Собственно, любителю накладывания вычурно пёстрого и радужного картонного наслаивания на кастеты наших пороков, героизмов, слов да и всего мира в том числе — собственно этому автору не стоит выражать свою злобность... Своё мнение. Даже свои оценки. Смысла не много.

Зато осмысленности вдосталь.

Это чистота начального постмодернизма.

Ожидание, романтические струны описаний, внезапности, эпатажности, опять же — картон....

Вся влюбленность, все отношения, все мнение и весь идеал человеческой ценности может выражаться не только в откровенных вещах для всех. Он может также выражаться в чем-то и частном, нелепом и (судя по всему) пошлом.

Без лишних слов — наша «романическая», «романтическая» жизнь не оправдывает наших ожиданий.

Такими произведениями полезно прочищать свой шаблонный разум и узколобое восприятие. Пелевин — это довольно-таки неординарный фильтр нашей постмодернисткой реальности.

Рассказ помогает прощупать смыслообразующую парадигму творчества автора и настроить читателя под нужный ракурс.

Математически четкое определение происходящего в форме определенного «случая». Где «случай» представляется как «случайность» и как (в то же время) нарицательное, т. е. то, что внезапно произошло. Определение здесь представленно очень четко со стороны — любопытства, однако любопытство это наблюдает (вернее даже — созерцает) бессмысленный абсурд.

Вряд ли можно бы было анализировать произведения Хармса с точки зрения рациональной последовательности символических предпосылок, знаков, метафор, аллегорий и тому подобное. Непосредственный сюрреалистический символизм зачастую у Хармса обобщен в роевом хаосе жизни, полной путаницы и бессмыслицы (которые рьяно импонировали автору). Абсурд и нелепость (доведенная, порой, до пошлости) — предмет воспевания Даниила Хармса.

Так, мы берем нарицательное, субъективно наглядное (и одновременно — объективно природное) и рассматриваем ассоциативное значение.

Бессмысленно обрывающуюся цепочку жизней наблюдает повествователь, который созерцает картину (случай!) со стороны. Каждую прожитую жизнь — каждую старуху — губит одно, это — переизбыток рекурсирующего интереса в рамках абсолютной витальности. Каждая следующая старуха заинтересована в смерти, посредством прожитой жизни (иначе это не были бы старухи).

Сам же повествователь, после выявления несостыковки человеческих судеб (даже посмею предположить — после одноразового потребления жизней людьми в истории), с эпатажной выразительностью превосходства отделяет себя от этой цепочки деструктивности, заявляя о сугубо индивидуальных заинтересованностях в субъективных делах частного случая.

Для повествователя и автора (где, в данном случае, эти понятия тождественны) этот «случай» смехотворен, и смехотворен он своим очевидным саморазрушением. Именно поэтому повествователь заканчивает всё это комическим «случаем» слухов. Где, как бы сверяя эти два случая, он освобождается уже этим анекдотическим тезисом с композиционно логическим концом.

С точки зрения самой эстетики конструкции произведения рассказ «Допрос» построен чисто в диалогической форме, что придает абсолютное наслаивание текстуальной информации по ходу всего дальнейшего развития динамического сюжета. В том числе, синхронно этому, неожиданность парцеляции с грубыми и отточенными восклицаниями в репликах пестрит настолько обильно, что при прочтении возникает определенный психологический прессинг, который как раз навивает читателя на мысль о том, какие жуткие канцелярские взаимоотношения проглядываются в этой натруженной чете. Впрочем, судя также по другим рассказам (сборника «Ногти») Михаила Елизарова, жесткость и бытовая инфернальность нашей жизни подчеркнуто импонировала автору.

Рассказ раскрывает суть отношений от противного. От всей эмоциональной изнанки ревности, выявляя вербальные агрессивности и аналитические ковыряния, подобно следственным допросам.

Это произведение задает эмоциональный контраст всем психологическим разборкам супружеской жизни, где абсурд выяснения первопричин блуда (когда твоя жена по своей натуре — блудница) достигает своего «канцелярского» апогея.

Когда как скорее подобные разборки должны проходить на аскетическом (ну или на крайняк — бытовом) уровне, но никак не на «юридическом».