Мария Галина «Автохтоны»

Первые страницы я просто купался в атмосфере и языке и был переполнен восторгом — это определенно «моя» книга и «мой» автор. Я был буквально очарован этим произведением. Я был готов подтвердить все хвалебные слова в адрес Марии Галиной и этого романа! К сожалению, в силу определенных обстоятельств мне пришлось «прервать» чтение, так что полноценно вернуться к произведению я смог только через неделю-полторы. Разумеется, я не бросал книгу, но более двух-трех страниц в день читать не получалось :( И вот тогда все очарование пропало, а действие показалось протухшим и ужасно вымученным. И даже великолепный язык не спас ситуацию. Когда пишут, что «Автохтоны» читаются на одном дыхании — это правда, но только при условии, что у читателя есть небольшой запас свободного времени, чтобы залпом проглотить 350 страниц.

С другой стороны, это позволило взглянуть на произведение более объективно. Дьявольщина! Объективно? Нет, просто взглянуть не сердцем, а разумом обывателя/обитателя большого города. Разум тоже может отметить хороший язык, но не примет логику сюжета, метания отчасти гротескных персонажей, притянутые за уши объяснения и эти совершенно не-пришей-кобыле-хвост размышления о тиранах. Разум осознает всю нелепость разворачивающегося перед ним действия, но не может ни посмеяться, ни посочувствовать, ни поиронизировать. Разум взирает на перелистываемые страницы с недоумением и не понимает, что же здесь так сильно может нравиться сердцу.

Итог: произведение на любителя. И перед его прочтением лучше вообще не читать отзывы.

PS. Почему-то после прочтения вспомнились «Маятник Фуко» Эко и «Нужные вещи» Кинга.

Эксперимент. Читательский.

Суть — читаю книгу и выжидаю месяц-два, не пишу отзыва и не делаю при чтении заметок «на память».

Не читаю чужие отзывы-рецензии на книгу.

Вообще ничего о книге нигде не читаю и ни с кем книгу ни в реале, ни в виртуальном пространстве не обсуждаю.

В результате: очень хорошо помню своё состояние во время чтения — роман нравился, события казались интересными, немного странными, запутанными, слегка отдающими магиреалистической детективщиной.

Имена героев «уплыли» сразу — но тут могут сказываться несколько факторов: много читаю вообще; книга не настолько сильно зацепила, чтобы герои «врезались» в память; просто нюансы собственной памяти...

Из аллюзий чётко закрепился некий весьма условный параллелизм с повестью Столярова «Мечта Пандоры» (опубл. «Меньше — больше. Сборник фантастики») — хотя у Столярова сама идея фантдопущения для меня выражена сильнее и сам событийный ряд привлекательнее.

Вкусовой остаток: книгу вряд ли буду перечитывать, но творчество Галиной по-прежнему интересно.

PS А отзыв-рецензию всё-таки проще и правильней писать сразу, на свежую голову :-)

Всегда нравился язык Галиной, её миры, заманчивые и завораживающие. Но всегда не нравилось, что знаковые её книги неровные, как будто автор устает держать высокий уровень, заданный при старте, сдувается и еле-еле доползает до финала. Это было в «Медведках», это же вижу и в «Автохтонах». На мой взгляд, шикарная атмосфера города (также как и в «Медведках»), его мифология, загадочные первые знакомцы-аборигены впоследствии начинают тускнеть, заданный на первых страницах уровень просто не выдерживается уже к середине книги, смыслы расползаются, авансы растрачиваются, острые и яркие черты начинают размываться и ближе к финалу впечатление от происходящего начинает съёживаться. Еще по инерции на начальном импульсе интереса книга дочитывается, но праздника в душе не остаётся. Первичный Орм (в моэрсовском смысле) теряется и чувствуешь себя обманутым своими же надеждами. 

Конечно, в книге есть и цельные линии, не распадающиеся во всё время движения повествования. Это и вневременная мифология города и его героев, линия спектакля и мелодии сфер и т.д. Но цельного рисунка, гармоничного переплетения  этих линий не наблюдается, поэтому, на мой взгляд, и все полотно книги не такое яркое и насыщенное, как некоторые его фрагменты.

Все истории в какой-то степени — мифы, это не хорошо и не плохо, это факт: все люди смотрят на одну и ту же ситуацию по-разному, и рассказы о ней будут чем-нибудь да отличаться, обрастая красками и подробностями. И в этой книге каждый увидит что-то свое, она как собственное отражение в зеркале: если смотреть слишком долго, то отражение выйдет погулять, заключив тебя в зеркальную рамку. Так и здесь, на страницах, не найти истины и правды, не стоит искать очевидный смысл, заключение или итог, все прячется между строк и в самих строках, во множестве образов, чувств, мыслей, эмоций, в осязаемом и умело закрученном напряжении.

Некий искусствовед без имени и фамилии прибывает в глубинку, заинтригованный древней газетной заметкой о нашумевшей постановке, на которой и с актерами и оркестрантами и даже зрителями творилась какая-то вакханалия. В ходе частного расследования наш историк знакомится с местностью и ее обитателями. Автор создает аутентичное пространство — безымянную Провинцию — для того, чтобы показать колорит самобытной жизни «автохтонов», которая сама по себе является уникальным видом существования. Город живет в летаргическом ритме, засасывая или отторгая приезжих словно по собственной воле, каждый уголок здесь хранит какую-то тайну: история города таинственна и насыщенна загадочными событиями.

Лирика у Марии резкая и хлесткая, циничная, но при этом укутанная флером театральности. Она хочет показаться грубой, но даже с этой стороны подать себя максимально эффектно, как актриса старой закалки, подуставшая от обилия неуемных поклонников. Писательница утонченно подает материал, не излагает очевидное, и это позволяет читателю додумать, выдумать или даже исказить авторскую мысль и идею — простор для выражения собственных мыслей и чувств. Таким образом, Мария Галина творит не только сама, но и позволяет творить тем, кто читает ее произведения.

Точно также одни и те же истории в устах персонажей романа все время приобретают новый оттенок или версию событий, каждый из них творит, самовыражается, потому что каждый из них (как и каждый из нас) — индивидуальность. Персонажи удались на славу: яркие, эксцентричные, одаренные психологическими портретами и ворохом историй. Мне полкниги они казались этакими Богами, которых породил Город. Безымянный герой тоже выдающийся — остроумный циник, раздражитель, кость в горле, лишний на празднике жизни, немного выскочка, неправильная шестеренка в механизме Города («ты просто лишняя деталь тебя и выбросить не жаль...»).

Писательница иронизирует на тему истины и правды, общее звено у них одно: обыватель, автохтон, человеческая единица. Столкновение правд и истин различных субъектов звучит как насмешка постаревшего уставшего от жизни циника над окружением. И в самом деле, кому они сдались, эта гибкая гуттаперчевая правда и всегда банальная истина? Стоит ли искать общий знаменатель?

Искусство идет отдельной красной строкой, ему посвящено немало рассуждений самого разного толка, например: «искусство — это фосфорическое свечение на гнилушке, чахоточный румянец на скулах умирающего, исступленный судорожный расцвет перед окончательным распадом», — здесь отчетливо слышится горечь, но есть и другие. Искусство в романе — это философия, фанатичная страсть, банальный заработок, политический инструмент, тяжелый наркотик и все это сразу. Разнообразие жизни как слоеный пирог пестрит оригинальными трактовками и постановками событий.

Тут столько всего, что одного прочтения явно недостаточно. Очень необычная интересная книга. Поэтично-циничная, загадочная, вызывающая. Впечатление сильно портит скомканная развязка сюжета и поток сознания, в который скатывается повествование ближе к завершению. Сленг временами проскакивает специфический, но на это можно закрыть глаза. Если бы не мешала детвора дома, прочитал бы за раз, наверное, так тянуло узнать, чем закончится, а в итоге оказалось, что нужно было смаковать в процессе. Уже хочется перечитать более вдумчиво.

Автор не делает ни одну из многочисленных линий и концепций главной, и оттого не получается высказывания. Роман дарит нам удовольствие от сбитого текста и пахнущей атмосферы, но ничего не оставляет в качестве резюме. Целый лабиринт тайн и загадок распутывается и вовсе бегло, в длинных, неестественных монологах, и это дает нам понять, что история с гипнотической постановкой, потерянной партитурой и застреленной артисткой тоже, конечно, только фон. Но идея, мысль, субъект, для которого весь этот сложный фон был собран, так и не проявились (по крайней мере, достаточно четко).

Всю мою рецензию читайте здесь

http://syg.ma/@vkpank/avtokhtony-marii-galinoi

Примечательная иллюстрация сразу к нескольким положениям:

- скудость постимперской мистики per se

- возможность сделать из негодного материала шикарный текст за счет антуража

- женственность веет, где хощет

С мистикой у нас дело такое — в той системе мира, где он, то есть мир, представляется не единым организмом, а нарезан разрозненными кусками, в щели между отдельными мирами набивается, как говорят эзотерики, нижний астрал. Нижний астрал, чтобы совсем понятно, это такая экзистенциальная помойка, свалка сущностей, что застревают и не могут ни вверх ни вниз.

Я вообще не люблю мистику, если понимать под этим геноновское её определение как снисходящего потока, в котором мистагог только настройся правильно и знай рот открывай, что туда попадет, то и твоё. Европейская мистика последних веков поднимается до высоких материй и инвокаций Единого, за что в соответствующих кругах сильно уважают мартинистов и Папюсса, но я и к ним никаких симпатий не чувствую. Еще меньше мне нравится мистика постсоветская, где в кучу валятся кони, люди и астральный мусор — прерванная традиция, хронический недостаток литературы, упадок классического образования. Тем более не симпатизирую разрозненной картине мира, предопределяющей феноменологию призраков и прочей эктоплазмы, мне досаждает сама необходимость перехода в чужую систему отсчета. В контесте отзыва все это вместе означает только то, что читатель из меня предубежденный, от темы я не в восторге, а «Медведки» мне откровенно не понравились ровно тем же самым, за что кто-то другой от них в восторге.

Случилось мне, однако, пересматривать «Сатирикон по Феллини», по мотивам, сами понимате, Петрония. Ну а феллиневский Сатирикон у меня самый любимый фильм, наряду с «Андреем Рублевым»

Тарковского. И люблю я его именно за то, за что поверхностная и тщеславная римская империя не лучшего своего периода доброго слова не стоит — за обсессивную фиксацию на форме. Это, конечно, прямо противоположно эллинистическому принципу, в котором форма следует за содержанием и само по себе порочно, но в той точке, где форма обретает эстетическое совершенство, возникают такие смыслы, каких ни один гончар не постыдится. Самозарождение жизни из отходов метафизики и театральных блесток. То есть то, что в другие эпохи самоценно, в постимперские периоды имеет шанс из фарса стать чем-то значимым лишь за счет эстетической завершенности — а с обращением к безыскусной мистике, расцветающей на руинах, это верно вдвойне.

Пересмотр Сатирикона и Автохтоны у меня совпали по времени — одно сразу после другого — и это настроило оптику дружественным по отношению к тексту образом; верно и то, что я очень люблю Львов и даже чечевичный суп у меня из любимых (правда, я его знала как грузинский и без лимоного сока, но у Галиной рецепт лучше), так что в текст я буквально влюбилась на личных, в некотором роде, основаниях и вряд ли могу быть объективной. Как унылы мне показались Медведки (примерно также, как и уныл для меня Гейман), настолько же атмосферность Автохтонов далеко выходит за обычный литературный прием, доходя до самостоятельной демиургичности. Эстетичность, порождающая смыслы, — это очень большая редкость и ценность в современной русскоязычной литературе. Причем без манерности, без пафоса, без гламура, настоящий vieux, подлинный арт-деко, в коллекцию для ценителей.

Отдельно надо бы сказать о полускрытом высказывании, взыскующем сострадания, но это слишком сложная задача. Кто читал, поймет, для остальных будет спойлером. Скажу с другой стороны — текст, стоящий на скрещении яркого эстетизма и вполголоса проговоренной человеческой драмы, (с нотой цинизма, впрочем, не без него), обрамленный уютом и бессмысленными (на мой взгляд; см. выше) мистическими орнаментами, оказался воплощением женственности, что само по себе явление исключительное и неожиданное. Тут можно много говорить и цитировать, а это я еще не трогала аллюзии и отсылки и литературные достоинства текста. Но это уже к литературоведам, хотя ими у нас не то чтобы и богато.

В общем, горько! Или как там — многие лета! Нет, — чтоб я так жил, как автор пишет! После Хобо, Каллиопы и Последнего кольценосца будет четвертой книгой современных русскоязычных авторов в коллекции.

UPD (подумав) Вот, кстати, удивительно — мы все (ну, почти все) говорим о красоте текста и его литертурной филигранности, но умалчиваем о скрытом сюжете. Однако же поиск ГГ и завершение его — психологически сильно и вообще меняет всю оптику повествования. Как бы тут не та самая линия, что так ярко звучит у Бэнкса — судьба играет человеком, а человек играет на трубе; или у другого писателя — «оставь надежду всяк»; литкритик мог бы сказать, что линия не вытянута до ясности, но я-то по себе знаю, как не хочется в русскоязычном поле доводить высказывание до ясности и прозрачности.

Есть тут яркие нюансы, есть.

Эдакая помесь Фрая с Пелевиным, присыпанная Гейманом, с невероятно живым языком, национальным колоритом, и сумбурным сюжетом, во все перипетии которого вникнуть получается не сразу, да и не до конца.

«Автохтоны» — если с греческого — аборигены. Вот и книга про таких вот аборигенов маленького города, аборигенов богемной тусовки. Эстетика хостелов и ресторанчиков, мистика зимних ночей и голубых чашек.

Очень странная книга. Я был в восторге.