсем то, чего я ожидаю от детской литературы. Я, разумеется, не целевая аудитория этой книги, но, как известно, хорошие детские книги пишутся в первую очередь для взрослых – или, что точнее, хорошие детские книги взрослые пишут для себя, чтобы таким образом, в наивной обобщенной рамке, высказать важные для себя вещи, которые не позволяет сказать изощренный, отягощенный рефлексией взрослый контекст и взрослый узус. Намерение «побыть взрослым в детском мире», как я попытался показать выше, у автора есть, иначе вряд ли в книге, целиком выстроенной по модели потока подросткового сознания, взялись бы демократия и Никола-Чудотворец. Проблема в том, что демократия и Никола-Чудотворец вставлены сюда как готовые ответы взрослого человека на вопрос, который ему, собственно, никто и не задавал, — то есть, ощущение, что автор хотела что-то объяснить этой книгой себе, полностью отсутствует, есть, напротив, ощущение, что автору все в целом с миром понятно, и она решила изложить свое понимание детям. По этой причине сюжет, язык и проблематика повести в целом ориентированы на «детское» восприятие (которое понимается как восприятие «неполное», примитивное и грубое) и решительно за рамки его не желают выходить; возникает ощущение некоторой игры в поддавки, что, по моим представлениям, в детских книгах вещь несколько лишняя. Разумеется, дети часто задают несвоевременные и сложные вопросы: но стратегия, при которой на вопрос о законе физике детям отвечают из Закона Божьего, притом с тою мотивацией, что ничего сложнее они пока не поймут, мне кажется ошибочной – ведь дети этот ответ могут и запомнить.
Продолжаем публиковать отзывы жюри премии "Новые Горизонты". Журналист и литературный критик Константин Мильчин о романе Константина Образцова"Красные цепи" (номинатор Владислав Женевский):
цитата
Казалось бы, что может быть пошлее книги про вампиров. Так, чтобы там были еще и оборотни. А еще удивительно пошло и мерзко, когда пишут слово «Мастер» с большой буквы. Но, странным образом, книга Константина Образцова, читается довольно легко и увлекательно. Средневековые главы не удались автору совсем, они откровенно тошнотворны. Однако сюжет автор держит в своих руках крепко, с саспенсом дружит, героев создавать умеет. Неплохая основа для мистического сериала.
Из отзывов жюри на книги, выдвинутые на литературную премию "Новые Горизонты". Литературный и музыкальный критик Артём Рондарев о повести Дмитрий Колодана"Жестяная собака майора Хоппа" (номинатор Василий Владимирский):
цитата
Короткая повесть в фентезийном жанре «волшебного детектива», в которой повествуется о том, как несколько весьма красочных персонажей – владелец волшебной лавки, его помощница и майор-детектив, возящий с собой в автомобиле адскую жестяную собаку, занимаются поисками девочки-флейтистки, исчезнувшей перед концертом из запертой комнаты. Чаемая автором модель повествования обозначена в самом тексте ссылками на Честертона, который всплывает там и сям то в виде упоминания трех «страниц рассказа Честертона», которые дают на рынке за главную героиню, то в виде скрытой цитаты («– Где прячут дерево? – В лесу. – Это была старая, всем известная задачка. – А книгу? – В библиотеке?»). Честертон – автор, которого в качестве эталона брать опасно, так как при всей внешней наивности его повествования сюжеты его выстроены с ошеломляющей интеллектуальной изощренностью, и есть риск, ссылаясь на волшебную наивность его рассказов, упустить второй элемент; что, к несчастью, в данном случае и происходит. Повесть написана довольно обаятельным и обладающим определенной внутренней цельностью языком, хотя и весьма неряшливым, к сожалению, — так, что текст выглядит аккуратным и грамотным, но не очень профессионально сделанным: в нем много пустых красивостей («Снег кружил большими хлопьями – точно стаи белых мотыльков отчаянно бросались на машину и гибли на лобовом стекле») и прямых речевых ошибок («К тому же на столе стоял черничный пирог, а до черничных пирогов она была сама не своя»).
Как чаще всего и бывает в случае с сюжетом, пружиной которого является музыка, механизм работы и существования, собственно, музыки описан весьма неубедительно: так, речь тут идет о пьесе, от которой остались ноты, и только при проигрывании ее выясняется, что начинается она «красиво», а заканчивается какофонией; при этом при первом взгляде на ноты ни у кого из героев, включая и героиню, которая похваляется двумя годами обучения игре на скрипке, не возникает никаких подозрений, что, строго говоря, невозможно – попробуйте как-нибудь на досуге глянуть ноты «современных композиторов» (даже если вы не умеете ноты читать), и вы поймете, что любой переход от «красивого» к «какофонии» будет очень четко проявлен графически, о сходном предмете еще Томас Манн рассуждал в «Докторе Фаустусе». Пьесу пишет флейтистка, явно для себя, а исполняет ее намеренно дикий набор инструментов («…держал гармошку, гитару, бубен, трещотку и тромбон»): чтобы интерпретировать академическую пьесу для флейты в таком составе, недостаточно просто скормить партитуру считывающему устройству, как это описано тут. Наконец, пьеса поименована «сюитой», но сюита это вообще-то многочастное произведение, состоящее из нескольких мало связанных между собой фрагментов, здесь же она проигрывается, судя по описанию, довольно недолго и явно в одной части. Не то, чтобы это были какие-то важные претензии; скорее, это свидетельство довольно поверхностного знакомства с материалом, что в детективе, даже если он волшебный, — штука вообще-то нехорошая.
Есть, однако, и куда более неприятная претензия именно для детективной истории: это когда в детективной истории нет, собственно, детективной тайны. Для того, чтобы тайна была, недостаточно что-либо потерять при загадочных обстоятельствах, а после потерянное найти: надобно, чтобы второе событие логически выводилось из первого и отстояло от первого на некоторое количество ходов, определяемых именно как ходы, со своими промежуточными итогами, из которых может вытекать несколько следствий; наконец, надобно, чтобы решение тайны было единственным возможным (в «Десяти заповедях» Рональда Нокса сходное требование сформулировано следующим образом: «Детективу не может помогать случай, и он не может делать интуитивных догадок, которые затем оказываются истинными»). Ничего этого тут нет: есть пропавшая девочка, есть несколько произвольно найденных решений, помогающих ее отыскать, каждое из этих решений вытекает из другого лишь чисто хронологически, и можно на ходу придумать еще десяток таких же решений – или, точнее, любое придуманное решение помимо имеющихся в книге будет ничуть не более и не менее уместным или волюнтаристским.
Собственно, той или иной долей волюнтаризма в повести обладает каждый элемент — даже ее заголовок более чем волюнтаристичен: жестяная собака майора тут есть, но появляется она в нескольких эпизодах и не имеет почти никакого отношения к происходящему ни сюжетно, ни идеологически, ни семантически, всего лишь раз выступая в роли deus ex machina и к финалу исчезая из повествования совершенно; на ее место в название с тем же успехом можно было бы вынести любого другого из здешних героев, и никакой бы лишней беды – или лишней пользы – это не принесло.
То есть, по сути, и к сюжету, и к языку, и к технике, и даже к заголовку здесь претензия типологически одна – это претензия к непрофессиональности исполнения (что, вообще, довольно странно для плодовитого автора, который является лауреатом и номинантом ряда литературных премий), которую, как показывает опыт, нельзя замаскировать ни литературным даром, ни обаянием, хотя и первое, и второе тут определенно есть. Литература вообще весьма технически оснащенная дисциплина, о чем довольно много людей отчего-то не подозревает.
Еще один отзыв о номинантах премии "Новые Горизонты". Андрей Василевский, главный редактор журнала "Новый мир", председатель жюри, о повести Светланы Лавровой"Куда скачет петушиная лошадь" (номинатор Андрей Щербак-Жуков), лапидарно:
цитата
Мифология народа коми в развлекательной оболочке — да, понимаем. Такие книги умел писать Михаил Успенский, а Светлана Лаврова — увы.
облако тэгов
