Итак, зомби-апокалипсис случился, и главный герой, еще молодой парень Ной, благодаря предусмотрительности отца, пережил его относительно комфортно. Однако мать умерла, отец вместе с сестрой пропали, когда отправились на поиски лекарств, и спустя годы одинокая жизнь на горе обернулась тоскливой рутиной не хуже рутины офисного клерка. Полусгнивший, бесцельно бредущий зомби, которого Ной лениво провожает взглядом в первой главе — очевидная параллель с главным героем.

Поэтому, когда в хижину является его чудом выжившая сестра Обри вместе со своим парнем Ником и требует выметаться, Ной не цепляется за фамильные угодья.

Он вспоминает, что у него была любовь всей его жизни, студентка Лиза Томас, из-за которой он запил и вылетел из колледжа, находит старый конверт с ее адресом и отправляется в квест через всю страну. Нелепость идеи ясна и ему самому, но он решает, что иллюзия цели лучше, чем прозябание без иллюзий.

В пути его догоняет раскаявшаяся сестра с парнем, и они вместе идут по лесам, проселочным дорогам, опустевшим городкам, и, самое опасное — городкам, в которых еще есть люди.

Название романа взято из альбома 1989 года дэт-метал группы “Obituary”, и, прослушав трек “Slowly we rot”, можно подумать, что если это саундтрек, который вдохновил автора, главного героя ждет неистовый квест из точки А в точку Б. Выстрелы из дробовика, джип пылит в рассвет или закат, на дороге подергиваются фрагменты зомби, бро, спасай женщин, я прикрою отход, ну и так далее.

Однако автор словно выписал себе на бумажке все жанровые клише и по мере написания романа яростно вычеркнул каждое.

Во-первых, экшна не будет. Будут его редкие проблески, но в целом темп романа очень неторопливый, этакое зомби-роад-муви на фоне опустевшей Америки. Время в постапокалипсисе больше не существует, потому что для кого его отсчитывать? Кому теперь важно первое сентября или четвертое июля?

Во-вторых, нелепые совпадения и случайные встречи так и остаются нелепыми совпадениями и случайными встречами, ведущими, буквально, в никуда.

В-третьих, зомби существуют далеко на периферии романа — большинство из них уже развалились, а оставшихся людей недостаточно для новой вспышки вируса.

В-четвертых, когда “странная команда” начинает путь, ожидаешь, что сквозь приключения и потери они придут к дружбе, сплоченности и восстановлению семейных уз. Роман воспитания на фоне конца света — почему бы и нет? Когда “норм парень, но слегка слабак” впитывает истинные ценности под руководством “крутого мужика”.

Автор и намекает, что да-да, читатель, ты все верно понял… а потом начинает новую главу, в которой никого не жалко.

В-пятых, в романе есть крутых несколько сюжетных твистов, но они связаны не с событиями, а с раскрытием персонажей, когда читатель узнает, что Ник… что Ной… что Обри… Подсказка: это постапокалипсис. Здесь больше нет нормальных.

В-шестых, сам Ной, он тот еще ненадежный рассказчик и совсем не герой. Самое героическое решение он принимает в начале книги, и все его поступки с того момента отмечены печатью «лучше бы не». Когда-то, когда «Сверхъестественное» было хорошим сериалом, Дина упрекнули: «Я очень люблю свою сестру, у нас прекрасные отношения! Но, если бы она умерла, я бы не помчалась продавать душу демону перекрестка!». Вот и Ной такой же. Не пошел спасать сестру с отцом ,не погиб, просидел несколько безопасных лет на горе, ничему не научился.

Как говорит антропоморфная персонификация его внутренних демонов (да, в романе есть и такое!) — «ты обычный парень, который выжил только потому, что твой отец умел думать. Скоро твоя удача закончится».

Еще, в постапокалиптических романах иногда бывает странный уют и чистый восторг детства — ну, знаете, все умерли, но все магазины игрушек теперь мои! Но только не здесь.

Мне давно не встречалось более честного названия. (Кстати, отличнейший перевод “Slowly we rot”, могло быть и куда менее поэтичное “Медленное гниение”, или упаси Ромеро, “Мы гнием медленно”). Тленом затронуто все, включая разум главного героя. Люди озверели, мир одновременно сошел с ума и опустел.

Одна из лучших сцен романа та, где главный герой ловит недавно умершую и все еще грациозную женщину-зомби. Я слегка морщусь и жду рифмы “розы”, ну то есть, неизбежной сцены некрофилии. Однако, вместо этого, главный герой с ней танцует, и я понимаю, что распад его психики зашел куда дальше, чем мне казалось.

Общее настроение романа… Представьте себе, что Фродо бы нес по вырожденным пейзажам Мории фиговый китайский сувенир, ценный только потому, что это подарок его бывшей девушки, с которой они расстались глупо и внезапно, а потом начался зомби-апокалипсис, и он понимает, что если его девушка мертва, это еще хэппи-энд.

В общем, автор так круто заварил безнадегу, что, кажется, даже слегка переборщил, потому что иногда мотивация второстепенных персонажей, вроде пленницы Линды, вызывает сомнение. Чисто статистически иногда все должно было заканчиваться не так плохо.

Осенью в рамках борьбы с сезонной депрессией часто советуют завернуться в плед, читать классиков и греть пальцы о какао с маршмеллоу. Всецело за, однако, если хочется коварного, горького варева, которое забирает не сразу, то “Нетороплив наш тлен” — это оно самое. На контрасте, знаете ли, жизнь за окном сразу кажется не так плоха.

Социальная изоляция, тлен, распад и мизантропия. Ура.

Роман любопытен как графоманское исследование природы творчества.

Главная героиня-рассказчица сосредотачивается на себе и своем творчестве в месте, специально для этом предназначенном.

Витки вокруг того, что главная героиня делает, накручиваются и накручиваются, а в центре — то ли сказки, то ли притчи, то ли упражнения для дневниковой психотерапии. Они полны личной боли и красивостей, зато лишены сюжета.

Автор берет в персонажи скульптора, балерину, певицу, поэтессу и писательницу, но описывает творческий труд поразительно неконкретно.

Сестра главной героини — балерина, и что можно узнать про труд балерин из романа? Век балерины недолог, время на вес золота, балерины много тренируются, танцуют на пуантах, получают травмы, а у зрителей от их танца восхитительные ощущения. ВСЕ. Но где хоть еще что-нибудь? Даже я знаю больше слов про балет, чем автор: Баланчин, арабеск, фуэте, выворотность, философия танца?.. Ну хоть что-нибудь? НЕТ. ВСЕ.

Интересно и достаточно характерно, что творчество главной героини поразительно аутично — она не пересекается, не взаимодействует и не сотрудничает с «самой талантливой молодежью» в месте, специально предназначенном для вдохновения. Ей для вдохновения ничего не нужно, кроме собственной биографии. Из собственной биографии она и высекает искры чуда в финале, хотя не будь на то авторская воля...

В общем, опасности творчества ужасны, но награда восхитительна, творчество, творчество, творчество, давайте обсудим творчество на сеансе с ментором, давайте обсудим творчество друг с другом, давайте творить, творить, творить, невзирая на трепещущих вокруг фейри.

Увы, реальный мир реагирует на начинающих писателей примерно так: «ГМ... НУ ПИШИ, ТОЛЬКО НЕ ЗАБУДЬ ПОМЫТЬ ПОСУДУ. Да, я прочитаю... потом». Иногда это «потом» сбывается, иногда нет, но автор обычно довольно быстро усваивает, что мир равнодушен к его работе, и активно ищет исключения.

Но здесь все иначе. ТВОЕ ТВОРЧЕСТВО ОЧЕНЬ ВАЖНО ДЛЯ НАС, — говорят прекрасные и могущественные фейри.

О-о-о-о, как же сладко в это поверить.

Писатель средних лет Адам Сенфт живет вместе с любимой женой в небольшом городишке Дер… нет, этот городок в Центральной Пенсильвании куда более приятное место, чем Дерри. Экономика не загублена, рядом лес, дома опрятны, соседи дружелюбны, и всем смертным грехам предпочитают прелюбодеяние. Брак Адама, удачный и благополучный, расшатывает тот факт, что они с женой никак не могут завести детей — она перенесла уже два выкидыша. Пропитанная сексом и плодородием атмосфера весны отзывается в душе Адама довольно болезненно, но он все еще надеется, что их супружеская жизнь вернется в нормальное русло.

И он никак не мог ожидать, что на обычной прогулке с псом случайно застанет свою симпатичную соседку, когда она ублажает ртом статую сатира, а статуя, гм, оживает на глазах?..

Оказывается, существует очень много способов пробудить древнее зло.

Пробудившись, зло убивает мужчин и зачаровывает женщин, ну а Адам и его друзья пытаются защитить своих жен от превращения в одержимых вакханок и найти способ, как убить монстра.

Роман очень динамичный, кровавый, и спермы в нем даже больше, чем крови. Однако, с учетом выбранного приапического монстра, эти потоки нормально вписываются в сюжет. Тут бы хотелось отметить работу переводчицы Анны Хейворд: в английском намного свободней и спокойней с описаниями секса, а вот на русском переводчик вынужден постоянно искать баланс между Сциллой порно-пошлости и Харибдой отстраненно-медицинской терминологии. В “Темной лощине” чем ближе к финалу, тем сложней задача, но переводчице удалось соблюсти баланс от начала до конца.

На примере “Темной лощины” очень ясно видна разница между сюжетом — тем, о чем, собственно, книга, и фабулой — тем, что происходит в книге.

Брайан Кин очень интересно работает с читательскими страхами: понятно, что никто не боится, что у него под окнами будет стоять огромный сатир, который игрой на флейте лишает женщин разума и уводит за собой в лес для одержимого секса, после которого они ничего не помнят о пережитом.

Но это отличная фабульная обертка для глубокого, присущего и мужчинам и женщинам страха предательства. Ужас перед изменой — вот сюжетное топливо, на котором роман очень драйвово мчится сквозь события, слегка притормозив только на дневнике колдуна, который в восьмидесятые в этом лесу убил свою жену и пропал. (Конечно, дневник дает героям полезные подсказки, но нельзя так явно выдавать, что он для этого и написан. Если домохозяйка в своем дневнике пишет, что “на завтрак приготовила чечевичный суп с ребрышками”, рецепт супа она приводить не будет — зачем?..)

Если рассматривать монстра Хайлиниуса как метафору обычной супружеской измены, то он, буквально — Тот-к-кому-уходят. Другой, монстр, который пришел, чтобы разрушить семью, и только собака (замена ребенка, символ преданности!) тянет изменницу назад в дом. Но, что еще интересней, Хайлиниус не просто Другой: он соблазняет, он зачаровывает, он лишает разума, и его физические параметры превосходят аналогичные человеческие в несколько раз. Он — отражение Любовника в кривом и темном зеркале подсознания. Такой Любовник — верный союзник гадалок, астрологов, белых и черных магов, потомственных мольфаров и прочих “порча, сглаз, темный приворот”!

Более того, с этой точки зрения Хайлиниус не ужасный монстр, он идеальный монстр. Хайлиниус буквально зачаровывает, он лишает воли и уводит за собой, а после лишает памяти о случившемся. Следовательно, Та-что-уходит — не предательница, а жертва. Она не знала, она не управляла собой, она не помнит о случившемся — и потому ее можно простить!

Точнее, только так и можно простить, потому что самое страшное — не уйти в лес с Другим, а мысль, что это была его/ее свободная воля.

Пы.Сы. Еще отдельно хотелось бы сказать про отличную обложку. Самые мрачные и болезненные оттенки желтого и зеленого, деревья вроде бы толстые и старые, но за счет текучих линий не кажутся укорененными, наоборот — вихреобразно надвигаются на зрителя, а пятна темноты превращают зеленую массу в лесной “Крик”, — вопль и оскал одновременно.

Да, в лесу водятся чудовища, но бояться, как обычно, надо людей.

Куда податься нью-йоркцу в 1911 году, если вдруг выпал свободный денек и в кармане завалялся четвертак? Конечно же, на Кони-Айленд! Развлечения для богатых и бедных! Пляжи и аттракционы! Зверинцы с тиграми и слонами, представления каждый час с утра до вечера! Весь остров в электрических огнях!

И обязательно зайдите в «Музей странных вещей», владелец и импресарио которого, профессор Сарди, покажет вам не дешевое балаганное представление, но подлинные чудеса науки и природы!

Вы воочию увидите Человека-Волка, Женщину-Бабочку, столетнюю черепаху, аллигатора-альбиноса, человеческий череп с рожками и аквариум с синекожей Девушкой-Русалкой! Подойдите поближе к стеклу, не бойтесь — она не будет скалить зубы и строить рожи. Видите перепонки у нее между пальцами? А на вечернем представлении… ну, об этом говорить еще рано. Пока вы не зарекомендовали себя как состоятельный клиент.

Конечно же, Девушка-Русалка не будет отпугивать клиентов гримасами, ведь на самом деле ее зовут Коралия Сарди, она талантливая, отлично тренированная отцом пловчиха и благовоспитанная дочь, до поры до времени не задающаяся вопросом, насколько нормальна ее жизнь и она сама. Отмывшись от синей краски после представления, Коралия идет плавать в Гудзоне, чувствуя себя свободно и спокойно в его бурных водах.

Однажды, выбравшись на сушу, Коралия видит юношу, фотографирующего деревья в лунном свете.

Он зовет себя Эдди Коэн, но до разрыва со своим отцом и всей еврейской эмигрантской общиной его имя было Иезекиль Коган. Эдди работал учеником портного, учеником детектива и учеником фотографа, а теперь сам стал фотографом, которому проще делать фото для криминальной хроники, чем зарабатывать на свадьбах.

Он привык к кошмарам буйно растущего города. Он доволен жизнью, где есть только он, его пес и фотоаппарат, но не может отказать безутешному отцу и оказывается втянут в историю об исчезновении красивой молодой девушки, тело которой так и не нашли среди жертв пожара на швейной фабрике.

В книге две (или четыре) линии повествования: линия Эдди от первого лица, линия Эдди от третьего лица, линии Коралии от первого лица, линия Коралии от третьего лица. Не вполне понятно, зачем автор выбрала именно такую манеру повествования, никаких преимуществ двойной оптики, когда мнение персонажа о себе расходится с объективным взглядом всеведущего рассказчика, это не дает. Возможно, со стороны Эдди кажется чуть более эмоциональным и открытым, чем он о себе думает, а Коралия несколько более привлекательной, но на этом все.

Впрочем, особых неудобств такая манера повествования тоже не доставляет.

Как ни странно, несмотря на роскошный антураж парка аттракционов и фрик-шоу, линия Коралии сильно уступает линии Эдди. Возможно, потому, что Эдди действительно получился плоть от плоти гранитных почв Манхэттена. Например, один из сюжетообразующих моментов, пожар, который фотографировал Эдди — реальное историческое событие. На фото до сих пор страшно смотреть — выгоревшие окна, ряды изуродованных женских тел на брусчатке, опустошенные лица родных и близких, которые сбежались на пожар, но ничем не могли помочь и просто стояли и смотрели, как из окон летят тела…

Автор упоминает в послесловии, что часть биографии Эдди она позаимствовала из биографии своих дедушек, то есть объективные исторические факты переплелись с личной историей семьи.

Коралия — куда более стандартный персонаж готической истории, покорная дочь зловещего профессора, которая постепенно осмысляет свое положение и начинает жаждать свободы.

Сам профессор, он же главный злодей, достаточно зловещ как мелкий тиран, но недостаточно харизматичен для того, чтобы стать по-настоящему ярким антагонистом. Автор несколько раз упоминает, что он обаятелен и ему служат не только из страха, но и из любви, но поступки обитателей дома никак не совпадают с этим утверждением. Страх, шантаж, детская привычка к покорности, финансовая зависимость — вот как профессор управляет подчиненными. Коралия быстро и как-то почти равнодушно избавляется от иллюзий на его счет, а ведь именно любовь к мучителю обычно делает рывок на свободу таким трудным делом.

Но нет, вся любовь Коралии достается лишь Эдди, вся любовь Эдди лишь для Коралии, и это любовь с первого взгляда. Такая обреченность на взаимность почти заставляет увидеть руку автора, которая сдвигает вместе фигурки с разных краев доски.

Кони-Айленд и музей «Паноптикума» — это хорошо сделанные, но картонные декорации. Они совпадают по контуру с выцветшими фото тех лет, но не оживают, как оживает Белый город в документальном «Дьяволе в Белом городе».

Нельзя сказать, что автор не сделала домашнее задание, но… Финальная сцена разрушения вызывает не больше эмоций, чем падение костяшек домино. Самые яркие детали происходящего взяты из реальности, а самые блеклые порождены авторским вымыслом, хотя, казалось бы, должно быть строго наоборот.

В целом же меня, как поклонницу жанра, не может не радовать, что романтическую готику продолжают писать, переводить и иногда делать к книгам такие удачные, стильные и адекватные сюжету обложки, как в этой серии.

Возращаясь к «Паноптикуму» — книга не может вызвать ни серьезных нареканий, ни серьезных восторгов. Сделано умело и по правильным лекалам, но как-то пресновато и блекло.

Очень плотный, предельно концентрированный рассказ, который после прочтения начинает медленно раскрываться, как заваренный кипятком чайный лист. Сначала — про бремя белого человека и прогрессорство. «Хочешь помочь — не дари рыбку, дари удочку». Потом — понимание того, что рассказ ведь на личном опыте (автор сам работал в Африке врачом без границ), и это описание прогрессорства по-живому, в нашем мире здесь и сейчас. А потом доходит, что врач, несмотря на свой почтенный возраст — тот самый герой, который too old for this shit — и берется за расследование. Под угрозой не столько жизнь, сколько спокойная обеспеченная пенсия — но обыденность искушения делает его еще страшней. Почти на равных с Дядюшкой, несмотря на жуть, которой веет от их диалогов.

А ведь кто он, этот дядюшка с джутовой сумкой? Если подумать, то Дед Мороз, конечно, в его изначальной ипостаси. Образ Дед Мороза — это самый точный показтель, сколько и насколько в обществе можно быть ребенком. Санта наделяет всех подарками. Йольские парни из Исландии, сыновья великанши, еще в девятнадцатом веке забирали в мешке НЕПОСЛУШНЫХ детей. (Теперь превратились в мимимишных помощников Санты с местным колоритом). Будь хорошим мальчиком, вот тебе и подарок — тебя не заберут.

Ну а Дядюшка — в этом году, и в прошлом, и в следующем — заберет ВСЕХ детей. Они все равно виновны и невинны в том, что родились.

На таком материале легко можно было бы написать чернушный, гнетуще-страшный рассказ. Но, благодаря главному герою (большая редкость — добрый, при этом психологически достоверный и по-человечески симпатичный персонаж) все не так беспросветно, как могло бы быть.

В маленьком американском городке Генриетте есть частная школа Эглайонби для богатых деток супербогатых родителей. Герб школы — ворон, поэтому к ученикам приклеилось удачное прозвище «воронята» — в смысле громкие, наглые, настырные, бросаются в глаза, вечно лезут куда не просят, и связываться с ними не стоит.

Блю Сарджент, девушка из семьи экстрасенсов, отношение местных к воронятам вполне разделяет, но, узнав, что парню-вороненку предстоит умереть в этом году, решает предотвратить его смерть.

К сожалению, понять, что нужно делать, весьма непросто. Во-первых, несмотря на такую родню, единственный талант Блю — усиливать магический дар других. Во-вторых, Блю некогда предсказали, что она убьет свою истинную любовь поцелуем. То, что она смогла увидеть призрак вороненка во время ритуала, значит, что либо она станет виновницей его смерти, либо он и есть ее истинная любовь. А еще — одно другого не исключает. В общем, очень трудно определиться, кого спасать, не целуя, а кого целовать, не спасая.

Впрочем, несмотря на то, что официальная аннотация почти целиком посвящена этой дилемме, в полный рост она перед Блю встанет в следующих книгах цикла.

Пока же все решается довольно просто: «Я не знаю, ты моя истинная любовь или не ты, вы мне оба нравитесь, и потому я никого из вас не поцелую, бе-бе-бе! То есть, о Боже, что мне делать, как это все сложно и трагично. Пошли искать могилу Короля-Ворона».

И они идут искать могилу Короля-Ворона, ведь нашедшему полагается вознаграждение. Они — это сама Блю и четверка парней-мажоров из Эглайонби, один из которых, как знает Блю, должен умереть в этом году. Это обязывает Блю к терпимости, а потом выясняется, что мажоры тоже люди, и все они очень симпатичные мальчики, и у каждого своя трагедия в прошлом…

Зачинщик поисков Короля-Ворона Гэнси, например, не только богат, но еще и умен, эрудирован и обладает добрым сердцем. А если его укусит пчела, он умрет, потому что у него страшная аллергия на пчелиный яд.

Терпение и добросердечие Гэнси регулярно испытывает бедный, но очень умный и гордый Адам Пэрриш. Он сам зарабатывает на учебу в Эглайонби, живет в трейлерном парке, семья у него крайне неблагополучная, но от помощи Гэнси он отказывается. Именно Адам первым пригласил Блю на свидание.

Также терпение Гэнси часто оказывается на пределе из-за Ронана Линча. Богатый харизматичный хулиган, не дурак выпить и подраться (ирландец же!), этакий плохой парень с золотым сердцем, которое еще надо разглядеть.

Четвертый парень, Ной — молчаливый, замкнутый, выделяющийся разве что своей невыразительностью, но и у него есть своя тайна.

Даже по аннотации заметно, что сюжетный каркас сложен из подержанных и облезлых кубиков, которые мы все видели где-то еще, поэтому хочется сосредоточиться на различиях, а не на сходстве.

Во-первых, хорошее описание «Фабрики Монмут», которую парни переделали в свое тайное убежище. Подростковая мечта о робинзонаде, для которой не нужен необитаемый остров. Там уютно, там хочется жить, и комнаты героев отражают их индивидуальность.

Во-вторых, описание дружбы между ребятами неожиданно трогательное и менее клишированное, чем могло бы быть.

В-третьих, традиционный выбор между вампиром и оборотнем (темным фейри и светлым фейри, хорошим вампиром и плохим вампиром, ангелом и демоном, нужное подчеркнуть) в исполнении автора обрел неожиданные нюансы. У нее (будущие) соперники люди, и люди очень даже неплохие. Во всяком случае, пока, ведь это только первая книга цикла, и забыть об этом не получается.

В основном потому, что в книге не происходит никаких необратимых изменений. Это затянутая экспозиция под названием «Знакомство Блю с ребятами», а все остальное происходит на бегу и мимоходом, не приводя ни к чему серьезному, кроме, повторюсь, знакомства Блю с ребятами и ее врастания в дружную компанию.

Более того, финал с непременным промежуточным хэппи-эндом оказался очень инфантильным. Автор полностью вжилась в шкуру своих персонажей, эгоцентричных подростков, и не может представить, чем такое существование может обернуться для «облагодетельствованного», и как бы это шокировало его родителей.

Если же воспринимать «Воронят» не как первую книгу цикла, а как первую серию еще не снятого сериала, большинство недостатков уйдет, а оставшиеся не будут так бросаться в глаза. Другой вопрос, стоит ли вообще проделывать подобное упражнение. Все же вниманию читателей предлагают книгу, а не сценарий пилотной серии.

Романтический триллер Барбары Майклз на первый взгляд кажется блеклым середнячком. Однако, когда берешься за книгу снова, выясняется, что, несмотря на знакомство с основными твистами, перечитывать «Ведьму» приятно. Определить причину неброского обаяния книги не так уж просто. На первый, а также на второй и третий взгляд кажется, что основная интрига заключается в том, уцелеет блондинка, которая купила дом покойной ведьмы, или нет.

Время действия — современное автору, то есть семидесятые годы; место действия — классический американский городишко, где живут колоритные психи с легким пунктиком на религии.

Блондинку предупреждают, что неразумно покупать дом на отшибе города, который сам находится на отшибе цивилизации. Продавец честно сообщает о дурной славе «дома, в котором умерла ведьма»... Однако блондинка упорно стоит на своем.

Купив дом, она сталкивается с очень плохим местным парнем — юным красавчиком Тимом, который любит мучить животных. Родной дядя и весь городок считают Тима безнадежным психопатом, но главную героиню это не останавливает — она хочет ему помочь...

Картина знакомая и не слишком интересная. Читатель между зевками выдавливает «беги, дура, беги».

Однако блондинка Эллен не юная девушка, а дама за тридцать. Она милая домохозяйка и мама шестнадцатилетней дочки. Дом Эллен купила для того, чтобы бороться с синдромом пустого гнезда. У нее нет почти обязательной для главной героини трагедии в прошлом. На душе слегка скребут кошки из-за переезда, но в целом она довольна жизнью, довольна дочкой и племянниками и с нескрываемым удовольствием приводит свое новое жилище в порядок. А местному хулигану Тиму готова помочь лишь потому, что работала волонтером с трудными подростками, и теперь не может пройти мимо такого тяжелого случая. При этом ее идеализм имеет четко очерченные границы — Эллен может в чем-то пренебречь своей безопасностью, но не безопасностью близких. Отзывчивость вместе со здравым смыслом, стойкостью и чувством юмора делают из Эллен очень симпатичную героиню.

А еще в книге яркие второстепенные и третьестепенные персонажи, от дерганого священника до слоноподобной хозяйки магазина. Подростков автор тоже изображает неожиданно правдоподобно: это не жертвы и не исчадия ада, а обычные юноши и девушки с разной пропорцией добра и зла в характере.

Романтическая линия не имеет ничего общего с томлением по готическому красавцу — это вполне достоверная, жизненная любовная история двух взрослых людей.

Но это все детали по сравнению со средоточием сюжета, а именно проклятым домом. Чаще всего по законам жанра дом предает своих хозяев, поскольку эксплуатировать мощный потаенный страх предательства довольно просто. При этом стандартная героиня обычно безрассуднее стандартного героя. Она игнорирует чужие предупреждения и не доверяет своим чувствам, пока не становится (почти) слишком поздно и родные стены не превращаются в стенки гроба.

Но в случае с «Ведьмой» все не так уж просто. Дом настолько дорог Эллен, что она не ощущает в нем угрозы, несмотря на происходящее. Она игнорирует чужие предупреждения, потому что доверяет своим чувствам. А читатель, которому Эллен уже стала симпатична, хочет, чтобы она оказалась права вопреки законам жанра. Чтобы любовная реставрация дома не оказалась сродни высаживанию цветов на собственную могилу. Чтобы ее доверие к дому оправдалось. А разве не того же хочется всем нам — оказаться тем поросенком, чей дом устоял перед волком? То есть автор вместо страха перед худшим эксплуатирует надежду на лучшее, что не так уж часто встречается в жанре.

Сюжет удивляет продуманным твистом ближе к финалу. То, как аккуратно автор с самого начала раскладывает улики, намекающие на истинную суть событий, заставляет вспомнить, что под псевдонимом Элизабет Питерс Барбара Мертц писала иронические детективы (а под своим настоящим именем научные работы по египтологии, кстати). У Барабары Майклз была очень долгая карьера — первая книга вышла в 1966 году, последняя прижизненная в 2010 году, и знакомство с ее произведениями вполне можно начать с «Ведьмы», которая считается одной из лучших ее книг и концентрирует многие особенности ее творческой манеры.

Когда продолжать Стивенсона берутся такие авторы, можно не бояться, что нотариус Аттертон откроет для себя радости садо-мазо, инспектор Ньюкомен влюбится в вампиршу, сэр Дэнверс Кэрью воскреснет в виде зомби, а королева Виктория окажется тайной клиенткой доктора Джекила.

Нет, с первых строк ясно, что авторы не будут кроить из классики развеселый пастиш в стиле Кима Ньюмана. Они взялись за дело честно и серьезно, и… неужели у авторов действительно получится продолжение, способное выдержать сравнение с оригиналом?

Итак, вот мисс Хестер — она выглядывает из окна дешевого пансиона в непроницаемый туман Лондона. Будущее Хестер так же туманно. Отец умер некоторое время назад, ни родственников, ни друзей, ни работы. Все, на что она может надеяться — это письмо от редактора «Бритиш Леди», которая уже опубликовала одну ее статью, и газетная вырезка: некий мистер Гест ищет родственников Леонарда Джекила.

Как мы помним, мистер Аттерсон хранил завещание, в котором доктор Джекил отписывал все свое состояние «моему другу и благодетелю» мистеру Хайду. После смерти Джекила действительно должна была возникнуть интересная юридическая коллизия.

Стивенсон не упоминал, что Джекил сирота без единого родственника, так что можно без натяжки принять существование Хестер на веру. Авторы удачно нашли «незакрепленный конец», с которого можно начинать ткать собственную нить.

Дальше сюжет развивается по двум направлениям: журналистское задание от «Бритиш Леди», грязь и нищета лондонских трущоб, и вхождение Хестер в роль наследницы, которую преследует своими подозрениями инспектор Ньюкомен.

И вот, сразу после окончания экспозиции, сравнение с оригиналом становится невыгодным.

Во-первых, текст Блоха и Нортон как развел пары на станции «Завязка» , так и едет по рельсам «Развитие событий». Потом вагон слегка встряхивает на «Кульминации», и он уже по инерции катится к «Развязке».

Имитировать Стивенсона, конечно, непросто: в оригинале наличествует минимум три кульминации, последняя из которых (письмо Джекила) одновременно и развязка. Пазл с тайной складывается с самых краев — вначале беседа нотариуса с другом дает один кусочек информации, затем мы узнаем, что в сейфе у него хранится другой… и постепенно в тумане вырисовывается смутный силуэт. Когда мы уже знаем, кто такой Хайд и чем все кончилось, Аттерсон находит прощальное письмо Джекила. Казалось бы, зачем нам пересказ уже известных событий? Но письмо ложится, как центральная часть пазла, что-то перед глазами щелкает, и теперь мы видим действительно всю картину. Мы знаем не только как, но и почему Джекил так поступил.

Но мне кажется, мастерства обоих авторов вполне могло хватить на что-то сопоставимое по технической изощренности с работой самого Стивенсона. Трудно понять, почему они даже не попытались.

Во-вторых, «Наследие Джекила» кажется куда более старомодным, чем повесть Стивенсона. Странно это или не очень?

Казалось бы, новаторство оригинала давно стерто ходом времени, осталась хорошо сконструированная история и персонажи, которые стали частью массовой культуры. Как текст, написанный в девятнадцатом веке, может ощущаться более новаторским, чем старательная стилизация века двадцатого?

Понятно, почему он был новаторским для своего времени. В викторианскую эпоху, где человек богатый и почтенный значит человек достойный, а человек бедный беден только из-за присущей ему порочности, добродетели и пороки были аккуратно разложены в общественном сознании по разным полочкам.

Да, почтенные отцы семейств могли уходить из пряничных домиков к дешевым шлюхам Уайтчепела, но этих проступков как бы и не существовало, как не существовало, например, туалетной бумаги. Ну а если за почтенным филантропом вдруг обнаруживались неприглядные поступки — значит, он родился негодяем и успешно скрывал свою суть.

И когда Стивенсон создал героя, который для всего мира добр и щедр, но сам хочет отдохнуть от своей доброты, сам, никем не искушаемый, хочет пуститься в тайный разгул — он сказал непроизносимое, сформулировал неосознаваемое и вызвал немалый скандал.

В «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» есть прорыв автора в неведомое, есть озарение, что личность это не цельный сгусток тьмы или света, а «объединение сочленов», то, что сейчас называют субличностями.

В «Наследии» нет ничего от гениальной метафоры Стивенсона о сути человеческой натуры. Честно ли ждать аналогичного по силе прозрения от авторов двадцатого века, работавших на чужом материале? Наверное, не очень.

И все равно, к Блоху и Нортон не хочется подходить только с меркой «слава Богу, не испортили». Они, конечно, не испортили: история добротная и увлекательная, аккуратно стилизованная под витиеватое викторианство (хвала переводчице, которая сумела передать это на русском). История атмосферная, щедро приправленная страшными тайнами, жуткими извращениями и чудовищными силуэтами в переулках… в общем, все то, что мы ждем от старого доброго Лондона с его туманами и призрачными огоньками газовых фонарей. Но чего-то большего ждать не стоит.

В 1941 году экспедия эсэсовцев и магов Анненербе отправилась в русский зимний лес и пропала. На выручку им отправился ещё один, последний танк, чей экипаж очень скоро понял, что спасательная экспедиция не удалась.

Книга с холодной прямотой взгляда на смерть и войну.

Первое, что бросается в глаза: повествование «с той стороны», с точки зрения противника. Вначале – гадливое любопытство. Вот этот многорукий многоногий немецко-фашистсткий монолит – они что, тоже люди? Им что, надо сопереживать?

Но писательница начинает не с сопереживания, а с любопытства. Она рассказывает интересную историю, черт побери. Безумный ученый, экспедиция эсэсовцев, смесь магии и науки, чудовищные эксперименты над людьми… Вначале выкладывает центральную часть паззла, красно-белую, кишки на елках, а потом заполняет пробелы то с одной стороны, то с другой.

И постепенно, исподволь чудовища оказываются «тоже люди», которые приберегали тортик для очень большого праздника или для очень важных гостей. И завоеватели, которые на танках вломились в лес, очень разные, и привели их к единому знаменателю войны тоже очень разные причины, как выясняется в диалоге про ограду концлагеря.

Монолит временно, в экстремальных обстоятельствах, снова раскололся на людей, да и существовал на самом деле этот монолит?

И да, вслед за любопытством приходит сопереживание.

Но если вначале понимаешь, что «чудовища тоже люди», то потом что «люди умеют работать чудовищами».

Среди экипажа первого танка есть и двое настоящих монстров-социопатов, но куда страшней те, кто пытается их копировать. Как дьявол обезьяна бога, так Блауманис обезьяна эсэсовцев. (Здесь, по-моему, единственная фальшивая нота во всей книге, на фоне остальных героев он выглядит карикатурно).

Холодный лес, полузамерзшие деревушки, бледное зимнее солнце, танк, с рычанием пробивающий себе дорогу…

Атмосфера передана мастерски, причем автор владеет матчастью, а не матчасть владеет автором. Я поняла, что автор, должно быть, немало просидела за картами местности, и внутренности танка знакомы ей не хуже собственной квартиры, — но потом, много позже. Это не примитивное ган-порно, а куда более высокое искусство «эксплуатации образа».

Интересно, как на протяжении всей книги автор играет в двух регистрах ужаса: условно говоря, мистическом и физиологическом. Это лес, в лесу лежит замерзший труп изнасилованной девушки. Это лес, и в лесной чаще мечется обезумевший, больной подручный Зимы, а танк едет мимо облитых лунным светом надгробий…

В целом, книга отлично подошла бы для экранизации в сериал. Она очень кинематографичная: белый, серый, черный и красный. Динамичная, с продуманным переключением между рассказчиками, с хорошо прописанными героями на любой вкус, с неожиданно ироничной концовкой… Да, очень хороший вышел бы сериал. Если бы существовал альтернативный мир, в котором возможны были столь смелые попытки пропахать сакрализованную до гранита почву. Хорошо, что книга все-таки есть.

Рассказ, собранный, как паззл, из небольших фактов и фактиков, в центре которого зияет и переливается пустота — исчезновение обезьян во время фокуса. Как они это делают, в чем секрет?

Вопрос, который становится дымовой завесой. Удивительно добрая история.

Эта история словно гравюра в сепии «Вид на Неаполь», на которую упала одна-единственная капля магии.

История, которая начинается жаркого мексиканского солнца и расслабленного ничегонеделания. Читатель ловит намеки и готов бояться. Когда же эта грязноватая, но недорогая идиллия, с мескалем, хорошенькими девчонками и горячими тортильями будет нарушена?

Но твари так и не вылезут из подвала. (Они всегда куда ближе, чем кажется).

«Дорога на Вэлвилл» — это сатирический авантюрный роман про людей и медицину. Точнее, про реально существовавший пансионат доктора Келлога, который прославился изобретением кукрузных хлопьев (по его замыслу, они должны были помочь бороться с мастурбацией, ведь мясная пища способствует грешным помыслам).

Самое начало двадцатого века, доктор Келлог, лицедей, предприниматель, отчасти неглупый врач, отчасти лидер секты, принимает богатых пациентов в сияющем Храме здоровья. Тяжело больных пациентов, он, ессно, не берет — никаких онкологических больных, никаких инвалидных колясок. Зато всех диспептиков и неврастеников за немалую сумму научат уважать собственный кишечник!

Читая про работу Храма, как будто смотришь непрерывное цирковое представление в жанре гиньоль — неужели такое на самом деле было? Лечение радием, пятиразовые клизмы, сугубо молочная диета, смехотерапия и электротерапия с ногами в тазике? Представление с как бы белой (на самом деле напудренной) волчицей Фауной, которая не ест мяса? Сорок восемь приемных детей доктора? Интуитивно понимаешь — да, именно так все и было, потому что выдумать это невозможно.

Работа Храма изнутри показана глазами супружеской пары пациентов: жена в восторге, муж чем дальше, тем больше нет (и тем больше читатель проникается к нему сочувствием).

Жизнь снаружи, в городке возле Храма — глазами шустрого, с мошенническими задатками, но добросердечного парня. Он пытается открыть свое предприятие по производству «пептонизированных хлопьев» в условиях дикой конкуренции и с партнером по фамилии Бендер (!).

В общем, автор взял крайне колоритный материал и отлично с ним справился. И даже отдал должное той крупице здравых идей, которая действительно была у Келлога.

По стилю напоминает Бакли и немного О*Генри.

Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему зомби ведут себя… эээ… как зомби — не узнают родных и близких, никогда не спят, не чувствуют боли, жрут мозги? Чем это может быть вызвано? Что происходит с их собственным мозгом? Как с такими серьезными нарушениями они ухитряются оставаться на ногах и устраивать зачетные апокалипсисы? Может ли наука дать толковый совет, если вдруг случится заехать в Зомбилэнд? Как люди могут замаскироваться под зомби?

Ну вот, двое ученых написали книгу с картинками, в которой есть ответы на все вышеперечисленное и даже на то, о чем бы мы никогда не догадались спросить. (Не могу не остановиться на этом моменте. Итак, нейробиологи, работая над своими диссертациями в Беркли, вдруг узнают, что они оба зомби-фаны, и становятся друзьями, и вместе пишут книгу о зомби. Мир, в котором возможен такой поворот сюжета, не так уж плох, что ни говори).

Причем, к делу они подошли с любовью и уважением, напомнив в предисловии: почти все, что мы знаем о работе живого мозга, мы знаем благодаря несчастьям, которые случались с живыми людьми, а вымышленные монстры меркнут перед причудами реальных болезней, наподобие синдрома Капгра.

Стоит упомянуть и про уважение к мозгу читателя: авторы искренне полагают, что, если история будет интересной, он не поперхнется терминами вроде «эксплицитных воспоминаний» или «спиноцеребеллярной атаксии». (Термины взяты наугад из глоссария в конце книги, список длиииинный).

Дело не в том, что авторы хотят щегольнуть своим образованием. Просто невозможно честно и подробно ответить на вопрос, что не так с мозгом зомби, не рассказав про работу мозга нормального. А, так как мозг зомби страдает от тотальных нарушений функционирования, с редкими островками «нормальности», которые в новом контексте только усугубляют его патологию, то и про работу человеческого мозга, его анатомию и нейрофизиологию, а заодно и про тело, которым этот мозг управляет, авторы рассказали все. Нет, не так — ВСЕ.

Настолько все, что эту книгу можно рекомендовать медикам-первокурсникам не как развлекательное чтиво, а как отличное пособие, которое сочетает развлекательность с самоновейшими научными данными и твердой теоретической базой.

Темный чулан, зомби и ружье — можно ли придумать лучшую иллюстрацию к работе зрительного нерва?

Итак, зомби не радуются, мало что помнят, не узнают родных и близких, мычат и ковыляют. Это мы знали и до того, как открыли книгу. Закрыв ее, мы уверенно можем сказать, что жертвы «синдрома дефицита сознательности с гипоактивностью» проявляют признаки ангедонии, амнезии, оптической атаксии, афазии и акинестезии.

Мозги… книги… мозгиии…

Книга «Королевство шипов и роз» задействует все привычные, заданные жанром, обложкой и ожиданиями ЦА триггеры.

«Я не такая, как все», — главная героиня, Фейра, охотится с четырнадцати лет. Превосходная лучница. И в глубине души ненавидит охоту. По-настоящему она хотела бы стать художницей, но… надо кормить семью.

«Моя семья меня не понимает» — семью кормит только она одна. Отец после банкротства впал в депрессию, из старших сестер помощь по хозяйству можно выбить только угрозами и шантажом. Все легло на плечи Фейры.

«И однажды я встречу своего принца», — в данном случае Высшего Лорда Рассветного Двора, который забрал ее в эльфийские земли по принципу жизнь за жизнь: Фейра в лесу убила волка, который, как выяснилось, был не просто огромный серый волк, а фейри и подданный ВЛРД Тамлина.

И автор хочет честно, без фиги в кармане, выполнить заданные жанром, обложкой и ЦА, условия контракта с читателем.

Поначалу дела обстояли неплохо: автор пытался избавиться от слащавости сказки, подливая в традиционный зачин кровь и боль (недоедание, нищета, непростые семейные отношения, практичное отношение Фейры к добрачному сексу).

Но, несмотря на кровь и боль, автор все равно рассказывает историю, в которой пятисотлетний прекрасный фэйри влюбляется в девятнадцатилетнюю человеческую девушку.

И в данном конкретном случае автор не пользуется уловками «психологический возраст меньше хронологического», или «столетия, проведенные в магическом сне».

Прекрасный. Пятисотлетний. Высший Лорд. К его лицу приросла маска с изумрудами. Как в такого не влюбиться?

Но пятьсот лет – это не просто красивая цифра. Это значит, что он в 26, 31 раза старше Фейры. (Кстати, даже Эдвард Каллен старше Беллы всего в 4 раза).

Тамлин провел эти годы, сражаясь, путешествуя и управляя своим двором. Эрго, накопленный жизненный опыт позволяет ему не то, что читать девушку как раскрытую книгу, а вкладывать в ее голову мысли, до которых она додумается только послезавтра. Коэффициент умственного развития, конечно, не имеет настолько прямой корелляции с возрастом, но, допустим, что он хотя бы вдвое умней обычного человека. (Косвенно это доказывается не только его возрастом, но и тем, что у фэйри повышенная регенерация: значит, можно допустить, что нейронные связи в его мозгу образуются быстрее, чем у человека, а деградируют медленней).

Если принять среднее АйКью человека за 103, то вдвое меньшим обладают, например, собаки и свиньи. Конечно, и с теми, и с другими можно разговаривать, играть, гладить, лелеять, искренне считать членом семьи, но влюбиться и вступить в равноправные отношения? Эээ, ну, всякое бывает, но… автор ведь не хотела выставить златокудрого красавца с «идеально вылепленными скулами» как банального извращенца?

Далее, внешность. Я знаю, к этому пункту придираться нелепо. Даже Элизабет Беннет была не более чем «как будто мила», а Джен Эйр вообще дурнушка. Романтические героини берут не красотой, а характером.

Но автор «Королевства» сама себя загнала в ловушку утверждением, что все шрамы на теле фэйри могут быть только магического происхождения, а возможности органов чувств многократно усилены магией.

Как будет подобное существо смотреть на девушку, которая уже пять лет охотится в лесу (царапины, шрамики), и месяцами недоедает (авитаминоз, анемия, плохие волосы и зубы, волнистые ногти)? Опять-таки, честный ответ, — как мы на Фредди Крюгера.

А что насчет характера главной героини?

Проследим за ходом ее мысли в одной из глав. «Праздник плодородия? Соберутся не только подданные ВЛРД Тамлина, но и все непредсказуемые твари фэйри других дворов, на которых власть Тамлина не распространяется? От правильного соблюдения ритуала зависит урожай не только эльфийских земель, но и человеческих? Могущественная магия фэйри, а я человек, магией не владеющий, и мне запрещают туда идти, потому что это опасно? Уже бегу!»

Нет, на самом деле я охотно допускаю, что это достаточно типичное для подростков поведение. Но реальность в подобных случаях подросткам не подыгрывает: может, повезет, может, не повезет, может, поумнеет, может, нет. А в мире «Королевства» главная героиня вместо выволочки получает еще одну романтически-эротическую сцену.

И таких мелких противоречий довольно быстро набралось до кртической массы.

Вот момент, который стал для меня ключевым в понимании того, что с книгой не так.

Сначала автор хочет вызвать сочувствие к Фейре тем, что семья обнищала, у нее нет денег на краски, она не может рисовать и губит свой талант. Потом, когда Фейра таки-добирается до красок, пятисотлетний фейри восхищается ее картинами. Ок, значит, она гений? Вроде бы автор подводит к этому...

Но если прочитать биографии гениальных художников, то становится ясно: они рисовали всегда, везде, на любой ровной или неровной поверхности, углем по беленой стене, мелом по брусчатке, прутиком по грязи, — но рисовали! Они не могли не рисовать. И, если у них не было денег на краски, они делали их сами – чего Фейра, живя на границе с лесом, даже не пытается.

Так Фейра не гений, потому что гения его дар, не найдя выхода, рвет в клочья? Может, она просто талантливая девочка?

Ок, но как тогда ей удалось_восхитить_существо с обостренным восприятием и пятисотлетним жизненным опытом? Я думаю, что фейри, который, например, видел, первые наброски к «Джоконде» и флиртовал с леди, которых писал Гейнсборо, мог бы удивленно восхититься, ну…. огненными подсолнухами Ван Гога. Но никак не меньшей по масштабу таланта новаторской работой.

Тем не менее, волею автора Тамлин обязан восхититься. У него нет шансов.

А мир, который подыгрывает главной героине=мир, лишенный настоящего конфликта. А отсутствие конфликта убивает сюжет. Что это была бы за история, если бы Одиссей вернулся домой к пятичасовому чаю?

При этом автор маскирует отсутствие конфликта, картинно мучая главную героиню. Вот, смотрите, я ей совсем не помогаю, вот, у нее рука сломана!.. Пытки, голод, любвные терзания!

Но какая разница, сломана рука или нет, если все персонажи между «поступить согласно заявленным целям» или «стать эффектным фоном для героини» выбирают второе? Более серьезные, чем рисование картин, примеры приводить не буду, потому что все они будут важными сюжетными спойлерами. Зато можно сделать вывод, что весь сюжет выстроен на потакании главной героине.

И как могла закончиться эта история, посвященная истинной любви вопреки всему?

Пожалуй, единственное, что можно сказать в защиту «Королевства» – его написал не циничный сорока-с-лишним-летний литературный критик, который слепил коммерчески беспроигрышного монстра из частей, позаимствованных у других авторов.

Саре Дж.Маас было всего двадцать два года, когда она создала первую версию романа. Понятно, что она писала ту книгу, которую бы хотела прочесть сама – с кровью, любовью, магией и прекрасными принцами. А в издательстве поняли, что эту книгу захотят прочесть еще тысячи девочек, для которых Лорел Гамильтон излишне прямолинейна и недостаточно романтична – и не ошиблись.

Третий, завершающий роман цикла про паранормального детектива Дэвида Эша можно спокойно брать в руки, не читая первых двух. Правда, первые две книги, если вы заинтересуетесь серией, читать будет уже не так увлекательно — краткие, но горькие воспоминания Эша о его прошлом содержат серьезные спойлеры.

Книга вышла в 2012 году, а Джеймс Герберт умер в следующем году в своем доме в Сассексе; как сообщил издатель, «мирно скончался в своей постели».

Резонно предположить, что автор знал — это будет его последняя книга про Дэвида Эша; и она действительно отличается той особой законченностью сказочного финала, в котором всем сестрам по серьгам, и жили они долго и счастливо.

Завязка вышла довольно увлекательной: в маленький, но гордый Институт экстрасенсорных исследований за помощью обращается Скользкий типчик, представитель Богатого и Могущественного Синдиката. Он рассказывает про недобрую паранормальную активность в шотландском замке Комрек — таком, ну вы понимаете, красивом и уединенном месте, где живут люди, которым нужна красота, уединение, массажи, электрофорезы, беседы с красивым психиатром, веселые таблеточки и очень-очень много денег, чтобы все это себе позволить.

Дэвид Эш под финансовым нажимом чуть выныривает из алкогольной депрессии, в которую его погрузили предыдущие расследования, и отправляется в замок.

Честно говоря, когда в мистическом триллере появляется Богатый и Могущественный Синдикат, для книги это дурное предзнаменование. Сложно сказать, почему его присутствие настолько часто оказывается губительным для сюжета, возможно, здесь та же проблема, что и с классическим фэнтезийным Черным Властелином, а именно степень его всемогущества. Черный Властелин должен быть настолько силен, чтобы борьба с ним казалась безнадежной для всех, кроме отчаянного героя, и в то же время настолько уязвим, чтобы герой (один или с командой) смог уязвить его аккурат в пятку. Сделать эту победу правдоподобной непросто, и потом самый популярный вариант авторского решения — это когда Черный Властелин силен для всех, кроме главного героя, а рядом с ним превращается в дегенерата с подсознательной тягой к суициду.

Вот и Дэвид Эш в противоборстве с замком пользуется всеми преимуществами, которые дает идиотизм противника. Ему позволено беседовать с персоналом на скользкие темы, позволено вербовать себе союзников и предпринимать рискованные вылазки. Даже если предположить, что это свобода смертника, все равно полное отсутствие поводка и ошейника выглядит очень странно.

Кстати, противники друг друга стоят. Эш, который надеялся скрыть свою флягу с абсентом от всевидящего ока, выглядит как минимум инфантильно: с самого начала он знает, что имеет дело со сверхбогатыми параноиками. Почему бы не предположить, что в программу входит прослушка в машине и обыск номера?

Кроме того, взросшая на британской почве конспирология мало интересна русскоязычному читателю, а тут еще издатели не озаботились тем, чтобы сделать исторические сноски, объясняющие, как именно автор играет с реальными политическими скандалами и политическими убийствами (хотя проделали это с упоминающимися в книге медицинскими препаратами — если нельзя и то, и другое, то лучше бы наоборот).

Дэвид Эш в этом романе — не профессионал с редкой специальностью, а турист по дому страха, причем фигуры, которые выезжают на дребезжащих роликах и прячутся обратно в стены, совершенно не скрывают своей картонной сути: африканские диктаторы, русские олигархи, престарелые фашисты, извращенцы-священники, инцестуальные близнецы из золотой молодежи… И работа Эша сводится к заявлению «Лечить поздно, только резать!», которое он упорно повторяет при встречах с руководством, т.е. удовольствия наблюдать, как профессионал работает и как он думает, читатель тоже лишен.

Его напарница в этом расследовании хотя и представлена автором как умный и увлеченный своим делом профессионал, по сути та же картонная фигура с болтающейся на шее табличкой «Дева в беде». Сколько ни говори про сапожника без сапог, а от психиатра в конфликте ожидаешь большего, чем беспомощный лепет и гневные отрицания. (В каждом конфликте, с разными персонажами, на протяжении всей книги).

Более того, сколько ни пиши про доброту, сочувствие и теплые карие глаза, но попросить своего пациента раздеться, чтобы Эш (совершенно незнакомый пациенту человек!) мог полюбоваться на редкую аномалию… мне, как непрофессионалу, это все равно кажется непрофессиональным, а как человеку — безоговорочно негуманным. Конечно, автор этого не хотел, но в итоге вышло, что достоверность второго по значимости персонажа уничтожена сочетанием профессии, которая предполагает наличие ума и характера, с типичным амплуа девы в беде. Остается только голая сюжетная функция проводника по замку и любовного интереса главного героя, которую, честно говоря, могла бы выполнить и какая-нибудь брюнетка-горничная или белокурая дочка садовника. Потому и любовный интерес Эша выглядит как сферический любовный интерес в вакууме, ничем, кроме красивых глаз и пышного бюста, не мотивированный. Это неплохо само по себе, но для депрессивного алкоголика с любовными трагедиями в прошлом нужен стимул посильнее (Хари Холе подтвердит).

Да и сам Эш выглядит личностью противоречивой — в плохом смысле этого слова. Нельзя позволять типичному герою нуара, немногословному крутому красавчику, говорить в простой телефонной беседе, что «никто не выше закона». Такие фразы крутой герой должен произносить, только держа главного злодея на мушке. А иначе он — наивный романтик.

Безоговорочно плохой книгу не позволяет объявить финальный драйв и экшн. Когда все с громким треском, пафосом и масштабным размахом начинает катиться в тартарары, и люди мечутся в поисках спасения, как-то забываешь, что всю книгу эти персонажи были тебе безразличны.

Но до этого момента еще надо прочитать три четверти книги.

Ужас «дома, который тебе не принадлежит», обычно развивается по строго определенной сюжетной схеме.

И, поскольку дальше я копаюсь в сюжетных потрохах ради того чтобы показать, где автор следует этой схеме и где отступает, и как бездарно исполнено и то, и другое, спойлеров не избежать. Впрочем,потеря невелика: эту книгу читать не стоит

- ни любителям жанра

- ни поклонникам автора

- ни из академического интереса

А если вы все же надеетесь, что стоит, то не читайте дальше эту рецензию!

Впрочем, сюжет «Дома на Холодном холме» это не спасает. Без интересного злодея, без оригинальных поворотов сюжета, без ярких героев… не-е-ет, уважаемый Дом на Холодном Холме, я знаю, как должны выглядеть по-настоящему старые, странные, страшные здания. Даже не пытайтесь скрипнуть дверью что-то в свою защиту.

Если подходить к этой повести с точки зрения сюжета, то сюжет очень напоминает школьную экскурсию для средних и младших классов «Как люди разных временных эпох справлялись со страхом смерти, их обычаи и ритуалы». Восемь мальчишек послушно следуют за экскурсоводом, который любит переодеваться в тематические костюмы, а девятый, их лучший друг, все время опережает экскурсию и сбивает их с толку, зовет на помощь…

Но, прах побери, зачем нужен сюжет, если это рассказ про Великолепное Приключение на Хэллоуин! Воплощение мальчишеской мечты, вдохновленное черно-белыми фильмами ужасов, историями из журналов и комиксов, и страшилками, рассказанными вечерами на крыльце, и хэллоуинским оранжевым оскалом тыкв.

Ведь мальчишкам нравится бояться.

И потому в Хэллоуинскую ночь они идут к дому в овраге, где их встречает мистер Череп-Да-Кости Смерч.

И все приключения, в которые он вовлекает мальчишек, точно соответствуют их потребности испугаться: ведь воздушный змей, слепленный из цирковых афиш, рычит и скалится, Самайн машет своей косой, прутья для ведьминых метл хлещут, угрожая сшибить на землю, которая далеко внизу…

Это вам не дешевая каруселька с монстриками за пять центов – это настоящий аттракцион темных чудес, и лошадь под тобой в любой момент может вздыбиться и оскалиться… да полно, разве у лошади могут быть такие длинные зубы?

В самом деле, мне кажется, что взрослый читатель, ознакомившись только с «Кануном Всех Святых», не удивится, прочитав потом «Вельд» и «Темный Карнавал». В «Кануне» нет сиропной сладости страха понарошку – наоборот, это страх как бы и понарошку, для детей, но не отпускает ощущение, что в любой момент Воздушный змей может вцепиться нарисованными клыками в бок по-настоящему, с кровью и мясом.

Еще один интересный момент, который заметит взрослый читатель – это остановка в Париже. Концепция языческих богов, которые живут в той или иной форме только пока их помнят, в них верят; оказывается, Брэдбери задолго до Геймана рассадил химер и горгулий по камню Нотр-Дама.

Невероятно поэтичный текст, сложнейшая задача для переводчика, и огромное спасибо Маргарите Ковалевой за удовольствие читать Брэдбери на русском!

Пы.Сы. К нам Хэллоуин пришел, так сказать, не с того конца – как целиком коммерческий бренд, который пытаются использовать в маркетинговых стратегиях. Конечно, тыквы Хэллоуина не настолько раздражают, как шоколадные сердечки Валентина, но и не вдохновляют, не радуют.

А книга Брэдбери – это концентрированная суть Хэллоуина как праздника, а не бренда, его оранжевое зубастое сердце, чистый экстракт сладкого ужаса и смеха со страхом пополам.

И, как человек, который вчера гримировал племянников под ведьм и адских клоунов, хочу сказать – Хэллоуинское дерево имеет право расти и на этой земле, если оно так радует детей

Happy Halloween!

Автор — «крестная мама панк-рока», поэтесса, музыкальный критик, подруга и муза фотографа Роберта Мэпплторпа и совершенно невероятное существо.

Она — оживший персонаж Макса Фрая, честно. Даже эту книгу она писала на салфетках в кафе! Книга-путешествие по прошлому, настоящему и будущему без четкой грани между реальностью и сном.

Например, Патти Смит состоит в очень закрытом обществе поклонников Теодора Вегенера, автора теории про дрейф материков. Они встречаются по всему миру и распадаются после доклада Патти про гибель Вегенера в экспедиции. Это реальное общество, реальная поездка, реальный доклад. Но в то же время эта реальность, которая не существует для большинства из нас и идеально подходит самой Патти Смит. Она герой городского фэнтези, и для нее нет просто вещей: все, что она берет в руки, превращается в артефакты.

К пониманию того, что это настоящая невыдуманная живая женщина и настоящая история, меня возвращали только ее упомнинания о сериалах «Убийство», «Мост», «Доктор Кто», «СSI» — то есть про истории выдуманные:).

Что еще удивительно: насколько эта легкость лишена инфантильного легкомыслия, насколько способность игнорировать время сочетается со строгой трудовой этикой.

В первый раз читаю книгу, где сюжетом становится личность автора. Формально в автобиографиях все имено так и должно происходить, но обычно ритм задает или простая хронология, или логика развития событий. А здесь — сплошная джазовая импровизация, воспринимаемая как единое целое.

Аристократ нанимает мошенницу Аделину, чтобы та изобразила его жену на светских мероприятиях. Причины он называет вполне убедительные, но нет ли здесь подвоха?..

Конечно, есть! А еще в книге есть интриги, скандалы и покушения, злое колдовство и бурные чувства:)

Чем меня подкупила книга — во-первых, мир почти не поддается героине. Она, конечно, умница-красавица, и карты играть умеет, и за себя не боится постоять — но при этом мир не спешит упасть перед ней на колени. Так что Аделина сражается всерьез, и есть ощущение, что она может проиграть.

Во-вторых, когда автор хочет сделать смешно, он действительно делает смешно, а не пересказывает старые анекдоты. Сцена покарания старого кляузника, который пачками строчил доносы про аморалку во дворце — мой фаворит!

Итого: как Джорджетт Хейер, но с магией и далеко заходящими поцелуями:)

Эх, и веселый город-порт Аршмир!

Береговые укрепления охраняет каменный великан, по улицам топают «крабы» — городская стража, принцессы и богини после окончания представления берут в руки иголку и латают занавес, на обочине города остановились цирковые фургоны, воришка Мирвик Городской Воробей улепетывает со всех ног, а юный аристкрат Ларш Ночная Волна из Клана Спрута после ссоры с дядей готовится надеть перевязь простого городского «краба»...

Ольга Голотвина создает яркий, плотный, цельный и достоверный мир. Для нее нет мелочей, любовное отношение видно в каждой детальке: тщательно подобранные имена, оригинальное воровское арго, даже трактирное меню!.. Но при этом нет и «филологита» — когда вышивка на домашних тапочках и завиток в прическе становится чуть ли не важнее основного сюжета.

Нет, в «Двух талисманах» действие не останавливается ни на минуту: здесь есть и театральный детектив с интригами и покушениями, и процесс постановки пьесы, который идет, несмотря на на что, и будни стражника в исполнении простого аристократа — то схватки с контрабандистами, то поиск пропавшей собачонки, — и расследование убийства знатного вельможи...

И при этом мир к героям не добрее нашего, там есть несправделивость, насилие и нищета, но вот автор — по мере сил, учитывая ограничения ей же созданного мира, — заботится о них. И у служаночки, которая осталась без денег и работы, и у циркового медведя Вояки все будет хорошо, а бедного «дракончика», насколько я поняла, вообще выкупят герои другой книги:).

После классической биографии Пирсона о Диккенсе за книгу я бралась с радостным предвкушением. Вначале мне очень нравилось, как аккуратно и тщательно автор вышивает по канве реальных событий, но потом до меня дошло, что автор просто навертел вокруг биографии ЧД то ли опиумные фантазии «младшего соавтора», то ли авантюрный роман с модным египетским антуражем в модном мрачном викторианском Лондоне.

Ну, что случилось с Коллинзом и Диккенсом, я знаю и так, тем более что Диккенс на протяжении книги не слишком меняется, а несимпатичный Коллинз уныло деградирует, оплывая вниз лужицей завистливой слизи. А был ли Друд, не слишком меня волнует, потому что даже если и был, слишком он готически-картонный для испуга.

Все хорошо, кровькишкиискарабеи, но скучно.

Шерлок Холмс и Генри Джеймс, конец «Позолоченного века» и наступление эпохи прогрессивизма, который символизирует Всемирная выставка в Чикаго, исторические лица вроде молодого Рузвельта на званых обедах, жуткие бандиты в трущобах и загадочная смерть светской дамы... и почти весь пар уходит в свисток. То есть да, огромная работа автора и умеренно увлекательный сюжет на грандиозном историческом фоне.

Вот есть здесь люди, которым нравится начало классических английских детективов?

Ну, чтобы замкнутое, упорядоченное сообщество, в котором медленно назревают конфликты, персонажи с чудинкой и мелочи, которые важнее трагедий: где должны стоять дельфиниумы в церкви и как правильно рассортировать одежду для благотворительного базара.

В детективе эти мелочи начинают собираться, как железные стружки вдоль магнитных полюсов, и превращаются в четкие сюжетные линии; конфликты развиваются, характеры сталкиваются, герои, каждый по своему, стараются достичь желаемого, что приводит к непредсказуемым последстивиям, а в конце Хаос покоряется мановению руки детектива и превращается в Порядок, и всем пора идти пить чай.

А «Замечательные женщины» Барбары Пим, как, в принципе, все ее книги, напоминает мне начало классического английского детектива — только от начала до конца.

Сюжетную линию тут так же сложно выделить, как в обычной жизни, а конфликты приводят к скандалам, выяснениям отношений и глупым поступкам, а не к цианиду в бокале шампанского.

Милдред Лэтбери, она же главная героиня и «замечательная женщина», в послевоенном Лондоне сороковых не расследует убийство викария, а заваривает чай, моет посуду, убирает, читает, немножечко работает, ходит в гости к соседям, экзотичной паре (она — антрополог, она — морской офицер), потом выслушивает их гневные монологи друг о друге, потом опять пьет чай в компании викария и его сестры, едет на экскурсию с подругой, энергичной старой девой...

Кстати, Милдред — без радости, но и без разлития желчи, — отлично сознает, что плавно перешла в категорию приятных старых дев, или «замечательных женщин». От неприятных, видимо, их отличает отстутвие назойливого интереса к делам своих знакомых.

Напротив, это знакомые постоянно навязывают ей свои проблемы: то перевозку мебели, то примирение супругов... В самом деле, а чем ей еще заняться? «И правда», — вздыхает Милдред и идет заваривать чай для расстроенной подруги.

И почему же тогда я прочла «Замечательных женщин», не отрываясь? Наверное, дело в том, что Барбара Пим обладает потрясающим талантом превращать повседневную жизнь в факт искусства, но вот КАК она это делает — ума не приложу. У Барбары Пим был острый глаз и чуткое ухо, но она не демонстрировала, а, наборот, камуфлировала свое мастерство, чтобы книжные диалоги ничем не отличались от жизненных; избегала сгущать краски и заострять конфликты.

Раздумья Милдред над помадой «Гавайский огонь», проволочная корзинка для завтраков в кабинете ничем не примечательного чиновника, заснувшая на докладе антрополога старушка, неуютное туристическое кафе... Обыкновенности, которые складываются в повседневную жизнь. А в повседневной жизни всегда есть место драме и трагедии, предательству и подвигу, дружбе и романтике... закамуфлированной под приглашение съесть стейк или посетить доклад по антропологии:)

Это сборник детективных рассказов, объединенных миром и главным героем — американским полицейским/частным детективом русско-еврейского происхождения Сергеем Островски.

Несмотря на потенциал вышеприведенных характеристик, Сергей — простая сюжетная рамка; все, что о нем известно, или задано традициями жанра, или будет использовано для раскрытия преступления. Умный, честный, увлекается скалолазанием, в о время визита к родственникам тоже раскрывает преступления.

Но сама картина в этой рамке настолько хороша, что большего и не требуется.

Это мир, отстоящий от нас нас максимум на сорок-пятьдесят лет. Не утопия, не антиутопия, а очень живой и своеборазный, где привычные проблемы решают методами науки будущего, очертания которой можно угадать уже сейчас. ЗД-печать почти как ксерокс в канцтоварах, мясо для гамбургера «из пробирок», флайботы с видеозаписью места преступления, биолаборатория в гараже, вифоны, активированные электронные страницы, секвенирование ДНК в пробах из канализационных стоков (рутиная работа санстанции)...

И в этом мире Сергей Островски решает логические головоломки в духе классического детектива. Минимум подозреваемых, четко поставленная задача (найти убийцу, вычислить шпиона, раскрыть тайну вульгарного сиреневого костюма), изящное решение, которое, кстати, всегда демонстрирует новую грань отношений люди/технологии.

При этом автор очень любовно относится к деталям, аккуратно вставляя нужные части паззла общей картины мира в нужные места.

Например, она никогда не напишет «специалисты сидели, перебрасываясь непонятными терминами». Она обязательно даст краткий отрывок их разговора, покажет эмоционально заряженный жаргон:).

цитата

»- Тогда я смягчу правила перехода? Только на абзац!

— Ты еще трехколнником его разверстай!»

Немного по отдельным историям

«Убийство в салоне красоты» — маникюршу убил кто-то из клиентов салона красоты, но кто именно? Рассказ-экспозиция, введение в мир, оттого немного затянутый, и детективная загадка не цепляет так, как в последующих.

«Луна родилась из мысли» — украдена технология, которая превращает человека в гения, и вор — уже гений. Как его вычислить обыкновенному человеку? А здесь прекрасно все: возведенная в абсолют герметичность лунной станции, подробности быта ученых вроде фотографий с штангой при уменьшенной силе тяжести, и, не побоюсь этого выражения, нравственные вопросы, которые порождают высокие технологии.

«Дело об украденной трилогии» — проблемы издательства и пиратства. Автор еще не успел написать книгу, а ее уже украли. Но как? И как помешать краже, если забота о безопасности дошла до паранойи, а пираты уже злорадствуют?

«Дело об откушенном пальце» — клиент, который сунул палец в работающий ЗД-принтер, хочет отсудить у маленькой компании 100 тыс долларов. Он не похож ни на скрягу, готового пожертововать пальцем ради денег, ни на реального дурака, ни на человека, который мстит владельцу компании. Но все равно у него была очень весомая причина сделать то, что он сделал:)

«Московские каникулы» — а здесь, на мой вкус, слишком много слабо прописанных персонажей, но зато интереснейшее фантдопущение (особенно этот рассказ понравится медикам).

«Аллея славы» — к Сергею приходит женщина и просит его проследить не за мужем, а всего лишь за соседом: прилизанным, благообразным менеджером, который иногда надевает дичайшей расцветки костюм и уезжает куда-то.

Мой фаворит, чем-то напомнил Честертона, когда все начинается с безобидной, даже забавной мелочи, потом раскручивается, раскручивается... и заканчивается страшной низостью и подлостью, до которой может дойти человек с уязвленным самолюбием.

«На самой обыкновенной улице» — история о том, во что может впутаться сыщик в отпуске, случайно встретив на улице хорошенькую девушку. Дамзель ин дистресс, экшн, биотерроризм.

Я вот подумала, что, если бы любителю триллеров из восьмидесятых дать прочесть современный триллер с поиском маньяка профайлерами, единой компьютерной базой данных, анализом ДНК и прочим, он испытывал бы чувства, сходные с теми, что испытывала сейчас я от «Файлов».

Очень достойная работа в редком сейчас жанре, точнее, в редком совмещении жанров: чистого классического детектива и чистой НФ.

Замечательное начало у статьи, стразу создает нужный настрой: трепет, любопытство и предвкушение страха:) И дальше — детальный обзор зарождения и развития темы «маленьких людей» у разных авторов. Если про Мейчена и Говарда вспоминешь сразу, то другие имена, вроде Мэнли Уэйда Уэллмана, точно прозвучали для меня впервые. Надо будет взять на заметку. Автор определенно «в теме», хотя тема «маленьких людей» почти неисчерпаема:)

А вообще, статья рождает острое желание попросить у Деда Мороза подшивку «Вирд Тэйлз» и наслажадаться открытиями, пока не услышишь шорох из подвала:)

Кстати, в нонфикшне мне недавно попалось упоминание про «прожорливую бабулю» эбу гого — не это ли племя было реальной основой мифов?

Молодой дизайнер, специализирующийся по шрифтам, теряет работу и находит новую вы поняли где:). Загадочный книжный магазин, загадочные посетители, бибилиотека в подземелье, тайна пятисотлетней давности и современные технологии, которые пытаются ее разгадать. Крайнее воплощение этих технологий — девушка Кэт Потенте, которая работает в Гугле. Гугла в книге много:).

Но куда меньше Дэна Брауна, чем вы могли бы подумать по аннотации:) Это скорее напомнило мне «Марсианина», причем двояко — во-первых, одномерностью персонажей, во-вторых, позитивным образом будущего. Если вкратце, то, после всех сюжетных перипетий, милых и бескровных приключений, понимаешь, что эта книга иллюстрирует процесс поглощения прошлого будущим — с уважением и любовью к прошлому; а не со вселенским плачем об утрате Любви к чтению/запаха книг/деградации человечества.

Разбираясь с прошлым, мы разбираемся с собой; и, если использовать очистку дома как метафору очистки души, то, конечно, намного лучше приехать в запущенную родовую усадьбу в Новой Зеландии, чем разбирать подшивку журнала «Юный таксидермист» в однокомнатной хрущевке. Экзотический антураж возвышает и облагораживает даже пятна плесени на потолке душевой.

«Жизнь моего прапрадедушки, Генри Саммерса, была окружена двумя легендами: согласно первой, у него был шкаф, полный всяких диковинок, которые в конце концов и свели его с ума; вторая гласит, что он убил свою первую жену. Не знаю, правда ли это, зато мне известно, что сразу после его смерти шкаф тот куда-то пропал, а тело бедной женщины так и не было найдено».

После смерти дедушки (внука того самого Генри) родственники собираются превратить викторианскую громаду особняка в чистенький и доходный пансионат, и главная героиня едет туда, чтобы до начала работ разобраться с коллекцией чучел, которую ей завещал дед.

Как и полагается, она везет с собой немало хлама: запутанные бесперспективные отношения с бывшим любовником, невнятную академическую карьеру, черновики диссертации «Любовь в готических романах викторианской эпохи» и Трагедию в Прошлом, которая повлияла на всю ее жизнь и раскрывается только намеками.

В доме, конечно, ее поджидают более замаринованные временем Тайны и Трагедии.

Розмари подшучивает над своей поездкой:

«В средневековых готических романах всегда присутствует какая-нибудь величественная усадьба, где живет юная, простодушная девушка, нередко сирота, которую буквально или в переносном смысле преследует призрак некогда жившей здесь прежде женщины. Немаловажную роль также играют письма, библиотека, разумеется, заброшенный чердак, ну и какое-нибудь потаенное место, где томится узник. И, конечно, некая тайна, которую должны разгадать двое будущих влюбленных: красавица, наделенная умом и сердцем, и молодой человек, как правило, весьма трезвого ума, с тяжкой думой на челе и ранами на теле. Исцелить их способна только женщина, впрочем, далеко не всякая, а именно такая, которая требуется. Иногда приплетается пожар, что-нибудь типа свирепой и очищающей геенны огненной, из которой герой с героиней выходят очищенные душой и телом, страшное прошлое остается позади, а впереди их ждет счастливое будущее».

Сюжет книги разделяется на две временные линии: современность, в которой героиня переставляет чучела с полки на полку, пишет диссертацию, мерзнет в пустом холодном доме и т. д.; и девятнадцатый век от лица самого Генри Саммерса и его жены Доры.

Иронизируя над сентиментальностью готической мелодрамы, автор словно обещает выполнить контракт с читателем на более высоком уровне мастерства.

Однако с первой главы Розмари бестолково мечется по своей усадьбе туда-сюда, даже не вспоминая про официальную причину ее приезда: коллекцию, с которой надо разобраться — оценить состояние, освежить, упаковать и т. д. Она пишет диссертацию, которая в финале без предупреждения превращается в историю семьи, отведывает молодого тела местного работника фермы, затем боится его мести, и боится, так сказать, вообще — скрипы, шорохи, запахи и переставленные с места на место чучела.

И все это как-то вяло, бесцельно, без огонька.

Общее впечатление от Розмари таково: она не владеет собой и не владеет материалом. Почему, избрав такую тему для диссертации, она вспоминает ровным счетом трех авторов: Эмилию Бронте, Шарлотту Бронте и Дафну Дюморье? Где второстепенные и третьестепенные Мэри Корелли (по которой некогда сама Вирджиния Вульф не погнушалась пройти критическим катком), австралийка и антисуфражистка миссис Хамфри Уорд, трагическая миссис Маргарет Олифант, плодовитая халтурщица Мэри Элизабет Брэддон (которая оказалась в той же ситуации, что и Джейн Эйр, но сделала другой выбор)?

В линии прапрадедушки Генри Саммерса дела идут чуть поживей, поскольку здесь очевидно, что автор не поленилась сделать кое-какие исторические изыскания и довольно неуклюже вписала собранные факты в сюжет. Однако о чем это говорит, если второстепенные персонажи раз за разом оказываются ярче и интересней основных героев? Проводник Шлау, татуировщик Макдональд, цирковая фрик-красотка мисс Люси... Автор, очертив общий контур, не успевает ничего испортить.

Финальный поворот сюжета, когда история Генри и Доры оказывается не взглядом всеведущего автора на «реальность», а фантазией одного персонажа о других персонажах, ощущается не «вотэтоповоротом!», а итоговым прыжком в лужу.

Отсутствие ответов и открытый финал можно простить авторам уровня Кейт Актинсон или Донны Тарт, но у Рейчел Кинг не получилось даже добротной готической мелодрамы в стиле честной ремесленницы Виктории Холт.

И экзотический антураж не спас. Чучело сюжета так и не ожило.

Фауст в жанре плутовского романа. В главной роли — слабо социализированный гений-ученый. Правда, в отличие от «рассеянного профессора», Йоханнес Кабал точен, аккуратен, педантичен (немецкие корни обязывают), не выносит глупости и не обладает чувством юмора.

Зато у Сатаны его в избытке. Кабал хочет вернуть себе душу, потому что, оказывается, ее отсутствие влияет на точность научных исследований? Отлично, за свою душу некромант обязан отдать ему сотню других. Срок сбора — год.

И Кабал становится управляющим Адской ярмарки по сбору душ.

Она искушает, развращает, соблазняет... а еще там можно купить попкорн и яблоко с сахарной глазури.

И Кабал, который в разлечениях разбирается примерно так, как большинство людей в квантовой физике, вынужден вникать в вопрос, почему аттракцион «Линяющий Марко» не будет пользоваться успехом, а «Резиновая Лейла» — будет?:)

Это роман-аттракцион: сюжет извивается, как лента в руках фокусника, вспыхивает пламенем из адской пасти... мелькают, словно карты в руках гадального автомата, очаровательные вставные истории о судьбах зевак на ярмарке...

Автор с самого начала задает быстрый темп повествования и с честью выдерживает его до конца, до 365-го, последнего дня пари и 99 контрактов в коробке Кабала.

Вся история очень яркая, очень визуальная, как и полагается адскому карнавалу, и сюжетная структура глав с промеждуточными финалами просто напрашивается на экранизацию. Отчет мальчишки «о том как я пабывал на самой лутшей ярамрке в мире» я считаю маленьким шедевром!

Кроме того, это «Кабал» — это не просто погремушка в коробочке, это социальная сатира и роман воспитания, не больше, не меньше.

Пы.Сы. Большое спасибо переводчикам, которые очень любовно поработали с текстом: отполировали редакторски, сохранили игру слов, общий темп повествования и даже речевые характеристики персонажей. Кабал бы одобрил такой подход к делу:)

Если главный герой киновед, который думает, что исследует творчество немецкого режиссера-экспрессиониста Макса Касла, (а на самом деле подбирается все ближе к могущественному тайному обществу, бууу!), читатель вправе заподозрить, что, прикрываясь именем Фуко в аннотации, ему навязывают очередного Дэна Брауна.

Отчасти эти подозрения оправдаются, но таким образом, что читатель ощутит вину за свои подозрения.

Если под Эко понимать «интеллектуальность», а под Брауном «увлекательность», то Рошаку нет равных в сочетании этих двух качеств в такой небольшой книге.

Да, «Киномания» — очень небольшая книга, если оценивать ее не по весу, а по объему вложенных знаний. Жоржу Садулю на его «Всеобщую историю кино» понадобилось шесть томов, причем он дотянул только до сорок пятого года, а Рошак ведет свою линию от тысяча восемьсот тридцать второго и вплоть до девяностых годов. А уж если учесть непринужденные отступления в четырнадцатый век...

Энциклопедичность «Киномании» легко поддается проверке: вспомните все, что вы знаете о кино, и вы найдете упоминание об этом в книге. Знаменитое укороченное каре Луизы Брукс, оттопыренные уши Кларка Гейбла, кабинет доктора Калигари, сериалы по кабельному, декольте Белоснежки, уродцы Браунинга, походка Чарли Чаплина, платиновые кудри и губки бантиком Джин Харлоу, зомби Вэла Льютона, антинаркотические пропагандистские фильмы тридцатых, которые в шестидесятых стали комедиями, «порношик» семидесятых...

Но легкостью, с которой автор подает информацию, упаковав ее в конспирологический сюжет, достоинства «Киномании» отнюдь не исчерпываются.

История кинематографа у Рошака становится полем битвы Света и Тьмы.

Творчество Макса Касла, которое главный герой Джонатан Гейтс неутомимо исследует, выстроив на этом материале вполне приличную карьеру, безусловно, принадлежит Тьме в высоком смысле, хоррор-жанру — в более бытовом.

«Здесь были глаза, которые, как говорил мне Зип, любил собирать Касл, — невидимый монтаж преувеличенно вытаращенных глаз, исполненных злобы и извращенного желания, корчащиеся тела, страстные совокупления, акты садизма. Здесь скрывались вся кровь, вся непристойность, невидимые на поверхности фильма, и в таких количествах, что контора Хейза ни за что не выпустила бы это в прокат. Не было никаких сомнений — Касл поставил самую вампирскую из картин. Никто до него и никто после не передал с такой силой или так подробно эту болезненную эротику, эту отвратительную чувственность неумерших».

Насколько серьезно можно относиться к тьме, заключенной в безопасный прямоугольник киноэкрана? И действительно ли экран гарантирует, что кипящее на нем насилие не выйдет наружу, как монстр в старых фильмах?

» Кадры эти были сняты небрежно и не дотягивали до профессиональных стандартов, но эстетические качества материала не имели никакого значения — в счет шла только мощь шокового воздействия. Когда все это умело вкраплено под ткань происходящего действия, туман, который насыщает картину, начинает жить собственной жизнью, словно некий злобный, лишенный тела разум бредит преступлениями, не дающими покоя больной совести Потрошителя. Туман, облака, дым, блеклые зеркала, рябь на воде — все это использовалось Каслом для неожиданного воздействия на зрителя при помощи запретных образов».

Где-то к середине книги, когда Джонатан начинает раскрывать секреты Касла (его прототип, безусловно, Фриц Ланг), становится ясно, что он исследует не столько творчество одного интересного, по-готически жуткого режиссера, сколько вопрос взгляда на жизнь.

Ведь любой фильм, от мелодрамы до зомби-хоррора, можно считать детализированным высказыванием автора «жизнь — вот такая». Фильм — набор доказательств в пользу личного взгляда, пресловутого «авторского видения».

Гейтс собирает свои улики, подбираясь все ближе к источнику вдохновения Касла. Ответы порождают новые вопросы, и, чем ближе он к окончательной истине, тем больше в опасности.

Наконец, последняя глава, становится известна судьба этого добродушного, умного, немного наивного, по-человечески очень симпатичного Джонатана (автор сумел удивить!), и от волнений за главного героя можно перейти к размышлениям.

Ведь каждый читатель тоже обладает авторским взглядом на свою жизнь. Он сортирует факты, делит их по категориям важности, и, опираясь на свои выводы, выстраивает картину мира. С этой субъективностью ничего не поделаешь, потому что, как бы ни обманывала нас наша предвзятость, предрассудков можно лишиться только вместе с разумом. Сильней всего обманываются те, кто думает, что esse in re, действительность в реальности, поскольку не признают существования своего фильтра восприятия. (Похожего на саллиранд, изобретение загадочных «сироток»).

«Он сказал, что это его усиливающий фильтр для изображения низкой насыщенности. Сердце у меня екнуло. Боже мой! Это же был саллиранд. Или его аналог. С той разницей, что Сен-Сир не подносил его к глазу, а закреплял на проекторе.

Когда фильтр был установлен, тело Елены мгновенно дематериализовалось, потерялось в волнообразном рисунке тонких линий. Приобрело очертания второе наложенное изображение. Я ничего не мог разобрать, но испытал отвращение — такое же чувство испытываешь, когда в нос тебе ударяет дурной запах».

Вспомнив Освенцим и Дахау, можно принять точку зрения, вдохновившую Касла. А можно вспомнить опыт Виктора Франкла, бывшего узника концлагеря. Он выжил, потому что представлял, как стоит за кафедрой в большом, светлом и теплом лекционном зале и читает лекцию на тему «Групповые психотерапевтические отзывы в концентрационном лагере». Он смотрел свой воображаемый фильм.

Вопрос в том, что за фильм предпочитаете смотреть вы. Видите переполненную болью, жестокостью и насилием реальность или стараетесь отыскать добро в этом безумном мире? Какой неудобный предмет для раздумий, однако... А Рошак коварен: соблазнит неторопливым началом, прекрасным стилем, интереснейшей темой, пообещает вам увлекательное, комфортное, полезно-познавательное чтение, а в финале неизбежно вынудит читателя задать себе этот неуютный вопрос.

«Ватек» — единственный в своем роде представитель арабского готического романа. В то время как вдохновленные Уолполом авторы в основном размещали свои замки и призраков в солнечной Италии (родной туманный Альбион тогда казался им недостаточно романтическим), Уильям Бекфорд черпал свое вдохновение из французского перевода «Тысячи и одной ночи». Этот перевод сильно отличался от английской версии тем, что переводчик не слишком строго подверг цензуре секс и насилие оригинала.

Неслучайно «Ватек» был впервые написан именно на французском (потом пиратское издание вынудило-таки Бекфорда сделать авторский перевод на английский).

Как заметил Борхес, фабула знаменитой повести очень проста — ненасытное капризное чудовище гонится за небывалым могуществом и получает в финале заслуженную награду. По пути он одних совращает, других убивает. Эта фабула впрямую отсылает нас к назидательным притчам, к средневековым моралите и вольтеровскому «Кандиду».

Казалось бы, такая история просто обязывает читателя занять позицию моралиста. Он должен возрадоваться изощренности наказания; вознегодовать, что автор слишком смакует описание грехов халифа (и вкладывает в них столько фантазии); провести параллели с биографией самого Бекфорда...

Но, как показалось рецензенту, морали в «Ватеке» заключено не больше и не меньше, чем, например, в узоре «пейсли».

Конечно, «Ватек» написан человеком, который ценил свои прихоти куда больше, чем свои таланты; и судьба спасенного невинного Гюльхенруза кажется увесистой авторской фигой в кармане, направленной на тех, кто осуждал его бисексуальность. Но все-таки, сюжет в «Ватеке» настолько выверен и симметричен (начавшись на башне, он заканчивается в подвале), что воспринимается как искусная арабская вязь, где нет ни людей, ни цветов, ни птиц — есть только слияние красок и пересечение линий. Вместо Добра и Зла мы видим контраст черного и белого цвета, вместо греха и возмездия — угол падения, который равен углу отражения.

В мире «Ватека» даже сам Пророк не останавливает злодейства халифа с сопутствующими невинными жертвами только потому, что хочет узнать, до каких пределов низости он может дойти. В этом он удивительно похож на заинтересованного читателя, не правда ли?

И нужно признать, что Бекфорд умеет удивлять. Хотя точка А и точка Б путешествия халифа заданы раз и навсегда, его путь поражает своей извилистостью. Буйная фантазия автора роскошно расцветила незамысловатый сюжет. Вот, например, описание чудовищного посланника из неведомых земель:

«Человек, или, вернее, чудовище, вместо того чтобы отвечать, трижды потер себе черный, как из эбена, лоб, четырежды ударил себя по громадному животу, раскрыл огромные глаза, казавшиеся раскаленными углями, и шумно захохотал, обнажая большие янтарного цвета зубы, испещренные зеленью».

А еще в этой якобы восточной сказке есть немало типично английского черного юмора, что придает стилизации особую прелесть.

«Не будь таким неженкой, — отвечала ему Каратис, — помоги мне лучше привести все это в порядок; увидишь, что именно предметы, внушающие тебе отвращение, окажутся благодетельными. Приготовим костер для жертвоприношения сегодняшней ночью, и не думай о еде, пока мы не сложим его. Разве ты не знаешь, что всякому торжественному обряду должен предшествовать суровый пост?»

Эта назидательная речь суровой, но любящей матери просто безупречна!

Что интересно, ад в «Ватеке» — не пытка, а соблазн, или, скорее, пытка соблазном. Бекфорд восторгался прекрасными архитектурными кошмарами Пиранези и наверняка имел их в виду, описывая дворец Эблиса.

Лавкрафт в своем эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» очень высоко оценил «Ватека». И то, что повесть, написанная за два дня, выдерживает уже четвертый век переизданий, подтверждает, что она до сих пор завораживает читателя сочетанием богатства фантазии, атмосферы восточной роскоши, жестокости, гротеска и черного юмора.

По сходням корабля, осторожно подобрав платья, спускаются две сестры. Они проделали долгий путь: от сахарных плантаций сонной, жаркой Луизианы — в туман и холод энергичного Лондона, в негостеприимные объятья скаредной тетушки, которая должна сыграть роль загонщика в охоте на женихов. Девушки настроены всерьез, особенно старшая, Флоранс, которая чувствует ответственность за проказливую красавицу Дезире. И кажется, что сестры выделяются среди прочих благопристойных барышень только своей южной кровью, экзотичным для бледных англосаксов сочетанием смуглой кожи, черных волос и зеленых глаз.

Груз прошлого невидим, шрам от плети скрыт под платьем, а синяя бабочка, порхающая над точеными головками, разве что удивит случайного наблюдателя своей стойкостью в лондонском климате.

С момента прибытия сестер мог бы начаться роман нравов о ярмарке невест, в духе язвительного остроумца Теккерея, или сенсационный роман тайн Коллинза; но Флоранс и Дезире — родом с Юга, и, значит, в этой истории будет кровь, пот и плетка, будет жестокость джентльменов, ограненная в самую изысканную форму вежливости, будет сопровождающий Барона Субботу аромат рома и табака.

Повествование разделяется на две временные линии: настоящее, в котором девушки обживаются в Лондоне и честно ищут себе женихов, и прошлое, которое не хочет отпускать ни Флоранс, ни Дезире.

Автор досконально изучила времена, в которых пришлось жить ее героиням; и поэтому вуду в «Невесте Субботы» — не дешевый сувенирный скелетик, который бряцает пластиковыми костями; это полноценное культурное явление, искусно вписанное в умы и души всех обитателей плантации.

Ужаса в «Невесте Субботы» предостаточно. Это и страх за близких, и страх перед близкими, и ужас сверхъестественного, и жуть повседневности. В одной из самых сильных сцен романа вообще не пролито ни капли крови, если не считать крови мучеников на аляповатых литографиях. Бодрые, жизнерадостные, гордые собой святые улыбаются Флоранс с каждой стены будуара, и от этих улыбок становится душно и дурно до обморока.

Хотя немало места в книге уделено любовным перипетиям, мужчины, что бы они ни делали, все же остаются второстепенными персонажами. Движущая сила Флоранс — это любовь сестринская. Недаром в качестве эпиграфа выбрана цитата из «Базара гоблинов» Кристины Россетти. «Пей меня и мной питайся, / Мной, родная, исцеляйся».

С момента загадочного убийства, в котором подозревают Флоранс, начинается роман тайн; роман нравов властно напоминает о себе в главе о посещении приюта магдалинок.

Ну а если говорить о недостатках, то они тесно связаны с достоинствами книги и выбранной манерой повестования. В своей любви к подробностям автор напоминает травелоги лорда Мортона. (Он тоже искренне восхищался как преисполненными исторического значения развалинами аббатства, так и обычным придорожным камешком, — и тратил на них равное количество слов). Порой создавалось впечатление, что автор старается удержать в фокусе одновременно и передний, и задний план картины.

А повествование от первого лица неизбежно связано с самоосмыслением героя и его самоцензурой. Это зеркало, которое он постоянно держит перед собой. И потому иногда казалось, что Флоранс не действует и чувствует, а обдумывает и описывает. Героиня кажется более спокойной и хладнокровной, чем она есть на самом деле.

Тем не менее, «Невеста Субботы» — увлекательная и любовно сработанная книга. Она пропитана ароматом кофе, апельсинов, речной воды, сигарного дыма, тягучей патоки, лондонского тумана, вымоченных в роме фруктов и железистым запахом крови.

С выражением «маленький лорд Фаунтлерой» я познакомилась куда раньше,чем прочла книгу; это был синоним «прелестного ребенка», — то вполне серьезный, то предельно ироничный.

И я думала, что маленький лорд — один из тех викторианских, слащаво-правильных мальчиков, которые надолго задержались в литературе и которых Марк Твен в своих пародиях с удовольствием взрывал и кусками развешивал по деревьям.

Но наконец я добралась до самой книги.

Итак, некогда британский лорд изгнал своего лучшего, доброго и обаятельного сына за женитьбу на бедной американке; не выразил никакой скорби, когда этот сын погиб, и американка осталась одна с его внуком. Но теперь умерли оба его старших сына, лорд поневоле захотел познакомиться со своим единственным наследником и выписывает его из Америки в богатое родовое поместье.

Разумеется, постепенно детское обаяние растопит его сердце, и все закончится хорошо (не думаю, что можно считать это спойлером:)

То есть формально все так, как и подозревалось: это книга о хорошем, очень хорошем мальчике, его очень хорошей маме и дедушке, который без вариантов тоже станет хорошим:)

Но коротенькая сентиментальная повесть растрогала и разулыбала меня так, что стала моим личным лекарством от меланхолии и насморка (наряду с другими историями Бернетт: «Маленькой принцессой» и «Таинственным садом»)

В чем секрет?

Почему «Маленький лорд» — настоящая литература, классика жанра; а повесть, — ну, например, Чарской — сладкая сказка и добротная ремесленная работа?

Во-первых, яркий «злодей». Интерестный антагонист в любой истории, от экранизации комикса до детективного романа — этоуже половина успеха; а портрет старого графа Доринкорта удался автору на славу!

«Следует признаться, что к тому времени, когда лорд Фаунтлерой появился на сцене, графу наскучили его возраст, подагра и одиночество. После долгой жизни, исполненной удовольствий и развлечений, грустно было сидеть в роскошных покоях одному, положив больную ногу на скамеечку, сердясь и крича, чтобы немного развлечься, на испуганного лакея, которому самый вид его был ненавистен. Старый граф был слишком умен, чтобы не знать, что слуги его не выносят и что даже навещавшие его изредка гости приезжают не из любви к нему, хотя некоторых и развлекали его язвительные речи, в которых он никому не давал пощады. Пока он был здоров и полон сил, он часто выезжал, делая вид, что это ему нравится, хотя не получал на деле никакого удовольствия; но когда здоровье его начало сдавать, все ему опостылело и он заперся в Доринкорте со своей подагрой, книгами и газетами. Впрочем, читать все время было невозможно, и его все больше одолевала, как он говорил, «скука». Длинные дни и ночи наводили на него тоску, и он становился все более раздражительным и нетерпимым».

Во-вторых, главный герой. Он, несмотря на свою «хорошесть», живой, настоящий и очень обаятельный. Его взрослость и доброта получает убедительное авторское объяснение: он не просто «маленький лорд», он еще и «маленький мужчина», который искренне старается поддержать своею овдовевшей матери по мере своих детских сил. Как известно, в семьях с трагедиями дети взрослеют быстрее.

«И потому, когда он понял, что отец больше не вернется, и увидел, как печалится мама, им понемногу овладела мысль, что он должен постараться сделать ее счастливой. Он был еще совсем ребенком, но думал об этом, когда садился к ней на колени, целовал ее и клал свою кудрявую головку ей на плечо, и когда показывал ей свои игрушки и книжки с картинками, и когда влезал на диван, чтобы прилечь рядом с ней. Он был еще мал и не знал, что бы еще ему сделать, но делал все, что мог, и даже не подозревал, какое он для нее утешение».

В-третьих, сам творческий метод Бернетт. Она отлично пользуется приемами научной фантастики.

Судите сами: она делает одно фантастическое допущение (в ее случае это красивый, бойкий, умный, добрый и доверчивый мальчик) и выстраивает вокруг него реальный мир. Этот мир вынужден измениться после встречи с «явлением», причем изменения затрагивают все слои социума.

«Сказать по правде, его сиятельство граф Доринкорт размышлял в эти дни о многом, о чем прежде он вовсе и не думал, и так или иначе все его мысли связывались с его внуком. Основным свойством в характере графа была гордость, и внук во всем ей льстил. Благодаря этой гордости граф начал находить новый смысл в жизни. Ему нравилось показывать своего внука людям. Все знали, как он разочаровался в своих сыновьях; а потому, демонстрируя нового лорда Фаунтлероя, граф испытывал чувство торжества, ибо новый лорд Фаунтлерой никого не мог разочаровать».

Более того, фантастическое допущение не противоречит современным научным реалиям и гипотетически возможно. Сердик Фаунтлерой — именно такой, гипотетически возможный ребенок; кто сказал, что нельзя быть одновременно умным, красивым и добрым? Просто встречается такое сочетание качеств крайне редко; и здесь уникальная биография Сердика отчасти объясняет уникальность его характера.(Более того, был и реальный прототип Седрика — младший сын Френсис Бернетт, Вивиан.Он погиб во время корбалекрушения в 1937 году: спас двух мужчин и двух женщин, прежде чем погиб сам. Газеты писали «Смерть, достойная лорда Фаунтлероя»).

Френсис Бернетт рисует идеального ребенка в неидеальном мире; и этот мир она описывает точно и проницательно, смягчая, но не умалчивая. Здесь у нее много общего с Диккенсом.

«По правде говоря, миссис Эррол обнаружила много печального, когда она стала навещать бедняков в деревушке, которая казалась такой живописной, если смотреть на нее со стороны вересковых пустошей. Вблизи все было далеко не так красиво, как на расстоянии. Там, где она ожидала увидеть благополучие и трудолюбие, она обнаружила праздность, нищету и невежество. Вскоре она узнала, что деревня Эрлсборо считалась самой бедной деревней в округе. Для управления имением всегда выбирались люди, умевшие угодить графу, которых нимало не трогали несчастья и разорение бедных арендаторов. И потому многое в деревне было запущено и день ото дня только ухудшалось. Что же до Эрлз-Корта, так это был просто позор — покосившиеся домишки, несчастные, больные, изверившиеся люди. Когда миссис Эррол впервые увидела эти хижины, она содрогнулась. Такая нищета и запустение выглядели в деревне еще плачевнее, чем в городе».

Заканчивая перечень достоинств книги, конечно, надо вспомнить про чудесный юмор повести. Он родом из тех семейных историй, забавных ошибок и оговорок, комичной серьезности выводов ребенка о мире... все, что мамы любят вспоминать со своими взрослыми детьми и в очередной раз смеяться вместе.

"— Вы не все время носите графскую корону? — почтительно спросил лорд Фаунтлерой.

— Нет, — ответил граф с угрюмой усмешкой, — она мне не очень к лицу.

— Мистер Хоббс говорил, что вы ее носите всегда, — заметил Седрик. — Правда, потом он сказал, что, возможно, вы иногда ее снимаете, когда хотите надеть шляпу.

— Да, — согласился граф, — иногда я ее снимаю.

Тут один из лакеев отвернулся и как-то странно закашлял, прикрыв лицо рукой».

В этом сборнике литературоведческие статьи, не удерживаясь в границах жанра, перетекают в лирическое эссе, в галерею нарисованных словом портретов, в поэзию в прозе; недаром автор, иллюстрируя свою мысль, часто и легко цитирует стихотворные строки. Эта мелодичная плавность (при тематическом контрасте) превращает книгу из эклектичного «сборника» в интересный разговор.

Здесь совершенно естественно перейти от основателя фэнтези Уильяма Морриса (которого я впервые встретила в книге по истории архитектуры!) к саркастичному, гневному, жесткому, как ржавый гвоздь, антиутописту Балларду, а оттуда — к английской эксцентрике и английскому юмору Олдисса, а потом — к юмору Шолом-Алейхема и фантастике в современной израильской литературе.

И ни в одном абзаце нет натужного наукообразия, ни научной сухости, ни взгляда на фантастику как на любопытную литературную маргиналию.

Есть легкость, остроумие, смешные, трогательные и драматические истории из жизни — есть отношение к читателю, как к другу.

А как же иначе? Ведь каждый читатель этой книги разделяет любовь автора к фантастике, к правде вымысла...

Как в любом хорошем разговоре, рождаются вопросы, высекаются новые идеи, тянутся ниточки от одного человека к другому: идеал мужества в сагах, которые переводил Моррис, вдруг напоминили принципы, по которым жил материалист и атеист Лавкрафт, а Олдисс в моей голове вдруг раскланялся с Честертоном, и захотелось спросить, читал ли Баллард «Бетономешалку»?

Но уже не спросишь. И поэтому я старательно обхожу воспоминания автора о Мирере, Снегове, Бугрове; его печаль о них вдруг превращается в печаль — о нем, еще одном ушедшем рыцаре фантастики...

Пути тех, кто ищет Силу, ведут в болото. Вернее, не пути, а кривые тропки, мимо обманчиво-ярких мхов, мимо болезненно искривленных деревьев, мимо темных вод под ковром растений, и всплывающих из глубин болота зловонных пузырей, туда, на перекресток, чтобы заключить сделку. И пройти бы следом за героями, упасть на поляне на четвереньки, поднять заострившееся лицо к черному небу и к луне, повешенной на кривом суку, и выть, выплескивая всю гноящуюся внутри тоску и ярость... а потом бежать, рвать и пить, насыщая душевную пустоту чужой плотью и кровью. А после, немного придя в себя, выхаркивать из груди черный слизистый комок, стирать со своих губ — прикосновение чужих, мягких, как гнилушки, сосущих и тянущих вниз...

И закрыть книгу, все еще чувствуя, как к коже липнут зловонные миазмы болота. Утишить тревожный стук сердца. Потрясти ошалело головой, вытряхивая оттуда тоненький детский плач...

«Болото» и вправду одурманило, но не так, как обещала обложка и аннотация.

Разумеется, когда семья, в попытке склеить разбитую чашку, сдает квартиру в Москве и выезжает на лето в глушь, то понятно, что их ожидания не оправдаются с особым цинизмом. Тем более что и семья подобралась настолько дисфункциональная, что им бы и лечебно-профилактический санаторий с массажем, акупунктурой, душем Шарко и видом на берег турецкий вместо пресловутого болота не слишком бы помог.

Муж — слабовольный красавец-изменщик; жена — депрессивная домохозяйка и сиделка; старшая дочка — семнадцатилетняя татуированная бунтарка; средний сын — аутист, безнадежный инвалид; младшенький, Мишенька... эээ... просто милый трехлетний малыш.

А еще у мужа-изменщика отец повесился, у мамы прабабка жабу грудью выкармливала, с перспективой возрождения этих странных привычек в потомстве, к дочке какой-то нечеловек по ночам шастает... А средний сын — он и сам по себе страшен тем, что с ним сделала болезнь, выписанная детально и вполне правдоподобно с медицинской точки зрения.

И соседи у них в этой глуши странные — старуха Марфа со злыми и умными глазами, какое-то эко-поселение, больше похожее на секту...

Завязка обещает многое, намекая, что, скорее всего, это будет «женская готика» на фольклорном материале, да еще и в таком гнетущем, сыром, нездоровом — крайне атмосферном месте. Прекрасно!

Но психологическая характеристика и предыстория любовно выписанных типажей не играет никакой роли в сюжете. Неважно, что Рада тоскует, что Максим не любит жену, но слишком привык к ней, неважно, что Яна сходит с ума от присутствия Сашеньки, чувствует пустоту внутри себя и пишет стихи, неважно, что Марфа равнодушно и терпеливо ждет смерти.

Все они дружно, слепо и оооочень медленно идут к предначертанному автором финалу. Осада дома фанатиками — сколько всего бы могло случиться, какие бы отчаянные попытки спастись они могли бы предпринять, какие конфликты могли бы вспыхнуть и среди осажденных, и среди осаждающих, как могли бы раскрыться и развиваться характеры! Какие искушения могла бы выдержать Марфа, которая не получила от Силы ни радости, ни покоя, общаясь с юной, упрямой, настырной городской девкой! Как сыграла бы тогда вставная история о передаче Силы от умирающей ведьмы. Но нет: «не ходи ты, дура, на болото, предупреждаю. Но, если очень хочешь, то иди. — Ну и пойду! — Ну и ладно, иди, а у меня свои дела есть».

Для чего нужен был жуткий Гензель-Сашенька, с его длинными ногтями, памперсами, монотонным воем, привычкой складывать спичечные домики? Только для того, чтобы оправдать присутствие Ларисы в доме. А кто такая Лариса? О, это девушка, которая рассказала жуткую историю про жертвоприношения на болоте.

Таких историй в книге очень, очень много; в каждой повторяется нехитрая мысль: «это болото, в нем детей в жертву приносят». Сначала это и вправду производит впечатление, но... Сами по себе эти рассказы — нехитрые страшилки в баечно-лубочном стиле, зверски злоупотребляющие инверсиями; они слишком простенькие для самостоятельного чтения, и потому должны были бы вплетаться и оттенять основной сюжет; но в тексте книги они просто показывают болото с одного и того же ракурса, и эти кадры быстро утомляют своей монотонностью. (Тот же сборник «Темная сторона», с которым «Болото» отчасти схоже по стилистике, выгодно отличается и географическим, и жанровым разнообразием страхов).

История про Марфу и ее подружек, юных ведьм в голодном и убогом послевоенном селе — лучшая в книге; кажется, хотя бы она должна отзеркаливать основной сюжет, но, опять-таки, существует сама по себе: Марфа никак не взаимодействует с Яной-бунтаркой. Ну да, они знакомы. Но даже если бы Марфа время от времени не делала скромные намеки на болото, Яна бы все равно туда потащилась. Потому что Нечеловек. Или потому что притягательная сила болота, которое и без посредников может обойтись. Или потому что суицидальные наклонности в наличии, а здравый смысл отсутствует.

По сути, несмотря на заявленное бунтарство, Яна — очень послушная девочка. Покорно едет в деревню, покорно терпит присутствие Ларисы в доме, покорно принимает все условия сделки с нечистью, получая взамен только «сгущенку в жилах вместо крови».

Вместо лоскутного одеяла разномастных историй с мрачной дырой болота в середке под обложкой наличествует только ворох тряпок, которые выскальзывают из небрежно завязанного узла. Да и тряпки кажутся изрядно поношенными: семья, которая пытается начать все сначала в крайне неподходящем для этого месте; секта, повернутая на возвращении к природе, и ее обаятельный патологичный лидер; депрессивная домохозяйка тихо сходит с ума, девушка борется с душевной болью, причиняя себе боль физическую... и т. д., и т. п. Кажется, совсем недавно большую часть этих одежек довольно элегантно носила первая серия «Американской истории ужасов».

Все персонажи «Болота» вместо характера и какого-никакого конфликта показывают только покорность. Возможно, их пассивность должно искупить болото — главный герой книги, метафора жизни, центр повествования? Но болото молча и равнодушно принимает жертвы. Одна из них может вернуться... или не вернуться. В любом случае, ничего хорошего остальным это не сулит, а также — ничего интересного.

Бульк.

Фантастика — лишь для того, чтобы оттенить рассказ о чувствах. Отчаянная гордость мужчины, который своим решением отнимает у любимой право решать — как он верит, ради ее блага. Можно спорить, нельзя не понять.

Если главному герою шестнадцать, а книга из разряда «young adult», то уже не сходя с этого места можно начать предсказывать: у героя будут проблемы в школе, дома и с девушкой. Герой будет мучиться от осознания собственной никчемности и тотальной непонятости. Герой будет совершать подвиги, размазывая по лицу брызги карамельно-липкой крови.

В общем, для того, чтобы книга нашла отклик у аудитории, надо:

— гипертрофировать типичные страхи подростка;

— наделить главного героя необычной внешностью и талантами;

— «непонятость» как можно раньше обменять на «избранность»;

— дать в руки аналог волшебной палочки;

залить все потоками крови и романтики (можно перемешивать сколько угодно).

Тогда у мира просто не шансов не быть спасенным. В процессе и девушка, и мир в любящей семье, и популярность в школе приложатся.

Сама по себе эта формула ни хороша, ни плоха; точнее, она плоха своей ограниченностью. Большая часть вопроса при таком подходе заключается в качестве исполнения.

И тут «Подмене» действительно есть что предложить. Не так много, как хотелось бы, но все же...

Итак, Мэки Дойл — шестнадцатилетний парнишка из маленького уютного американского городка с Тайной. Он не может прикоснуться к лабораторному столу из нержавеющей стали, его стригут медными ножницами, а все ножи в доме — керамические. Но Мэки каждый день старается ничем не выдать себя и не выделиться из толпы: он часто вспоминает историю настройщика музыкальных инструментов Келлана Кори, которого в тридцатые годы линчевала разъяренная толпа.

Но на самом деле не выделяться у него получается так себе: он просто часть общего заговора молчания в Джентри. И, когда у его одноклассницы Тэйт умирает сестра, та обращается к нему с прямым вопросом и требует помощи. Потому что уверена — умерла не сестра, а подменыш, который появился в кроватке вместо нее. Такой же подменыш фэйри, как и сам Мэки. Только Мэки ухитрился выжить и вырасти.

Один из главных плюсов в том, что автор очень серьезно отнеслась к холодному железу и другим элементам фольклора о фэйри. Мэки похож на диабетика, который то и дело в силу молодости и безрассудного отношения к болезни забывает о предосторожностях, но сразу же получает закономерный ответ организма. Это добавляет правдоподобия образу.

Еще автор оригинально обыграла мотив заботы о подменыше: если в сказках все пинки и щипки фэйри отражаются на теле украденного человеческого детеныша, и потому с ним поневоле обращаются хорошо, то здесь трактовка более возвышенная, но — тоже имеющая право быть.

Мэки — достаточно умный паренек, который очень долго не хочет быть героем. Обстоятельства вынуждают его к отчанным поступкам, на которые он бы никогда не решился, будь все благополучно. И автор дает ему очень убедительную мотивацию к действию; желание выглядеть героем перед Тэйт идет где-то в последней части списка.

Вообще, активной движущей силой сюжета является как раз Тэйт, похожая на девочку, выросшую в неблагополучном районе. А роль беспомощной «девы в беде» досталась ее четырехлетней сестричке, и хвала автору за это. В вечном сюжете «барышня и хулиган» Тэйт — хулиган, а Мэки скорее барышня, и такая перемена ролей смотрится довольно мило — и нельзя сказать, чтобы неправдоподобно.

Двор Хаоса и Двор Мистерий, куда наносит визиты Мэки, выглядят в духе «Кошмара перед Рождеством», «Коралины» и «Трупа невесты»; там тоже много эффектно выглядящей, но не слишком страшной жути: мертвецов, кутающихся в кружева, острозубых улыбок и плавающих в лужах тел. Только Кромсатель мог бы стать по-настоящему мерзким, этакий маньяк-социопат из мира фэйри. Увы, финальный поединок с ним вышел настолько нелепым, что хочется перечитать абзац, чтобы убедиться — да, автор и вправду решилась на такой произвол. Фальшивкой выглядит и выступление Мэки на сцене с лучшей местной рок-группой; вроде бы фэйри и должны тяготеть к музыке, но все равно это смотрелось как выполнение обязательного элемента программы перед взыскательной аудиторией.

Несмотря на эти недостатки, «Подмена» — милое девичье фентези, которое я не хочу критиковать уж очень остро.

Очень забавная смесь янг-эдалта и качественного маньячного триллера.

За маньячный триллер отвечает вполне оригинально закрученный сюжет: некий монстр ловит молодых, красивых, успешных девушек. некоторое время держит их в плену и мучает, а потом... убивает. Но не физически — он делает им лоботомию. Оказывается, это на редкость простая хирургическая операция. (Материал для книги автор сбоирал честно и старательно).

А так как несколько недель после похищения жертвы остаются в живых, у полиции есть шанс спасти девушку.

История рассказывается с двух точек зрения: той самой похищенной последней жертвы, которая отчаянно пытается разгадать игру маньяка, и следователя-консультанта, бывшего ФБР-овца.

А вот со следователя и начинается янг-эдалт.

Он сын маньяка, который решил посвятить свою жизнь доказательству того, что он не такой, как его родитель. Тут можно было бы закрутить мощную психологическую драму, но драма решается в ключе подросткого фентези. Во всем — от внешности и одежды до манеры говорить и пищевых привычек — проскальзывает герой аниме-сериала.

Неумеренное потребление глюкозы для работы мозга( «Черная тетрадь»). Неформальные футболки с рок-идолами и толстовки(Нонконформизм!). Свою внешность он описывает как «непримечательную», но упоминает, что он очень похож на отца, а отец был рыжим, бледным и зеленоглазым. Не очень-то похоже на неприметного «ботаника»? Попытки впечатлить девушку-полицейского чисто подростковые (игра на рояле вообще отсылает к «Сумеркам», я надеюсь, автор не это имел в виду), да и сама девушка похожа на мечту об идеальной подружке. (Красивая, умная, по долгу службы рвется быть всегда с тобой и очень внимательно слушает). И финальное объяснение того, почему они не могут быть вместе, тоже довольно комичное: «девушки из группы поддержки всегда встречаются со спортсменами, а не с ботаниками. Это закон природы».

Пока Джефферсон работает -- все нормально, потому что к работе он относится серьезно. И потому эта странная смесь инфантилизма с крепким триллером скорее позабавила — и все же увлекла, — чем раздражала. Постараюсь прочесть и следующую книгу серии. Надеюсь, в ней герой немного повзрослеет.

Книги Чертанова(ой) про Дарвина и Конан Дойля мне очень понравились, а «Марк Твен» и «Хемингуэй» скорее понравились, чем нет, поэтому к «Дюма» я приступала с предвкушением.

С одной стороны, в биографии Дюма есть все, что пришлось мне по вкусу в предыдущих книгах: разговорный стиль, демонстративная опора на здравый смысл, часто проводимые параллели с современностью — и все это на серьезной фактологической базе. За спиной у автора чувствовался огромный объем проработанных документов.

Возможно, именно объемами Дюма и подкосил автора, потому что вся книга написана в стиле торопливой скороговорки, почти без пауз для вдохов. В этом потоке событий ни одно не выделяется над остальными, так что момент, когда автор подчеркнул — вот, Дюма встретился со своим новым соавтором, это очень важно! — удивил и запомнился. Но про совместную работу дальше шло все той же скороговоркой, так что важность события потерялась.

Я понимаю, что прочитать всего Дюма — задача непростая, но отсутствие главы, похожей на «Тень великого человека», посвященной Холмсу, тоже бросилось в глаза. Хотя разбор сотрудничества Дюма-Маке и вклада каждого из них в «Мушкетеров» порадовал — очень наглядно получилось.

Кроме того, книга хороша тем, что обеляет Дюма. Вкратце мысль такая — если человек тщеславен, это не значит, что на самом деле он ничего важного не совершил. Чертанов убирает привычное представление о Дюма, сросшееся с его персонажами, и взамен рисует новый образ — по-своему не менее интересный.

Хотя общее впечатление — эпоха казалась автору куда интересней героя, и он использовал его для иллюстрации эпохи.

Нью-Йорк, ревущие двадцатые, полицейский участок, пропитанный духом перестоявшего в человеческих телах алкоголя. Машинистка, чьи пальцы выбивают на машинке сухое стаккато признаний; глаза опущены к листам протокола. Эта девушка — бледная, практично одетая — будто бы еще совсем молода, но обречена оставаться старой девой. Разговаривать с ней «все равно, что ждать, когда лак на ногтях высохнет». Роуз Бейкер носит клеймо заурядности с затаенной гордостью, четко сознавая свое место в этом мире и свои обязанности. Она сосредоточенно печатает на машинке даже самую жуткую похвальбу убийц и мучителей женщин, потому что это ее скромная роль в восстановлении порядка, а порядок она привыкла почитать превыше всего. Она фанатична в своей страсти к должному.

Но тут в участке появляется другая девушка — другая машинистка. Одалия Лазар. У нее роскошный шлем черных волос, грациозное тело, элегантные наряды, удивительное обаяние, и украшения, которые никак не могут быть настоящими драгоценностями, потому что, если это настоящие камни, зачем такой девушке идти в машинистки?

Все в участке задаются вопросами, как сюда залетела эдакая райская птичка; но блеклая машинистка за столом напротив всматривается в нее особенно внимательно. Наблюдательность — это единственное, что поощряли монахини, единственное, что жизнь в приюте только обострила. Она даже ведет записи своих наблюдений за Одалией; видит, как та подбирает ко всем ключи, и ждет, когда же та придет предложить ей свою дружбу.

Конечно, из этой дружбы ничего хорошего не выйдет.

Эта книга выделяется из обего ряда психологических триллеров тем, что автор в первую очередь ориентировалась не на успешных коллег, работающих в этом жанре, а на «Великого Гэтсби» Фитцджеральда. Попытка вышла очень интересной. Как минимум, влияние Фитцджеральда заметно в стилистике. Язык не вычурен, не экспрессивен, не отличается нарочитой эксцентричностью сравнений и образов, он... именно что элегантен, как дама с хорошим вкусом, которая хочет пожать урожай заинтересованных взглядов, никого не шокируя при этом.

Кстати, язык и выступает первым маркером «недостоверного рассказчика», потому что у доподлинно заурядной серой мыши не может быть такого богатой и выразительной речи.

«Мы неторопливо шли по авеню, петляя между выставленными на тротуар плетеными креслами. Последние теплые деньки, еще можно устроиться снаружи перед рестораном, и воздух, казалось, гудел от голосов тех, кто обедал на улице, торопился ухватить эту ускользающую радость. Из-под навесов струился желтый свет, золотыми лужами расплывался у нас под ногами, а лица едоков превращал в подобие хэллоуинских тыкв. Обрывки разговоров липли к нам вместе с густым ароматом жаркого – вдосталь жира и чеснока. Мы склевывали впечатления, словно голуби, двигавшиеся шаг в шаг с нами, – крошки с тротуара. Упитанные птицы расступались перед нами и вновь смыкались чуть позади – так возвращается прилив».

Затем противоречий становится все больше, и я не могу не восхититься тем, как изящно автор заставлет свою героиню то и дело проговариваться. Несколько штрихов за спиной Роуз меняют перспективу — и читатель видит уже совершенно иную картину, которую наблюдательная машинистка просто не может понять. Хотя нельзя сказать, что она склонна к самообману. Скорее, к самоанализу, но даже самоанализ — это глиняный шлем и соломенная защита против отточенного, искрящегося обаяния Одалии.

История их взаимоотношений — это одновременно и «роман разочарования», и «роман взросления». Хотя взрослеет Роуз очень своеобразно. С этой точки зрения Одалия, злокачественный нарцисс, куда понятней и ближе, чем ее «подруга». Если подумать, то факты биографии Роуз вызывают сочувствие, а она сама — не вызывает. Потому что фанатики с ригидной психикой пугают; исходящая от них опасность отталкивает, чему бы они не служили.

Хотя, если бы история Роуз была подана в другой тональности, с другой точки зрения — например, если бы автор сосредоточилась на ее жизни в монастыре, — то она могла бы получить океан читательского сострадания.

Развитие интриги тоже заслуживает отдельной похвалы. Нити сплетаются вместе, превращаясь в веревку, а веревка собирается в узел... медленно, продуманно, неотвратимо.

После унизительного расставания с мужем Карен при активной поддержке друзей и родственников находит себе работу: она начинает заниматься винтажной одеждой, любовно реставрируя платья от Ворта, Пуаре, Скиапарелли и Мадлен Вионне. Планы у нее простые: найти помещение под магазин, набрать клиентскую базу, развестись с мужем, не теряя самообладания, восстановить уверенность в себе. Но кто-то начинает угрожать ее спокойствию. Все начинается с относительно безобидных мелких пакостей...

Поиск шедевров среди старых тряпок, возвращение платьев в жизни, стирка кружев, отбеливание, отпаривание, посещение маленьких пригородных аукционов, география округа Вашингтон... все ненавязчиво, мило и увлекательно. Кстати, «порванный шелк», или, точнее, рассыпавшийся шелк — это именно реставраторский термин, а не символ бурно проведенной ночи или, нидайбох, оскверненной невинности.

Причем любовная линия отчетливо второстепенна по сравнению с «производственной». На мой взгляд, это и к лучшему, когда героиня заново восстанавливает самооценку с помощью интересного дела, а не благодаря упавшему к ногам томному миллионеру.

Симпатичный дамский детектив с неожиданным финалом:) Преступника Барбара Майклз закамуфлировала среди кустов с искусством Агаты Кристи.

Хотя перевод Скиапарелли как Чапарелли выбешивает, конечно.

Неправда, что это — хорошая книга:)

Это грамотная компиляция детектива, по типу студенческого реферата.

Ладно скроенный из чужих лоскутьев сюжет, который неуклюже пытаются одушевить трагедией прошлого. Только вот персонажи, переживающие эту воскресшую спустя тридцать лет трагедию, настолько стандартно-шаблонно-типовые, что порой было удивительно неловко за автора.

Это еврейскую мамочку из анекдотов он пытается выдать за живого человека?

И ладно бы эта двумерность относилась только ко второстепенным комическим персонажам. Нет, они все такие. Гарри Квеберт в комнате для свиданий поднимает голову и говорит «Маркус, мне страшно».

Великий писатель впервые видит любовь всей своей жизни, когда она танцует под дождем и играет с океаном.

Это так же скучно и предсказуемо, как «Сумерки», которые в моем хит-параде лидируют по числу романтических штампов.

Я понимаю, что авторская задачка тут была пройти между Сциллой и Харибдой: нельзя описывать секс пятнадцатилетней и тридцатичетырехлетнего, нельзя уйти от секса. Поэтому эрекцию нужно оправдать родством душ; хотя все равно, (если зажмуриться и попробовать поверить, что эти расплывчатые силуэты принадлежат людям, а не вырезаны на картоне), с одной стороны мне видится только подпитываемая тщеславием эрекция, а с другой — восторженная готовность подростка создать себе кумира.

Их переписка — набор сенитментальных банальностей, которые никак не тянут на великий, вошедший в школьные учебники роман. Не Браунинги, не Элоиза с Абеляром.

Вот письма влюбленных номер раз и номер два. Я специально убрала все указания на пол автора. Можно сказать, какой из них написала влюбленная девочка, а какое — тридцатичетырехлетний преподаватель литературы? И насколько велика разница между этими двумя письмами? А насколько велика должна быть?

Номер раз

Номер два

К

Единственная заслуживающая внимания линия — это история о борьбе Маркуса и Великолепного, и она хороша только на общем фоне: чуть более детальная прорисовка привлекает внимание сильней, чем человечки-огуречки, даже если качество рисунка не вышло за пределы первого класса изостудии. Пример из практики а la притча, которой обычно предваряют главу в мотивационных поп-психологических книжках.

Единственная тема, где проскакивают искренние нотки — тема авторского затыка и страха перед чистым листом.

У меня такое чувство, как будто в гостях мне обещали вкуснейшее блюдо от юного гения; но, случайно придя раньше назначенного времени, я увидела, как он запихивает в микроволновку пиццу из коробки и заливает порошковое желе кипятком.

Не могу назвать Диккера автором. Он — подавальщик разгоретых блюд. И даже не могу понять, есть ли у него талант — так старательно он спрятал себя за читательскими вкусами, за читательскими запросами. Очень характерно ,что в положительных рецензиях на «Квеберта» часто повторяется «все, как я люблю, и даже с избытком», «автор угодил», и т.д. Все равно, что по заказной статье о выборе офисных кресел пытаться понять, хорошую ли автор пишет южную готику.

Увлекательная, детальная, даже, хочется сказать, дотошная биография о кристаллизации обычного человеческого страдания в тексты дивной легкости, нежности и доброты.

Герой этой книги вряд ли хотел бы стать персонажем; он с болезненной тщательностью охранял границы своей личной территории. Но А.Б. Танасейчук сумел соблюсти тонкую грань между непочтительным любопытством и нерасуждающим почтением к гению; его деликатность будет очень приятна читателю, который хочет не тайн, не загадок — а знакомства с тем, кого уже заочно полюбил за «Фараон и хорал», за «Дары волхвов», за «Вождя краснокожих», за «Последний лист» и «Дороги, которые мы выбираем», за...

Жаль только, что в описании тюремного быта У.С. Портера приходится полагаться только на описания Эла Дженнингса, того еще сына лейтенанта Шмидта. Впрочем, жизнь за решеткой настолько превосходит возможности вымысла, что даже Дженнингсу я готова поверить почти во всем, кроме истории Айры Мараллата. Забавно, что он, упрекая Портера в недостатке реализма, написал такую сентиментальную, типично рождественскую историю. Зато «Подлинная история Джимми Валентайна» действительно кажется мне подлинной, и ох, какая это горькая и злая изнанка...

Знакомьтесь: Алекс Брокколи — мальчик, который живет в Белфасте, городе, который ассоциируется с новостями о терактах; в доме, где плесень и сырость чувствуют себя намного комфортней жильцов; с матерью, которая уже не раз пыталась покончить с собой. Да и с отцом Алекса связана постыдная семейная тайна — без всякого готически-романтического флера.

Стоит ли удивляться, что Алекс Брокколи видит демонов, а одного из них считает своим другом?

При этом Алекс выглядит на удивление стойким, здравомыслящим и вызывающим симпатию ребенком. Но после очередной попытки самоубийства его матери он попадает под наблюдение психиатра, которую не может не заинтересовать его своеобразный «воображаемый друг» Руэн.

Естественно, вначале психиатр считает демона порождением воображения Алекса, персонификацией его плохих поступков, мыслей и чувств. Но Руэн сообщает ей то, что десятилетний ребенок, даже очень развитый, знать не может, и психиатр постепенно теряет надежную, выложенную сотнями научных трудов почву у себя под ногами.

А внимание доктора становится катализатором для Руэна, и уже неважно, кто он — нематериальная злая сила или кривое отражение реальности в надломленной психике. Важно то, чего он все настойчивей и изобретательней требует. Руэн хочет, чтобы его «подопечный» убил человека, и основная интрига состоит в ответе на вопрос — поддастся Алекс или нет.

Сочетание «ребенок и зло» почти беспроигрышно. Во-первых, ассоциативная связь «дети — невинность, чистота» до сих пор еще не распалась в массовом сознании; во-вторых, личный опыт и новостные сводки настойчиво утверждают обратное: дети, еще не прокачавшие эмпатию и социальные навыки, творят зло с бездумной легкостью.

Возникает разница потенциалов, из которой достаточно просто извлечь литературные эффекты.

Надо отдать автору должное — она написала увлекательную книгу. Противостояние психиатра Ани Молоковой, мальчика Алекса и демона Руэна развивается очень динамично и захватывает внимание, не отпуская его вплоть до финала. История грамотно срежиссирована, и сюжетный темп то замедляется, то ускоряется в нужных местах, милосердно давая передышку, но не позволяя отвлечься.

Только потом, узнав, чем все закончилось, и закрыв книгу, начинаешь подмечать недостатки: истории не хватает глубины, персонажам (и даже «хорошему мальчику» Алексу) — характера, трагедии прошлого шаблонны,цели демона мелковаты для описываемой крутизны, а эрудиция автора по части психиатрии выглядит довольно поверхностно.

И даже вопрос, как девушка с китайско-ирландскими корнями обзавелась русским именем и фамилией, остается без ответа.

Серия «Интеллектуальный бестселлер» категорически не подходит этой книге. Определив книгу в young adult с присущими жанру серьезными драматическими коллизиями, но отсутствием чернухи, правильными, но несколько упрощенными ответами на сложные вопросы, яркими персонажами с простой мотивацией, я сняла большую часть своих претензий к «Мальчику, который видел демонов».

В плюсы идет то, что автор сумела сохранить двойственность объяснения почти до финала, что добавило соли интриге. И очень забавляет дотошный и длинный список вопросов для обсуждения в книжном клубе, приведенный в конце романа.

Вместо туманов Англии — снега Сибири, а вместо классических призраков... впрочем, не буду спойлить. Все равно этот добрый, ироничный и остроумный рассказ строго соблюдает не букву, а Дух диккенсовских рождественских традиций.

Разве что главный герой вначале представлялся очень стереотипно — усастый, пузастый, коренастый, — а потом начал хорошеть буквально с каждой строкой:)

К стыду своему, я раньше почему-то считала, что у Майн Рида была такая же спокойная, буржуазная биография, как и у Жюля Верна. Оказалось, что капитан Майн Рид — смелый до героизма, по-мальчишески тщеславный, но обаятельный, добродушный, оптимистичный, импульсивный ирландец — знал, о чем пишет, из первых рук.

Первая часть его биографии — история искателя приключений, хотя этот искатель нуждался больше в деньгах, чем в приключениях; если бы в то время в Америке его классическое образование было более востребовано, чем выносливость, острый глаз, навыки наездника и стрелка, то, возможно, Майн Рид стал бы «всего лишь» хорошим педагогом и ученым-натуралистом. Какое освежающее трезвомыслие со стороны «романтического героя»:)

Вторая часть биографии — история обмена жизненного опыта на гонорары посредством книг:) Майн Рид печатался в интереснейшую эпоху становления современного книгоиздательства; по-своему это не менее любопытно, чем его приключения на «Тропе Санта-Фе». (Интересно, не сравнивал ли порой Майн Рид издателей с норовящими всех оскальпировать сиу?)

Автор проделал большую работу; он никогда не забывает остановиться и объяснить, каким был исторический, политический и культурный фон во времена Майн Рида. Иногда это выглядит как «ковер на фоне девушки», но чаще всего благодаря такому подходу заезженные факты и даты вдруг становятся яркими, красочными, наполненными смыслом — и читатель вместе с отважным капитаном проживает его эпоху.

Приятный и уютный, хоть и немного суховатый в своей «классичности» детектив. Ограниченное число подозреваемых, эффектное убийство в телестудии, множество мотивов, которые появляются перед Мэриэл Адамс один за другим; изящно закругленный финал, в котором всем сестрам раздают по серьгам. Тщательно продуманную схему событий, ведущих от убийства к его раскрытию, можно было бы расцветить более яркими красками: в основном стиль очень функциональный, очень «глагольный». Там, где автор отступает от него — например, в описании виноградной галереи, — получается очень хорошо.

История с «уникальной библиотекой» могла бы стать жутким штампом или сюжетом готического рассказа, но стала — в хорошем смысле — разочарованием читателя, который на самом деле любит, когда фокуснику удается его фокус:)

Алана Карнака, состоятельного этнолога-любителя, должны были встречать из экспедиции двое его друзей: беззаботный плейбой Дик Ральстон и выдающийся специалист по патологии мозга Билл Беннет. А вместо этого его встретил некролог о самоубийстве Дика — и Билл с новостью, что к этой смерти причастен психиатр Керадель и его прекрасная дочь, мадемуазель Дахут д'Ис. И при взгляде, или, скорее, при погружении в удивительные фиолетовые глаза этой женщины Алану Карнаку неслучайно вспоминается древняя легенда о проклятом Исе.

«Ис был злым городом, полным ведьм и колдунов, но самой злой из них была Дахут, дочь короля. Она брала себе в любовники, кого хотела. Они удовлетворяли ее ночь, две ночи, редко три. Потом она бросала их, говорят некоторые, в море. Или, как говорят другие, отдавала их своим теням...»

В «Ползи, тень, ползи!» Меррит вплетает все мотивы, которые до этого появлялись в других его книгах: роковая красавица, питающая неодолимую страсть к главному герою, власть прошлого, которое борется и побеждает современность, и тайны древней цивилизации.

С «Куклами мадам Мэндилип» роман роднит только общая тема: современник автора вынужден поверить в древнюю магию и сразиться с ней. Участие Лоуэлла, Рикори и его подручных — эпизодическое и «техническое», внимание читателя сосредоточено на Алане Карнаке. В отличие от пожилого и бесполого доктора Лоуэлла, Карнак — более типичный для Меррита и для фентези в целом герой. Он красив, или, вернее, неотразимо притягателен для двух главных красавиц романа, а также храбр, и силен, и умен, и... все. Для того, чтобы сказать об Алане Карнаке еще хоть-что нибудь, нужно было бы выжимать характеристики из текста грубым насилием и читательским произволом.

С мадемуазель Дахут дело обстоит немного иначе; внешность своей колдуньи Меррит описывает необыкновенно поэтично и добивается нужного эффекта: она кажется неземным, непредсказуемым, полуреальным созданием, и даже современные наряды не разрушают магии ее холодного обаяния.

«Удивительные глаза. Большие, чистые, как вода на тропической отмели, и в них поблескивали маленькие светло-лиловые искорки, как блестит солнце в мелкой тропической воде, когда поворачиваешь голову и смотришь сквозь чистую воду».

«Кожа ее — чудо, белая, но полная жизни, как будто сквозь нее просвечивает лунное сияние.

Ростом почти с меня, с женственной фигурой, с полной грудью. Голова и плечи, как лилия, выступают из чашечки блестящего, цвета морской волны платья».

«От белых плеч до белых ног она была укутана в прозрачное зеленое платье, похожее по покрою на столу древних римлянок. На ногах сандалии. Две толстые пряди бледно-золотых волос спускаются меж грудей, и сквозь одежду видны все линии прекрасного тела».

Зловещая красота мадемуазель Дахут неразрывно связана с тайной возрождения города Ис. Тайна, воплощенная в женщине, женщина как вопрощение пугающей, порочной, древней тайны... А сестра Билла Эллен, если вдуматься в сюжет, выглядит куда более загадочной особой, чем Дахут, хотя на первый взгляд она просто прекрасная блондинка, с детства влюбленная в Алана.

Конечно, все персонажи «Тени» с точки зрения психологии выглядят как яркие, но неумелые рисунки без намека на глубину, и в главных героях это особенно заметно: чем больше времени они проводят «на сцене», тем топорней смотрится их игра. Однако секрет привлекательности творчества Меррита еще и в том, что герои его неизменно картонные, а вот чувства их — настоящие. Персонажи плоские, неправдоподобные, они влюбляются и ненавидят лишь благодаря авторскому произволу; но зато описание этой проклятой страсти увлекает, захватывает, затягивает... убеждает в истинности — вопреки всему.

«Ползи, тень, ползи» — на удивление чувственный роман для строгих цензурных рамок того времени. Меррит действительно сумел сделать зло и гибель настолько притягательными, что устоять почти невозможно, и финальный вопрос Алана окрашен скорее отчаянием, чем надеждой. А «явленное зло» — ритуал в поместье Кераделя, — заставляет вспомнить про небольшое увлечение респектабельного автора, а именно: сад галлюциногенных растений. Тяжелое, липкое, обволакивающее ощущение кошмара, который с каждым вздохом становится все реальней, все непреодолимей...

Причем в «Тени» зло у Меррита на удивление практично; мотив самоубийства Билла — это вечный мотив секса и денег, только исполненный в мистическом ключе. Такой подход удивляет и потому, что в других романах Меррита реальность отступала сразу и без боя; события начинались с чего-нибудь эдакого, сверхъестественного, и продолжались в том же духе без передышки, менялась только интенсивность воздействия на читателя. Здесь же автор искусней дозирет нагрузку и умело использует контрасты. Например, способ, которым Алан добыл себе гардероб после ночи с Дахут, оказался вдвойне приятной неожиданностью; тем более приятной, что юмор вообще был мало свойственен Мерриту-визионеру.

Можно только сожалеть, что после «Тени» Меррит больше не написал ни одного романа, поскольку «Тень», со всеми ее недостатками — один из лучших образцов мистического хоррора. Меррит умер от сердечного приступа спустя девять лет после публикации «Тени», и за это время он не написал — во всяком случае, не закончил — больше ни одного романа. Как на объяснение такого долгого творческого перерыва можно сослаться на отнимавшую массу времени и сил должность редактора; но почему-то почти невольно предполагаешь, что в его молчании скрывалась некая тайна, и «Ползи, тень, ползи» — это ключ к ней.

Рубилово, мочилово, крошилово, по демонам стрелялово, кишки и кровь брызгалово. Идет перечисление — потери и ранения.

Все архигероически, эпически, эпически... Хотя, зачем я так критически и злобно-сакрастически? Задачи на демоно-деление и демон-вычитание сужу литературно, а не арифметически?

В клинику доктора Лоуэлла привозят необычного пациента, подручного известного гангстера Рикори. Пациент умирает, но причина смерти неизвестна, а сама смерть была настолько странной и страшной, что Рикори в сотрудничестве с Лоуэллом начинают расследование. Вскоре выясняется, что пациент Лоуэлла был не единственным человеком, который умер подобным образом, и единственное, что объединяет всех жертв «эпидемии» — это дети. Точнее, дети, их куклы и магазинчик мадам Мэндилип...

С тех пор, как человек, неуклюже ворочая мозгами, сделал вывод, что на его точное внешнее подобие должны перейти более серьезные свойства оригинала (и тем самым сформулировал закон симпатической магии), страх перед куклами остается одним из самых стойких страхов всего человечества.

Каждый ребенок изобретает этот страх заново.

Правда, чаще всего детские фантазии насчет оживших кукол относительно безобидны — автогонки по книжным полкам, кража конфет, заплывы в ванной, «настоящие» чаепития, — но иногда в голову закрадываются и более жуткие предположения. Автор этих строк, бывало, водружала на крышку ящика с куклами тяжелый том энциклопедии и верила, что если крышка поднимется, звук упавшей книги известит меня о том, что у меня ооооочень серьезные неприятности6).

Меррит эксплуатирует страх перед куклами невероятно искусно. Характеры и психология персонажей никогда не были его сильной стороной, но взамен этого в «Дьявольских куклах» он создал настолько убедительно пугающие ситуации, что героям только и остается, что бояться, бороться с ужасом пережитого и пугаться вновь.

Напряжение нарастает, словно в фильме Хичкока, и с каждым пережитым испытанием, с каждой новой смертью образ приветливой мадам Мэндилип приобретает все более жуткие черты. Меррит сумел описать ведьму, которая действительно выглядит как архетипичное, древнее зло, а не как банальная карга с котлом и кошкой или такая же банальная роковая красотка с густо подведенными глазами.

Быстрая динамичная смена событий в «Куклах» и явное преобладание глаголов над прилагательными может удивить тех читателей, который начали знакомство с автором с «Живого металла», «Лунной заводи», «Лика в бездне»... Фантастические романы Меррита просто тонут в описаниях, а сюжет порой кажется заштамнованным так, что живого места не осталось. Впрочем, обвинять писателя в банальности было бы несправедливо. Большая часть вины лежит на его последователях, которые воспользовались выведенной в «Лунной заводи» формулой: бравый парень; роковая красотка-принцесса, влюбленная в бравого парня; ангельское создание, влюбленное в бравого парня и то и дело норовящее пожертвовать собой ради него; нейтральный рассказчик; злодей-ученый и тайны таинственной цивилизации. Не правда ли, очень знакомо?

Возможно, наступивший в тридцатые упадок интереса к фантастике заставил Меррита перенести действие «Кукол» в более привычную читателю городскую среду и не выводить сразу магию на сцену. Взамен автор мог делать от главы к главе все более явственные намеки и сражаться с упрямым материализмом доктора Лоуэлла.

Меррит, в отличие от многих своих коллег, никогда не писал романов ради гонорара; и, когда он добросовестно попытался учесть жесткие требования жанра, ограничение писательских возможностей вдруг пошло книге на пользу: фирменное богатство фантазии писателя никуда не исчезло, но стало более лаконичным, концентрированным и, в конечном счете, более эффектным.

И хотя «Дьвольские куклы мадам Мэндилип» не изобрели кукольный хоррор, они вполне заслуженно не только остаются в русле жанровой классики, но и всегда находятся в первых рядах.