Mirror mirror,

How far will I go?

Despite the foundation,

I am falling.

Sweet reflection,

Will you save a place for me?

Генри Лайон Олди – один из немногих авторов, которые, во-первых, стабильно радуют читателей своими новыми книгами, во-вторых, не превращают стабильность в ту печальную для всякого писателя стагнацию, когда книжный конвейер вроде идёт, а творчество топчется на месте. В 2015-ом у Олди вышли второй и третий том трилогии о Диего Перале (заключительная часть масштабного цикла "Ойкумена"), в следующем – единые в двух томах "Сильные". Космическая серенада, по самоопределению авторов – и сплав якутского народного эпоса с экспериментальными теориями астрофизика Козырева о физических свойствах времени. Что можно было ожидать после такого? Чего угодно!

"Что угодно" на проверку оказалось городской фэнтези. Хотя начинается "Свет мой, зеркальце…" как заправский хоррор – отражение писателя ужасов Бориса Ямщика доверительно сообщает оригиналу, что стоящий с ним рядом одержим тайной склонностью к педофилии, и меньше чем через год порочная страсть вырвется наружу. Ямщик, который всё это только что придумал в шутку, фрустирует, читателю мерещится тень Стивена Кинга в тёмном углу … События становятся всё более пугающими, а строптивое отражение окончательно обретает самостоятельность и выходит из-под контроля. И вот уже в результате коварной провокации писатель лишается места в привычной реальности, более того – он лишается самой реальности и вынужден обживать её зеркальную изнанку. Кто виноват – ясно, но что же делать?

Дальше будет долгое возвращение Ямщика через всё здешнее зазеркалье. Писателю предстоит постичь законы мироздания по ту сторону зеркала (среди которых первый – вещественно лишь то, что имеет отражение, и чем больше отражений – тем лучше), подружится с некоторыми местными обитателями, побегать от других и отлупцевать увесистым субурито третьих. Новый мир, пусть он камерный и похож на наш, Олди продумывают с мастерским тщанием опытных творцов, которые любой детальке найдут место. Как живут отражения, чем питаются и чего опасаются? Кто обитает в зеркалах с ними по соседству? Куда девается вкус сыра в непрозрачной коробочке? Тень мистера Кинга со зловещим видом покидает угол и уступает его тени мистера Геймана – Ричард Мейхью точно также недоумевающе вертел головой, оказавшись в Под-Лондоне, как вертит ей Борис Ямщик.

Вот только "Задверье" — яркое и легкомысленное, пусть и приправленное щепоткой насилия, приключение, которое подойдёт в первую очередь подросткам всех возрастов, а "Свет, мой зеркальце…" написан для людей постарше, кому знакомы встречи бывших одноклассников, располневшие жены и прочая невыносимая тяжесть бытия. Имеется пара сцен 16+, финальный твист основан на чисто взрослом умении. С другой стороны, по внутреннему наполнению история как раз "янг эдалт" — инфантильный замкнутый герой мужает под внезапно свалившимся на него бременем ответственности. Возникает диссонанс, который только усиливается, если учесть, что Борис Ямщик вдвое, а то и втрое старше типичных героев "янг эдалт" — но исправно меняется в соответствии с законами жанра. Ямщик, видимо, подзабыл – на пятом десятке не так легко дается то, что просто и естественно выходит в пятнадцать-двадцать, особенно если и в пятнадцать-двадцать этим не занимался. В процессе чтения сей досадный недочёт ощущается едва заметно, поскольку сюжет держит в напряжении и интригует – мастерство Олди хорошо и хорошо весьма! – но стоит закрыть книгу и позволить себе задумать, он обращает на себя внимание.

Если честно, немного досадно. История-то получилась цепляющая, да и сам по себе Борис Ямщик – наш человек (особенно Ямщик-мизантроп), следить за ним интересно и без всяких отражений. Но от Олди, от Олди хотелось получить нечто большее, чем просто захватывающая история.

Ямщик молчал. От мангала к нему шагал Дылда, и Ямщик с ослепительной ясностью понимал, что влип. Дылда, муж гиперактивной Туси, весь вечер поглядывал на Ямщика с вожделением алкоголика, приметившего в буфете початую бутылку коньяка — и вот решился. Да, Дылда. Кто, если не Дылда? В начале гулянки, когда все с натужным дружелюбием по очереди представлялись Ямщику — единственному чужому в этой компании — он даже не пытался запомнить имена. Давняя привычка, а может, профессиональная деформация: представляясь в ответ, Ямщик в уме давал Кабучиным однокашникам прозвища, сортируя людей по запоминающимся, броским признакам. Имен он не запоминал, зато прозвища оставались с Ямщком надолго — табор цыган, они перекочевывали в рассказы, волоча за собой длинную, извозюканную в житейской грязи бахрому характеров.

Жену он тоже редко называл по имени. Неля? Нет, Кабуча. Ей нравилось, она находила в прозвище романтическую нотку. Год за годом, предвкушая вожделенный скандал, Ямщик ждал, что кто-нибудь расскажет Кабуче — или при Кабуче — анекдот про пьяного мужа, глупую жену и красивое испанское имя. Время шло, мечта не сбывалась. Судьба восстала против Ямщика даже в мелочах, лишив возможности добиться от жены острой реакции хоть на что-нибудь.