Сьюзен Хилл «Смерть под маской»: Стилизация ради деконструкции

Сьюзен Хилл "Смерть под маской"

Вот вам очередной переводческий выверт: этот роман Сьюзен Хилл, которую в наших палестинах знают в основном как автора «Женщины в черном» (и все из-за того, что данная книга стала основой для одноименного фильма с Дэниэлом Рэдклиффом), на самом деле называется совсем по-другому. Вот предельно буквальный перевод оригинального названия: «Человек в картине: История призраков». Тут стоит сказать, что предлог «в» очень важен, а призраков пусть и много, но они не так просты, как можно ожидать. «Смерть под маской», конечно, звучит эффектно, но по сути не очень-то подходит, пусть и смертей в романе предостаточно, и маски играют значение. История же эта для одного из героев как раз и начинается с картины, хотя на самом деле и запустила ее, в общем-то, обычная буря человеческих страстей.

На стене у кембриджского профессора Тео Пармиттера висит полотно, датируемое XVIII веком, на котором изображен венецианский карнавал. Полотно вроде бы ничем особо не примечательно, но при внимательном рассматривании вызывает чувство тревоги. Именно про эту картину за пару зимних вечеров Тео Пармиттер и расскажет своему бывшему ученику достаточно зловещую историю. Профессора можно было бы заподозрить в том, что он ненадежный рассказчик. Но даже если он и приукрасил события далекого прошлого, то в том, что картина не так проста, как кажется, у его гостя нет причин сомневаться. Сперва он столкнется с чем-то непонятным в самом колледже, а потом на собственной шкуре проверит истинность рассказанной истории. И, наверное, самое интересное в «Смерти под маской» и заключается в том, что она не исчерпывается одним только рассказом старого профессора.

Если не знать дату написания «Смерти под маской» (2007-ой год) и опираться только на сам текст, может возникнуть впечатление, что ее написали в эпоху расцвета готической прозы. Маркеры времени практически отсутствуют. Само по себе построение повествования (есть рассказчик, который фиксирует рассказ другого героя) заставляет вспомнить если не Вашингтона Ирвинга и Натаниэля Готорна, так хотя бы Эдгара По. Сюжет опять же — проклятая картина, призраки, обреченная с самого начала схватка с судьбой, гипертрофированные страсти. Да, стилизация у Сьюзен Хилл получилась качественная. Когда в финале читаешь про телефоны и автомобили вместе с самолетами, то удивляешься, а ощущение того, что в романе описывается, например, конец XIX века не проходит. Вообще, упоминание телефонов в финале не идет на пользу истории и вызывает раздражение. Но не потому, что атмосферу разрушает (отнюдь), а потому, что подчеркивает глупость одной из героинь. Она могла бы позвонить по телефону, и все, скорее всего, закончилось бы хорошо. Но не позвонила. А автор не потрудилась объяснить этот момент. Сьюзен Хилл, вообще, не стремится в этой книге что-либо объяснять. Если обратить внимание на этот аспект, то сразу становится ясно, даже если читатель не в курсе о дате написания (напомним, это 2007-ой), что «Смерть под маской» не могла быть написана в эпоху расцвета готической прозы. Тогда как раз стремились все по возможности разъяснить.

У стилизации может быть, скажем так, три задачи. И как бы нам этого ни хотелось, они, в общем-то, не совместимы друг с другом. Во-первых, стилизация ради стилизации, из любви к искусству. Во-вторых, стилизация отдельных частей произведения ради некоторого эстетического или идеологического эффекта. В-третьих, стилизация для деконструкции отработанных культурой форм повествования. В случае со «Смертью под маской» кажется, что Сьюзен Хилл идет именно что третьим путем. Она вполне эффектно деконструирует привычные истории про привидения и проклятые картины. С одной стороны, писательница принципиально не поясняет происходящее, всякое объяснение остается исключительно в виде домыслов, причем, скорее, домыслов читателей, чем домыслов персонажей. Как появилась картина? Как она выбирает жертвы? Каким образом срабатывает проклятье? Как можно попытаться его избежать? Мы не получим ни одного ответа. А сами персонажи как будто и не желают понять происходящее, воспринимают как данность, даже не пытаются лавировать в создавшихся обстоятельствах. Читатели же могут войти в сотворчество с авторам, построить собственную теорию, домыслить описанное. Но все равно не получат даже намека на внятное объяснение. С другой стороны, Сьюзен Хилл деконструирует еще и сам подход к передачи истории от одного героя к другому. В привычных нам готических историях частенько встречается ситуация, что кто-то выслушивает кого-то, чтобы потом записать его рассказ. «Смерть под маской» так и начинается: есть формальный рассказчик (гость профессора) и есть фактический рассказчик (сам профессор). Кажется, все и сведется к простой фиксации чужой истории. Но постепенно формальный рассказчик становится частью рассказываемой истории. Сам факт того, что он выслушал рассказ профессора, включает его в этот рассказ. Надо сказать, что этот аспект книги сделан очень умело, практически изящно, а не так топорно, как предыдущий. Уйти в молчанку всегда проще. Поэтому можно сказать, что деконструкция полностью не удалась, но та ее часть, что получилась, вышла прямо на загляденье.

Основная проблема «Смерти под маской» заключается в том, что она все равно остается лишь стилизацией, ловким фокусом, ценным только для искушенного читателя. Сама по себе история получилась не самая интересная, не самая увлекательная, не самая оригинальная. И в этом повинно то, что автор принципиально сторонится ее расширения. Скупо набросанный эскиз, как бы технично он ни был исполнен, не заменит полноценную картину. А перед нами именно что эскиз. Да, автор и задумывал эскиз, то есть уже на уровне планирования эта книга не могла выйти особо удачной. Хотя чего у Сьюзен Хилл не отнять, так это умения разжечь аппетит. «Смерть под маской» оказывается очень хорошей закуской, чтобы хотелось съесть еще что-нибудь. А уходя от кулинарной метафоры, можно сказать, что после прочтения «Смерти под маской» очень хочется почитать еще чего-нибудь готичного. Но вот только более захватывающего, полноценного, не только задающего вопросы, но и дающего хотя бы какие-нибудь ответы.