Ах да, чуть не забыл, у нас же есть ещё один лауреат – в номинации «Выбор читателей». Странный приз, который может получить перевод, даже не вошедший в короткий список. Но мы уже вроде бы договорились обсуждать не решения жюри, а только сами тексты. Так давайте попробуем разобраться, почему этот перевод победил только в читательском голосовании, а не основном конкурсе.
Эми Хармон «Птица и меч». Перевод Елены Фельдман.
Незамысловатое фэнтези, по уровню сложности приближающееся к адаптированным школьным текстам. Казалось бы, что здесь может быть трудного? Но если трудностей в тексте нет, это еще не гарантия от того, что переводчик сам их себе создаст, чтобы потом преодолевать. В нашем случае этот процесс начался уже со второго абзаца:
«Ларк, “жаворонок” на местном наречии. Имя вспыхнуло у меня в сознании, едва я ее увидела, и я приняла его как подарок, со спокойной душой доверившись Отцу Всех Слов».
She was my little lark. The name had entered my mind the moment I laid eyes on her, and I accepted it, acknowledging it from the Father of all Words, trusting the name was meant to be.
Неловкий, во всех, отношениях, ход. Притягивающий излишнее внимание к фразе, которой в оригинале вообще не было, и вызывающий совершенно не нужные для понимания текста вопросы: на каком тогда наречии говорит рассказчик, если не на местном, почему это местное наречие чужого для нас мира так подозрительно напоминает английский, и так далее.
Нет, я, конечно, понимаю, что здесь смутило переводчика. Героиню зовут Жаворонком, но героиня у нас – она, а жаворонок, по странному стечению обстоятельств – он. Ну вот такой уж у нас гендерно-озабоченный язык, что даже нож и вилка имеют свой определенный пол, причём разный. Оттого и Багира из «Маугли» в русском переводе она, и Сова из Винни-Пуха – тоже. С другой стороны посмел же кто-то назвать Эдит Пиаф «маленьким воробьём», и прижилось. А потом ещё была «Королёк – птичка певчая», и тоже ничего, прокатило. А уж то, что Росомаха – это он, юное поколение вообще никак не беспокоит.
Ну да ладно, не нравится Жаворонок – назови как-нибудь иначе. Вряд ли это настолько точная аналогия, что никакая другая птичка не подойдёт. Что мы, собственно, знаем о жаворонках? Что они маленькие, не так чтобы очень взрачные и поют. Видимо, по утрам. Вот и назови героиню какой-нибудь Синичкой, Гаечкой, Пеночкой. Или вот, к примеру, Зарянкой. По-моему, как раз в тему – зарянка, заря, утро. И красиво. И короче, чем Жаворонок.
Самое смешное, что по грамматическим признакам имя Ларк тоже получается мужским. И использовать его по отношению к женщине ничуть не ловчее, чем слово жаворонок, или, к примеру, переводчик.
В общем, элементарная задача, для решения которой не требуется изобретать велосипед, тем более такой неудобный. К тому же, в свою очередь создающий непредвиденные препятствия. Вроде вот такого:
«– О! Эта любит танцевать. – И Ларк указала на комковатую фигурку слева от себя. – Эта любит высоту…
– Совсем как одна моя знакомая девочка, – перебила я с легкой усмешкой».
“This one loves to dance. ” She pointed at the lumpy doll to her left. “And this one loves to climb—”
“Like a certain little lark I know,” I interrupted tenderly.
Я даже не буду спрашивать, почему в переводе сказано «любит высоту», когда в оригинале написано «забраться повыше», и почему «перебила с усмешкой», а не «ласково». Понятно, что все силы переводчика были направлены на борьбу с ею же самой созданной проблемой – как обойти сравнение героини с жаворонком. Хотя снова не совсем понятно, почему бы и не сравнить – все ведь и так знают, что Ларк — это жаворонок. В крайнем случае, можно и просто птичкой назвать, как, собственно, дальше в книге не раз и случается. Как говорится, удивительное рядом.
Не знаю, возможно, я выбрал на этот раз излишне игривую интонацию, но, честное слово, материал провоцирует. Большая часть неудачных переводческих решений здесь не столько даже ошибочные, сколько странные, беспричинные. Возьмём, к примеру, вот это:
«Рядом с огромным жеребцом она казалась детенышем фэйри. Принц соскользнул со своей живой горы и протянул Ларк раскрытую в приветствии ладонь, представляя ее своему коню.
She looked like a fairy child next to the enormous animal, and the prince slid down from his mount and extended his hand to her in greeting, introducing her to his horse».
Да, действительно, в английском языке слово mount означает одновременно и гору, и оседланную лошадь. Непонятно только, зачем переводчику понадобилось этот факт обыгрывать. В оригинале эта многозначность никакого каламбура не вызывает. Да и русскоязычный читатель может оценить игру смыслов только в том случае, если на руках у него есть оригинал и сам он понимает по-английски. Остаётся только предположить, что переводчику не хватило синонимов к слову конь. Но даже если не подходит лошадь (ага, всё по той же гендерной причине), то ведь есть еще скакун, или, допустим, вороной (в переводе сказано «чёрный» жеребец, ну да ладно, не будем придираться). В общем, внятного объяснения у меня опять нет.
Как и вот здесь:
«– Магия! – прошипели солдаты короля, и хрупкое равновесие момента было нарушено.
“Magic!” the king’s soldiers hissed, and suddenly the spell was broken».
Вообще-то в оригинале говорится просто про заклинание, или чары, без всяких поэтических изысков. Они могли быть относительно уместны только в том случае, если про равновесие уже что-то говорилось ранее. Но нет, я проверил — это какое-то внезапное переводческое озарение.
Зато там, где сам автор предлагает поэтический образ, переводчик его не подхватывает.
«Моя сила иссякала, как и кровь, медленно заливающая булыжники двора».
My power to tell was spilling out onto the cobblestones.
То есть, не то чтобы совсем не подхватывает, но начинает разжевывать для читателя: дескать, мы с вами, конечно же, понимаем, что сила слова не может пролиться на брусчатку, но, видите ли, в чем дело, героиня ранена, истекает кровью и вместе с кровью теряет магические способности. Спасибо, теперь всё ясно.
Впрочем, такая чрезмерная забота о читателях – это как раз типичная черта переводчиков. И не самое страшное преступление. Есть вещи и пострашнее.
Я уже дочитал пролог и решил, что собрал достаточно материала, как вдруг зацепился за эпиграф к первой главе и понял, что разговор ещё не закончен. Эпиграф был такой:
«В начале было Слово,
и Слово было с Богом,
и Слово было Богом».
Увы, но нет, не так. Слово было У Бога. Не С, не ПРИ, а У. Тут уже ничего не поделаешь, да и не нужно ничего делать. Неточное цитирование – вообще грех, а уж неточное цитирование Святого писания, чуть ли не самого известного евангельского изречения… У меня нет слов. Наверное, я не бог.
Нет, ну в самом деле, мне и в голову не могло прийти, что такие вещи необходимо объяснять. Не нужно заново переводить то, для чего уже существует канонический перевод. Да, есть одно исключение – когда цитата уже искажена в оригинале. Но здесь-то ничего такого нет – тоже перевод и тоже канонический:
In the beginning was the Word, and the Word was with God, and the Word was God.
Да, тут именно так и написано «Слово было с Богом», но что поделать, если англичане когда-то перевели священный текст так, а мы иначе. Это точно не повод, чтобы редактировать Библию. Кстати, о редактировании. Ну, ладно, переводчик немного заработалась, бывает. Но почему никто из тех, через чьи руки перевод потом прошёл, не заметил в этом эпиграфе ничего странного? Куда, в конце-то концов, смотрел Верстальщик? Риторический вопрос, который мне ещё не раз придётся задавать в ходе разбора полётов.
Неудивительно, что после этого я решил прочитать и первую главу, благо она небольшая. И тут оказалось, что все предыдущие недоразумения были невинными цветочками, из которых, впрочем, выросли ягодки. Проявились некоторые закономерности.
К примеру, после искаженной цитаты из Иоанна, уже не таким внезапным выглядит следующее несоответствие с оригиналом:
«Словами он создал свет и тьму, воздух и воду, цветы и деревья, животных и птиц, а затем, замыслив двух сыновей и двух дочерей, вылепил их тела из глины и вдохнул в них жизнь».
With words He created light and dark, water and air, plants and trees, birds and beasts, and from the dust and the dirt of those worlds, He created children, two sons and two daughters, forming them in his image and breathing life into their bodies of clay.
Пропускать без видимой причины какой-либо оборот вообще не очень хорошо, но во фразе, явно подражающей первой главе Книги бытия, просто недопустимо не обратить внимания на слова in his image, то есть «по образу своему», даже если о подобии здесь ничего и не сказано. Да и другой оборот from the dust and the dirt of those worlds – «из пыли и грязи этого мира» тоже никак нельзя назвать малозначащим.
А после отсебятины с хрупким равновесием момента уже не так неожиданно следующая самодеятельность переводчика:
«Первой дочери досталось слово «прясть», а с ним дар превращения любой вещи в золото. Траву, листву, даже прядь собственных волос могла озолотить она с помощью своей волшебной прялки».
One daughter was given the word spin, for she could spin all manner of things into gold. The grass, the leaves, a strand of her hair.
Довольно странный дар, учитывая то, что остальным своим детям Бог даровал вполне разумные способности: оборачиваться в зверей и птиц, предсказывать будущее и лечить людей. Но здесь вины переводчика нет – это у автора в голове такие тараканы. Вина переводчика в другом. Откуда взялась эта «волшебная прялка», которой в оригинале нет? Я, конечно, могу ошибаться, и где-нибудь дальше по тексту эта волшебная прялка всплывёт…
А я таки могу ошибаться, и кое-что уже всплывало. Прошу прощения за это лирическое отступление, но всё-таки расскажу, ибо случай интересный и поучительный. Была ещё в прологе такая фраза:
«Однако это было до того, как он на моих глазах отрубил руки старухе, пойманной на превращении пшеничных колосьев в золотые ленты».
That was before I saw him cut off the hands of an old woman caught spinning wheat into long ribbons of gold.
И у меня в голове сразу зажглась сигнальная лампочка: старуха сплетает колоски в золотистые венки – так это же так называемый залом, колдовской способ порчи урожая! Об этом в любой книге о ведьмах можно прочитать. И стало быть, никакого превращения, никакого золота там нет. Обычные ведьмовские пакости, за которые и в самом деле можно руки-то поотрубать. Оказалось, нет. Здесь перевод абсолютно правильный.
У меня даже мелькнула мысль, что это такая тонкая авторская уловка – навести читателя на ложный след, а в следующей главе открыть правду. Однако всё же сомневаюсь – слишком изощренно для автора, по воле которого Бог раздаёт своим детям такие странные подарки.
Ну так вот, вернёмся к подаркам. Получается, что другим детям он подарил только слово, а этой дочери ещё волшебный гаджет. Не очень логично, особенно, если не забывать, что в оригинале об этой прялке ничего не сказано. И зачем вообще отрубать кому-то руки, если всё дело в прялке?
А главное то, что это не единственная логическая нестыковка в просмотренном фрагменте перевода. Буквально в следующем абзаце читаем:
«Зачастую трава была нужнее золота. Люди, обуреваемые страстями, превосходили в жестокости животных. Надежда на счастливый случай выглядела соблазнительнее твердого знания, а вечная жизнь не имела смысла без любви».
Often-times, grass was more useful than gold. Man was more desirable than a beast. Chance was more seductive than knowledge, and eternal life was completely meaningless without love.
Тут вот в чём закавыка: слово desirable означает скорее «желанный», «подходящий», «востребованный», чем обуреваемый страстями. А про жестокость в оригинале и вовсе ничего не сказано. Да и по смыслу это не вяжется с соседними фразами, в которых говорится о малой полезности подарков Бога для его детей. Если бы переводчик вдумчиво перечитывала то, что перевела, то наверняка и сама бы заметила сбой в логике.
И не только здесь, а ещё и, например, в этой фразе:
«Рассказчица, осознав, что предвидела все это, поклялась никогда больше не произносить ни слова. А оставшийся в одиночестве Целитель погиб от разбитого сердца, которое не в силах был излечить».
The Teller, realizing she’d predicted it all, swore to never speak again, and The Healer, alone without them, died of a broken heart he refused to heal.
Дело не в том, что Рассказчица предвидела, а в том, что она предсказала. А чуть ранее было сказано, что ее предсказания обладали свойством влиять на будущее. Вот она и осознала свою вину в случившемся. Иначе нет никакого смысла в клятве не произносить слова. Мысленно предвидеть ещё какую-нибудь беду это ей никак не помешает. Да и Целитель погиб не потому, что не мог себя вылечить, а потому что не хотел, отказывался. Казалось бы, мелочь – всего лишь неточный выбор слова, но он полностью переворачивает смысл фразы, мотивы поступков героев. И опять же нарушает логику.
На этом, пожалуй, закончим. В этот раз какие-то выводы сделать трудней, чем в прошлый. Случай тяжёлый, симптомы множественные и разнообразные. Хотелось бы всё списать на неопытность переводчика, но нет, это далеко не дебютная книга Елены Фельдман. И в общем-то этот опыт заметен и по гладкости слога, и по выверенному построению фраз. Понятно, чем этот перевод мог вызвать столь бурные симпатии читателей. Но не менее очевидно и то, почему эксперты не отобрали его в короткий список премии.
А в следующий раз (или, может быть, за два следующих раза) мы быстренько пробежимся по другим прошлогодним номинантам, и пора уже переходить к новому сезону.
цитировать
свернуть ветку
