(«Красная фантастика» — окончание)
4.
Когда я спрашиваю об этом тех фэнов, что постарше, они всегда отвечают мне, что первая глава старых польских и советских НФ-романов представляла собой скучное описание коммунистического рая, и ее побыстрее пролистывали, томясь жаждой космических приключений отважных исследователей Вселенной.
(В этих вот книгах космоса нет и на медный грош, однако ведь на безрыбье и рак рыба. W.)
А вот современному читателю, имеющему широкий выбор литературы – от космической оперы до киберпанка – именно эти, пренебрегавшиеся читателями старших поколений фрагменты кажутся наиболее привлекательными. Ибо такие искренние и бескомпромиссные аж до наивности представления о будущем трудно отыскать где-то в другом месте.
Например, проблема климата. В эпоху опасения перед глобальным потеплением может шокировать тот факт, что принудительное таяние ледников было прямо-таки навязчивой идеей писателей 50-х годов. «Астронавты» (1951) Станислава Лема открываются сценой стройки термоядерного нагревателя в сибирской тайге.
Несколько ранее (действие романа происходит в 2004 году, и, хотя с момента упадка последних капиталистических стран миновало много лет, все еще существует деление на государства и народы) завершился проект орошения Сахары водами Атлантики. В свою очередь, в его следующем романе «Магелланово облако» (1955) Гренландия – тропический рай, покрытый апельсиновыми садами.
В тот же путь отправились Борунь с Трепкой в третьем томе трилогии – романе «Космические братья/Kośmiczni bracia» (1959).
Разница лишь в том, что у них вечнозеленым континентом, населенным миллионами жителей, является Антарктида. Глобальному антропогенному изменению климата сопутствует глобальный контроль погоды. Очередность пор года, летние грозы, морские бризы или холодные вечера назначаются в соответствии с графиком.
В курортных зонах царят вечное лето или вечная зима, а естественную, переменную погоду можно встретить лишь в природных заповедниках.
Не все из этого является умозрительной выдумкой. Одним из величайших геоинженерных проектов, планировавшихся в СССР, был поворот сибирских рек и направление их течения в сторону степей и пустынь Средней Азии, для орошения хлопковых плантаций и образования гигантского внутреннего моря.
Победа коммунизма основывалась на победе над природой. Ведь природа не менее жестока, исполнена неравенства и эксплуатации, что и капитализм. Биология также является объектом инженерных модификаций. Уничтожаются болезнетворные микробы и бактерии, хищники лишаются инстинктов и потребности в питании мясом.
Кто распоряжается всем этим? В тоталитарных государствах опасно было задаваться вопросом о власти. Писатели поэтому ограничивались едва несколькими фразами о некоем всемирном научном совете. Петецкий же в романе «На полпути» рискнул описать нечто вроде непосредственной демократии. У каждого совершеннолетнего гражданина мира установлен дома терминал, позволяющий ему принять участие в глобальном обсуждении той или иной важной проблемы. Независимо, однако, от технических деталей в коммунистической утопии исчезают такие понятия, как парламент или выборы. Нет партии, потому что осуществилось единение партии со всем обществом. Нет также уже и политики, потому что все властные решения принимаются на безусловной научной основе.
Столь же интересной, как организация утопического общества выглядит его культура. Я уже говорил о том, что коммунистический взгляд на попкультуру был не слишком доброжелательным. Вот и постулированное соцреалистической научной фантастикой искусство иное. Высокое и монументальное. В романе “Dalekie Szlaki/Люди как боги” (1966, польск. 1972)
Сергей Снегов живописует образ симфонии, воспринимаемой всеми органами чувств: музыке сопутствуют световые эффекты, запахи и даже управляемые погодные явления. В свою очередь великий Иван Ефремов предрекает в романе “Mgławica Andromedy/Туманность Андромеды” (1957, польск. 1961) исчезновение повествовательного искусства.
Ибо за каждым словесным произведением стоит какой-либо конфликт или драматическое событие, а в грядущем идеальном обществе ничего подобного уже не будет. Место литературы, театра и кино займут танец, музыка и художественная гимнастика.
Единственным небольшим исключением из этого правила явится покорение космоса – астронавтам среди звезд придется столкнуться с немаловажными и сложными проблемами, и отчеты о результатах их полетов будут звучать подобно героическим сагам.
Как в коммунистическом раю живет человек? Он всесторонне здоров и хорошо натренирован,
не занят ни на каких тяжелых работах, потому что живет в век всеобщей автоматизации. Если кто-то рубит дерево или копает мелиоративный канал, то лишь для развлечения, а на занятие этим выстраиваются длинные очереди. Все – ученые, артисты, художники или учителя. Все эти занятия считаются не столько обязанностями, сколько привилегиями.
Частичному отмиранию подверглась также семья – дети воспитываются всем обществом, фамилии не наследуются (или наследуется фамилия родителя того же пола – такое предложение выдвигают Борунь и Трепка). Проблемы сексуальной ориентации или половой самоориентации не затрагиваются – отчасти потому, что литература НФ была адресована прежде всего подросткам, а отчасти из-за того, что советская наука занимала точку зрения, согласно которой неопределенность в этих вопросах является результатом болезни или упадочным явлением позднего капитализма. На этом фоне исключительной кажется ситуация героя повести “Galaktyczny zwad/Галактическая разведка” (первой части романа «Люди как боги»), который, пав жертвой несчастливой влюбленности в многоликую веганку, выслушивает следующие слова утешения: «Любовь – продолжение вида, не так ли? Так начиналось. Грядет иное. Любовь – единение душ. Высшая стадия». Кроме этих немногочисленных исключений в мире коммунистической научной фантастики безраздельно господствует гетеросексуализм и моногамия, а в романе “Mgławica Andromedy” вокруг того и другого складываются особые общественные ритуалы – например, каждый подрастающий молодой человек с достижением совершеннолетия должен выполнить 12 заданий, называемых в честь мифологического героя «подвигами Геркулеса».
Преступности нет. Из этого не следует, что зло полностью исчезло. Иногда над человеком берет верх его эгоистичная, еще не искорененная сторона личности. Ефремов предлагает ссылать таких индивидов на тропический остров, где они перевоспитываются на общественных работах. В романе “Strefy zerowe/Нулевые зоны” (1972) Богдан Петецкий описал специальный корпус безопасности, созданный из гордых и мятежных людей, в котором эти люди могут тем или иным образом использовать особенности своих характеров для обороны Земли от угрозы вторжения извне.
Снегов, в свою очередь, считал, что лучшим средством воспитания является полет в космос. Трудная работа выработает по-настоящему твердый характер, а контакт с чужеродностью вынудит пересмотреть свои взгляды даже самого отъявленного ретрограда и шовиниста.
Все лучше, чем ссылка в Сибирь.
5.
Социализм завершился в 1965 году точно так и начинался – политическим решением. Сталинизм уходил в прошлое, и новые власти не видели нужды в аж настолько строгом контроле литераторов и деятелей искусства. Это не означало дарования настоящей свободы, но все же принесло некоторое облегчение в сравнении с прежними временами.
Лем смог, наконец, послать куда подальше радостный оптимизм и выразить свое неверие в исправление человека. Освободившись от ограничений, он написал лучшие свои книги. Борунь и Трепка многократно поправляли космическую трилогию в очередных переизданиях, сглаживая острые моменты (например, целестианского Бога заменили на нейтрального Владыку Космоса).
В Советском Союзе оттепель сочли доказательством того, что коммунизм можно реформировать, и еще несколько лет братья Стругацкие не были оппозиционными писателями. Позже, однако, наступило разочарование, и во всем восточном блоке почти каждый из авторов (одним из исключений был Петецкий) превратился в тайного оппозиционера.
Была ли красная фантастика единственно эпизодом и диковинкой?
Западная фантастика, функционирующая в совершенно других условиях, не раз и не два пускалась в тот же путь, что и ее восточная сестра. Все «Основание» Айзека Азимова (1951, польск. 1987) является его выражением веры в прогресс и непоколебимые законы, по которым вершится общественное развитие.
Артур Кларк предложил “Фонтанами рая/Fontanny raju” (1979, польск. 1996) собственную версию производственного романа – от коммунистического его отличает лишь участие частного капитала в строительстве космического лифта. Все остальное, от исполнения до цели, зеркально подобное.
И, наконец, в фантастику вновь возвращается жажда утопии. Появилась целая антология “Shine” (2010), посвященная оптимистической фантастике, а Нил Стивенсон в “Seveneves” (2015) возрождает старые мечтания человечества об устремлении в небеса.
Стоит также вспомнить о солярпанковском движении, у которого пока нет еще больших достижений, но вполне хватает амбиций. Солярпанк – это попытка писать современную оптимистическую фантастику в противовес киберпанку или модным ныне дистопии или постапокалипсису. Солярпанк отрицает также технический рай, предлагаемый трансгуманизмом, считая его слишком далеким, сотворенным для генерации новых неравенств вместо ликвидации старых. Панковская идеология вдохновляется DIY, экологией, феминизмом, экономией уравновешенного развития и такими литературными классиками, как Урсула Ле Гуин, Йен Бэнкс и Октавия Батлер.
Прямо-таки хочется увидеть, как Нил Стивенсон, солярпанковцы или авторы произведений из антологии “Shine” выглядели бы в столкновении с авторами забытой восточноевропейской литературы середины прошлого века. Лучше? Хуже? Или это было бы столкновением двух цивилизаций, вроде бы растущих из одних корней и имеющих одну и ту же цель, но совершенно разных? Наверняка инициативные проекты вроде издания журнала “Smokopolitan” на английском языке приближают нас к нахождению ответов на эти вопросы.
цитировать