Николай Дубов «Горе одному»

Дочитывала дилогию глубокой ночью, и такую она на меня тоску нагнала! (Впрочем, сама виновата, изменила золотому правилу «Читать на ночь только детективы или хоррор!»)

И никакой притянутый за уши благополучный финал с «Deus ex machina», разрушающим стену несправедливости, не смог сгладить чувство безысходности после прочтения.

«Горе одному» — о судьбе «детей войны». Главный герой, Алексей Горбачев, воспитанник детского дома в первой части, рабочий большого завода — во второй. Паренек честный, но упрямый, смелый, но беспомощный в острых ситуациях, которые он притягивает к себе как магнитом. Когда случается очередной конфликт, Алексей молчит, смотрит исподлобья, страдает, спирали судьбы закручиваются все туже, но в самый последний черный миг «один хороший человек» прорывается на прием к Великому и Справедливому. Тот грозно хмурит брови истинного коммуниста, снимает телефонную трубку и — все негодяи посрамлены, Горбачев оправдан, а заря занимается...

(Показательный и странный штрих: всесильные защитники Алексея и в первой, и во второй части — люди на пороге смерти, они неизлечимы больны…)

Удивительно, что точное и емкое название книги «Горе одному» — это цитата из Экклезиаста, ее в «Жесткой пробе» зачитывает чернобородый брат Павел на собрании адвентистов, куда Алексея заманивает один из рабочих:

«Двоим лучше, чем одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а друга нет, который поднял бы его.

И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, не скоро рвется».

Брат Павел отложил книгу и строго посмотрел на слушателей.

– Что означают слова эти? К чему призывают они нас? Какие выводы должен сделать из них каждый? Двояко их значение, глубок их смысл. Помогать ближнему в труде и беде его – нет дела более похвального. Исцелить недужного, накормить алчущего, напоить жаждущего, поддержать слабого – кто из братьев во Христе откажется? Но недуги телесные – не самые страшные. Страшнее беды духовные, слепота безверия. Люди, бредущие по терниям житейским, они ранят стопы свои, но, озаренные светочем веры и знания, они видят цель и смысл жизни. Это придает им сил и бодрости, твердости духовной и телесной. Они, счастливые, не должны забывать о ближнем, идущем рядом с ними, но не знающем, куда идти. Как бы ни было, их, заблудших, много, каждый остается один, ибо с ними и в них нету бога...»

Тут меня взяла оторопь, однако, далее автор, конечно, резко негативно описывает лукавых адвентистов.

В «Сироте» нам подробно рассказывают о замечательном детском доме, о его доброй и справедливой хозяйке Людмиле Сергеевне. Во второй части ее «галчата» уходят во взрослую жизнь, но как неласково ее прикосновение!.. Вот Алла, первая любовь Алексея:

«Он её встретил как-то. Она его не узнала или притворилась, что не узнает. Он узнал сразу, хотя узнать нелегко. Дородная, просто толстая женщина. А когда-то была тоненькая, как тростинка. Лицо такое же красивое, пожалуй, ещё красивее. А дальше все поплыло, расползлось вширь, сквозь полупрозрачную блузку видны нависшие складки тела, как тесто, вылезающее из квашни. Кира говорила – она всегда всё знает обо всех, – что Алла техникума не кончила, вышла замуж. За преподавателя того же техникума. Должно быть, он и вел её тогда под руку. Щуплый, маленький. Похоже, что не вел, а держался за неё. Как маленькая лодка за баржой. А она не шла – плыла, толстая, самодовольная тетка...»

Или очкастенький всезнайка «академик» Яша. Ему бы в институт, однако не смог поступить, вернулся, ютится у какой-то злой тетки, снимает угол, работает в библиотеке за копейки, и похоже, смирился со своей неудачей.

Кира — неприкаянная в своей безответной любви, назло всем выходит замуж за первого встречного, рожает ребенка, живет-мается с мужем-пьянчужкой.

Да и сам Алексей, когда-то мечтавший о море, потом решивший стать сталеваром — в реальной жизни «сталевары укомплектованы, слесари нужны». Он работает разметчиком, работа грязная и тяжелая, плохо оплачиваемая.

Живут бывшие детдомовцы и фабзайцы в обшарпанном неуютном общежитии в комнатах на шесть коек. Как-то после жалоб в газету, общежитское начальство ринулось окультуривать быт постояльцев:

«Ещё через день прислали лектора. Яков Лукич собственноручно открыл запертый всегда красный уголок. Долго ожидали, пока соберутся. Лектор стоял в коридоре и курил, отмахивая рукой дым ото рта. Собралось человек двадцать, почти одни девушки. Ребята заранее сбежали во Дворец культуры: там тоже была лекция, но после неё обещали показать кинофильм, и все надеялись, что будет четвертая серия «Тарзана».

– Что ж, начнем, – сказал лектор и прошел к столу. – Тема моей лекции – «Было ли начало и будет ли конец мира». Итак, приступим...

Он вынул тетрадку, поднес к глазам и начал читать.

Девушки томились. Их совершенно не интересовало начало мира, и по молодости они были твердо убеждены, что никакого конца его быть не может. Они собирались идти на танцы, а тут позвали на лекцию, отказаться было неудобно, а уйти посреди лекции ещё неудобнее. Они томились и шушукались».

Кстати, о девушках. Одна у героя радость по жизни, маяк и свет — любовь к Наташе. Мне лично девушка эта показалась дико черствой эгоисткой. Усвистала в свой вуз, в большой город, поцелуйчик на вокзале быстро в памяти сотрется, в ее новой жизни вряд ли найдется место верному Алексею:

«Рано или поздно приходит время и нужно уходить, уезжать и оставлять то, с чем сжился, сроднился, что дорого и на всю жизнь незабываемо, но не может и не должно удерживать человека на одном месте».

Подробно в книге расписаны биографии и главных злыдней-бюрократов. И Иванычев, и Гаевский не первый раз вредят и пакостят хорошим людям, пользуясь своей властью и положением, однако, Иванычев — «номенклатура», а Гаевскому постоянно попадается жалостливое начальство! Они неистребимо всплывают и пристраиваются, и нет гарантии, что это не случится снова, сито Системы не под них заточено.

Ярко получились у Дубова паникеры, очковтиратели, боязливые предатели. Термины вполне военные, а ведь речь идет о мирной жизни и мирной работе детского дома и завода. «Война» и в «Сироте», и в «Жесткой пробе» начинается из-за пустяков, которые быстро обрастают эпитетами «вредительство», «попустительство», «дезорганизация», «дискредитация» и т.д.

Унылое книжное морализаторство и описание «счастливых школьных дней» у Дубова, кстати, живо напомнили некоторые пассажи Вл. Крапивина:

«Среди книжек для детей было много таких, что Лешка не мог их дочитать до конца. В сущности, это были не книги, а сборники задачек по поведению, примеров того, что нужно к похвально делать детям и что делать нельзя и не похвально. Придуманные мальчики и девочки, совсем не похожие на тех, что были вокруг Лешки, прилежно решали эти скучные задачки.

Такие книжки напоминали пироги, которые пекла Лешкина мама, когда ничего для начинки не было. Назывались они «пироги с аминем». Снаружи пирог как пирог, даже корочка красивая, а внутри не было ничего — только смазано постным маслом, чтобы не слиплось.

Школа? В школе занимались только одним: учились. Но, если жизнь не укладывалась во все книжки, какие существуют на свете, где уж было втиснуть ее в школьные учебники! В школе были кружки, но они считали своей задачей только повторять то, что говорили учителя и учебники. А учителя непрерывно говорили об одном и том же: о дисциплине и учебе, об учебе и дисциплине».

В такой вот атмосфере Леша, Витька и Кира придумывают тайное общество, вполне безобидное, ребятки грезят морем и собираются тайно обучаться морским премудростям. Кляуза школьного ябеды бдительному пионервожатому превращает такую мелочь в «политическое» дело, сулящее нешуточные неприятности.

В «Жесткой пробе» заводские бюрократы, выполняя распоряжения свыше, лепят из Лешкиного друга Витьки липового передовика. Все рабочие втихомолку посмеиваются, и лишь Горбачев по-детски грубо и наивно начинает бороться с неправдой. За что быстро превращается в парию — лишается друга, работы, крыши над головой и т.д.

Повторюсь, да, писатель пристегивает к повествованию обязательные хэппи-энды, но мне они кажутся слабыми и надуманными. Дубов — мастер конфликта, язвительных и гневных комментариев, внутренних монологов. Пасторальные безоблачные картины детства в Советской стране в дилогии «Горе одному» практически отсутствуют, процент горечи и боли значительно выше, чем в подавляющем количестве книг, написанных в 50-е годы.

Закончить свой сумбурный отзыв хочется по-школьному, понравившейся цитатой:

«Родители пытаются оградить детей от узнавания множества вещей. Но дети видят и узнают всё. Они видят смерть и горе, узнают любовь и ненависть, подлость и благородство, низменные поступки и высокие взлеты. В сущности, человек уже в отрочестве узнает жизнь и все, что в ней происходит. Потом он узнает больше, точнее, будет думать и чувствовать тоньше, но никогда последующие высокие витки спирали не могут сравниться с первыми, отроческими, по которым он ковылял еще нетвердо и неуверенно, оступаясь и падая, с душой, потрясаемой то ужасом, то восторгом.

Мир ребенка не сужен расчетливым делением на нужное, полезное и безразличное. Мир его неделим, в нем нет деления на мое и не мое, всё — его и для него. В нем нет места получувствам, прихотливым смешениям удовольствий с огорчениями. Чувства здесь чисты и могучи. Никогда не будет так безутешен и возмущен человек в зрелом возрасте, как подросток, когда в его безоблачном мире появляется первая тень обмана.

Ничто не приносит взрослому ликования и восторгов, равных испытанным в отрочестве. Не потому ли на склоне жизни он благоговейно вспоминает не удовольствия зрелых лет, а бесхитростные радости отрочества?..»