Роман Анатолия Мариенгофа «Циники» имеет подзаголовок: «История одной любви. Роман-провокация. Экзотическая картина первых послереволюционных лет России». Ознакомившись по совету лаборанта an2001 с историей публикации данного романа, прихожу к выводу, что провокация и экзотическая картина Автору удались едва ли не в большей степени, чем лирическая линия.
Не просто так роман, написанный в 1928 году и в том же году опубликованный германским издательством, в России пребывал в забвении на протяжении 60 лет, до перестроечного уже 1988 года, когда вышло его первое русское издание. Не просто так Автору пришлось практически отречься от своего детища, а Литературная энциклопедия 1932 года, характеризуя творчество Мариенгофа как «один из продуктов распада буржуазного искусства после победы пролетарской революции», не упоминает при этом «Циников».
Видимо, настолько точно воспроизвел Автор ужасные реалии 1918-1924 годов, что даже во времена «хрущёвской оттепели» советская культура не могла этого стерпеть.
С точки зрения исторических деталей роман действительно жуткий. Основу его составляет история любви и семейной жизни Владимира и Ольги -пары из среды русской интеллигенции. Но история эта происходит на фоне послереволюционных катаклизмов, сотрясавших страну, и фон этот Автор сумел прописать с фотографической беспристрастностью: в коротких главках-репортажах перед читателем разворачивается бедственное положение населения огромной страны, голод, такой, что люди убивают и съедают своих детей, воруют части тела убиенных, поедают трупы умерших. А в это время в столице брат Владимира большевик Сергей ведёт диалог с Ольгой:
— Делать-то вы что-нибудь умеете?
— Конечно, нет.
— H-да… — И он деловито свел бpови. — В таком случае вас пpидется устpоить на ответственную должность.
И устраивает, на ответственную, агитационные поезда формировать.
Будь роман только сатирическим, это бы еще ничего, сатира в разумных пределах в СССР допускалась, но крупными мазками воссозданный исторический фон придает действиям Сергея зловещий смысл. Звучное заглавие романа соотносится именно с подобными эпизодами, в которых виден сознательный цинизм представителя новой власти, пусть не из крупных, но всё-таки способного снять телефонную трубку и позвонить в Кремль, народному комиссару по просвещению.
Вполне возможно, что сам Мариенгоф имел в виду несколько иной цинизм — цинизм Владимира, живущего за счет любовников жены, или цинизм самой Ольги, состоящей в связи с человеком, расстрелявшим ее брата, не считающей нужным скрывать свои измены, открыто продающей себя, или цинизм злорадного наблюдателя, в роли которого оказалась русская интеллигенция. Но получилось гораздо жёстче и «политичнее».
По большому счету ни Владимир, ни Ольга на циников не тянут. Владимир плывет по течению. Он конформист, приспособленец. Ольга ближе к цинизму, в ней есть пренебрежение к общественной морали. Но проистекает оно не столько из отношения к морально-этическим ценностям, как таковым, сколько из отношения к мужчинам, ее окружающим. Она протестует не против морали, а против отсутствия у них чувства собственного достоинства. А потом не может с этим жить. Потому что тошно и вся тоска ей одной. Тут получается вынужденный цинизм — цинизм действия, не принимаемый душой.
А вот история любви рассказана замечательная — грустная, противненькая, с грязнотцой история слабого, потерявшегося человека, но, безусловно, она о Любви. О любви, не требующей идеализации предмета, способной принимать и прощать ошибки и оскорбления, бесконечно терпеливой, и, как мне показалось, не замеченной той, к которой была обращена. Владимир же бросил на алтарь этой любви всё, что имел, он жил ею одной, больше жить было нечем. Всё, чему была посвящена прежняя жизнь, оказалось ненужным, осмеянным.
На фоне этой ненужности у героя развивается уклон в пошлость. В книгах и в жизни он выискивает подробности неопрятно-физиологические, как бы принижающие человека, вызывающие отвращение при взгляде со стороны. Поначалу это заставляет брезгливо морщиться, потом понимаешь — самозащита. Владимир оказался в столь унизительных условиях, причем сам позволил себя в эти условия поставить, что физически грязные детали жизни как-то облегчали ему ношу моральной нечистоплотности, вот он их и выискивал везде, где мог.
Русская интеллигенция оказалась беспомощной перед житейскими проблемами эпохи перемен, ее снесло на обочину, и выживали люди, прислоняясь, куда могли — к большевику Сергею к нэпману Докучаеву, кто рядом был, за того и хватались. Получается, что собственного стержня-то и не было. Образование было — куча знаний, почерпнутых из пыльных библиотек, — а собственных принципов не было, таких, чтоб держаться за них до конца, как солдат за устав держится или сподвижник за идею свою. Мотались, как щепки на ветру.
И сами ведь понимали это, что и раздавливало человека окончательно. Владимир так говорит о своей жизни: «Сейчас я думаю о том, что моя жизнь, и отчасти жизнь Ольги, чем-то напоминает отpаженное существование пожилой женщины в кpуглых очках и ее дочек.Мы тоже поселились по соседству. Мы смотpим в щелочку чужого забоpа. Подслушиваем одним ухом. Hо мы несpавненно хуже их. Когда соседи делали глупости — мы потиpали pуки; когда у них назpевала тpагедия — мы хихикали; когда они пpинялись за дело — нам стало скучно».
Вся жизнь оказалась вдруг за чужим забором, своей не получилось. Здесь проявляется не цинизм, а что-то совсем другое, с многими приставками «бес-».
Стилистически же роман необыкновенно хорош — теперь так уже не пишут, да и в те времена писали немногие. Красивый язык, оригинальные метафоры, короткие точные фразы. Весь роман можно растащить на цитаты — злые, едкие, запоминающиеся. Абсурдность коммунального быта также прописаны очень хорошо, чего стоит одно переселение Владимира к Ольге, при котором домовый комитет запретил ему забрать с собой письменный стол и кровать. Это еще одна примета времени, на которую мы смотрим издалека.
А вот любовь всепрощающая и потеря человеком себя не связаны с конкретным временем. Трагедия Владимира и Ольги и сегодня тревожит сердце. Они могли бы быть счастливыми, но не сумели противостоять той мути, которая взметнулась вверх на волне разрушения привычного мира. Этой паре никто не постелил полей, у них не получилось жить и дышать...
цитировать
свернуть ветку
