В художественной литературе повествование совершенно не обязательно ведется от имени автора. Возможны и даже традиционны ситуации с несколькими уровнями вложённости отстранения — вспомнить хоть «Гаргантюа и Пантагрюэля», где есть и вставные истории, и автор, отстранённый от самого себя псевдонимом-анаграммой «Алькофрибас Назье». Почему псевдоним важен в контексте этого отзыва? «Корвус Коракс», если верить обложке и титульному листу, написан Львом Гурским. Автор бестселлеров Лев Гурский — не просто псевдоним настоящего автора, а вполне проработанная литературная мистификация с биографией, кругом знакомств, политическими взглядами, нереализованными творческими планами типа романа «Кремлины», и так далее. Что пишет Гурский, какому-нибудь Р. С. Кацу в голову не придет, даром что и у той, и у другой литературной мистифиКАЦии общий родитель.

Так вот, «Корвус Коракс» — первый опыт именно Гурского с его детективно-альтисторическим прошлым в трудном жанре биопанка. В России чисто биопанковых книг особенно мало — собственно, раз-два, и обчёлся. Элементы-то присутствуют у многих авторов — от Лукьяненко с Пановым до Вашего покорного слуги, но чтоб именно на биопанковом допущении держался сюжет... И это допущение, несмотря на всю его гротескность, работает. Оно вводится в первой же главе, элегантно и без натуги, и успешно подкручивает приводной механизм основной сюжетной пружины, заодно предоставляя богатые возможности украсить текст и придать ему специфически-биопанковый аромат. Но скатология скатологией, а исторический и антитоталитарный посыл у книги вполне серьезный.

При этом творческая родословная автора (тут я про Л. Гурского, если что) тоже однозначно заметна — и в детективной линии, и в политико-сатирических деталях. Отдельной похвалы заслуживает стёб над защитой авторского права. Ну, и у определённого типа читателя от этого и другого стёба гарантированно бомбанёт (в мире «Корвуса Коракса» этот эффект можно было бы толково использовать). Что я хотел бы посоветовать такому читателю: прежде, чем разражаться гневной рецензией, подумайте: а не делаете ли вы именно то, чего добивался автор? И тут я уже не уверен: автор — это по-прежнему Л. Гурский, или..?

Раз уж пошла такая пьянка...

«Золотая пуля» — очень визуальная книга, она практически просится, чтобы ее экранизовали, причем в виде нескольких новелл и несколько разных режиссеров — например, Терри Гиллиам, Гильермо дель Торо, и Тим Бёртон. Я могу мечтать, нет? Это несмотря на то, что роман воспринимается именно как единое изделие — разные по текстуре куски необходимы, чтобы повествование тарарахнуло: тусклая латунная гильза, капсюль, зернистый порох, золотая пуля.

Стоит отметить и вот какое обстоятельство. Когда автор пишет или режиссер снимает кино про места, где никогда не был, которые не чувствует на инстинктивном уровне, есть очень высокий риск, что, несмотря на самые благие намерения и вроде бы высокий профессионализм, получится та самая развесистая клюква. Тошнотворно разительный пример — если продолжать оперировать категориями кинематографа — «американская трилогия» Триера. Авторы вряд ли спали под открытым небом в Вайе Гранде, отмокали в горячих источниках Охо Калиенте после нескольких часов в седле на неравномерно костлявой спине злонамеренного кусачего коня, посещали могилу медведя Смоки в национальном лесу имени Линкольна, или пытались угрызть кусок свободолюбивой и жилистой нью-мексиканской коровы, но им каким-то образом удалось не слажать в создании атмосферы и проработке деталей: видимо, дают себя знать уважение и любовь к материалу, в чем как раз трудно заподозрить толстых и привилегированных тараканов, вечно что-то празднующих в голове одного датского режиссера. Подтверждаю: даже черемша в вышеупомянутой вулканической кальдере Вайе Гранде растет, лично жрал. Да, и бомб этих у нас ну вообще как грязи.

Наконец, сказать свое слово и при этом не оказаться безнадежно вторичными на фоне литературно-виртуально-кинематографической панорамы, над которой долго и плодотворно работали Стивен Кинг, Ким Ньюман, студия Bethesda, Уолтер Миллер, Джим Джармуш, Джордж, светлая ему память, Косматос, и многие другие — это надо суметь.

Важное предварительное замечание: мне посчастливилось ознакомиться с полным текстом книги, не с отрывком в «Новом мире».

В предисловии к «Автопортрету с устрицей в кармане» упоминается, что топоним Бэкинфорд возник в результате ослышки писца при переписывании средневековой хроники. В российской словесности подобная ослышка (она же мондегрин) лучше всего известна по строке, которую не писал Батюшков: «Шуми, шуми, волна Мирона». Сам роман открывается загадочным эпиграфом на итальянском — что-то о стрелах неизбежной смерти — на большее моего знания языка Петрарки не хватает. Может быть, какой-то зажравшийся читатель саркастически хмыкнет, но этого хватило, чтобы меня заинтриговать.

Интрига продержала меня до последней страницы. Постараюсь не раскрыть тайн «Автопортрета...», хотя, если честно, я не уверен, что сам их все раскрыл. Объем книги невелик, а повествование настолько насыщенно, что строго говоря, это четыре полноценных книги в одной. Во-первых, очень правдоподобная и достоверно-ироничная стилизация под английский бытовой роман конца позапрошлого века. Во-вторых, чисто английский же детектив. В-третьих, литературная шкатулка с секретом и двойным, а то и тройным дном: список той самой средневековой хроники с ослышками, затертыми кляксами, маргиналиями, и винными пятнами к тому же оказывается палимпсестом, и едва различимые следы знаков на пергаменте могут как поведать о скрытом, так и внезапно укусить за бочок. И наконец, эти три ипостаси сводятся воедино в диалоге между реальностью и ее восприятием — кстати, такой диалог лежит в основе квантовомеханической картины вселенной, где, как сравнительно недавно было доказано экспериментально, наблюдатель таки может решить, ведет ли себя квант света как волна или как частица.

А эпиграф оказался из трагикомедии «Верный пастух» Джанбаттиста Гуарини, написанной в 1590 году. Вот так-то.