облако тэгов
14. В рубрике «Встреча с писателем» напечатано интервью, которое Яцек Инглëт/Jacek Inglot взял у польского писателя Эугенюша Дембского/Eugeniusz Dębski (стр. 65-66). Интервью называется:
Я НЕ ВЕРЮ КРИТИКАМ
(Nie wierzę krytykom)
Яцек Инглëт: За последние шесть лет ты опубликовал два сборника рассказов и восемь романов (и еще четыре книги готовятся к изданию), не бросая основной работы. То есть ты печатал по меньшей мере две книги в год. Как так вообще можно?
Эугенюш Дембский: Когда вышла из печати первая моя книга – сборник рассказов – и когда я убедился в том, что это все-таки не графомания, меня захлестнуло нечто вроде «радости творчества». Я довольно быстро переношу на бумагу уже обдуманный замысел. Конечно, перед этим я месяцами живу с ним, что-то помечаю, набрасываю фрагменты диалогов, фиксирую элементы сценографии и т.п., затем в один прекрасный день достигаю состояния насыщения и сажусь за письменный стол. Рекордным пока остается одно из приключений Оуэна Йитса, написанное за пятьдесят дней. Пару лет я писал по два-три романа в год. Теперь темп снизился.
Яцек Инглëт: Так или иначе, по количеству написанных книг ты занимаешь чуть ли не первое место в Польше.
Эугенюш Дембский: У Лема наверняка написано больше, затем идет Зайдель – ну и уж затем либо Савашкевич, либо я. Если считать вместе с неизданными романами, то, пожалуй, я опережаю Савашкевича.
Яцек Инглëт: В связи с этим ходила сплетня, что ты сам уже настолько запутался в том, какие книги написал и в каких издательствах разместил рукописи, что нанял вышедшего на пенсию милиционера, чтобы тот, как частный детектив, напал на их след.
Эугенюш Дембский: Мне как-то действительно пришлось затратить пару недель, чтобы доискаться того, что, когда и куда я направил. У меня и сейчас с этим проблемы.
Яцек Инглëт: Тебя считают самым успешным коммерческим писателем. А кто это, собственно, такой – коммерческий писатель?
Эугенюш Дембский: Определения – дело критиков. По-моему, фантастика должна быть развлекательным жанром, развлекательным – в хорошем смысле этого слова. Я против придания ей иного значения, например созидательного в отношении мира, человека, против насыщения ее экзистенциональными проблемами. Научная фантастика чаще всего попросту не способна с этим справиться. Коммерциализм в моем понятии – это мастерство в сюжетном построении и профессионализм в написании, что в сумме доставляет развлечение – вся литература доставляет развлечение, я полагаю, что и чтение Достоевского, Толстого, Кафки и Хемингуэя – это тоже развлечение в широком его понимании. Важнейшая задача фантастики – предоставить читателю возможность отдохнуть, поэтому меня раздражают обвинения в том, что я пишу только развлекательную литературу. Вот это словечко «только» -- попросту оскорбление, потому что если я пишу роман, в который на три-четыре часа погружается читатель, то это ведь равнозначно, например, показу двух фильмов, над изготовлением которых работает, как никак, изрядное количество людей. Если Дембский в одиночку на три-четыре часа завладевает чьим-то вниманием, то это несомненный успех.
Яцек Инглëт: А зачем ты, собственно, пишешь книги: для заработка, для славы или для чего-то другого?
Эугенюш Дембский: Во-первых, для того, чтобы «выговориться» -- мне очень нравится придумывать сюжеты. Чаще всего этими сюжетами уже попользовались, но я стараюсь их освежить и придать им увлекательности. Я, несомненно, человек тщеславный, поэтому нельзя исключить жажды славы и стремления к популярности, хоть мне и не больно много чего-то такого перепадает. Как, впрочем, и денег – опубликовав восемь романов, я не в состоянии купить автомобиль класса, например, «Хендай».
Яцек Инглëт: Положение польской книги изрядно пошатнулось из-за конкуренции книг западных авторов, которые печатаются издательствами массовыми тиражами – то есть польская книга разделяет судьбу многих отечественных продуктов. Ты чувствуешь, что находишься под угрозой в этой ситуации?
Эугенюш Дембский: Ситуация оставляет желать лучшего, но это можно было предвидеть. Рынок должен насытиться тем, чего до сих пор не было: фисташковыми орешками, автомобилями, таиландскими тряпками и недоступными прежде книжками. Плохо то, что объем тиража определяют не опытные читатели, а некая «потребительская масса». Боюсь, что дело у нас дойдет до того, что творится на Западе, где большинство книг выбрасывают, не читая. Многие не покупают книги польских авторов, потому-что обожглись уже на чем-то, другие – потому что считают, что все западное лучше, книги тоже.
Яцек Инглëт: Некоторые из польских авторов коммерческой НФ берут себе англосакские псевдонимы, что лично я считаю позорным мошенничеством. А что ты думаешь об этом?
Эугенюш Дембский: Злоупотреблять этим не следует, но я могу понять авторов, откалывающих такие номера – обычно они это делают по требованию издательства. Чаще всего это фирма, у которой нет средств на издание нескольких книг, и она вынуждена сражаться за немедленный возврат вложенных денег. Нынче прибыль – основа идеологии, стратегии и тактики действий. Любой «номер» оправдан, если он дает фирме шанс на выживание. Лишь очень немногие фирмы делают ставку на поляков, остальные, если хотят хоть как-то нас издавать, должны идти вразрез с всеобщим, негативным скорее, мнением.
Яцек Инглëт: На обложке недавно изданного тома приключений Овена Йитса он же указан в качестве автора.
Эугенюш Дембский: Это в соответствии с внутренней хронологией второй том приключений Оуэна Йитса – «Ludzie z tamtej strony czasu/Люди с той стороны времени». Читатели уже заметили, что Йитс взялся за собственноручное описание своих приключений. В шестом томе рассказывается, почему эта книга -- Йитса, а не Дембского: там появляется правнук Дембского, который объясняет, что эти книги Овена были уже раньше им самим написаны… К сожалению, издатель – “CIA-Books” – превратно понял интригу. Увидев в издательском анонсе, что авторство «Людей с той стороны времени» приписано Йитсу, я позвонил в издательство и заявил свой протест. Оказалось, там сочли, что я сам высказал такое пожелание. Книгу уже печатали, поэтому ничего изменить не удалось.
Яцек Инглëт: То есть это была такая авторская игра?
Эугенюш Дембский: Ну да. Шестой том, завершающий, с самого начала задумывался как собрание дневников Йитса, изданное им под своей фамилией. Издатель меня неправильно понял – может быть, я не сумел ему внятно объяснить. Но сам цикл, похоже, читателям нравится – я знаю несколько человек, которые, купив и прочитав четвертый том, взялись за чтение цикла с самого начала. Тем, которым цикл не понравился, я обещаю, что шестой том – точно последний.
Яцек Инглëт: Что ты думаешь о критиках?
Эугенюш Дембский: Я целиком согласен с мнением Вуди Аллена, который сказал устами одного из своих персонажей следующее: «Не следует принимать критику всерьез. Мой первый рассказ один из именитых критиков смешал с грязью. Я думал-думал и решил отравить парня. А потом однажды вновь перечитал рассказ и понял, что он прав. Рассказ был неглубоким и плохо сделанным. Я никогда не забывал об этом случае, и, многие годы спустя, когда самолеты немецкой Люфтваффе бомбили Лондон, подсветил фонариком дом этого критика».
Яцек Инглëт: Даже так?
Эугенюш Дембский: Я люблю критиков как людей, особенно тех, с которым знаком лично, но их критика до меня не доходит. Потому что, например, если Марек Орамус пишет (о рассказе «Ostatni statek z planety Ziemia/Последний корабль с планеты Земля» из антологии «Wizje alternatywne»), что тема его не волнует, поскольку он знаком с нею (как и Дембский) лишь по кинофильмам – а речь там шла о пресыщении благосостоянием – то это ведь немножко не так. Возьмем, например, тему СПИДа, с которой Орамус, я надеюсь, знаком тоже лишь понаслышке – разве из этого следует, что нам нельзя на эту тему писать? Да вся фантастика базируется на не существующем, не реальном – если мы возьмем себе за правило писать лишь о том, что знаем, то быстро скатимся к реалистическим, о современности, романам и покончим с фантастикой. Порочность критики в том, что она часто гонится за броскими формулировками -- критики прямо-таки соревнуются в выдумывании колкостей и язвительных замечаний, которыми они досаждают авторам.
И в то же время критика редко уделяет внимание коммерческой стороне произведения – насколько удачен замысел, каковы герои, развитие сюжета и так далее. Обычно подходят по шаблону: замысел не нов (а как я уже говорил, с новыми замыслами дела обстоят все труднее и с этим надо смириться), персонажи схематичны, конец предсказуем – то есть мне это не понравилось. Можно и так – но, скажи по совести, тебя что, и в самом деле охватывают некие невероятно возвышенные чувства, когда ты читаешь, например, Воннегута? Конечно, я читаю его с удовольствием, но ничего сугубо новаторского в нем не вижу. Он кое-что разъясняет, но ничего нового не открывает. Я считаю, что вообще ничего такого, что можно открыть, уже нет. За эти несколько тысяч лет занятия самим собой человек открыл все, что было в нем для открытия. Поэтому и психологической глубины в современной литературе скорее нет. Если она и есть, то демонстративная, симулированная формой. В фантастике ее нет вообще, и этому нужно только радоваться. Критики, конечно, твердят, что таковая есть или должна быть, но я – ты уж мне прости – я им совершенно не верю. Это странные люди, убежденные в своем абсолютном всеведении. «Я не верю критикам» -- вот так, пожалуй, может звучать мое писательское кредо.
Яцек Инглëт: То есть ты считаешь, что литературе (фантастике, и не только ей) уже не нужно задавать традиционные вопросы – например, о смысле жизни?
Эугенюш Дембский: Я человек покладистый, и если существует спрос на какое-то направление в литературе – так тому и быть. Никому нельзя ex catedra решать вопрос о ценности и нужности публикации того или этого. А в фантастике, что очевидно -- жанре развлекательном, наиважнейшей является проблема пропорций. В лучшем, на мой взгляд, романе Зайделя «Limes inferior», которому приписывают различные социальные и политические подтексты, настолько динамичный сюжет, что книга сумела поставить все эти важные вопросы, ничего не теряя из своей читательской привлекательности. Проза Стругацких тоже была насыщена важными вопросами, но имела такую форму, что книги можно было читать с удовольствием, и лишь затем, возможно, искать ответы на эти вопросы. А вот, например, «Улитка на склоне», особенно в той ее части, которая называется «Лес» и которая, несомненно, восхитила критиков, у читателя восторга не вызвала. Там явственно нарушены были пропорции, и книга стала герметичной, понятной только ее авторам.
Яцек Инглëт: То есть ты сторонник равновесия между формой и содержанием. Но в твоем творчестве (и в творчестве других коммерческих писателей) такого равновесия не видно – там только форма и острый сюжет.
Эугенюш Дембский: По-моему, литература (и вообще искусство) воздействуют на потребителя лишь в момент контакта и самую чуточку позже. Мне что-то не приходилось слышать о таком случае, когда какой-нибудь бандит, прочитав нечто трогательное, например историю о девочке со спичками, в результате изменился к лучшему.
Яцек Инглëт: Это программа дидактической литературы, которая изжила себя, но моральность-то себя не изжила. Разве можно лишить литературу ее морализаторской функции, возможности создания определенных образцов поведения, которые одними будут, конечно, отвергаться, но окажутся принятыми другими?
Эугенюш Дембский: Возможно, не создания, а припоминания тех, которые уже существуют. Я что-то не могу назвать имени философа, интеллектуала или иного мыслителя, поведавшего нам в последнее время нечто новое о человеке. Я недавно читал сборник рассказов Шаламова, который провел много лет в советских лагерях в Сибири – ну так он там в самом начале пишет, что абсолютно не верит в целительную силу литературы. Это говорит человек, который своими глазами видел несколько тысяч человеческих трагедий. И я разделяю его мнение – насильно мораль внедрить невозможно, и даже самые настоятельные нравоучения не достигают цели. Но, разумеется, нельзя прекращать усилий. Поэтому в моих романах добро всегда побеждает, а зло погибает. Это, конечно, немного наивно, но читатель такое любит (принцип happy end), ну и какие-никакие моральные образцы в результате складываются.
Яцек Инглëт: Среди твоих книг одна – фэнтези. К роману «Śmierć magów z Jaru/Смерть магов из Яра» относятся по-разному, мне так книга даже понравилась. И вот в связи с этим – скажи: ты, как человек, знающий этот жанр, не боишься того, что столь резво сейчас набирающая популярности литература фэнтези составит угрозу типичной фантастико-приключенческой литературе, представителем которой является твой сериал об Оуэне Йитсе?
Эугенюш Дембский: «Смерть магов из Яра» -- это не классический роман фэнтези, там явственно обозначены некоторые аллюзии, и у него своя сценография. Будучи коммерческим или галантным (в лучшем значении этого слова) автором, я пытался держаться в русле текущих мод. Когда Польшу начала захлестывать волна книг этого жанра, я поспешил написать свою. К сожалению, она долго лежала в издательстве и в результате запоздала. Мы бурно восторгаемся фэнтези, потому что у нас этого не было, кроме того наша культура бедна легендами и сказаниями, привлекательными для детей и юношества. Мы из сказки про Красную Шапочку сигаем прямиком на борт космического корабля. Для авторов это лазейка, возможность увильнуть от классической космической НФ, когда на нее не хватает свежих замыслов. Мир фэнтези предоставляет новые возможности и этим, несомненно, привлекает авторов. Но уже сейчас видно, что круг замыкается – выходят в свет все более вторичные, сухие и припорошенные пылью произведения. Думаю, что вскоре либо откроется что-то новое, какая-нибудь особая струйка в жанровом течении, по которой еще никто не плавал, либо все вернется на круги своя – к твердой НФ. Я считаю себя в каком-то смысле «открывателем» для польского читателя фантастико-приключенческого романа. Кроме «Позитронного детектива» (перевод романа А. Азимова «The Caves of the Steel/Стальные пещеры» опубликован в Польше в 1960 году. W.) ничего подобного у нас не издавалось. Это как бы моя собственная экологическая ниша, которая мной была открыта и мною же заполнена. Пора перейти к чему-то новому.
Яцек Инглëт: Расскажи, о чем идет речь в этих твоих романах, которые написаны, но еще не напечатаны.
Эугенюш Дембский: «Krótki lot motyla bojowogo/Короткий полет боевого мотылька» это фантастический роман о войне телепатов, с явственно выраженным приключенческим сюжетом и загадкой, требующей ответа. Там есть преступление, есть и наказание. «Piekło dobrej magii/Ад доброй магии» -- это такой неспешная житейская история о человеке, переброшенном в довольно-таки странный мир. Много магии (этой самой – доброй), нет драконов – думаю, что, опубликуй я этот роман под псевдонимом, мало кто догадался бы о том, кто его на самом деле написал. Завершив цикл об Оуэне, я, вероятно, возьмусь за написание того, что, пожалуй, станет высшим моим достижением – так мне, по крайней мере, сейчас кажется. Полагаю, что у меня есть шанс написать такой роман, какой никто и никогда не написал. У него будет совершенно другая структура, это должно хорошо читаться и в то же время быть чем-то другим. Сумею ли я на этот раз удовлетворить требования критиков относительно глубины и в то же время понравиться читателям – не знаю, но обещаю приложить старания.
Яцек Инглëт: А что с короткими формами?
Эугенюш Дембский: Некоторое время тому назад я перестал писать рассказы, потому что не было где их печатать – вкусам редакторов журналов «Fantastyka» и «Fenix» трудно угодить.
Яцек Инглëт: «Non omnis moriar/Не все умрет» -- написал Гораций о своем творчестве. Выдержит ли твое творчество пробу временем? Будут ли тебя по-прежнему читать через десять-двадцать лет?
Эугенюш Дембский: Не думаю, что я войду в историю польской литературы, а уж в историю европейской или мировой литературы – тем паче. Быть может – и я к этому стремлюсь – обо мне напишут в какой-нибудь энциклопедии как об одном из «плодовитейших авторов». Меня, конечно, наиболее устроила бы такая ситуация: издатели стоят на коленях на лестничной площадке перед моей дверью, умоляя одарить их рукописью новой книги, критики поют на разные голоса об освежении жанра, его обновлении и о чем-то еще, а читатели выносят из книжных магазинов мои книги вместе с полками – но, боюсь, добиться чего-то подобного я не сумею. С меня пока хватит и одобрительных отзывов читателей, даже тех, которых критики называют «незрелыми». Вот они все – и зрелые и незрелые – для меня важнее всего.
