Роман Смородский «...и всё погрузилось в трясину»

Не понял я смысла написания этого опуса. Трясина есть, но и только, какой то бред о вырожденце с двумя убогими слугами, живущем на болоте, некое существо, типа злого духа этого болота плюс история гнусного типа, по форме — кривая донельзя аллюзия на «Дубровского».

Конечно, жанр сборника — сказки, но и у сказки должен быть какой то стержень или идея. Здесь же косноязычное произведение начинающего писателя с багажом знаний на уровне шестиклассника, причем троечника, без идеи и смысла.

В общем, удивлен, мягко говоря, зачем эта вещь попала в сборник.

Мрачная и тоскливая история.

Вместо жуткой мистической загадки, рассказ оборачивается унылым реализмом.

Одинокий помещик, живущий на краю страшного болота. Некая кошмарная тварь, из глубокого омута, которую этот барин кормит. Мрачная тайна, и, нехорошее предчувствие грядущего пришествия монстра из болота.

Но, все оказалось проще.

По-жанру, наверное, это, всё-таки, триллер. Только, не динамичный и остросюжетный, а, вялый, депрессивный.

Понравилось атмосфера.

В остальном, сильно на любителя.

Это напряженный психологический триллер с жуткой развязкой. У меня язык не поворачивается назвать его сказкой. В центре сюжета одинокий помещик, живущий на краю болота с двумя слугами. История о том, как детская психологическая травма искажает восприятие и влияет на последующую жизнь. В истории много насилия, которое вызывает омерзение и неприятие... Есть ли предел у человеческой жестокости?..

Составителю(ям) очень хотелось показать всё разнообразие жанров и тем. Вот и для скромного депрессивного триллера место нашлось. Не то, чтобы совсем плохого — я, например, про поворот с Апрашкой даже и не думал, пока он не случился.

Но в целом — средненько.

Более чем странное позиционирование текста — в рамках сборника «страшных», типа, сказок. Последняя эмоция, которая может быть даже просто рассмотрена рассудком в качестве допустимой для реализации организмом по результатам восприятия данного текста — это Страх.

Неприятие, отвращение, омерзение — это да, сколько угодно, во всех возможных формах. НО… — страх? О чем думали редакторы, включая сей текст в сегмент жанровых предпочтений любителей хоррора? Я не буду насильно позиционировать себя конкретно и своё отношение к действительности в рамки некой единственно возможной «нормальности», отказывая иным представлениям об этой самой действительности в легитимности отражения реальности — просто сформулирую ряд простых вопросов.

Разве я сформулировал суть возможности и необходимости противление злу насилием почти двести лет тому фразой «…лучше один раз напиться живой крови чем триста лет питаться падалью…»? Или — спустя сто лет разве я повторил «…Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!..»? Что изменилось за оставшиеся сто лет? С каких это пор рабская психология локализуется в качестве некоего «возможного объекта для подражания»? Мы — что — утратили вкус к жизни?

Еще раз, уважаемый потенциальный читатель: зачти самостоятельно и возрази мне, ежели я не прав — по твоему осознанному разумению: разве достойна поэтики «сопереживания» позиция раба, безропотно сунувшего шею в ярмо унижений и тяжкого подневольного труда. И — что много важнее: а разве не омерзительна сама мысль о сопереживании в подобной ситуации для среднестатистической личности первой четверти 21-го века? Сей текст — он, вообще, о чем? Он нам — зачем?