Вроде как и не заметил никто, что это перелицованный роман «Здравствуй, брат, умри». Лучше или хуже, — сказать не берусь, — и то и другое — попытка написать «Войну миров» XXI века (как «Черемша» — попытка написать «Геноцид» Диша через полвека). Пересказывать не надо, кому важно и интересно — сам прочтет, тем более что начало со «Здравствуй, брат» совпадает слово в слово.

Но это «товарный знак» Веркина. «Сахалин», вещь поразительной силы, тоже написан по следам Чехова и Дорошевича, да и как бы не по фильму Минору Кавасаки «Весь мир, кроме Японии, тонет», — если бы тот не был пародией на «Япония тонет» Сиро Моритани. Тому, кто хочет видеть в прозе Веркина не просто вариации на темы «Улитки на склоне» и «Обитаемого острова», надо прорву всего знать того, о чем автор молчит, полагаясь, видимо, на то, что знающему и так понятно, а не знающему — и так хорошо. Вполне и достойная и не часто встречающаяся позиция, удивляюсь лишь тому, что об этом молчат рецензии.

Как хотите, но перед нам слишком хороший писатель, чтобы осуждать его за то, что он пишет что хочет и так, как хочет.

Все про Чехова да про Чехова. Вообще-то в этом «Сахалине» куда больше от книги В. М. Дорошевича «Сахалин. Каторга». Но не только.

Многие десятилетия японское искусство, – и литература, и особенно кино, – эксплуатирует тему «Гибель Японии». Веркин решил вывернуть ее наизнанку: а ну как в мире останется одна Япония. Разумеется, получилась антиутопия, наиболее плодотворный жанр в современной литературе; есть основания подозревать, что наше время в будущем будут считать золотым веком этого жанра. Велик соблазн только такое писать, да и читать только такое. Только вот оказывается, что получается то уцененный «1984», то его предшественники (Фиалко, Бойе, Хаксли, куда более значительный Замятин и пр.), то уж просто «Град обреченный».

Однако здесь не то, – здесь то, что Набоков уложил в одну строку: «И понял я, что я в аду». В этом аду с трудом можно выжить, хотя в таком мире кому это захочется, кому нет. Доказывать, что это хорошая книга, бесполезно. Сожалею, что не могу поставить больше десятки. Подобное пишу впервые за последние лет десять. Не зря роману ставят то десятку, то единицу, притом примерно поровну. Книга решительно делит читателей на своих и чужих: случай редчайший.

Если это экранизировать, то выйдет не хуже, чем «V – значит вендетта» или «Эквилибриум», причем без сладкого хэппи-энда, который там ради проката прилеплен. Но в артхаусе такой фильм провалится, а для большого экрана денег не дадут.

Земной поклон автору.

Печально, что в 1997 году издательство «Рипол-класск» пошло на поводу у Ивана Карабутенко, объявившего, что Марина Цветаева в 1929 перевела книгу «Цветы зла», взяв псевдоним «Адриан Ламбле» по одному парижскому кафе. Википедия давно зафиксировала, что такой Адриан Адрианович Ламбле (имя при рождении Адриен Рене Альбер Ламбле, фр. Adrien René Albert Lambelet, 19 апреля 1884, Пезё, кантон Невшатель, Швейцария — 10 марта 1955, Невшатель, Швейцария)., его переводы несколько раз выходили в России отдельным томами, и Фантлаб остается одним из последних ресурсов в сети, все еще вводящим читателей в заблуждение.

Оценка оригиналу — 9 переводу 5. Работе Карабутенко — минус единица.

(Забавно, что доказательств у него не было ни одного, но, кроме нескольких специалистов. все поверили на полгода, составитель Рипола — на 16 лет0)

Стоит напомнить, что давно опубликованы перевод того же стихотворения А. Альвинга, Н. Панова, В. Шершеневича, А. К. Лозина-Лозинского. С. Петрова, уж простите, дальше лень перечислять.

Это всего лишь начало «ворона» — самая ранняя из сохранившихся поэтических рукописей Эдгара По. Стихов тут нет еще толком. но это Эдгар По. это «Ворон»...

Странно читать, что кто-то собрал ВСЕ переводы «Ворона». Покойный Евгений Дерлятко (он же Дейк) собрал их 50. они сохранены в его вполне открытом архиве. после его смерти появилось еще от 5 до 10. Лучшие переводы, заметим — Георгия Голохвастова, Сергея Петрова, Николая Голя, Александра Есенина-Вольпина (не пародия, а именно перевод. который тоже есть),. Нины Воронель особенно лучший из всех — Игоря Голубева — в этой библиографии не зарегистрированы. А ведь от того, ЧТО именно каркнет ворон — зависит успех работы. Он не может каркать «никогда», без звука «р» ворону не произнести ничего. Он не может в русском тексте каркать по-английски, он превращается из ворона в попугая. Блестяще найденный вариант Голубева ищите, друзья в сети.

В этом смысле библиография тут — чистое введение читателя в заблуждение. Понятно. что читатель может иметь и свое мнение. Но составлять его п 20 процентов наличных переводов — как раз и вызывать вопль про «непереводимо».

Странно читать отзывы на эту книгу. Будучи на голову выше знаменитого «Баудолино» Умберто Эко и изрядно совпадая с ним по канве, она угодила в разряд чего-то, что можно мерить технической точностью деталей и тем, просяное пиво в месопотамской харчевне продают или вино, – виноград, стало быть, не растет, рецензент это точно знает. И то уж хорошо. что вроде бы не дошли до сравнения с «Анжеликой, маркизой ангелов». То ли в мире без ислама возник запрет на вино? Бедный мир, еще беднее рецензент. Кстати, о том, что в основу путешествий героя положена «Жизнь Аполлония Тианского» хорошо бы сообщить в аннотации. Но с этим — к издательству.

Если в альтернативном мире десятки книг с миром без христианства, отчего бы не быть миру без ислама, где Константинополь становится врагом Ктесифона. Пришлось отказаться, что жаль, от вечно раздиравшей подлинную империю борьбы сект, но с ними роман стал бы непонятен полностью Автор твердо отрезает: Муаммет остался христианином. Вот и нет большинства религиозных конфликтов. Игра без ферзя. Ладно, «попаданцы» иной раз играют и без фигур и без доски.

Эта книга к надоевшему жанру «а что было бы если бы» (давно знаем, что в этом случае бабушка оказалась бы дедушкой) не сводится, Тертлдав – византинист, и он до такой степени в материале, что со стыдом вспоминаешь Дэвида Дрейка с его «Велизарием», хороший сериал, но столь же нелогичный (насчет Индии против Византии, идея небогатая), как логичен мир Тертлдава. Его Василий Аргирос – герой убедительный, при этом остающийся истинным византийцем, представителем народа, мало что вложившим в мировую науку и культуру... кроме обращения мира в христианство. Именно поэтому Василий считает своим святым покровителем великого поэта святого Муаммета. Подумать, так не такая это и ересь, ислам почитает Христа.

ВОТ ПРО ЭТО – ВСЯ КНИГА.

Но всех-то изобретений у реальной Византии было – греческий огонь да подъемные механизмы на ипподроме. Поэтому, кстати. «Кюстантинийя» столь презираема была средневековыми арабами. которые рассматривали империю лишь как библиотеку античных знаний. Вот и дарит автор герою способность усваивать чужое знание.

Если бы единственное «религиозное» допущение и в самом деле приключилось бы в истории, этот мир мог бы существовать. Он обаятелен и убедителен, да еще и лиричен, любовных линий тут выше крыши.

Ценителям попаданства не рекомендую решительно. Ценителям Борхеса, думаю, доставит радость.

В свое время Оруэлл, поймав Хаксли (1932) на изрядном обдирании Замятина (1920), определенно не был в курсе существования романа Натана Фиалко «Новый град» (1925, Нью-Йорк), который переночевал у Хаксли. Так и мы, похоже. не заметили. кто такой Михаил Зиновьевич Юрьев.

Это, во-первых, один из самых богатых людей России, долларовый миллиардер, сделавший первые миллионы более четверти века тому назад на столь желанных и недоставаемых советскими людьми дрожжах. Поднявшись на тех дрожжах он скромно откомментировал уже в новом веке «Миллиарды нужны только для инвестиций, для жизни достаточно миллионов». Кто бы спорил.

Это, во-вторых, родной сын знаменитого писателя-фантаста Зиновия Юрьева (ау, кто не читал «Финансиста на четвереньках»?). Кстати, Юрьев-старший, которому нынче 92, продолжает нынче писать.

Сын, надо сказать, как писатель заметно хуже отца. Именно как писатель, человек, работа которого – заполнять бумагу, тьфу, экран, словами. Со стилистикой у него нехорошо. Совсем. Только не о том речь.

Перед нами дикая, жестокая антиутопия. Почище, чем в «451». Там есть положительные герои. Здесь – одни мертвые и картонные души в империи, больше всего похожей на страну Белого Царя генерала Краснова, только наизнанку. Очень многое со времени издания книги уже сбылось, увы. Страшно думать, что сбудется еще хоть что-то.

Дальше сами решайте, читать или нет.

Люди, сказал Галич, будьте доверчивы. В разумных пределах. И сперва разузнайте, КТО ТАКОЙ автор книги.

Это может поменять вашу оценку. Если вы поймете, как вас блестяще надули, единицу книге вы уже не выставите.

Немного фактов. Переводов у этого стихотворения, мягко скажем, несколько больше. В частности, опубликовали их те пятеро, кто подарил нам полные «Цветы зла» – А. Панов, Арсений Альвинг, Эллис, Адриан Ламбле, Вадим Шершеневич, – также весьма интересны варианты, которые создали Василий Комаровский, Вильгельм Левик, Иван Бабицкий, Алексей Кокотов, Юрий Лифшиц, – дальше. извините, писать устал, хватит и десятка. Перевод этого супер-программного стихотворения для понимания Бодлера важен: в первом издании «Цветов зла» (1857) его не было, оно написано позже, в 1859, притом не в Париже, а в Онфлёре, Кальвадос, гостя у овдовевшей матери. Онфлёр – старинный, хоть и утративший значение морской порт в устье Сены, близ моря. Море было тем единственным пейзажем, который радовал Бодлера, – помимо пейзажа городского, понятно.

Может быть, в оригинале в оригинале «Путешествие» (оно же «Плавание») и не дышит таким пламенным ростановским романтизмом, как в переводе Цветаевой. Она считала его лучшим среди своих переводов, справедливо полагая, что здесь «лучший оригинал»из всего. что ей доводилось переводить. жаль. это правда, хорошего ей досталось мало — шесть миниатюр Лорки, а так... Замнем. Бодлер и в худшем переводе обречен на удачу. .

А прочие подробности – лишние. Великие стихи не судят. Они просто – великие стихи.

PS Кстати, больше у Цветаевой ни единого перевода из Бодлера нет. то, что на ФЛ обозначено как ее переводы — ошибка издания «Рипол-классик» от 1997 года:там неизвестно почему ее именем подписали переводы Адриана Адриановича Ламбле (1884-1955). причина ошибка угадывается. Но писать о ней тут ни к чему. Просто исправить надо.

Наверное, бывает лучше. До «Чудовища» ван Вогта пока в этой теме почти ничто не дотянуло. Можно много примеров приводить.

Однако вечный пафос «человек — не такое дерьмо. как мы думать привыкли», способен убедить. даже не потому. что полиграф можно обмануть, сами знаем, что можно, даже умеем.

Между тем чужаки тут хотят отхватить у человечества СОВСЕМ НЕ ЗЕМЛЮ, что и дает возможность герою так легко обмануть полиграф, он же детектор лжи.

Даже поймав суть рассказа в первых строчках, все равно с полным кайфом его до конца дочитываешь. а в конце наконец-то ловишь главный мячик: пришельцы один в один похожи на омаров. А кого, как не омаров-вахине, омаров-женщин (с икрой) ловят герои Джека Лондона на самых настоящих Гавайях? Ну да, а планета как раз и называется «Новые Гавайи». Год рассказа — 1957, а в августе 1959 года Гавайи стали 50-м штатом США. Голубые, словом, Гавайи...

Словом, нас надули. А рассказ очаровательный. 10 ему за искусство и шесть за то, что автор на десять лет бросил писать, в итоге не став настоящим классиком жанра.

Данное издание, увы, ни одной минуты не является переводом романа Эверса. Опубликованный в 1911 году текст представляет собой начальный и финальный фрагменты романа общим объемом 3 авторских листа, тогда как объем оригинала – более 13 авторских листов, т.е. 200 страниц романа делись неизвестно куда.

Причем исчезло как таковое все действие романа, происходящее в Итальянской Швейцарии, где в деревне Валь ди Скодра окопался со своими приверженцами совершенно безумный пророк Пьетро Носклере. Если бы русский писатель-сектант Пимен Карпов был на два порядка талантливее (чем был на самом деле), сюжетно эти книги можно бы и сравнить. Но объективно – нельзя.

В 2014 году в электронном издательстве «Саламандра» был переиздан фрагментарный текст перевода 1911 года. А зачем?.. В 2016 году в изд. «Престиж Бук» издан полноценный — и совершенно полный = перевод романа.

Вот ему и оценка.

Оценка поставлена оригиналу. Впрчем. в 2016 году издан и полный русский перевод, и каждый может судить сам.

«...Однако мною овладел соблазн, и, выправив первых шесть страниц, я вернулся к людям. Я созвал гостей. Среди них было двое журналистов из «Пароходства», рабочие, как и я, люди, их жены и двое литераторов. Один — молодой, поражавший меня тем, что с недосягаемой ловкостью писал рассказы, и другой — пожилой, видавший виды человек, оказавшийся при более близком знакомстве ужасною сволочью».

Я даже не выяснял, кто этот второй (неважно). Но уже в конце 70-х, основательно познакомившись с творчеством Сигизмунда Кржижановского, догадался, что именно его – первого, «МОЛОДОГО, ПОРАЖАВШЕГО» упомянул Михаил Булгаков в этом весьма знаменитом абзаце из «Театрального романа». Ничего удивительного: и Кржижановский, и Булгаков, и его герой Максудов – все киевляне (как-то мистически присутствующие в пространстве Художественного театра). Хотя Сергей Малашкин, писатель, не доживший до своего столетия в 1988 году примерно две недели, вспоминал незадолго до смерти, как весело обсуждали эти двое киевлян драматические дела за столиком у Грибоедова «в год посещения Воландом Москвы» (© А. Щуплов). Малашкин был на на год моложе Кржижановского, на три года старше Булгакова, и его рассказ едва ли можно ставить под сомнение.

Некогда Нина Берберова гордилась, что хоть однажды, но присутствовала при разговоре Годунова-Чердынцева с Кончеевым (т.е. Набокова с Ходасевичем). Так вот и тут из мрака забвения проступают фигуры великих русских писателей, о которых Россия знать не хотела до конца 1980-х годов.

Этот отзыв можно бы приписать почти к любому рассказу Кржижановского тридцатых годов, но именно «Неукушенный локоть», великая метафора того, как человек достигает того, что ему совсем не нужно (Гарри Тертлдав), был тем рассказом, публикация которого давным-давно попалась мне в журнале «Тридцать дней», 1939, № 3. За всю жизнь у писателя было всего несколько полноценных публикаций прозы. Но эта все-таки случилась. Не просто в год по РХ 1939. Это случилось в особый год. По крылатым словам все того же Александра Щуплова, случилось это «В год посещенья герром Риббентропом Вослед за герром Воландом – Москвы».

Обращаю внимание ФЛ на серьезную неточность в описании книги.

Канонический вариант:

Михаил Раскатов. Цикл романов об Антоне Кречете.

«Антон Кречет», 1909

«Из потока», 1910

«На чужбине», 1911

«На аванпостах», 1912

«Последний перегон», 1913

«В водовороте», 1914

«Орленок», 1917

Таким образом, ТРЕТИЙ роман серии Раскатова ни в коей мере не является переизданием ПЕРВОГО романа.

Это не отзыв. это ЗАЯВКА.

Автора можно понять: двадцать лет лагерей почти любого сломают. Вот и Михаил Зуев, пройдя через тюрьмы, лагеря и ссылки 1937-1956 годов, в оставшееся ему время занимался тем, что не столько писал новые книги, сколько безжалостно увечил старые, созданные в 1926-1936 годах. Опубликованный в 1930 году во «Всемирном следопыте» и тогда же – отдельной книгой, роман сразу вывел писателя в лучший ряд фантастов тех лет. К сожалению, для нашей литературы именно уже 1929 год стал трагическим, был создан Главлит, и советская цензура почем зря разлютоваласть почти на шесть десятилетий. Роман Зуева проскользнул буквально с последним поездом. Переиздан роман был только после смерти писателя (1967) в 1970 году, в расширенном, но совершенно искаженном автором, а еще более вероятно – редактурой и цензурой виде. Тот же художник, что и в 1930 году, Николай Кочергин, проиллюстрировал книгу, однако и тут имела место немалая деградация по сравнению с чудесным первым вариантом.

Очень многое в романе пленяет – не так много случаев у нас, когда «затерянный мир» оказался убедителен. В частности, пользовавшийся читательским вниманием роман Александра Полещука «Эффект бешеного Солнца» в альманахе НФ, вне всякого сомнения, написана под прямым влиянием «Сказания». Уже в наши дни этот сюжет живет в традиции бесконечных «попаданцев» (и в книгах А. Бушкова), причем живет неуютно – то, что во времена Алексанлра Белеява пленяло – и что сделало бы честь даже самому Беляеву – у подражателей стало весьма неубедительно. Как сюжеты динозавровых «потерянных миров» ни в коем случае не поднимаются по сей день до уровня книг Конан Дойля и Обручева, так и здесь традиция оказалось плохо востребованной. Причем беда с этой традицией началась непосредственно в этой книге: ее вариант 1970 года смотрится как подражание версии 1929 года.

Но если вам повезет прочесть первый вариант, эта книга встанет у вас на одну полку с «Человеком Амфибией» Беляева, «Бегущей по волнам» Грина, «Гиперболоидом инженера Гарина» А. Н. Толстого. Так что и оценка относится к первому варианту.

Проще простого: это величайшая сказка ХХ века. И все прочие ей ни разу не конкуренты. Потому, что помимо 14 (с дополнениями) книг самого Баума, считая с ними вместе, за 1900-1998 годы создано в общей сложности 40 книг «КАНОНА СТРАНЫ ОЗ». А к ним — выходящие по сей день многие сотни продолжений и вариаций той же темы. Причем среди этих «продолжений» американцы с удовольствием размещают все книги А. Волкова — они, кстати, переведены и на английский, и на многие другие языки. А ведь к этой теме англофоны ревнивы... да и правильно, что ревнивы, Лучше этого сюжета нет ничего.

Секрет успеха прост. Баум, создавая свою страну, наделил тех, кто живет в ней, даром вечной юности — кажется, впервые за всю мировую литературу. В итоге и Страшила, и Железный Дровосек (плевать, что он вообще-то жестяной) и многие другие герои могут жить там вечно и не стареть, и вот уже второе столетие они вместе с Трусливым Львом и Голодным Тигром — и со Слоном Кобампо — живут и будут жить, радуя читателей в возрасте приблизительно от шести и до ста лет. Перехвалить этот великолепный миф нельзя. Если уж более чем взрослые писатели Стивен Кинг и Филип Хосе Фармер оскоромились написать по книге про Страну Оз — значит, мир убедился, что стал сам он лучше от того, что не особо-то тогда еще известный писатель френк Баум посмотрел на каталожный ящик с надписью « O-Z». И он увидел дорогу в волшебную страну, в Страну Оз. И была эта дорога — из желтого кирпича.

Да, читатели. Кажется, мы уже не в Канзасе.

Трудно понять, чем руководствовалось издательство, отправляя в печать книгу не только не редактированную, но даже корректором не читанную (просмотрите переносы). А переводчик вляпался столько раз, сколько мог: стихи Кэрролла в переводе Дины Орловской объявляет переводами сроду стихов не переводившей Нины Демуровой, «кузен Япет» ему кажется «библейским именем (Иафет?), тогда как речь идет о Япете-титане, сыне Урана – припомните, что это еще и название спутника Сатурна. Притом, что Лэтти говорит о том, что он ушел сражаться в «мышиных битвах»: Гейман пародирует участие мифологического Япета в «Титаномахии», отправляя его на «Батрахомиомахию» («Войну мышей и лягушек»). Упоминаемый «Рыжий Руфус» – не «кто-то», а король Англии Вильгельм II, можно и прочее о нем сообщаемое здесь бы расшифровать. Как и то, что «во времена Кромвеля» означает вовсе не Оливера Кромвеля, а Томаса Кромвеля (чей племянник Ричард был прадедом «протектора»), по прозвищу «молот монахов», попавшего на эшафот еще в 1540 году, «жирная тупая скотина» сидевшая в трактире – вообще, помнится, чуть ли не прозванная в народе «воровкой» шестипалая «плебейка» Анна Болейн (то ли говорящая ворона Анны, по другой версии)?... Надо посмотреть в романе К. Дж. Сэнсома («Горбун лорда Кромвеля»), а лучше – в источниках.

ЛГ книги рассказывает, «что сказала бы по этому случаю мама его мамы». И эта леди вдруг начинает говорить на идише. Вообще-то еврейская бабушка – нечто модное теперь, но для Геймана важное особо: у его матушки мама действительно из польских евреек, о чем в любой статье (кроме русских) пишется. Это еще одна полная привязка ЛГ и Геймана.

Хуже всего то, что чуть ли не главный сюжет романа, занимающий добрую его треть, это «чистильщики», а если говорить знакомыми словами – это лангольеры из одноименного романа Стивена Кинга (1990), на которого Гейман ненавязчиво указывает в послесловии. Переводчик этого не видит. Короче, перед нами такой постмодернистский паззл, что воспринимать его как «детскую книгу» (в стиле Брэдбери) невозможно. Гейман посмеялся над доверчивым читателем, но… и переводчик у него оказался той же породы.

Словом, не повезло Гейману. Оценка поставлена книге – прочтенной по догадкам, оригинала я не видел.

Это не роман, а повесть – написанная Михаилом Первухиным в его любимой манере изложения «от первого лица». На этот раз расказчиком выступает настоящий полярный «сардо», зверобой крайнего Севера Канады, обладающий талантом повестователя, но не умеющий писать – короче, человек вполне безграмотный, – что придает тексту обычное для автора очарование подлинности. Перед нами – очередная повесть о «затерянном мире», заполярном крае наподобие Атлантиды из «Маракотовой бездны», правда, написанная за двадцать лет до романа Конан Дойля. Это – полноценная, вполне «научная» фантастика от 1911 года, с высокотехнологичным народом, живущим где-то за Полярным кругом, притом говорящем на санскрите, с топающим по снегу мамонтом – и т. д., и т. д. Повесть печаталась с продолжениями в двух номерах «На суше и на море», но прислана была в Петербург из Италии, где уже несколько лет жил страдавший туберкулезом автор. Под чьим непосредственным влиянием создана повесть – можно только гадать. Но в русской литературе источник ее явно прослеживается: это повесть Н. С. Лескова «На краю света» (1875).

Лето 1917 года отмечено в русской литературе началом жанра «альтернативной истории». Живший к этому времени уже лет десять в Италии Михаил Первухин опубликовал в «Журнале приключений» роман – «Вторая жизнь Наполеона». Замечу: это именно роман, а не повесть, и по объему, и по структуре повествования. Русский язык автора несколько необычен для нашего слуха – «перевенчаться», «рейсировать», «ницардка» – но это язык русской колонии в Италии начала ХХ века, от которого в литературе осталось не так уж много.

В Википедии говорится, что «в повести «Вторая жизнь Наполеона» (1917) низложенный император бежит с острова Святой Елены и создаёт в Африке новую могущественную империю». Сразу ясно, что автор подобного «пересказа» самой книги не читал: чтобы не расписывать сюжет романа, скажу лишь, что Наполеон не столько «создает могущественную империю», сколько хочет ее создать (провинция Бенгела в Анголе – не то место, где можно создать что-то могущественное) – а уж насколько это ему удается – судите сами по тексту. Первухин, первопроходчик жанра, был в своих исторических допущениях еще достаточно робок, и по нынешним временам мы отнесли бы сюжетную линию книги скорее к жанру криптоистории… если бы не последовавший за ней роман «Пугачев-победитель» (1924), уже вполне альтернативно-исторический. Так или иначе, первенство все равно за Первухиным. Прежде всего потому, что перед нами – образец прекрасной русской прозы, лишь в XXI веке возращаемой читателю.

Меньше всего я ожидал, что книга окажется такой хорошей. Если для нас Иктанэр всего лишь прообраз Ихтиандра, то опасаюсь, что для мировой литературы мнение наше вовсе никакого значения не имеет: это при том, что к Александру Беляеву и на западе мнение уважительное и в справочниках он, как и Михаил Первухин, всегда присутствует. Пожалуй, лишь «жабры молодой акулы» да любовь к жизни в подводной пещере, как и весьма полное неведение о сухопутном мире, достались от прообраза беляевскому герою, в остальном это разные книги.

Делаиру повезло: он хорошо переведен на русский язык. Знание французского до 1913 года, а то и позже, было в России более глубоким, чем знание любого другого языка. Джойс, узнав, что его книги переведены на французский, радовался: «теперь меня смогут прочесть в России». Он ошибался на две трети века: «Улисса» прочли лишь тогда, когда его очень крепко перевели на русский Хинкис и Хоружий. Французский же язык отошел в России чуть ли не на маргинальное положение. Поэтому наличие хорошего дореволюционного перевода решит многие проблемы, как только книга будет переиздана.

А ведь «Ихтиандр» – одна из самых красивых легенд советского времени (спасибо еще и фильму, который непременно смотрю раз в год). Не зря Василий Щепетнев грозится написать «антиисторию» с другой точки зрения – «Отчет Зуриты». Впрочем, раскрывать чужие творческие планы не стоит.

«Иктанэр» напоминает скорее гибрид Капитана Немо с каким-то из удачных экспериментов доктора Моро. Как такое возможно, объяснить не берусь, но и третий герой проступает за этим образом – жюльверновский Робур-завоеватель, только в этой роли выступает не сам Иктанэр, а… читайте, господа, роман, как только его переиздадут, не люблю спойлеры. Так или иначе, НЕ ВСЕ ГЕРОИ РОМАНА – ЛЮДИ. Угроза «за неисполнение приказа разрушить германскую империю в шесть месяцев», исходящая от «подателя сего», следом – аналогичные ультиматумы королям Дании, Голландии и Бельгии, затем Англии (уж заодно и Индии), Японии (надо глянуть в оригинал: не убрала ли цензура заодно и Россию?) – а затем всему миру – это ли не планы «Властелина мира»?..

Короче говоря, Игорь Халымбаджа пересказал роман в трех строчках: «именно Ж. Делэр первым отправил человека в просторы океана, снабдив его хирургическим путем акульими жабрами (роман «Иктанэр и Моизэта», русский перевод 1911 года). Люди, воспитавшие Иктанэра, жаждали власти и денег, и стремились использовать для этих целей созданного ими человека-амфибию».

А прочее надо читать, пересказывать нельзя. Подобная закрученность сюжета даже лучшим мастерам дается очень редко.

Как пишет об Альтове zohcain77 , это не менее чем «мерзкий самовлюблённый хам», требует «остановить зарвавшегося Альтова», мало ему сказать один раз, он и во второй пишет, что это «зарвавшийся хам», а мне сообщает – «Вы тогда, господин Витковский, сделали не свою оценку, я надеюсь Вы хоть сейчас поймете, что сделали Вы подлость» – и это не слова моего доброго друга Кира Булычева, с которым мы так и не дописали уже сочиненную повесть «Корнет Савин в Шанхае», это ВАШИ слова. Полагаю, что Вы вообще не ведаете что творите, когда лепите всю эту чернуху. Увы, из всего «клуба любителей научной фантастики при московском ДДК» остался один я, но… я-то остался. Ни до какого инсульта мы Немцова не доводили (Казанцева тоже): ходили мы к А. Стругацкому, выясняли, отчего у Днепрова бананы на пальмах растут, смеялись (он редактором был и пропустил эту ошибку), действительно, составляли таблицы вымышленных животных в фантастике, «Пионер» отрывки печатал – становилось видно, кто у кого дубинку украл. Самого Альтова ловили на цитировании Киплинга «по памяти». Кстати, без нашего коллективного отзыва «Капитаны» Альтова и не вышли бы (правда, отзыв был составлен ребятами постарше меня).

К Парнову-Емцеву мы относились хорошо (не к Колпакову и не к Полещуку, впрочем), но именно эта книга нам казалась неудачной. А что в 1963 году всё это было – Вам-то это лишь по документам известно, Вы именно в этом году осчастливили мир своим рождением.

Не стояло Вас там, zohcain77, и не зря у Вас вместо фамилии — интернетный ник, а у меня — моя собственная фамилия.

Тот крохотный глоток свободы, который позволил нам вдохнуть «КЛФ при ДДК» и мало заметный в Москве бакинский фантаст Г. С. Альтов, Вам не достался. И не прячьтесь за слова Кира Булычева. Свобода предполагает, что человек вправе иметь свое мнение, а никак не Ваше. Посмотрите на оценки «Падения». Даже при традиционно высоком количестве оценок для пишущих по-русски авторов, здесь их 20 пока, средняя оценка и на семерку не тянет.

Сколько ни кричать «халва»… Дальше знаете.

Видимо, драматург Эрик Ингобор написал эту пьесу раньше, чем роман «Этландия», – главное произведение, сохранившее имя автора для потомков. Между тем при поверхностном чтении (постановок пока нет, но явно будут), пьеса кажется просто инсценировкой романа, с полностью по правилам Дюрренматта измененным финалом: иной жанр, значит, и концовка иная. В одном случае робот «Энрик-9» ржавеет и рассыпается, в другом – объявляет себя императором Этландии. Имена же и характеры, а особенно диалоги персонажей в изрядной части текста совпадают. О чем пьеса? Как всегда у Ингобора – прежде всего о голоде и безработице. Советским читателям предлагалось верить, что речь идет о Западе. В тридцать третьем, тридцать четвертом году советский читатель был ничуть не более сыт, чем западный. А то и менее. В целом пьеса и похожа на «Белую болезнь» Чапека, и не уступает ей. Да вот незадача: пьеса Чапека написана в 1937 году, а «Назад в пещеры» – в 1933, если не ранее. Антураж у Ингобора выстроен под Скандинавию: так же на сцене и при постановке «Белой болезни» из «барона Крюга» сделали, помнится, «Олафа Крога». Скандинавия со времен Карла XII ничего страшного для Европы не символизировала, что в Чехии, что в СССР.

Именно название отличает, кстати, пьесу и от романа «Этландии»: принципиально иная развязка произведения дает возможность автору устроить на сцене такую фантасмагорию, что ее в нашей драматургии сравнивать не с чем, это не Булгаков и не Кржижановский, это уже практически Ионеско. Я завидую тем, кто пьесу еще не читал. И очень прошу при ее чтении представить себя в зале театра: зрительный ряд очень многое добавит, когда пьеса пойдет на сцене. Пойдет, не сомневаюсь.

Герой рассказа, Торнтон, конечно, ни разу не «писатель-неудачник»: он пишет книгу по геологии, а что писать ему неохота, так это нормально. И кульминация рассказа вовсе не диалог Торнтона с пришельцем из будущего, а тот миг, когда он страшно избивает этого пришельца (не ровен час, даже убивает, но это ему даже не интересно). И финал у рассказа вовсе не открытый: никому не приходит в голову написать, что «Петер Шлемиль» Шамиссо имеет «открытый финал»: а ведь кончаются и этот рассказ, и «Шлемиль» одинаково: герой уматывает в бесконечное путешествие. Не буду перечислять остальное, чего тут читатели определенно не видят, но по мне – так о пришельцах из будущего куда больше говорит, что напарница путешественника – алкоголичка, и в огромном их доме на все про все один стакан для выпивки, второго нет.

Здесь, конечно, скрыт набросок романа, который Саймак не захотел писать. Понятно, что вышла бы классическая «ходилка», но их у Саймака и так навалом. Мастер предпочел оставить нам набросок, а мы вольны додумывать что хотим. Тут ведь и Вийон-бандит и вор, и пунктиром намеченная линия оголодавших медведей, один из которых и задрал Стефана, «героя без реплик» (но есть не стал, видимо, пришельцы невкусные), и одинокая планета у сверхновой звезды, и тикающий клад, и т.д., и т.д. Почти у любого писателя получилась бы жуткая безвкусица. Но не у Саймака, у великого лирика, Мастера Пробежавшей Белки. Будете читать любую его книгу – посчитайте, сколько в ней белок. Хоть одна да будет. Эти белки – самые реалистичные его герои. Мастер ушел, а они все так и бегают в Висконсине и в Миннесоте.

Даже не знаю, заметил ли кто, как филигранно издевается в этом романе Кинг над читателем. Сколько раз повторяет главный герой романа, учитель английской литературы из 2011 года выражение «эффект бабочки», я считать устал. Между тем ближе к концу романа оказывается, что герой понятия не имеет – откуда взялось это выражение: о том, что это – из рассказа Брэдбери, ему сообщает возлюбленная из 1960 (примерно) года. (Сам ЛГ, понятно, думает не о Бредбери, а об одноименном фильме 2004 года, но этого в тексте нет) Еще незаметней для читателя анахронизм: под романом стоит дата окончания – 2010 год, между тем действие эпилога («Горожанин столетия») разворачивается в 2012 году, иначе говоря – откровенно В БУДУЩЕМ. Можно бы и еще привести десяток таких насмешек над невнимательностью читателя. Да и я, наверное, не все заметил. К тому же в тексте масса имитирований акцента разных штатов, а мне не отличить один от другого, мне дай-то Бог текст понять. Из-за этого, кстати, больше полезен безграмотный самодельный перевод, болтающийся в сети, чем крепкая работа Виктора Вебера для «АСТ», где многое адаптировано; продираясь через оригинал, я чаще смотрел в сноски к «самодельному», чем в том «АСТ», в котором, честно говоря, Кинг много потерял из своеобразия. В самодельном, к слову, тоже сносок недостаточно.

Без привычки смотреть американские сериалы, вроде «Потерянной комнаты», – квеста типа «поиск предметов», где часть действия ориентирована в тот же 1960 год, – без такой привычки читатель половину воздуха этой книги вообще вдохнуть не сумеет. И дело не только в максимально точных описаниях сигарет, которые курят герои, и еды, которая «тогда была вкуснее», дело в организации текста почти по музыкальным принципам и по принципу сюжетной рифмы – две возлюбленных-алкоголички, два более-менее предотвращенных убийства, два шрама на женских лицах и т.д. Элемент хронооперы «с перезагрузкой», по сути дела стирающей предыдущее посещение прошлого, тоже несет на себе знак ©, Стивен Кинг, – но это как раз – достоинство романа.

Наконец, сам сюжет – убийство Кеннеди – разумеется, организован под читательский спрос, но не надо забывать, что Кинг все же самый богатый писатель за всю историю литературы и давно может позволить себе писать о чем хочет. В послесловии он подробно рассказывает – чего ради написал этот роман. Ему самому было шестнадцать лет, когда разразился Карибский кризис, и семнадцать – когда был убит Кеннеди. Убит человеком, женатым на русской женщине из Минска, не говорившей по-английски. В силу этого Кинг, пожалуй, еще тогда пообещал себе как-то отразить пережитое. Он и отразил – в книге, чуть не втрое превосходящей по объему его обычные романы. Перед нами книга, которую Кинг писал прежде всего для себя.

Обычно именно такие книги дольше всего живут в читательской памяти. Полагаю, что даже тем, кто Кинга привык не читать, лучше всего посоветовать именно эту книгу. Авось останется в душе кое-какой благодарный след.

Если бы не «Этландия», имя Эрика Ингобора могло бы оказаться забытым. Трудно понять, как эта фантасмагория, этот очень несоветский роман вышел в свет в СССР: разве что случайно, по принципу так и не состоявшихся «Рассказов о Западе» С. Д. Крижановского (ведь ушла такая книга в типографию весной 1941 года… но, понятное дело, не успела к июню). Мол, «там» все гниет, а гниение предполагает разводы и узоры. Как пишет в самом начале романа автор, «Любой одуванчик глупости, посаженный в этландскую землю, произрастает в баобаб идиотизма». Но не больше года терпели Ингобора в литературе: журнал «Октябрь» быстро назначил его вредным эпигоном, – и конец как одуванчикам, так и баобабам. Всё поняли цензоры – отнюдь не про Запад был написан роман. Темная антиутопия, злая сатира, драматическая организация диалогов, истинное мастерство.

Кржижановский вспомнился не случайно: этот писатель, видимо – ближайший литературный родственник человека с более чем гриновским псевдонимом «Эрик Ингобор». Как и Кржижановский, и еще несколько писателей, которым судьба не велела выходить из забвения раньше конца тысячелетия, Соколовский-Ингобор даже благодаря нынешнему тому избранных произведений – уже классик своего жанра: его Этландия заставляет вспомнить «Приглашение на казнь» Набокова или «Фанданго» Грина. Одна сцена с «Мостом самоубийц», с его «ростом производительности» чего стоит!

Зрелый фантаст, работавший в жанре антиутопии, не уступавший дарованием Карелу Чапеку, наследник Герберта Уэллса, придумавший непонятно где на севере Европы расположенную злостно капиталистическую страну Этландию, где и происходит действие почти всех его художественных произведений, все-таки пришел и к читателю XXI века.

… Еще один «Русский Борхес». Ну, а там, где есть Борхес, там есть и библиотека. Издательство «Престиж Бук» изданием «Этландии» открыло серию «Библиотека Эрика Ингобора». Несколько книг уже в производстве.

Оценка тут адресована и самой поэме, которую Уайльд написал на заданную тему — и выиграл стипендию на обучение (Ньюдигейтская премия), и переводу Ольги Кольцовой, напечатанному в издании 2000 года (а также в издании 2013 г., Амфора, и печатаемому в издании ЭКСМО в начале 2014 года — книги давно в производстве). Перевод покойного Андрея Патрикеева (в изд. 2008), увы, не выдерживает критики — он сделан во время предсмертной болезни переводчика. Интересно и то, что начал Уайльд писать поэму в марте 1877 года собственно в Равенне, а закончил через год в Оксфорде: при том, что — по условиям конкурса — она не должна была превышать 300 строк. Из Италии Уайльд писал о работе над поэмой своей несостоявшейся невесте — Флоренс Болкомб, которая ответила ему отказом... а через несколько лет вышла замуж за другого ирландца — писателя Брэма Стокера. В 1912 году бывшая Флоренс Болкомб стала вдовой Стокера и обладательницей его авторских прав — ее история с травлей Фр. В. Вильгельма Мурнау и его киноленты «Носферату» хорошо известна.

«Равенна» — произведение для Уайльда юношеское, но не «ювенильное»: это уже работа зрелого мастера. С нее и начинается тот самый Уайльд. про которого В. М. Дорошевич шутил: «Кто же про Оскара Уайльда нынче не слыхал? Покойник – первый человек!»

Это, боюсь, почти автобиография. Дж. К. Оутс («Эдди, Эдгар» по рассказу) в 1956 году, когда ей было 18, тоже встретилась со своим «Эдвардом» – именно тогда родилась ее сестра Линн Эбби, страдавшая тяжелым аутизмом. Представьте персонажей в жизни близнецами и мужчинами – вот и все содержание рассказа. Характерно и то, что «хилый брат» в рассказе – младший из близнецов. Большего не расскажу, читайте рассказ – очень поздно написанный, кстати. «Близнечный миф» (тот самый, который забыл упомянуть в числе главных сюжетов мировой литературы Х. Л. Борхес) развернут в рассказе так, что человеку, который пишет сам, впору помереть от зависти.

Даже традиционная американская истина-тошниловка о том, что «самое главное, что есть у человека – это его семья», в этом рассказе не раздражает: никакой семьи у братьев нет, кроме той сцены, которую читатель находит на последней странице (похоже, действие ее по сравнению с нашим разворачивается в будущем). Оутс здесь – мастер новеллы, мастер уровня Эдгара По, и больше сказать нечего.

Если у многих читателей (наверняка у очень многих) рассказ вызовет депрессию – ну, такова жизнь. И сюжета в рассказе нет почти – так и в жизни сюжета нет (совсем никакого). «Колодец и маятник» – тоже депрессивный рассказ (с не совсем убедительным финалом, если честно).

… Отчего-то вспомнились мне кое-какие, самые горькие, рассказы Брэдбери.

Отчего? Оттого, что ни на один вопрос ответа этот рассказ не даст.

За что и спасибо Нилу Гейману и Элу Саррантонио, включившим этот маленький шедевр в свою новую антологию.

Информация от автора: эссе безнадежно устарело. В полном варианте оно по сей день не издано, но сокращенный вариант под названием «Великий Робби» (на с. 5-78) служит предисловием к книге Роберта Бернса «Стихотворения и поэмы», М., ЭКСМО, 2012. Так что никакой оценки своему творению в здешнем варианте ставить не имею права, да и другим лучше этот черновик не принимать во внимание.

Ради Бернса пришлось выучить два дополнительных языка («скотс» и «шотландский гэльский»). Выучил. Без этого любые занятия Бернсом — увы, обречены на провал. Хотя читать самого Бернса в оригинале и что-то понимать — дело безнадежное, у Бернса свой собственный языкк, его и приходится учить. Английский тут мало помогает.

Хотя самого Бернса я почти не переводил — без меня народ прекрасно справился, см. упомянутую книгу, а ведь это только часть большого целого.

На всякий случай предупреждаю: тот, кто желает познакомиться с Бернсом «в оригинале», зная английский язык, ничего в этом оригинале не поймет: Бернс писал по преимуществу на «скотс», а это другой язык, который надо учить отдельно. Он дальше от английского, чем русский от болгарского.

P.S. Мне, однако, есть чем гордится: моя работа о Бернсе в ее ранней версии (1999, в сети с 2002) в 2012 году в Казахстане была как собственная опубликована г-жой Жусанбаевой — и защищена ею как диссертация на звание кандидата филологических наук.

Ну, что касается отзывов на мою работу, которые пишет фантлабовец под самокритичным ником glupec, то они по Булгакову: «Ведь говорил я ему тогда за завтраком: «Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! Оно, может, и умно, но больно непонятно. Над вами потешаться будут». Что подела, glupcu действительно непонятно, на то он и glupec.

Оценка... а чему оценка? Хороший человек Владимир Мамонов, но зачем переводить ОБРАТНО с украинского то, что написано по-русски?

Пребываю в недоумении.

Оригинал книги издан тридцать лет назад и есть в РГБ:

Эдуард Исаакович Ростовцев (р. 1927)

Последняя роль М. Б. и. 1983: Повесть; [Худож. Н. С. Михайлов] Только в РГБ, в продаже не нашел

80 с. ил. 19 см М. Б. и. 1983

Вещь небольшая: словом, как всегда у Трудрезервиздата 30 экз... только зачем бы?

Ничего удивительного, что в весьма полном московском архиве Кржижановского (РГАЛИ) этой повести нет. Хотя название ее было известно (по весьма недостоверным воспоминаниям Н. Молевой и по воспоминаниям вдовы писателя, А. Бовшек). Искали в Москве, в Одессе (куда уехала умирать вдова Кржижановского, Анна Бовшек). Нашелся же текст... в Киеве, куда, согласно документам, (автограф) его сдала А. Бовшек в 1972 году. ЧЕРЕЗ ГОД ПОСЛЕ СОБСТВЕННОЙ СМЕРТИ. ... У другого писателя подобное могло бы показаться накладкой, ошибкой. У Кржижановского — нет: я свято верю, что вот так и было. Потому как интерес к писателю уже вспыхнул в России и за ее рубежами как степной пожар. И спохватилась Анна Гавриловна! Вернулась в 1972 год... и сдала туда, куда приняли и где могли найти живые.

Повесть немедленно была опубликована в № 1 журнала «Октябрь» за 2006 год. Тут все и стало ясно: рассказ мог довести писателя (хоть и не печатавшегося) до сумы, тюрьмы, Колымы... Впрочем, сума его не пугала: он с ней и так всю жизнь прожил.

«Красный снег» датирован 1929 годом: годом страшным, годом возникновения Главлита и моментом полного озверения цензуры. Думается, даже в самом дальнем будущем не предвидел автор публикации этой вещи: потому она и не копировалась для московского архива. Писатель, пишущий «в стол», все же надеется, что когда-нибудь то, что он пишет, будет опубликовано. Но есть и у него своя отчаянная «синяя папка» (с): кое-что он пишет лишь потому, что иначе не может. От такой вещи может остаться лишь автограф. Он и остался. Он нам и достался.

В рассказе-повести играет важную роль некое горящее окно. За этим окном — эпоха. Господи, дай нам никогда не заглядывать в это окно: ХВАТИТ! А ужас, который приходит от того, что в этом окне (не рассказываю, в каком — читайте сами) никакого света быть не должно, достаточен сам по себе. От такого горящего окна можно лишь отвернуться и бежать в ночь. Но никому не забыть, что свет этого окна не погашен и смотрит бегущему в спину.

Нет ничего страшней этого окна.

Ну, а то, что рассказ — шедевр, так это для Кржижановского скорее норма.

Я прочел эту книгу в рукописи — в РГАЛИ, не скрываю, там в папке моя подпись есть — в 1977 году. И заболел этой повестью, как другие, бывает — «Мастером и Маргаритой», «Бледным огнем», «Осенью патриарха», «Войной конца света», «Гимном Лейбовичу» и т.д. Даже теперь, когда практически весь Кржижановский уже трижды прочитан, для меня эта вещь остается главной, а ее последние строки (про «одно и то же») снятся мне перед пробуждением почти каждую ночь. «Воспоминание о будущем» — одновременно «Шинель» и «Когда спящий проснется». Ниже оценить не могу.

Больше года я высчитывал — какого же года достигает в своем путешествии Макс Штерер. У меня получилось — «1959». А если так, то встающий перед ним в тумане лес почти утративших кумачовость, почти серых знамен — это то самое, что случилось в нашей действительности, притом всего лет через десять после смерти автора повести. «Пророк» — профессия, в древности не считавшаяся почетной. Но, видимо, Кржижановский об этом не думал. Печататься ему хотелось, но приспосабливать свое творчество к требованиям цензуры он не мог вообще. В итоге — не печатался. В итоге — уцелел и вполне реализовался. В итоге — ровно через пятьдесят лет — после окончательной остановки Штерера и возврата в 1929 год — ИМЕННО В 1989 году вышла в Москве первая книга рассказов и повестей Кржижановского — «Воспоминание о будущем» («Московский рабочий»).

Сколько русской литературы (что в СССР, что в эмиграции) нынче даже библиографы вспоминают с трудом. А вот «литература из ящиков письменного стола» (простите за германизм, но по-русски «одного» слова для этого явления пока нет) оказалась тем самым, что спасет нашу репутацию в XXI веке: если нынче у нас и не всегда есть что-то новое-интересное на прилавке, то вот уже четверть века как непрерывно отдают свое заветное наследство архивы. Ладно, попытаемся издать накопленное, а потом — как сказала протопопу Аввакуму бессмертная его супруга Марковна — «Добро, Петрович, ино ишшо побредем».

«Воспоминание о будущем» — книга на всю жизнь. Таких книг на свете очень мало.

Ничего не поделаешь. Судьба. Кисмет.

Г. Ланин (он же Георгий Пермяков) — фигура фантастическая. Разведчик (определенно двойной, если не тройной агент) со свободным знанием китайского и японского), почти со дня рождения живший в Дайрене, с 1927 -в Харбине, выучивший оба необходимых в Маньчжу-Ди-Го языка (плюс родной русский и как минимум английский), сразу после «освобождения» русского Харбина от имени всех сразу, кроме коммунистов, человек, приставленный переводчиком к пленному императору Пу И... этот человек был куда интересней, чем его книги, — кстати, потому и мемуары его, подписанные уже собственной фамилией, изданные пока лишь частично и только во Владивостоке, куда ценней, чем его же плоская и совершенно советская «шпионо-фантастика». В силу этого писать о Ланине-Пермякове, даже трех четвертей не договаривая, всегда интересней, чем писать о его книгах. Книги он писал не столько «как умел», а «как разрешали» — слишком много приходилось давать подписок о неразглашении. А писал прозу Пермяков все-таки с 1952 года до самой смерти.

Сейчас в Москве понемногу готовится к печати его пятитомник, и кое-что мне приходится консультировать (русская эмиграция на ДВ — вот уже 45 лет «мое дело»). Статья в «Красной маске» — не всё, что можно сказать о книге (и подавно не все — об авторе). Но эта книга переписана Пермяковым набело уже после крушения цензуры. Потому она лучше других — и потому заслуживает внимания даже тех читателей, которым подобный жанр кажется смешным и анахроничным.

Не унижаясь до спойлера, можно открыть «страшную тайну», что никакого отношения к Шекспиру эта книга не имеет (как и Капитан Шекспир в киноварианте «Звездной Пыли» Нила Геймана, — в прозаическом варианте Гейман дал капитану другое имя). «Шекспир» — дежурное блюдо англоязычной литературы; до 90% цитат в последние 400 лет так или иначе относятся у аглофонов либо к Шекспиру, либо к Библии Короля Иакова. Это — «маячок», блесна для рыбки-читателя: читай, не читай, а интерес, милок, прояви. Что срабатывает безотказно. Жаль, что Саймак совершенно не попадает на экраны (наша несчастная телепостановка по «Заповеднику гоблинов» 1990-х в этом самом случае тот самый рак, который рыба на безрыбье).

Цели своей Саймак достигает: хоть Шекспир и ни при чем, а читать эту книгу уважающий себя даже-не-фанат все равно будет. Тем более, что здесь перед нами отнюдь не «ходилка» (их Саймак писал с блеском, больно уж много их у него). Здесь нечто совсем свое. Придумался бы этот сюжет раньше — был бы шедевр не хуже «Сити» или <...> [нужное название вписать, боюсь, большинство впишет «Заповедник гоблинов»]. Потому как тянет книга на три-четыре полноценных продолжения, — только, увы, времени на них писателю уже не было отпущено. Планета Шекспира... без всякого Шекспира»: это ли не апофеоз того, чем был — и чем хотел стать, потому и стал — Клиффорд Саймак?

Певец Висконсина, хоть и славянин по происхождению, почти всегда на тридцатой (а то и на третьей) странице любой книги не забывал написать: «По траве пробежала белка». Кажется, в «Планете Шескпира» белки нет (то ли автор забыл, то ли я не заметил). Ну, зато «Полное собрание сочинений Шекспира», на полях которого кое-что написано, в книге есть.

Как хороший повар, Саймак «любое блюдо» готовить не берется. Однако любимый Висконсин на любой планете читателю гарантирован.

Книга может и не прийтись по душе. Но кто решил ее не читать — тому я руку подавать не хочу.

Рассказ поразительный: он один в один производит впечатление ответа на ставший нынче знаменитым рассказ Валерия Брюсова «Торжество науки», — причем ответ это недобрый, почти издевательский. к тому же стилистически в данном случае, пожалуй, Гершельман лучше Брюсова. Только тут сходство и кончается и начинается чехарда дат: рассказ Брюсова был написан в 1918 году... и валялся в архиве, едва ли читанный хотя бы десятком специалистов. А напечатан был только в 1963 году — ни Брюсова, ни Гершельмана давно на свете не было. А ведь рассказ Гершельмана хоть и в глухой лимитрофной провинции (эстонцев прошу не не обижаться, речь идет о русской культуре), но опубликован был в 1934 году. Шансов, что Гершельман был с этим произведением Брюсова знаком, полагаю, нет вовсе.

Видимо, рассказ был написан в начале 1930-х. Как раз тогда, когда в Москве вовсю расцвело совершенно никому не известное творчество новеллиста С. Д. Кржижановского: не более шанса на миллион, что Гершельман хотя бы знал о его существовании. А ведь именно с его творческой манерой тут Гершельман соприкасается вплотную. Можно, конечно, все списать на влияние Н. Ф. Федорова и Герберта Уэллса... но не надо нарушать правило Оккама. А также вспомним изумительную формулу С. Д. Кржижановского из документальной повести «Салыр-Гюль»: «...прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками а и б; арабеск самая длинная из всех возможных линий, какими можно соединить а и б.». Рассказ Гершельмана, особенно при втором чтении — арабеск. Даже имя жены героя («Арсик») не сразу расшифровывается: много ли у вас знакомых женщин с именем «Арсения»? И так почти до бесконечности. Будете читать рассказ — обратите внимание: ЗА ЧТО ИМЕННО отчитывает врач героя после неудавшейся попытки самоубийства.

Есть в мировой литературе много всякого на ту же тему, но нам это очередной упрек: все-таки антологию фантастики русской эмиграции никто и никогда так и не подумает, видимо издать. Гершельман все же не один: этот рассказ прекрасно лег бы под одну обложку с «Кольцом Цезаря» Арсения Несмелова, с «Чего не следует делать с зеркалом» Б. Нарциссова (а ведь этот писатель жил в Эстонии в те же годы, и почти наверняка читал Гершельшмана), с «После» Ирины Сабуровой, не говоря о фантастике Набокова, Газданова и т.д.

Наконец: сопоставьте этот рассказ с весьма знаменитым стихотворением самого Гершельмана «Удалось однажды родиться...» (есть во многих антологиях и вообще стало классикой). Если присмотритесь — тема-то одна и та же («федоровская») Не получилась жизнь? Ну —

»...значит, это лишь так, для пробы. Значит, будет еще одна».

«10» ставить не рискую — русская литература не единственная в мире и не знаю, лучшая ли. Ставлю столько, сколько совесть велит.

Если бы Эдгар написал такой рассказ, он был бы классикой жанра. Миниатюры на французском как-то лучше выходят; возможно, билингвальный Жан Рэй/Ян Фландерс умел выбирать язык — «на каком что писать». Прикиньте, что Вы не можете вспомните чьей-то фамилии. И немедленно скажете... «Ну, скажем, Смит». Тема исчерпана.

По-русски, полагаю, вышло бы... «...Ну, скажем, Смирнов». Это не просто рассказ, это — психологический тест, притом немалой сложности.

И перевод Найденкова очень хорош.

И не вина тех, кто на подобные шедевры лепит единицы-двойки. Право на альтернативное мнение не отнять.

«Дориан Грей» тут куда меньше задействован, чем кажется. Рассказ именно о выборе, который в итоге сделан. Сделан так отчаянно однозначно, что весь сюжет выворачивается наизнанку: рассказ-то, оказывается, не о о свадьбе, тем более не о подарках — но только о любви. Сколь многим можно во имя нее пожертвовать. И ведь еще не факт, что принесенная жертва... поможет.

Я заметно старше автора, так что предложить мне Гейману нечего. Но был бы я заметно моложе — подумал бы: стоит ли предложить мои (теоретические) «запасные» годы лишь за то, чтобы иметь возможность прочесть собрание сочинений «Весь Нил Гейман». Рассказ-то, господа, прежде всего о любви. А в литературе она бывает такой же сильной, как «в браке».

Хвалить эту поэму-цикл — то же самое, что хвалить, к примеру, осетрину. Правда, перевод Мичковского к оригиналу даже слишком приближается, он «просветлен»: я предпочитаю не описанный здесь перевод Николая Шошунова (см. антологию «Век перевода 2006» (т.е. второй выпуск из имеющихся на сегодня трех), Москва, «Водолей Publishers», 2006. с. 473-491. В сети (и не в сети, есть и отдельная книга) полно переводов Николая Шошунова из поэзии Лавкрафта, о самом переводчике см. авторскую страницу на сайте «Век перевода». Контакт у Фантлаба с этим сайтом давно есть — почему игнорируются эти публикации? Лавкрафт Шошунова был и в первом выпуске антологии (2005).

Так что «на бумаге оценить» поэму можно давным-давно. А при сравнении версий — наверное, можно сделать и еще лучше.

Но это уж, простите, горе любого перфекциониста, а я, увы, этим заражен. Выход один — печатать все новые и новые переводы (сеть позволяет), а читатель пусть выбирает сам.

Перевод — «ЖЕНА»? Это уж, коллеги, дело вкуса. Он может быть красивым и верным, а читатель (муж), страдая от ревности, начинает подозревать перевод в неверности.

Однако: если перевод плох, то и предмета для для разговора нет.

Очаровательная пародия на Конан Дойля, — возникшая, похоже, в процессе переработки и подделки халтурного американского вовсе-не-Конан-Дойлева «Шерлока Холмса» (по заказу, само собой). При этом, хотя местом действия является крошечный английский городок Ингершам (лишь чуть-чуть — Лондон), сразу видно, что автор фламандец: сколько раз на ста страницах задаются совершенно рубенсовские пиры, сколько раз упомянуто, что на стенах висят голландские и фламандские картины — и т.д. Трудно сказать, что роман на сто процентов про «жизнь после жизни»: все привидения, кроме одного, в итоге оказываются липовыми. Совершенно блистателен кусок с «не такой бумагой и не таким пером». Несмотря на недоставаемость книги (20 лет назад вышла... в Обнинске) на книгу стоит потратиться и время потратить. И при чтении все время помнить: роман написан и издан в 1943 году, во время немецкой оккупации, так что автору пришлось проводить и некоторую самоцензуру.

Помимо родства с Конан Дойлем, тут есть и большое влияние плохо известного у нас Мориса Ренара. Сожалею, что не смог найти и посмотреть экранизацию романа 1964 года — с Бурвилем, никак не меньше. И вообще о том, что издан у нас этот автор мало — и поди найди эти три книги.

Оценка поставлена с поправкой на неважный перевод, это оценка замыслу и исполнению. В сороковые годы Европа книг такого уровня создала единицы, и не зря у них есть фанаты по сей день.

А сюжет не перескажу. Он отнюдь не линейный, это все-таки квест, и читатель сам решает — чему верить, чему нет.

PS НАКОНЕЦ-ТО НА ЮТУБЕ И ФИЛЬМ С БУРВИЛЕМ ЕСТЬ. БЕЗ ПЕРЕВОДА — НО... НЕ ЗА ГОРАМИ.

А пока, поверьте на слово — фильм тоже первоклассный.

Как почти у всех российских читателей, на восприятие от самого романа неизбежно налагается память о впечатлении от фильма Кюмеля (и Орсона Уэллса) «Мальпертюи» (1971): фильм вызывал сильные эмоции у зрителя, но — не те, которые вызывает созданный в самый глухой военный год — 1943 — роман Жана Рэя; тут не случилось «античудо», каковым была обработка «Войны миров» в 1938 году, за документальное повествование этот фильм никто не принял, — хотя, конечно, фильм выгодно отличался от дурных попыток в ХХ веке экранизировать очень родственного Жану Рэю Лавкрафта. Книга очень хороша чисто стилистически, что, правда, из двух переводов видно у А. Григорьева и почти пропало у Хорева. [Замечу: чтение имен по фламандским правилам проведено более правильно как раз у Хорева — видимо, имела место некоторая редактура со стороны Головина, — но дела это не меняет]. Здесь, конечно, сказалась правильно заданная переводчиком ориентация стиля скорее на Эдгара По, чем на Лавкрафта: как ни крути, но первичен среди всех писателей этого стиля именно Эдгар (и отчасти, во французском языке, на котором написан «Мальпертюи», живший еще ранее Жак Казот).

Жан Рэй (он же Фландерс и т.д.) написал тысячи новелл, и лишь два романа, при этом оба — именно тогда, когда практически не мог печататься, в 1943 году. «Город Великого Страха» сейчас читается более живо именно потому, что более оригинален, а «Мальпертюи» неизбежно кажется парафразой Лавкрафта, с творчеством которого на момент написания Рэй то ли был знаком, то ли нет. Однако именно «Мальпертюи» сделал Жана Рэя одним из классиков европейской фантастики первой половины ХХ века — таких, как Ганс-Гейнс Эверс, Густав Майринк, Лео Перуц, Морис Ренар — да и Борхес (даром что аргентинец), знакомство с творчеством которых ценителю старой фантастики (а не одних лишь англо-японских стрелялок и ходилок) необходимо. Вреда не будет, а кругозор точно расширит.

Разумеется, роман надо читать, не отвлекаясь — весь смысл чтения пропадет, если совмещать эту книгу еще с какой-то: мысль в книге ВСЕГО ОДНА, — лишь вспомнив о годе создания книги можно окончательно понять — о чем написана эта довольна мрачная и очень целостная притча.

Ну, и фильм Кюмеля тоже стоит посмотреть — как «бонус» к роману. В нем много передано из того, что при чтении наших переводов только додумывать остается, — а фон старых кварталов то ли Брюгге, то ли Антверпена, к роману кое-что добавляет.

Прочел еще в 1964 году, когда английского толком не знал — да и не достать было оригинал на Западной Украине, где я школу закпнчивал. И помню, как меня, четырнадцатилетнего, это рассказ оглушил. Конечно, полная неожиданность финала могла предполагаться, но не моими тогдашними мозгами: от О.Генри я ее точно ждал бы, от Саймака... ну, воспитательную роль для мозгов в те годы рассказ сыграл максимальную. В любом случае — если кто-то учится писать прозу, особенно новеллистику, то чем раньше он этот рассказ прочтет, тем больше пользы. Для искушенного читателя тут находок не будет, но Саймак — вовсе не писатель «для взрослых». Если учишься писать (или намереваешься когда-нибудь) — это лучше всего прочесть лет в двенадцать, вместе с «Марсианскими хрониками. А лучше — еще раньше.

Аннотация — конкретно к повести «50 калибр»? Извините, но это случай так называемого вранья. Действие повести разворачивается во Флориде, на острове Санта-Катарина близ Гаити, на Ямайке и на островке близ уютно выдуманного государства «Коруна». Совершенно очевидно, что за стеной дома Куалильи на Ямайке — вилла Иена Флеминга, который «пишет мемуары» (возможно, кстати, что Куэлилья И ЕСТЬ Флеминг, не зря же он свою национальность называет прямо в тексте).

Так что тут Дайн — просто Джеймс Бонд для бедных.

Между тем писал же некогда Бредбери хорошие детективы, вот и в творчестве Шекли свой Джеймс Бонд нашелся. Плохо, что Шекли явно знал предмет явно не шире, чем по описаниям Флеминга (у того Ямайка — пальчики оближешь как описана, можно и про Бонда забыть). Так что для полноты знакомства с Шекли прочесть это надо. Но только тем, кто тоскует по ущербности и неполноте издания «Весь Шекли»: на него и деньги тратить жалко — прочитайте про это СЕМИТОМИЕ.

Жаль, если я единственный, кто заметил главного героя повести — Флеминга. Когда Куэлилья «честно сознается», что продаст тайну... голландцам, вот тут только и видишь, как хитро посмеялся над читателями наш любимый Ш(клов)екли.

...И никто не замечает, что никакой это не рассказ, а набросок романа, который Гейману, как всегда, нет времени писать, потому как сроки по сотне обязательств поджимают.

Короче, это всего лишь рассказ о любви, которая может принять и такую вот форму. Да и вообще какую угодно — об этом Гейман много где пишет.

Сказал бы я и больше, да только я сам переводчик Геймана (поэтический), и будет мне от него на орехи за расшифровку лишнего. Оценку ставлю не рассказу (это все же «скрипт»). а зрению и выдумке Геймана.

И завидую.

Помнится, книга выходила по меньшей мере трижды, помнится, соавтор (Альбер Жан) во всех случаях был указан. Переводы необходимо сравнить; фамилия героя варьировалась от неблагозвучного Сирюга/Сирюгэ до «парикмахерского» Сегюра; кстати, «аппарат Ришара Сегюра» и у Стругацких в ПНвС упомянуют, но без ссылки на авторов романа. Конечно, это скорее мистика, чем фантастика, но... сюжет в узловом моменте повернут очень нестандартно: получился скорее новый Франкенштейн, чем новый Прометей. Думается, издание хорошего тома Ренара — страниц на 1000 — или двухтомника? — дело нынче очень насущное.

Переводы новелл в книге 1912 года вполне достойно выполнены, «Доктор Лерн» (недавно переизданный) как раз нуждается в новом переводе — и т.д. Но все-таки «Обезьяна» в 20-е годы принесли Ренару и Жану более чем европейскую славу, и роман того заслужил. Как и «Мальпертюи» Ж. Рэя, по с частью, известный и у нас и как книга, и как кино. Хорошее напоминание, что даже Европа по-английски говорит... не вся.

Я это переводил сам, мне и оценивать. Притом в указанном сборнике Фюмана был один вариант перевода, а в антологии «Поэзия ГДР» (М., МГ., 1973) — другой, и почти ни одного слова в них не совпадает (разве что моя подпись). Секрет примитивен: в «Поэзии ГДР» (она вышла раньше) я мог присмотреть за текстом, ибо сам работал редактором в той же редакции. Не шедевр, но и не очень плохо — вполне уровень довольно придавленной идеологически поэзии ГДР. Но уж зато в авторском сборнике, вышедшем в «Художественной литературе», на мне отыгралась садистка-редактрисса: в молодости она сама кое-какие стихи переводила, а потом нашла теплое редакторское место. Однако графоманский зуд остался, и переводчики от нее уходили полуживые — тексты она либо переписывала сама, либо заставляла переделывать насильно. Так что этот вариант — больше всего похож на лицо Гуинплена в романе Гюго. Впрочем, и первый — не шедевр. Перевел я стихотворение, как мог, в 22 года (не так, чтобы плохо, а так, как позволял оригинал). На эту красную обложку мне смотреть тошно (уж лучше бы голубая из «Молодой Гвардии», и все, что рассказано, относится КО ВСЕМ переводам из Фюмана, совпадающим в этих двух книгах).

В целом же Фюман, конечно, скорее прозаик, чем поэт. Его, как и все его поколение, изуродовала эпоха, но как наследник Ханса Фаллады он свой след в литературе оставил.

Иной раз классика жанра, лучшее произведение писателя и т.д. — вдруг смещается в читательском сознании резко в сторону и начинает отдельное бытие: знаменитая инсценировка этого романа, шедшая на сцене Таирова в начале 1920-х годов — произведение, достойное прочтения ПОМИМО романа (увы, в собрании сочинений автора инсценировки, С. Д. Кржижановского, этого «текста» нет — составитель им по неизвестной причине пожертвовал). Уже заголовок романа Ффорде «Беги, Четверг, беги» — немедленно напоминает о Честертоне. Цитатами из этой книги нафарширован весь (не только английский) постмодернизм, и так длится уже второе столетие, и не снижается популярность романа. Даже бессмертный Патер Браун, мистический сыщик — не конкурент Четвергу.

Словом, хвалить эту книгу — все равно что хвалить «Дон-Кихота».

А прожить жизнь, не прочитав ее — то же самое. То же, что не прочесть «Дон Кихота». Может быть, Честертон и не Сервантес... но в обязательную программу того, что должно быть прочитано — «Четверг» входит.

К сожалению, едва ли на такой уровень вышел еще хоть один роман того же автора. Но поэт он прекрасный, новеллист изумительный — а дальше, господа, подбирайте прилагательные по степени положительного ряда. И вверху секвенции все равно будет великий роман, о котором сейчас идет речь.

И опять Гейман (на пару с соавтором, хотя главная выдумка тут, конечно, Геймановская, нас надул. Увы, тот, кто хочет получить от этой книги вдвое (а то и «в девять раз больше», как говорил предсказатель Тиресий у Гомера), должен кое-что вспомнить, чего не вспомнит почти наверняка. Ничего не поделаешь — воспользуюсь спойлером.

Это совсем не детская книга — боюсь, потому и не справился с ней переводчик; надеюсь, это будет исправлено, как с блеском исправило положение появление нового, свободного от эвфемизмов перевода «Американских богов». Пока что перевод «Интермира» даже на тройку тянет с трудом. Увы, с двумя минусами.

И все же очарование обычного геймановского волшебного мира «взрослых детей» окончательно не угробить никаким переводом. Это хорошая книга, и оцениваю я ее по тексту оригинала (повезло — он у меня есть), а не перевода.

Кто такой возможности не имеет — лучшие дождитесь, чтобы перевели заново.

Публикация в России этой маленькой поэмы Бехайма, — датируемой примерно 1456-1460 годами — увы, развалила миф о том, что Западная Европа познакомилась с историей Дракулы (точнее, Тракеля), «сына Влада Великого», через посредство (древне)русской «Повести о Дракуле Воеводе» — та была создана как минимум через четверть века после поэмы Бехайма. Михаэль Бехайм (1416-1474) умер ЗА ДВА ГОДА ДО ТОГО, как Влад Цепеш погиб в бою, т.е. при жизни исторического «Дракулы»). Т. н. «анонимный немецкий документ», на котором якобы базировалась (древне)русская повесть тоже создан в начале 1460-х годов. Так что мы тут не первые и, боюсь, даже не вторые. Мы тут, прошу прощения, разве что третьи.

Не оценивая поэму с художественной стороны, констатирую, что после перевода В. Микушевича новый нам едва ли требуется: такая, строго повествовательная поэзия, хотя и в манере то ли эпоса с элементами доноса, то ли просто легенды, сочиненной политическими противниками, этому переводчику глубоко родственна. Он точен, сух, и не стремится сделать поэму лучше, чем она есть в оригинале.

Кстати, (древне)русская повесть в литературном отношении и впрямь превосходит поэму Бехайма.

Но тут: как в театре: кто первым поставил пьесу, тот и попадет в справочник. Тема вампира начинается в литературе все-таки скорее с Полидори, чем со Стокера. А тема Дракулы начинается с Бехайма.

Издательство «Энигма» изрядно ограбило само себя, не вынеся имя Бехайма на обложку. Стокер у всех есть, к нему и рука не потянется — а Бехайм переведен впервые. И курс дракуловедения надо начинать именно с него.

Едва, кстати, поэму размером с «Медный всадник» стоит именовать «стихотворением». Это все-таки поэма.

А почему я пишу (древне)русский? Потому, что «Повесть о Дракуле Воеводе» — ровесница «Хожения за три моря» Афанасия Никитина. Язык конца XV века, язык времен Ивана III Великого, строителя первого русского морского порта (Ивангорода против Нарвы) вполне читается и сейчас. Русская фантастика как жанр существовала и в те времена, когда Колумб еще не доплыл до того, что впоследствии оказалось Америкой.

В силу того, что однажды я проиграл пари хорошему писателю, теперь я должен читать ВСЕ книги Лукьяненко о «Дозорах», а также и не только Лукьяненко — вполне по доброй воле я даже кое-какой интернетный кошмар (трилогию г-на Мишина) прочел от строки до строки. Надо мной нет заклятия (и нельзя его на меня по неким причинам наложить) — я читаю добровольно. «Вселенная Дозоров» для меня — отчасти вселенная Шерлока Холмса. Бывает хуже, бывает лучше, но идея-то весьма плодородная. Был бы автор талантлив, умен и образован.

Этот роман меня основательно удивил. В него вписана такая двуслойность, что поклон Нилу Гейману с его «Американскими богами». Почти никто не заметит тонкую разницу, которую вводит автор между «предсказанием» и «пророчеством». Я, правда, знаю, где и когда это было раньше — но то, что истинно, обречено повторяться. О «пророках» (к счастью, не в библейском понимании) автор знает действительно много, только диву даешься — отчего эту реально существующую силу мы не находили в прежних романах. Ибо в «инквизицию» верить трудно... а вот пророки-то (они же предикторы и прогносты) — штука реальная. И портретные лица (вроде «Сергея Глыбы») роману только на пользу.

Если исключить само создание «Вселенной Дозоров» (которое я склонен оценить весьма высоко: «свой мир» — штука в русскоязычной фантастике остро дефицитная), т.е. первые два романа + неплохие по ним фильмы — этот роман представляет собой шаг на новый уровень. Откуда и оценка. Плюньте, Сергей Васильевич, на тех, кто обзовет Вас предателем дела фантастики. Обзовет перебежчикам к мейнстимщикам.

Потому как их, — как любил говорить отец героя сериала Хендерсона о ван Хельсинге,- «не бывает». Бывает только литература и все остальное. Нет мейнстима, давно его нет. И даже — не будет.

Роман оцениваю так, как совесть велит. И оставляю у себя на полке.

Ошибка большинства писателей-европейцев и их азиатских клонов в том, что логика добро-зло якобы двоична и они равны между собой (а это, экскиз май клатч, вовсе не так). Один разговор в «Новом дозоре» указывает на то, что автор книги, кажется, это осознал. Понять такое – все равно, что слепорожденному свет увидеть.

Кажется, я правильно сделал, проиграв давнишнее пари.

Изумительная книга и изумительный кинофильм с Аль Пачино и Робертом де Ниро. Кстати, никто не ценит третью серию — но поколение, бывшее только что не свидетелем убийства папы Иоанна Павла I , оценит эту часть — и сердце щемит, что здесь есть только фильм, но по сути дела нет романа. Однако категорически не согласен с тем, что жанр книги — «реализм». Это РОМАНТИЗМ чистой воды... и высочайшей пробы. Сам Пьюзо признавался, что никогда не слышал о вот таких гангстерах-Робин-Гудах, только читал что кое-что. Тут можно бы многое написать, но кто не видел фильма — лучше в режиссерской версии 1992 года, но можно и в классической — тому книгу читать не надо, и плохо верится, что тот, кто читал книгу, но не видел фильма — в состоянии это оценить.

Только не надо разговоров про реализм. А то и «Роб Рой» окажется вершиной реализма.

Довелось мне в 2000-м году работать главным редактором скоро исчезнувшего издательства «Гудьял-пресс». По дружеским связям с семейством Ратушинской-Геращенко, только что переселившихся из Лондона в Москву, получил я и семь-собаками-еденный экземпляр из списанного неизвестно куда тиража «Золотого эшелона». И как открыл книгу, так ее и не закрывал. Написанная по преимуществу Виктором Суворовым и Ириной Ратушинской, снабженная научно-технической базой (Игорь Геращенко) там, где того требовал текст, обутая в политические статьи диссидентом нашим славным В. К. Буковским (что делал пятый соавтор — я понять не смог), эта книга смешна как лучший Довлатов и строго сюжетна как лучший Войнович — вот ее уровень. Не зря как только мы ее ПЕРЕиздали — пришлось печатать еще четыре тиража. Да и теперь добавить бы не вредно, книга трудно находима. Я бы, честно говоря, эту книгу в школьную программу ввел. Может читателю и не важно, что маршрут Золотого Эшелона по России более или менее повторяет контуры серпа и молота... но не так уж много на русском языке подобного сюрреализма, доводящего до хохота и колик. Книга — на уровне лучших книг Андрея Куркова, которого знает весь мир, но не Россия — об этом в другой раз.

Оценка дана за безусловную долгосрочность жизни этой книги, за ее бредовую достоверность — и за то, что это очень хорошая книга.

А их в России после 1991 года (новых) не особо-то много. Все больше таскаем к печатному станку то, что создано в эмиграции — или валялось в ящиках письменного стола.

Судя по реалиям, текст возник до 1917 года — эдак раньше на два года. Если это и не шедевр мирового уровня, чего мы мы требуем? Человек, на котором закончилась Эпоха Великих Географических Открытий (помнится, его сын Сергей 1926 году нанес на карту хребет Черского — чем эпоху и закрыл). Да еще это и черновик к тому же.

Как часто нам за деревьями леса не видно: крепкий, но не великий писатель Ефремов заслоняет действительно великого ученого Ефремова, а в случае с Обручевым — действительно великий (без всяких кавычек) ученый Обручев мог бы вообще-то никакой прозы и не писать. И все равно был бы академиком Обручевым в каждом справочнике. Но писал же, и писал хорошо. А если мы пошли вытаскивать из столов все его черновики — ну, нам же и отвечать. Сам Обручев писал на досуге и едва ли претендовал на роль большого писателя. Между тем среди вот таких «великих дилетантов», он, вместе с Норбертом Винером — в первом ряду.

Да и вовсе не плохая повесть-то, если честно. И текстология в изд. 2010 года аккуратней, чем в прежних изданиях.

Кажется, эпизодический и вполне мифический образ ван Хельсинга скоро сожрет своего главного врага — Дракулу, исторического Тракеля — в читательском сознании. Охотники за вампирами — тема затертая, но герой сериала Хендерсона вовсе не тот, привычный ван Хельсинг (предположим, из одноименного фильма Соммерса 2004 года) — это его потомок в пятом поколении (если я в подсчете не ошибся. Это крепкая выдумка на основе подлинной истории о том, как в 1816 году в Европе не состоялось лето (исторический факт, если кто не знает), Байрон, Шелли, будущая Мэри Шелли и еще кое-кто, кого пока не называю по имени, застявши в Швейцарии на уединенной вилле, предались сочинению наперегонки историй об разных ужасах. Роман пропитан аллюзиями, которых человек, мало знакомый с английской литературой, не заметит вообще — к примеру, иди знай, что фамилия директора школы для мальчиков в Швейцарии — Отранто — прямиком перекочевала в XXI век из века XVIII, из книги сэра Хорса Уолпола (того самого, что довел до самоубийства гениального поэта-мальчика Томаса Чатертона) — «Замок Отранто». Для того, кто этого всего не знает, роман будет очередным подростковым чтивом. Для того, кто знает — вполне мэйнстримовским детищем постмодернизма, от коего можно получить удовольствие в любом возрасте.

Перевод вполне хорош, но редактор торопился (есть ляпы с пересчетами футов и пр.). Но это и все претензии. Конечно, трудно отнести сериал Хендерсона к большой литературе. Но и к паралитературе это не отнесешь никак. Это крепко сбитый путь, по которому, видимо, пройдет еще не одно поколение семьи ван Хельсингов. Ну, конечно, и читателей.