Крайне сомнительно, чтобы «вождь всех народов» прочитал адресованный ему «роман в письмах». Скорей всего, первыми неблагодарными читателями Я. Ларри оказались не слишком и крупные чиновники НКВД. Система поиска по почтовым отправлениям была достаточно совершенна уже тогда, так что исход попытки общения с вождём в форме назидательных писем был предрешён: нашли и посадили... А жаль, что автору не дали опубликовать больше ничего подобного «Похождениям Карика и Вали» !

«Голем» — ещё одна часть завещания Ст. Лема грядущему: мифология искусственного интеллекта продолжает существовать и развиваться, — со всеми интересными подробностями, вроде «теста Тьюринга», и пр.. Восприятие «мыслящих машин» во многом носит черты отношения к сказочному фольклору. А, между тем, системы искусственного интеллекта уже существуют и даже имеют собственную развитую типологию. Лем предложил во многом ироничную картину неожиданного, но возможного будущего Контакта с «машинным разумом». Между тем, обыденное общение с таковым «разумом» во множестве происходит на уровне использования «интеллектуальных протезов»...

Вообще говоря, Ст. Лем заявлял, что лично ему идея нашего одиночества во Вселенной представляется странной ввиду маловероятности такой ситуации. Оспаривал классик и вообще правомерность вероятностных заключений и оценок насчёт внеземных разумных.

Однако все мнения о вероятности распространения внеземной разумной жизни — не более, чем экспертные заключения. Подставляя соответствующие значения в множители «формулы Дрэйка», разные эксперты получают самые разные значения, — от единицы до миллиона!

Известный астрофизик И. Шкловский с кем полемизировал С. Лем, утверждал, что даже если в радиусе сотни световых лет от Земли и найдётся одна цивилизация, всё равно это будет означать практическое одиночество из-за крайне низкого темпа возможного обмена информацией...

Обнаружить явные сигналы ВЦ так до сих пор и не удалось. Зато астрономические наблюдения с помощью ещё недавно фантастических приборов и устройств, вынесенных в космос, стремительно увеличивают вероятности обнаружения землеподобных планет. Остаётся присоединиться к вопросу Ст. Лема, направленному в будущее: как изменится восприятие проблемы внеземного разума (при отрицательном результате) в ближайшие 50, 75, 100 лет?

Стефан Грабиньский — один из немногих польских авторов, на кого обратил внимание мэтр, включая том писателя в состав серии «Рекомендует Станислав Лем».

Лем, отстаивая необходимость «необыкновенных» рассказов в литературе, в своём эссе небезосновательно констатирует, что Грабиньский в Польше остался не забытым писателем.

Мэтр подробно анализирует интереснейший рассказ ужасов, — «Любовница Шамоты», — предоставляя многослойную «расшифровку» произведения — как с точки зрения спиритизма, так и современной психологии.

Сетуя на в основном развлекательную функцию произведений о потустороннем и противоестественном, Лем демонстрирует литературную неисчерпанность темы niesamowitych историй (польский термин, не имеющий точного перевода на русский и обычно переводимый как жуткий, необычайный, чудовищный, дьявольский, безумный, и т. д., и т. п.) Тема необычайного остаётся столь же притягательной, как и столетие назад.

При всём восхищении Уэллсом, Лем обнаруживает в «Войне миров» и «ляпы» классика, — как же без них. — По поводу вампирских наклонностей марсиан Лем снисходительно замечает, что энергетическая ценность крови сравнительно мала, так что марсианам пришлось бы пить её десятком литров в день, что сделало бы их заложниками такой «диеты»...

Впрочем, марсианскими боевыми треножниками Лем восхищён в особенности, утверждая, что современная идея «стопоходов» (или, как их называет мэтр — педикуляторов) лишь приближается к блестящей находке Уэллса. Но и тут можно подискутировать о «проходимости» боевых транспортных устройств. Если хорошенько порассуждать, — можно обнаружить изъяны и в марсианской тактике. Но это уже , как говорится, совсем другая история...

И снова, в который уже раз, приходится сетовать на невнимательность российских издателей и переводчиков: пропустить такую «альтисторию«! Тут и альтернативные биографии, и альтернативное фант. изобретение, делающее излишней, ни много ни мало, Первую мировую войну!.. И — дубль «Хьюго-Небьюла».

Впрочем, положение с русским переводом, похоже, выправляется: в 2012 г. выходит, наконец, антология «Альтернативная история», куда вошла и повесть «Поймать Цепеллин».

В этой альтистории — сложной и неузнаваемой, как незнакомый иероглиф, А. С. Пушкин является... послом государя Павла Петровича в одном из княжеств островной империи Нихон. Своевольная судьба сводит опального поэта с новым секретарём здешнего французского посольства — Эдмоном Дантесом из Марселя...

По-видимому, читатель имеет здесь дело с редким случаем альтистории как произведения «искусства для искусства», — уж больно хрупко равновесие сил в бассейне Тихого океана, коль скоро хранить его в пользу России взял на себя труд великий поэт, — он же «могущественный и загадочный Тайхоу-сан...»

Модель грядущего в романе «Люди как боги» весьма напоминает образ, созданный И. Ефремовым в «Туманности Андромеды». Общество будущего настолько совершенной организации, что нашим современникам там делать нечего: слишком высоки образовательные и нравственно-этические цензы. Кстати, именно эта утопия Уэллса входила в круг произведений, высоко ценимых классиком русской советской НФ. Но если Ефремов поместил свою утопию в далёкое будущее, Уэллс отправил своего героя-землянина в параллельное измерение.

Писатель, серьёзно пытающийся создать картину высокоорганизованного общества, сталкивается с проблемой потери интереса читателей к идеальной конструкции. Известно весьма ироничное отношение к «Туманности Андромеды» молодых современников Ефремова. Не избежал трудностей и Уэллс. Иной раз действие срывается в назидательные монологи обитателей Утопии. Но, тем не менее, идеальный, но привлекательный образ создан.

«Наши образование и воспитание — вот наше правительство» (Г. Дж. Уэллс. «Люди как боги») — вот краткая формула, объединяющая одно из лучших произведений Уэллса с мирами фантастики Ефремова и Стругацких.

Эта рецензия Станислава Лема — сигнал переводчикам и издателям: надо бы обратить внимание на «Торпеду времени» А. Слонимского. Вообще, следовало бы подумать о книжной серии, посвящённой предистории создания «альтистории».

Сейчас, спустя сорок лет после первого издания «ФиФ», вполне уже понятно, что Лем не мог объять необъятного. Так, не заметил он и темы альтернативной истории, хотя вплотную подошёл к её анализу на примере НФ сюжетов о путешествиях во времени. Всё это легко объяснимо: не было тогда у писателя и философа достаточно материала для сравнения, — до бума альтистории оставалось ещё добрых двадцать лет...

Тем не менее, С. Лем удивительно точно вышел на суть подхода к теме АИ, — основанного на свойствах эргодичности и анэргодичности истории (термины Лема), — восприимчивости и невосприимчивости истории к попыткам её изменения. И лемовские пересказы наиболее впечатляющих сюжетов составили своеобразный канон альтернативной фантастики: Ф. К. Дик. — Человек в Высоком Замке, Слонимский. — Торпеда времени, О. Базиль. — Если бы фюрер это знал... Составителем «ФиФ» эти произведения отнесены к разным ипостасям фантастики (такой, как та воспринималась в начале 1970-х), но уже само позитивное внимание мэтра относит их к классике.

Ещё в 1975 г., — в комментариях к трудам Бюраканского симпозиума, посвящённого проблемам связи с внеземными цивилизациями (см. сб. «Проблема СЕТІ»- М. Мир, 1975), Ст. Лем настаивал, что главным в развитии темы Контакта с внеземными разумными будет эволюция взглядов земных учёных. Как трансформируется наука о внеземной разумной жизни в случае отрицательных результатов поисков через 50, 75, 100 лет? (Как видим, Лем не был слишком оптимистичен насчёт положительных результатов). Не следует забывать, — отрасль научных поисков внеземной жизни и разума по прежнему остаётся полем экспертных оценок. (Существует на этот счёт даже специальный термин — «субъективная вероятность»). Количество цивилизаций в нашей Галактике оценивается в весьма широких пределах: от одной до миллиона...

В последние годы скептицизм Лема только возрос. Он соглашался с гипотезой И. С. Шкловского о нашем практическом одиночестве во Вселенной. Если, исходя из вероятностных предположений, где-то в соседних галактиках кто-то ещё и есть из внеземных разумных, связаться с ними невозможно. Пессимизм Лема его последних лет усугублялся ещё и представлениями философа о высокой вероятности самоубийства и нашей цивилизации. Так что проблема ответственности в теме нашего одиночества во Вселенной остётся главной.

Идея фантомата, — кибернетического устройства по замене «реальной действительности» её компьютерной имитацией, — одна из центральных идей философского творчества С. Лема. Фактически ещё в «Сумме технологии» Лем прозрел и «киберпанк», и «виртуальную действительность», и «киберпространство». Потом мэтру оставалось только отслеживать реальное воплощение фантоматики в жизнь, — под разными названиями, не меняющими, впрочем, сути.

Небезинтересно: по следам лемовских идей отправились и другие писатели. Самое яркое произведение фантоматической темы — роман «Открытая мишень» А. Вишневского-Снерга.

Станислав Лем, резко негативно воспринявший американскую «НФ» 1960-х, высоко оценил, тем не менее, творчество Ф. К. Дика, которого считал «единственным американским фантастом, заслуживающим внимания». В 1970-х в Кракове начинает выходить серия «Станислав Лем рекомендует», куда, в частности, вошёл и том Дика в польском переводе. Серия из-за проблем с авторскими правами быстро прервалась, но её украшением, несомненно, стали сопроводительные статьи Лема. (Не менее интересна статья и к тому Стругацких («Пикник на обочине. — Лес.»)

Лем, пожалуй, единственный, кто столь подробно вник в один из центральных опусов Ф. К. Дика. Посвящённые взаимоотношениям «реальной» действительности и альтернативных реальностей НФ Дика, размышления С. Лема демонстрируют всю сложность и неоднозначность текста «культового» романа.

В «Войне миров» есть один эпизод, который ставит под сомнение универсальность марсианских боевых треножников. Они оказываются вовсе не «вездеходами». Но тогда и марсиане не являются непобедимыми в боевых действиях против британской армии конца 19 века!...

Проходимость по заболоченной и песчаной местности «списанных» с насекомых боевых машин оказались бы весьма низкой, и марсиане лишились бы преимуществ своих стремительных «охватов»... «Стопоходы» инопланетных агрессоров смогли бы быстро передвигаться только по твёрдым основаниям. (Попробуйте, к примеру, многократно увеличить водомерку, как тотчас перестанут работать силы поверхностного натяжения, — благодаря коим и обеспечивается лёгкое скольжение по водной поверхности. То же — и с марсианскими «педикуляторами»).

Если внимательно вчитаться в классический текст, можно обнаружить эпизоды, где сам автор — не слишком осознанно — оставил реалистические «подсказки» для грядущих читателей. Эту странную особенность текста Г. Д. Уэллса отмечал ещё Ст. Лем: незаурядное произведение начинает жить по собственным законам, являя читателям из других времён смыслы, о которых автор и не догадывался.

Думается, «Послесловие к Уэллсу» ещё будет дописано дотошными реконструкторами военной фантистории, и будут созданы игрушки «Одолей марсиан!»

Неожиданное для писателя-фантаста произведение. Здесь учёный-филолог эффектно побеждает хулиганов в словесном состязании — с помощью систематического применения своих знаний из богатого бранного фольклора «всех времён и народов». Этакий «Пигмалион» Б. Шоу, только «наоборот». Филологические знания — как своеобразное оружие.

Умение оказываться «неузнаваемым» — характернаая черта творчества писателя-классика.

И. А. Ефремов полвека назад сделал предположение, что н. ф. в обозримом будущем сольётся с литературой «основного потока», — т. е., литература «главного русла» вберёт в себя ценнейшие свойства н. ф.

О справедливости этого прогноза мы можем судить уже сейчас.

В биографии И. А. Ефремова есть интересный эпизод: молодого писателя в 1944 г. пригласил к себе в больничную палату А. Н. Толстой. О чём и как долго они беседовали — маститый классик и едва издавший первый сборничек «начинающий автор», -теперь уже, наверное, не узнать, но сохранилось воспоминание об одном, заданном классиком молодому автору вопросе: «Как вам удалось выработать такую холодную элегантность стиля?» А. Н. Толстого, очевидно, весьма заботила эта особенность писательства, — тем более, ярко проявившаяся в творчестве нового для классика автора.

В ранних рассказах Ефремова всюду присутствует элегантность стиля, но холодная ли? Скорее, это эмоциональная точность описаний в ярко индивидуальной художественной стилистике, выработанная И. А. Е. как учёным-путешественником.

Но есть там и некая загадка, — как и в творчестве каждого незаурядного мастера.

«Робинзоны Космоса» воспринимается легко, неверное, ещё и потому, что находится во французской литературной традиции всяческих робинзонад. Такую традицию пытался создать и А. Р. Беляев («Небесный гость»), но, возможно, тогда время «космических робинзонад» ещё не настало.

За Карсаком последовал со своей «атомной робинзонадой» Р. Мерль («Мальвиль»), упражняются с постапокалиптикой и российские фантасты, но такого заряда н-ф оптимизма, как в написанном полвека назад романе французского классика, нет ни у кого.

Интересно отметить, что рассказ «Взрыв» стоит у истоков целой серии фантастических гипотез о природе «Тунгусского дива». Стоит напомнить хотя бы гипотетическое творчество Генриха Альтова.

«Тогда» гипотеза Казанцева была н-ф. сенсацией. Сегодня гипотезы об искусственном происхождении тунгусского феномена рассматриваются всерьёз и даже подтверждаются разрозненными фактами.

Не случайно переработанный «Взрыв» вошёл в качестве пролога к «Пылающему острову». Эти два произведения и составляют ядро творчества А. Казанцева.

«Автобиографические романы» у «русскоязычных» фантастов — редчайшие явления. Потому-то они и привлекают пристальное внимание въедливых критиков. Вспомним хотя бы ёрнический отзыв-рецензию Р. Арбитмана на автобиографический опус Ю. А. Никитина.

Как жаль, что не оставил развёрнутого автобиографического труда И. А. Ефремов. Потому-то и питаются сейчас литературоведы мифами о нём и домыслами... А ещё — «эхом» воспоминаний, как это, например, случилось в текстах Геннадия Прашкевича.

Стругацким повезло неизмеримо больше, — «Комментариии к пройденному» дополнены целой библиотечкой исследований творчества мэтров, изданных на русском и др. языках.

Прообраз «Фантаста» А. Казанцева, — его же «Пунктир воспоминаний». Вот такие «пунктиры» и заменяют сейчас развёрнутую историю русской и советской фантастики. А скрепляются эти «пунктиры» ироничными (либо, — гораздо реже, — хвалебными) сторонними комментариями.

Впрочем, и уже изданного о русской и советской фантастике достаточно, чтобы основать специализированную серию. Вот только кто возьмётся за систематическое её составление, а, тем паче, — издание?

С «Аренидой» связан сюжет возможной альтистории и альтбиографии: состоялся бы А. Казанцев как советский фантаст, не переработай он в авральном порядке «Арениду» в «Пылающий остров»? А если бы «компетентные органы» быстро среагировали на публикацию как прямую провокацию: некие сектанты восприняли публикацию как пророчество близкого конца света, и по Ленинграду стала распространяться паника...

В советские времена подобные книги составляли большую редкость. Их авторы только прикасались к необъятной теме. С книгой Ю. Кагарлицкого, пожалуй, можно сопоставить только одну: Ю. Ханютин. «Реальность фантастического мира», — исследование о кинофантастике. И сегодня «фантастиковедение» не может похвастаться обилием фундаментальных и энциклопедических трудов. Поищите-ка «Энциклопедию русской фантастики». Попытка Вл. Гакова так и осталась наполовину незавершённой. Да и в «Фантлабе» не найти фундаментальных следов теоретической и энциклопедической работы. И громких анонсов готовящихся изданий в этой области нет...

А между тем Ю. Кагарлицкий предпринял попытку, в чём-то сходную с «Фантастикой и футурологией» Лема, — успешную пробу описания всего видимого разнообразия фантастики в сравнительно небольшом числе тем и направлений. Вот и тема «хроноклазма», пожалуй, не исследовалась пристально никем, кроме советского знатока английской литературной фантастики. Литературы, подарившей (в лице Джона Уиндема) сам этот, — ныне уже неотъемлемый, — термин...

Как бы ни издевались и ни иронизировали по поводу «Оранжевой планеты», феномен всё же остаётся: в 1959 г. в Днепропетровске каким-то образом проскочила цензурные рогатки этакая книженция. По-видимому, в редакции нею зачитывались. Было интересно, а потому и пропустили. Да и проиллюстрирован романчик с явным удовольствием.

Но речь ещё и о другом. Составители серии «Атлантида», где спустя четыре с половиной десятилетия был переиздан роман, оказались первыми, кто попытался начать издание книжных раритетов советской поры. Издатели бросили клич, — высылайте, дескать, нам редкие книжки, а мы их опубликуем! Как и следовало ожидать, — серия провалилась... Удивительней другое. Ныне схожая серия «Фантастический раритет» с успехом продолжается и пользуется спросом и у заядлых собирателей фантастики. О причинах гадать не приходится: подобным издательским предприятиям нужны известный размах и поточный выпуск. И — уважение к предшественникам.

Выраженное хотя бы в тщательном подборе иллюстраций. А уж литературное качество, — это, как говорится, — дело вкуса... Не столько составительского, сколько — читательского.

Сама идея тестирования путешественников во времени на психологическую устойчивость достойна использования и в российской фантастике начала 21 в. Жаль, что сюжет не получил развития четверть века назад. Созвучно произведение и «попаданской» стихии нового столетия: героя, очутившегося в виртуальном минувшем, так и подмывает совершить нечто, кародинально меняющее историю...

В советские времена если и писали об «альтернативке», так только несвершившейся или утраченной. Между тем, аналогичный сюжет с «античным паропанком» неоднократно обыгран англо-американцами. «У них там» дело доходит до создания в Древнем Риме «парового пулемёта«!

Роман примечателен тем, что иллюстрирует главные приёмы советской фантастики ранних шестидесятых: тут и космическая гонка с американцами, и советская экспедиция на Венеру, и шпион на борту, и благодатная Венера, ждущая терраформирования, и послание пришельцев, найденное на «сестре Земли», и многое другое. Правда, следует учесть, что ко времени издания книги не было ещё данных о суровом климате реальной Венеры, а потому в романе эту планету сразу же принимаются засевать земными злаками...

Почему «Пояс жизни»? Да потому что, — в соответствии с тогдашними советскими научными представдлениями, — Марс, Земля и Венера и составляют этот самый пояс.

Показательно, что с классикой американской фантастики российских читателей знакомят только теперь, да и сами фантасты англо-американцы заново её открывают для себя (по советам умных литагентов), — как это случилось с Ч. Строссом в создании его «Принцев-торговцев»

В этом романе поразила неожиданная параллель с «Демоном истории» С. Гансовского. Та же тема «истребления тиранов» и та же неудача...

«Ипсилон-минус» не только входит в десятку мировых антиутопий, но и прекрасно иллюстрирует принцип, как последний становится первым. И что-то в нём есть от киберпанка...

Прекрасная аллегория из цикла «Неисторических рассказов» автора. Мудрецы из некой Островитянии посреди океана теоретизируют о невозможности мореплавания. Но пока они мудрствуют, из экспедиции к соседнему архипелагу возвращается молодёжь. С весьма обнадёживающими результатами. Так и хочется распространить сию аллегорию до космических, — межзвёздных, — масштабов...

Рассказ «Бог микрокосмоса» входит как раз в тот один процент произведений, которые, согласно «закону Старджона», только и заслуживают внимания на фоне 99 процентов «трэша»...

Простодушный в своей смелости сюжет, — в лучших традициях Золотого века НФ, когда сверх-достижения легко удавались отшельникам-учёным. Им даже удавалось подстёгивать темпы эволюции. И создавать расу сверхразумных.

Долго ли это произведение (кстати, — из альтернативной истории России) будет оставаться недоступно в русском переводе — то неведомо. А ведь из подобных произведений можно было бы составить неплохую тематическую антологию авторской альтистории Брайана Олдисса... «Синайский проект», «Позавчерашний год»... Альтистория у этого выдающегося мастера «Новой Волны» служит своего рода связующим звеном совсем вроде бы разных произведений, а случайный псевдоним писателя оказывается именем альтернативного автора из параллельной реальности...

Конструкции типа «оболочки (сферы) Дайсона» наверняка ещё популярны в НФ, и вариации предложенных Л. Нивеном развитий этой идеи время от времени создаются. Достаточно вспомнить полупародийную «Рось квадратную, изначальную» Бор. Завгороднего.

С другой стороны, в самих приёмах иной раз присутствует дурная бесконечность: взять хотя бы идею «Если-переноса»: что будет, если... перенести фрагмент нынешней России (СССР и проч.) в прошлое, (будущее, в галактические дали, и т. д., и т. п.) Так идея, пусть потенциально и оригинальная, перерождается в нескончаемые альтисторические и космо-боевики.

Автор, поставивший себя в позицию «демиурга», должен доказать правомерность взятой на себя роли... Объяснить, — зачем было «огород городить.» Создалось впечатление, что автору пока просто надоели продолжения, и сюжет сериала обрывается на полуслове. Или какой-нибудь мажорной ноте...

Быть может, последователь идеи «Мира-Кольцо» найдёт в себе силы к продолжению? Ведь освоена пока ничтожно малая часть придуманного пространства, и земляне в нём, несмотря на всю решительность и задиристость, всё равно пока остаются в роли подопытных. А те, кто поставил над ними эксперимент, так и остались за кулисами...

«Планета Роканнона» — по-видимому, центральное произведение в НФ У. Ле Гуин. Землянин, оторванный злой волей инопланетных агрессоров от своего мира, всё-таки находит в себе силы спасти целый мир, населённый такими разными разумными. Если бы автор задалась целью написать учебник по экзоэтнографии, — это, несмненно, оказался бы «Мир Роканнона». Поставлю-ка, пожалуй, — в первый раз, — оценку 10...

Остаётся лишь посетовать, что на фоне можества переизданий и прекрасных переводов, остаются всё же произведения мастера, до сих пор не увидевшие свет на русском. Хотя бы исследование У. Ле Гуин «Языки ночи».

До Лагина джинна переселял в ХХ век англичанин Энсти, но только советский детский классик смог надолго сделать существо из арабских сказок, легенд и мифов собеседником детворы (и взрослых).

Есть такой жанр — фантастика учёных. Маститые, — в той или иной степени, — мужи науки иногда отвлекаются от тяжких трудов, дабы развлечь себя (и читателей) очередным опусом, чаще всего проходящим по ведомству НФ. Фантастика учёных, помимо чувства юмора, обладает ещё изрядной долей логической обоснованности и мотивированности сюжетов.

Удивительно, что ни в одну из российских антологий по теме Контакта так и не вошло это произведение, написанное крупнейшим учёным прошлого столетия отчасти как шутка, а отчасти — как блестящая игра интеллекта. И где автору пришлось разрушить ряд штампов НФ, — вроде «маленьких зелёных человечков», кои частенько прибывают к нам на летающих тарелочках...

Согласно Ф. Хойлу, если внеземные сверхразумные есть, то больше всего они окажутся похожи на грозное явление астрономических масштабов.

И поэтому наиболее подходящей жанровой формой для их описания избран роман-катастрофа.

Но прежде, чем наладить обмен информацией, человечество заставили с немалыми жертвами отбросить ряд земных предрассудков.

Да и сама возможность повторного Контакта осталась в глубокой тайне...

Рассказ из «Золотого Века» ( американской НФ), когда перед молодыми авторами открывались захватывающие горизонты воображения. (С языка оригинала название произведения буквально переводится как «Миры Если»)

Истоки любой «магистральной темы» современной фантастики можно отыскать в этом легендарном для НФ десятилетии с 1930 по 1940. С. Вейнбаум — его блестящий представитель. Можно лишь восхищаться тем, сколь много он успел за столь короткое, отведённое ему, время.

Один из первых НФ рассказов, посвящённых теме «вариантных реальностей». У автора они строятся не по принципу «всё могло бы быть иначе», но — «а ведь всё могло бы оказаться и хуже»...

Произведение стояло у истоков темы «декабристы-победители» в российской фантастике. Все, кто писал и продолжает писать на эту тему, разделяются на два лагеря: сторонников и противников декабризма. Л. Вершинин — явный противник. А вот можно ли представить альтернативную историю России без декабристов? Насколько известно, — такого ещё никто не пытался сделать.

Станислав Лем справедливо заметил, что по теме контакта с гипотетическими инопланетными цивилизациями (ВЦ) написано гораздо больше, чем по любой другой теме, связанной с вещами заведомо недостоверными. Есть ли они, братья (и сёстры) по разуму, — сие остаётся неизвестно. Между тем первым проектам связи с ВЦ уже исполнилось полвека, и поиски продолжаются, — пусть и без былого энтузиазма. Любопытна эволюция темы, обозначенная немудрёными аббревиатурами: CETI- SETI — METI (вначале казалось, — вот-вот увенчается успехом радиосвязь с внеземным разумом, затем попытались развернуть его систематический поиск, ныне же пытаются зарегистрировать любые факты встречи с внеземными разумными). С точки зрения писателя-фантаста, земное человечество стало космической цивилизацией, как только в окружающее Землю пространство ушли первые радиопередачи.

Роман Д. Ганна, — одно из самых эмоционально убедительных, — посвящённых теме Контакта, — н-ф произведений. Контакт в фантастике и науке — это своеобразное зеркало, куда вглядываются в надежде обрести сочувствие и понимание.

Средства внеземной астрономии теперь уже позволяют наблюдать планеты у иных звёзд. И что же ищут прежде всего? Конечно же, — землеподобные планеты! Тема Контакта жива, как живо и само человеческое любопытство. И наградой ему — возможное знание, что где-то с таким же любопытством вглядываются в небеса...

У Ганна — сюжет с оттенком печали, — на Контакт выходят автоматы, — роботы исчезнувшей в космической катастрофе цивилизации. Но ей удаётся передать своё наследие, — пусть и в виде компьтерной программы.

Так что по существу классик НФ описал лишь наиболее вероятную модель Контакта: на уровне долговечных автоматов. Впрочем, сильным эмоциональным контрапунктом в романе служат компьютерные приложения к каждой главе, где автор кропотливо собрал богатейший «контактный» фольклор, накопленный человечеством. Космические глубины пока, в ответ на наши призывы, молчат. Что ж, если этому молчанию суждено продлиться, роман останется превосходным памятником поискам ХХ столетия и одним из лучших произведений Джеймса Ганна...

Небольшие книжечки фантастики, издававшиеся в Волгограде при содействии Б. Завгороднего, до сих пор удивляют точностью выбора авторов и произведений. Кроме «Киберпанков» стоит напомнить и «Дом в центре» Л. Резника.

Очень характерный том Полного с/с братьев Стругацких: тут заботливо собраны лучшие переводы АБС. Вот бы такого внимательного составителя, да в архив И. А. Ефремова. Уж ефремовский перевод Э. Гамильтона там бы точно обнаружили!

Знаток конца 19 столетия и старого Нью-Йорка, Д. Финней мастерски преодолевал «толщу времени». Чего стоит хотя бы эпизод выхода героев в заснеженный Манхэттен без небоскрёбов! Вратами в прошлое, кстати, послужил тот самый дом «Дакота», где в последние годы жил Джон Леннон...

«Пятицентовик с Вудро Вильсоном». Единственный, посвящённый теме альтистории роман автора, так и остался без внимания переводчиков и издателей. Зато «Меж двух времён» удостоился внимания ещё в СССР: ну ещё бы, — ведь там американская военщина пытается изменить историю, чтобы свергуть Ф. Кастро!...

Произведения позднего периода творчества А. С. Грина оставляют впечатление, что писатель шёл к неким качественно новым для него художественным открытиям, соединяющим свободное владение перемещением в параллельные реальности воображения с одновременным умением отличать истинные миры от фальшивых. Проблема весьма актуальная и в современной фантастике, но знакомая ещё символисту и фантасту Грину.

Есть такая интернациональная «магистральная тема» в альтернативной истории, — «Гитлер-победитель». Проходит она по ведомству антиутопий разной степени черноты. Даже термин придуман — дистопия. В жанре дистопии пишут и пишут. «Звук его рога» стоит где-то в самом начале этого потока, и мало кто п о с л е Сарбана достиг такой метафорической точности в образах победившего нацизма.

«Запустили» эту тему в писательский и читательский оборот и в России. И здесь придуманы свои «чёрные метафоры» нацизма, связанные со специфическим преломлением восприятия фашизма в российских судьбах. Вспоминается повесть «Чайки над Кремлём» Д. Клугера, где над затопленной Москвой плещется море им. А. Гитлера. В мире альтернативной истории, явленном воображению автора, Третий рейх стоит накануне «окончательного решения русского вопроса». Но всё же метафора затопленной столицы гораздо слабее мистической метафоры Сарбана, — образа Великого Ловчего Империи, вольного либо загнать недочеловеческую дичь насмерть, или даровать ей жизнь...

В этой повести удивляет противоречие блестяще выстроенного сюжета, — с некой напряжённой интригой в предлагаемых альтернативных обстоятельствах, — с неожиданным финалом. Сюжет — традиционный: бегство от опасности. Известно, что беглец — из особой альтернативной реальности эллинской гегемонии (ну прямо как у А. Тойнби, — его «Если бы Александр не умер тогда...» опубликован практически одновременно).

Впрочем, маститого фантаста интересуют н.-ф. достижения придуманного им мира, где построена машина межреальностных странствий. А тут, где находится беглец, — варварская отсталая действительность, с грубыми и суровыми нравами. Ну что с них возьмёшь? Автор заставляет читателя проникнуться сочувствием к беглецу, — тем более шокирует и разочаровывает концовка. Стоило ли ради э т а к о г о финала и огород городить?

Думается, автор сознательно выстроил сюжет с грубым обманом читательских ожиданий. И не прогадал. Недаром повесть вошла в антологию лучшего из альтернативной истории. Но «Эутопия» у Пола Андерсона звучит здесь иронично, — ведь изощрённая техника странствий сочетается с не менее изощрёнными привычками...

Впервые рассказ прочитан автором на радиостанции «Свобода» 24 сентября 1995 г. Время: после первой чеченской... Характерно, что с тех пор нигде (на бумажных носителях) произведение не публиковалось. По-видимому, автор соблюдал известную «политкорректность».

В этой острейшей сатире на ельцинский режим В. Пелевин проявил известную изобретальность в выборе альтернативной символики: на верхушки кремлёвских башен в знак триумфа надеты огромные горские папахи. Остальные фантасты не балуют читателей разнообразием, — помимо уже известных «нашей» истории двуглавых орлов и масонскимх символов «пламенеющего разума» (рубиновых пятиконечных звёзд), в «альтернативке» кремлёвские башни венчают разве что православные кресты (рассказ «Белая Новь»). А ведь какой простор открывается! И трёхлучевые звёзды «мерседеса», и четырёхлучевые — НАТО, и «дойвидштерны»... да ведь и орлы могут быть разные. Что ж «альтернативщики» не дерзают?

Инверсионные поиски в жанре «фюрер-победитель» завели автора в «альтернативку», где Великим Фюрером стал... барон Роман Унгерн фон Штернберг, известный «нашей» истории как последний антибольшевистский «атаман», воевавший в Монголии.

Чернейшая «альтернативка», где Жуков пленён и казнён, предводительствуемые Власовым войска гонят «огрызающиеся банды Рокоссовского» уже к Иркутску, а засолённая (по монгольскому обычаю) голова Сталина хранится на рабочем столе Фюрера. «Ветерану нацистского движения» Адольфу Шикльгруберу «здесь» отведена сравнительно скромная роль автора чудовищно огромного монумента Тевтонскому Завоевателю на Поклонной горе в Москве...

Оторопь берёт от такой «картинки». Но всё же автор сделал, по-видимому, посильный ему вклад в самую распространённую интернациональную тему альтернативной истории — «нацизм победил». Автор далеко не первый, но, наверное, и не последний... Впрочем, по альтернативной «чернухе» ему можно дать одно из призовых мест.

Помнится, какое яркое впечатление произвела первая часть романа, опубликованная Волгоградским КЛФ «Ветер Времени». Игровая завязка вызвала почти восторг, коим не преминул поделиться с Бор. Завгородним, — благодаря ему и удалось раздобыть это издание. Ко второму изданию отношение оказалось уже более спокойным, — продолжение оказалось с немалым «иноземным акцентом», — но и более зрелым как фантастическое повествование. Изрядный перерыв в публикациях первой и второй частей заметно охладил эилции, но, впрочем, продолжение не разочаровало: Л. Резник вырос во вполне профессионального фантаста.

Интересно, есть ли у Л. Резника информация о нынешнем успехе его книг в России и Украине? Не ошибся ли автор, издавая свои очередные произведения на русском в Израиле, — с ничтожными шансами раздобыть издания, ну хотя бы в Харькове? Есть такая книжная серия, — «Библиотека приключений Израиля», где издан тот же «Последний еврей», но в Украину-то эта серия не поставляется!

Игровая тема-идея, заданная в романе «Дом в центре», далеко не исчерпана. Хочется верить, что автор к ней не раз ещё вернётся.

Особенно интересно и многообещающе использование автором (и главным героем) геральдической символики для управления передвижением в параллельные реальности. Если это использование приобретёт систематический характер, — могут получиться интересные результаты...

Цикл «Отчаянный» Н. Новик в русских переводах «завис», как и «Принцы-торговцы» Ч. Стросса. В чём тут дело? Почему издатели и их эксперты не просчитывают возможное восприятие русских переводов? И как вообще можно издавать без хотя бы минимальной издательской рекламы и аннотирования? Почему столь лубочно-сусальны обложки в серии «Век Дракона»? Где вы, мастера российские иллюстраторы?

Сериал о драконьих ВВС в эпоху пара-наполеоновских войн (а, точнее, — о взрослении и возмужании боевого дракона в содружестве с человеком) оказался «у них» вполне успешным, — судя по продолжениям и переизданиям. А «у нас»?