Безымянный главный герой «Слоеного торта» (в титрах он обозначен как «ХХХХ», но хочется называть его на манер Кристофера Нолана Протагонистом) давно уже успешно встроился в лондонскую криминальную пищевую цепочку. Он занимается сбытом наркотиков, комфортно разместившись между клиентами и своим боссом. Протагонист наивно полагает, что все у него под контролем. А, следовательно, получится через несколько лет выйти из игры и отправиться на заслуженную пенсию. Это он зря. Однажды вся его тщательно выстроенная схема ломается. Во-первых, босс просит Протагониста найти пропавшую дочку его (босса) друга. Во-вторых, Протагониста затягивают в мутную аферу с украденной у немецких неонацистов партией экстази. В такой ситуации легко наломать дров, поэтому будет много крови, смертей и всяческих неожиданных поворотов сюжета. Циничные шутки прилагаются. И это не фильм Гая Ричи.
Гай Ричи вспоминается не просто так. Во-первых, «Слоеный торт» вышел в 2004 году. «Карты, деньги, два ствола» и «Большой куш» уже прогремели по всему свету. Если сам Гай Ричи, скорее всего, хотел снимать, как Квентин Тарантино, то теперь все, кто брался за криминальные сюжеты, хотели снимать, как Гай Ричи. А в данном случае ассоциации и вовсе неизбежны: английский фильм про криминал, сложносочиненная история, много черного юмора. Более того, режиссер «Слоеного торта» Мэттью Вон был продюсером означенных фильмов Гая Ричи. Этот факт, вообще, породил в кругах киноманов теорию о том, что за оригинальным стилем и броским ритмом, короче говоря, за феноменальным успехом первых фильмов Ричи стоит именно Вон. Мол, Вон единолично смог не хуже, а, возможно, даже и лучше. А потом, когда творческий дуэт «Ричи — Вон» распался, то первый так и не смог повторить успеха молодости, а вот второй даже выступил еще более успешно в иных жанрах. Так что, народ, поймите, кто там был гениальным мастером, а кто — просто умелым подмастерьем. Теория эта, конечно, любопытная, думается, тут еще много чего можно было бы сказать, но стоит вернуться именно к «Слоеному торту». Да, он очень похож на знаменитые фильмы Гая Ричи. Но есть одно важное отличие: перед нами не комедия, а трагедия. Протагонист очень хочет соскочить, уйти из криминальных кругов, остаться чистеньким и богатеньким, но эта битва с миром заранее проиграна, так как все тут устроено совсем не так, как хочется Протагонисту. Он умен, сноровист и решителен, но это не делает его хозяином положения, так как хозяев положения тут вовсе и нет. Люди — рабы стечения обстоятельств и глупости других людей. И ничего с этим не поделаешь. Можно, конечно, сказать, что это все-таки не трагедия, а драма. Но так судить получится только до финала, в финале становится ясно, что все-таки трагедия. И точка. Кровавая.
У Мэттью Вона и команды было всего четыре миллиона евро. Не так уж и много, чтобы сделать броский и запоминающийся фильм. Тем не менее, все у них получилось. И у этого успеха есть несколько составляющих. Актерские работы припасем на сладкое, сперва поговорим о технической компоненте.
Оператор Бен Дэвис не совершил великих прорывов, сработал, скорее, традиционно. Это именно что мастеровитость: там, где надо, нас радуют красивыми ракурсами, так, где надо, рваной динамикой. Не обошлось без некоторого претенциозного пижонства. Есть, например, сцена, снятая из-под стеклянного столика. Или вот одна из сцен погони, где может стошнить от дергающейся камеры. Но все это пижонство всегда к месту и идет на пользу ритму фильма. Профессионализм Бена Дэвиса тем более вызывает уважение, ведь «Слоеный торт» был всего лишь второй его работой. Позже его засосало в мясорубку под названием «Кинематографическая вселенная Marvel», именно он стоит за картинкой «Стражей Галактики», «Мстителей: Эры Альтрона», «Доктора Стрэнджа», «Капитана Марвел» и «Вечных». Но лучше всего о его таланте говорит то, что именно он снимал «Три билборда на границе Эббинга, Миссури». Там он проявил удивительное операторское искусство оставаться незаметным. В ходе просмотра вы ни разу не отметите тонкостей съемки, ведь это фильм, который полностью построен на работе актеров, но ретроспективно поймете, что снято весьма изящно. В общем, старт у Бена Дэвиса был отличный, и человек сделал очень хорошую профессиональную карьеру.
Как бы хорошо ни был снят материал для фильма, его надо еще и удачно смонтировать. У «Слоеного торта» отличный монтаж. Да, опять же не без претенциозного пижонства (это касается некоторых переходов между эпизодами), и опять же это пижонство всегда к месту и опять же идет на пользу ритму фильма. С таким монтажем точно не заскучаешь, и навороченные спецэффекты не нужны. Правда, монтажер Джон Харрис не пошел так далеко, как оператор, но и в его фильмографии кое-что интересное найдется. Например, «Звездная пыль» все того же Вона, драйвовое фэнтези, которое, если присмотреться, напоминает все те же фильмы Гая Ричи: не за счет материала, а за счет сложносочиненности.
Добавьте к этому хороший саундтрек. Тут есть и удачные фоновые мелодии, иллюстрирующие отельные эпизоды (вспоминается хотя бы эпизод, когда Протагонист отправляется на первое убийство), есть и не менее удачное использование песен известных исполнителей. Но самое важное в том, что саундтрек не отвлекает от происходящего на экране. В общем, сделано вполне на уровне. А без суперзапоминающихся мелодий мы переживем.
Одно, другое, третье — а на выходе взрывной, стильный, запоминающийся фильм. Манера повествования соответствует истории, авторы хорошо понимают, что хотят показать, на большее не замахиваются. Небольшой бюджет, конечно, дает ощущение камерности, но таким вот герметичным (в смысле, что все связаны со всеми) криминальным фильмам камерность только к лицу.
А теперь то, что было припасено на сладкое. Актерские работы. И именно они могут привлечь к «Слоеному торту» внимание даже тех, кто обычно проходит мимо криминальных фильмов.
На съемочной площадке «Слоеного торта» встретилась великая старая гвардия британского кино и молодые и дерзкие, то поколение, что сейчас ходит в звездах. Кеннет Крэнэм, дебютировавший в оскароносном мюзикле «Оливер!» 1968 года, Колм Мини, работавший с Патриком Стюартом в легендарном сериале «Звездный путь: Следующее поколение», Майкл Гэмбон, великий далеко не только тем, что шесть фильмов из восьми изображал Дамблдора, — с одной стороны. Дэниэл Крэйг, которому предстояло пять раз сыграть Джеймса Бонда, Том Харди, из которого режиссеры слепят одного из самых брутальных актеров десятых, Бен Уишоу, который после актерского перформанса в экранизации «Парфюмера» где только не отметится, в том числе и вместе с Дэниэлом Крейгом в Бондиане, Берн Горман, который станет королем ролей второго плана не только в сериалах, но еще и в большом голливудском кино (см., например, «Багровый пик» Гильермо дель Торо), Сиенна Миллер, фильмография которой будет полна весьма престижными работами, и прочие — с другой стороны. Дэниэл Крейг наглядно демонстрирует, что может быть главной звездой фильма, старая гвардия скалит зубы и дает мастер-класс по исполнению ролей очень неприятных людей, а молодые и дерзкие доказывают свою профпригодность. В том, чтобы запомниться даже в крохотной роли, таится не только большое умение, но и большое искусство. Молодые и дерзкие с успехом сдали в «Слоеном торте» этот экзамен: только посмотрите на сумасбродную Сиенну Миллер, психованного Берна Гормана, дерганного Бена Уишоу, разве что Том Харди остался где-то на заднем плане, но ему по сценарию не полагалось отсвечивать.
В итоге у нас тут просто фееричный актерский ансамбль, каждый кадр наэлектризован, ради них всех можно не только смотреть, но и пересматривать.
В год выхода вряд ли было ясно, что Мэттью Вон снял легендарное кино. Не великое, не культовое, не этапное и не эталонное (потому что мало у кого получится повторить этот удивительный сплав смешного и трагичного), а именно что легендарное. Были не самые удачные сборы, зато была очень хорошая пресса, случилось даже несколько номинаций на премию журнала «Empire». Банда разбежалась в разные стороны, все занялись другими проектами. Кто-то даже умер. Но тогда, двадцать лет назад, они круто зажгли. Настолько круто, что смотрится все это до сих пор не просто хорошо, а чертовски хорошо.
Поиграем в игру «Найди десять отличий». Ладно-ладно, «Найди хоть какие-нибудь отличия». Есть вот две книжки. Первая — американская, вторая — русская. Первую написал Стивен Кинг, вышла она на языке оригинала в 1999-ом году, в том же году была переведена на русский. Называется – «Девочка, которая любила Тома Гордона». Не самая удачная вещь Кинга, скажем так, проходная, хотя есть те, кому она по-настоящему нравится. Вторую через двадцать лет написала Анна Козлова. Называется – «Рюрик». Книжка эта вызвала бурную полемику среди критиков и читателей: одни называют ее чуть ли не шедевром, другие признаются в том, что она вызвала у них отвращение буквально на физическом уровне, и считают ее полной графоманией. Разные страны, разные, не побоимся этого слова, эпохи, разные авторы. А сюжет-то практически идентичный. Жила-была девочка. У Кинга помладше, у Козловой постарше. Однажды девочка сделала глупость и попала в дремучий лес. У Кинга глупость мелкая, любой так мог сглупить, у Козловой лесу предшествовала целая куча глупостей. Ничего хорошего девочку в лесу не ждало. Тут у авторов все практически идентично, вплоть до поноса и чудовищного недомогания у героини. В какой-то момент девочка поняла, что в лесу за ней следует местное божество, злой гений места. И противостоять ему можно разве что силой духа. Все это есть и у Кинга, и у Козловой. Закономерно, что девочка всех победит и выберется из леса (иначе читатель все-таки останется сильно разочарованным, в конце концов, троп «Любви к жизни» Джека Лондона вечен и как бы намекает). И Кинг, и Козлова это понимают и не пишут поперек. По ходу дела девочка многое осознает. Ну, это, вообще, неизбежно, иначе авторам не было бы никакого смысла отправлять своих девочек в лес выживать.
Мы все, конечно, понимаем, что сюжетов ограниченное количество. Обо всем уже написано. Литература огромна, историй немного. Проблема «Рюрика» Анны Козловой не в том, что его автор эксплуатирует «Девочку, которая любила Тома Гордона» Стивена Кинга. В конце концов, у нас сейчас эпоха ремейков. Проблема в том, что, несмотря на не самый выдающийся уровень романа Стивена Кинга, он все равно лучше. А вот у Козловой история заблудившейся в лесу девочки получилась скомканной и совсем не страшной. При чтении очень хочется, чтобы автор уже закончила про это и перешла на другое. Потому что этого другого в «Рюрике» много, в чем и заключается его главное отличие от «Девочки, которая любила Тома Гордона». Анну Козлову весьма занимает то, как исчезновение героини было воспринято в обществе, какая информационная волна в Интернете из-за этого поднялась, как этот инцидент повлиял на других людей. «Рюрик», конечно, не про выживание в лесу. Он про наше общество, а еще про принятие себя. Если у Кинга странствия ребенка по лесу и являются сутью истории, то у Козловой это – лишь повод для истории. Но, конечно, в качестве повода можно было придумать и что-нибудь другое. Героиня вполне могла бы ехать в этот свой Архангельск (именно туда она направлялась перед тем, как оказаться в лесу) и придаваться размышлениям о жизни, вряд ли ее смогли бы быстро найти, учитывая, что толком и не искали.
Анна Козлова пишет не только прозу, но еще и сценарии. В частности она сочинила сериал «Краткий курс семейной жизни» (режиссер: Валерия Гай Германика). Поэтому по-киношному закручивать все эти сюжетные линии автор умеет. Повествование рваное, с кучей флешбэков, роман из-за этого напоминает именно что сценарий. Вот монтажная склейка, вот — еще одна. Обрываем вот здесь на самом интригующем месте, перескакиваем к другой линии, главное, чтобы читателю было интересно, в чем тут главный замут. Остается только удивляться, что «Рюрика» так и не экранизировали. В общем, драйвово, динамично, читается быстро. С другой стороны в пользу киношности пожертвовали стилем. Написано слишком уж просто. Правда, автор периодически вворачивает какое-нибудь сильное сравнение или иной оборот. Приемчики эти в силу их эпизодичности запоминаются, это да. Но без некоторых можно было бы и обойтись из-за их нелепости на общем фоне.
Итак, главная героиня сбежала из интерната и заблудилась в сумрачном лесу, некая журналистка с неприкаянной судьбой ее ищет, некий раздолбай совершает глупость, подобрав героиню на трассе… И так далее. Все эти персонажи связаны невидимыми нитями авторского замысла. А форумы в Интернете тем временем кипят в разных режимах. И все-все-все демонстрируют просто феерическую глупость. Прямо-таки нечеловеческую. По мнению автора в мире, вообще, нет умных порядочных людей, одни прохвосты и идиоты. А чтобы мы это поняли, Анна Козлова не стесняется и обвиняет в этом и читателя. Ломает, понимаете ли, четвертую стену, обращается к читателю напрямую, оскорбляет его и поучает. Задав такой тон на первых же страницах, Анна Козлова ближе к середине все-таки сбавляет обороты, но ощущение какой-то непримиримой ненависти к людям не покидает текст.
Конечно, перед нами сатира, завернутая в упаковку триллера. А сатира не должна быть приятной. Она должна жечь нас, заставлять думать и о себе, и о других. Но, пожалуй, не стоит при этом кидаться оскорблениями. Потому что любое оскорбление по сути своей бессмысленно. Да, мы глупцы, глупость свойственна роду человеческому. Да, мы совершаем ошибки, невозможно прожить жизнь и не наломать дров. Всем это понятно, но Анна Козлова делает вид, что это ее персональное открытие, потому-то она беспрестанно тыкает в него читателей. Окунает нас с головой в щелочь. Ядренную такую щелочь. Возможно, предполагая, что мы получимся после этого очищенными, готовыми жить заново. Так вот – от щелочи можно только ожоги получить, а не вот это вот все. Сатира сатирой, а тонкость облагораживает, иначе получается что-то равное желчному посту на каком-нибудь социальном форуме в этих ваших интернетах.
Но – и это бесспорно – сюжет, если не брать все эти мистические блуждания по лесу, бодрый, захватывающий, читается лихо. Мистику, правда, можно принять за порождение затуманенного воображения героини. Но и здесь Козлова не оригинальна: Стивен Кинг в «Девочке, которая любила Тома Гордона» точно так же расставил акценты.
Сюжет. Ангелы живут рядом с нами: ходят по тем же улицам, заглядывают в наши дома, читают книги в библиотеках через наше плечо. Они не могут влиять на происходящее, они могут только наблюдать. Скорее всего, в этом и заключается их предназначение: фиксировать наши поступки. Им недоступны наши физические удовольствия, потому ангелы немного печальны. Но порой ангел может лишиться своих крыльев, стать смертным человеком. Это и происходит с главным героем фильма, а причина в том, что он влюбился в красивую, но одинокую женщину.
А теперь важное. Речь пойдет не о «Городе ангелов» Брэда Силберлинга (1998) с Николасом Кейджем и Мег Райан, хотя этот фильм сразу же приходит на ум, когда думаешь о влюбившемся ангеле. Речь пойдет о «Небе над Берлином» Вима Вендерса (1987) с Бруно Ганцем и Сольвейг Доммартин, о фильме, ремейком которого как раз и является «Город ангелов». Можно было бы удивиться, как голливудские киноделы умудрились сделать из тонкого созерцательного полотна Вима Вендерса пусть и качественную, даже в чем-то выдающуюся, но прямолинейную и шаблонную мелодраму, но удивляться не стоит. Голливуд что угодно перемелет, уложит в прокрустово ложе штампов и сделает достоянием максимально большой аудитории. Это работает вот уже многие десятилетия, машина налажена и неумолима.
Несмотря на то, что «Небо над Берлином» считается самым популярным фильмом Вима Вендерса, это вам не массовое кино. Его бессобытийность легко может отпугнуть многих. Даже в фильмах Андрея Тарковского происходит побольше, чем здесь. Потому остается только удивляться тому, что в Голливуде все-таки дошли до идеи ремейка. Все-таки это был не самый очевидный материал. Хоть какие-то события происходят в фильме Вима Вендерса только в последней трети. До этого зрителю предлагаются пропитанные меланхолией городские панорамы, многослойные диалоги ангелов и звучащие мысли людей. В какой-то момент уже и поверить сложно, что в «Небе над Берлином» что-нибудь да произойдет. И это не вызывает раздражение, скорее, его может вызвать именно что обозначенный выше сюжетный сдвиг. Слишком уж завораживает видеоряд, слишком уж красиво снято, слишком уж атмосферно. А тут нате вам: начинаются не только события, но еще и отточенное черно-белое изображение сменяется вдруг цветным. Но именно так видит свою историю Вим Вендерс. И к финалу понимаешь, что выбранный способ ее рассказать хорошо работает: чтобы проникнуться чувствами главного героя, и нужно было столь долгое вступление. Иначе как дать понять, чего лишился герой ради любви? Как дать прочувствовать то, что для него вечность вдруг сменилась временем? Некто не исключает, что можно было бы и по-другому, но не будем придумывать свои способы, а просто доверимся создателям фильма.
Кстати говоря, сценарий для «Неба над Берлином» написал Петер Хандке, ныне нобелевский лауреат по литературе. Пусть его награждение и вызвало достаточно громкий скандал, таланта это не умаляет.
И еще для справки. «Небо на Берлином» в 1987 году стало триумфатором Международного Каннского кинофестиваля. Вим Вендерс завоевал награду за лучшую режиссуру, что мгновенно сделало его знаменитым. Помимо этого «Небо над Берлином» получило еще несколько премий. Правда, на «Оскар» его не выдвигали, все-таки слишком уж авторский, специфический, небанальный фильм. Не удостоился номинаций на «Оскар» и «Город ангелов», но тут дело все-таки в другом. Для академиков этот фильм оказался слишком простеньким. В некотором смысле в этом можно увидеть некую киносправедливость.
«Небо над Берлином» давно уже стало стопроцентной киноклассикой, которая пусть и не каждому придется по душе, но с которой не получится не считаться. Все-таки в данном случае объективно раскритиковать фильм не выйдет даже у того, кому он не понравится. Просто формат не ваш. Вот и все. Тем не менее, имеет смысл сказать, почему этот фильм стоит смотреть.
Прежде всего, это очень красивый фильм. Перед нами тот редкий пример, когда мы имеем дело с кино от слова «смотреть». Каждый кадр представляет собой отточенную фотографию. Есть что-то гипнотическое в строгой геометрии центральных улиц города, которую видят ангелы с высоты птичьего полета, в запущенности пустырей, в лестницах и залах библиотеки, в полете акробатки под куполом цирка, в жестах, позах, мимике всех этих людей, за которыми наблюдают ангелы. В пространство фильма проваливаешься с головой, оно затягивает и дарит радость прикосновения к прекрасному. Умение увидеть это прекрасное даже в разрухе делает «Небо над Берлином» выдающимся зрелищем. А где-то на заднем плане блуждают одинокие фигуры ангелов. Они тут кругом, даже если увлеченный передним планом взгляд и не выхватывает в кадре. Кажется, не происходит ничего необычного, но у создателей фильма получается создать особую атмосферу, атмосферу слегка мистическую, слегка напряженную. И при этом ни разу не происходит сбоев, перед нами предельно выверенное кино. Вот пример того, что при съемках пусть и использовалась метафорическая линейка, но это не убило живости, чувства, эмпатии. Просто смотрите. Просто чувствуйте.
Не надо забывать еще и о том, что «Небо над Берлином» снималось в определенную историческую эпоху. Стена все еще на месте, печать бурных исторических событий не смыта. Пусть на дворе и вторая половины 1980-ых, а послевоенная разруха местами никуда не пропала. Вим Вендерс рассказал не только историю поразительной любви, он еще и запечатлел портрет города в определенный момент времени. Портрет точный, почти документальный. Возможно, «Небо над Берлином» может показаться историкам, занимающимся данным периодом, интересным именно что с профессиональной точки зрения.
А еще в этом фильме снялся Питер Фальк. Да-да, тот самый Питер Фальк, которого все мы знаем как лейтенанта Коломбо. При этом у Вима Вендерса Питер Фальк играет самого себя (но не совсем). Он прибывает в Берлин для съемок в некоем детективе, проводит много времени на съемочной площадке, блуждает по окраинам города, рисует. Наверное, для актера одной из самых сложных задач является сыграть самого себя, точнее некий образ самого себя. Питер Фальк в этой роли просто потрясающий. Очень тонкий, душевный, восхитительно заурядный. При просмотре хочется, чтобы экранного времени у него было побольше. Но, увы, у Питера Фалька все-таки роль второго плана. Хотя порой кажется, что именно он и тянет на себе весь фильм.
Да, про каждый кадр «Неба над Берлином» можно написать отдельную (немаленькую) статью. Да, про исторический аспект «Неба над Берлином» можно написать целую диссертацию. Да, про игру Питера Фалька, который скорее живет в кадре, чем играет, можно долго восхищенно говорить. Но лучше всего на все это посмотреть. Оно того — без всяких скидок, без всяких отговорок, без всякого осознания важности этого фильма — стоит.
Когда ахейцы собрались на Троянскую войну, ветер переменился, и они никак не могли отплыть. Долго они ждали попутного, но он никак не наступал. Тогда было решено принести в жертву богам Ифигению, дочь микенского царя Агамемнона. Тот обманом заманил ее в лагерь и обрек на гибель. Ветер же стал благоприятным, воины отправились к стенам Трои, а в Микенах осталась Клитемнестра, жена Агамемнона и мать Ифигении. Горе ее было страшно, и она вступила в сговор с Эгистом, чтобы убить своего мужа. Собственно, когда Агамемнон вернулся домой, его ждала смерть, и дня не успел он провести в стенах своего дворца. Тем временем Орест, младший сын Агамемнона, был удален из дворца. Прошло много лет, Орест вернулся и отомстил за отца, убив свою мать. Столь страшна была та месть, столь кощунственна, что Ореста стали преследовать эринии...
Здесь, впрочем, стоит остановиться, так как в романе Колма Тойбина не нашлось места эриниям. Более того, тут и богов-то нет. И Троянская война не называется Троянской. И длится она, кажется, гораздо меньше. Вообще, автор избегает любых топонимов, которые привязали бы действие «Дома имён» к конкретным локациям. Хотя да, в целом Колм Тойбин вполне добросовестно следует канве мифа: и Ифигению принесут в жертву, и Агамемнона с Кассандрой убьют, и Клитемнестру. При этом нельзя забывать, что буквально воспроизвести никакой миф ни у кого не получится, все-таки одной из особенностей мифов является их вариативность. Так, например, есть множество версий того, где был Орест после гибели отца. Автору, взявшемуся перепевать старые истории, просто нужно выбрать какую-то одну. Или придумать свою. Колм Тойбин поступил именно так — придумал. Получилось, по крайней мере, любопытно.
Кажется странным, что Колм Тойбин, до этого в основном работавший в жанре тонкой реалистической прозы, вдруг обратился к древнегреческой мифологии. Критики усмотрели в этом желание угнаться за модой: за пять лет до «Дома имён» вышла «Песнь Ахилла» Мадлен Миллер, задавшая тренд на переосмысление античных сюжетов с точки зрения мировоззрения XXI века. Вот только Колм Тойбин работает с мифом с помощью интеллектуальных конструктов, свойственных середине века XX (и бывших тогда очень модными), а конкретно – рассматривает историю бесконечной мести в семье Ореста с позиций классического французского экзистенциализма. К тому же сам материал располагает. Так, например, Жан-Поль Сартр на основе этого мифа написал пьесу «Мухи». Жужжащие мухи упоминаются в «Доме имён» на первой же странице. Словно автор подмигивает Сартру и признает преемственность. А успех «Песни Ахилла» повторить, увы, не удалось.
Мифологи видят в истории Ореста отражение отказа в социальной практике от обычая кровной мести и перехода к норме закона. Это, безусловно, красивая формула, которая могла бы лечь в основу остросоциального романа. Но Колм Тойнби пишет совсем про другое. Мир его книги — это не просто мир, в котором отсутствуют высшие силы, в нем отсутствуют и высшие смыслы. Персонажи «Дома имён» проводят свою жизнь в полнейшем одиночестве и молчании, вызванном политическими обстоятельствами. Собственно, перед нами практически инструкция (не через предписания, а через наглядные примеры) того, как выстоять в тоталитарном обществе, когда каждое твое слово может быть услышано, каждый твой поступок оценен, а негативная реакция неотвратима. В подобной ситуации можно рассчитывать только на себя, даже от друга помощи ждать не следует. Обстоятельства таковы, что все эти мифологические фигуры принимают сомнительные решения, совершают ошибки, но, не зная иного, считают, что по-другому и быть не могло. Тем не менее, каждый уверен, что у него есть свобода воли, хотя если отстраниться и окинуть взглядом общую картину, то окажется, нет ее, поступки людей продиктованы, правда, не какими-нибудь там богами, а поступками других людей.
Здесь и эринии-то не нужны. Наоборот — внимание эриний (да, чудовищное и кошмарное, но все-таки внимание) было бы хоть какой-то наградой Оресту. Он же, в конце концов, остается наедине с собой, память в таком случае может быть тем еще бичом. Единственный путь к спасению — это примирение с собой. Тут бы еще выйти из состояния отчуждения, да кто ему даст. Пусть в финале романа мы видим тень надежды на то, что Орест все-таки вырвется из тисков одиночества, но это лишь намек. Проникшись атмосферой «Дома имён», сложно поверить, что для Ореста все закончится благополучно, пусть в мифе и случилось именно так.
«Дом имён» не представляет собой исключительно философствование, чем злоупотребляли в своей художественной прозе Сартр с Камю; Колм Тойбин не забывает и развлекать с помощью напряженного сюжета. Порой получается удачно (бегство Ореста из плена и дальнейшие его скитания), порой не очень (интриги во дворце Агамемнона). Автор подпускает еще и немного мистики: боги молчат, а вот призраки никак не успокоятся. В этой коллизии легко усмотреть параллели с «Гамлетом», хотя практически в любой англоязычной книжке их при желании можно усмотреть. Нельзя с уверенностью сказать, что у Колма Тойбина это вышло сознательно, но важно то, что призраки здесь так же бесполезны, как и молчащие боги. Некоторые персонажи их просто видят. Даже поговорить нормально с ними не получится. Автор прямо говорит, что за гробом все стирается, твои прижизненные поступки не важны, и ждет там только забвение. Персонажи «Дома имен» лишены даже этой маленькой надежды (на внятное посмертное существование), если и есть где-то ад, то он тут, мы в нем живем и сами его создаем.
Колм Тойбин написал книгу настолько же современную, насколько современным остается творчество Сартра. Именно в 1940-ых «Дом имён» звучал бы по-настоящему сильно и важно: со всем этим ощущением сломавшегося мира, с борьбой с фашизмом, но и с надеждой на новый мир, если не счастливый, так хотя бы справедливый. Потому «Дом имён» можно счесть именно старательной ученической работой, знаком уважения перед мастерами. Да, мастерами, творящими много лет назад. Но кто сказал, что их метод осмысления мира надо списать со счетов. Он не устарел, он просто стал старомоден.
Присуждение Эдуарду Веркину в 2017-ом году премии «Новые горизонты» за повесть «ЧЯП» породило целую волну дискуссий: начиная с того, что там нового можно было найти в на вид традиционной книжке про последнее лето детства, и заканчивая сомнениями в том, что перед нами подростковая литература, пусть в главных героях и ходят подростки. Все эти вопросы, безусловно, интересны и важны, но самое важное в том, что «ЧЯП» представляет собой сильный, хорошо написанный, небанально сконструированный текст. И говорить, прежде всего, следует именно про это.
Завязка проста: неглупый, но при этом несколько ленивый парень по фамилии Синцов приезжает на лето к бабушке. Сам он из провинциального города, но бабушка живет прямо-таки в еще большей провинции (полнейшей). Наш герой грустит, что лето пропало и всякое такое, но вскоре находит себе приятеля по фамилии Грошев. Грошев этот очень умен, предприимчив, рассуждает, как взрослый мужчина, и, кажется, Синцову дальний родственник. В общем, колоритная личность. А начинает он знакомство с Синцовым с того, что предлагает взять у него в аренду удачу. Тут бы начаться полной фантасмагории, но ничего такого до поры до времени не случается. Синцов тусуется с Грошевым, помогает ему по мелочи и наблюдает сцены провинциальной жизни.
У «ЧЯПа» масса положительных моментов. Во-первых, написано ведь и впрямь чудно. Во-вторых, герои интересные, пусть их и немного, но все вышли живыми, запоминающимися, динамичными и в нужной степени противоречивыми. В-третьих, Веркин вываливает на головы читателям множество фактов про коллекционирование, читать про все это весьма занимательно, хотя иногда кажется, кое-что автор все-таки присочинил, но так как его Грошев тот еще ненадежный рассказчик, это ощущение вполне закономерно, на него Веркин и рассчитывал. В-четвертых, автор, погружая нас в историю выдуманного городка где-то в Центральной России, показывает, насколько интересным может быть краеведение само по себе. Прошлое Гривска, безусловно, выдумка чистой воды, но после того, как перевернута последняя страница, так и хочется погрузиться в историю уже своего родного края. О каждом из перечисленных аспектов можно поговорить достаточно пространно, но уход во все эти частности отвлечет нас от самого важного в этой книжке. От ощущения потусторонности происходящего, от тревоги, разлитой в летнем воздухе. Совы не то, чем кажутся, это мы знаем, но тут даже бабушка Синцова может оказаться чем-то запредельным.
Рядом с героями постоянно происходит что-то странненькое, что-то на грани, но грань эта так ни разу фактически не преодолевается. Всему можно найти объяснение, простое и рациональное, даже финальному твисту. К примеру, в самой первой главе Синцов встречает в лесу рядом с Гривском странное существо — инфернальную старушку, которая, скорее всего, является хтонической дохристианской сущностью, чем-то вроде Медной горы хозяйки. Так вот, эта сущность за проявленную Синцовым вежливость, наделяет его особой удачей, такой, что Грошев, учуяв ее, пошел знакомиться. Но при этом нам говорят, что старушка просто явилась Синцову во сне. Мол, заснул в машине, жара, спертый воздух, вот разум и породил чудовище. Сон это был или не сон — решать читателю. Синцов не до конца понимает, Грошев уверен, что это был не сон, а еще кто-нибудь просто над всем этим посмеялся бы. Кажется, если весь текст построен на таком приеме, то быстро надоест. Но нет, Веркин так мастерски умеет описывать скрытую тревогу, так ловко ходит вокруг зазора в реальности, такие восьмерки выкручивает, что скучно не станет. Текст просто кричит: «Анализируй меня, деконструируй, разберись со всеми отсылками, намеками и скрытыми цитатами, неслучайно же у нас тут синие собаки передают привет от Маркеса». Это не может не будоражить интерес, а следовательно крепко держит внимание читателя.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что можно найти кучу трактовок «ЧЯПа». Например, автор этих строк встречал версию, что все персонажи повести, кроме Синцова, являются небожителями, которые лишь прикидываются людьми. Версия, безусловно, отличная, дает возможность хорошенько поработать мозгами и, возможно, выдумать то, чего Веркин в текст и не закладывал. Или все же?.. Эта двусмысленность работает постоянно, не сбоит и отвлекает от кое-чего важного. Не стоит забивать себе голову инфернальными сущностями, механизмами работы удачи, телефоном самого Бога, когда на первом плане все-таки вроде бы обычные люди, один из которых может напугать гораздо сильней, чем какой-нибудь монстр (просто обратите внимание на то, как Грошев на речном пляже разбирается с гопниками, очень напряженная и показательная сцена). Если вы будете внимательны только к тревожной мистике повседневности «ЧЯПа», то пропустите связанную именно с Грошевым морально-этическую коллизию, которая сделала бы честь самому Достоевскому. Собственно, тут важна предпоследняя глава. Скажем так (читавшие поймут, нечитавшие потом сообразят), в ней Грошев ведет себя, как человек, который сделал большую подлость, а теперь делает вид, что ничего не произошло, но при этом последнего он не умеет, поэтому палится так, что даже неловко становится. И вот тут-то всякая мистика вдруг перестает быть важной, а важной становится простая человеческая трагедия, трагедия человека, обладающего большим умом и вполне существенной властью, но не умеющего быть счастливым и настоящим. Возможно, в таком пересказе и звучит банально, но, поверьте, Веркин разворачивает эту линию максимально напряженно.
Нет ничего нового в сюжете про последнее лето детства. Нет ничего нового в умении видеть странное в обыденном. Нет ничего нового в попытке описать трансцендентное, вовсе не упоминая его. Тут важно не что, а как. Эдуард Веркин делает это по-настоящему виртуозно. Но при этом его книжку сложно назвать подростковой, для подростковой истории тут маловато действия, слишком много умолчаний. Бог с ней, с целевой аудиторией, главное, чтобы вещь хорошей была. А новое в данном случае как раз находится не в идейном наполнении, а в личностно-авторском. Для Веркина это явно была новая вершина творчества, вызов, с которым он справился. Справился и пошел дальше, читателю на счастье.
облако тэгов
