Аннотация
Шестилетнего Митьку, отданного на лето в деревню, мучают ночные кошмары. Это бесы охотятся за ним. С каждым разом они подбираются всё ближе и ближе. Бабушка говорит, что крещёному мальчику ничего не грозит, а дед подсказывает мужское решение проблемы.
Митька и бесы
***
– Ма-а-о-о-у! – гулко взвыл огромный, как бык, серый и лохматый котище.
Он стоял напротив, пригнув лобастую голову и уставившись на меня, будто забодать хотел.
– Ма-а-у! Уа-у-у-о!
Я отшатнулся и побежал прочь от него под низким, серым, провисающим влажными космами небом. Остался перебирать ногами на месте, как подвешенный в окружающем тускло светящемся тумане, начавшем мелко и противно дребезжать от этого жуткого воя.
Я бежал изо всех сил, и моё сердце колотилось уже где-то в горле, пытаясь выскочить наружу. Дыхание вырывалось изо рта, как лай мелкой простуженной шавки.
Котище сидел на одном и том же месте, но снова и снова почему-то оказывался прямо передо мной. Он всегда оставался в центре этого тесного сна. Он сам был его центром, прогибая, продавливая его под собой, как муравьиный лев в песчаной ямке.
Я опять развернулся и побежал от него, с усилием раздвигая руками туман, протискиваясь сквозь него, как между вывешенными на просушку тяжёлыми простынями. Ноги мои уже подкашивались от усталости, всё тело облепил пот.
– Ш-ш-пфа-пфа! – опять невесть как возник на пути разозлённый и начавший плеваться котяра.
– У-ур-р-кха-кха! – припал он грудью к земле, выгнулся, выставив дымным столбом хвост, и оскалил клыки.
Я из последних оставшихся ещё у меня сил попытался свернуть, чтобы не врезаться в него, но ставшие ватными ноги уже не справлялись с набранной скоростью. Круглые, жёлтые, умные и злые глаза кота полыхнули торжеством.
Я попытался остановиться, но меня будто толкало ветром в спину. Я бросился на землю, но меня всё равно тащило на кота, как в яму к муравьиному льву. Прямо в его огромную распахнувшуюся пасть. Я закричал…
– Митька, чего орёшь? – большая и жёсткая ладонь деда накрыла меня почти целиком, сгребла и тряхнула, как щенка.
Сил отвечать не было. Сердце колотилось. Футболка и трусы мокрые насквозь от пота. Сон, всего лишь сон. Один и тот же, уже который раз за неделю.
– Митька, чего глаза таращишь? Спужался, что ль? – дед сбросил с меня тяжёлое, липкое одеяло, шумно принюхался и ехидно добавил: – Не обоссалси?
– Нет! – почти закричал я.
Жаркая волна возмущения прокатилась по всему моему тщедушному телу, бухнув в голову так, что раскалились уши. Одежда моментально высохла.
– Вот и хорошо, – улыбнулся дед. – Сходи во двор, пописай, умойся, и завтракать будем. Уже даже бабка встала
***
Дед, наконец-то наевшись, лениво зевал. Сначала у него встопорщилась прокуренная желтоватая щётка под носом, потом смешно приоткрылись колечком губы, разошлись в стороны тёмные кончики чуть вислых усов, и только тогда распахнулся во всю ширь рот с крупными, как галька, зубами.
– А-а-ы-ы!
И тут же:
– Прости, Господи!
Длинные, узловатые, никогда полностью не разгибающиеся, как у гориллы, пальцы сложились как-то по-хитрому и поочерёдно коснулись носа, щетинистого подбородка и обветренных щёк.
– Деда Толя, а что это ты делаешь?
– Как что, зеваю, прости, Господи.
– Нет, рукой что делаешь?
– Крещу. Рот крещу святым троеперстием.
– А зачем? А что это? А…
– Погодь, Митька, не кипешись. Всё должно идти своим чередом!
– Молчу, молчу.
– Я персты складываю вместе, вот так, три перста, пальца то есть. Это значит, силу Святой Троицы призываю: Бога Отца, Сына и Святого Духа, которые суть одно. А рот крещу, чтобы печать поставить, запечатать чтобы.
– Чтобы хлеб не выпал?
– Тьфу на тебя, малёк! Чтобы бес не вошёл через рот! Они, бесы, всегда рядом с человеком крутятся, как мухи, гнус и крысы с мышами. Всегда готовы любую пакость подстроить, навредить хоть чем-нибудь. Им это не в работу даже, а первейшая радость! Потому зевать – опасный грех, работать днём надо. И тебе неча безделить, иди говно кидать!
***
Я кидал навоз. Стоял в загородке и пытался поддеть вилами с неудобно толстой и длинной растрескавшейся ручкой очередную плоскую кучу, подсохшую по краям, но ещё тёплую в центре.
Крупные, как шмели, зелёные блестящие мухи недовольно жужжали вокруг, норовя то залететь мне в рот, то усесться обратно на эту лепёху, которая действительно пахла приятно и почти вкусно.
Деда Толя говорил, что раньше ими стены мазали, чтобы крепче было. Это глину сначала копать надо, таскать, с водой и сеном мешать, за пропорцией следить – а корова сразу всё делает, как надо. Она скотина умная, работящая.
Оно и видно! Только коровам сказать забыли, что говном больше стены не мажут, а белят их извёсткой. А мне убирай.
Я поднатужился, упёр локти в живот и поднял вилы. Середина лепёшки тут же шлёпнулась обратно, не удержавшись между тонких выгнутых зубьев, даже не запачкала их.
И какой дурак придумал делать это вилами? Я бы лучше лопату взял, да она большая, совковая. Деду хорошо – он огромный, как копна. Он и говно этой лопатой кидать может, и землю, и меня на лопату посадит и на крышу сарая закинет. Легко!
Вот непонятно только, почему он сначала зевает, а потом только печать на рот кладёт? Ведь бес уже мог внутрь залезть, как он тогда назад выйдет? Из-под печати-то? Что с ним тогда делать?
На дощатый настил прохода из стайки на улицу упала тень. Васька! Идёт по забору, прямо по штакетнику, и хвостом крутит. Чёрная вся, как из трубы вылезла. Только внизу, на грудке, так, что сверху и не увидишь, маленькое белое пятнышко. Я-то знаю, не раз ей пузо чесал.
– Васька, Васька, кыс-кыс-кыс!
Не хочет, глянула только искоса, ушла. Дела у неё. Мне говно кидать, ей – крыс в стайке пугать, чтобы в дом не лезли.
Ещё и коты ей всю неделю спать не дают, женихаться ночами ходят. Орут до самого утра в подполе, гремят чем-то, шипят, плюются. И чего им жениться? Они же коты…
***
Я снова был в своём душном и сером сне. И Васька тоже зачем-то была тут. А хитрый бес в этот раз специально стал таким же, как Васька, чтобы меня запутать. Чтобы вернее обмануть, поближе подобраться и съесть. Прошлые-то разы не получилось.
Только вот же она, моя Васька: приподнялась, сверкнула на мгновение пятнышком и снова прижалась к земле. Уши назад завернула, шерсть дыбом, хвостом по бокам хлещет. Меня защищает!
А вот, напротив неё, точно такой же бес. И клубы тумана вокруг него как будто гуще и темнее.
Шипят, воют друг на друга – кто первый в драку кинется?
– Уа-у-о-а-а! – неожиданно раздалось у меня за спиной.
Я отскочил вбок, чтобы не терять из виду Ваську с бесом.
Ещё одна кошка! И такая же!
Три одинаковых чёрных кошки, и я зажат между ними. Некуда бежать.
Я замер и тут же стал проваливаться вниз, как в склизкое липкое тесто. Выпирающие всё выше и выше округлые стены, только что бывшие полом, начали медленно вращаться вокруг меня вместе с кошками.
Вопли, фырканье, вой со всех сторон. Кто из них кто? Кто Васька? Кто бесы? Каждая распласталась так, что не только пятнышка под грудкой, а и самой грудки не видно.
Меня тошнит от кружения, перед глазами всё расплывается. Чёрная вздыбленная шерсть, белые острые зубы, злые сощуренные жёлтые глаза, плоские морды с плотно прижатыми, почти невидимыми ушами всё убыстряют и убыстряют вокруг меня бесовскую карусель.
Печать, печать не поставил, когда днём зевал! Вот бес и влез в меня мухой, теперь не выйдет.
Пытаюсь вспомнить, как дед складывал пальцы. Вместе большой, указательный и средний – или большой, безымянный и мизинец? Как правильно? Забыл.
Пальцы не слушаются, как на морозе без варежек. Вдруг сами собой начинают извиваться бледными червяками, переплетаются между собой в косичку. Разом падают вниз, как срезанные лопатой, и по одному расползаются в разные стороны. Теряются в тумане.
Я пытаюсь поймать их другой рукой, но она – как обглоданная Тузиком кость. На ней нет даже ладони!
– У-а-арр! Пф-пфа-кха! – все три кошки вылупились абсолютно одинаковыми, пустыми, как латунные пуговицы, тусклыми глазами без зрачков и одновременно поползли на меня со всех сторон, вниз головой по склонам раскручивающейся всё быстрее и быстрее воронки цвета скисшего молока…
Опять проснулся среди ночи тяжело дышащим, замёрзшим и мокрым от пота. Под ватным одеялом липко и холодно, хоть лето на дворе и жара стоит такая, что на кровати спать невозможно. Матрас, постеленный прямо на крашеный дощатый пол, сбился комками, больно надавил бока, грудь и спину.
Кошачьи вопли с пробуждением никуда не пропали, теперь они под полом. Слышно, как два беса дерутся с Васькой, будто поленья друг в друга кидают, и вопят: «Уа-уа-у! Пфа-пфа-кха! Ма-а-у!» Грохот, звон разбитого стекла.
– Лешак вас всех задери! – грозно затрубил, как первобытный мамонт, дед. – Поубиваю всех! Застрелю!
В подполье испуганно притихли, и тут же запрыгали во все стороны, как большие и тяжёлые лягушки. Что-то треснуло, посыпалось, покатилось, зацокало, влажно и звонко крякнуло.
– Варенье! Банки! Ироды! – ну, это уже баба Лена.
Слышно, как дед встал с топчана и гулко протопал по избе ножищами, сорвал и с грохотом отшвырнул в сторону крышку лаза:
– Ити их мать, всё побили, перегадили! Черти хвостатые!..
***
Сидим все трое за столом на кухне, завтракаем. Баба Лена грустная, что столько варенья зазря пропало. Клубничного! Дед поглядывает то на неё, то на Ваську, хмурится.
Васька сидит напротив стола у печи, умывается. Нос покарябан, кровь засохла крупными струпьями. Шерсть на холке слиплась и торчит иглами, как у дикобраза. Но довольная, что справилась, хоть ей и самой досталось.
Боевая кошка, спасибо ей! В этот раз отбила, как-то в следующий раз будет
Решаюсь спросить:
– Деда Толя, а если бес уже в рот залез, как тогда быть?
– О Господи, дурень старый! – тут же накинулась баба Лена на деда. – Наговорил Митеньке что попало, а он теперь во сне кричит! Не слушай его, пакостника, – это она уже мне, – бесы внутрь человека не попадут, если он крещёный и крест на груди носит!
Дед смотрит теперь на меня странно, молчит. Сало с хлебом и луком пережёвывает, аж на висках бугры надуваются и опадают.
– Ты, Митя, не бойся, крещёный ты, и крестик на тебе, видишь? – добрая баба Лена, только жалостливая слишком, и вечно разговаривает со мной, как с маленьким.
А ведь я этой осенью уже в школу пойду, в первый класс!
Но не обижаюсь, а уточняю:
– А если всё-таки бес встретится, что делать? Ему-то не видно, есть у меня крестик под одеждой или нет!
– Изверг! Напугал ребёнка! Вот приедут доча с зятем Митюшку в город забирать, куда глаза свои поганые девать станешь? – баба Лена никогда так просто не унимается.
Тоже большая, чуть ниже деда, но не квадратная, как он, а овальная, как батон. Всегда, как кричать на него начнёт, раскраснеется вся и колыхается волнами.
– А бес по запаху, Митенька, по запаху учует, что ты крещёный! Рыльце своё сморщит курьей гузкой, на месте закрутится да и пропадёт пропадом! Только вонь серная останется! Кушай милый, кушай блиночки со сметаной, вон какой худенький!
– А если у беса насморк, или просто наглый попался, – проглотив очередной кусок сала прямо вместе со шкуркой, добавляет деда Толя, – снимаешь крест с шеи, затягиваешь шнурок на запястье потуже, вот так, и хлещешь беса крестом, как плетью, промеж ушей, пока он сам от тебя не побежит. Бесы – они такие, смелых людей боятся!
Баба Лена замирает, не донеся кружку с чаем до рта, и пристально смотрит на деда поверх очков, но не говорит ни слова. Дед с хрустом откусывает сразу пол-огурца и подмигивает мне. Правильный он у меня и понятный, не то что бабушка.
***
Наконец-то ночь! Лежу на матрасе, пытаюсь уснуть. Крест заранее снял и на руку навесил, как утром дед учил. Ух и получит кто-то сегодня по ушам!
Сна нет. Дедушка с бабушкой храпят на своём топчане так, что коты под полом шуметь боятся. Или это бесы притихли, крест учуяли? Они хитрые! Могут такой сон напустить, что всё как взаправду будет.
Лежу, ворочаюсь. Сплю я уже или нет? Кажется, сплю.
Вдруг вздрагиваю, как от толчка: прямо напротив лица на полу стоит Васька, глазами светит, нюхает, щекочет усами. Или это не Васька? Темно, пятна нет или не видно?
Шепчу:
– Кыс-кыс!
Моргает, отворачивается, неслышно скользит в потёмках и ныряет через дырку в подпол.
Бес или Васька? Если бес, надо догнать, если Васька, то помочь. Сколько ей одной за меня воевать? Я же мужчина! Выползаю из-под одеяла, крадусь к люку в подпол.
Половицы скрипят, но тихонько. Не так, как под дедом или бабушкой. Они спят в другой комнате, через коридор и за занавеской, а люк у входной двери.
Да что я осторожничаю! Всё равно сплю, почему других разбудить боюсь?
Уже не таясь, подхожу и берусь обеими руками за холодное кольцо крышки. Тяжёлая, как настоящая! Упираюсь ногами, тяну изо всех сил.
Есть! Со стуком роняю её на пол.
Ф-фу-у, чуть спина не лопнула. И как это деда Толя её вчера ночью на самом деле об стену кинул?
Спускаюсь по шершавым деревянным ступенькам. Сон, а всё как наяву! Даже босую ногу чем-то наколол.
Темно, ничего не видно. Окон-то здесь нет, нет сегодня и светящегося тумана.
Прячутся! Боятся, значит.
Пахнет землёй, кошками и клубничным вареньем. Где-то справа в настоящем подполе должен быть выключатель, и здесь надо поискать.
Я спокойный, как слон: это мой сон, и я с плетью из креста на руке. Сегодня бес получит, ведь я его больше не боюсь!
Нашариваю клавишу и включаю лампочку.
На одной из полок восстановленного после вчерашнего побоища стеллажа, чуть ниже моей груди, почти нос к носу замерли двое.
Справа Васька, слева бес.
В этот раз он почему-то принял вид здоровенной бурой крысы с Ваську величиной.
Сгорбились, напружинились обе, сверлят молча одна другую злыми взглядами, на меня внимания не обращают. Зря!
Замахиваюсь, от души хлещу по крысе. Та, не глядя, резко уворачивается, пытаясь остаться мордой к Ваське, и крестик щёлкает по доске полки.
Хлещу ещё – противный резкий взвизг – попал!
Крыса уставилась на меня чёрными, знакомыми за столько снов бесовскими глазами, оскалила ужасно длинные жёлтые зубы, сжалась вся в комок и прыгнула на меня, прямо в лицо.
Я загораживаюсь от неё, но руки двигаются медленно, слишком медленно, как в киселе. Понимаю, что уже не успел. Страха нет, ведь я сейчас проснусь.
Вой, визг – это метнувшаяся Васька в лёт сбивает уже прыгнувшую крысу на пол и сцепляется там с ней.
Клубок катается, толкает меня мохнатыми боками в голые ноги, топчет и ранит когтями ступни.
Я хлещу крестом, но ни разу не попадаю.
Визг становится громче и вдруг замирает. Бешено катающийся клубок останавливается.
Видны Васька с тяжело раздувающимися боками и зажатая под ней крыса со страшно выпученными глазами и раззявленной пастью. Васька вцепилась ей зубами прямо в голову, сразу за ушами.
Хруст, слабый писк, крыса несколько раз дёргается, почти вырываясь, и замирает, расслабив длинный чешуйчатый хвост.
– Эт-то что тут у нас такое? – сверху, почти полностью загораживая лаз, свешивается всклокоченная голова деда. – Охотнички, итить-колотить! А ну мухой наверх!..
***
Бесы – они хитрые, они любого запутать могут. Даже деда.
Я им с бабушкой сто раз за ночь объяснял, что мы с Васькой беса во сне поймали, я его крестом из сна выбил, а Васька его загрызла, а они мне не верят.
Дед – огромный, грузный, с седой шерстью по груди и пузу – курит прямо в избе, стоя у открытого окна. Кашляет и смеётся, и обещает шапку из крысы сшить к школе, прямо с хвостом.
А бабушка, как кричать и колыхаться на нас перестала, корвалолу напилась и на стуле в ночнушке сидит. Плачет, волосы свои длинные в косу заплести пытается.
Не получается у неё – не выспалась, руки трясутся. Глупая она и трусиха. Девчонка, хоть и бабушка. Не то что Васька!
А Васька молодец, сидит рядом со мной на постели, прямо на подушке, и мордочку свою лапкой отмыть пытается, трёт и трёт.
Была бы крыса, а не бес, небось облизывалась бы! А эту даже есть не стала. Противно ей.
Вот ничего дед с бабушкой в жизни не понимают: бес-то, он невкусный, горький, серой воняет! А они заладили своё, крыса да крыса.
Не крыса! Бес! Самый настоящий!