Любимая тема Снегова — разный ход течения времени, рассинхронизация времени, стыки обычного и обратного времени. И, опять-таки, упоминания аннигиляторов пространства. Но, в романе есть что-то интересное, захватывающие. По крайней мере, по началу. В конце, признаюсь честно, было уже нудно читать, как-то.

Печально, что Высший Разум, или антропоморфная цивилизация, возрастом в миллиарды лет так и не найдена в конце. А может быть, не там искали?..

Может, это мы, люди? Или же, эта цивилизация так развилась, что вышла из рамок нашей Вселенной и логики?

Очень неплохое произведение в духе той эпохи, написанное великолепно.

Теория о том, где могли бы сохраниться и существовать без заметных изменений жители самых разных эпох и континентов, от велоцерапторов до первобытных полу-людей.

Читал с удовольствием, хоть данный роман уже несколько староват.

Первый прочитанный роман Пола Андерсона вообще, и цикла «Патруль времени» в частности.

Очень неплохое произведение хронооперы на начальном периоде развития данного жанра (сначала «Машина времени» Уэллса и затишье, потом знаменитое «Конец Вечности» Азимова и пошло-поехало).

Интересные идеи высказал Пол о путешествиях во времени, последствиях этих изменений, неустойчивости реальности, а так же о случайных изменениях.

Интереснейший роман Беляева, впечатление от которого не портит даже коммунистическая пропаганда (не явная).

Великий советский фантаст открыл перед нами новые просторы для экспансии, заставив взглянуть нас вниз, в таинственные и величественные глубины океана, а не на звездные дали. Достаточно лишь проникнуть в тайны биологии...

Отличная сатирическо-социальная повесть Булгакова.

Хорошо показано то время, изменения общества и их влияние на отдельную личность.

Интересный роман, написанный в духе и стиле того времени. Минусы, которые в нем можно наблюдать, в основном, относятся к знаниям того времени, например, то, что лучше уж применить генетические изменения, чем мучиться с хирургией...

А ведь роман ставит важные вопросы перед нами...

Что делает нас людьми? Должны ли мы вмешиваться в суть самой природы и строить из себя богов, и, самое главное, а не последует ли за этим кара небес?..

В целом, неплохая, полная новых идей и взглядов на будущее.

Роль людей в галактике, наше происхождение, новые расы, регрессорство, новый взгляд на утопию Стругацких и не только в этой дилогии.

Правда, как уже сказали, слишком много рассуждений о том, что хорошо, а что плохо, при том же, детских...

В остальном — неплохо, даже очень.

Как оказалось, мы не одни во Вселенной... Они, наши космические братья, когда-то, были рядом с нами, живя на Марсе и спутниках Юпитера, но, вместе с коренным населением Марса исчезли. Так, куда же они исчезли? Что оставили после себя?

А люди, нашедшие их остатки и ставшие раскрывать их секреты, оказались все так же черствы, и, ради денег, готовы украсть эти великие артефакты космических пришельцев...

Первую часть уже прочитал. Сегодня почти дочитал вторую.

«Галактическая разведка» оказалось более привлекательной и таинственной, чем «Вторжения в Персей». Именно этого и не хватило этой книги... Слишком «затюханными» оказались галакты. Они же были великой империей, а, потеряв ее, ведут себя так, как будто бы ничего не произошло... Взаимоотношение героев тоже выглядит не таким, как в первой книге. И, если говорить честно, правы были критики — отношения и характеры героев слишком детские, наивные. Но идея о злых космических обитателях галактики, которые еще и являются совершенным слиянием органики и механики... О живых технологиях галактов и их суперзвездолетах. А эти идеи о замене одного мозга на другой, одной руки на другую, одного сердца на другое; искусственное создание и имплантирование органов — тоже смело по тем временам! А биомеханическая установка-компьютер, в основе которой — мозг? А станции-метрики, искривляющие пространство?

Несмотря на все недостатки, хотя, и немногочисленные, я ставлю 9-ку.

Мы запоминаем начало и конец книги, две самые важные ее части.

«История ангелов» Борхеса — как раз такой образцовый пример эссеистики и вообще литературы, где отчетливо воплощен подобный принцип. Посмотрим на первое предложение, с которого начинает искусный аргентинец достаточно архивно-библиотечный (казалось бы) разговор о выдуманном «летающем народце» из верований Авраама:

«Ангелы старше нас на два дня и две ночи: Господь сотворил их в день четвертый, и они, между только что созданным солнцем и первой луной, поглядывали на нашу землю, которая тогда вряд ли представляла собой что-либо, кроме нескольких полей с пшеницей да огородов неподалеку от воды. Эти первоначальные ангелы – звезды. Древним евреям не стоило труда связать понятия «ангел» и «звезда»»

«Ангелы старше нас на два дня и две ночи». Магический реализм этим переплетением слов вторгается с самого начала в сухой и кабинетный фолиант. По крайней мере, таковым он обязательно стал бы у другого автора. Но не у Луиса Хорхе Борхеса. А теперь, посмотрев на первые фразы, перейдем без лишних пауз в самый в конец, оставив содержательную середину для последующих читателей и комментаторов:

«Мы приближаемся к тому почти что чуду, из-за которого и написан весь текст: к тому, сколь необыкновенно живучи ангелы. Человеческое воображение измыслило множество удивительных созданий (тритоны, гиппогрифы, химеры, морские змеи, единороги, драконы, оборотни, циклопы, фавны, василиски, полубоги, левиафаны и прочие, которых не перечесть), и все они исчезли, кроме ангелов. Какой стих отважится сегодня упомянуть о фениксе или о шествии кентавров? Ни один. Но любое самое современное стихотворение с радостью станет обителью ангелов и засияет их светом. Обычно я представляю их себе, когда смеркается, в вечерний час предместий или равнин, в долгую и тихую минуту, когда видно лишь то, что освещают закатные лучи, а цвета кажутся воспоминаниями или предчувствиями других оттенков. Не стоит зря докучать ангелам, ведь это последние божества, нашедшие у нас приют, вдруг они улетят»

В отличие от современной публицистики и тем более от нынешнего академического письма, которое, особенно на постсоветских землях, даже в самых гуманитарных из всех гуманитарных направлений намеренно делается абсолютно не интересным никому по стилю и изложению (чего уж, по содержанию тоже), в середине 1920-ых гг. Борхес оставляет цель своего маленького исследования, своей архивной интервенции не в криво приделанной аннотации выше текста, а в самом конце. И в финале мы, заинтригованные читатели, выясняем, что история ангелов — это история человеческого воображения и его извода в людской поэзии. Почему в этих двух удивительных и взаимосвязанных мирах лишь ангелам повезло надолго поселиться между умелых и не очень строчек? Неведомо, но не будем «зря докучать ангелам, ведь это последние божества, нашедшие у нас приют, вдруг они улетят».

Важнее умения находить правильные ответы только способность ставить верные вопросы.

Именно к этой одной-единственной фразе можно свести всю проблематику из лекции Борхеса «Немецкая литература в эпоху Баха». А в чем, кстати, этот самый вопрос? Всего-то и надо поставить в конце заглавия текста вопросительный знак, а к началу присовокупить пару вспомогательных слов: а была ли немецкая литература в эпоху Баха?

Вопрос странный, но, если разобраться, любопытный. Луис Борхес, используя (косвенно) не особо импонирующие мне идеи о ментальности (духе, душе, сознании и проч.) народа сквозь века и даже больше, предлагает взглянуть на эту самую немецкую ментальность сквозь призму национальной литературы. Добавлю, что если сменить-таки эти примордиалистские штучки на некоторую историческую колею и культурную специфику, которые обозначают что-то менее метафизическое, то эссе только бы приобрело в основательности. Но поработаем с тем, что есть.

В самом начале автор, подчеркивая феномен «бедности эпохи» на значимую литературу, показывает, что это не только его субъективный взгляд:

«Такое явление – бедная эпоха – не уникальный случай в немецкой литературе. Все источники согласно утверждают: немецкая литература не последовательна, а периодична и прерывиста. В ней отмечаются эпохи расцвета, между которыми – почти бесплодные эпохи темноты и инерции»

И что существуют три основные опции для объяснения подобного:

«Первое объяснение – политического характера. Утверждают, что Германия, служившая военным лагерем для всех европейских армий, периодически подвергалась вторжениям и разрушению. (Такое случилось и совсем недавно.) Так вот, затмения в немецкой литературе соответствуют этим уничтожительным войнам. Объяснение хорошее, однако я не считаю его достаточным»

«Вторым объяснением предпочитают пользоваться в историях немецкой литературы, составленных самими немцами. Считается, что в эти темные эпохи истинный германский дух не мог пробить себе дорогу, потому что посвятил себя подражанию иностранным моделям... Такое явление наблюдается в эпоху барокко, предшествующую той, которую я намереваюсь рассмотреть, – эпохе Баха. Семнадцатый век в Германии называют «веком барокко». Так вот, в семнадцатом веке, блистательном для страны, главенствовали как раз такие зарубежные влияния, однако они ничуть не притесняли германский дух. Он, этот дух, их ассимилировал и использовал»

»...существует и третья причина, которая мне представляется самой вероятной из всех, к тому же не исключает другие факторы и, возможно, является первоосновной. Я полагаю, что причина этих темных эпох в немецкой литературе коренится в немецком характере. Немцы неспособны действовать спонтанно, они всегда нуждаются в оправдании для своих действий. Им необходимо увидеть самих себя как будто со стороны, необходимо получить одобрение, прежде чем взяться за дело»

И далее следует изложение этой самой третьей позиции, которая тоже не исключительно заслуга Борхеса, а (как он сам и показывает) давняя традиция для понимания высоких достижений немцев в области культуры. В рамках этой интерпретации феномен германской философии, науки и искусства есть психоаналитическая сублимация импералистическо-милитаристского либидо, которое никак не могло воплотиться в непосредственно импералистическо-милитаристском виде почти до самого исхода девятнадцатого века:

«По этому поводу мне вспоминается знаменитая эпиграмма Гейне: в ней говорится, что Господь даровал французам власть над землей, англичанам – власть над морями, а немцам – власть над облаками. А еще вспоминается знаменитое стихотворение Гёльдерлина, озаглавленное «К немцам». В нем Гёльдерлин призывает своих соотечественников не потешаться над ребенком, который с кнутом и шпорами гарцует на деревянной лошадке, поскольку немцы и сами как этот мальчуган: они бедны свершениями и богаты мыслями»

Но позднее криптопсихоанализ превращается в квазигегельянский подход писателя:

«Мы можем предположить, что вся немецкая литература – это порождение немецкого духа. И тогда сможем предположить, что время, когда жил Бах (то есть с 1675 по 1750 год), соответствует периоду размышления немецкого духа, готовящего блистательную эпоху Гёльдерлина, Лессинга, Гёте, Новалиса, а позже и Гейне»

Затем Борхес приводит очень много любопытных подробностей и забавных свидетельств, не все из которых получается, лично у меня, приравнять к пусть даже чисто полемической аргументации. Например, с некоторой «натянутостью» явно воспринимается подобное:

«Обратимся к случаю доктора Джонсона. Доктор Джонсон уже стариком решил изучить неизвестный ему иностранный язык, чтобы проверить, сохранил ли он до сих пор свои интеллектуальные способности. И Джонсон выбрал голландский язык – ему не пришло в голову учить немецкий. Это означает, что немецкий в ту пору был языком настолько же провинциальным, настолько же второстепенным, как теперь голландский, – его легко можно было не принять в расчет»

Или:

«Лейбниц – автор трактата, в котором он выступил в защиту немецкого языка. В этом трактате он рекомендует немцам культивировать свой язык, он говорит, что этот язык при надлежащей обработке может сделаться из туманного и неуклюжего таким же кристально ясным, как французский. Лейбниц приправляет свой трактат патриотическими рассуждениями, а затем в течение всей оставшейся жизни пишет только по-французски»

Но все это мелочи. Ведь, перефразируя мем из тухлой современности, «комон, это же Борхес». Борхес не был бы Борхесом, если бы не вставил, к примеру, такой невероятно красочный, ироничный и глубокий комментарий:

"«Симплициссимус» предвещает появление нового жанра, в Германии именуемого «Robinsonaden» – книг, подражающих роману Даниэля Дефо «Робинзон Крузо».

«Робинзон Крузо» произвел на немцев сильнейшее впечатление. Подражаний было не счесть. В конце концов случилось даже такое: немцы настолько вдохновились идеей одиночества человека на острове, что разрушили главный ее пафос – человек на острове один – и принялись писать романы, в которых наличествовало одновременно по тридцать-пятьдесят Робинзонов; такие романы больше не были историями о человеческом одиночестве и долготерпении, они превратились в истории о предприимчивых колонистах или в политические утопии»

И, в конце концов, аргентинский гений всегда остается мастером на филигранные финалы:

«Бах творил свою музыку в эпоху, крайне бедную в литературном смысле; однако – вот очень важное уточнение – эпоха была бедна на долговечные произведения, но она не была таковой, если судить с точки зрения интеллектуальной активности. То была эпоха споров, дискуссий, брожения умов.

А факт соседства великой музыки с бедной, почти отсутствующей литературой может привести нас к подозрению, что у каждой эпохи есть собственное выражение, одно-единственное; что эпохи, обретшие его в одном из искусств, не обретут его в другом.

И тогда мы осознаем, что перед нами не парадокс, а естественное явление: сосуществование великой музыки Иоганна Себастьяна Баха с бедной литературой»

С отзыва на эссе Борхеса «Ничтожность личности» я начну серию коротких реплик и заметок по омнибусному талмуду от Азбуки «Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное» от 2023 года.

Микро-рецензии от меня на добрую половину публикующихся впервые (или, как в случае с половиной от половины оставшегося эссеистского массива, публикующийся по новой спустя долгое отсутствие переизданий) эссе и заметок знаменитого аргентинца будут как можно более короткими (т. к. и собранная авторская публицистика крайне лаконична), в основном говоря о сущности и цели произведения, наличие позднее или ранее схожих размышлений Борхеса в других местах, а также содержа наиболее впечатляющие и цепляющие цитаты писателя.

«Ничтожность личности» — чисто философская или, точнее, показательно метафизическая работа. Как и в случае с многочисленными эссе о природе Времени, памяти или иных феноменах мироздания (которые недавний юбиляр Кант отнес бы к трансцендентальному), проблема настоящей статьи — доказательство иллюзорности «Я» — встречается и в других работах Луиса Хорхе Борхеса. Например, в «Новом опровержении времени» (1944/1956 гг. — двойная дата ввиду дописывания Борхесом эссе).

Что примечательно в этом тексте? Прежде всего дата написания. За почти полстолетия до бума когнитивистики, с ее думами и думками о то ли иллюзорности, то ли о странной природе (сложной проблемы) сознания, возможности или невозможности создания сильных ИИ и пресловутых тестов Тьюринга, аргентинский талант, продолжая линии рассуждения Юма и Шопенгауэра, задается вопросом: а так ли уж нам нужен, полезен и важен концепт «я»? Тут важно добавить, что «я» Борхесом отделяется от, например, сознания и самосознания. Скорее в «Ничтожности личности» поднимается не центральная тематика когнитивных философов, а побочная — вопросы того, что такое личность как некая идентичность, которая тем или иным образом вписана в наше сознание. То, что в современных философиях называется «проблемой тождества личности». И в предложении решения этой проблемы, которой, по сути, в то время и не было, Борхес предлагает то же, что и Черчленды сегодня в отношении сознания: элиминацию, удаление странного, лишнего и нелогичного, признания за тем статуса «иллюзии». Притом, и это также любопытно, писатель с самого начала связывает эту специфическую философскую медитацию с литературными (модернистскими) целями:

«Я собираюсь доказать, что личность – это лишь кажимость, допускаемая в силу самомнения и привычки, но без метафизических обоснований и без внутренней реальности. Далее я намереваюсь приложить следствия этих предпосылок к литературе и возвести на их основании эстетику, враждебную к психологизму (наследию прошлого века), непочтительную к классикам и при этом благосклонную к самым дерзостным теориям сегодняшнего дня»

Получается реализовать у Борхеса сие предприятие или нет — решать нам. Но, напоследок, перед цитированием особо запомнившихся мест, добавлю пару вот что: почти с самого начала создается и до самого конца не отпускала мысль о том, что все происходящее в тексте — причудливая шутка, некоторое глумление и специально грубая ирония автора. Так, например, это видится в связи с такими строчками:

«Я заметил, что, когда человек, оказавшийся в положении читателя, соглашается со строгими диалектическими умопостроениями, прочитанными в книге, это всего-навсего лентяйское нежелание проверить на прочность приводимые писателем доказательства и смутная вера в честность автора.

Однако, как только книга закрывается и прочитанное рассеивается, в памяти остается лишь более или менее произвольный синтез усвоенных идей. Чтобы избежать этого очевидного неудобства, я откажусь от строгих логических связей в пользу нагромождения разнообразных примеров»

С другой стороны, этот же отрывок и дальнейшие сочленения слов и образов могут служить как бы иллюстрированным доказательством, т. е. демонстрацией того, а что такое сознание без фикции в виде «я» (оно — набор ощущений без причинно-следственных последовательностей, сплошное течение эмпирий).

Ну и далее — просто пара красивостей:

«Никто не рискнет утверждать, что во взгляде, которым мы охватываем ясную ночь, содержится точное количество звезд на небе»

«Ощущение прохлады, простора и радостной свободы, которое живет во мне, когда я миную прихожую и попадаю в почти непроглядную уличную тьму, – это не добавка к моему предшествующему «я» и не событие, которое прилаживается к другому событию моего последовательного и нерушимого «я»»

»...у меня никогда не получится запечатлеть мою жизнь в одном цельном абсолютном мгновении, вмещающем в себя все остальные, что все мои мгновения будут временными этапами, уничтожающими прошлое и направленными в будущее, и что вне пределов мимолетного и случайного настоящего мы – никто. И я отрекся от всяческого мистицизма»

«Минувший век в своих эстетических проявлениях был радикально субъективен. Те писатели больше стремились получить патент на свою личность, чем возвести литературное произведение»

«О том же – но с большей сноровкой и мастерством – говорят и художники. Что такое современная живопись – живопись Пикассо и его учеников, – как не страстное утверждение драгоценной уникальности какого-нибудь пикового туза, дверного косяка, шахматной доски? Романтическое самопоклонение и громогласный индивидуализм разрушают искусство. Слава богу, тщательное изучение мелочей духовной жизни, обязательное для всякого художника, возвращает его к той вечной классической прямоте, каковая и есть творчество»

«Реальность не нуждается в подпорках других реальностей. В деревьях не скрываются божества, неуловимая «вещь в себе» не прячется за кажимостями, и нет никакого мифического «я», управляющего нашими действиями. Жизнь есть правдивая кажимость. Обманывают не чувства, обманывает рассудок, как сказал Гёте»

«Мое сознание – последнее прибежище, где может быть расположено мое «я», – тоже оказывается непригодным. Если отбросить все страсти, все внешние ощущения и даже переменчивые мысли, сознание превращается в пустую вещь, ведь ни одно из явлений не требует его существования, поскольку в нем не отражается.... мнением Шопенгауэра: «я» – это точка, неподвижность которой полезна тем, что помогает лучше прочувствовать напряженный бег времени. Такое суждение превращает «я» в простую логическую потребность, без собственных качеств и без отличий между индивидами»

П.С. Получилось больше задуманного минимума, но пусть это станет оптимумом старта.

Конечно, это то, что можно назвать «концептуальной прозой». В том смысле, что в «Литературной амнезии» Патрик Зюскинд по стилистике ближе к Борхесу (по тематике, кстати, тоже), используя публицистические техники, техники эссе для ведения повествования. И да, это правда, здесь не важны сюжет, герой. В «...амнезии» историю рассказывают идеи о других идеях. Периодически забывая, что это так.

Собственно, «Литературная амнезия» — это очерк о памяти и творчестве. Это прямое продолжение размышлений Борхеса о природе воспоминаний. И смысл, на самом-то деле, очень простой. И от своей простоты очень сложный. Творить можно только забывая. Стирание памяти позволяет начертать новые слова и мысли. Написать книгу можно лишь прочитав множество множеств других книг. Кто знает, читал ли что-то до написания автор (авторы) эпоса о Гильгамеше? Новое слово это переработка старых слов. И в этом нет ничего дурного. Притом странно видеть у одного из комментаторов ниже якобы подмеченное им «фамильярное» отношение к известным писателям. Совсем нет его у Патрика Зюскинда, который, например, после «Парфюмера» не написал ни одного другого романа. Понимая, что ничего иного по уровню схожего с великими писателями он создать не сможет. Это ли не уважительное отношение к гигантам прошлого? А обозначение механизма забывания как генератора создания новой литературы есть как раз дань уважения тем, на чьих плечах стоит немецкий писатель.

И дадим слово самому Зюскинду:

«А для того, кто пишет сам, такая болезнь, возможно, является даже благодатью и, более того, чуть ли не необходимым условием для занятия литературным творчеством, ибо она как-никак предохраняет пишущего от всесковывающего чувства священного трепета, внушаемого каждым значительным литературным произведением, и настраивает его на совершенно беззастенчивый лад по отношению к плагиату, без которого не может возникнуть ничего оригинального».

У Роберта Янга есть много рассказов с повторяющимися мотивами, фантастическими допущениями и сюжетными элементами. Это и очеловечиваемые андроиды, и легкий антикапиталистический флер, и гуманизм, конечно, и телепатия, и тема периферийности и одновременно уникальности Земли, и т. д. Такое замечаешь при прочтении более полусотни протзведений одного автора.

А есть у этого писателя и рассказы-близнецы. Например, это произведение, «Доктор джунглей», история-перевертыш по отношению к его же «Саду в лесу». И там, и там есть: развитый пришелец, посетивший Землю, с крайне развитыми телепатическими способностями и крайне удручающим мнением о человеческой цивилизации; но это представление меняется из-за одного человека. Только в «Саду...» инопланетянин (взрослый, мужского пола) специально пребывает на нашу планету, чтобы решить, уничтожать ли ее из-за агрессивного потенциала людей. Но девочка-землянка его удивляет в положительную сторону. Здесь же девушка-пришелец (с подростковой внешностью) случайно попадает на Землю, и встречает пьющего взрослого, которого сначала презирает, но потом, лучше узнавая, жалеет и излечивает.

Чуть скорректированные сюжеты, переставленные между собой по полу, возрасту и значению герои, но в целом и посыл, и фантастический антураж очень похожи. Ну и сами истории, как и всегда у Янга, милы, может, излишне сеннтиментальны, но приятны для вечернего прочтения.

Увлекательный рассказ Боба Такера, который можно охарактеризовать как «тарантиновский». Ведь здесь важен не сюжет (он весьма прост и предсказуем), не фантастическое допущение (тоже вполне стандартно), да и не герои (они весьма функциональны и шаблонны). В «MCMLV» на первом месте стоят диалоги. Именно они наполняют произведение весельем и живостью, формируя из банального и слишком элементарного материала фантастическую юмореску. И даже больше — пьесу о профессиональной ограниченности! Ведь только писатель-фантаст не смог бы заметить реальной фантастики в жизни. Два раза подряд. Особенно хорошо этот рассказ слушать в виде добротной аудиокниги.

Что такое «Хронозис»?

Самая лаконичная формулировка: это то, чем должен быть спекулятивный реализм. Но никак им не станет.

Более подробное описание включено в основной объем отзыва ниже.

«Хронозис» — весьма странный продукт творческого союза (наверное, авторы были бы не против применить более метафорические определения своего сотрудничества — химерический симбиоз, например) Резы Негарестани с Робином Маккеем и Китом Тилфордом. Притом графический роман для этого странного произведения пусть и наиболее пблизкое по смыслу, но вместе с тем и наиболее далекое по природе, происхождению этого нечто определение. Все-таки и стандартный комикс «Марвел», и более сложный по структуре графический роман, и, в конце концов, обычный роман предполагают некую если и не линейность, то хотя бы сюжет. Перевернутый, обращенный по внутреннему времени вспять, фрагментированный, множественный — какой угодно. Но все-таки сюжет. Здесь сюжета нет. Совсем. А что есть? А есть спекулятивный реализм. И необходимо немного рассказать про него, лишь затем перейдя непосредственно к «Хронозису».

Я уже несколько раз упоминал о спекулятивном реализме ранее, в отзывах на Питера Уоттса и на книжку «Метафизика и вненаучная фантастика». Последняя как раз связана с рассматриваемым понятием. Спекулятивный реализм — это (около)философское направленное, выдуманное несколькими на самом деле связанными друг с другом философами. Кстати, даже официально спекулятивного реализма уже нет. «Движение» рассыпалось, все разбежались по своим собственным «направлениям» и пишут оригинальные статьи, посты и монографии. Во многом оригинальность и вообще какое-либо внимание к себе спекулятивные реалисты привлекли тем, что вышли из стандартного академического замка из слоновой кости, активно вели свои блоги и спекулировали на популярном материале. А именно на материале массовой культуры, «актуалочке» и т. д. Правда, даже в этом они оказались не оригинальны — Жижек все же первее Мейясу и сотоварищей стал анализировать произведения массовой культуры, теории заговора и «близкие к народу» события необычным языком, который вроде б и не бытовой, но и не возвышенно философский. Но их заход был связан с ростом популярности лавкрафтианского хоррора и интересом к тематике нечеловеческого. В самом широком смысле. Именно эти «ключевые слова» сформировали повестку спекулятивных реалистов, их недолговечный союз и уже собственные оригинальные и самостоятельные тропы популяризации, публикационной активности и творчества.

Что все это означает для понимания «Хронозиса»? Негарестани — иранский философ, публицист и писатель, близкий к тематике спекулятивного реализма. Он продолжает дело одного из предвестников этого синтетического направления — Ника Ланда (Лэнда). Философа-делезианца, когда-то сотоварища левого любопытного, недавно скончавшегося автора, Марка Фишера (у нас наиболее известного «Капиталистическим реализмом», хотя я, прежде всего, советую почитать его эссе, переводившиеся на русский язык и доступные на тех или иных порталах. Прежде всего найдите и прочтите «Покидая вампирский замок» — прекрасная и лаконичная критика современных западных левых). Лэнд с командой совмещали в странных комбинациях практики письма американских битников, технопанка, странной философии и хоррора, что в итоге повлияло и на творчество Резы. Другое дело, что Ник в итоге перешел в правое политическое крыло, став «косвенно» открытым расистом и ультраконсерватором (с как всегда странными основаниями и логическими связками в идеологической риторике). У Лэнда я советую почитать его эссе «Дезинтеграция» — самое философское и важное для понимания тех категориальных основ, которые скрываются за темными версиями спекулятивного реализма в узком смысле (а вообще — за многими речами современных интеллектуалов). А именно множественность, разлад, фрагментация, распад и иные синонимы новейшего (а на самом деле старейшего и мейнстримного) капитализма — истинное слово этих авторов. Впрочем, надо отдать Нику Лэнду должное — он политически это и артикулирует, полностью срывает завесу иносказания вокруг своей позиции. Все это — базис для понимания «Хронозиса»...

...который, все же, мало что объясняет. Я уже сказал, что сюжета в этом графическом постромане (наверное, без приставки «пост-«, или «не-«, или еще какой-либо тут не обойтись). Здесь спекулятивный реализм и его литературный исток — Лавкрафт — находят свое лучшее выражение. Идеальное воплощение. Это психоделические картинки. Целые страницы, только и заполненные ими, без всякого текста. Это гораздо лучше подходит идеям, которые у старины Лавкрафта воплощались в предложениях по типу «я увидел неописуемое, несказуемое, непонятное и т. д.». Картина кислотного трипа и буйства красок внутри нечеловеческих очертаний, периодические ощущения «зловещей долины» и непонятные переходы между одной графики к другой — идеальный сосуд для передачи чувствований спекулятивных реалистов. Этими прекрасными картинами, созданными не Резой, построман «Хронозис» и цепляет. Это прикольное и увлекательное сцепление разных переработок конспирологических теорий (об инопланетном происхождении астероида с невыговариваемым именем пару лет назад, про пирамиды, рептилоидов и т. д.), на фоне культистов-пришельцев, странной вселенского масштаба угрозы и восстанием персонализированной фигуры Времени. Времени как самого нечеловеческого и непонятного. Идея эта, кстати, принадлежит Квентину Мейясу («После конечности», «Время без становления»), а не Резе Негарестани. Есть несколько линий псевдосюжетного характера: земного популярного автора-конспиролога с болезнью мозга, рептилоидов, бегущих от необычной опасности, рождения Времени, оккультного ордена инопланетян, перезапускающих реальность. Все они периодически переходят друг в друга, но что с точки зрения текста, что с точки зрения графики, выполнено это максимально контингентно. Сверх-случайно. Нечелочески. И это прикольно. Не круто, но правда любопытно. В конце «Хронозиса» еще приводится сводка концептов и цитат, на которых спекулировал Реза в ходе создания работы.

Итог какой? Если хотите увидеть работу, в которой слово с необходимостью заменяется изображением для передачи всей гаммы чужеродного кислотного дикого опыта — то полистайте «Хронозис» один вечерок. Если вам это не надо, то «Хронозис» — лишь ценный декор книжной полки. Но не более того.

Наверное, «По поводу классиков» для современного читателя — буквально одним поколением позже первых читателей Борхеса — можно пересказать одним словом. Даже именем.

«По поводу классиков» — это Умберто Эко. Это тождественный ответ на тождественный вопрос. Произведение классическое и/или интересное, если и только если оно открыто. Если оно пористо, если его структура как можно больше изрезана для фокусов читательских интервенций интерпретациями. Явное пересечение ответа с почти дословным описанием идеального детектива, детективного романа после модерна и переходу к открытым произведениям с со-участием читателя, которое дал Роб-Грийе в одном из интервью.

Другое дело, что это, казалось бы, уже весьма избито, вся т.н. французская теория, французская же литература, а также их американские коллеги именно об этом безостановочно гласят. Действительно, это так. Только Борхес их «чуть-чуть» опередил. Ненамного, но все же. Как и всегда. Правда, сказано об этой пористости литературной субстанции буквально две строчки из нескольких десятков.

«Крошка и чудовище» Старджона — милый рассказ из эпохи золотого века научной фантастики. Самого-самого начала этого золотого века.

Ничего особенного и многословного, думаю, писать про рассказ не стоит. В конце концов, почти любые тезисы о сюжете и т.д. сразу превратятся в спойлеры. Поэтому просто сравню эмоциональный ряд и гуманистическую в смеси с прогрессистской направленностью произведения с таковыми же в малой и большой прозе Клиффорда Саймака. Вера в будущее, триединый союз науки, красоты и доброты для решения любых проблем, добрые пришельцы вместо злых, маленькое немистическое чудо — все у духе как прекрасного добряка Саймака, так и, видимо, Старджона. Именно такие произведения и нужны были в 47 году, после крови и огня Второй Мировой, когда красота, знание и добро сменились извращенным, слишком безумным антигуманистическим сциентизмом. В принципе, именно такие произведения можно и нужно считать лекарством от депрессии помимо Чехова, продолжая читальные советы Дмитрия Быкова.

Первый отзыв в новом году и за последние два месяца.

Попытка вернуться в мир художественной литературы на длительное время, но по качеству не самая удачная...

С хоррорами у меня своеобразная история. В принципе, мне нравится Кинг, но скорее именно как писатель фантастического и реалистического формата. Вне преклонения перед ним именно как Королем Ужасов. И его произведения все же не пугают. Я прекрасно знаю о других книжных творцов хоррора, но ни с Лавкрафтом, ни с Лиготти волею судеб так и не ознакомился напрямую. Знаю лишь рецепцию в современных философиях по типу объектно-ориентированной онтологии и т. д. Зато с ужасами киношными, пусть и не со всей классикой, я знаком достаточно. И есть вещи, которые меня действительно пугают. Но ни под один из этих пунктов «Химмельстранд» Линдквиста не попадает.

Шведский писатель не удивил, не зацепил меня именно как писатель. И он же не испугал меня мастерством создания саспенса, страха, дрожи или каких-то похожих чувств. Вместе с тем и сильной скуки я не испытал. Порой некоторые эпизоды были любопытны или хоть как-то занятны. Возможно, тут все дело в том, что два с лишним года пребывания в царстве теоретической литературы несколько убило во мне нормальное ощущение художественного текста. Хотя именно из-за страха его потерять и немеренной скуки, почти экзистенциальной тревоги от того, чего я лишен — литературы, особенно фантастики — и заставило меня вернуться. Все возможно, поэтому к моей оценке роману в русле этого субъективистского комплекса моментов не стоит относиться серьезно.

Но если все же посмотреть с некоторой объективной точки зрения...

Перед нами первый роман из трилогии. Читатель должен быть заинтересован миром, персонажами, сюжетом и структурой повествования первой книги, чтобы хоть вторую смочь и захотеть, самое главное, поглотить. Как в этом плане работает «Химмельстранд»? Странный мир вне (или внутри нашего — первая книга не объясняет) весьма блекло представлен. Кислотные дожди, бесконечная трава, земля, жаждущая крови, призрачные сущности, то ли создающиеся гостями этого мира, то ли превращенные в таковых из прошлых гостей, то ли и то, и другое... Звучит, внешне, интересно, на деле — штампованно-перештампованно. Во всяком случае образ мрачной травы как был создан генератором архетипов и нарративных конструктов современного хоррора Кингом, так им же и был похоронен. Ни одна из этих характеристик не придает этому мирку шарма и дальнейшего любопытства докопаться до сути происходящего. Другой момент — герои. Героев много, несколько семей с детьми, даже животные домашние в качестве персонажей мелькают. Но, видимо, их слишком многовато для операции оживления в случае Линдквиста. Оживления как интереса и сочувствия у читателя, так и вообще придания жизни героям. Некоторые какие-то эмоции вызывают, но совсем чутка. Изабелла бесит, Петера поначалу было жалко как раз из-за бесящей Изабеллы, Молли постоянно раздражала. Равзе что Карина была относительно инетерсной. Все остальные — проходные марионетки для туманного сюжета. Собственно, сюжет и повествования. Слишком много лишних флэшбэков и параллельных ветвей сюжета из прошлого героев. Невероятная тягомотина. Можно было сократить эти потуги памяти в раза три, и лаконичность тогда сыграла бы большую пользу для живости героев. Попытка детализации тут послужила обратному эффекту, в общем. Опять же, интересные места есть. Мысли и чувства героев о том, что это мир без бога, идеи Петера о свободе в самые важные минуты его жизни, еще пара-тройка эпизодов. Но и все. И они же меркнут на фоне серого, скучного и вымороченного воссоздания прошлого персонажей.

По итогу выходит сумбурная ситуация. Вроде и хочется дочитать трилогию, а вроде и нет. Первый роман не вызывает отвращения, но все-таки вгоняет в скуку. Надежды на две следующие книги весьма блеклые. Но все же попробую с остановками на другой литературе посетить мир «Химмельстранда» еще раз. Точнее два.

«Как выдумывать ненужные жанры за счет налогоплательщиков,

или философские каракули о фантастической классике»

Некоторые поговаривают, что фантастика — в самом общем, абстрактном смысле — не серьезный жанр. Такие люди, конечно, не знают о Ле Гуин и Стругацких, Кларке и Азимове, Снегове и Хайнлайне, и т. д. и т. п. А если и знают, то отделяют тех же братьев Стругацких как вставших «выше фантастической макулатуры». И плохо — как работник среднеобразовательных школ, я вижу, как все плохо с тем же преподаванием литературы. И что неплохо было бы ее освежить отечественной и зарубежной фантастикой, хотя бы в версии малой прозы...

Но это все утопичные грезы о преобразовании образовательной системы нашей холодной, дикой, варварской страны. Посмотрите на Европу и благочестивый Запад! Там местные интеллектуалы, университетские философы, вовсе не маргиналы на госсубсидии выдают как из пулеметной очереди труды-осмысление Лавкрафта, скрещивают философские потуги с хоррор-литературой, создают киберпанковские и научно-фантастические гротескные трактаты.

Вот и уже упомянутый мной в нескольких рецензиях и отзывах, в основном на Питера Уоттса, французский молодой мыслитель Квентин Мейясу в относительно небольшой книжке (текст небольшой лекции автора) решает проанализировать научную фантастику. Да не просто проанализировать, а выявить в ней скрытое зерно нового, абсолютно отличного от сай-фая «золотого века» жанр. И эта новая литература — «вненаучная фантастика».

Что за дикий зверь? На самом деле немного контекста. Современная модная аки натужно андеграундная философская мысль, выросшая из «французской теории» (постмодернистская в самом широком смысле философия, поструктурализм, отказ от «больших нарративов»), пытается преодолеть что модернистские, что постмодернистские штампы. Модернистские штампы — это наследие классической философии. Диалектические категории, наличие в мире необходимости, закономерности, единства и согласованности, даже целесообразности бытия. Постмодернистские — переход мысли от размышлений о мире к размышлению о человеке, его языковых играх, социальных практик, гибкости субъективностей, идентичностей, аморфности и историчности концепта «человеческого» и «прогресса». Новейшие философы — ребята по типу «спекулятивных реалистов» — стараются преодолеть и то, и другое. Взять на вооружение «открытия науки» (бог весть как понятые квантовую механику и схожие мифологизированные области) и инструментарий и пафос отказа (от Единого, Необходимости и прочих синонимов «тоталитаризма» и «фашизма» — тоже весьма шаблонных и абстрактных) постмодернистов, применяя все это к самому миру, а не человеку. Отсюда и вся темная философия, мир как абсолютно не закономерный хаос, который может в любую секунду разрушится, царство сплошных случайностей с надуманной причинностью, овеществленная теория множеств и т. д. и т. п. В общем, не затягивая с моими философскими многословными пересказами других многословных философских первоисточников ограничусь простым выводом: «Метафизика и вненаучная фантастика» — это сокращенная версия «После конечности» того же автора (которую я также не раз упомянул). Так что если вам кто-то советует почитать вторую книжку, можете ограничиться первой и ничего не потеряете.

Но при чем тут блин фантастика-то наша любимая? Да притом. Обычная научная фантастика выстраивается, по Мейясу (ну и в принципе это примерно так) на «фантастическом допущении»: «сейчас это наша наука не знает, потом не знает, наш мир и быт изменится так-то и так, от этого — и общий фон нашего повествования». Но для Квентина — это уже обплеванное старье. Ведь адепты сая-фая живут тупым прошлым до открытий великого Мейясу! Даже законы Вселенной — это чистая случайность в информационном океане Гиперхаоса, который не есть какой-нибудь там генератор случайностей, а чистая случайность, т. н. абсолютная контингентность, без всякой связки с какими-либо закономерностями и необходимостью. А раз старая наука, до гениальной философской изобретательности Мейясу, породила-таки сай-фай, то теперь мы, страждущее человечество, нуждаемся в новом жанре новой науки, которая обязана отказаться от мифов о разумно устроенном космосе, Едином и Необходимом.

Как должна выглядеть эта фантастика? Сюжет должен выстраиваться на полнейшей случайности, на таком фантастическом допущении, которое никогда не сможет быть познано наукой, никогда не сможет быть ею осмыслено и спрогнозировано. Примеры — Дуглас Адамс, Филип Дик, Роберт Чарльз Уилсон. Но все они, к сожалению для Мейясу, в итоге научно (научно-фантастически, с необходимостью) объясняют сверхслучайности в повествовании в ходе раскрытия сюжета. Лишь один французский писатель, Рене Бержавель, с романом «Опустошение» (мир будущего, где внезапно и необъяснимо перестало работать электричество; кстати, по-моему есть какой-то современный сай-файный российский цикл, где античные боги то ли электричество из мира изъяли, то ли огонь...) проходит проверку на «фантастическую вненаучность».

Вот только зачем это жанровое обособление нужно? Даже полагание в некоторых научно-фантастических произведений абсолютных случайностей — вполне научно-фантастическое допущение, а не вненаучное. Иган, Лем, Герберт, в каком-то смысле Юн Ха Ли — у всех это присутствует. «Самая высокоразвитая технология неотличима от магии», а «самая поразительная случайность есть порождение тотальной необходимости» — и то, и другое прекрасно понимается классиками научной фантастики. И модернистской философии. Но это абсолютно далеко от сознания Мейясу. Он тупо не замечает, что его «необходимость контингентности» — это все равно необходимость. Все равно закон. Как бы он его не обзывал по новой.

Вот так и получается, что фантасты зачастую гораздо умнее философов. И порой гораздо прогностичнее и мудрее многих ученых.

П.С. Но книгу стоило прочитать хотя бы из-за комментария о том, что, мол, вот если бы Кант читал сай-фай, то не косячил бы )))

Сразу же примечание — не читайте аннотацию повести. Ведь в ней слишком крупный намек аки спойлер о происходящем в повести.)

О самом произведении. «Медленные птицы» Йена Уотсона — второе мое знакомство с автором. И в этот раз удачное. Его цикл о «Темной реке» со странными и не шибко удачными этнофантастическими разработками и новым изводом на тему злых машин и путешествий во времени мне не понравился от слова совсем. С «Медленными птицами» все обстоит иначе. Особенно если не читать, а прослушать в аудиоформате. Спасибо за его существование автору проекта «Puffin Сafe». Всем советую его качественно озвученную отличную подборку фантастики (научной, мистики и т. д.) из «золотого века» жанра и более поздних времен.

Итак, действие повести развивается в нашем мире (или очень на него похожем — упоминаются Россия и США) в более поздние времена на одном из островных архипелагов. Во всяком случае на нем общество несколько откатилось в развитии и пришло в социальное состояние союза племен со старейшинами. Мир во многом разрушен появлением «стальных птиц», которые загадочно прилетают и вновь улетают в небытие. А иногда и превращают целые квадратные километры земли в мертвую стеклянную пустыню. Главные герои — два брата. Старший участвует в соревнованиях яхтинга по этому самому стеклу. Младший же задает слишком меткие и броские вопросы старейшине, который придумал слишком жестокую месть с большими последствиями для всего мира... А дальше... А дальше Йен Уотсон очень реалистично и красиво описывает, как идеи меняют мир. Как переживание скорой смерти приводит к поклонению Небытию и образованию диковинных культов. А наука вполне может стать еще более специфичной формой религиозности. И как эти самые идеи разрывают и убивают как отдельно взятого человека, так и все общество. И, на самом деле, аннотация, о которой я высказался выше, не шибко губит впечатление о повести. Ведь в ней важен даже не сам фантастический фон, который, безусловно, хорош, а именно фантасмагорическая генеалогия идей, которые в соответствующей почве приводят к печальным последствиям. Но и к положительным тоже.

В общем читаем. Или слушаем. Не зря потраченный час из жизни, которая как искра горит в пропасти между Бытием и Небытием.

Как всегда, спасибо Voyual за новые порции «твердой» (почти синоним «игановской») научной фантастики.

Если коротко, «Эскалатор» — это рассказ о том, как очень легко не заметить человека, упавшего с неба. Особенно если павший — это вы сами. Притом это произведение Игана, что меня вправду удивляет, имеет в своем основании максимально простой и доступный для понимания научный фантдоп. Серьезно, «Эскалатор» Грега Игана наиболее доходчиво и понятно объясняет природу червоточин читателю-гуманитарию. Гораздо лучше, чем такую же работу проделывает повторно Иган в пространном комментарии к рассказу. Без которого можно было бы спокойно обойтись.

Так или иначе «Эскалатор», несмотря на легкую форму изложения сложного, плавным повествованием и годными персонажами (последние, в силу объема и, видимо, назначения рассказа, выступают простыми функциями сюжета), имеет и свои минусы. Опять же, частая беда Грега, слишком неинтересные и/или непроработанные персонажи. Да, можно сослаться на малую форму, но подобная проблема преследует автора и в романах. Персонаж старого и больного астронома-любителя, который непонятно зачем слишком подробно и обстоятельно вводится в начале работы вместе со своими внутренними трудностями. Последние никак на сюжет «Эскалатора», кстати, не повлияют.

Тем не менее рассказ — отличное и внятное введение в понимание научной природы червоточин.

*в обзоре книги отсутствует намеренное оскорбление чувств верующих, а любые возможные намеки на подсудную тематику связаны только с материалом рассматриваемой книги*

Меньше недели назад нас с другом, философствующих на лавчонке среди центральной аллеи, застали врасплох неожиданным вопросом. А именно парочка молодых ребят спросила: «что вы знаете об Иисусе Христе?». Вопрос странный для обычного летнего вечерка. Вполне возможно, в теперешнюю эру «образования» он мог поставить в тупик, ведь и самые простые библейские сведения оказались в тени социальных сетей и новой мифологии by «Марвел». Но мы, двое книжных червей с «набором интеллигента» и самообразованием, ответили на все вопросы типа ЕГЭ о Новом Завете на «отлично» и высказались о том, кто есть Христос сегодня. В итоге завлечь нас на тусовку новой квази-секты у «экзаменаторов» не вышло, но сподвигнуть меня на прочтение «Автобиографии Иисуса Христа» Олега Зоберна — да.

Разумеется, Иисус Христос, был он или нет как человек из плоти и крови (скорее всего был), стал личностью культурной и исторической — мировым феноменом. Христианство, искусство, политика, общественная жизнь, наука и иные пласты жизни большей части мира и человечества так или иначе «заражены» его присутствием. Притом я не применяю ни апологетический, ни уничижительный смысл в таком взгляде на роль основателя европейского мироздания. Я занимаю нейтралитет и осторожность в позиции и словах в такой теме. Тем не менее масштабы фигуры Иисуса и затерянность ее в веках и пространствах привела к множеству интерпретаций и веяний. Как религиозного содержания, который я постараюсь не затрагивать, так и культурного. Но отражения образа Искупителя, Учителя и Богочеловека из первого века нашей эры в культуре принимали порой радикальные отличия от каноники любой конфессии. И все началось с гностических апокрифов, десятков непризнанных Церковью «откровений». Именно эти сожженные в пожарах для «нечистого слова» и дошедшие до сегодня в урывках и фрагментах писания породили новый жанр литературы. Книги об Ином Христе, недогматическом и живом. Неважно, правдивая, шутливая, ироничная, антирелигиозная или мистическая такая литература. Важнее ее лучшие представители, которые заставляют задуматься о унесенном рекой времени пророке из Иудеи две тысячи лет назад. Жозе Сарамого, Михаил Булгаков, Лев Толстой, Ренан, Филип Дик... Не беру интересные версии атеистических богословов. Жанр апокрифического изучения Сына Человеческого жив и сегодня, и в России. Например, из зарубежного могу вспомнить фильм «Человек с Земли», а из книжного и российского — новейшее «евангелие» Тима Скоренко. Правда, с творениями Еськова и Лазарчука в подобной области я слабо знаком, но весть о рассматриваемой книге в виде альтернативной истории (или, лучше сказать, фантастической фолк-хистори аля альтернативное богословие?) меня привлекла. Поэтому взглянем на один из ответов на вопрос who is Иисус в постсекулярном мире? К которому и Россия относится, как бы кому не хотелось.

Итак, кто же, по мнению широко не известного автора, Зоберна, Иисус Христос? Точно не Сын Божий, да и не особо пророк, если последним считать глубоко верующего в Бога и свою миссию. Наоборот, в словах Йесуса Нацеретянина частенько звучат неуверенные фразы вроде «бог, если он существует». И анти-теистические метафоры о божестве как драконе, который поедает души мертвых и причиняет страдания живым. А потому, по словам зобернского Иисуса, Его должно убить. Это одаренный, не через край, юноша, которому не шибко люб физический труд, но тянет чтение, образование, странствие и философия. Ему хочется необычной жизни, в которой слава была бы уместной, но не первостепенной. Он чувствует призвание стать бродячим учителем-толкователем. Ему не чуждо сомнение и тяга к знаниям, которое идет из эллинской философии, знания иудейского Закона, Эпикура и стоицизма. Но и женская ласка с вином ему не безразличны. Не обходится книжный Иисус и без знаний римской медицины. Более того, к концу романа он желает совсем отказаться от мессианства и пророческой мантии, чтоб целиком податься во врачевание. Иисус Зоберна не кровожаден, но и не за этику ненасилия. С ораторскими способностями, но без божественного очарования. Не боится легкого и не всегда законного дохода, но и не стремится к богатству. Без вопиющего шарлатанства, но с «ловкостью рук и никакого мошенничества». Правда, мистические видения будущего, полеты сознания и магические исцеления имеются. Слегка анархист, но без антиримского настроя. В общем и целом, Иисус здесь — обычный человек. И ему нравится свой образ жизни, к которому он отлично приспособлен. Он умеет находить выход из трудного положения, порой эпатажничая. Он не особо патриот, но хочет облагородить свое отечество и избавить народ от нелепостей веры предков с мешающими благоденствию предрассудками. Иисус старается и хочет быть милосердным, порой покуривает наркотическую травку, произносит временами пессимистичные к жизни фразы о суетности и преходящем характере всего, чуть ли не обращаясь то ли в платонизм, то ли в буддизм. Он бродячий философ, которому хоть и не чуждо ни что человеческое, но главный герой «Автобиографии...» старается держаться умеренности во всем. И повествование книги постепенно показывает все эти стороны и грани выдуманного Христа, характер которого на протяжении романа развивается и остается неоднозначным и динамичным. Произведение наполнено как интересными вариациями о рождении архетипических черт «культурной тени Иисуса», так и забавными случаями из его жизни и встреч с людьми. Лично мне понравились и сатира на попов с блатом из России, и предсказание о расколе и борьбе ветвей христианской веры, и своеобразная версия «вино — кровь моя», и взгляд на грубую и чрезмерную аскетичность и суровость житейского регламента ессеев как на родителей Церкви Христовой, , а также метафора на природу человека через творение голема из глины и человеческих страстей...

Все эти любопытные детали и красивые подробности не освобождают «Автобиографию Иисуса Христа» от минусов. Притом серьезных. Во-первых, наличие излишней чернушности и грязи. Искусство должно быть свободным, я агностик и политический радикал, да и вообще за повсеместную секуляризацию. Но даже меня смутили некоторые не просто антирелигиозные, а именно грязные выпады. Не слишком хорошо из Магдалины делать шлюху, притом НАСТОЛЬКО вольно-распущенную. Насчет авторского образа Иисуса все понимаю, но можно было бы и совсем-совсем грязь тоже не вставлять. Главный изъян, вменяемый мною «Автобиографии...», правда, не в единичных случаях посредственной пошлятины. У меня другой вопрос — а в чем идея, сверхзадача? Я понимаю желание пофантазировать на апокрифическую тематику, да. И осознаю, что глупо постоянно искать слишком глубокое и высокое в любых книгах. Но я все-таки спрошу — какая цель книги? Неужто банальный антирелигиозный выпад? Думаю, что не совсем. Роман лежит где-то на стыке такого выпада-пародирования-осмеяния и попытки нового интерпретирования первого христианина. То есть творчество Олега Зоберна где-то между антирелигиозной воинственной смешилкой и евангелием для современности. Повторим, прежде чем рассматривать вторую крайность вокруг книги, какого же Иисуса выписал автор. Человек, со страстями, некоторым смирением, идейно эклектичный, малость гедонист, сомневающийся, сладострастный, с мелькающим манихейством в видении мира. Но, самое главное, непоследовательный, трусливый, не доводящий до конца, без должной ответственности, с отсутствием цели. Идеи фикс, ультима туле и вообще какого-либо конечного желаемого. Убеждения, жизненные, ближние и дальние, задачи зобернского Иисуса постоянно меняются, но сам он не находится в живом поиске желанных плодов существования. Он решает отдельные ситуации, но идти к большему боится и не хочет. Так что, на мой взгляд, нерешительный, не желающий Цели, ради которой можно жить и должно умереть, без твердых взглядов (добродетелей), даже с целым рядом правильных идей (умеренной аскезы, разумного милосердия, отсутствия ханжества и запретов на половую жизнь), такой Христос никому не нужен. Может, узкой группке каких-то либеральных (в плохом смысле) любителей диких инсталляций или совсем уж посредственному обывателю. Религиозному или атеисту фигура Христа притягательна ригоризмом, неизменными добродетелями, причастностью к большей идее, самопожертвованием, разумной толерантностью, силой воли. А для левых политических радикалов в образе, казалось бы, праотца церковной догматики, может увидеться борец за безвластье, равенство и братство, социальный революционер, духовный партизан против Империи и Системы. Сегодня нужен Иисус, который требует самоотверженности, аскезы от излишних удовольствий и телесных желаний, а также единство личности и людей вокруг большой и важной идеи. В общем, толстовский Христос пока побеждает. А данный роман не стал особым событием даже в рамках литературной жизни России. Тем не менее прочитать его небесполезно, хотя бы ради неплохого языка, порой хорошего юмора и для пробуждения тематических размышлизмов.

И да, странноватым сектантам летним вечерком я сказал, что для меня Христос сегодня — учитель житейской мудрости.

В рассказе Станислава Карапапаса «Против часовой» важен не столько фантдоп, сколько происходящее в душах главных героев. А именно ощущения ими Времени как разрушительного или созидательного начала, разрыва между настоящим, прошлым и будущим.

Главный герой, Максим, обитатель российского мегаполиса, промышляет диковинной «охотой» в джунглях метрополитена. Он крадет настоящее у других людей и самого себя, чтобы замолить и искупить ошибки из прошлого. Того самого, что не отпускает его разум и сердце. Того прошлого, что не дает наступить будущему для Максима. Он как будто находится во временной (временнОй) мышеловке, ловушке. Только поместили его туда не фантастические, сверхчувственные силы. Фантастическое допущение «Против часовой» лежит в иной области, которая служит лишь для построения того театра, в котором сюжетные актеры будут нечто доносить. А это нечто, как, возможно, удивится автор, мне лично видится в почти христианском мотиве. Прощении. Для начала прощении самого себя, отпущении навсегда ушедшего и силе духа встретить будущее в своем настоящем, которое главной герой до определенного момента считал недостойным для себя. То есть сюжет разворачивается классическим, но от этого не «пошлым» и скучным способом. Герой развивается, фантдоп логично уходит на положенное ему место. Все логично, красиво и даже, что и должна делать любая литература, душевно и человечно.

Гуманистический добротный рассказ с любопытным фантастическим допущением и не нравоучительным, но по-хорошему моральным посылом.

Начнем с того, а для кого книга? Все же не для людей, окончивших философские факультеты. И не для тех, кто пытается, как и я, более-менее серьезно и почти самостоятельно изучать философию по первоисточникам и специализированным учебникам с поясняющими статьями. Для этих двух категорий книга Массимо Пильюччи «Как быть стоиком» будет все-таки скучной и довольно поверхностной, неполной. Ведь автор почти сразу объясняет, что это лишь введение в стоическое учение, притом, в основном, в этическую, житейско-практическую его часть. Поэтому такие интересные темы, как логика и физика стоицизма с проблемами теории познания и лектонов остается вне повествования. А жаль! Крайне интересные составные элементы стоицизма, тем более мало изученные. Хотелось увидеть мнение специалиста. Да и сложно этическую часть стоицизма изучать вне логики и физики этого учения. Ведь в упомянутой Пильюччи же стоической метафоре, их учение как сад: ограда — логика, деревья — физика, плоды — этика. Познать плоды без деревьев довольно трудно в рамках стоицизма. Без их (мета)физики с Провидением и Разумной Пневмой понять, зачем же жить по добродетелям и самое главное как — сложно. А именно этого не хватает в «Как быть стоиком». Плюс смущает, что философия личностного спасения автором представляется как философия переделка общества. Как бы не так, ну, да ладно. Поговорим о плюсах! Для мало знакомых с философией, в основном лишь по кастрированным ее курсам в вузах, данная книжка может помочь в некоторых аспектах. Например, действительно, несколько изменить свое обыденное поведение элементарными правилами, которые стоики называли «добродетелями» и которые Пильюччи довольно просто и подробно расписывает. Еще «Как быть стоиком» может сподвигнуть прочитать первоисточники — «Размышления» Марка Аврелия, «Беседы» Эпиктета и, конечно, «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки. Очень хорошие книги, которые взаправду могут помочь многое вам изменить! В том числе вообще заняться изучением такой вещи, как философия. Ведь, по древним, ей надо заниматься в оздоровительных целях и в юности, и в старости.

Повторюсь, что хоть блиц действительно оказался и сильным, и интересным, но во второй тур не пробрались некоторые действительно стоящие вещи. К примеру, как минимум, «Я есть дверь», «Клеточки», «Имплементация и контейнеризация по-марийски», «Тихо», «Обратная сторона пентакля», «Личинка», «Подарок», «Правки» и «Когда пройдут века», в конце концов! Это качественные, красивые и самобытные работы, которые почему-то проглядели и... И в итоге в полуфинале оказались «Нет ничего хуже плохой погоды», «Окошко», «Я — Псиса», «Предельное число» и еще несколько. Без обид авторам, которые и старались, и таки понравились читателям, но эти рассказики где-то не доделаны, не доведены до кульминации, где-то избитая тема не получила достаточного развития, а в некоторых случаях шутка-текст оказался ну слишком в лоб. Это мой субъектив, конечно. А также, повторюсь, в недоумении по поводу присутствия «Конца Андрея Ильича». Да, хорошее и тонкое произведение, но не фантастическое ведь! А конкурс-то фантастических новелл и зарисовок... В связи с этим прошу прощения у автора «Голубя белого», что внес свою лепту в вашем исключении. Виноват, дурак, у вас фантастики-таки больше, нежели чем у «Конца...». Но, собственно, к основному блюду!

Итак, майне топ:

1. Калки (с дней чтения Артура Кларка полюбил литературу о дельфинах, да и сам рассказ во всем хорош — так что держу за вас кулачки!)

2. Статистика (другой отличный рассказ, с посылами и смыслами; лично для меня идет вровень по уровню с «Калки«!)

3. Крохобор (ухх, очень увлекательный и даже жуткий фантдоп в повествовании, от которого хотелось б больше развития персонажей, но цэ конкурсные лимиты!)

4. Пряник (милая новелла о самоконцентрации, морали и любви :-))))

5. Кот (как и на предыдущие рассказы, на данный также отписывался и высказывал ему свои похвалы; отличная вещь, которая берет настоящей оторопью)

6. Копировальщик (лифт как машину времени и одновременно дубликатор масс вроде б еще никто не использовал!) но просьба — больше конкретики!)

7. Синий Лорд (как рассказу, который заподозрили в принадлежности моему перу 8-))

Всем спасибо, все способны!

Наконец познакомился с обратной стороной медали Виктора Пелевина — его малой прозой. Могу сказать в кратком виде лишь одно: романное перо дается ему в разы лучше.

Серьезно, «Чапаев и Пустота», «SNAFF» и другие его романы — почти все на голову, а то и две-три выше кратких произведений. Он даже не графоман, как Кинг, но все равно именно романы, на мой взгляд, даются ему лучше всего. В них он очень талантливо умудряется обозреть с десяток тем, обыграть несколько жанров, высмеять столько событий, вещей и явлений, создать столько (траги)комичных ситуаций, интереснейших сюжетов и живых героев... Много чего успевает сделать Виктор Пелевин в своих больших книгах, при этом, это его большой плюс, не переходить за Великую Границу графомании.

А что повествовательные миниатюры? Насчет персонажей могу сказать точно — в абсолютном большинстве случаев они функции или до крайней убогости бледные тени теней. В абсолютном большинстве случаев, которые я не буду рассматривать каждый в отдельности — по причине многочисленности рассказов в сборнике «Все рассказы» — все эти новеллки анекдотичные обозревания любимых тем Пелевина. Или же просто расширенные анекдоты. Иногда очень удачные, ан все же! За редким исключением пелевинские рассказы философские зарисовки дзен-буддистских сюжетов и им подобных. Зачастую (как минимум треть) произведений книжки — это обыгрывание советских реалий и/или штампов (зачастую же сие одно и то же). Да, во всяком в своих ранних писаниях, Виктор Пелевин ну донельзя ярый и едкий антисоветчик. Вот прям до совсем чрезмерных степеней. Короче, не всегда это красит его рассказики, особенно когда потешение над той или иной советской реалией делается фундаментом сюжета. Тем не менее «СССР Тайшоу Чжуань», «Оружие возмездие» (да-да, это тоже о «совке» — на финал внимательнее посмотрите) и «Спи» как антисоветские зарисовки и вообще — вполне себе на уровне. Некоторые работы Пелевина тут (да и вообще) повторение одних и тех же тем, использование одинаковых форм. Как минимум «Вести из Непала» и «Девятый сон...» — тексты, созданные ради закольцованной с нотками сонной мистики концовок. Примеров рассказов с одинаковыми целями/посылами/приемами и т.д. здесь — не мало. Но есть поистине выдающиеся творения. Например, из неназванных, «Мардонги» (люблю постмодернистские псевдодокументалистические игрища), «Жизнь и приключения сарая...», «Встроенный напоминатель» (и небольшой укол в (пост)современный авангард искусства, и вновь о метафизике бытия человеческого), «Бубен Верхнего мира» (первоклассный стеб над стремлением современных россиянок — да и что греха таить, не только — нацепить кольцо на пальчик от зарубежного гражданина), «Ника» (хоть и сразу догадался, что к чему, но круто; правда, не собака оказалась, но я был рядом! И да, напоминает один из последних рассказов на ФЛР), «Зигмунд в кафе» (а тут укор в сторону тех, кто фрейдистские намеки видит буквально ВО ВСЕМ; серьезно, во всех характеристиках и планах один из лучших рассказов в данном сборнике), «Краткая история пэйнтбола...» (еще лучше прежнего эскиза! Замечательно, и только, а почему — читайте сами)... Да, наверно, и все.

Закольцую концовку, как любят некоторые писатели. Пелевин хорошо, безусловно, порой гениален до некой пророческой высоты, НО... Большое «но» — лишь в романистике. Там он действительно видная величина, влиятельная, безусловная, сильная. Но мастерство сотворения выдающихся рассказов, которые только и можно что перечитывать с десяток раз и все время получать небывалое удовольствие от каждого хвостика запятой — дело непростое. Краткость ведь и впрямь сестра таланта. Но большинство из писателей одни в семье... Тут без всяких экивоков в сторону нашего единственного и неповторимого постмоденирниста в холодной и пустой в своем прошлом от модернизма в стране. Без обид, но и Короли Ужаса пишут такие себе рассказы. Не переживайте, про себя я вообще смолчу. Так уж вышло, что писать много и хорошо проще, чем немного и восхитительно...

Почитать можно, но лишь таким серьезным поклонникам творчества пелевениады, как я.

«Так вижу»

Как вижу? Что я вижу?

С первых строк мне показалось, что это русифицированный и уменьшенный аналог «Звездного десанта» одного американского мэтра. Но я ошибся. Частично.

Работа выше является оливье из историй про войны с насекомыми-пришельцами и необычного контакта с насекомыми-пришельцами же. При том же от консистенции и пропорций данных ингредиентов получившийся лит-салат отдает привкусом сумбура. Серьезно, понимание концовки для меня улетучилось. А все почему? Видимо, не самое успешное соавторство в плане того, что дуэ(т)лянты своими перьями друг дружку же и порезали. Вместе со своим творчеством. Видно, что оба автора тянут одеяло на себя и не хотят затушевывать и маскировать следы связок между своими отрывками. В итоге получается рубленный текст, который еще и плохо показывает нам героев. Особенно плохо вышел Леднев. Художник-заключенный вышел еще более-менее. Независимо от рваного повествования скажу, что и с соответствием тематике конкурса непросто у рассказа. Очень, очень отдаленно она присутствует. Но это я душой кривлю, господа писатели, да и читатели.

Больше прислушивайтесь друг к другу, создавая совместные работы. Иначе дихотомия созданного разрушит целостность от восприятия оного же.

Около полугода назад, как и последний рецензент, я, прочитав первые комментарии и аннотацию к роману ныне почившего (земля ему пухом) Феликса Дымова «Дети Твира», решил приобрести данную книгу. И где-то четыре месяца назад начал ее прочтение. Долгое, нудное, неинтересное, полное разочарований прочтение данной работы.

Как же я так ошибся с покупкой произведение Дымова, и, что еще страшнее потери денег, и похоронами тонны количества свободного времени на столь убогий роман? Не знаю. Видимо, я до сих пор не отучился от идеализации самиздата (ну, не совсем самиздата...) и взгляда лишь на аннотацию. Как бы то ни была, «Дети Твира» мне не понравились абсолютно и полностью. Все темы избиты. Ничего нового Дымов не привнес. Очередные попаданцы в подземно-инопланетный мир, где буржуи-варвары-диктатуры, которые двое-спелеологов умудряются свергнуть и провернуть мировую гуманистическую революцию. Никаким духом Фармера тут и не пахло. Эротические моменты? Курам на смех. В принципе, даже если брать их в расчет (а всего подобных кусков текста штуки две, то бишь несколько абзацев), роман все равно выходит уровнем ниже даже подростковой литературы, против которой я ничего плохого не имею. Штамп на штампе, предсказуемость, благодаря которым я мог просто с небывалым КПД скорочтения пролистывать несколько страниц за минуту, выцепляя оттуда по несколько слов, не теряя сюжетной линии.

Вообще-мс, дело дрянь. Честно. Может быть, МОЖЕТ БЫТЬ, в лет десять книга бы зашла. Опять же, эти эротические моменты не делают книге не то, что ограничения в +18, а даже в +10. Но в моих «старческо-премудро-опытных» летах, когда уже прочитаны десятки и десятки схожих произведений, вид очередного штампованного коллажа с замудренными под инопланетянский слэнг языком не вызывает никакого удивления или какой-либо положительной реакции. Не покупайте и читайте — не тратьте свое время понапрасну. Я лишь следовал принципу дочитать до конца любой ценой. Миссия выполнена. Более постараюсь не лажать так с выбором литературы, которую я еще и покупаю за свои деньги.

ПС. Вот так и не переставай быть книжным пиратом :)

Должен признать, что в сравнении с прошлой, первой частью романа-эпопеи Джо Уолтон, данный роман, «The Philosopher Kings» («Философские короли»/«Философские владыки») вышел чуть слабее, уровнем пониже (сразу скажу, что не только из-за моей субъективности и предпочтении утопии «Обделенных» Ле Гуин, нежели Платоновской Републике). Почему так вышло? Обо всем по порядку.

Во-первых, заявленная Уолтон целостность произведений (в классификации и типологии выбран термин «роман-эпопея», а не «цикл» или «трилогия»), которая подтверждалась и мной (на основе дат выхода каждой части — все расположены близко друг к другу, на протяжении менее чем двух лет), вышла весьма условной в реальности. В принципе, герои остаются теми же, что и в первой книге (даже замена главной героини почти незаметна из-за их схожей сути и функционала), но некоторая единая линия, связность, которая бы делала из всех этих произведений именно нечто единое, а не цикловое, отсутствует. Да и в акцентах и тематике книги несколько различаются. Например, вся ироничность «Справедливого Города» в «Философских королях» испарилась. Двоякость утопии Платона, ее изъяны практически не поднимаются и не озвучиваются в данной книге. Фактически, она признается истинным совершенством, а все получившиеся недостатки практически перекладываются на личности реализаторов данного проекта. Зато появляются сразу две временные петли, одна из которых засветилась еще в предыдущем романе.

Во-вторых, книга получилась менее интересной, менее масштабной по событийности, чем первый роман. Ожидания были велики. Настоящая распространяющаяся угроза изменения Истории по древнему миру от отколовшегося от остальных городов группы Кебеса, которая занимается прогрессорством и христианизацией еще до того, как христианство появилось. Экспедиция в самые дали континентальной Греции и цивилизаций древнего мира, находящиеся на грани великой катастрофы, которые могут избежать ее благодаря вмешательству извне. Вопросы правильности или неправильности подобного вмешательства. Сложный выбор и противостояние с богами на этой почве... Нет, все вышло гораздо более тускло. Несколько островов и решившийся чуть ли не в середине книги конфликт Кебеса и Аполлона (при том же довольно предсказуемо). Вот, в принципе, и весь конфликт «Философских королей». И да, все остальное текстовое пространство отдано на разрешение довольно надуманной и чересчур глобализированной и усложненной проблемы арт-рейдов.

В-третьих, как я уже упоминал в первом пункте, теперь Республика Платона, с ее классовой сегрегацией, отсутствием пожизненных социальных лифтов, манипуляциями тоталитарных властей и цензурированной литературой показывается как идеальный вариант по истине справедливого общества. Двоякости первой книги не осталось практически совсем.

Но, в целом, роман получился неплохим. Хуже, чем первая часть трилогии Уолтон, но придерживающийся некоторого уровня. Тем более было интересно узнать, что же будет после Последних Дебатов, на которых Афина, проиграв Сократу, превратила того в овода. Что станется с образовавшимися пятью городами-приемниками Справедливого Города, а именно с Психией (Сияющий Город, обитель неоплатоников), Сократией (признают победу Сократа на Последних Дебатах), Афинией (признают победу Афины на них же), Городом Амазонок (достигнуто почти полное равноправие между женщинами и мужчинами; официальной религией признана «Новая Симфония» Икароса, объединяющая в странном синкретическом учении все религиозные течения прошлого и будущего) и Осколочным Городом, а также загадочным Потерянным Городом, группой Добродетели под руководством Кебеса, способную изменить наступление на древний мир периода Троянской войны бронзовый коллапс. К чему могут привести арт-рейды за статуи, манускрипты и памятники. Что станется с полюбившимся с первой книги романа-эпопеи героями и самим разделенным Справедливым Городом.

Если вам понравилась первая книга и хотелось бы узнать, что будет дальше — да, «Философских королей» стоит прочитать. А вот если хочется сохранить хорошие впечатления от прочитанного «Справедливого Города» и потратить свои силы на что-то более интересное, можете и обойти данную книгу стороной. Мне же хочется узнать, чем закончится эпопея строительства платонического Рая на Земле (а после — вне ее), поэтому в обозримом будущем прочту и финальный, третий роман трилогии «Фессалии».

Что будет, если типичные сюжетные ходы и элементы космооперы перенести в формат планетарной фантастики хронооперного толка? Правильно. Будет «Падение Хронополиса» Барригтона Бейли.

И подобный ход на самом деле не является чем-то плохим и не имеющим право на существование. Почему же, вышло в данном плане оригинально и интересно. Империи, их правители и флоты, объединяющая народ религия, битвы в искривленном пространстве, странная секта и столь же странный и таинственный трансцендентный Враг рода людского — все это довольно элегантно и почти незаметно перенесено в роман с путешествиями во времени, с довольно запутанной системой самих этих перемещений. Мне, к примеру, до сих пор кажется, что суть Узлов я понял до конца. Но остальное, касаемо описаний технологий путешествий во времени, сути реальности в виде ортодоксального и потенциального времен, смертного приговора через курьерство, вышло и понятным, и занятным.

Бейли, конечно, очень постарался в наполнении своего произведения самыми различными фантастическими допущениями и штампами (в лучшем смысле этого слова) на славу. Пусть иногда и заметно явное влияние азимовского «Конца Вечности» (Департамент истории, минимальные изменения, контроль и монополия над технологией перемещений во времени, иной отсчет времени, предотвращение войн и прочих гадостей, Барьер в прошлом и т.д.), которому в конце одним маленьким уточнением автор явно отдает дань уважения (имеется в виду век открытия возможности перенесения массы сквозь время — 24-ое столетие; ни до, ни после этого в «Падении Хронополиса» не упоминаются даты в их обычном летоисчислении при помощи веков). Зато заметны и такие идеи, которые чуть после возьмут на вооружение другие авторы. Например, идея закольцованности всей жизни несколько после всплывает в романе Уэбб «Первые пятнадцать жизней Гарри Огаста». Или вспомнить Ахрональный Архив Империи — это ведь Библиотека не-историй из повести Стросса «Палимпсест». Да и в океане потенциальностей вместе с образом Хулу и описанием секты травматиков трудно не узнать будущие Хаос, Бога Слаанеш и Космодесантников Хаоса соответственно. А вот вся литературная составляющая — диалоги, персонажи, их характеры — все это вышло гораздо ниже уровнем. Герои и злодеи все штамп на штампе, заклишированы до невозможности. И концовка, которая вроде бы и выходит интересной и неожиданной, но поданная в данном штампированном ключе, к сожалению, особо не спасает все остальное произведение.

Итог: неплохая хроноопера в космооперном антураже, в которой использованы как некоторые заимствования из других произведений, так и новые кирпичики жанра, которые сами потом будут заимствованы другими писателями и авторами. Но если оценивать роман несколько отстранившись от его фантастического наполнения, то получится довольно тусклая вещь с клишированными персонажами, диалогами, сюжетом и всем прочим. Читать стоит либо обожателям творчества Баррингтона Бейли, либо ценителям необычных хроноопер.

Под конец месяца стало не везти в плане книг. В этот раз мои ожидания были растоптаны прочтением произведения Нэнси Кресс «After the Fall, Before the Fall, During the Fall» («После Падения, до Падения, во время Падения), которое я довольно долго откладывал. Лучше бы и вовсе не подступал.

Для начала скажу, что несмотря на позиционирование самой Кресс данной книги как романа (novel) и ее места в библиографии автора, полученные награды и объемы говорят, что это именно повесть. Довольно небольшая, хоть и разбитая на множество элементов, соединенных в три сюжетные линии. Но с таким небольшим на первый взгляд текстовым объемом я справился с трудом, потому что повествование у книжки вышло тягомотное, скучное и абсолютно неинтересное. Подумывал пару раз и вовсе забросить, но решил не поступиться с принципами и добить «После, до и во время...» до конца, что с успехом и сделал.

Поэтому, а также из-за наличия в данной работе Кресс тусклых и мало интересных героев, которым никак не сопереживаешь, отсутствия каких-либо интриг и ответов на все поставленные вопросы, невнятной концовки, советую обойти стороной данную повесть. Вышел ничем не примечательный очередной экологический памфлет без какой-либо новизны, в том числе и в плане фантастических допущений и построении сюжета.

«Из глубины времен» следующее крупное у Каттнера, что я прочитал.

Роман похож на те простенькие, но яркие, одновременно с тем, такие погрязшие в штампах родоначальники американских космоопер и всей остальной приключенческой фантастики того времени. Штампов, надо сказать, тут и нет почти, разве что-то указывает мне на саму линию с Ардахом и его путем, но оставим это. Допустим, штампов нет, но есть снова ведь простой сюжет, без особых интриг. Линия с этим Ардахом очень элементарная. Зато загадка и ее раскрытие после по «Чуме» меня очень порадовало и, если честно, почти заставила меня поставить роману не «шесть», а «восемь баллов», но в конце-концов, взвесив плюсы и минусы, решил — нет, обойдемся компромиссной «семеркой», которая, скажем прямо, для меня выше тех семи баллов, что получила совместная работа Каттнера и его жены — «Последняя цитадель...». Настолько мне понравилась вторая часть данного произведения, вот...

Но изъяны, недоработки, слабости сюжета роман отягощают и не позволяют ему занять лучших мест с такой отличной идеей, прорывной для своего времени и в чем-то даже сейчас.

Самый слабый из всех четырех сборников рассказов и повестей Филипа К. Дика в данном омнибусе, безусловно, «Вспомнить все», название которого и поставлено в заглавие.

Здесь собрано просто обилие откровенно слабых и черновых рассказов, а так же того, что наверняка и самому автору не очень-то и нравилось. Хотя, кто ж его знает, но так, или иначе, здесь я просто разошелся — целых четыре «шестерки» для рассказов, которые я либо совсем не понял, либо которые, по моему разумению, конечно, обычные пустышки. Этим званием удостоились «Бобр...», «День, когда...», «Нечаянные воспоминания о смерти» и «Рассказ, которым все закончится» (антология, на которую этот рассказ-пародия был написан, я не читал, но здесь ничего юмористичного нет — несколько строк омерзения и недоумения, ни более того).

Но и здесь есть сильные вещи. Точнее, большинство из них лишь немногим выше среднего уровня, но я решил все равно выделить их и завысить оценки до «девяти», пусть и существенная часть достойна лишь «восьми». Это «Драгоценный артефакт» (чистой воды диковщина), «По обложке» (данная вещь очень понравилась; есть некоторая связь со «Вкусом Уаба» из сборника «Король эльфов», но ни это здесь важно), «Реванш» (тоже приглянулся; ну а разве не удивительна идея игрального автомата, убивающего своего игрока?), «Вера наших отцов» (присутствует и момент диковитости, но чем-то он не дотягивает, совсем немного... А так и сам сюжет, и финал очень даже хороши), «Недолюди» (наверное, самый страшный рассказ Филипа; действительно, мощная антиутопия, где у власть держащих появилась идея разделять людей на тех, у кого есть душа, и тех, у кого она еще не появилась), «Глаз Сивиллы» (произведение-зарисовка; люди, читавшие трилогию «Валис» или/и биографические статьи об авторе, где он говорит о своих видениях, увидят тут первое воплощение некоторых самых безумных идей Маэстро Разрушения Реальности) и, конечно, «Дело Раутаваары» (столкновение двух культур, двух теологических концепций с разных звезд, предпосылки для трилогии «Валис» и в чем-то, может, и для «Убика»; отличное произведение, наверное, лучшее в этом сборнике).

Отдельно хочется вспомнить и «Стылый полет» (напомнил «Отца-основателя» Саймака) и «Электрического муравья» — оба рассказа также типичная диковщина, но оба они в чем-то не дотянули. И да, еще «Встреча состоится вчера» и «Терранская одиссея»: первый — основа для романа «Время, назад», с некоторыми объяснениями явлений из романной версии и обоснованиями с подробностями получше, чем там; второй — краткое изложение «Доктора Бладмэни», но тут роман явно выигрывает.

Вот такое у меня впечатление от четвертого сборника малого творчества ФКД под одной обложкой, вот такое у меня личное мнение по всему этому... Читать стоит точно — да, тут есть и свои слабые с сильными местами, не все идеально, но можно узнать ход развития и воплощения идей и мыслей автора.

П.С. Рассказ «Вспомнить все» довольно хилый и две экранизации его явно переплевывают.

Никак не впечатлило. В принципе, это просто пересказанный сюжет из «Всывышнего вторжения», только без Яхве-ВАЛИС'а, коммуно-церковного тоталитарного государства и дальнейших событий романа. Лишь человеческие отношения, которые выглядит блеклыми в отсутствии указанного выше. Такой вот реализм на далекой земной колонии.

Прочитал первые четыре основных романа цикла.

Ну, что сказать — у Нортон есть вещи и посильнее. Цикл, в принципе, можно считать подростковым. Никаких активных действий нет, да и действий вообще. Философствования, глубоких мыслей — так же. Просто несколько дней, самых обычных будней, одного корабля вольных торговцев под наименованием «Королева Солнца» и его чистого мужского экипажа с котом Синдбадом. И да, никаких особых подробностей о мире условного «Космического цикла» Андрэ вы здесь не встретите, уважаемый читатель. Но, признать стоит, читалось не без интереса и не так уж сильно разочаровали четыре истории вольных торговцев. Тем не менее, можно обойтись и без их прочтения. Вполне.

Вот и продолжается чтение набранных мною для новогодних каникул книг из разных библиотек.

И сегодня прочитана вторая часть дилогии Суэнвика, которая для меня является первой — до «Дочери Железного Дракона» доберусь потом.

Для начала о стиле и литературности. Как и многая современная фантастика в целом и вообще литература, книжка пестрит всякого рода пошлятиной и не очень нормативной лексикой. При этом всем Муркок, классик НФ и фэнтези сегодняшнего дня, утверждает, что роман «стилистически безупречный». Так и хочется сказать: «М-да». Ну, допустим, с этим ладно — это мое личное мнение, так сказать, «тик» иль «бзик», да и многие скажут, что «красна книга сюжетом». Ну-с, допустим.

Для меня поначалу было не все понятно из-за отсутствия в списке прочитанного первой части цикла, но, в принципе, в повествование вписался быстро. Да, действительно, идеи неплохие, дилогия заинтересовала, хотя фэнтези в книжном варианте я не очень долюбливаю, и из всего это уважаю магический реализм в виде классики, мистик, так же из классики, ну и технофэнтези, коим и является это произведение.

Несколько недоумевал от частых упоминаний лиц из нашего мира, изделий и напитков оттуда же... Хотя, стоит добавить, что концовка была неожиданной, но сюжет не завораживает, хоть и сам по себе любопытен.

Итог: для траты ненужного вам времени и для любителей жанра и автора — самое то.

Все русские классики писали про свою современность и действительность, пытаясь сказать довольно простые, но важные для будущего государства и народа вещи: уважение к своему языку, любимая сегодня борьба с коррупцией... И здесь, в своем рассказе, Фаддей Булгарин пытается сказать тоже самое, но от лица, казалось бы, невежественного, прибывшего из прошлого слуги царя Алексея Михайловича. А цитата о том, что народ, поработивший себя сам — уже обречен. Финал лишь усиливает всю печальную действительность того времени. Для тех, кто с историей знаком плохо — пролистайте.

Ну, ничего такого уж особенного тут нет, хотя, идея о деградации отдаленных миров людей и образования культа поклонения им хороша. И все эти полу-боги, которые являлись лишь не очень совершенными роботами... Герои и их характеры представлены не очень хорошо.

И, опять по идеям: то, каким образом берсеркер захватил власть, как Карлесон стал полу-богом... Вполне хорошо и умно.

П.С. Скажу честно, все эти бои между участниками турнира я читал весьма бегло.

Уже не первый раз Артур Кларк затрагивает тему последнего человека на Земле. Он, надеящейся на то, что люди на Юге смогли победить Снег и возродить цивилизацию, понимает, что все это — зря. Зря он хранил сотни книг человеческой расы, ведь, она проиграла войну с холодом; Великие Льды с полярных шапок двигаются к центру, к смерти всего живого. Но, как уже сказали, хотелось больше повествование и истории, а еще лучше продолжения.

Так же, опять предвидение Кларка победило — теорию космических пылевых облаков, которые охлаждают планету, устраивая на ней ледниковый период, выдвинули российские ученые, посчитавшее, что именно от этой пыли, возникающей в астероидных поясах, и зависит климат Земли.

Интересные рассказы и идеи в этом последнем сборнике таковых цикла Саберхагена.

И Темплары с непонятными Радиантами, специальные ошибки в галактических картах, искусственно воссозданные личности из прошлого для пилотирования истребителей будущего, и великая любовь, которая проходит через все...

Машины, запрограммированные древними Строителями для уничтожения всего и вся, не могут понять великих, возвышенных чувств, которые окружают людей и других созданий Вселенной...

И обычная песня может иногда победить бездушную машину («Звездная песня»).

Годный сборник, хотя, понравился меньше, чем «База берсеркера», и ожидания были большее. В том числе, ожидал больших подробностей от повествования о Иохане Карлсене, о его брате, их взаимоотношений, о истории после Битвы в Каменной Зоне, о Иматранской Империи и галактополитике людей внутри своих территорий, и территорий других рас.

Хотелось бы описаний самой первой встречи с берсеркером, Кормпанами, расселении Человечества...

Ну, да ладно. Большинство рассказов, разумеется, понравились, хоть и не ахти какой перевод (в случае с рассказами он еще нормальный), но в других романах о бересеркерах в этой же книге он еще хуже... Много ошибок как и в самой сути перевода, в терминах, так еще и опечатки есть.

Неплохая повесть, достойная прочтения.

Понравилась данная концепция путешествия во времени и ее детали.

Но, опять-таки, несколько непонятна логика берсеркеров. Можно было закинуть в прошлое и более крупные агрегаты с ядерным арсеналом, но, я могу быть и не прав, ведь, первую часть трилогии пока не прочел.

За хорошие концепции, стиль написания и создание шаблона «войны машин и людей в прошлом» — самая высокая оценка.

Соглашусь с прошлым комментарием о некоторой сухости произведения и неправдоподобности описаний туманности.

Но, в остальном, произведение очень сильное. История о борьбе человека с машиной, которой он хочет отомстить за жестокую смерть его дочери. Но, в конце он узнает, что жестокость эта была не такой уж и машинной...

Рад, что у капитана все хорошо сложилось.

И, как и в других произведениях автора, здесь тоже Перпендикулярное Время и аннигиляторы. Нет, я все понимаю, но, сюжеты, связанные с этими идеями слишком многочисленны в творчестве Снегова.

Вот если бы они были в одном цикле, в одной Вселенной, то, у меня не было бы вопросов к аннигиляционным космолетам и путешествиям по Перпендикулярному Времени. Но, и этот цикл, и «Люди как Боги», и «Хрононавигаторы» не относятся к одному миру.

Кстати, именно вторая эпопея-трилогия произвела на меня самый значительный эффект.

За это произведение, так уж и быть, ставлю 9-ку.

Отличный рассказ Стругацких и социальной фантастики.

Каково это, быть человеком, стоящем выше, чем остальные? Правильно ли вмешиваться в развитие другого мира, пусть и похожего на наш? Так где же начинается человек и человечность?

Одна из лучших дилогий Лукьяненко.

Понравилась идея с историей людей, их происхождением и Вратами. Интересна и идея с ИИ геометров.

Роман стоит прочтения.

Странно низкая оценка «в среднем по больнице» для вполне достойного рассказа французского классика.

Да, «Миррина» не прячет внутри себя сложные переплетения, войну характеров, неожиданные концовки, сложный пласт отсылок и тем более оригинальное фантастическое допущение. Последнее, разумеется, по причине жанровой характеристики рассказа, а все остальное из-за цели, положенной автором при написании. И целеполагание это не излито из далеких многоуровневых измерений и мистических полетов фантазий Моруа. Скорее замысел «Миррины» об обратном.

Новелла с жизнеописанием нескольких драматически персон из драматургии — драматурга, его жены, актера, его любовницы-актрисы — во многом показывает, как создаются тексты. Великие, громкие, классические, сложные и прочие. За всеми ними часто простирается вереница случайностей, жизненных провалов, уговоров, неудач и обстоятельств, которые могут неожиданно и до неузнаваемости изменить любые первичные замыслы из колыбели авторских идей. Тексты пишет жизнь, с ее изменами, верностью и страстью, где автор на самом деле не более, чем «скриптор», чем часть титульного листа и специфическая номенклатура для удобства в обиходе. Но не это ли возвращает волшебство литературе, обезображенной коммерцией, масскультом и иными (якобы?) проклятьями? Аристотелевский перводвигатель любого нарратива есть сама жизнь.

Реалистический реализм, не иначе.

Думаю, многие на этом портале и не только знают творчество Евгения Замятина исключительно по роману «Мы». Так или иначе я точно принадлежал к этому сословию читателей. Но все изменил рассказ «Мученики науки», прекрасно превращенный в мелодичный голос Стаховского.

Я писал ранее, что аудиокнига в каком-то смысле «читинг» в мире чтения. И сильно влияет на восприятие текста. Возможно, если бы я именно читал это произведение Замятина, то мне бы не приглянулись «Мученики науки». Я бы тоже замечал в комментарии о тяжелом слоге и весьма однобоких интерпретациях, мол, автор тут только критикует новый строй или воспевает материнский героизм. Но мне кажется, что писатель создал более многогранный текст. И стиль здесь такой странный и необычный не ради самого себя.

Начнем с советского строя. Разумеется, Замятин как писатель-эмигрант вряд ли бы стал воспевать новую Россию. Но исполняет ли он оды России старой? Давайте посмотрим, как показан в «Мучениках...» муж главной героини Варвары Сергеевны:

»...в генералы Столпакова действительно произвели, но через неделю после производства немецкий снаряд снес у Столпакова голову, вследствие чего Столпаков не мог уже пускать табачных колец, а стало быть, и жить»

«В законе наследственности есть некая обратная пропорциональность: у гениальных родителей дети — человеческая вобла, и наоборот. Если у генерала Столпакова были только табачные кольца и ничего больше, то естественно, что у Ростислава оказался настоящий талант. Это был талант к изливающимся в трубы бассейнам, к поездам, вышедшим навстречу друг другу со станций А и Б, и к прочим математическим катастрофам»

Про, с одной стороны, комичность Варвары Сергеевны, и, с другой стороны, ее мягко говоря не особо приятный нрав, тоже можно найти соответствующие места в рассказе:

«Атлетические, монументальное сложение Варвары Сергеевны было причиной того, что третья ее ошибка произошла почти для нее незаметно, когда она в столпаковском лесу нагнулась сорвать гриб. Нагнувшись, она ахнула, а через четверть часа в корзинке для грибов лежала эта ее ошибка — пола мужеского, в метрике записан под именем Ростислава»

«С тех пор — был только он, единственный, и его собственность. Согласно учению Макса Штирнера и Варвары Столпаковой — его собственностью был весь мир: за него люди где-то там сражались, на него работал столпаковский завод, ради него была монументально построена грудь Варвары Сергеевны — этот мощный волнолом, выдвинутый вперед в бушующее житейское море, для защиты Ростислава»

«Совершенно неожиданно из газеты обнаружилось, что одновременно произошли великие события в истории дома Романовых, дома Столпаковых и дома Бордюгов: дом Романовых рухнул, госпожа Столпакова стала гражданкой Столпаковой, а Яков Бордюг — заговорил. Никто до тех пор не слыхал, чтобы он говорил с кем-нибудь, кроме своих лошадей, но когда Варвара Сергеевна прочла вслух потрясающие заголовки и остановилась — Яков Бордюг произнес вдруг речь:

— Ето выходить… Ето, стало быть, я теперь вроде… ето самое? Вот так здра-авствуй!

Возможно, что это была — в очень сжатой форме — декларация прав человека и гражданина. Как мог ответить на декларацию Александр III? Конечно, только так:

— Молчи, дурак, тебя не спрашивают! Иди, запрягай лошадей — живо!»

Давайте на этом пока остановимся. Это просто пара-тройка цитат из начала «Мучеников...». Из них уже можно почерпнуть, что особого пиетета у автора (или, во всяком случае, у нас через те текстуальные условия, которые создал Замятин) к мужу «мученицы» и ей самой нет. Ну а как испытывать эмпатию к персонажам, один из которых только кольца пускать умеет, а другой (другая) не считает за людей свое, скажем так, обслуживающее окружение, а именно кучера-слугу Якова Бордюга? Конечно, нельзя не учитывать во всем этом повествовании невероятный поток сарказма, иронии, черного юмора и прочих разновидностей юмористического на границе с драматическим. И то, что некий «рассказчик», от лица (лиц?) которого ведется «исторический анализ» наших геров (Варвары Сергеевны, Якова Бордюга, Ростислава — сына Варвары от Столпакова), скорее всего из победившего советского будущего (в этом плане, в рамках повествовательной перспективы, можно даже приписать «Мучеников...» к фантастическому жанру). Но слова говорят сами за себя, как ни крути.

Поговорим и о самих словах, форме и стилистике. Да, языковые тактики Замятина вводят в определенный ступор. Слишком насыщенные метафоры, какие-то даже напыщенные. Но. во-первых, этот язык просто восхитительно сконструирован и реализует поставленную автором задачу. Во всяком случае, мне эта задача кажется вполне явной: представить, изобрести и спрогнозировать языковые практики в советском будущем. У поколений, которые будут воспитаны на громких строках Маяковского, например. И футуризм в этом экземпляре прозы Евгения Замятина более чем нагляден. Будущее футуризма, пост-футуризм, ставший частью обыденного языка. Дальше я приведу несколько цитат этого насыщенного стиля и попробую подвести заключение отзыву.

»...у отца ее был известный всему уезду свеклосахарный завод. Даже и это, в сущности, было на так еще непоправимо: Варваре Сергеевне стоило только отдать свое сердце любому из честных тружеников завода — и ее биография очистилась бы, как углем очищается сахар рафинад»

«Тогда для хранения ценностей еще не были изобретены сейфы антисейсмической конструкции, как-то: самоварные трубы, ночные туфли, выдолбленные внутри поленья»

«Бедная Морщинкерова голова, размахивая оттопыренными крыльями-ушами, неслась через астрономические пространства нулей, пока окончательно не закружилась»

«Упоминание о боге, хотя бы и не с прописной буквы, — в сущности, неуместно: сама жизнь в те годы вела к твердому научно-материалистическому мировоззрению. И Варвара Сергеевна усвоила, что талант составляется из ста двадцати частей белка и четырехсот частей углеводов, она поняла, что пока, до времени, до подвигов более героических, она может служить науке, только снабжая будущего профессора хлебом, жирами и сахаром»

«Был май, было время, когда все поет: буржуи, кузнечики, пионеры, небо, сирень, члены Исполкома, стрекозы, телеграфные провода, домохозяйки, земли»

«Но рыжие танки сапог не двигались, новый синий картуз прикрывал глаза, пахло кентавром, потом»

и т. д.

По сути дела, весь рассказ представляет собой советскую литературную традицию, которую прославили Ильф и Петров — бытность людей старых в обществе новых. Притом в трагикомическом ракурсе. «Мученики науки» — эпизод, рассказывающей о судьбе профессора-лишенца, который смог свою «лишенность» преодолеть при помощи матери. Ее подвига. Но подвига ли? Варвара Сергеевна весь мир воспринимает, как Штирнер, в самой пошлой его интерпретации. Все или почти все люди — это винтики для работы машины под названием «счастливая жизнь Варвары». Ведь даже соучастие в жизни сына — удовлетворение что самого настоящего, что философски понятого в рамках индивидуалистического анархизма Макса Штирнера эгоизма героини. Конечно, условия, где она вынуждена быть — не самые благоприятные, что неоднократно показано Замятиным («Общественное признание этот талант впервые получил в те дни, когда судьба, демонстрируя тщету капитализма, всех сделала одновременно миллионерами и нищими»). И все же, и все же для меня концовка рассказа пропитана справедливостью. Социальной справедливостью.

И под конец вот, что еще добавлю. Заглавие рассказа все-таки не «Мученица науки». Именно «Мученики...». Можно понимать это как то, что Варвара Сергеевна стоит на ряду с гигантами прошлого и их сподвижниками. Возможно. Но что я скажу далее явно понравилось бы Дмитрию Быкову (говорю это тоже не без иронии). Все персонажи рассказа — мученики науки. Мученики одного большого эксперимента, в котором производится небывалая доселе попытка изменить социальную ткань реальности. Советский эксперимент, марксистская наука и множество миллионов ее вынужденных мучеников. Вот какую картину нарисовал Замятин. Автор не только лишь одних «Мы».

П.С. В любом случае эксперимент большевиков более человечен, чем то экспериментирование, которое производила героиня для своего частного блага.

«Хмельная почва» Роберта Янга — это не просто сатира и «подколки» в сторону господствующей линии в палп-фикшн-фантастике.

Хотя, конечно, и это тоже. За забавной историей-перевертышем скрываются и два более глубоких смысловых мотива.

Первый. Ну, конечно же, это рассказ-деконструкция. Весь под-жанр марсианских и прочих необычных пришельцев подвергается острому писательскому скальпелю Янга. Его острые надрезы вскрывают гнойники штампов, в которых описания иных цивилизацией становится «копированием при снятии» с земных реалий. Т. е. мы берем земные исторические или современные образчики жизни, затем переносим их в противоположном или иначе скорректированном виде на другие миры. Так, в «Хмельной почве», мода на худобу среди современных девушек на Марсе становится модой на полноту и т. д.

Второй. Анти-ориентализм. «Хмельная почва» Янга — это еще и пощечина идеологии ориентализма. Предрассудкам «цивилизованного» человека (марсианина) об иных расах, их «очужачивание», трансформация в сказочность или кошмарность.