Открываем новое направление в колонке — интересные интервью, раскопанные посетителями нашего сайта. И первой ласточкой выступит отменное интервью с Дэном Симмонсом, которое ceh перевел и получил разрешение на его публикацию на Фантлабе. Требования для желающих внести свой вклад просты: нужно аккуратно перевести текст (если интервью переводное), или предоставить текст для перевода нашим «языкастым»
админам и договориться с автором публикации (ресурсом, на котором опубликовано интервью) о разрешении на публикацию на Фантлабе.
цитата
На чешском фантастическом сайте Сарден не так давно было опубликовано достаточно большое и очень интересное интервью с Дэном Симмонсом данное им специально для этого сайта. С любезного разрешения главного редактора Сардена Яна Пеханце я перевёл это интервью и публикую его здесь.
Вы хотели стать писателем с детства? Если нет, то о чем Вы мечтали, о какой профессии?
Это странно, но я действительно хотел быть писателем с самого раннего возраста. В этом я в какой-то степени похож на моего большого друга, Харлана Эллисона. Харлан, по его словам, когда ему было всего-навсего лет пять, уже твёрдо знал, причем с уверенностью, как будто посланной самим небом, что обязательно когда-либо прославится — как художник или писатель. Как мы знаем, с живописью у него не вышло...
Я же всегда умел рисовать. Мой старший брат даже одно время работал как профессиональный художник, наверное это у нас в генах. Когда я заканчивал среднюю школу, мне предложили место в лучшем художественном университете Среднего Запада, где мы тогда жили. Но я отказался и пошел в гуманитарный, потому что знал — если хочу стать профессиональным писателем, необходимы хорошие знания литературы и английского языка.
Многие в молодости представляют себе, что у них обязательно будет прекрасная красивая жизнь и интересная работа, но реальность же такова, что для осуществления своих снов или чего-либо подобного, надо активно работать уже с самого раннего детства. Сами по себе, без постоянной работы над самим собой, ни одни сны не станут реальностью. Уже в третьем классе, когда мне было семь или восемь, я карандашом в обычной тетради, сочинял истории о Тимми МакБрауне, детском частном детективе, и их тайком читал целый наш класс. Они имели определённый успех, и я писал продолжения.
Я знал уже тогда, даже можно сказать — инстинктивно чувствовал, что сочиняю и пишу свои истории не для того, чтобы потом с бахвальством читать их вслух перед всем классом, или — не дай Боже — чтобы меня перед всем классом хвалила за них учительница. Меня интересовали критика и комментарии других детей — единственных тогда моих читателей. Даже когда мне было восемь лет, я знал, или как я уже говорил выше — инстинктивно чувствовал, что литература должна быть скорее провокационной, чем официально приглаженной законами рынка или что ещё хуже — законами государства.
В четвертом классе, уже в другой школе (мы часто переезжали с места на место), мне было девять или десять, и я помню, что написал продолжение фильма «Волшебник из страны Оз». Это было большое сочинение на 25-ти рукописных страницах, которые ходили по рукам всей школы. Я был тогда слишком молод и глуп, и поэтому совершенно не догадывался, что фильм оказывается был снят по книге некоего Л. Фрэнка Баума, который написал свои собственные продолжения, причем, намного лучше чем я. Но тем не менее, моё продолжение стало, как сейчас говорится, настоящим хитом среди детей. До сих пор помню — какую радость я испытывал при написании некоторых сцен — например, когда Дороти, Тото, Страшила и Железный Дровосек (Трусливый Лев в это время попал в собственную неприятную историю) попали в страну оживших фарфоровых кукол...
В то время у меня было ощущение, что двадцать пять страниц, написанных от руки — это целый полновесный роман. И в конце концов случилось нечто ужасное... Наша учительница, г-жа Шивес заметила как-то, как эти помятые странички передают из рук в руки. Несколько дней я провёл в страшном нервном напряжении, ожидая наказания за такую излишнюю самодеятельность. Но прошло пару дней, и г-жа Шивес неожиданно похвалила меня, и даже прочла вслух несколько страниц на одном из уроков литературы.
Но если честно, я почувствовал себя очень неуютно. От всеобщего внимания и так сказать... официального признания. И около года не мог написать ни строчки. Только потом, собравшись с духом, и вытащив старую, чудом сохранившуюся печатную машинку моей мамы (в бытность её работы секретаршей) фирмы «Underwood», я написал рассказ. Это была история первого полёта на Луну (шёл 1958 год). Я прекрасно помню, как мои астронавты были удивлены, долетев на обратную сторону Луны и обнаружив, что она состоит из одной единственной гигантской горы. В пещерах же той горы было полным-полно замёрзшего кислорода, и жители Луны должны были соскалывать его и растапливать. А выглядели они как троглодиты (я как раз узнал тогда это новое для себя слово, и ждал, когда же, наконец, смогу его где-нибудь использовать).
И чуть позже, смотря на свой первый, напечатанный на домашней машинке рассказ, со всеми ошибками, исправлениями и перечёркиваниями, я вдруг понял, это пришло откуда-то свыше — что обязательно когда-нибудь стану профессиональным писателем.
Потом, в средней школе у меня уже была собственная печатная машинка (поставленная на шатающийся журнальный столик), и я как проклятый строчил на ней рассказы, начала многочисленных романов и сценарии к моим любимым сериалам.
Общеизвестно, что у Вас огромный кругозор, и что Вы прекрасно разбираетесь во многих отраслях науки и литературы — поэтому очень интересно — как долго Вы собираете материал, готовясь к написанию очередного романа? Можете, пожалуйста, нашим читателям, если это возможно, хоть как-то этот процесс приблизить, или хотя бы посоветовать — как лучше всего быть «в теме»?
На самом деле — открою один из моих секретов — тему для очередного романа я выбираю исключительно в силу того, о ком или о чём мне интересно узнать что-либо новое в первую очередь самому. Перед тем, как написать, например, «Фабрику», я пять лет во всех подробностях изучал жизнь Хемингуэя.
Огромный научно-фантастический эпос — «Илион» и «Олимп» я написал, потому что изучал Гомера. Нашёл все существующие его переводы, какие только возможно, всю критику, тематические работы с различными интерпретациями, и на три года с головой погрузился в работу. Это было упоительное время.
Обычно перед тем, как сесть за роман, я какое-то время, обычно совсем недолго, несколько месяцев, изучаю собранный материал, и сразу начинаю писать. Основное погружение в тему, на самую, так сказать, глубину, происходит уже во время, собственно, самой работы над книгой. Например, при работе над «Друдом» я провёл восхитительных 14 месяцев абсолютно поглощённый Лондоном середины девятнадцатого столетия и жизнью и мечтами Уилки Коллинза и Чарльза Диккенса, насквозь прокуренных опием. Написать книгу о Диккенсе я решил ещё лет десять назад, прочитав однажды отличнейшую его биографию от Питера Акройда. И втечении всех десяти лет по кусочкам собирал материал, из которого в конце концов и вырос «Друд».
Иногда, конечно, бывает, что какая-нибудь «мелочь» собьёт вас с пути. Джордж Мартин как-то мне однажды признался, что был вынужден остановить на время работу над «Грёзами Февра», потому что один из его героев прохаживался темными улочками и салонами одного Луизианского городка, а так как дело было в конце позапрошлого века, то Мартин совершенно не был уверен — применялись ли уже тогда на улицах газовые лампы.
Сейчас, конечно, достаточно просто навести нужные справки в интернете, но нужно помнить, что мы с Джорджем писали свои книги ещё в восемьдесятые, когда единственным выходом был поход в публичную библиотеку. Да и сейчас часто бывает так, что и Google вам не помощник.
В моём последнем романе «Black Hills» одна из сцен происходит на первом в мире Гигантском Колесе Обозрения (тогда это было одно из чудес света, поэтому писалось с большой буквы), которое было торжественно открыто на Всемирной выставке в Чикаго в 1893 году. Постепенно я узнал всё — высоту Колеса (83,8 метра), количество кабинок, количество мест в кабинках (38), какой материал использовали для обивки, и даже то, что оказывается, все сиденья в кабинках для удобства пассажиров вращались на каждую сторону (хотя все равно на них почти никто не сидел, все толпились прямо у окон)... Я даже знал все мало-мальские детали одежды «стражи» у дверей кабинок (а нужны они были для того, чтобы помешать самоубийцам всех мастей «испробовать» таким образом самое высокое американское сооружение своего времени). Кстати, именно поэтому на работу стражников набирали людей в совершенстве владеющими приёмами джиу-джитсу...
Всё это я знал. Но вот в какую сторону это Колесо вращалось?
Очень важная сцена романа разыгрывалась прямо в кабинке, и мне нужно было точно описать, что видят мои герои из её окон. Так на какую сторону оно крутилось? Что же могли видеть Паха Сапа и миссис Раян ДеПлакетт — Белый город, поставленный специально для Всемирной выставки и озеро Мичиган? Или Турецкий павильон, железную дорогу и необъятные степи Великой Равнины?
Практически все современные колёса обозрения крутятся по часовой стрелке, но крутилось ли так то моё конкретное в 1893 году?
Я просил помощи и у своих поклонников на форуме и у своих друзей, как сыщики из Скотленд-Ярда мы две недели исследовали эту проблему. Мы нашли чудом сохранившееся газетные вырезки 1893 года, и даже старые и редкие записи с впечатлениями от посещения Всемирной Выставки, оставленные многочисленными посетителями. Между прочим, самыми лучшими были записи из личного дневника некоего начинающего тогда писателя Эдгара Райса Берроуза, посетившего выставку совместно с женой. Одни свидетели писали, что колесо крутилось по часовой стрелке, другие же — наоборот, против. Что, естественно, ещё больше запутывало дело. В конце концов, пришлось даже докапываться до инженерных чертежей и подробно исследовать все эти ремни, колёсики и шестерёнки. Две важные недели я копался в чертежах (обычно я отвожу на роман 12 месяцев работы, так что каждая неделя на счету)...
Итог? Первое на свете Гигантское Колесо Обозрения, было сконструировано так, что могло крутиться в обе стороны!
Проблема, наконец, была решена, и я мог продолжать писать. И исследовать следующие возникающие проблемы. А их, должен сказать, было ещё не мало — чего только стоят язык, воинское искусство и культура индейцев племени Оглала...
Какая, если это не секрет, из ваших книг у Вас самая любимая и почему? А с какой Вы, наоборот, больше всего намучились? На нас в редакции самое большое впечатление произвёл «Илион». Откуда у Вас вообще взялась идея объединить две такие совершенно разные исторические эпохи?
Я написал много книг, но я так же и отец, и поэтому хорошо знаю — никогда нельзя говорить кого из своих детей вы любите больше остальных. Конечно, у меня всего один ребёнок, дочь Джейн, и я не испытываю проблем когда решаю, кого же я люблю больше, поэтому такую осторожность я проявляю только на литературном поприще. Но если серьёзно, это правило действительно очень важно. Книги, они ведь всё чувствуют, понимаете? И часто обижаются, если получают что-то меньше, чем бескорыстная любовь своего автора.
Я совсем не уверен, что когда писатель выделяет какую-либо свою книгу как самую лучшую, ему обязательно можно верить. В конце жизни Хемингуэй называл своей лучшей вещью «Старика и море» (в конце, концов именно за неё он получил Нобелевку), но в глубине души он наверняка знал, что во многих отношениях эта книга была далека от идеала, и совершенно не могла равняться с его ранними вещами, особенно с «И восходит солнце (Фиеста)» или «По ком звонит колокол».
Скорее всего я бы мог, пролистав свои романы, посоветовать отдельные главы или пассажи, где с чистой совестью можно сказать — это действительно хорошая работа. Я часто так думаю, особенно когда вспоминаю «Фазы гравитации» (это очень личный роман), «The Hollow Man» (который, к сожалению, большинство читателей так и не смогли понять до конца), или «Лето ночи» (которое я писал вскрыв собственные вены и обмакивая перо в тёплых воспоминаниях своего детства). Так же, как и большинство писателей, и я хотел бы, чтобы мои самые лучшие работы были как раз те последние, над которыми я работал. Этого синдрома я стараюсь по возможности избегать, хотя, конечно, за отдельные страницы «Террора» и «Друда» мне совсем не стыдно. Кажется, они действительно получились. В той же мере это относится и к «Black Hills». Писать его было очень сложно, но в тоже время и очень увлекательно, и я получил огромное удовольствие от работы над этим романом.
«Flashback» — мой последний роман, который этим летом выйдет в Америке, и ещё очень свеж в моей памяти, чтобы давать ему какую-либо оценку. Остаётся только надеяться нa лучшее.
Мне очень приятно, что вам так понравился «Илион». С ним связаны очень трудные, но и не менее интересные исследования. И «Илион» и «Олимп» я решил написать просто потому, что давно хотел провести пару-тройку лет исследованием всех существующих разборов и переводов Гомера и сравнить в них отличия. Теоретически связать две столь различные эпохи (времена Античной Греции и депрессивное будущее человечества несколько тысячелетий спустя) было довольно просто, но вот сделать это на практике, причем так, чтобы выглядело всё это просто и естественно, оказалось очень и очень сложно.
Если задумываться над тем, над какой же книгой мне пришлось больше всего потрудиться, то не уверен, что смогу ответить ясно и утвердительно. Практически при работе над всеми своими книгами я сталкивался с большими трудностями и непростыми исследованиями. Но никогда ещё не стало, чтобы какой-либо свой начатый роман я потом не докончил. Может здесь срабатывает некий писательский инстинкт, но я всегда твёрдо знаю — какая книга, что называется «пойдёт», а какая нет (хотя допускаю, что тут многие читатели со мной не согласятся).
Я был ещё молодой, по сути начинающий писатель, когда взвалил на свои плечи груз «Утехи падали». В романе было столько персонажей и сюжетных линий, что я был вынужден на стенах своего рабочего кабинета развесить повсюду страницы с начерченными временными осями, сюжетными линиями, действиями персонажей и развитием основных героев — как некую сумашедшую мозаику. Но я многому научился. В чем я точно намучился с «Утехой падали» больше всего — это прежде всего в том, чтобы на то что бы издать этот 999 страничный роман именно так, как я это представлял, ушло несколько лет. За это время я даже успел получить свою первую литературную премию за совсем другую книгу (Всемирную премию фэнтези-86 за «Песнь Кали»). Ну и, конечно, нельзя не упомянуть, что изданию «Утехи» очень помогло любезное вмешательство Дина Кунца. Но это уже совсем другая история.
Есть ли у Вас ещё какая-либо чисто литературная мечта? Или Вы все свои писательские мечты уже осуществили?
Что касается написания книг, то моей самой главной мечтой всегда было стать профессиональным писателем. По статистике, в Америке с населением в 302 млн. человек, всего около 500 писателей, зарабатывающих на хлеб исключительно своим писательским трудом. Для меня это был, без сомнения, очень большой вызов, и я рад, что смог этого достичь, с 1987 года став профессиональным писателем. И пока ни на что не жалуюсь.
Ваша самая любимая историческая эпоха? Из Ваших книг может показаться, что скорее всего это Античный мир и викторианская Англия. Как Вы вообще относитесь, например, к Шэкспиру, персонажи которого часто используете в своих книгах?
Я вообще люблю историю. И всегда, когда не провожу исследований на тему очередного романа, с большим удовольствием читаю именно историческую литературу фактов. Любимая историческая эпоха? Однозначно ответить невозможно. Любимая, потому что там хочется жить или любимая, потому что именно об этой эпохе мне больше всего нравится, например, читать?
Очень люблю и всегда возвращаюсь к Пелопоннесской войне — предательству Алкивиада и спорным решениям Афинской демократии, которые вели к её уничтожению (один мой близкий друг — возможно один из лучших в мире специалистов по Диалектике Платона, Фукидиду, Пелопоннесской войне и Милосскому диалогу; жалко, что эти исторические периоды не изучаются во всех университетах, а только в военных академиях). Я пока не задумывался над использованием этих тем в своих романах, за исключением времён Гомеровских мифов.
Ещё я люблю период Средневековья. Думаю, это очень недооценённое нашими современниками время, и поэтому не пользующееся большой популярностью. Возможно в этом виноват прилепившийся ярлык — Тёмные века. К счастью, некоторые научные работы (например блестящая «Осень Средневековья» Йохана Хёйзинга) помогают лучше понять все сложности того времени и приближают его к обычным читателям.
Ни один из своих романов я не поместил в Средневековье, хотя это сейчас и довольно модно, и многие известные авторы этим не брезгуют. Хотя меня всегда восхищало, как всего-навсего одна книга — например, роман-трилогия Роберта Краули «Морская Империя: Осада Мальты, Битва при Лепанто, Война за центр мира» — способна поднять волну интереса к какой-нибудь определённой исторической эпохе. (Перед перечитыванием «Дон Кихота» не мешало бы вспомнить, что двадцатичетырёхлетний ещё тогда Сервантес 7 октября 1571 года в битве при Лепанто был тяжело ранен двумя зарядами с аркебузы, в грудь и левую руку (которая впоследствии так и не заработала у него до конца жизни) и позже об этой битве написал так: «Это самое большое событие, которое видело наше прошлое, настоящее и возможно увидит будущее».)
Ещё два периода, которые я люблю с самого раннего детства — Американская революция и Гражданская война. Первый период (с упором на отцов-основателей Американского государства — Джефферсона, Франклина, Адамса, Гамильтона, Вашингтона и других) хорошо объясняет нам — почему моя страна была основана на высших принципах просветителей-философов тех лет и имеет в этом смысле достаточно уникальную историю, институт власти и демократические законы. Хотя есть такое впечатление, что последние президенты не совсем это понимают. Прекрасное представление об этом дают книги Питера Гайя об американских просветителях и отцах-основателях: «The Enlightenment: The Rise of Modern Paganism» и «The Enlightenment: The Science of Freedom». Декларация Независимости и Билль о правах — это вершины в истории гражданской свободы и демократии. Для меня, как американца, выше этого нет ничего в мире.
И на конец, вместе с моими извинениями за такой длинный и скучный ответ, хочу упомянуть ещё один период истории, который мне безумно интересен, и который я последние сорок лет, ещё со времен учебы в университете, изучал наиболее внимательно: возрождение национал-социализма в Германии и Европе в период между двумя мировыми войнами. Я свободно читаю на немецком, что мне очень помогало в понимании того, как могло случиться, что интеллигентные образованные, просвещённые люди, например учителя (что мне ближе всего, я сам преподавал восемнадцать лет) с такой лёгкостью поддавались фашистской идеологии и с большой охотой вербовались в отряды СС, чтобы превращаться потом в самых жестоких убийц в человеческой истории.
В промежуток между 1967 и 2000 годом, я уделял этой теме столько внимания, что даже серьёзно собирался написать историческую документальную книгу. К счастью меня опередил знаменитый Ричард Родес со своей великолепной «Господа над смертью: СС и начало Холокоста».
Уверен, что до конца всей своей жизни я буду пытаться понять Холокост и причины его возникновения, а так же понять и прочувствовать судьбы людей, которым посчастливилось его пережить, как и тех, у которых этого не получилось. Этой темы я всего лишь слегка коснулся, введя как одну из побочных сюжетных линий в «Утехе падали».
Ваши последние романы «Террор» и «Друд» достаточно далеки от классической фантастики или романов-ужасов, Вашими любимыми жанрами в прошлом. Это было так и задумано или «так совпали обстоятельства»?
Конечно, так было задумано. Совершенно осознанно. Знаете, профессиональный писатель, имеющий за плечами 28 романов (говорю о себе), никогда не пишет книги случайно, просто потому, что так сложились обстоятельства.
Если же говорить конкретно, то последние романы («Террор», «Друд», «Black Hills», и выходящий вскоре «Flashback») привлекли к моему творчеству новый круг читателей, которых я вряд ли бы нашёл, оставаясь в узких рамках классической фантастики. К чему я, собственно, и стремился.
Откуда Вы черпаете вдохновение для своих книг? Это тяжёлый, болезненный процесс, или же наоборот, идей у Вас так много, что Вы не успеваете их использовать? В какой мере Вы используете свой собственный жизненный опыт? Могли бы Вы привести какой-нибудь пример на эту тему?
Один старый, и хотя не очень смешной, но зато правдивый писательский анекдот правит, что настоящие писатели не ждут и не верят в вдохновение, а только лишь своему поту. (игра слов: вдохновение и пот по англ. будут соответственно — inspiration и perspiration)
Ещё одна ситуация, с которой, уверен, сталкивались все профессиональные писатели: на какой-нибудь вечеринке к вам начнёт приставать человек со словами — «У меня есть прекрасная тема для будущей книги, но нет времени её писать, что если я дам тебе супер идею, ты напишешь книгу, а деньги и славу мы потом разделим пополам!». В таких ситуациях я неизменно отвечаю: идея — совсем не самое главное (каждодневная работа за письменным столом — вот самая трудная часть), у меня у самого идей столько, что я до смерти не успею их все использовать. Я был убеждён в этом даже тогда, когда был молод и мне было 27, а сейчас, когда мне 62, я верю в это ещё больше.
Не поделитесь с нами, над чем Вы работаете сейчас?
Конкретно сейчас я корректирую «Flashback», который в апреле выходит в Англии, а летом и в США. А пока, между корректурой и переговорами с издателями, я начал работу над быстрым, зловещим, и на мой вкус, очень коротком романе «Vastation» (это будет для меня некое «просветление» в жанре ужасов, момент, когда «мир вокруг сойдёт с ума» и главный герой поймёт, что все зловещие вещи вокруг на самом деле очень реальны). Девиз новой книги пока таков: когда зеркала в твоём доме окрасятся в ониксовый чёрный цвет, начнётся твоё внутреннее просветление.
Вот и пришло время нашего основного вопроса — посетит ли нас ещё когда-нибудь Шрайк?
Да, Шрайк вернётся.
Я обещал когда-то, что больше никогда не напишу роман из мира «Гипериона», и своё обещание сдержу. Я не люблю многосериальные саги, потому что при этом в любом случае рано или поздно неизбежен общий упадок качества и новизны впечатлений. Но я никогда не говорил, что не могу вернуться в мир «Гипериона» с каким-нибудь рассказом или повестью. Я ещё не вёл по этому поводу никаких переговоров с издателями, но уже давно задумываю написать книгу из 5 связанных между собой историй из Вселенной «Гипериона». Рабочее название — «Shrike Quincunx» (Шрайк Пятикратный).
Перед Рождеством в Чешской республике вышел Ваш последний роман «Black Hills». Как Вы работали с практически неизвестным теперь языком Лакота, учили его сам или работали с консультантом?
Языку Лакота я научился так хорошо, как только это возможно из книг. Но естественно, нескольких коренных индейцев, свободно говорящих на этом языке, я пригласил и в качестве консультантов. Включая, например, моего хорошего друга — Жака Л. Кондора Мака Таи Меха и двух докторов наук лакотского происхождения.
Поговорим о генерале Кастере. Откуда Вы черпали информацию о его личной жизни?
Из книг, документов и писем, которые после себя оставила его жена. А так же своей фантазии. Конечно, я не могу со стопроцентной уверенностью знать, были ли Джордж Армстронг Кастер и его жена Либби такие жизнелюбы, так витальны и эротически набиты, как я описываю это в своей книге, но что-то мне подсказывает, что я недалёк от истины.
Либби Кастер прожила 14 лет как жена молодого, но уже знаменитого генерала, и следующих 57 лет, как его верная вдова. И всё это время она защищала его имя, и его место в истории против ревизионистских историков, которые пытались всячески генерала Кастера очернить и запятнать. Кроме того, она никогда уже не вышла замуж. Все её воспоминания прямо-таки сквозят нежностью и любовью по отношению к мужу. И когда ей было уже за восемьдесят, то есть более 50 лет назад, когда она в последний раз спала со своим убитым мужем, Либби Кастер всё так же говорила и писала о том, как её тело помнит тепло его тела, лежащего рядом в постели, и как она не способна представить чтобы «на соседней подушке видела голову иного мужчины».
То, что я попытался приблизить Кастера своим читателям посредством его огромной и чувственной любви к своей жене, предлагает несколько новый взгляд на генерала Кастера (которого коренные индейцы называли «Длинные Волосы»), как историческую личность, которая втечении многих лет была погребена под грудой лжи, карикатур, ошибочных догадок и ревизионистского перекручивания истории в угоду сиюминутных политических игр (например, карикатура Кастера, как кровожадного идиота в фильме «Маленький большой человек», снятого во времена Вьетнамской войны). 
Искренне надеюсь, что читатели в Чешской республике примут «Black Hills» и в полной мере насладятся не только чтением о генерале Кастере, поданым под таким необычным углом, и жизнью лакотских Сиу конца 19 века, но и срезом целой эпохи американской истории... Истории, во время которой, например, на Горе Рашмор были вытесаны знаменитые головы четырёх президентов..., и которые мой лакотский герой Паха Сапа, ныне семидесятилетний старик, задумал взорвать в тот день, когда на их открытие прибыл сам Франклин Делано Рузвельт...
Спасибо вам за очень интересные вопросы и за ваше понимание и терпеливость при долгих ожиданиях, когда я же наконец найду время на них ответить, и особенно за ваше терпение при чтении моих длинных ответов. Вопросы были действительно очень интересны.
цитировать
свернуть ветку
