Первое произведение фантастического жанра, какое мне удалось опубликовать в журнале, это маленький рассказик о зверьке радпаре, охраннике каравана. Собственно, это даже не рассказик, а просто зарисовки, красивые фантастические картинки с несложным смыслом.
Очень жаль, что современные издатели считают литературное произведение такой же штампованной вещью, как, скажем, свечка. То, что опубликовано на бумаге один раз, более можно не предлагать. Но ведь литературное произведение это не свечка, после прочтения остаётся не огарок, а мысль, вложенная в сознание читателя. Это я о судьбе краткой и средней формы.
Радпар
(Фантастические зарисовки)
Часть 1
Урбан
Караван выходит с зарёю. Переход предстоит нудный, поэтому Кирс устраивается поудобнее в своём шатре на мощной спине дарипа, сворачивается на подушке калачиком и решает доспать, запасая сон вперёд на четверо суток. Хозяин сидит рядом, потягивает через длинную трубку красную, как кровь, пахучую воду из бурдюка и машинально ерошит Кирсу мягкую палевую шерсть за ушами. Нельзя сказать, что Кирсу это нравится. Он, как любой радпар, терпеть не может, когда его гладят против шерсти, но в такие томные утра, обурённый запахами Озёрной пустыни, Кирс разрешает даже это, лишь слегка выказывая недовольство редкими тяжкими вздохами и утробным урчанием. Спать? Он ещё не заснул, и вполовину прикрытых лиловых глаз наблюдает за качающимся в щели между пологами шатра пейзажем Озёрной пустыни.
Солнца показываются из-за горизонта синхронной парой, окрашивая стеклянные глади мертвых озёр в бурый цвет и так же медленно, как тяжёлые дарипы, ползут они вверх по белёсому небосклону над серебристыми дюнами пустыни.
Кирс, проводя взглядом одинокий куст урбана, усеянный ярко-жёлтыми цветами, думает о его будущих сочных плодах, облизывается и смежёвывает веки. Ему тут же представляется, как он ловко спрыгивает со спины огромного дарипа и со всех лап, поднимая серебристую пыль, мчится к созревшим плодам. Он весь вытягивается и летит быстроногой стрелой чрез зноем звенящий воздух, а позади слышится окрик хозяина. Кирс останавливается, оборачивается на вереницу серых медленно плывущих «дюн» с пёстрыми, будто базарные балаганы, шатрами на спинах, и, отчаянно гикнув в ответ, вновь срывается с места, чтобы успеть насладится терпким урбаном и обязательно поделиться с хозяином, пока караван не ушёл.
Плоды крупные, ароматные дурманят одним своим видом. Кирс подбегает к кусту, выбирает самый спелый урбан и раскусывает его прямо на ветке. Сладкий сок брызжет во все стороны, заполняет пасть, течёт по губам. Приторный запах ударяет в нос через гортань и пьянит. Из глаз брызжут слёзы, и, кажется, зрачки сейчас лопнут от рези, но это тут же проходит.
Нехотя переваливаясь с зуба на зуб вязкая мякоть липнет к нёбу, к языку, склеивает челюсти, наконец поддаётся и отправляется куском сладкого теста в желудок. Кирс дожёвывает седьмой урбан, больше не может: нутро полно, челюсти словно стянуты изнутри вязкими сладкими путами, взгляд туманится, тонкие длинные лапы непроизвольно расползаются в стороны. Пора возвращаться – караван уже еле виден. Но обязательно нужно принести урбаны хозяину! Ухватив нечувствительной пастью запылённую ветку куста с гроздью крупных плодов, Кирс пытается перекусить её, но челюсти слабы. Он зажимает ветвь изо всех сил, мотает головой, пытаясь сломать древесину, но в глазах начинают прыгать чёрные пятна, и пьяное тело предательски валится на бок.
Ему видится мать – жилистая самка радпара, палевая, с чёрными метинами на ляжках и поперечными полосами на длинном хвосте. Она стоит над ним пригнув к земле заострённую длинноусую морду, скалит клыки и недовольно рычит. Он поднимает на неё непослушные, разбегающиеся в разные стороны глаза и ему становится горько от того, что мать сердится на него. Кирс издаёт жалобный писк, такой, какой он издавал в раннем детстве, прося у матери прощение за слишком назойливую игру или неразмеренную силу, и ему тут же становится стыдно и страшно. Он начинает отчаянно барахтаться в пыли, пытаясь встать, но тело не слушается, когти безрезультатно царапают иссушённую серебристую почву. Мать рычит громче, скалится, растёт и оборачивается в бесконечный небосвод с очами палящих светил. В ужасе Карс раздирает спёкшуюся пасть, закидывает острую морду к этим испепеляющим материнским глазам и от самого сердца исторгает из высохшей глотки последний вопль отчаяния.
Тело конвульсивно дёргается, Кирс вскидывается, ошалело глядит кругом.
Твёрдая властная рука ложится на голову радпара и успокаивающе чешет за ухом. Кирс оглядывается, какое-то время доверчиво смотрит в чёрные, терпкие, как плоды урбана, глаза хозяина, потом прижимается ближе, обнимает лапой его колено, облегчённо вздыхает и смотрит на качающийся в щели между пологами шатра пейзаж.
Дарипы идут медленно, как серые дюны с базарными пёстрыми балаганами на спинах. Озёра оттаивают под палящими лучами весенних солнц, и пустыня застилается бурой дымкой. Изредка сквозь неё проглядывают цветущие кусты пахучего урбана. Кирс вздрагивает от воспоминания и недовольно ворчит на яркое жёлтое пятно, проплывающее мимо. Рука хозяина сильнее сжимает шерсть за ушами, и сразу становится покойно.
Кирс ещё раз вздыхает, отворачивает морду от щели и закрывает глаза, решая доспать, чтобы запасти сон вперёд на четверо суток. Его палевая морда с тёмной оторочкой глаз и носа мерно качается на колене хозяина в такт шагам могучего дарипа. Рыжие ресницы сомкнуты, пасть едва приоткрыта, фиолетовый кончик языка чуть трепещет ровным дыханием.
Теперь сон его мирен.
Журнал "Союз писателей" № 2 — 2016
(Продолжение в следующей статье.)