Город Давным-Давно

Это было подходящее место для отдыха – здесь фургон мог обрести покой после долгих странствий, ведь тропинка, как и сам фургон, давно уже никем не использовалась, и теперь колеи заросли густой травой. Дорога, в общем, никуда не вела – вокруг была просто пустошь. Год за годом живые изгороди становились все выше и гуще, они постепенно скрывали придорожную насыпь. Дикая роза и клен, орешник и бузина, боярышник и множество других кустарников раскинулись возле изгородей. И посреди забытой дороги, нисходившей по склону холма, остановился старый фургон.

Это был настоящий символ давних дел и забвения. Крыша, которая должна была защищать пассажиров от дождя, прорвалась, ее покрывало множество заплат, да и самые заплаты уже нуждались в починке. Краска на дереве выцвела до какого-то неразличимого оттенка, кое-где древесину покрывали зеленые пятна – от сырости и гнили. Можно было заметить, что древесина разлагалась буквально на глазах; она казалась мягкой на ощупь и ее источили жуки. Одна из осей давным-давно сломалась, и ее закрепили двумя деревянными щепками и полудюжиной гвоздей; но эти вставки тоже сломались, и потом кто-то попытался скрепить ось веревкой. Примерно половина спиц выпала, а все остальные были вставлены в незапамятные времена, согласно фантазиям разных колесных мастеров. Даже железные гайки и болты быстро заржавели, и два больших сидения внутри выглядели так, как будто они не смогут выдержать и веса воробья. Весь фургон уже не подлежал починке.

И все же в одно путешествие он еще может отправиться; это куда более удивительное странствие, нежели те, в которые фургон отправлялся в дни, когда вся его оснастка была еще прочной. Вот призрачные лошади впряжены в оглобли; призрачный возница взмахивает кнутом над полуразвалившимися сидениями; а мы устраиваемся у него за спиной и медленно движемся по пустынной тропе. Это – долгий путь, в самом деле; ведь пока мы пробираемся под сенью живой изгороди, стрелки часов мчатся вспять и солнца былых дней восходят снова, и тусклый свет (или это туман?) старых времен вновь опускается на землю. Настал рыночный день, а рыночный город, в который мы мчимся – это город Давным-Давно.

Множество изящных крыш, множество причудливых резных балок, множество массивных балконов и каменных окон – вот что мы видим в городе Давным-Давно. Там, в лавочке в глубине улицы, вы можете купить хорошие книги. Здесь есть место для фонарей; есть книжная лавка и центральная площадь. Приятное место – этот город Давным-Давно, с его извилистыми улицами и узкими переулками, густыми фруктовыми садами и тесными огородами, с многочисленными тропами и тихим кладбищем, над которым звон колоколов возвещает об уходящих днях. Вот на зеленой лужайке стоит Майское дерево, а вот и колодки – ужас местных бродяг. Ревизор, проверяющий качество эля, бродит по улицам со своей маленькой деревянной меркой – это странный человек, его лицо покрыто пивным загаром, как выражается Херрик. Возле многих иннов он останавливается и пробует напиток, раздавая похвалы или обвиняя и угрожая призвать хозяина поместья и судью. Кружка, нарисованная над дверью – его магнит и путеводитель; это человек, который живет за счет доброго эля и ради доброго эля. Гобой и фагот, скрипка и виолончель выводят ноты в воздухе, напоенном волшебством, и отзвуки старой песенки с нежной мелодией слышны в странных далеких звуках, издаваемых музыкальными инструментами. Хор города Давным-Давно готовится к концерту. Аккорд виолончели – ответный звук фагота, и начинается пение. «Сначала музыка звучит, потом – рождественская песнь». Эта музыка проносится над церковью, над колоннами и могилами, она скользит мимо древних окон; звучат странные и торжественные мелодии, полные долгих, эхом отзывающихся нот. Это – музыка Доуленда и Вилби.

Как мы уже заметили, в городе великое множество садов и очаровательных внутренних двориков и огороженных площадок. Внизу, у самой реки, есть сад, со всех сторон окруженный золотой стеной – по крайней мере, так кажется в час, когда последний луч солнца касается этой стены и озаряет красоту доброй кирпичной кладки, омытой ветрами и солнцами многих, многих лет. Золотой лишайник растет на этой стене, тонкие папоротники и цветы отыскивают для себя места, а на вершине стены – и домашний лук, и спаржа, и желтофиоль, и постенница, и даже маленькое рябиновое дерево, оказавшееся там совершенно случайно. Внутри сада, кажется, всегда будет светить мягкий и ровный свет; там цветут яблони, груши и сливы; осенью созревают фрукты, а цветы под деревьями – настоящая палитра ярких красок. У подножия стены есть скамья, на которой хорошо посидеть солнечным днем, и аллея, которая была устроена для склонных к размышлениям людей; именно таковы почти все жители города. Но сам сад принадлежит поэту из города Давным-Давно. Здесь, на скамье у подножия стены, он будет сидеть и мечтать или, возможно, будет медленно прогуливаться, туда и сюда, начиная от айвы и двигаясь к мушмуле и снова обратно. Поэт думает о своей былой жизни, обо всех своих бедах и скитаниях. Он видит большой город, башни которого, увенчанные шпилями, возносятся над ним; он видит узкую улицу, крутую лестницу, бедную каморку и жалкое ложе. Там он сидел, в то время как пролетали ночные часы и утренний холод опускался на землю, – там он сидел за шатким столом с бумагой и ручкой и видел такую красоту, что его сердце стучало от радости. И затем, когда кричал петух и улицы из черных становились серыми, а снизу доносились людские голоса – он откладывал ручку, съедал немного хлеба и засыпал. Он сочинял и сочинял – ночь за ночью; и он помнил, как холодные морозы и восточный ветер пронизывали его до самых костей. И наконец работа была завершена и его книга попала в руки к людям; и он вспомнил, как некто великий и благородный явился к нему и увел его из каморки, и обеспечил ему достойное жилище; и с каждым днем поэт становился все богаче.

И теперь он возвратился, чтобы проводить дни в своем старом доме, размышлять о прошлом, и наслаждаться еще более возвышенными видениями, и потом подарить миру еще одну великую книгу. Поэту принадлежит большой дом на Главной улице, украшенный резными фронтонами, с множеством изящных выступов, на которых высятся дымовые трубы, с лепниной на стенах, дом с необычными железными петлями на дубовой двери, с окнами, нависающими над улицей. У поэта здесь отменная комната, в которой он сидит, глядя на сад, на реку, на лесистый склон, на далекие горы. Здесь он вечерами встречается с друзьями, все располагаются в удобных креслах, у каждого трубка, набитая сладким табаком. Они сидят, тихие и задумчивые, пока не наступает время принести свечи; тогда поэт бросает сухое полено в большой очаг и отпирает дверь в темном углу. Оттуда он выносит круглые бутыли и высокие тонкие бутылки, и бутылки в плетеных сумках, и занятные маленькие фляги, и зеленые кубки из дальних краев; и тогда начинаются возвышенные беседы. Затем, когда зеленая жидкость из некоторых бутылок запылает и замерцает в свете свечей; затем, когда пламя с ревом понесется в дымоход и книги и картины на стенах на мгновение озарятся сиянием – тогда поэт и его друзья сдвинутся ближе и смешают романы, сатиры, легенды и старые песни в своей беседе, и они начнут обмениваться веселыми шутками и мечтать о том, чтобы воротился король Артур. И так они выпивают вместе на ученый манер, пока тянется ночь, и луна сияет над холмами, и ветер носится по улицам так же, как носится по горам. И потом, возможно, поэт достает виолу и наигрывает какую-то мелодию, или друзья хором поют песни и веселятся, а потом желают друг другу доброй ночи.

Но пока мы остаемся на улицах и во дворах этого милого города, остроконечные крыши и стены с балконами, кажется, исчезают; золотой туман плывет вокруг садов и опоясанных зеленью аллей; облака скрывают жилища, и леса и сады вокруг города исчезают в дивном тумане. Увы! Нам приходится покинуть все это и вернуться обратно за реку, по склонам холма, через лес, который кажется черным в сумерках, мимо того странного искривленного дуба, который стоит на вершине пригорка; мы мчимся вперед и вперед по узким тихим дорогам, пропитанным сладким ароматом лугов; по широким, пышным лугам и диким болотам; по зарослям орешника; мимо папоротника – орляка и ольхи у ручья; и наконец мы снова останавливаемся на поросшей травой тропинке.

Призрачные лошади и призрачный возница исчезают. Старый фургон вновь стоит, полуразвалившийся и пустой, опутанный живой изгородью и травой, которая уже скрыла его колеса. Мы побывали в городе Давным-Давно; и мы вернулись обратно.

Конечно, ключевой объект, который интересовал писателя — Святой Грааль. Это связано не только с кельтскими источниками творчества выдающегося сочинителя, но и с целым рядом религиозных, философских и даже политических концепций, значимых для Мэйчена. В сборнике "Тайна Грааля" представлены как художественные, так и публицистические тексты, раскрывающие смысл религиозных обрядов и указывающие путь к Граалю. Кажется, подобные издания на русском языке уже были — но впервые разные варианты пути, намеченные одним автором, представлены в такой концентрированной форме.

В книгу включен первый роман Мэйчена "Хроники Клеменди", изящная стилизация под средневековые "высокие романы", содержащая огромное количество отсылок к циклу о Граале. В разделе "Тайна Грааля", помимо одноименного цикла статей, представлены работы, в которых выразились религиозные и эстетические воззрения Мэйчена. Вы узнаете о его отношении к альбигойцам и тамплиерам, к оккультистам и фольклористам. Будет указано и местонахождение Грааля... Своего рода продолжением этого раздела становится сборник "Гвинэвер и Ланселот", включающий малоизвестные рассказы и статьи, в том числе потрясающие описания мистического опыта юного Мэйчена и удивительную заглавную легенду из "артуровского цикла".

В раздел "Ферма у ручья" включены ранние рассказы Мэйчена, не переиздававшиеся до самого последнего времени. Среди них и произведения в жанре "хоррор", и стихотворения в прозе, и даже опыты в юмористическом роде. Представлена также первая автобиографическая повесть Мэйчена "Далекие годы: исповедь литератора"; в ней интересны не только события, но и размышления автора о природе собственного творчества — в частности, все заинтересованные лица узнают, как и почему были написаны "Великий Бог Пан" и "Сокровенный свет".

В приложении публикуется полный текст юношеской поэмы Мэйчена "Элевсиния" с приложением двух стихотворений; видения древних мистерий, которые сам писатель считал "наивными", сейчас более чем занимательны. Также публикуется повесть М. Бака "Вечерняя заря", посвященная мистериям египетским. Мэйчен не только написал предисловие к повести, но и отредактировал текст.

За несколько недель Дайсон привык к постоянным визитам изобретательного мистера Бартона, который был готов заглянуть в любое время, не испытывал отвращения к пустому времяпровождению и отличался глубиной суждений по самым сложным вопросам. Его визиты одновременно пугали и радовали Дайсона, который больше не мог беспрепятственно проводить долгие часы за своим бюро, начиная литературные предприятия, каждое из которых должно было завершиться созданием шедевра. С другой стороны, это было настоящее удовольствие – столкнуться с взглядами столь оригинальными; и если иногда рассуждения мистера Бартона казались ошибочными, все же Дайсон с легкостью отдавался странным радостям и никогда не отказывал своему гостю, принимая его сердечно и радушно. Первые вопросы мистера Бартона всегда были о беспринципном Роббинсе, и гость, казалось, чувствовал разочарование, когда Дайсон говорил ему, что никогда не встречал этого «нарушителя нравственных норм», как именовал его Бартон, клянясь, что рано или поздно отомстит за бесстыдное злоупотребление его доверием.

Однажды вечером они сидели, в течение некоторого времени обсуждая, можно ли установить для нынешнего поколения и современного и сильно усложненного общественного строя какие-то правила поведения, вроде тех, которые лорд Бэкон составил для придворных Короля Джеймса I. “Такую книгу нужно создать”, сказал мистер Бартон, “но кто сегодня способен на такое? Я скажу вам – люди очень ждут эту книгу; она принесла бы издателю целое состояние. Эссе Бэкона изящны, но теперь они не имеют никакого практического применения; современный стратег может извлечь совсем немного полезного из трактата ‘De Re Militari’, написанного флорентинцем в пятнадцатом столетии. Еще более несходны общественные условия эпохи Бэкона и нашего времени; правила, которые он так изящно установил для придворных и дипломатов во времена Джеймса I, мало нам помогут в сегодняшней борьбе за выживание. Жизнь, я боюсь, стала хуже; она почти не представляет возможностей для эффектных ходов, которыми славились прежде лучшие люди государства. Единственное исключение – это занятия, подобные моему; здесь время от времени действительно иногда выпадает хорошая возможность… Все стало, как я уже говорил, исключительно суматошным; люди по-прежнему стремятся достичь желаемого, это верно, но каков их moyen de parvenir [способ достижения – фр.]? Простая имитация, и не слишком пристойная, искусств уличного торговца мылом и изобретателя разрыхлителей для теста. Когда я думаю об этих вещах, мой дорогой Дайсон, признаюсь, что прихожу в отчаяние от всей нашей эпохи”.

“Вы слишком пессимистично настроены, мой дорогой друг; вы устанавливаете слишком высокие стандарты. Конечно, я согласен с вами: во многом наш век упадочен. Я признаю, что повсюду воцарилось убожество; требуется много философии, чтобы отыскать чудесное и прекрасное в Кромвель-роуд или в сознании нон-конформиста. Австралийские вина под видом бургундских, романы старых и новых женщин, популярная журналистика – все это действительно наводит тоску. И все же у нас есть некоторые преимущества. Перед нами развертывается самое большое зрелище, которое когда-либо видел мир — тайны неисчислимых бесконечных улиц, странные приключения, которые должны неизбежно стать результатами таких запутанных отношений. Нет, я скажу: человек, который стоял на пригородных улочках и видел, как они простираются перед ним светлые, унылые, безлюдные – этот человек не напрасно прожил свою жизнь. Такой вид и впрямь куда замечательнее, чем любые дороги Багдада или Большого Каира. И, если оставить в стороне интересную историю драгоценного камня, которую вы поведали мне — должно быть, за годы вашей карьеры с вами происходило немало исключительных приключений?”

“Возможно не так много, как вы думаете; большей частью мои дела столь же банальны, как торговля льном. Но конечно, иногда случаются из ряда вон выходящие вещи. Уже минуло десять лет с тех пор, как я открыл свое агентство, и я предполагаю, что специалист по продаже недвижимости, который занимался бизнесом столько лет, тоже мог бы поведать вам несколько странных историй. Как-нибудь подходящим вечером я расскажу вам об одном из моих опытов.

“Почему не сегодня вечером? ” спросил Дайсон. “Нынешний вечер, мне кажется, прямо-таки предназначен для странных рассказов. Взгляните на улицу; вы можете кое-что заметить, если повернете голову к окну, даже не вставая со стула. Разве этот вид не чудесен? Два ряда фонарей, сближающиеся вдали, туманные очертания дерева на площади, и огоньки экипажей, проносящиеся туда и сюда, скользящие и исчезающие; а вверху – небо, ясное, синее, яркое. Так что поведайте сейчас одну из своих nouvelles nouvelles. ”

“Мой дорогой Дайсон, буду счастлив развлечь вас”. Так мистер Бартон начал историю, которую следует назвать

«Историей о Железной Деве».