Виктор Пелевин «Мой мескалитовый трип»

«Внутренний мир дороже денег, делись им только с проверенными» — писал когда-то поэт.

Одна из самых личных, в плане открытости, работ Виктора Олеговича, сравнимая по уровню откровенности автора с такими эссе как «Мост который я хотел перейти» и «Последняя шутка воина».

Строится оно не на одних лишь наблюдениях автора, но на его глубинных переживаниях и чувствах без прикрас.

В «трипе» Пелевин объясняет читателю ту сакраментальную значимость, которую обретали в глазах советского человека незаконные для печати книги, являвшие собой противоположность бестпринтерам, вроде покрытых пылью изданий задумчивой прозы Брежнева. Подобно редким кассетам из видеосалонов 80-х, переписываемым десятками раз и превращающим просмотр и обсуждение содержимого в культ, десятью-пятнадцатью годами раннее такую же роль на себя брала «самиздатовская литература». Именно благодаря этому факту, процесс чтения мистически-оккультной литературы, вроде работ Кастанеды, превращался для узкого круга читателей в некое подобие археологических раскопок древних магических развалин.

Что до антисовесткой «похабной выходки против отечества», обнаруженной пользователем vfvfhm, то её здесь вовсе нет. Просто одной из особенностей жизни, а не только работ Пелевина, является то, что каждый, кто рьяно будет искать плевок и очернение канувшего в лету государства найдёт его во всём: в культуре, искусстве, окружающих. Но только не в своей голове. Так же происходит и с восприятием данного эссе некоторыми читателями.

В действительности , автор выдвигает в противовес привычному определению «самиздата» как системе тайной публикации антисоветских текстов в странах бывшего восточного блока, определение литературы, которая позволяла читателю выбраться на время за пределы советского быта, увидеть мир, другие страны и культуры. Слово же «гулаг» в тексте отсылает нас работам Солженицына, которые в массовом сознании иностранного читателя и являлись «самиздатом». А уж о том, что Александр Исаевич писал не о жизни в центре Москвы в 1960-1970-е годы, не об английской спецшколе, и не об отдыхе в Артеке товарищ vfvfhm должен знать. И скорее всего он бы куда лучше разобрался со смысловым содержанием эссе, если бы не глубинное желание в очередной раз обвинить Пелевина осквернении своей родины.

Да, у автора есть произведения, наполненные живой злобой и саркастической насмешкой над системой, государстом, правящим классом. Но данное эссе о другом. Оно о любви к книгам, обладающим душой.

Раз сей мемуар написан по-аглицки, значит, предназначался первоначально не нашенской аудитории. Кому интересно может быть в России читать Пелевина на языке Шекспира?

Ну, и чтобы не быть голословным цитатка из «опыта»:

«Когда живешь в Гулаге с самого рождения, читать о Гулаге в свое свободное время — это некий патриотический перебор».

Еще автор заявляет, что русский язык обогатил английский словами «гулаг» и «погром». То есть другого вклада в общемировую культуру Россия в 20 веке не сделала. Ну да ведь — Гулаг, откуда в нем что хорошее возьмется?

А Гулаг этот с рождения означает — жизнь в центре Москвы в 1960-1970-е годы, английская спецшкола, мама в Кремле работает, отдых в Артеке. Это вот в таких нечеловеческих условиях детство Вити проходило...

(Ну что вы к человеку пристали! Он вообще не о том писал! — Ну да, о Кастенеде. Но это не помешало маститому писателю во первых строках хлестануть порцией дерьма по родине).

Кстати, в ессе есть эпизод разговора Пелевина с корейским монахом. Вот интересно, говорил этот монах с русским знатоком «гулагов» о военной диктатуре в Республике Корея, об исправительно-трудовых лагерях для политзаключенных? Или только о духовном болтали? О синем свете в ореоле Орла?

Только начал возобновлять знакомство с творчеством Пелевина после 10 лет разлуки. И уже чую, что ждет меня много чудных открытий на страницах книг живого классика.

Написано очень хорошо, переводчик это адекватно передал. В содержании похабная выходка против собственного отечества.