Астрид Линдгрен «Мио, мой Мио!»

Не зря друзья говорили, что книга мне не понравится.

Многие пишут, что «вот если бы я прочитал это n-дцать лет назад…». Но точно знаю: и тогда бы не понравилось!

Книга – квинтессенция того, что я не выношу в детских (и не только) сказках. Принцы, белые кони, назывная настоящая дружба и такая же назывная великая битва (назывная – та, что не выводится из текста, а просто называется таковой, обычно не один раз, чтоб в памяти отложилось, а читатель не забывал), злые-презлые злодеи, обилие «зелененьких листочков», прекрасных или невыносимо печальных звуков, прекрасных же цветов и характеров.

Чего стоит одно только обращение отца к сыну – (всегда!) с помощью сентиментальной последовательности слов «Мио, мой Мио».

»- Пап, я тебе не мешаю?

– Мио, мой Мио!.. мне нравится пение птиц, нравится перезвон моих серебристых тополей, но больше всего люблю я слушать смех сына в моем саду».

(Т.е. «Я рад, что тебе весело. Конечно, ты не мешаешь».)

«Мио, мой Мио, тебе нравится сад?»

И не дожидаясь ответа:

"— Хорошо, что ты так счастлив. Будь всегда таким, Мио, мой Мио».

Впрочем, ни слова в простоте – это касается вообще всех персонажей. Кроме того, Мио этот, его Мио, оказался еще каким-то невообразимым нытиком, видит он что-то новое, дарят ему что-то необычное, он тут же начинает рисовать себе мрачные картины собственной ужасной гибели с непосредственным участием подаренного/увиденного.

И вот, сквозь многословные причитания главного героя и такие же многословные описания прекрасностей Страны Дальней и ужасностей Страны Чужедальней мы движемся к эпохальной битве, «которую ждали много-много тысяч лет» и которая длилась целый час. Понаблюдаем? Попереживаем? Как бы не так. Битве отведено всего несколько слов («молчаливая, страшная битва») и пара абзацев для финала.

"– Гляди не промахнись! Рази в самое сердце! В мое каменное сердце! Слишком долго терзало оно меня и причиняло страшную боль.

Я заглянул в его глаза. И такими чудными показались мне эти глаза. Мне показалось, будто рыцарь Като жаждет избавиться от своего каменного сердца. Может быть, больше всех на свете ненавидел рыцаря Като сам рыцарь Като».

Ну наконец-то, думаю. Сейчас будет что-нибудь вроде…

"— …я призываю тебя подумать о том, что ты сделал… Подумай и попытайся почувствовать хоть немного раскаяния, рыцарь Като…

— О чем это ты? – Ничто из того, что говорил ему Мио — ни разоблаченные тайны, ни насмешки, — не поражало рыцаря Като так, как эти слова. Мио увидел, как его зрачки сузились в тонкие щелочки, как побелела кожа вокруг глаз.

— Это твой последний шанс, — сказал Мио. — Все, что тебе остается… Я видел, во что ты иначе превратишься… будь мужчиной… попытайся… попытайся раскаяться…»

(Прим. авт. – Имена собственные в цитате изменены.)

Думаю, хоть один герой перестанет быть таким тошнотворно однозначным. Однако не случилось. Нытик Мио вдруг стал решительным — он «не стал мешкать». И вместо неоднозначного героя получилась груда камней и железный коготь.

Собственно, конец истории.

Единственная понравившаяся сцена в книге — сцена с девочкой-птичкой Милимани, пожертвовавшая собой ради спасения Мио. Здесь почему-то обошлось без высокопарных слов. Только констатация факта, страшные последствия – и чудесное спасение. Трогательно и лаконично.

В отличие от остальных произведений Линдгрен эту повесть можно читать только в детстве. Как-то даже не верится, что автор таких прекрасных, точных, смешных и вполне подходящих для взрослых вещей, как «Карлсон» и «Эмиль», сочинил эту картонную историю в нелепых декорациях. Про хорошего мальчика, который внезапно обрел доброго отца-короля, летающую лошадь и вместе с другом победил злого рыцаря. И все это, заметим, без тени улыбки. Только детское воображение может достроить за всем этим нелепым пафосом что-то стоящее.

Дело в критическом мышлении: у взрослых людей оно обычно чересчур развивается, и начинает нашептывать, что совсем плохих людей не бывает, как и совсем хороших, и задавать неудобные вопросы, почему же это такой прекрасный отец-король бросил своего ребенка в приюте, и что летающих лошадей не бывает. Дружба, правда, бывает, но обычно тоже не в таком сопливом варианте, когда ты — герой и принц тут, а все друзья тебя искренне обожают и рады вечно быть на второй роли.

В общем, герои совершенно картонные, настолько, насколько можно представить картонных персонажей в подобной сказке. Сюжет такой же: на окраине волшебной страны находятся владения злобного рыцаря, и герою надо обязательно попереться туда и сразиться с ним, потому что он каждой букашке в волшебной стране в трамвае наступил на мозоль, а каждой таракашке — не уступил место. Ну или в этом духе. Все это не выдерживает совершенно никакой критики, и, честно говоря, я не знаю, в каком возрасте у детей бывает настолько затуманен разум, чтобы нормально воспринять подобную чепуху. Я себя в таком возрасте не помню, по крайней мере.

При всей моей любви к автору Карлсона, это кромешный ужас и образец того, как не надо писать для детей, если хочешь, чтобы они выросли нормальными членами общества, адекватно воспринимающими эту, нашу реальность, а не какую-то искусственно упрощенную до полного слабоумия и соплей.

В отличие от kerigm'ы, я помню себя с полутора лет, но сказку «Мио мой Мио» читал в шестидесятых годах, когда она печаталась в журнале «Костёр». Журнал выписывался для моей младшей сестры, я считался слишком большим для этого издания, но сказку читал с восторгом. Единственный момент, показавшийся слишком наивным, сцена, в которой ложечка кормит Мио, попавшего в тюрьму к рыцарю Като. Но даже его я помню по прошествии полувека.

Вполне возможно, что разум у меня был затуманен уже в том возрасте, да и вырос я не слишком адекватным членом общества, о чём запоздало предупреждает kerigma, но что есть, то есть. И сказка эта мне нравится по сей день, хотя с тех пор я прочёл много других более взрослых сказок.

Не думаю, что Линдгрен, эта в известной степени эмансипированная женщина, женщина с нетипичным по тем временам воспитанием, начитанная и неглупая, когда бралась за эту историю, задумывала все так «плоско» и «картонно», как об этом пишут многие, даже уважаемые мной лабовцы. Скорее всего, внешняя сторона тут обманчива. Очень интересная получилась зарисовка. то одновременно, и почти бесячая квинтессенция всего мальчукового, как в японской пафосной сёнен манге, и лирическая почти-баллада. И красивая притча со своими символами-атрибутами.

Думаю, вся суть в том, что Линдгрен через всю жизнь пронесла чувство вины (кто помнит её биографию) к маленькому сынишке, которого смогла завбрать из приёмной семьи, только когда тому стукнуло пять лет. А вскоре родилась дочь, и большинство сказок были придуманы и записаны автором именно для дочки.

Мне кажется, в такой ненавзячивой манере она хотела реабилитироваться перед самой собой, а заодно попробовать примерить на себя образ его мыслей. Все эти мечты мальчишек о лошадях и подвигах прослеживаются во многих ее произведениях, даже в Эмиле.

Сюжет не кажется жестоким, вообще тема инициации мальчиков или подростков — канонище с бородой. В каждой стране еть свои сюжеты и сказки на эту тему, будь то Иван-царевич или плачущий мальчик, попавший в кабину обезумевшего робота.

Когда-то давно в детстве первой посомтрела экранизацию, в кинотеатре. Большой экран творит чудеса. И по тем временам фильм казался мне ни с чем не сравнимым шедевром. Как спустя лет пять впервые увиденные «Виндария» и «Полет на драконах» — в анимации. Спустя годы «Шедевры» немного утратили свой блеск, но не потеряли шарм. С удовольствием погружаюсь в эту историю.