Роман прекрасен до тошноты. Просто нужно понимать, что это никакая не фантастика, не антиутопия, а роман абсурда. Ни в психологическом, ни в социальном плане роман программно не претендует на достоверность.

Напротив, именно очевидная недостоверность и поддерживает ощущение немыслимости происходящего (из аналогий, навскидку — «Превращение» Кафки: автор дает невероятное происшествие как бытовуху, но в реальном мире такое событие ну никак не могло стать бытовухой). Задача Исигуро — не в том, чтобы, как в фантастике, читатель принял правила придуманного мира и жил в нем вместе с героями. Нет, читателя будет тошнить от этого донорства и на первой, и на двухсотой странице, мы не будем принимать происходящее как данность, но все же останемся с героями, отпустив их лишь на последней странице. С чудовищным мастерством выписанное столкновение человечности с абсурдом мироустройства — это и есть главная фишка романа. Автор расковырял плоть бытия и тыкает читателя в эту гноящуюся рану всякий раз, когда мы готовы съехать на предлагаемые автором же рельсы жанрового автоматизма (антиутопия, роман воспитания, психологический роман и т.п.)

Этот разрыв в ткани бытия — смерть, смертность человека. Эдем Хейлшема, где смерти нет, заканчивается во всех смыслах, начинается взрослая жизнь, которой ты в сущности добровольно будешь отдавать куски себя (здесь важно авторское donations, слово «выемки» совсем не туда уводит). Но может ли настоящая любовь хотя бы отсрочить смерть? А в чем смысл искусства? Или лучше, чтоб побыстрее? Важно ли помнить Эдем? Или, напротив, смерть приносит какое-то понимание (ты — не донор, тебе не понять)?

Роман беспримесного отчаяния — а что еще можно испытывать ежесекундно отчетливо осознавая собственную смертность? — превращается в развернутый дзенский коан: «Падая в пропасть, ты зацепился зубами за пучок травы. И тут тебе задают вопрос о сущности Будды».

САМАЯ АДЕКВАТНАЯ РЕЦЕНЗИЯ НА «СНЕГ ЭНЦЕЛАДА»,

в принципе, написана У. Эко:

«В порнографических фильмах всегда полно людей, которые бесконечно долго едут на машине; пар, которые тратят нереально много времени на то, чтобы зарегистрироваться в гостинице; джентльменов, которые несколько минут едут в лифте перед тем, как зайти к себе в номер … Прямо и грубо говоря, в порнографическом фильме, прежде чем увидеть нормальный трах, вам придется просмотреть нечто похожее на рекламный ролик городского транспортного управления».

Ну, только вместо последнего у Веркина трудовые будни, байки и немудрящие досуги нашего современника-гуманитария. И животноводство, тьфу, пищеварение означенного современника.

Я понимаю, что это такой модернистский прием – вроде псевдодокументального игрового фильма, снятого кривыми дрожащими ручками на любительскую камеру. Скажем, приходит герою такая пугающая посылка – и вместо леденящего ужаса, горячей волной накрывшего ГГ, нам несколько страниц описывают, как оный просматривает душеполезное на ютубе. Ну да, вполне себе достоверно психологически – но у Хемингуэя в «Белых слонах» про то же сделано лучше, а главное – короче. И ты читаешь, читаешь, читаешь, читаешь, читаешь все эти многая, без конца и краю, слова – а ведь ролики на ютубе сами себя не посмотрят...

Вот такой отзыв я написал, прочитав страниц 150 «Снегов Энцелада». Но все это, наверное, мимо, потому что роман все же цепляет. Даже вот приснился, а разговоры по мобильнику – нет, действительно, не снятся. Это «цепляет», конечно, во многом объясняется моей принадлежностью к целевой аудитории: XY 47 лет с провинциальным бэкграундом, гуманитарий, мигрировавший в бизнес. Но как портрет моего поколения, нечувствительно прогадившего страну, роман, наверное, интересен не только нашему поколению. И я не столько даже про точно схваченные черты, вроде потребительской фиксации у позавчерашней молодой шпаны, не брезговавшей накатить теплой водки из пластиковых стаканчиков. Нет, я скорее про особое умонастроение, которое многое в нас объясняет (например, про то, что активистами, пытавшимися что-то изменить в стране, стали люди не самые в наших компаниях умные – а самые умные сосредоточились на малых делах для себя любимых).

Ну и вообще, сегодня «настоящий» роман про современность распознать довольно легко: если кажется актуальным без обращения к текущим событиям – значит, перед нами хорошая литература. Для меня роман Веркина оказался именно таким.

«Чагинск» – донельзя нескладный текст, хорошо отражающий нашу нескладную жизнь. Стругацкие на Стругацких (тут и словесное недержание вперемешку с холодком чудес из «Улитки», и мерцающие недосюжеты из «Хромой судьбы», и траченный молью Виктуар, который все никак не перестанет бренчать, и странная смесь Зурзмансора с Демиургом из «ОЗ»…). И все тянутся-тянутся перед героем кривые глухие окольные тропы, и всего этого чересчур, прям Дмитрий Быков какой-то. Читатель изнасилован мокрецом, тьфу, шушуном – старомодным, ветхим, своим. И миноги, тьфу, растебяка, quantum satis.

Ну или возвращаются такие Билл Денбро и Бен Хэнском в Дерри – только Билл пишет всякую фигню на заказ, а Бэн строит дома для нуворишей, с золотой лепниной. Презирая и заказчиков, и себя. И от тех тогдашних в них ничегошеньки не осталось. И то ли в победившем пластмассовом мире вообще нет ничего настоящего, то ли настоящее недоступно давно пластмассовым героям. Это в Дерри было It, а в русском Чагинске – только фрейдовское Id. Один черт, по-русски звучит одинаково. Талантливый режиссер сделал бы из этого сериал в роде «Фарго», только круче. В общем, невозможно это читать, но и не читать невозможно.

А самым любопытным мне показалось схваченное чутьем настоящего писателя ключевое значение нулевых для нас нынешних, сорока-пятидесятилетних. Что-то с нами произошло между советским детством и вот этим настоящим. Где-то на излете девяностых – начале нулевых шальное выживание сменилось циничным, я не знаю, corruption в самом широком смысле. Где «нас» отличает от «них» только ирония, сарказм и прочая ничего не значащая болтовня. И вот эта связка, она многого стоит. И пусть роман мне не понравился, но вторую часть, конечно, прочту, когда появится на Литресе.

Русский ответ «Гарри Поттеру» — уже сложившийся жанр (скоро и рассказ о школьных годах Йозефа Кнехта будет восприниматься исключительно как швейцарский ответ «Гарри Поттеру»). Два таких «ответа» показались мне любопытнее оригинала (которого я, впрочем, не осилил). Любопытными прежде всего необыкновенной полнотой живой радости учебы и познания. Н. Горькавый создал настоящего «Гарри Поттера» для «технарей», а затейливое единство миниатюр А. Коростелевой — это очень правильный «Гарри Поттер» для «гуманитариев». Тех, кто хочет учиться, узнавать новое, расти, а не обзавестись волшебными предметами, помощными зверями и пикантными шрамиками.

Не нужно сравнивать этот роман с «Метро». И с «Вонгозером» тоже не нужно. Постап — на месте, но здесь это просто прием, подчеркнуто условный трюк. Ну как если бы Dude из «Большого Лебовски» занял бы место Безумного Макса в «Дороге ярости». Ап — и где он ваш постап? Отличный текст (читал в переводе) от современного белорусского классика, хотя русскокультурный читатель, не знающий белорусского контекста, многое, наверное, пропускает.

На первый взгляд, перед нами –

И написано по-настоящему хорошо (я не поклонник Пелевина, но этот роман понравился): многоголосие (стихи, военная проза, документы, основное повествование) нигде не пробуксовывает. Мне, правда, не понравилась проза Тихонова в романе. Если это стилизация под кондовую литературу о войне, то стилизация, во-первых, не очень точная, а во-вторых, зачем здесь имитация плохой прозы? Быть может, это «зачем?» входило в авторскую задачу (там и внутри романа критик недоумевает, зачем это публиковать в эпоху гласности), не знаю.

Главная тема романа, в любом случае, звучит очень сильно: неразрывная связь с нашим «сейчас» страшного, проговоренного, но не переработанного прошлого. Это прошлое, темной жижей впитавшееся в разметанный войной чернозем, все равно возвращается к нам – дурью шальных нефтяных денег, отупением провинциальной нищеты, ядовитыми испарениями бесчеловечного героизма.

И непонятный эпилог, пожалуй, хорош (в мультиверсуме «правильной» реальности не бывает; или бывает?)

«Эйфория» – хорошее название, хотя «Оргазм» тоже, наверное, подошло бы. Перед нами – не просто интеллектуальный прорыв героев-антропологов, совершенный в ситуации любовного треугольника. Это необыкновенный момент полноты человеческого бытия, соединяющего интеллектуальное и сексуальное, прошлое и настоящее, привычное и чуждое. Тот краткий миг, когда совместное чтение революционной монографии оказывается чувственней секса втроем.

А еще роман – отличное введение в философскую проблематику антропологии и, в особенности для русского читателя, – приглашение познакомиться с биографией и взглядами прототипа героини – Маргарет Мид. Кстати, «эйфория» переводится с греческого как «плодовитость». Однако обладание – знанием, славой, другим человеком – всегда мимолетно и в конечном итоге иллюзорно.

Каждый из нас не раз оказывался ночью в темном зловещем лесу – дрожа от холода, прислушиваясь к шорохам, обращаясь бог знает к кому с просьбой о том, чтобы тот ужас, что по хозяйски вольготно ходит совсем рядом, просто прошел мимо. Мы все это не раз переживали – вместе с хоббитами в Старом лесу, вместе с кинговской «Девочкой, которая любила Тома Гордона» – у каждого читателя, наверняка, наберется свой список.

Стоит ли еще раз окунутся в эту хтонически-психоделическую жуть вместе с Мартой – героиней популярной писательницы Анны Козловой? За это произведение я брался с некоторой опаской, ведь предыдущие ее романы у меня как-то не пошли. И этот я чуть было не бросил: рассказ вначале романа идет от лица забытой в вагоне книги, это она, взяв читателя за руку приведет его в место, откуда начнется действие. Хотя, что считать началом? Ведь путешествие Марты – это и путешествие в свое прошлое. Но и в реальном плане путешествие героини, затягивая в свою орбиту других людей, даст нам если не целую энциклопедию русской жизни, то по крайней мере, галерею мастерски изображенных современных типов (мне, правда, показалось, что изображая мужчин автор как-то слишком сгущает краски… но мы, впрочем, всякие бываем :). Ну, а книги-расказчика, если брать роман в целом, оказалось не так много, чтобы испортить впечатление. И потом, кому-то этот прием может и понравится (просто на мой взгляд он сегодня немного слишком литературный).

Из безусловных удач романа хочется назвать то, как по мере чтения меняется наше отношение к персонажам (не только к ГГ, меня вот в этом плане зацепила и мама Марты). Конечно эти изменения в нашем восприятии героев тщательно просчитаны автором, но здесь ведь одно дело – хотеть, а другое дело – уметь... И Анна Козлова умеет. Меняются и сами герои – и эти изменения не кажутся какими-то придуманными (авторы обычно считают, что перерождение героев само собой разумеется в пограничной ситуации; но здесь герои меняются и без нее – однажды перемены просто приходят).

Бросая прощальный взгляд на весь роман, нельзя не заметить, что история в целом очень хорошо выстроена: в ней нет ничего лишнего, флешбеки уместны, кусочки сюжетной мозаики, подобранные разными персонажами, органично собираются воедино. В общем, «Рюрик» – редкая удача на небосклоне прозы о современности. Однозначно рекомендую к прочтению!

Этот пронзительный роман оказался для меня еще и прекрасным образцом настоящей фантастики. Настоящей – т.е. не с изложенными топорным языком вымученными выдумками, а с попыткой говорить о реальности через призму фантастического, с помощью остранения.

Здесь и живой герой (он со своими проблемами, быть может, не всем интересен, но он – живой) в перспективе мироздания, и неостановимо меняющийся мир, и (положено ведь три составляющих?) демонтаж стереотипных форм социального поведения – как привычных, так и почитаемых «альтернативными». И грустное достоинство зацементированной на века финальной надписи.

Для меня роман Уокер стал в один ряд со «Спином» Уилсона.

Обычно «Кадын» сравнивают с «Мэбетом» Григоренко (и сравнивают не в пользу романа Богатыревой). Меня же «Мэбет» совершенно не тронул. Главным достоинством «Кадын» кажется мастерское соединение эпоса, сказки, бытописания и романа о взрослении. Стилистическая монотонность, отмеченная критиками, — это как цемент, что скрепляет очень разные жанры, создавая удивительно цельный мир.

Что получится, если зарядить хорошо сделанный ТНТшный сериал (а вдруг?) идеями из «Банальности зла» Ханны Арендт? (И поздних Стругацких с люденами сюда же, до кучи). – Угу, получится роман Сальникова «Отдел».

Первое мне показалось на редкость удачным: фантастическое допущение, помещает сто раз описанные вещи в современность – с просто ошеломляющим эффектом.

Но в целом – must read, разумеется.

Очень правильная фантастика. Правильная – это когда в научно-занимательной форме автор умеет говорить о вещах, интересных не только энтузиастам науки.

Научная составляющая рассказа не нова для людей, интересующихся лингвистикой: здесь и гипотеза лингвистической относительности (вероятно, ошибочная в радикальных вариантах), и опыты по созданию идеографической письменности (ЛоКоС, например). Все это качественно сделано, и фантастическое допущение заставляет внимательно следить за перипетиями полевой лингвистической работы (чай, не язык каких-нить индейцев хопи изучаем)

Как уже отмечено, это хорошо написано. Более того, неплохо отредактировано (ну, или авторы просто так пишут – и то, и другое по нынешним временам большая редкость). Соавторы не потакают читательским ожиданиям (здесь плеснуть душераздирательности, там терзаний душевных, плохим выдать побольше мерзости, хорошим – отсыпать нерассуждающего благородства). Пусть и может творческая свобода отпугнуть осторожного издателя, но авторы предпочли работать в приглушенных, пастельных тонах, разделяя героев не на положительных и отрицательных, а на главных и второстепенных. Воспользуйся соавторы проверенными тиражами рецептами, получился бы у них совершенно дяченковский текст – чего очень бы не хотелось.

Читая такие тексты, временами соглашаешься с тем очень спорным тезисом, что нет ни фантастики, ни мэйнстрима, а есть хорошо и плохо написанные книги. Это не фэнтези в доминирующем сегодня стиле – забористом, ярком, энергичном, это фэнтези в сторону, скажем, лорда Дансейни.

Кажется, в последние годы отечественная фантастика приближается к скачку, по мощи сравнимому с американской «новой волной»: после провала конца 1990-х – начала 2000-х она вновь становится литературой.

Первая, самая большая, часть «Малой Глуши» есть, по сути, удачный стилевой эксперимент – попытка сращения производственного романа с хоррором (ну, или просто фэнтези для многих читателей). И это только самое заметное из соположений.

На выходе получаем умопомрачительный гротеск. Интересно, что вторая половина 2000-х вообще оказалась не скудна женскими текстами, организованными как стилевые эксперименты (начатые гораздо раньше «Звездные гусары» Хаецкой и «Шайтан-звезда» Трускиновской также ‘выстрелили’ сравнительно недавно). В этой литературной ориентации и кроется, возможно, путь к возрождению русской фантастики, что мечется сегодня между потугами на Идею (‘как нам обустроить Россию’) и мелкотравчатой жанровостью (‘мы, типа, без претензий: пиф-паф — трындец котенку, потому как время, значить, жестоких чудес’).

Но главная и самая замечательная ‘литературная’ характеристика произведения Галиной – это творческая свобода (об этом отчасти сказано в отзыве Дивова на обложке). Автор, разумеется, оглядывается на публику, но отнюдь не потакает ей (последнее стало, увы, нормой у большинства современных фантастов).

И еще удивительно приятно наблюдать, как автор растет от романа к роману (такая это редкость в русской фантастике). Когда авторские приемы, памятные по совершенно меня не тронувшим «Хомячкам», вдруг начинают работать на смысл, расцвечиваются новыми красками – писательница все яснее различает даль большого СВОБОДНОГО романа, который ей, надеюсь, только предстоит.

По прочтении замечательного романа Галиной загрустил, укрепившись во мнении о том, что отечественная фантастика потихоньку отдает богу душу. «Книга года по версии Фантлаба» в этом отношении очень симптоматична: если у иностранцев лучшие книги за последние три года — жанровая литература, то в номинации «Лучший роман (авторский сборник) отечественного автора» первые позиции в 2009 — 2011 годах занимают романы, имеющие мало отношения к фантастике в традиционном ее понимании. И «Медведки» Галиной — тоже хрестоматийный в своем роде образчик того, что Цветан Тодоров назвал ‘фантастической литературой’ (сильно запутав любителей фантастики).

Здорово, что в литературе основного потока появляются такие хорошие произведения. И жаль, что обещанной конвергенции мэйнстрима и фантастики, к сожалению, нет как нет. Да, авторы мэйнстрима охотно используют элементы жанрового антуража фантастики. Однако встречного движения — повышения литературного качества, художественной эмансипации произведений фантастического жанра — что-то не видно (я только о ‘состоявшихся’ авторах первого ряда). Недотепы-симбионты последних лет просто не сопоставимы по уровню, скажем так, писательских амбиций с фантастическими произведениями Галиной, Петросян, Быкова, Елизарова (разве что «Райская машина» Успенского находится в той же ‘весовой категории’).

А «Медведки» показались мне удивительно сбалансированным, хорошо темперированным романом. Поначалу напрягся, решив, что сейчас автор вырулит на заезженный мотив превращения текста в реальность, но все оказалось глубже. Действительно, некоторые из мотивов можно было развернуть даже в отдельный текст – но мне кажется, что в итоге мы имели бы лишь вариации на чужие или свои фирменные темы. Первое скучно, второе… а зачем? Хочешь про ‘мир как текст’ – читай «Заплывая за буйки». Хочешь про ктулху, вылезающих, чтобы с бою взять Приморье – есть же «СЭС-2». Внутренней логикой своей «Медведки» напомнили мне «Хромую судьбу» (без Синей папки) – с ее подчеркнуто реалистической линией писателя, с нерешенностями, ‘работающими’ именно в балансировании (потому как, на выходе совершенно не важно, построен ли изпитал, действительно ли Феликсу Сорокину досталась партитура труб Страшного суда, помстился ли герою Булгаков и т.п., а важно – «хватит с меня псины!»).

Магистральный сюжет Галиной (она, как мне кажется, вновь и вновь пишет историю о силе вымысла) заиграл в романе новыми гранями: сама повседневность оказалась не только иллюзорной, но загадочно мощной. Люди, какими мы их знаем, — лишь тени и отражения, что, однако, не означает их эфемерности (в логике ‘если лиц много — значит, они все поддельные’), но указывает на что-то большее, стоящее за множественностью отражений.

Вообще, если вычленять в романе ‘художественно-философские идеи’, то в большинстве своем они нисколько не оригинальны, загадка обаяния романа – в той убедительности, с какой эти идеи воплощаются (помните, «все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле»?). В последних романах Марии Галиной за техничной игрой в фантастику, постмодернистским переливанием из текста в мир и мастерством ‘объемного’ реалистического письма просвечивает неожиданный в наши дни, но удивительно органичный символизм.

Потрясающий рассказ. Собственно, Рыбаков сам о нем все сказал: это было попыткой написать о том, каким бы был СССР, если бы пропаганда была правдой. И как же было бы все замечательно, если бы все так и было! И насколько острее на этом фоне осознается инаковость действительности.

Аналогичный ход используют Д. Быков и М. Чертанов в плутовском романе о Ленине «Правда».

Роман (или повесть?) – настоящий шедевр. В том изначальном (мы же про историю здесь?) значении слова: «квалификационная» работа подмастерья на право называться мастером. Но зачем такая несомненному мастеру?

Ну, проделана большая работа. Нюансировка здесь – тончайшая, довольно сложная повествовательная структура сидит, как влитая. Скажем, в исторической части какие-то куски – едва ли не буквально переписаны с источников (вроде истории «Тайной истории» Прокопия Кесарийского), какие-то – достигают обобщающего сарказма «Истории одного города», временами перед нами – отголоски гротеска а ля «Всеобщая история, обработанной Сатириконом». Да и не перечислить всего. Местами – про российскую историю, местами – про историю соседей. Но все это – благодаря мастерству стилизации, выверенным акцентам и полутонам – на части не распадается, но сплетается в удивляюще органичную картинку.

Художественные перспективы, заданные разнородными текстами: множатся, трансформируются – но все соединяется «стык в стык» и работает на общую идею оправдания нас. Идею, в сущности, немудрящую – но когда все художественное целое организовано вокруг нее, эта идея обретает неожиданную глубину (вроде простенького та-да-да-дам, вокруг которого вращается галактика Пятой симфонии). Ну красиво ж ведь! Да, советская история — сплошной гротеск, но где-то там, в коммуналках просверкивают лики древних благоверных князей и княгинь. Именно правда, ими воплощаемая, раз за разом останавливает нас у пропастей, в которые мы с идиотским энтузиазмом все норовим сверзиться.

В общем, текст – мастерский, хотя и немного головной, лишенный настоящего романного дыхания.

Не скажу, что повесть понравилась, но интересна она безусловно (как почти все у Чана). Для религиозного сознания необходимость веры составляет фундамент концепции человека: Бог не предоставляет людям неоспоримых свидетельств собственного существования, чтобы не лишить нас свободы выбора, которая реализуется в вере или неверии. Имей мы неоспоримые доказательства бытия Божьего – мы тут же кончимся как люди. Это положение, ставшее, в сущности, общим местом, и деконструирует Тэд Чан.

И надо сказать, получилось любопытное зеркало ветхозаветного мира: ангелы, режущие египетских младенцев, потоп, убивающий всех, Бог, издевающийся над Иовом, чтобы испытать его веру… Без Христа все, наверное, так и выглядит.

Повесть в целом – это остроумное упражнение, выстроенное на оттенках биологического и культурного расизма. Начало – мастерский памфлет о мультикультурализме сразу в европейском и российском его изводах. В борьбе за дружбу и мирное сосуществование с пауками из «Эпоса хищника»... Но в отличие от прежних кагановских вещей «Лимонная планета», к сожалению, как-то не задевает. Наверное, из-за отсутствия симпатичных героев в центре повествования.

В 1989 г. В.М. Рыбаков опубликовал чудесный рассказ «Давние потери» — о добром Сталине. В 1991 г. у А.Г. Лазарчука вышла «Мумия» — о монструозном чучеле Ленина. Для меня эти рассказы стоят рядом – по общности фантастического приема (буквализация идеологического клише) и блеску исполнения. Просто квинтэссенция фантастики четвертой волны. Как удавались им короткая и средняя форма! Вообще об этом очень точно написал Д. Володихин в статье «Четвертая волна: анатомия творчества».

Временами мечтается о неком параллельном мире, в котором «Все способные держать оружие», «Посмотри в глаза чудовищ», «Штурмфогель» — такие же мастерские рассказы, а не занудные, в сущности, многосотнестраничные повествования.

Наверное, каждый настоящий писатель-фантаст (и тем более — автор твердой НФ) должен написать такой вот реквием рационализму.

Писать отзыв на «Последнее время» – все равно, что рецензию на первые 20 минут фильма «Аватар». Мир получился офигительный, а сожженное Дерево Голосов, тьфу, Заповедную Рощу – жалко. А вот про что все это – мне лично не очень понятно.

Показать, что не выживут долго фэнтезийные неедяки в жестоком мире? А что, кто-то сомневался? Если переформулировать: мы-читатели, мы с кем должны себя ассоциировать? С мары конца времен? Но ведь мы – никак не они. И, условно говоря, стать немножко мары роман тоже не приглашает – ведь ничего хорошего мары не ждет.

В результате герои побежали куда-то, а я стою и не догоняю. «Последний день Помпеи», на мой вкус, не очень органичен в сюжетной прозе.

Судя по «замаху», перед нами – первый роман дилогии, как минимум (лучше трилогии, конечно: «Последнее время», «Время и бытие», «Обретенное время», например). Правда, к выходу следующего романа читатели могут подзабыть героев предыдущего. Ладно, эпилог «Черного Баламута» я тоже как-то смутно помню.

Постмодернистским роман мне совершенно не показался. Ну да, масса заимствований, от Пулмана до М. Успенского, куча очевидных и менее очевидных источников, но какой-то деконструкции заимствованного я не увидел. Может, не разглядел просто. Аллюзии здесь работают скорее на эффект припоминания-узнавания, важный в этом добротном тексте о конце золотого века, времени сновидений, эпохи мельницы Сампо и т.п.

Но есть у текста и минусы: так, недостаточно раскрытой показалась тема электросамокатов, все же малофункциональных без соответствующих приложений. Надеюсь, в продолжениях романа мы увидим специальную грядку с колосящимися побегами смартфонов.

Рецепт страшного романа, в сущности, давно известен – в реалистично-бытовой план проникает потусторонне-призрачное. Дальше – нюансы в пропорциях, месте психологизма и писательском мастерстве.

Роман К. Шаинян в эту схему не вписывается совершенно. Тебя сразу ныряют в яркий кошмарный сон или сюрреалистичный комикс, слабо поддающийся пересказу. В последовательности эпизодов есть, наверное, своя логика (по прочтении романа история более-менее складывается), но это – скорее логика композиции в музыке.

Сравнивать с кинговским «Оно» имеет смысл лишь для того, чтобы разобраться, что именно Шаинян делает иначе (простой ответ: все; ответ посложнее: автора больше интересует Генри Бауэрс и отчасти – Беверли Марш).

Я, честно говоря, с бОльшим удовольствием прочитал бы русское «Оно» – с бытовой фактурой города на пустынном краю мира, страшными байками про нефтяников-геологов и тщательно дозированным ужасом (в общем, чтобы вместо импортного Дерри – наш, родной до судорог, город Брежнев). Взаимоперетекание сломанных персонажей, длящееся «сейчас», калейдоскоп мерцающего сознания, поэзия на месте физики – это просто не мое.

Но если судить писателя по законам, им самим над собою признанным, то нельзя не увидеть, что текст написан мастерски, и своего читателя он, будем надеяться, найдет.

Все, как и обещали многочисленные поклонники романа: сочная интересная фактура, мастерство рассказчика (и не постколониализм ни с какого боку). Но вот что, собственно, хотел сказать автор, осталось для меня не слишком понятным.

Может быть, это такой исламский экзистенциализм, ведь для какого-то осмысления происходящего можно использовать рассказанные в романе притчи о башне в огне и бурдюке с водой в пустыне. Исламский не в плане конфессиональном, а в смысле отношения к предопределению и человеческим попыткам понять происходящее. Множество воль, желаний разных людей, история и традиция – в ключевых событиях все это складывается в рисунок не закономерности, но предначертания. Однако автор, только что (слишком даже) убедительно показавший неизбежность произошедшего, программно отказывается от объяснения.

В результате мы наблюдаем за людьми, оказавшимися на вершине горящей башни – одни прыгают, разбиваясь, другие сгорают. Главными героями романа, помимо прекрасного Памира, оказываются Хаос и Абсурд. На вершине горящей башни тебя не ждет сатори – ты просто что-то делаешь и умираешь. Здесь невозможен поступок – только действия. Можно лишь попытаться сохранить достоинство.

В общем, отличный роман с непонятным тревожащим послевкусием.

Роман — образчик «фантастической литературы», как ее определял Ц. Тодоров (фабулы в ней балансируют между возможностью реалистического и волшебного истолкования). Получился занимательный, временами занудный, но в целом любопытный литературный эксперимент вокруг «ненадежного рассказчика».

Фирменный синякинский прием: выдумывается занимательный альтернативный мир, однако, дальше автор ломает жанровую инерцию

Для меня это самый лучший роман Д. Быкова. Прозрачная идея, красивая реализация (хотя, парадоксальным образом, оправдание террора, действительно, получилось убедительнее, чем развенчание попыток понять/простить).

В последовавших вещах Быков («Эвакуатор», наверное, исключение), к сожалению, стремительно впадает в чудовищное многословие, забалтывая хорошие идеи.

«Избыточность – мой самый тяжкий грех», – рисуясь, признается автор в своем стихотворении. А гордиться тут особо нечем... В общем, первый блин оказался вполне ничего — тонкий, с дырочками; потом автор решил печь суперблины, наливая в сковородку того же теста, но едва ли не доверху. Жертвами мегаломании, как водится, становятся преданные читатели.

Просто классика. Савченко – один из немногих советских авторов, умевших совместить интеллектуальный размах идеи с гуманитарным измерением повествования. Т.е. и ‘научная’ тематика (вариативность в истории цивилизации, проблема вариантов и ноосфера), и человеческий сюжет (человек как совокупность выборов, определивших случившееся и несбывшееся), с одной стороны, вполне равноценны, а с другой – врастают друг в друга в ткани произведения.

Сегодня, как и в конце 1980-х, это большая редкость: непременно педалируется какой-то один аспект (в современной фантастике – преимущественно гуманитарный, с идеями как-то совсем худо, самое масштабное философское обобщение, как правило, сводится к чему-то вроде «Какую страну прогадили!»). Впрочем, повторюсь, дело не в каких-то сногсшибательных прорывах Савченко в интеллектуально-философском или художественно-психологическом плане, Владимир Иванович – король биатлона.

P.S. А вот популярные некогда афоризмы Козьмы Пруткова-инженера уже не производят былого впечатления. Оно и неудивительно – за 20 лет, что пронеслись со времени опубликования «Пятого измерения», читатель познакомился и с другими блестящими образцами современной афористики.

Брр-р. Романтический панк, если можно так выразиться. Сильно бьющая по мозгам повесть про любовь, совесть и понимание. Допускаю, что иным читателям как раз это нагнетание чернухи может не показаться. Дело вкуса. А мне по прочтении захотелось немедленно порадовать любимых.

Не могу сказать, что понял этот сложный роман. Наверное, одним из ключей можно считать диалог вокруг Шлимана:

- Ты хочешь сказать, что для правильного представления о человеке нужно, чтобы он выдумал себе биографию?

- Ну, не так, чтобы уж совсем выдумал... Просто в каких-то местах довел бы линии, которые прерываются. Подредактировал как бы, понимаешь? Чтобы так было, как задумывалось! ... Ведь замысел человека — это самое точное его, человека, отражение. А на результате лежит проклятие реальности.

Весь роман — это такая биография человека с чудовищной памятью. Подредактированная, очевидно, разными персонажами. С доведенными линиями. Ситуация парадоксальная: ведь это на реальных биографиях лежит «проклятие реальности», в литературе-то по умолчанию все так, как задумано автором, это максимально точное отражение героя просто по условиям игры (хоть персонажи и чудят иногда).

Мы можем лишь предполагать, что какие-то развязки — вымышлены в мире романа. Но это неважно, ведь перед нами — вовсе не ребус (из далековатых аналогий вспомнились вымышленные жизнеописания Йозефа Кнехта у Гессе).

А вдруг и Бог, судит нас вовсе не по тому, что мы сделали, а по тому, что могли бы сделать, случись с нами немного иные обстоятельства? Эта утешительная мысль, по моему, стоит времени, потраченного на чтение непростого, но вполне занимательного в сюжетном плане романа.

После блестящих «Петровых» этот роман показался вымученным каким-то. В первом — этаком екатеринбургском «Улиссе» — дичь нашего полуобморочного существования ненавязчиво складывается в нечто осмысленно-прекрасное, холодный узор на морозном стекле. А здесь — ну, когда не за что похвалить, хвалят за атмосферу. Но даже в атмосфере все это показалось вторичным: Гедеонов, Галина, Гейман, ну и на другие буквы авторы, вплоть до (извините!) Лукьяненко. Хоть и много прекрасного тож. «Муть» как главное зло, которое нужно переосмыслить (добро приходится делать из зла, ведь больше не из чего...). Одним словом, Сальников — отличный писатель, умеющий даже из не очень сильной идеи сделать хороший текст.

Очень славный роман, по ощущениям сильно напомнивший «Журавли и карлики». Что не сказать, чтобы плохо — тому уж 10 лет как.

Если вам нравится полынно-суховатое повествование, сосредоточенное не на жизненных интересах конкретных персонажей, а на переплетении судеб в большой Истории — это ваша книга.

В лучших образцах эпистолярного романа есть что-то от ритмичности секса, но больше все-таки — от пинг-понга. «Филэллин» подкупает восхитительно раскрепощенным обращеним с условно эпистолярной формой: нужно — поиграет в «Бедных людей», захочет — переключится на беседу с воображаемым адресатом. Иное дело, что в некоторых случаях речь и письмо не очень-то мотивированы (зачем, к примеру, пишет полковник Фабье?). И, наверное, окончательным адресатом всех посланий — видимых и невидимых — является Бог, которому герои рассказывают о своих планах.

Правда, голоса некоторых героев оказались не очень выразительными (открываешь отложенную пару дней назад книгу и не сразу сообразишь, чье письмо-мемуар читаешь — грека ли Костандиса, француза ли Фабье; невыразительность голоса, впрочем, компенсируется выразительностью судеб). Зато Марципанов — герой, своей судьбою сшивающий пласты действия — очень выпуклым получился, этакий гибрид Жохова из «Журавлей и карликов», протопопа Авакума light, Бальзаминова наконец. В общем чудо как хороши русский донкихот Марципанов с его Дульсинеей-Натальей!

Не так, чтобы очень понравилось – написано все же слабовато. Но впечатлил программный отказ привносить в прошлое какой-то смысл из дня сегодняшнего. Как писал товарищ Кузнецова по цеху: «Life… is tale told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing».

Обдолбанный пропагандист веществ – чудесный Посторонний, позволяющий расширить врата восприятия, столкнуть разные пласты ушедшей реальности в калейдоскопическом подобии сада расходящихся тропок. Однако никакого особого смысла ни в прошлом, ни в настоящем нет: мы живем со своими тараканами, ищем чего-то, врастаем в свое время, перерастаем его и вместе с ним попадаем в зубы лангольерам.

И все-таки хорошо, что тетрагидроканнабиол не вызывает привыкания.

Отлично написанная зарисовка из сказочной деревенской жизни. С архитектурным послесловием, наверное, небесполезным. Сочные персонажи, в меру сказочный мир (маг. реализм light), но детям показалось скучноватой за отсутствием внятного сюжета.

Две очень интересные вещи в этом романе — язык бабушки и сознание ГГ. Речь бабушки — забавный суржик (не знаю, насколько он соответствуюет реальному диалекту, да это и не важно) — славная языковая фенька, вполне годная для атмосфэры небольшой повестушки. И все время ждешь, что автору вот-вот надоест играться — особенно, когда дело идет к появлению самизнаетекого. Но когда понимаешь, что автору не надоест, что для языка во многом все это и затеяно... В этот момент язык в целом вдруг становится чем-то живым, очень органично включаясь во всю эту кухню. --- Сознание и речь героя — никак не подходят советскому пятикласснику. Т.е. здесь тоже какой-то странный, неправильный даже, финт: тридцати-сорокалетний дядька погружается в прошлое, как бы становится мальчиком, припоминает (но не испытывает) тогдашние эмоции, сочиняет свои остроумные ответы. И это был бы совсем другой роман, если бы перед нами был живой пятиклассник, зацикленный на себе, не особо интересующийся этой сквозной кулинарией. Т.е. слабость романа — пятиклассник с реакциями тридцатилетнего (или скорее тридцатилетний, которому снится, что он пятиклассник) — оборачивается его силой в создании атмосферного повествования.

Еще впечатлила — из тех же бессмысленных, в сущности, избыточностей — концепция камерного романа. 90% времени мы проводим в одной квартире, в компании двух героев — и ведь не скучно же!

На первый взгляд – книжка ни о чем:

+ занимательная альтернативка, мир – где-то посередине между рыбаковским «Гравилетом» (все великие люди работали здесь лишь во благо) и лазарчуковским «Транквилиумом»

– без внятного сюжета: на Главного Героя ни один из персонажей, в сущности, не тянет;

Но при этом роман получился сбалансированным и даже гармоничным: эпизоды, которые не нужны для развития действия, раскрывают альтернативный мир; военная мясорубка – очень правдиво изображенная – не завязана жестко на действие (оборение черезмерно карикатурного Врага), но в переплетении судеб рождаются вдруг неожиданно поэтические ноты.

Очень атмосферный рассказ про экспедицию Франклина. Пусть и несколько затянутый, на мой вкус. Правда, скрепляющая все идея не так чтобы впечатляет.

В романе не особо явлен тот драйв, который бросал пассионариев на север. Исходная ситуация: занесло нас в белое безмолвие, теперь главная задача – остаться в живых. Что в этом завораживающе жестоком краю получается не очень (несмотря на все британско-ирландское мужество и стойкость).

«Жизнь у человека одна, и она несчастна, убога, жестока, мерзка и коротка» (как бы из Гоббса) – когда жизнь зависит от сил, с которыми невозможно договориться. Альтернатива – принять Шрайка (ой!), опроститься, познать свой дар… Вроде, и стройненько, но как-то невнятно….

Прекрасный рассказ! Столкновение реального и возможного (в принципе) создает такое чудовищное напряжение, что собственно тема наркомании уходит на второй план, как-то даже провисает. А вот убери ее — и рассказ тут же утратит художественный баланс, уподобится произведениям тех 'жестких' молодых фантастов, которые эмоциональную 'забористость' полагают главной своей задачей.

Весьма убедительное произведение, описывающее наркозависимость изнутри (а если шире — любую, наверное, зависимость). Фантастика — не более чем упаковка. Но благодаря этой упаковке текст может оказаться очень полезным подростковым чтением.

Прочел роман Вагнер пару лет назад, в год выхода по-русски в чем-то похожей «Станции Одиннадцать» Эмили Сент-Джон Мандел. Оба романа – апокалиптика из мэйнстрима, без Брюса Уиллиса, который всех спасет.

«Станция Одиннадцать» – пронзительное лироэпическое полотно, в сравнении с которым «Вонгозеро» сильно проигрывает (хотя оба романа – про мир глазами «маленького человека»). Но Вагнер удался совершенно невероятный финт – «камерный апокалипсис» (эта камерность заострится во втором романе дилогии – «Живые люди»): большая жизнь, большая катастрофа и, возможно, большая борьба происходят где-то за кадром. А Яна Вагнер во всем этом антураже делает очень женский роман про отношения, обремененные стрессом. И это, нужно сказать, великое искусство – написать то, что умеешь, а то, что не умеешь – не писать. И очень достоверно получилась собственно «роуд-фикшн», которую интересно читать, так как здесь апокалиптический сценарий сделан в российских реалиях.

Увлекательная, крепко сделанная книжка: темы героя и его писателя, жизни и литературы разрабатываются в логике фуги (пусть и немножко механически, на мой вкус, но на то она и фуга). Для начинающих писателей — вообще учебник мастерства (и жизни).

Однако временами очень раздражает перевод И. Бассиной. Нет, он, по большей части, без ляпов, но спотыкаешься, скажем, о стилистически старомодные вещи типа «они, конечно, могли донести на учителя» — вместо «они могли пожаловаться на него в полицию»; на остановках городского автобуса в Амстердаме «павильоны» (нет, я понимаю, что официально это называется «остановочный павильон», но люди-то так не говорят); нередки и корявые кальки в роде «кто-то претерпел развитие».

Это все можно, в общем-то, претерпеть, если б не пристрастие переводчика к диминутивчикам. Герой, писатель-интеллектуал, всегда просит «пивка», кофе — «с ликерчиком», отвязные лицеисты готовят пюре «с лучком». Вспоминается подмеченная Аксеновым «склонность советского населения к уменьшительным обозначениям продуктов». Но в тексте про Голландию эта склонность раздражает больше обычного.

Один из немногих читанных мною советских детских «детективов» про современность (а это еще и пародия на детектив). Почему-то запомнился (наверное, потому, что перед нами подросток не просто рассказывающий, но пишуший — всякими риторическими и жанровыми штампами). Повесть запомнилась больше, например, рыбаковской трилогии о Кроше. Да, герои Алексина живут в сугубо искусственном мире советской подростковой литературы, но все же не вызывали в свое время отторжения.

Такой вот любопытный пандан к повести «Нежилец» Каганова.

Очень хорошая статья, позволяющая лучше понять творчество известных фантастов. Особенно глянулось мне указание на драматическое противоречие: ситуация в начале карьеры этих писателей (трудности с публикацией) приучила создавать тексты очень плотные в литературном и смысловом отношении. Плотные и короткие. А потом пришел рынок — потребовал романов. И вот, кто как может...

Положение осложняется еще и тем (Володихин не говорит об этом прямо), что начало этого поколения дало им понимание того, что такое настоящая фантастика, какой должна быть писательская 'планка'. Трагизм ситуации в том, что типичный русский Писатель никак не может признать себя ремесленником и делать просто качественную жанровую прозу (как Акунин, скажем). А русский выход из ситуации, к сожалению, типичен: в ожидании Великого проходят годы, а его все нет. В результате Писатель разражается какой-нибудь новелизацией или чем-то в «Секретных материалах». «Королем быть не могу, герцогом не желаю»… И уж лучше быть подёнщиком, чем хорошим ремесленником. Грустно!

Чудесная вещь, но «Хомка» понравился больше. История про эпосы разных культур очень любопытна (вызывает сомнения, да, но это ж литература, а не научная работа), а рамочная история какая-то нескладная: не веришь в то, что человек, имеющий скафандр (и готовый путешествовать), сидел бы рядом с аварийной шлюпкой и слушал инопланетные байки.

Варианты ведь возможны разные. Скажем, на аварийной шлюпке должен бы быть скафандр (или еще где-то на корабле). За ним вполне можно было бы сходить. Впрочем, дело не в вариантах. Просто рамочная история сшита грубовато, не очень ей веришь.

Отличные пуговицы, отличные (иллюзорные) мама с папой, которым гораздо лучше без обременяющей их дочки. В общем, чудесно сделанная детская страшилка, как и было сказано. Кроме уже названных параллелей слышится эхо «Постояльца со второго этажа» Р. Брэдбери.

К сожалению, текст одноразовый (что, наверное, характерно для страшилок).

Одна из лучших, на мой вкус, российских «альтернативных историй» от автора мейнстрима (забавно, но и главный российский постап тоже написан не фантастом).

Эти двоящиеся-троящиеся зеркала в сознании, больном литературно-газетными штампами (мы-советские, Запад, мы-современные, мы-другие, но такие похожие). Нем-русский язык – просто прекрасен (может показаться дурацким гротеском, но язык переехавших в Германию русских немцев – он в конце 90х примерно таким и был). Эти размышления о невозможном слиянии приблатненной местечковой Европы и СССР (возможном, возможном – мы с вами в этом одержанном слиянии, собственно, и живем). Мастерски остраненная социально-расовая сегрегация, характерная для современной России (обладатели черных аусвайсов — те, что ездят с мигалками, желтые — стал быть, гастарбайтеры и прочие лица кавказской национальности, ну и мы остальные — синие).

В общем русский «Человек в высоком замке», процентов на 70. Эх, добавить бы сюда 30% сюжетных умений Лазарчука из ВСДО – и получился бы наш Ф.К. Дик, а не только впечатляющий оммаж оному.

Без сюжета роман сильно «проседает» – и совсем не понравится любителям жанровой литературы.

Отвязный, безбашенный, ироничный — иными словами, очень хороший текст. Этакая современная жутковато-веселая гофманиана. Совсем не поклонник Макса Фрая, но за антологию «Книга врак» как-то даже зауважал (впрочем, быть может, имя «представителя» на обложке — просто рекламный трюк).

Надо сказать, что сильно круче великого предшественника — повести В. Медведева «Баранкин, будь человеком!» (1962). В отличие от половины примерно списка премированной англоязычной литературы — книжка о нормальном подростке для нормального подростка, со всем набором близких тем — от задерганных родителей до bullying и девочек, которым в известном возрасте внезапно хочется романтики.

Вот ведь как интересно: ежли сравнивать книжку с опусами Роулинг – действительно, выходит глубоко вторично (тем более, что такое сравнение поддерживается многочисленными и ПРЯМЫМИ отсылками в «Астровитянке»). И тогда устранение из текста гравитационных энергий, двойных звезд и прочих сингулярностей, разумеется, много способствовало бы украшению текста. Однако перед нами – именно НАУЧНАЯ фантастика. Не в плане, наверное, самих идей (мне – гуманитарию – трудно судить), но в плане, так сказать, мировоззренческом (точнее было бы говорить о «научно-фантастической сказке»). Волшебная шляпа, определяющая факультет в «Поттере», и шляпа-фетиш у Горькавого мало отличаются в аспекте сюжетосложения. Разница между ними — это разница между скатертью-самобранкой и полевым синтезатором «Мидас».

Но по прочтении книги Роулинг (читал я только первую) в лучшем случае «долго ходят, разомлев от брожения, и тихо барахтается в тине сердца глупая вобла воображения». И в качестве дальнейшего чтения поклоннику Роулинг можно порекомендовать лишь очередную книжку серии или что-нибудь, извините, эзотерическое. А вот книжку Горькавого я непременно куплю для своих детей. И не по причине каких-то исключительных художественных достоинств. А потому что хочу, чтобы читали мои дети не эзотерику, а того же Перельмана (наверняка, есть что-то посовременнее, это просто пример из моего когдатошнего детского чтения).

Так называемая «четвертая волна» русской фантастики долго и остервенело топтала тезис о том, что «фантастика должна звать молодежь во ВТУЗы». Но отгремели баталии (у «четвертой волны» были, к сожалению, весьма серьезные резоны), и оказалось, что научно-фантастическая сказка – очень нужный и востребованный жанр в рамках фантастической литературы.

Что до возможных упреков в подражательстве… Неужели кто-то считает романы Роулинг оригинальными?